Деревенские истории

               
               


Эти воспоминания долго хранились в моей памяти, словно старые вещи в кладовке: сильно обветшали, и никому  уже не нужны, но выбросить жалко. И я, обременённый этим ветхим ностальгическим грузом, вдруг взял и поступил так, как один мой знакомый бережливый механик-самоучка, однажды собравший из пылившихся долгие годы на гаражной полке старых железяк вполне неплохой самодвижущийся агрегат. Я склеил воедино разрозненные факты, неизвестно почему мною до сих пор не выброшенные из воспоминаний далекой юности и детства. Вот и получилось это незамысловатое повествование.

И все же не смотря на то, что все события, описанные в этом произведении, имели реальную основу, я, может быть, в силу возрастного склероза, а может быть из-за удобности изложения,  не совсем уж точно смог привести всю их последовательность. А они, эти события, происходили в разные временные отрезки, уложившихся в период между концом благословленного брежневского правления и началом лихих 90-х. Но все действующие лица имели своих прототипов, а их удивительные приключения имели место быть в реалиях  тех ушедших лет, чем заслужили право быть запечатленными для истории наших славных мест...
Но сразу хочу обратиться к родственникам, друзьям, знакомым, родственникам знакомых, друзьям родственников и родственникам друзей:  уважаемые товарищи, не ищите себя в действующих лицах сего творения, ибо всё-таки эти образы - собирательные!

глава I

СЕЛЬСКИЕ ОГНИ



Село Ильмовка, за полями которого синели покатые склоны отрогов горного хребта Сихоте-Алинь, а недалеко, за околицей протекала хоть и небольшая, но довольно таки рыбная речка с заболоченными берегами, было тихим и неприметным. Его ровные, делящие населенный пункт на правильные квадраты зеленые улицы, населяли в подавляющем большинстве своем  выходцы со славной Украины, поселившиеся здесь еще со времен освоения этих диких мест первопроходцами Российской империи. Я до сих пор не могу пронять почему эти вполне пригодные для проживания пройменные низменности и предгорья не понравились жившим не так уж далеко - за протекающей всего лишь в 30 километрах пограничной рекой, китайцам. Но пусть жители Поднебессной не обижаются, сии комариные азиатские места более чем сто пятьдесят лет тому назад впервые увиденные казаками Хабарова и моряками Невельского, стали впоследствии родиной для не одного поколения потомков вольнолюбивых и отчасти безалаберных славян.

Еще достаточно немалая часть трудолюбивых переселенцев, говорящих на певучем, как бы слегка исковерканном русском языке, приехала сюда накануне Великой Отечественной войны, а кто и того позже. Последние посланцы  солнечной Украины, а конкретно - выходцы из Сумской ее области, прибыли в село в начале 70-х, и заселили целую улицу-новостройку. Но в большинстве своем это были земляки Николая Васильевича Гоголя - полтавцы, отчего имели в полном диапазоне все характеры персонажей нетленных произведений их знаменитого земляка, главной отличительной чертой которых был сочный, как вызревший на песчаном миргородском баштане кавун, юмор...

Правда с годами в селе стало появляться все больше представителей других национальностей: в первую очередь, конечно же, великороссов, к которым вскоре стали себя причислять и рожденные здесь украинцами дети. Но и других сыновей и дочерей народов дружной "эсэсэровской" семьи было немало: чуваши. мордва, татары, эстонцы, киргизы. С появлением первых проталин возвращались в село исчезающие на период холодов бригады армянских шабашников. Меткие на определения местные жители называли этот период так же, как некогда назвал свою знаменитую картину художник Саврасов: "Грачи прилетели".  И не только смуглость роднила представителей закавказской республики с черными птицами, сближала их с перелетными пернатыми еще и удивительная верность одному, единожды выбранному месту.  Отчего многие местные женщины с нетерпением ждали прихода весны не только из-за наступления тепла...

Еще одним сезонным демографическим изменением было появление во время уборочной страды так называемого трудового десанта - шефов из краевого центра: работников торгового флота, судостроительных заводов, рыбодобывающей промышленности, представителей строительной индустрии. Пустовавшие до той поры на окраине села  бараки наполнялись веселой, в основном не старой публикой, и жизнь в селе слегка становилась на дыбы. В полной мере это проявлялось, когда приезжали студентки швейного техникума или же другие представители студенческой молодежи - ВУЗовские стройотрядовцы, особенно студентки филфака пединститута. Не поверите, но эти затянутые в облегающие костюмы со множеством нашивок и значков девицы не только успевали разбивать сердца, да и что греха таить - удовлетворять плотские потребности местных охочих до женского пола мужиков: от допризывников до уже отслуживших хлеборобов, но и заниматься непосредственными обязанностями своего третьего трудового семестра : строить, точнее - штукатурить, белить и красить.
А строили тогда много!.. В Ильмовке была центральная усадьба совхоза, отчего в ней одним из первых в районе был воздвигнут и по современным меркам неплохой клуб, а вскоре выстроили кирпичную столовую, баловавшей своих посетителей  удивительно вкусными и необычайно дешевыми обедами, медпункт, почту с парикмахерской, просторный продуктовый магазин, машинотракторные мастерские, животноводческий комплекс и прочие  сооружения, значительно облегчившие труд и быт бывших колхозников, а ныне рабочих совхоза. Правда  контора с прокуренными кабинетами и скрипучими полами, оставалась деревянной, но строительство новой - двухэтажной уже велось, так же как и  заканчивалось возведение двухэтажной школы и целой улицы коттеджей со всеми удобствами.
Жилось селянам в те годы довольно весело, хотя и  работать приходилось немало.
Неподалеку от старой конторы на столбе висел колокол репродуктора, и вся эта сельская идиллия сопровождалась бравурными, а порой лирическими советскими песнями, а так же ариями из опер или классической музыкой. Иногда музыка уступала место новостным выпускам, и, меду прочим, местными новостями. Я как сейчас помню немного искаженный динамиком голос местного радиста, возникавший после недолгого пощелкивания и потрескивания: "Говорит Ильмовка, говорит Ильмовка, передаем последние известия", - басил в микрофон радист, стараясь подражать знаменитому Левитану. Но местные известия, как правило, заглушались гулом тракторных моторов, а вечером электрик ставить свои выпуски не хотел, так как в это время у него было вдохновение - он писал стихи, с которыми иногда  печатался в районной газете.
А что касается репродуктора, то у меня до сих пор в памяти такая картинка: знойный июльский полдень, пустынная сельская улица, выгоревшее от жары белесое небо с застрявшем где-то в зените солнцем… В такое горячее в прямом и переносном смысле время все были заняты делом - кто на поле, кто на ферме, а остальная не работавшая часть населения предпочитала прятаться в спасительной тени, и даже мальчишки в такой зной не ходили на реку. А из раскаленного солнцем, запыленного колокола неизвестно для кого звучат бодрые, но в то же время не окрашенные никакими эмоциями голоса дикторов всесоюзного радио.

      Как Борман чуть Штирлица не подстрелил.

Теперь подробнее о людях Ильмовки.  Сразу хочу  заметить, что народ в этом селе в большинстве своем вел вполне благочестивый образ жизни, который почти соответствовал в начале моральному кодексу строителя коммунизма, ну, а затем, с крушением советской власти - уголовному кодексу Российской Федерации. Ну а то, о чем я хочу рассказать - это были события как бы из ряда вон выходящие, а иногда, может быть, и носившие достаточно привычный для тех мест характер, но проявляемые людьми исключительными, оригинальными.  А таких людей или скажем так - персонажей, в моем любимом селе было предостаточно.
И здесь в первую очередь надо упомянуть об очень интересной особенности подобных селений - обитатели их знали (и звали) друг друга, практически забыв о паспортных данных. Здесь в ходу были прозвища, клички,  хотя их вполне можно назвать и  псевдонимами. Доброй половиной из них наделил своих земляков весельчак и балагур Полещук, хотя его самого в селе звали уважительно - Евгений Данилович. Это, кстати, и было проявлением признательности односельчан. Уважаемых людей звали исключительно по имени-отчеству, это были: председатель рабочкома (совхозного профсоюза), женщина приятная внешне, добрая и внимательная к заботам земляков Екатерина Ивановна; пожилая учительница начальных классов, начавшая работать в школе еще в конце двадцатых годов, Полина Ефимовна; наидобрейший человек, наделенный необычайно располагающей улыбкой учетчик Василий Никифорович, бывший парторг, а ныне пенсионер, интеллигент в высшей степени, человек с добрым ленинским прищуром  Анатолий Романович, бывший управляющий отделением, после пенсии работавший плотником, Петр Иванович. Да таких было не мало, я, скорее всего, многих подзабыл...

               А что касается деревенских кличек, то если хотя бы немного попытаться их классифицировать - первое место среди них займут фамилии персонажей из культового фильма 70-х  "17 мгновений весны". Были (и есть по сию пору!) в Ильмовке свои Борманы (их было даже два!), Мюллеры, Штирлицы. Был даже Гитлер, но недолго - уехал с семьёй в Биробиджан.

Обладавший энциклопедическими знаниями, лысоватый учитель физики носил прозвище "профессор Плейшнер", а живший в соседней деревне местный участковый именовался Борманом. Вполне возможно это прозвище к нему прилипло из-за комплекции местного Аниськина - форменная рубаха этого меланхоличного блюстителя закона не сходилась на его объемном животе, и в прорехе между пуговиц, как всевидящее око,  торчал пупок. И звучная фамилия Борман бывшая после показа фильма у всех на слуху у селян ассоциировалась с боровом. А,  может быть, все было гораздо проще: Борманом участкового окрестили из-за его фамилии - Боровой.

Другим однофамильцем рейхсминистра без портфеля и второго человека в рейхе был отставной прапорщик Соколов, иногда ходивший по селу в форменной офицерской фуражке без кокарды, и по своему обличию - а он носил очки в толстой роговой оправе, больше походил не на Бормана, а на предателя родины генерала Власова.

Соколова из армии выгнали за пьянство, а пил он, действительно, немало. Напившись, регулярно гонял свою вредную, и надо признаться честно, - блудливую жену. За что не раз отсиживал свои, привычные уже, 15 суток. А однажды чуть было не загремел на более серьезный срок - "накушавшись" до чертиков, и поддавшись внезапно нахлынувшему порыву ревности, начал расстреливать из пневматической винтовки свою супругу, копавшуюся на грядках и не подозревавшую перемены чувств своего мужа-алкоголика.
Живший неподалеку чудаковатый старик по кличке Штирлиц, проезжая в этот трагический момент мимо бомановского огорода на велосипеде, в целях безопасности даже был вынужден залечь в придорожной канаве. Позже Штирлиц клялся и божился, что Борман стрелял не из "воздушки", а из мелкокалиберной винтовки, и над его, Штирлица, ухом дважды, буквально в сантиметрах, просвистели пули.
"Едрит твою, был бы у меня тогда миномет, я бы этого фашиста накрыл бы с первого выстрела, - рассказывал эту историю Штирлиц с гневом, который собственно и должен испытывать советский разведчик к однофамильцу оберштурмбфюрера СС.
Кстати, Штирлиц, а в «миру» Николай Афанасьевич Таранец, и на самом деле считался участником войны. Был призван весной 45-го и оказался в войсках Дальневосточного фронта и недалеко от самой Ильмовки переходил с ними границу с Манчжурией. Но, будучи во втором эшелоне войск, в боевых действиях участие не принимал. Тем не менее, все в деревне знали не раз рассказанную храбрым Штирлицем историю о том, как он взял в плен шестерых японцев. Правда с годами количество подданных Микадо в его рассказе прибавлялось и достигло трех десятков. Он и сейчас бьет себя в грудь, доказывая яркий пример своей воинской доблести: « …Едрит твою, как щас помню - я их веду, а они на меня своими косыми глазами зыркают, тикануть норовят, все сорок пять человек!.. Но у меня, вы же знаете, не забалуешь!" Слушатели, как правило, кивали в знак согласия, хотя все знали, что забаловать со Штирлицем - самое плёвое дело. Именно поэтому объектами для прослушивания своего героического эпоса Штирлиц старался выбирать людей, мало с ним знакомых
А в случае с прапорщиком все обошлось для обеих сторон благополучно. Испугавшаяся, что останется без кормильца, жена Бормана (а он, между прочим, когда не пил, был неплохим механиком) заявлять в милицию на него не стала.
Но Штирлиц, наблюдавший из окопа в бурьянах всю диспозицию боя местного значения, в качестве дополнительной иллюстрации этого события добавлял следующий факт: когда жена отставного прапорщика оправилась от боли полученной в результате поражений мягких тканей ягодицы, она смело пошла на губительный свинец. Прапорщик не ожидал такого дерзкого маневра от находившегося под обстрелом противника, отчего позволил храброй жене подойти к себе вплотную и вырвать оружие из рук. Заполучив злополучную винтовку, эта смелая и сильная женщина одним ударом размозжила... нет, не бедную голову своего мужа-алкоголика, а крепкий ореховый приклад о кирпичную кладку гаража, и-за которого и собственно и вел свою бессмысленную стрельбу стрелок. Вторым сокрушительным ударом Борманиха согнула пополам ствол.
Когда эта история, благодаря Штирлицу и ее двум-трем свидетелям получила в селе огласку, то добрый и наивный пенсионер, бывший звеньевой картофелеводческого звена Костя Кравчук (почему-то все в селе, не смотря на почтенный возраст Кости, его звали детским именем) хитровато щурясь от дыма своей "козьей ножки" сказал сидящим рядом на бревнах мужикам:  " Хиба ш це дило – против законной супруги артиллерию применять! А вот мы с жынкой ныколы нэ бъемся... Ну наплюем друг-другу в очи... А шобы быться - то ни..."
Не смотря регулярные скандалы, Борман свою жену любил, но по-своему, к тому же ему не давала покоя небеспричинная ревность.  Был случай, когда он  гнал через всю деревню какого-то заезжего электрика, зашедшего к нему в дом  на свою беду проверить счетчик в отсутствие хозяина, но при наличии хозяйки. Этот электрик так и не понял - за что его хотел догнать и в лучшем случае покалечить этот странный очкарик в форменной фуражке и с необычайно красным лицом.  Кстати, насчет лица. Именно из-за этой особой приметы, вызванной длительным воздействием на организм алкоголя, его вторым  деревенским именем была кличка "Синьор Помидор".
Надо заметить, что, не смотря на свою суровость, Борман - Помидор не лишен был и лирических чувств. Его соседям порой надоедало слушать, как он, пришедший в очередной раз пьяным, а посему не пущенный супругой домой, скулил на крыльце у закрытой двери, выдавая на показ весь диапазон обуревавших его в тот момент чувств.
- Зоя!!! Я тебя люблю! - дребезжащим козлиным голоском откровенничал  отставной прапорщик. И тут же считал необходимым объяснить жестокосердной супруге причину своего пламенного чувства, - А знаешь - почему???
Тут все вольные и невольные слушатели обращались в слух, ожидая более интимных подробностей необычной любви шумного соседа, но в этот момент у Бормана в мозгу срабатывал какой-то тумблер и он, вдруг перейдя рычащий на командирский голос, с гневом  заявлял, -   Потому что ты паскуда!!! Пр-р-роститутка!!! Я знаю - ты тр-р-р, ты тр-ррахаешся со всеми!..
А когда оскорбленная супруга, открыв дверь, выливала на охамевшего мужа ковшик с кипятком или же швыряла в него молотком и прочими тяжелыми предметами, у того опять срабатывал переключатель и снова начинался скулеж:
- Зоя, я тебя люблю... Лю-ю-ю-блю! А знаешь - почему?..







Нелегкая судьба Штирлица.
Коль о Бормане я вам поведал, то уместно было бы подробнее рассказать об упомянутом выше еще одном ильмовском тезке персонажа из знаменитого фильма - Штирлице, личности по-своему яркой и колоритной.
Это был одинокий старик. Родился он в Ильмовке, но сразу после службы в армии  покинул родимое село в поисках счастья, вроде бы как ходил в моря, работал на различных стройках социализма, побывал даже в колонии-поселении, или как тогда говорили на "химии", но ближе к пенсии  вернулся на родину. И его дом сразу стал прибежищем для таких же, как и он местных алкашей, или как звал их местный острослов Евгений Полещук - ильмовской богемы. Особенно "богема" разрезвилась на квартире Штирлица,  когда он, оставив не очень тяжелую работу киномеханика, вышел на пенсию.
Николай Афанасьевич, или как его звали иногда  в селе - Колян, был  человеком  ленивым и неумелым, но лихо компенсировал эти недостатки своими другими качествами: хитростью, выпендрежем, выдомкой или же откровенным враньем и какой-то веселой беспечностью, ну и житейским опытом, несомненно. Отчего слыл оригиналом и часто попадал в забавные ситуации, из которых всегда наудивление выходил с наименьшими потерями для себя, проделыывая все это с каким-то даже изяществом....
В юности, еще, когда  не покинул окончательно родимое село, он любил ошиваться где-нибудь поближе к городским шефам: набирался у них ума-разума и оказывал всякие мелкие услуги - типа достать самогонки.  Именно на этот период и приходится одна из первых историй, о которых сам Штирлиц и сейчас вспоминает с присущей ему самоиронией. А было это так. Как-то к работавшим в селе студентам приехал на мотоцикле их знакомый. Это было событием, так как в деревне ни мотоциклов, ни мотоциклистов еще не было.
Штирлиц (а тогда еще просто Колян) не удержался, чтобы не сделать этому симпатичному парню в ковбойской рубашке несколько едких замечаний  по поводу его умения управлять этой сверкающей никелированными деталями машиной.. Причем сделал их громко, чтобы слышали сводившие Коляна с ума своей городской красотой студентки.
- А сам то можешь?-  без обиняков спросил парень.
- А то! У меня третий взрослый по мотоциклетному спорту!, - не задумываясь ни на секунду соврал  Штирлиц, недавно только научившийся ездить более-менее  прямо на велосипеде брата.
- Ну, давай, покажи, - предложил простодушный студент.
Штирлиц  тут же оседлал мотоцикл так, как в детстве  делал это с соседским теленком на котором катался тайком, пока не выпорол отец.  Наверное он запомнил движения, которые проделывал прежде чем тронуться парень-мотоциклист, но мотоцикл под Коляном вдруг заревел и резко взвился на дыбы.  Штирлиц неведомым образом удержался  на сидении и понесся на  ревущей , вставшей на одно колесо машине,  прямо на барак. Мотоцикл с  вцепившимся в руль, обезумевшем от страха Штирлицем взлетев по пологому крыльцу барака к самой его двери, в сантиметрах от неё круто свернул и так же лихо спустился,  но тут же въехал на крыльцо другого, стоявшего напротив барака, слетел с него словно с трамплина  и помчался в густую цветочную клумбу. Там и заглох.
"Передо мной тогда, едрит твою, вся жизнь промелькнула", - даже спустя годы волнуясь вспоминал об этом эпизоде Штирлиц, - это я тогда лихо прокатился!"
Все наблюдавшие этот трюк по своей крутизне, разве что сравнимый с недавним полетом Гагарина,  стояли ошеломленные.  Хозяин мотоцикла подошел к прихрамывающему и смущенно отдиравшему от одежды колючки репейника, ничего не понимающему Штирлицу, протянул руку и чуть ли не заискивающе спросил: "Правда что ли гонщик?".
Лет  двадцать кличка "Гонщик" держалась за Коляном, пока по телевизору  не показали фильм Татьяны Лиозновой с Вячеславом Тихоновым в главной роли. Колян с его простоватым лицом никак не походил на исполнителя ролей  интеллигентного и изящного в своей эсесовской форме Максима Исаевва. Поэтому отчего Коляна нарекли  именем персонажа из фильма о разведчиках  -  мне не известно, я в это время в селе отсутствовал. Да и ладно. А вот подобный полет на мотоцикле, но уже в другом исполнении, но почти на том же месте,  лично сам видел. И проделала его уже дама - студентка железнодорожного техникума  которую все ее прибывшие на сельхозработы в село однокурсники звали исключительно по кличке - Мышка.
Эта  "мышка" имела килограмм 80 живого веса и, не смотря на июньское тепло, ходила в длинном черном дерматиновом плаще. Один из двух местных недавно дембельнувшихся  парней, приехавших знакомиться со стройотрядовскими красавицами на своих  шикарных по тому времени мотоциклах "ИЖ Планета Спорт" не смог отказать даме в ее просьбе прокатиться. "Дама" так же, как когда-то Штирлиц  с места подняла на дыбы мотоцикл  и понеслась по исключительно ровной прямой со скоростью, предельно допустимой для этого вида транспорта. Мы, наблюдавшие всю эту картину,  не успели испугаться за  лихую, но бестолковую девицу, как Мышку  от неминуемой гибели спасла волейбольная сетка, натянутая на площадке, где  проходили мирные сражения между студентами и местными любителями спорта. Правда, мирными они были не всегда.
         Мышка, словно в сказке,  в одно мгновение превратилась в пойманную в невод рыбку. Она в своем длинном черном плаще беспомощно болталась в провисших под ее весом капроновых ячейках, а мотоцикл полетел в заросшую бурьяном груду ржавеющего металлолома,  три или четыре года назад собранного местными пионерами...
Возвращаясь к рассказу о Штирлице скажу, что  не смотря на перенесенный ужас первого овладения мотоциклом, он, когда после долгих странствий обосновался в родном селе,  купил себе эту, чуть не угробившую его в сове время двухколесную машину, и оправдывая свою давнюю кличку, носился на ней по сельским пыльным улицам как сумасшедший, подобно  участнику родео на  необъезженном мустанге. Тормозов Колян практически не признавал.
Как-то его просила подвести до соседней железнодорожной станции жена родного брата (она там работала в конторе Заготзерно). Штирлиц усадив пассажирку, погнал по не грейдированной дороге так, будто перед ним была взлетная полоса для реактивного самолета. За пять-шесть минут, сопровождавшихся отчаянными прыжками и заносами на поворотах, они были уже на месте. Колян, довольный очередным своим скоростным рекордом преодоления этого участка, торжественно объявил невестке: "Слезай, приехали!". Но, обернувшись, к ужасу своему  не увидел сзади никого. И по оборванному ремешку сидения понял, что невестку выбросило на ухабе, а наушники его водительской гордости - добротного танкового шлемофона и рев его верного "Восхода" помешали  услышать крики пребывавшей, мягко говоря, не в восторге от езды шурина родственницы. Но Колян не обиделся на подобное неуважение к его водительскому мастерству, он развернулся и погнал в обратную сторону, и через пару минут увидев шагавшую по обочине, хромая на обе ноги, жену брата.
- Ну что , поехали, -  как ни в чем не бывало, спросил он, тряхнув танкистским шлемофоном.
- Да пошел ты, Колян... - сказала  грустно и почти ласково родственница. И, секунду подумав, послала его в то место, откуда он тридцать с небольшим лет назад, собственно, и появился...
Но после того, как лихач Колян (или уже тогда он уже был Штирлицем?) задавил соседскую курицу и получил за это от злого соседа синяк на оба глаза, а  вскоре после этого, будучи уже  где-то на заработках, врезался на своем "Восходе" в бетономешалку отчего три месяца пролежал в больнице, он абсолютно остыл к мотоциклетному спорту и с тех пор в качестве средства передвижения пользовался исключительно велосипедом.
Жил Штирлиц скромно и хозяйства никакого не вел. Доставшееся ему от предков убогое жилище пребывало в состоянии вечного хаоса. Сам он это называл "творческий беспорядок", и постоянно что-то искал нужное, но внезапно потерянное, но находил ненужное и давно забытое, хотя и этому был  искренне рад. Отчасти беспорядок в коляновком доме был из-за его лености, отчасти из-за  разрушительного воздействия  на него частых друзей, которые к основным требованиям этики, в частности ее раздела о поведении в гостях, относились довольно  таки прохладно.
Не лишенный чувства самокритики Штирлиц так говорил о себе: "Сам живу грязно, но, едрит товою, брезгливый!". И это действительно было так, отчего совсем уж опустившиеся, грязные личности  в его "резиденции" были персонами нежелательными... Еще  дом Штирлица от подобных алкашеских "малин" отличало наличие большого количества книг. Колян любил читать (тогда, вообще, много читали), выписывал не только традиционные "Огонек" и "Крестьянку", но и толстые журналы: "Москва", "Наш современник".  Читал он так же с интересом и отрывные календари - там было много полезной информации. Как-то на обратной стороне одного  из очередных оторванных листочков с датой минувшего дня Колян прочел рецепт изготовления кумыса из коровьего молока. Сам корову не держал - при необходимости молоко брал у сестры. Любитель всяческой экзотики Штирлиц сразу загорелся идеей изготовления традиционного напитка казахских скотоводов, выпросив для этих целей у сестры сразу шесть литров молока. Сверяясь с календарным листочком, сделал все по рецепту. По окончании первоначального этапа превращения молока коровьего в кобылье, аккуратно, через воронку разлил заправленную хитрой закваской мутную жидкость в семисотграммовые бутылки из-под "Агдама". Благо тары этой в хозяйстве Штирлица имелось в избытке.
Бутылки стояли с недельку в теплом закутке у печки, но нетерпеливый Штирлиц решил ускорить процесс, поставив батарею плотно закупоренных  сосудов на еще теплую плиту. Сам же пошел смотреть передачу "Сегодня в мире"- он любил ее ведущего Юрия Фисуненко. Задремал. Проснулся от грохота на кухне...
Приведу его рассказ об этом практически дословно: "Сплю я, значит, и снится мне что я воюю, и бьют по мне их моего же миномета все семьдесят японцев, которых я в плен взял... но пахнет от них почему-то казахами...  Проснулся - казахов нет, но пахнет ими по-прежнему, зашел на кухню, включил свет, смотрю - твою дивизию!  Весь мой кумыс с потолка стекает!..  А запах такой, что в ноздри шибает, ажна глаза заслезились...
Думаю, что крепким тот кумыс должен бы быть. Кот полизал - всю ночь и следующий день спал как убитый. Веришь - нет, но в бутылках ни капли не осталось - все в салют кумысовый вышло, а одну бутылку даже разорвало. Надо было в бочке дубовой поставить, в которой в прошлом году экспериментальную бражку из куузики делал.."
Колян вообще был любитель напитков кустарного производства. Как-то, в одну горячую летнюю пору всех сельских "легкотрудников", в том числе и киномеханика Штирлица -Таранца, послали в район сельхозугодий находившегося в сорока километрах от Ильмовки соседнего совхоза помогать готовить сено. Жили мобилизованные кормозаготовители в просторном бараке, с раннего утра гребли сено, собирая  в копны, затем метали его в стога. Штирлиц, между прочим, был неплохим  укладчиком  - стоя на вершине растущего к небу конуса из ароматной скошенной травы он колдовал над подаваемыми охапками, утаптывая и раскидывая их по окружности, покрикивая при этом на нерасторопных  подавальщиков. И стога получались на загляденье - стройные, как свечки и крепкие, как орехи.
Как-то во время ужина женщины-поварихи похвастались: из излишков сахара и сухофруктов они поставили замечательную бражку, но чтобы мужики не выпили ее в один момент  -  бутыль спрятали, а жадным до спиртного представителям сильного пола объявили, что будут выдавать  им наркомовские 100 грамм перед ужином, или же вообще ничего давать не будут, а все будет употреблено совместно и одномоментно - по окончании сенокоса. Впрочем, мужики без долгих дискуссий согласились на ежедневные бражечные вливания, но вот полстакана...   Какой мужик вытерпит такую норму?!
Так как работали до позднего вечера, то все оставшиеся сумерки  были потрачены  на поиски бутыли. А искать то было особенно негде - небольшой домик, где жили поварихи; барак; навес для техники и щелястая тесовая сараюшка со множеством всяких железяк и бочек с соляркой - а дальше поля вокруг, не считая небольшого леска, на краю которого и находился полевой стан..
Хитрые поварихи только  подтрунивали над незадачливыми искателями хмельного напитка. Но со временем это бесплодное занятие мужикам надоело. И лишь неугомонный Штирлиц продолжил поиски.
"Только гордый буревестник реял смело и свободно", - цитируя Горького, рассказывал эту  историю Штирлиц, - им, гагарам, не доступно наслажденье битвы жизни!". В полной темноте возвращался он из одиночной "разведки" в барак, когда уставшие на сенокосе, утомленные июльским солнцем "гагары" уже смотрели первые сны. Грязный, с налипшей на одежду  паутиной, но не павший духом, "буревестник", выслушав в свой адрес пару-тройку крепких матов,  укладывался спать  с мечтами о дальнейшем поиске.  "Кто ищет - тот всегда найдет" - это  был его девиз его на тот момент, который вскоре получил продолжение - "на задницу приключений".
Неутомимый Колян по нескольку раз излазил все места, где, по его мнению, должна быть припрятана бражка. Самодельным щупом проверил почву в лесочке, на предмет закладки  в почвенных глубинах заветного сосуда, набил шишку на чердаке домика и там же был ужален злыми осами. А в завершении своих поисков уронил в сараюшке с запчастями себе на ногу какую-то тяжелую стальную плиту, которую пытался сдвинуть - это была его последняя надежда, именно там по его прикидкам и находилась бражка. После падения на ногу плиты до конца сенокоса лишился трудоспособности, а посему был  приставлен в помощники к коварным поварихам, так и не выдавшим свой секрет. Леха сидел  на кухне,  чистил картошку, выставив далеко вперед перевязанную конечность, и негромко ругал поварих последними словами. Но как только кто-либо из них приближался, чтобы огреть неугомонного "буревестника" мокрой тряпкой, Штирлиц истошно вопил: "Осторожно - нога, нога!!!"
В последние годы частые гости стали надоедать Коляну. И вот в очередной раз, как  раз после того, как его дом посетила почтальонка с увесистой сумкой, словно пионеры из повести "Тимур и его команда" по самодельному телеграфу извещавшие друг друга о каком либо событии  дом Штирлица стали наполнять "друганы". И тут  Колян вдруг взбунтовался. Но бунт его был по-штирлицовски своеобразен.  Когда друзья уже начали по привычке "раскручивать" на выпивку слабого на уговоры Штирлица, он чтобы не поддаться на соблазн, вдруг заявил им:
- Что-то, едрит твою, живот прихватило, сбегаю я "до ветру".
- Ну что ж, дело житейское, давай, Колян, облегчайся, только потом в "лавку", - выставила свои условия падкая на "халяву" "ильмовская богема".
Но хитрый Колян минуя покосившуюся уборную, рванул через заросший бурьяном огород на  остановку, где на его радость уже готов было  тронуться рейсовый автобус. Штирлиц вместе с целехонькой, не потраченной пенсией и с непередаваемым чувством свободы словно птица взлетел на подножку еще не закрывшего дверцы "Пазика"...
"Они там сидят, думают - я в нужнике, - победоносно улыбался  Штирлиц, рассказывая о  своем ловко  проделанном  "кутузовском" маневре, -  а я уже в райцентре у шурина пиво пью!".
Хитрован был этот Штирлиц, ох хитрован... и необыкновенно живуч! Не смотря на свой тщедушный вид и большое количество хворей, он и сейчас себя неплохо чувствует даже после двух "полторашек" крепкого пива. "Слабоват я стал, - как-то недавно жаловался он своему племяннику Сереге, - на девятом десятке пью меньше, бля курва... ".  Но всеж досталось ему в свое время немало. В молодости его  уснувшего на травке  переехал  его же мотоциклом пьяный шурин.  Один раз он выпал из окна  этажа рабочего общежития, а второй раз его оттуда выкинули. Он тонул во время сплава леса - будучи плотогоном  на спор решил перенырнуть плотные ряды бревен. Падал с кедра, был облит кипящей смолой на стройке, ранен на охоте дробью в мошонку. И все же наперекор всем своим злоключениям, не терял бодрости духа и оптимизма
Но вот несмотря на свою  лихость и беспечность был очень суеверным, внимательно читал гороскопы, в эпоху Чумака и Кашпировского ставил возле своего старого "Электрона" трехлитровые банки с водой, воду из которых если и не всю выпивал, но на умывание использовал однозначно. Сильно боялся чар и приворотов. Как-то увидал  в своем заброшенном даже мышами сарае прикрытую носовым платочком  оставленную каким-то или не очень воспитанным или пребывающим в крайней нужде человеком, какашку. При виде этого, в общем то прозаического, вполне уместного для заброшенного сарая продукта человеческой жизнедеятельности, испугался не на шутку.  С неделю ходил грустный и встревоженный: " Колдовство, едрит твою!.. Кто-то на меня ворожит, точно приворот или еще чего похуже...". Но вроде бы все тогда для Коляна закончилось благополучно. ..
Как-то к одинокому Штирлицу приблудился бродячий пес. Толян был человеком жалостливым, выгонять пса  не стал. Он решил так - пусть хоть какая животина в хозяйстве будет. Коты у него были, но периодически исчезали, так как хозяин по вечной своей занятости или ввиду не вполне адекватного состояния забывал их покормить.
Пес был здоровенный, но необычайно худой. Штирлиц, успевший привыкнуть к псу, с необычайной горячностью утверждал интересовавшимся его породой, что это афганская борзая. И, действительно, на местных дворняг это странное животное было не похоже. А его поджарость, висящая космами рыжая шерсть, печальные глаза придавали удивительное сходство с хозяином - таким же худым и облезлым.
Еще одной особенностью пса, которого  оригинальный Штирлиц назвал Рембо, была его абсолютная незлобивость. Он совершенно не умел гавкать, изредка издавая какие-то совершенно  не характерные ни для собак, ни для других, известных науке животных, звуки. Соответственно сторожевых своих функций пес Штирлица выполнять не мог по причине полной профнепригодности. Соседские коты и куры, забиравшиеся через дыры в заборе, съедали из миски Рембо все, что в ней находилось, не взирая на присутствие хозяина, который лежа в будке с печалью в глазах молча взирал на творимый наглыми соседями беспредел.
       И лишь при появлении Штирлица Рембо давал волю эмоциям - он вылезал из будки, приседал на передние лапы, или же совершал какие-то немыслимые прыжки, отталкиваясь от земли одновременно всеми четырьмя  лапами, как говорил Штирлиц - совершал вертикальный взлет. Рембо необычайно привязался к своему новому хозяину и сопровождал его повсюду, куда бы тот ни пошел.  Постепенно в деревне их уже по отдельности и не могли представить.
Когда Штирлиц приходил в сельский клуб, а он посещал практически все проводимые в этом местном очаге культуры мероприятия, Рембо сидел на крыльце, терпеливо дожидаясь хозяина. Но после того, как одним декабрьским вечером бедный пес был почти полностью заметен снегом - добрая уборщица запустила в клуб, Рембо от радости долго прыгал всеми четырьмя лапами словно на пружинках и издавал свои дельфиньи звуки, отчего всем полюбился и стал посещать культурное заведение вместе с хозяином, скромно сидя в уголке и изредка подвывая в момент исполнения грустных песен. Штирлиц утверждал, что, обладая абсолютным слухом, его пес так реагирует на неправильно взятые участниками самодеятельности ноты. В общем, в отношениях двух одиночеств: Штирлица и Рембо было идеальным.  Но это был бы не Штирлиц, если бы все в его жизни шло гладко. Как-то одним жарким летним утром он  кашеварил на оборудованной  под небольшим навесом печи - варил бульон из принесенного сестрою петуха. Готовый продукт поставил на шаткий, давно требующий ремонта столик. И пока отлучился в дом за какой то надобностью, голодный пес решил полюбопытствовать: что же там хозяин приготовил. Ну и перевернул на себя полную кастрюлю кипящего бульона. Шерсть с несчастного животного повылазила клоками. Штирлиц долго выхаживал пса, приглашал ветеринара, мазал раны  мазями. Рембо поправился, но треть своей рыжей шерсти потерял навсегда. Стал плешивый и еще более печальный. С наступлением зимы начал сильно мерзнуть, скулил по ночам, издавая такие высокие ноты, которые практически переходили на ультразвук.
           Жалостливый Штирлиц был еще и находчивым. Он порылся в шифоньере и извлек из него свой старый двубортный пиджак, темно-синий в тонкую серую полоску. Пиджак сел на Рембо как на него сшитый. Ширлиц застегнул на животе покорной собаки уцелевшие на пиджаке пуговицы.  Задняя часть пса практически не пострадала, поэтому штанов на него Штирлиц надевать не стал. Рембо был доволен обновкой, повеселел и перестал скулить по ночам. Он так и ходил по двору в хозяйском пиджаке, сшитом в районном КБО в конце 70-х сразу после приезда Штирлица с БАМа. Из заднего разреза собачьей обновки торчал лохматый хвост, а две рыжие передние лапы терялись в широких обшлагах пиджака.
- В плечах широковат, а так ничего, - говорил невозмутимый Штирлиц удивленным соседями.
Когда пришли январские морозы он то-ли ради хохмы, то ли от желания еще больше утеплить покалеченного пса, надел под пиджак свою некогда любимую белую в мелкий горошек рубаху, прожжённую на груди во время очередной пьянки сигаретой. Рембо приобретя франтоватый вид, вроде бы как даже походку переменил и  стал гонять от миски кошек. Правда гавкать так и не научился.
Естественно, появление в деревне если и не коня в пальто, но пса в пиджаке, не могло не вызвать разнообразной реакции у односельчан Штирлица. Одни крутили пальцем у виска, другие просто потешались.
- Ты, Колян, совсем совесть потерял! - говорил, едва сдерживая смех, балагур Полещук, - Сам в штанах щеголяешь, а друга своего четвероногого с голым задом по деревне ходить заставляешь! У него из-под пиджака кое-что до невозможности неприлично  выглядывает! Твой кобель своим видом девок незамужних смущает. Коль решил пса окончательно обмундировать - надел бы на него труселя свои старые или хотя бы лавки. Скрыл бы срам кобелиный.
- Я ему кальсоны свои натяну, будет у меня  как гусар, Денис Давыдов, - ответил совершенно не обижавшийся на подобные замечания Штирлиц.
Он был человек слова. На следующий день Рембо бегал по деревне в голубых китайских подштанниках с начесом. Причем надетых наверх ширинкой, через которую заботливый хозяин вытащил хвост раненого пса. А для удобства исправления псом естественных потребностей штанины были разрезаны от пояса до пояса.
Вскоре деревенский народ, вдоволь натешившийся над  прогуливавшейся по селу странной парочкой: чудаковатый старик и пес в пиджаке и заляпанных грязью кальсонах,  исчерпав весь запас приколов, подначек  и советов по поводу гардероба штирлицевского пса, потихоньку успокоился.
  Но одним мартовским днем одинокий дом старика штирлица решил навестить его старый приятель - Леха Мазякин по кличке Дед Мазай. Три года назад Леха  за драку с представителями закона загремел в колонию общего режима. И вот он, как говорят в таких случаях, "откинулся".Вернувшись из заключения в родное село, жаждущий общения он первым делом решил встретиться со своим закадычным друганом.
Когда Леха прошел по штирлицовскому двору к крыльцу дома, то вдруг услышал за собой скрип снега. Успевший по случаю прибытия "принять на грудь» грамм триста горячительного Дед Мазай обернулся и обомлел - из-за угла дома к нему вышло одетое в любимый костюм старого приятеля и в любимую его же сорочку некое существо. Существо спокойно подошло к Лехе,  село у его ног на снег, посмотрело снизу вверх печальными глазами, издало  какой-то непонятный звук, похожий на нечто среднее между воркованием голубя и криком дельфина и принялось чесать задней одетой в остатки кальсон лапой за ухом.
Леха позже клялся, что существо это произнесло не что иное, как любимый штирлицовский оборот "Едрит твою". И он, бывалый вроде бы человек, несколько секунд был уверен, что перед ним как раз и есть сам Штирлиц! Только похудевший и в лице осунувшийся.
Но в момент, когда Леха уже стал подозревать, что его посетила не совсем приятная гостья по имени "белочка", на пороге дома появился сам Леха. Рембо, увидев хозяина, кинулся к нему, виляя хвостом и приседая от радости на передние лапы. И в это время из нагрудного кармана изрядно затертого псом пиджака выкатилась на утоптанный снег крупная монета серебристого металла. Блеснув на солнце своими гранями, монета упала аверсом вверх, предоставив всеобщему взору  знакомый с детства теснённый профиль лысого человека с бородкой.
- Едрит твою! Рубль юбилейный! - удивленно и радостно воскликнул Штирлиц, - А я его, помнится, где только не искал! Видать, сволочь, за подкладку закатался. Лет тридцать пролежал! Это ж партитет по нынешним временам. (Штирлиц знал много грамотных слов, но не все из них произносил правильно) Надо нумизматику какому-нибудь продать!
У тебя, Леха, нет знакомых филателистов или денежных коллекционеров каких-нибудь? - Вместо приветствия спросил  Колян ошеломленного от всего увиденного гостя, так буднично, будто расстался с ним только вчера.
-У тебя че, Колян,  собака заначки делает?- так же, не здороваясь, ответил вопросом на вопрос бывший зек. У него были знакомые коллекционеры денег, но все они отсиживались за это све пристрасти в местах не столь отдаленных, да и его в данный момент интересовало совсем  другое, - Ты че, чудило, барбоса в клифт свой вырядил?  Не понятиям это, - демонстрировал свои знания тюремной этики Леха. - И не лает он у тебя. Нахрена такой пес? Хотя че у тебя тырить то?.. - Мазай окинул взглядом покрытый истоптанным и загаженным Рембо снегом пустой штирлицовский двор, - Вот, помню, у одного моего кореша была псина - волкодав конкретный. Его даже сам кореш боялся. - Леха присел на корточки, хотя рядом стояла скамейка, закурил. Сощурившись от табачного дыма и сплюнув себе под ноги, продолжил свой рассказ из жизни животных, - Как-то бухали мы у него, у кореша этого, в гараже. Зимою это было. Так вот чтобы по нужде сходить - по стенке продвигались, где цепь собачья не доставала. Так он, паскуда, пес этот бешенный, так зубами клацал, что жутко было. Чтобы покусать не покусал, но слюной забрызгивал, тварь.
Мы в гараже до утра сидели - у кореша там двадцатилитровая емкость "сэма" стояла, да и сам аппарат там же был. Сидели всю ночь, и точно помню, что по нужде далеко уже не ходили. А утром приходит жена кореша и говорит: "Что это с нашим Диком?" Мы выходим из гаража -  пес не лает, в будку залез и повизгивает. А вокруг будки снег весь в желтых потеках, сама будка в них же, а на шерсти волкодава - сосульки желтые.
Правду говорят, что нет страшнее зверя, чем человек. Это мы, видать, когда сэма перебрали, совсем страх потеряли, а собаки это чувствуют.
Так что ты, Колян, собаку переодень. Западло это - тварь бездушную в человеческие шмотки влатывать - дав такое наставленье, Леха, швырнул в насыпанную прямо у крыльца кучу печной золы окурок, удалился, забыв зачем собственно приходил к своему чудаковатому другу.
- Я его и так каждую неделю переодеваю. Сорочки меняю, - растерянно ответил Штирлиц, пожав плечами. - Эт че, едрит твою, получается?! - Штирлиц вдруг обиделся на наставления бывшего приятеля и начал потихоньку закипать, - сейчас каждый паршивый зек будет меня собаководству учить?!! Во времена пошли! Не обращай, Рембо, на этих придурков внимания. Вот съезжу в город, тебе галстук-бабочку куплю!

И я уверен – купил бы, были бы у него деньги. Но беда в том, что любые финансовые средства долго у Коляна не задерживались. Слишком он любил выпить. А повод находил всегда, используя для этого свою необычайную фантазию и не менее уникальную находчивость.




Как- то, вот уже совсем недавно, я встретил племянника Штирлица Серегу. Он был сильнонавеселе, и на мой вопрос о причине своего дневного возлияния ответил, что идет с торжества, проходившего в «резиденции» Коляна.
- День рождения? – уточнил я.
- Круче! - ответил Серега. - Юбилей!
И племянник Коляна рассказал мне такую историю: Штирлиц сегодня рано утром чего-то рылся в своей кладовке и случайно нашел свою старую замасленную, обтрепанную по краям и протертую в локтях, не раз залатанную фуфайку. Вещь это долгое время верой и правой служила Коляну, спасая его от холодов в тех или иных жизненных ситуациях, отчего как бы стало родной, но давненько уже позаброшенной. С грустью разглядывая этот видавший виды  стеганый костюм со следами безжалостного времени, оставленными на нем в различных перипетиях и коллизиях, призадумался - а сколько он уже владеет этим некогда так популярным в народе предметом сельского гардероба. Поднапряг старческую память - оказалось, что точь в точь, день - в день, ровно 52 года назад он приобрел этот ватник в местном ильмовском сельпо! Какое совпадение!! Это ли не повод выпить!!!
Колян аккуратно повесил «юбиляршу» на спинку стула, быстренько сбегал в магазин, где приобрел все необходимое для отмечания торжеств со дня начала обладания таким чудесным, удивительно долговечным изделием отечественного «швейпрома»… Тут и зашел к нему случайно проходивший мимо Серега. Просто так - с визитом вежливости.
- Ты смотри, племяш, - ведь постарше тебя будет, а как новенькая! - радостно щурясь, нагло врал Штирлиц, наливая в стакан своему младшему родственнику некую прозрачную жидкость.
Позже Серега очень сильно жалел, что черт его дернул в тот момент заглянуть к Штирлицу, который на прощание пообещал продолжение подобных мероприятий, - Ты, Серый, заходи еще, у меня где-то должны быть носки шерстяные, самовязка - в семьдесят четвертом одна дама на плавбазе подарила. Сейчас таких уже не делают. Чисто шерсть! Им же тоже где-то лет под тридцать должно быть. Так что отметим!
        Колян сдержал слово: юбилей носков - этого теплого в прямом и переносном смысле воспоминания о щедрой не только на шерстяные изделия плавбазавской буфетчицы, прошел на славу. И Серега волей случая опять оказался на этом празднике, размах которого был таков, что Штирлицу в какой-то момент показалось, что это слишком большая честь для изрядно поношенных и пахнущих плесенью клочков сваленной шерсти. И он, уже изрядно захмелевший, долго рылся в шкафу, пока не извлек из его фанерных глубин...  подшитый куском транспортерной ленты валенок.
- Во! Вещь!!! Это ж сколько ему будет? - Прищурив глаз с полминуты подсчитывал.  - 18 с половиной лет! Это ж, едрена кочерыжка, дата! Совершеннолетие!!!
      Серега отказался пить за выдачу аттестата зрелости источенному молью валенку, сославшись на то, что валенок должна быть пара, а близнецов разлучать не хорошо. Штирлиц, в свое время порубивший второго "близнеца" на патронные пыжи, возражать не стал, так как был в этот момент занят починкой своего старого лампового "Фотона", нанося ему несильные, но точные удары кулаком по верхней части его древесно-стружечного корпуса.
- Измучила меня эта «шарманка». По сто раз с дивана вскакивать приходится. Вот где тут нервов набраться?
      Серега, уже уходя, толи из жалости, толи из озорства дал на прощание своему дяде дружеский совет:
- А ты молоток к палке привяжи - и  бей прямо с дивана, не напрягай свой ревматизм.
Как затем оказалось, сделал это опрометчиво. Через некоторое время Штирлиц вовсю костерил его за эту рекомендацию, жалуясь собравшимся у колодца соседям: "Племянничка, едрена кочерыжка, Бог послал - посоветовал «дистанционное управление»... Рационализатор хренов, Кулибин, стахановец, чертова кукла!
А Серега, по-своему любивший дядю, весело оправдывался:
- Кто ж тебя просил кувалду к швабре привязывать? Сказано тебе - молоток! Вот и смотри теперь свое "Поле чудес" через треснутый кинескоп!
Штирлиц оправданий не принимал до тех пор, пока Серега не отдал ему свой стоявший нам веранде  старый "Панасоник", купленный в свое время по дешевке у одного забулдыги – залетного моряка загранплавания.
 Подарок был принят с благодарностью, отчего Серега тот час же был приглашен в гости на очередное торжество - проводы на пенсию разбитого "Фотона". Колян вообще был гостеприимным



          Зимогор, Каракум, Димидролыч.

Человек как сейчас говорят, толерантный, терпимо относящийся ко всем человеческим проявлениям, Толян, любому, даже случайному визитёру был рад и всегда находил чем его угостить.
Частенько заходил к нему один довольно таки необычный житель Ильмовки, уже пожилой дядька по прозвищу Зимогор - Яков Идрисович Сальгильдин, безобидный деревенский тунеядец.
Еще в шестидесятые годы в село на трудовое воспитание привезла  доставлена партия городских "деклассированных элементов", именуемых в народе "бичами" или "зимогорами". Эти городские «челкаши» слегка подпортили ильмовские нравственные устои, но постепенно исчезали с сельского горизонта, и к тому времени, о котором я веду рассказ, в Ильмовке остался только Яков, уже в одиночку носивший гордое прозвище своих собратьев. Когда Зимогор прижился в селе, он получил от совхоза квартиру, на некоторое время бросил пить, и к нему даже приехала  мать – шумная, говорливая татарка, успевшая тут же переругаться со всеми своими соседками, но затем с ними помирившаяся и поочередно ходившая ко всем в гости.
Яков работал на пилораме подсобным рабочим, и от огромной кепки-восьмиклинки до широких безразмерных штанов и растоптанных кожаных башмаков был весь осыпан опилками. От него всегда пахло смолой и невыразимым перегаром, исходившим от него даже тогда, когда он не пил больше недели. Работал вяло, через силу, как выражался Евгений Полещук - "словно пленный румын". А после того, как в уголовном кодексе страны исчезла статья о тунеядстве, Яков-Зимогор уже нигде не работал. Он прекратил использовать для своей жизнедеятельности всяческие физические усилия - огород не сажал, дров не готовил. Как ему при этом удавалось выжить - для всех было загадкой. Штирлиц даже предположил, что Зимогор научился, словно растение получать энергию от солнца, каким-то неведомым образом приобретя способность к фотосинтезу. "Вы посмотрите - он же зеленый весь – значит, хлорофилл в нем уже появился! -  подтверждал свою научную гипотезу Колян, в детстве занимавшийся в ботаническом кружке, который после войны вела в селе выпускница Смольного института Изольда Станиславовна Струтинская.
Но так как Яков на тот момент был уже человеком малопьющим, ему хватало случайных заработков, таких как колка дров у одиноких старушек и подноска тяжестей в ларьках местных тружеников торговой сферы. К тому же он не тратился ни на что кроме скудной еды: не мылся, не стригся, не покупал одежду. Не смотря на свою отверженность, был на удивление осведомлен в делах не связанных с повседневностью: политике, экономике и даже искусстве. Знания эти он получал посредством отданного кем-то за ненадобностью старенького черно-белого телевизора. Яков его смотрел до тех пор, пока ему не отключили за неуплату электроэнергию.  Свои мысли Зимогор излагал многозначительно и безапелляционно, отчего с ним трудно было спорить. И вообще, не смотря на свое убогое существование он считал себя личностью вполне достойной и на людей смотрел свысока. Общаясь с ним порой даже казалось, что это не он, а ты живешь в прокопченной хибаре и питаешься за счет подаяний милосердных сограждан. Сальгильдин-сан  - так называл его в шутку ироничный Евгений Данилович Полещук.
Одно время Якова  забирала к себе одна вдова их соседнего села, но так как даже отмытый и накормленный Зимогор никак не хотел напрягать свой организм физическим трудом, вдова от него отказалась, да и Яков, собственно, был не против. Свобода ему была дороже. Но доставалась она Зимогору непросто. Он частенько голодал, ходил он по деревне оборванным. Сердобольные соседи частенько его покармливали и подкидывали старую, ненужную одежонку.
Как-то из-за этого произошел один забавный случай, который буквальным образом шокировал мужиков, собравшихся воскресное утро у колонки покурить, а заодно найти состоятельного на тот момент в финансовом плане собутыльника.
Дело было так: соседям Якова их сын, работавший в городе в какой-то солидной фирме, по деревенской привычке ничего не выбрасывать, привез свой слегка подзатершийся выходной костюм чуть ли не от Кардена, старые джинсы и прочую одежонку. "Батя будет по хозяйству управляться", - в шутку сказал сын, передавая баул с вещами. Но так как ходить "до коровы" в стильном серебристом пиджаке  было не очень ловко перед не привыкшим к подобным изыскам животным, то все шмотки отдали ходившему зимой в осенней курточке соседу.
А Яшка, надо сказать, был человеком гренадерской выправки (в молодости он неплохо играл в футбол),  он был худ, но высок и осанист. Красивые вещи Яков любил. Летом ему  иногда удавалось  изображать из себя спортсмена на отдыхе: для этого и требовалось всего ничего - облегающая майка, шорты и спортивные тапочки.
Приобретя шикарный костюм, он не сразу, а найдя для этого подходящий случай: в тот день был какой-то праздник, с утра побрившись и причесав свои нестриженные космы, принарядился в городские одежды, не забыв надеть на белоснежную сорочку с несколько истрепавшимся воротом обнаруженный в кармане пиджака шикарный галстук с уже завязанным узлом. Все ему оказалось настолько впору, что даже бывший владелец этой одежды мог бы позавидовать.
Яков, не торопясь (а куда ему, собственно, торопиться?), вышел, как говорил Штирлиц на местный ильмовский «Бродвей» - центральную улицу, где на пересечении двух дорог и находилась колонка, излюбленное место тусовок старшего поколения жителей села...
Я лично видел упавшие челюсти мужиков... Особенно эта картина ударила по мозгам Лехи Кудлатого - немного туповатого механизатора средних лет. Он успел с утра зашибить по случаю праздника и его взгляд уже был мутным. словно неочищенная самогонка. Кудлатый, первым заметивший вышагивающего по улице Якова, был практически парализован увиденным. Зажжённая спичка догорела у него в руках, а так и не дождавшаяся огня сигарета уныло повисла ни нижней губе механизатора, чей "компьютер" "завис" в считанные секунды, его мощности не хватило найти логическое обоснование запечатленной глазами картинке - по залитой июньским солнцем улице, распрямив плечи и выгнув грудь, шел, вроде бы как не замечая собравшихся, до боли знакомый человек  в шикарном, отбрасывающим яркие блики, костюме. Чистая белая рубашка и остроносые лакированные  штиблеты дополняли  образ "незнакомца".
Особенно, словно удав на кролика на Кудлатого подействовал ярко-красный  галстук - он смотрел на эту деталь яшкиного гардероба не отрывая глаз.
Выдавала Зимогора только его нестриженная и немытая шевелюра, хотя тогда местный народ, уже привык  к всевозможным изыскам парикмахерского искусства телевизионной богемы и яшкины космы издалека можно было бы принять за модные дреды известного репера Децла.
Не знаю почему, но когда уже Яшка прошел мимо мужиков, те его даже не окликнули. Вполне возможно не хватило слов. И только молодой водитель  Леха Пинчук сказал вслед удаляющемуся Зимогору что-то вроде "Э-э-э-пп", а дальше ничего придумать не смог.
Да и самому Якову не с руки было беседовать с этими, одетыми в спортивные штаны с оттянутыми коленками и входившими в ту пору китайские "сланцы" мужиками. Он важно проследовал в магазин, где своим неожиданным появлением довел до полуобморочного состояния продавщицу и двух зашедших за продуктами теток. В магазине Яков приобрел сырок "Дружба", молча сунул его в карман и  гордо вышел, переполненный чувством собственного достоинства.
Когда мужики у колонки пришли в себя, старый вор-рецидивист Кузьмин по прозвищу Каракум, сторож картофелехранилища, сказал мрачно: "Вот смотри - что могут сделать хорошие "тряпки" даже из такого тупоголового "баклана". Видал я таких - на зоне чмо болотное, а как откинулся - понты нарезает, будто фраер городской. И скажи кому, что он три года под нарами у параши ночевал – не поверят".
Мужики в знак согласия охотно закивали головами. Каракума, как человека в совокупности 20 лет отсидевшего в различных лагерях страны советов, на селе уважали. Да и чего греха таить - боялись тоже. Да и как не бояться то! Помню как он, посасывая карамельку, которой заедал горечь прихлебываемого из прокопченной алюминиевой кружки чифира, зловеще хриплым, почти свистящим голосом рассказывал зашедшим к нему погреться в сторожку мужикам душераздирающую историю о том, как он однажды зарезал заточенной на шило о бетонный пол алюминиевой ложкой сокамерника, обозвавшего его козлом.
"А так бы меня самого "на пику" братва посадила, если бы я ему "козла" простил...", - мрачный Каракум заканчивал этот свой жуткий рассказ, и с минуту после этого стояла тишина. Все представляли себе «живенькую» картинку: Каракум - человек с нереально изрезанным глубокими морщинами лицом, сбивая в кровь костяшки пальцев, упрямо точит в темноте камеры ложку, а рядом мирно посапывает приговоренный лично им, Каракумом, к высшей мере наказания, ничего не подозревающий зек, так опрометчиво бросавшийся самым непопулярным в уголовной среде оскорблением.

Антипод Каракума - веселый старик-самогонщик по кличке Димидролыч - Николай Васильевич Савчук, категорически не желавший переходить на русский язык, и поэтому изъяснявшийся исключительно на "ридной мове", с укоризной говорил Каракуму, с которым лет пятьдесят назад учился в одном классе в селе Воздвиженка под Уссурийском: "Мыкола, ты нащо таки дуже поганы байки людям розповидаешь? Нэ бачиш - як воны злякалысь! Да и який из тэбэ кат и убыйца, колы твоя жинка сама пивней рубае, бо ты нэ як нэ можешь цёго робыть?" И заливался при этом таким смехом, что на  мрачном и страшном лице Каракума, словно лучик солнца среди косматых туч, проблескивала улыбка, обнажавшая два ряда металлических зубов.
Действительно, по сравнению с лагерными рассказами Кузьмина байки  жизнерадостного Димидролыча были гораздо веселее. Не могу не привести несколько выдержек из бывальщин местного самогонщика, который переехал в село лет тридцать назад и любил вспоминать о жизни доильмовского периода. Не могу не удержаться, чтобы не привести несколько его рассказов.
"Як-то зибралысь мы у мисто Ворошилов на ярмарок, - Димидролыч имел ввиду носивший до конца 50-х годов такое название город Уссурийск, в окрестностях которого он и проживал с семьей,  -Жинки покидалы нам у торбу кой-якись продукты, шоб гроши уторговать на мыло та на киросин чи на якись други прэдметы. Пийшлы мы на шлях за силом, стоимо на произжей части, голосуемо... Бачим - идэ машина: биз свиту, биз номеров, биз... нихрэна (надо здесь отметить что рассказ Димидролыча в первозданном своем виде изобиловал выражениями, которые я по соображениям приличия пропускаю или же заменяю на более-менее литературные).
Машина зупынылась, ну мы покидалы на кузов свои  продукты, посидалы уси туда же, поихалы... Ихалы, ихалы, тут биля спуску с горки зупынылысь. З кабины вылазе водытель, вылазе тай каже: "Машина з капитального ремонту - тормозов в ней нэмае. Слизайте, будем спускать на налыгаче. (Кто не знает - "налыгач" - это способ транспортировки коров с помощью веревки, привяанной а рога, и собственно сама веревка). Достае тий водитель поверезку, вяже вин ее за храповык, кинець кидае нам, а сам обратно - у кабыну. Ну, мы хто  на руку намотав, хто краще того - вокруг сэбэ обмотався. Спускаемо... Потихеньку, потихеньку... И тут вин, сукин сын, як газанэ!!! Як нас смыканет, паскуда! Я над дорозей як той голубь метра два пролетив. Устаемо - хто за руку, хто за голову дэржыться... А водилу того тильки и бачилы. Уихалы наши пожитки"...
Как-то Димидролыч помогал родственникам в соседнем селе на сенокосе. Сильно захотел пить - своя вода закончилась. Ему указали на стоявший  на краю села обустроенный родник.
- Ну, пидхожу я, - рассказывал дед, - дывлюсь - колодэць такий бетонырованный и баночка на нем блескуча, с пид "Ассорти"... Подывывся вниз - вода далэко-далэко... Ну, я узяв тую баночку, перехыляюсь, перехыляюсь, перехыляюсь... Як ковзанусь!!!
Дормидонтыч любил эффектные окончания историй. Короче говоря, его из родника  вытаскивали всем селом.
Еще запомнился мне рассказ Димидролыча о том, как он на возвиженском аэродроме наблюдал прыжки парашютистов. Рассказывал он в том же ключе:
- Он, паразит, лытыть, а внизу кружочек такий малесинький-малэсынький, куда вин попасть дуже хоче. Он стропу ту натягуе, натягуе, натягуе... и тут я-я-к долбанэтся!!!
Как вы понимаете, в данном случае слово было употреблено несколько другое, но с тем же окончанием...
И всегда рассказы старика с их неизменным трагикомичным содержанием, заканчивались его заливистым смехом.


         И другие обитатели Ильмовки.

А теперь  вернусь снова к деревенским прозвищам, так как рассказать хочется о многих их носителях, еще мною не упомянутых.
Вот например Бармалей - лохматый и страшный скотник, вечно угрюмый, ворчливый,  всегда чем-то недовольный.  Заросший по самые глаза густой бородой он был, действительно, похож на разбойника из произведения Чуковского и Бармалея этого побаивалась не только местная детвора. Да и с законом у него вроде бы как были нелады, говорят, отсидел он еще при Хрущеве лет так с пяток, а за что - неизвестно.
А вот механизатор Будулай, получил кличку не за сходство с актером Михаем Волонтиром, а за то, что как-то пребывая в самом приятном расположении духа после получки, он, сидя на крыльце, разговаривал со своей собакой и советовал ей на жалобы соседки по поводу  громкого лая по ночам занять такую позицию: "А ты говори: буду лаять, буду лаять и точка!".
Хмельного Ивана Федчукуа (тогда он еще не имел прозвища) заело на этом "буду лаять", что позволило  его соседу молодому водителю и веселому парню Кольке Трофимову зафиксировать этот факт и передать его во всей красе на следующее утро мужикам у гаража. Ну а тем только дай повод поёрничать.
Неприветливый и злой директор совхоза "Ильмовский" Ведерников получил от Евгения Даниловича Полещука кличку Пиночет - тогда  фамилия  чилийского диктатора была на слуху.  С этим, не совсем приятным прозвищем,  директор и переехал в другой совхоз, так же, как увезла с собой свое прозвище и бывшая парторгша совхоза - Мама, переведенная на повышение. Кстати, она со временем так же заняла директорский пост.
Забавно было слышать порой примерно такой диалог трактористов, работавших в совхозе под руководством "Мамы". Особенно если это были люди где-то уже пред пенсионного возраста:
- А мне Мама сказала что завтра начнем косить у "Белой березы" (это так одно из деревенских полей называлось).
- Да откуда твоя Мама знает, она там была? Там же сыро!
- Была. Вчера на мотоцикле там моталась. (Эта женщина довольно внушительных форм иногда, отпустив водителя совхозного уазика, объезжала поля на личном "Восходе")
    Несведущий человек, услышав этот диалог, мог бы сильно удивиться - почему работой в совхозе руководит старушка,  мать одного из этих почтенных мужчин?
Совхозный ветврач Николай Цой был больше известен в селе как Авиценна. Это прозвище в честь известного врачевателя ему вполне нравилось,  хотя кое-кто  в селе по своей безграмотности недоумевал - причем здесь ветеринария и авиация. Но когда один из скотников обозвал Николая Мао Дзедуном, тот сильно обиделся. И даже кинулся в драку.
Плешивый старик, завхоз Краковецкий носил самую обидную на селе кличку - "Тасин геморрой ". Произошло это от любимого  повода этого скользкого и неприятного человека отказаться от общественных работ - тогда довольно таки внушительную армию сельских специалистов часто  в горячую пору "мобилизовывали" на так называемые субботники и воскресники.  Краковецкий, не любивший коллективный труд, да и труд как таковой вообще, как правило говорил так: "Вы что, ребятки, я не могу - у моей Таси (жены), ведь знаете - геморрой... А у нас корова, свиньи, надо покормить, подоить. Ей нельзя тяжелое поднимать".
Это выражение стало местным неологизмом и в селе еще долго держалась присказка, выдаваемая в ответ на надуманный предлог или что-либо не имеющее отношение к делу: " Да причем здесь Тасин геморрой? - говорили ильмовцы.
Кстати, этот самый старик Краковецкий был самым отъявленным доносчиком и кляузником. Он сигнализировал в различные районные и краевые инстанции о  вопиющих с его точки зрения фактах беззакония, в том числе и таких (цитирую почти дословно):
"По состоянию на июль 1979 года.
1.Директор Ведерников использует в личных целях служебный автомобиль марки УАЗ 469. Он ездит на нем на охоту, и к любовнице.  При этом он сжег государственного бензина столько, сколько можно его было потратить, чтобы доехать до Берлина и полпути обратно.
2. Парторг Царев под предлогом посмотреть наглядную агитацию лазил в рабочее время на чердак конторы с секретаршей по кличке Раскладушка. За день они слазили туда три раза".
      Пухленькой шустрой девице с белокурыми кудряшками Раскладушке тоже досталось ничего себе прозвище. Но, что удивительно, Раскладушка на эту кличку не обижалась и даже ей вроде бы как гордилась. И было отчего - эту глупенькую, но симпатичную и жизнерадостную девушку любили очень многие - от местных старшеклассников до залетных райкомовских уполномоченных и доброй половины сотрудников райотдела милиции. Заскучав, она сама порой звонила из опустевшей вечером конторы прямо на телефон дежурного по РОВД. И милиция, как никогда, выезжала на этот вызов оперативно.
Мать Раскладушки, полная, болтливая хохлушка, как-то позабавила посетителей местного промтоварного магазина. Выбирала она модные по тем временам сапоги-чулки. Находившийся в магазине Полищук в шутку спросил:
- На дойку что ли ходить в них будешь?
-Та цеж я дочке.
-Так пусть сама придет, померяет.
-Та нычого! У нас с дочкой промежду ног нэма ни якой разницы...








                Голые продавщицы.

Ну, коль заговорили уже о женщинах, то еще несколько историй об этих представительницах слабого пола Ильмовки. Они, в большинстве своем, были известны в селе по фамилиям, но, правда, со слегка видоизмененным  суффиксами и окончаниями, традиционными для украинского произношения:  Иванчиха, Петриха, Федорчиха, Симоненчиха, Спивачка и т.д. Даже кореянка по фамилии И Ден Гир не избежала этой участи - ее, как вы поняли, звали Иденгириха. Да! Были еще Варданянчиха и Мамуталиеха.
Бывали у местных дам и клички, но не много. Например, доярка Светлана Тетерюк звалась на селе Софья Ковалевская или Профессорша. И произошло это от того, что в любое свободное от работы время Светлану можно было заметить постоянно что-то пишущей в толстую общую тетрадь. Когда ее спрашивали - что ты пишешь? Она отвечала - учусь заочно. Народ недоумевал - где может учиться Светлана, если она с трудом закончила всего восемь классов?
Спустя время, доярка Тетерюк, судя по всему, уже выучилась, так как занялась написанием научного труда, и на тот же вопрос - "что ты пишешь?" уже отвечала, что в ее тетрадке -  диссертация. Правда вскоре выяснилось, что эта женщина стоит на учете у районного психиатра. Над больными людьми не смеются, так над ней никто не смеялся, но кличка осталась.
Мне же из всех Ильмовских дам больше всего запомнилась Сидоренчиха. Это была симпатичная продавщица продуктового магазина,  женщина бальзаковского возраста, безбожно обвешивавшая и обсчитывавшая своих односельчан. Но Сидоренчихе прощали эту слабость -  она была одинокой и бездетной, отчего, не смотря на бойкий характер и острый язык - по-своему несчастной.
Меня всегда поражали ее глаза - грустные с поволокой. Хотя в плохом настроении ее застать было редко. Торговала она с шуточками и прибаутками. И если надо, лихо "застраивала" в своём магазине  шумных армян (с одним из них - огненно-рыжим. у нее некогда был продолжительный роман). Заставляла  прикусить язык и местных охальников, и нагловатых студентов-стройотрядовцев. А дружила  со своей коллегой - продавщицей из расположенного наискосок через улицу промтоварного магазина Кузьменчихой, тоже разведенкой, полноватой брюнеткой лет под сорок. С ними как-то раз и был забавный случай. О нем я вам и расскажу.
В один из ясных июльских воскресных дней, когда солнце еще не утомило своим зноем, подружки Кузьменчиха и Сидоренчиха решили устроить пикничок по случаю дня торговли. Сделали они это на берегу неглубокого канала, у самого его впадения в речку Ильмовку. Насчет выпить эти женщины были не дуры и уже к полудню они, разморенные жарой и алкоголем, решили искупаться на мелководье  малопригодного для купания водоема. Но толи от того, что побоялись испачкать в раскисшей глине белье (купальниками они не запаслись), толи от давно вызревавшего неосознанного желания заявить о себе как о женщинах с еще не старым телом, но сделали они это в абсолютно обнаженном виде. Благо, что канал порос густыми вербами, отчего со стороны деревни был практически не заметен. Но вот противоположный его берег был таким же голым, как и продавщицы в тот момент. По вершине идущей вдоль канала, поросшей травой и редкими кустиками насыпи, пролегала дорога в рыбные места речки Ильмовки.
И надо же так было случиться, что  в это время и по этой дороге проезжал проверять поставленные с вечера переметы заядлый рыбак, пожилой учетчик Василий Никифорович Корниенко, добрейшей души человек, тихий и улыбчивый. Обдуваемый встречным ветерком, он в хорошем настроении ехал за своим уловом, и солнце весело отражалось в зеркалах его мотоцикла. Слева зеленели прямоугольные поля мелиоративной системы, справа сквозь редкие кустики блестела вода канала...
Но то, что увидел Василий Никифорович в дальнейшем - ослепило его почище солнца: на фоне  отраженной в воде яркой зелени сверкали, словно только что сошедшие с полотен Рубенса, белоснежные  женские тела. Тела эти резвились в неглубокой воде, совершая довольно таки  энергичные движения, появляясь во всевозможных ракурсах и пикантных подробностях...
Ехал бы побыстрее пожилой учетчик - была бы авария. А так его мотоцикл просто слетел с невысокой насыпи  в противоположный от канала кювет и заглох,  уткнувшись передним колесом в куст спиреи иволистной... Но шею учетчик вывихнул еще до своего мотоциклокрушения.
        Когда Василий Никифорович, приложив массу усилий, все-таки вытолкал мотоцикл на дорогу, продавщицы , как ни в чем ни бывало, уже лежали полуприкрытые покрывальцем и пели на два голоса произведение Григория Пономаренко "А где мне взять такую песню", успев, наверное, за время появления, исчезновения и нового появления учетчика "накатить" еще по одной...
Раскрасневшийся Василий Никифорович, стараясь не глядеть на ильмовских "русалок", завел с третьей попытки мотоцикл и поспешил удалиться.
"И што-о-б никто-о-о не догадался..." - доносились в след растерянному учетчику пьяные голоса потерявших всякий стыд работниц советской торговли. И Василий Никифорович последовал этой просьбе - лишь спустя время  рассказал по большому секрету об этом случае только своему старому приятелю - Евгению Полещуку. Ну а он, в свою очередь, своему шурину Михаилу Примаку. Кстати об этих двух весьма колоритных представителях Ильивки необходим отдельный рассказ.








               Кум Женька и кум Мишка


           Они были женаты на сестрах и дома их, построенные в один год, разделял лишь небольшой  садок, в котором росло с десятка полтора слив, груша и две яблони-ранетки. Оба были бывшими фронтовиками. Михаил Степанович Примак, дядька дюжий - под метр девяносто, и будучи трезвым - спокойный и даже слегка угрюмый, был в годы войны фронтовым разведчиком, правда перед войной переведенный в пехоту за злоупотребление спиртным и рукоприкладство по отношению к старшему по званию.
Другой сват - невысокого роста, но коренастый и ловкий - Евгений Трофимович Полещук, бывший танкист.
Он успел повоевать на своем танке и с милитаристской Японией, Дальний Восток ему приглянулся. Вернувшись на Украину он вскоре женился, но после рождения детей уговорил свою жену перебраться в Приморье. Та согласилась, но одна ехать не стала, взяв с собой сестру, которая к тому времени тоже вышла замуж за недавно демобилизованного Михаила.
Михаил Степанович довоевывал свой срок на западной Украине, выкуривал бандеровцев со своих схронов. А до этого - штурмовал Берлин и лично расписался на стене рейхстага, заработал за свой ратный труд орден Красной звезды и оторванные осколком фаланги пальцев.
Поселившись в Ильмовке  оба шурина сразу же завоевали авторитет. Михаил за свою редкую силу и золотые руки - он был и кузнецом, и слесарем, и непревзойденным резчиком сельских хрюшек.
Евгений был уважаем  за юмор, начитанность, и рассудительность. Прекрасный рассказчик он был находкой для любой компании. Но, в отличие от спокойного и уравновешенного Михаила, Евгений был горяч и в споре шел до конца. Так так же, как и многие другие фронтовики любили выпить, от этого частенько между шуринами были и потасовки. Между прочим, Евгений ничуть не уступал в  рукопашном бою бывшему  разведчику, не раз лично бравшего языка. Юркий и ловкий,  был непревзойдённым мастером кулачного боя, любимый его прием - это брать на "колган" соперника, поражая его своей чубатой головой. Этот прием он не раз оттачивал на ближайшей железнодорожной станции, куда частенько ездил, чтобы попить пива в станционном буфете и подраться.
Но несмотря на разность характеров и частые ссоры, шурины были дружны и всегда держались рядом. Назвали они себя кум Мишка и кум Женька.
Однажды бойцовские навыки двух шуринов и их взаимовыручка пригодились им для отстаивания чести всего села. Причем битва была серьезной и вошла в разряд легенд местного деревенского эпоса. А дело было так.
В кузнецу, где  под вечер шурины вдвоем пили бражку в прохладе прокопченных стен, прибежал местный шофер, возивший на своем грузовике доярок. Он был весь избитый и пожаловался на то, что его выкинули из машины и избили солдаты из соседнего военного совхоза. Завладев автомобилем, эти не слишком трезвые вояки-свинопасы, направились на нем в сторону райцентра.
Я не знаю - куда в дальнейшем делся избитый шофер, но кум Мишка и кум Женька  бросились в погоню только лишь вдвоем.  Обнаружили они угонщиков у колодца на краю села: голый по пояс солдат в широких галифе заливал воду в закипевший радиатор, остальные, терпеливо дожидаясь, дремали в кузове. Еще один сидел в кабине. Дюжий Михаил одной рукой выдернул его оттуда и  наградив оглушающим ударом своего пудового кулака, швырнул в канаву, где от коронного удара кума Женьки уже валялся наливавший до этого воду полуголый боец.
Не медля ни секунды, кум Женька словно коршун взлетел в кузов. Он схватил первого попавшегося солдата и швырнул его на дорогу.  "Кум, бий его!" - крикнул Полещук своему шурину. Михаил с полуслова понял боевую задачу и тут же контузил сверхсрочника прямым ударом в голову. Таким же манером Женька выбросил еще двоих растерявшихся и от этого мешавших друг другу солдат. Они тут же улеглись на дороге рядом со своим товарищем, первым совершившим полет из кузова. Кум Мишка свою работу знал.
С пятым случилась заминка - он подобрал где-то под деревянным сидением монтировку и обрушил ее удар на Женьку, целясь ему в голову. Но Полещук, занятый борьбой с не желавшим покидать автомобиль солдатом азиатской наружности, успел подставить плечо. "Ах ты, паразит!- спокойно и весело, не смотря на сильную боль, сказал Женька обидчику, и оставив азиата, нырнул  под занесенную для повторного удара руку. "Кум, принимай!"- крикнул он Михаилу. Как заправский борец крутанул через бедро владельца монтировки, успевшего в своем полете с кузова только громко матюкнуться. И затем, уже не мешкая, Полещук, один за другим вышвырнул двух оставшихся "паразитов", а следом спрыгнул сам.
Принимавший внизу кум, не долго думая, вырубил сразу... троих... Ну, сложно ему было отличить от солдат своего одетого в полувоенную  родственника. Ведь военсовхозовских бойцов он перед "боем" не пересчитывал...
Короче говоря, больше всех пострадал Женька - неделю был на больничном: рука опухла и не сгибалась, а отметиной от кума был синяк на пол лица...Сестры, а по совместительству жены кумовьев, как могли, пытались ограничить количество потребляемого мужьями алкоголя, а посему лишали их необходимых финансовых средств. Поэтому приходилось выкручиваться, находить источники живительной влаги. И благодаря находчивости Евгения Полещука находили варианты. Вот один из них.
Жил  в деревне несколько странноватый парень по прозвищу Гузка. Он был удивительно некрасив и, мягко говоря, туповат. Еще когда он был ребенком,  неисправимый шутник Евгений Полещук как-то разыграл с его участием забавную сценку.  Он подарил постоянно болтавшемуся в районе машинного двора Гузке бесхозного котенка.
- А как его зовут? - поинтересовался простоватый парнишка.
- Ендола, - ответил Полещук, не задумываясь, назвав фамилию нового, недавно утвержденного общим собранием председателя колхоза, сразу почему-то не полюбившегося Полещуку.
И вот как-то в присутствии этого самого председателя, Евгений Данилович заметил Гузку, гонявшего по дороге обруч от бочки.
- Здорово, Гузка, как дела? - спросил Полещук, предчувствуя забавный разговор.
- Да ничего, дядь Жень, нормально, - ответил не детским баском пацан, кося взглядом на незнакомого дядьку в серой шляпе. -  Только вот вчера Ендола. паразит, у нас под столом насрал!..
Председатель, услышав о себе из уст  ребенка такую дикую историю, оказался в жутчайшем тупике, не зная как на  реагировать на сказанное, и что  вообще это было.
           Но вот прошло время, Гузка уже перестал гонять обруч по дорогам, вырос и остепенился. Работал он на так называемых разных работах, где пригождалась его исполнительность и не дюжинная физическая сила.
Было Гузке уже под тридцать, но он до сих пор был не женат. Девушек сторонился, но и они своих симпатий в его адрес особенно не проявляли. Но как-то Гузка признался мужикам, курившим утром на мехдворе, что безнадежно влюблен в дочку местного бригадира тракторно-полеводческой бригады, первую деревенскую красавицу Лену Терентьеву. Этим признанием получил в свой адрес от мужиков массу насмешек, и только лишь Полищук решил извлечь из этой неразделенной любви выгоду. Он подозвал Гузку и спросил серьезным тоном:
- Хочешь - сосватаю тебя к Ленке?
- Хочу, - лицо Гузки расплылось в счастливой улыбке.
- С тебя литра водки и закусь - и можешь не переживать, Ленка будет твоя. Мы  с кумом это дело состряпаем в лучшем виде.
Гузка зная, как уважают Полещука в деревне, и  как этот человек умеет запудрить мозги любому, поверил ему, не задумываясь.  Он сбегал в сельпо, купил две бутылки водки, вытащил из ящика тайком от своей пожилой матери добрый шмат сала, надергал с грядки огурцов, нашарил в гнездах в курятнике с десяток яиц.
        В условном месте его уже ждали кум Мишка и кум Женька. Они были серьезны и всячески старались вспомнить всю очередность обряда сватания. Усевшись в тени заброшенного сада будущие сваты неплохо выпили и плотно подкрепились.  Гузка  от волнения пить отказался. Затем Полещук сходил домой где вытащил из комода два расшитых рушника, которые, как положено настоящим сватам, перекинул через плечо себе и куму. После чего "сваты", вышагивая важно и торжественно, направились к дому Некрасовых. Самого отца семейства дома не было, гостей встретила мать красавицы Лены, дородная телятница Терентьиха.
Полещук начал все как по нотам: "у вас товар, у нас купец" и так далее. Терентиха несколько насторожилась - ее смущал запах свежего перегара, исходивший от сватов. Но дочка уже подзасиделась в девках. К тому же ей очень было интересно - кого же сулят в мужья ее кровиночке эти уважаемые люди.
Кум Женька долго тянул с обнародованием кандидатуры жениха, но когда ходить вокруг да около уже не оставалось смысла, он  условным свистом вызвал "жениха", до того момента прятавшегося за калиткой в тени раскидистой черемухи. Жених появился во всей красе: долговязый, переминающийся с ноги на ногу, в коротких штанах и мятой рубашке. От волнения он шмыгал носом и никак не мог поднять на  будущую тещу свою давно не стриженую голову.
          Терентьиха завидев потенциального зятя, потеряла дар речи.
- Вы что, Гузку пришли к моей Леночке сватать?!! - это все, что она смогла произнести, так как чувство негодования помешало ей найти дальнейшие слова. Да и нужны ли они были в тот момент? Гораздо важнее были действия. Некрасиха без лишних церемоний схватила сушившийся на штакетнике увесистый чугунок и словно заправская толкательница ядра швырнула его в обнаглевших сватов. Чугунок попал стаявшему в сторонке несколько осоловелому куму Михайле по коленке.
- Отступаем, - крикнул Полещук на бегу. - Переговоры не удались, противник перешел в контратаку.  Над самым его ухом просвистело полено, посланное словно из катапульты Некрасихой. -  Из главного калибра бьет, зараза. Служила бы ты в артиллерии, Михайловна, - цены бы тебе не было!
И уже когда несостоявшиеся сваты и ничего не соображающий жених были на спасительном расстоянии от меткого огня Терентьихи, ее, наконец то, прорвало. Она кричала и костерила "сватов"  так, что на противоположном конце деревни завыла собака.

Но подобные неудачи не могли остановить стремление шуринов к халявной выпивке.  Приведу рассказ еще об одной проведённой ими успешной операции по поиску  бесплатного алкоголя.
Был на селе очень куркулистый пасечник дед Федоренко. Его пасека стояла на краю небольшого леска, за которым раскинулись совхозные поля. Поля обрабатывали трактористы, среди которых были Женька с Мишкой. Михаил тогда бросив кузнецу пересел на гусеничный трактор. Мужики частенько захаживали к деду - тот по простоте душевной угощал их медовухой. Угощал. как и полагает прижимистым хохлам по трохи. И как не уговаривали подогретые механизаторы налить им еще - дед держался как кремень, и ни на какие уговоры не поддавался.
- Бильше нема! Видчипытэсь, злыдни собачьи! Идыть соби робыть!
Мужики хотели было самостоятельно отыскать заветную флягу (они знали - медовухи у деда много), но ничего у них не выходило, дед словно  сказочник,  доставал заветную жидкость практически из ниоткуда... Но пронырливый Женька раскусил эту загадку деда Федоренко - он разведал, что фляга находится на чердаке, а от ее донышка в низ, в кладовку, дед вывел шлангочку, которую зажимал бельевой прищепкой. Шлангочка была спрятана под повешенной на гвоздь старой дедовой шубой - попробуй отыщи!...
        После разгадки этой страшной тайны кумовьями было решено деда раскулачить, но сделать это тайком. Как-то в отсутствие пасечника Михаил забрался по шаткой лесенке на чердак,  одной рукой взвалил на спину сорокалитровый бидон и, спрыгнув с верхней ступеньки, поспешил в лес. Бидон спрятали в скирде соломы, находившейся недалеко от выходивших к полю  огородов кумовьев.
       Их жены потом рассказывали: не поймем - что это с мужьями случилось - раньше  по утрам с трудом удавалось уговорить мужиков выгонять коров в стадо, все спорили - "сегодня твоя очередь, - я вчера выгонял, - а я два дня подряд"... А то просыпаются оба ни свет ни заря и дружно идут выгонять своих "зорек" и "милок".
        Да и коллеги-механизаторы тоже заметили, что оба кума уже на разнарядку приходят изрядно поддатыми. Ну, еще бы! Их путь к мехдвору проходил не иначе, как через скирду. Но долго хранить тайну кум Мишка и кум Женька не смогли - похвастались своей операцией по изъятию дедовой медовухи. Фляга после этого опустела за  вечер.
Вскоре узнал о том, кто же так вероломно лишил его ценного напитка и сам "раскулаченный" дед. Он затаил обиду на шуринов - Вот бисовы диты! Хиба я их не угощав? Злыдни собачьи! Тьфу! Паскудники! Фулюганы.
         Но в последствии сам дед рассказал посмеиваясь следующее продолжение этой истории. Однажды сырым  осенним утром он вышел по нужде из пасечного домика, вышел и обомлел - в серой пелене предрассветного тумана чья-то дюжая фигура ,взвалив на спину пчелиный улей поспешает к лесу. Дед рассвирепел от такой наглости - ладно там медовуху сперли, но улики то зачем воровать?! Он погнался за похитителем, крича на ходу: "Покинь, паразит! Покинь улик, я ж тебэ узнав! Мишко, покинь, кому кажу!". Ну,  кто еще мог так ловко нести тяжелый улик - ну конечно же похититель медовухи Примак. Но пасечный вор упрямо семенил к лесу. Дед не унимался: "Покинь, Мишко"!!! Но когда "Мишко" остановился и медленно обернулся на крик надоедливого пчеловода - дед сначала сел на траву, а затем пополз в обратном направлении на четвереньках, причем с такой же скоростью с какой он гнался за ... огромным бурым медведем. Они, медведи, тогда, как оказалось, в большом количестве шли из Китая. Такие миграции иногда случаются у приморских животных.
           Чтобы замять свою вину перед пчеловодом, шурины решили помочь деду - убить поселившегося где-то недалеко от пасеки косолапого, который к тому времени разорил уже не один улей. У Женьки была старенькая одностволка, Мишка выпросил у местного охотника Степана Кузько по кличке Медвежатник двустволку двенадцатого калибра.
Отправив деда спать домой к бабке шурины уселись у  окна пасечного домика наблюдать за пасекой. Было уже за полночь, полная луна щедро заливала поляну с ульями. В комнате на полу лежал огромный лунный след, обрамленный в прямоугольники оконного переплета
Разговоры все были исчерпаны, печка прогорела, в домике было тепло и так тихо, что  казалось было слышно, как опадают листья с окружавших точок ясеней.
Но тут произошло то, что заставило охотников забыть про дремоту - где-то, совсем рядом, с домиком что-то громыхнуло, загремело  опрокинутое железное ведро. Шурины отчетливо услышали как под чьими-то тяжелыми шагами зашуршала листва, будто кто-то переминался с ноги на ногу.
Сваты схватились за оружие.. Но вдруг страшная оторопь овладела этими бывалыми людьми - гигантская тень внезапно появившейся за окном  фигуры необыкновенно больших размеров заслонила луну, да так, что в домике стало абсолютно темно... Крупный зверь долго, и  как показалась охотникам, пристально  всматривался в темноту окна, затем, тяжело ступая и вздыхая грустно и протяжно, как бы сокрушаясь над коварством  и жестокостью людей, отсвечивая лоснящейся шерстью, растворился в серебристом призрачном свете луны. Вскоре раздался треск разламываемого мощными лапами улика.
Корче говоря, Женька и Мишка потом так и не поняли - почему они не вышли из домика и не стали палить из своих ружей вслед хозяину тайги. А то, что это был медведь - можно только было догадаться. Впрочем, ночной налетчик в ту ночь пробыл на пасеке не долго.
В оправдание  кумовьев хочу заметить  что зверь их так испугавший, действительно оказался необычайно большого размера, очень сильно отличавшийся от своих белогрудых собратьев.  Его в последствии все-таки застрелили, и сделала это целая охотничья бригада под руководством  охотника  Кузько. Кстати, не смотря на свою кличку "Медвежатник" это был первый убитый Степаном медведь.







                Медвежатник

Лет пять до этого так же был переход косолапых. И мужики, убиравшие овес на поле загнали одного такого мишку  правда тогда это был как раз таки медведь гималайский - белогрудка, в трубу  построенного мелиораторами моста. Чтобы не убежал - подперли выходы из трубы тракторами. Кто-то побежал в деревню за ружьем. Степан, водитель совхозной летучки, развозивший по полям обеды, в силу своего необычайного охотничьего азарта  уже не мог покинуть место устроенной медведю западни. Он  вызвался посторожить зверя, но обладая нетерпеливым характером, не смог удержаться чтобы не заглянуть - как там чувствует себя косолапый... И заглянул в прямом смысле на свою голову... Реакция у медведя мгновенная... Корче говоря, нос Степану пришивали заново. Но уровень тогдашней пластической хирургии был не на высоте, и вместо обыкновенного носа - у него была забавная пипка, придававшая этому неугомонному человеку еще большей задиристости и лихости.
После тесного общения с местной фауной Степан завел привычку возить под сидением машины охотничье ружье и бил эту фауну нещадно.
Я сам, будучи в то время молодым совхозным специалистом, и разъезжавший со Степаном на его летучке по бескрайним совхозным полям, не раз гонял по поросшим жиденькими дубками и осинками балкам отъевшихся на созревшей сое фазанов. Я выгонял из травы этих чудных  птиц, а Степан  валил отяжелевших петухов влет. А работавшая учетчицей молоденькая практикантка как-то рассказывала мне с ужасом о том, как везший ее с поля Степан, завидев по дороге пасущихся на обочине фазанов, ни слова не говоря, вытащил из-под сидения ружье, бросил руль и выпрыгнул на ходу из машины. Он выстрелил, попал, но только лишь ранил бедного фазана, который с перебитым крылом принялся бежать впереди машины по глубокой, нарезанной заготовителями силоса колее. Степан побежал догонять все же выбравшегося из колеи подранка, падая и спотыкаясь. Ошалевшая практикантка,  вцепившись в руль, как могла,  рулила по дороге. Фазана Степан все же догнал, свернул голову и подарил практикантке...
Эта  симпатичная девушка, студентка экономического факультета сельхозинститута нравилась одинокому совхозному загару, и он даже заказал ее портрет одному известному в крае художнику. Вы спросите - откуда этот служитель муз взялся в Ильмовке? Это отдельная история.



            Пикассо и московский гость.

Жил в те времена в селе художник-оформитель Степан Михайлович Загурский по прозвищу Пикассо. Как и полагается представителю этой профессии, он был алкоголиком. В перерывах меду глубокими запоями Пикассо изготавливал для совхоза и сельсовета наглядную агитацию. Обивал жестью фанерные планшеты, грунтовал их масляной краской и с помощью несложного оптического прибора под названием эпидиаскоп переводил на них рисунок с вырезанных из журналов картинок или же с выпускаемых в то время в огромном количестве плакатов или календарей. После этой нехитрой процедуры Пикассо раскрашивал нанесенные на планшеты контуры в яркие цвета. А в сэкономленное в этих творческих порывах время ильмовский художник употреблял "горькую".
Как правило, и совхозное руководство, и председатель сельсовета снисходительно смотрели на творения местного мастера кисти и пера. Заезжавшее периодически в Ильмовку районное руководство удовлетворял сам факт существования агитационных материалов, да и ругать особенно художника-пропойцу было не за что -  качество выполненных им официозных творений было на твердую троечку. Правда то, что Пикассо рисовал самостоятельно, без помощи технических средств - не выдерживало никакой критики: пикассовские коровы  получались похожими на антилоп Гну - такими же горбатыми и непропорциональными; лошади были исключительно монгольской породы - коротконогие и пузатые. А вот людей Пикассо председатель сельсовета вообще  изображать строго-настрого запретил - чтобы не очернять советскую действительность. Произошло это после того, как Пикасо, находившийся в "реабилитационном" периоде после очередного запоя, решил написать портрет Ленина. На него в этот непростой период нахлынуло вдохновение, имевшее почему-то верноподданнический оттенок. Делал портрет ильмовский художник по всем правилам - старательно, по клеточкам срисовывая с вырванной из букваря соседского мальчишки картинки, на которой был изображен вождь мирового пролетариата с его знаменитым прищуром и доброй улыбкой. Но Ленин, не смотря на все старания Пикассо, получился больше похож на Хо-ше-мина - уж чересчур скуластый и узкоглазый, с неправильными пропорциями черепа. Этот портрет полуленина-полухошемина, тем не менее, висел некоторое время в фойе клуба, пока накануне выборов в Верховный совет не приехала в этот клуб комиссия - проверять готовность избирательного участка... Было бы это в сталинские времена - Пикассо бы расстреляли, а председателя сельсовета упекли бы лет на десять. Но так как факт обнаружения искаженного портрета вождя произошел на излете брежневского правления, когда анекдоты про горячо любимого Леонида Ильича не рассказывал разве что  ленивый первоклассник, то председатель сельсовета отделался гневной тирадой, полученной в свой адрес из уст "зампреда" райисполкома. Тирада была весьма насыщена ненормативной лексикой. Эту пламенную речь районного руководителя  позднее председатель точь в точь передал уже в адрес Пикассо. Добавив и от себя еще пару замысловатых и тоже не вполне цензурных эпитетов...
Но вот в чём ильмовского художника от слова "худо" невозможно было превзойти - так это в написании текстов - он их  словно печатал типографским способом. И всевозможные лозунги, планы соцсоревнования, приветственные адреса и праздничные рапорта, собираемые райкомовскими инструкторами, - все это было безупречным, отчего Пикассо в селе был по-своему незаменим.
Степан Загурский был старым холостяком, приехал в Ильмовку лет десять назад до описываемого события  по переселению и  жил  на квартире у одинокой старушки Семененчихи,  которая порою была не прочь пропустить со своим жильцом рюмочку-другую.
Пикассо, будучи самоучкой, тем не менее считал себя знатоком живописи, собирал открытки и альбомы с репродукциями, оставив без цветных вкладок в журналы, выписываемые им самим, соседями, и даже покушался на библиотечный фонд. Накопил он, таким образом, изрядную коллекцию.
Частенько к художнику заглядывал местный агроном-семеновод нескладный долговязый Федя Солоненко, недавний выпускник сельхозинститута. Он тоже на досуге баловался живописью, и Пикассо снабжал коллегу по искусству дефицитными тогда красками - он привез с собою из Казахстана неизвестно где натыренное огромное количество полузасохших свинцовых тюбиков и полукилограммовых банок с небесной лазурью, кадмием желтым и лимонным, охрой, краплаком и прочим красиво звучащим колерами.
Когда приходил Федя Пикасо оживлялся, в его голосе начинали звучать менторские поучительные нотки, как  он считал столь необходимые в общении с младшим коллегой по искусству. Как всегда находилось что и выпить. Семеновод правда пил не много, но поговорить  о творчестве любил, и поэтому засиживался в доме у Семененчихи допоздна и от этого слыл в селе собутыльником Пикассо. Хотя связывало их исключительно тяга к прекрасному. Но этим двум любителям изящных искусств было тесновато среди слегка приземленных в  плане высоких видов искусства односельчан. Правда заглядывал на тлевший в комнате Пикассо творческий огонек еще и учитель по прозвищу профессор Плейшнер. Но этот Плейшнер обладал таким огромным количеством знаний и в столь различных областях, что порой эти знания  в его большой лысой голове перемешивались, и от этого с ним трудно было вести  дискуссию.  Вдобавок, в силу своего вздорного характера, Плейшнер  был слишком безапелляционен в своих порой абсурдных высказываниях. Пару раз, после достигавшего апогея дискуссионного накала, физика приходилось связывать. Но когда он остывал, все, как правило, долго искали его очки с двойными линзами, которыми Плейшнер в запале спора любил швыряться куда ни попадя.
Но вот пришла в Ильмовку  взбудоражившая местных любителей искусства  весть - в их село едет московский художник для того, чтобы написать картину на производственную тему. Начальник районного отдела культуры, привезший эту весть в  село, назвал фамилию художника. Пикассо, услышав ее, как говорится, выпал в осадок -  имя художника ему было знакомо, и у него даже имелся журнал "Юность" с репродукциями картин этого мастера.
Репродукции Пикасо показал местному руководству. Все с интересом стали разглядывать вырванные из журнала небольшие листочки. Картины были неплохими, но традиционными для того времени - на одной были изображены идущие по берегу реки строители плотины  Братской ГЭС, на другой , написанной в канун тридцатилетия Победы, был изображен  старый солдат, склонивший голову у вечного огня.
Вскоре райкомовская "Волга" привезла в село и самого художника, который, оправдывая ожидания селян, выглядел именно так как по их представлению и должен выглядеть представитель мира изобразительного искусства: невысокий, но довольно таки упитанный, с  айболитовской растительностью на лице. Обширную лысину художника прикрывал  бордовый берет с хвостиком. С собой москвич-передвижник  привез большой этюдник, огромную папку с листами картона, рулон загрунтованного холста, ящик с красками и фотоаппарат.
Так как время было горячее - все общежития и бараки были заняты, москвича поселили в котельной клуба, благо что дело было летом. Для удобства проживания в неприспособленном помещении выделили старенький топчан, стул, стол и умывальник. Художник, по его же словам, был спартанцем и кочевником одновременно - он всю жизнь провел в творческих экспедициях, и по этому бытовыми условиями оказался доволен выше всякой меры.
         В первый же вечер состоялось новоселье, оно же банкет по случаю прибытия московского гостя. На банкете помимо виновника торжества присутствовали: председатель сельсовета, семеновод Федя и Пикассо. Приглашали и парторга, но тот не пришел - разыгралась язва.
После пары рюмок, пропущенных участниками застолья, границы между городом и деревней были стерты, не заметной оказалась и разница  в художественном восприятии мира. Беседа стала непринужденной, председатель сельсовета даже несколько раз пытался запеть с вою любимую "Вологду". Его все время одергивали, но когда художник вежливо сказал: "Ну зачем вы так, пусть человек споет", председатель зарделся словно девушка, и неловко кашлянув, вместо исполнения репертуара "Песняров" потянулся  к бутылке. Этот его жест все одобрили.
Позже приплелся Плейшнер, который сходу попытался увести разговор в невообразимые философские дебри, но так как быстро напился, ему не удалось увлечь москвича в бесплодную дискуссию. Впрочем, напились все - дольше всех держались закаленный в застольях художник и семеновод. Семеновод просто мало пил, он, впервые увидел человека из столицы, больше интересовался жизнью мегаполиса - видал ли кого москвич из известных артистов, с кем дружит из маститых художников? Москвич без вранья заявил о том, что хоть шапочно, но знаком с Шиловым и Глазуновым, учился у знаменитого Корина и дружит с известными художниками братьями Ткачевыми. Особенно он сразил Федю рассказом о том, как пил вотку с Высоцким и отдыхал в санатории со Смоктуновским, когда тот уже снялся в «Берегись автомобиля».
В тесной кинобудке дальневосточного сельского клуба, стены которого из всех именитых артистов видели только известного в то время в СССР нанайского исполнителя Кола Бельды, подметавшего давно не мытую сельскую сцену своей длиннополой меховой малицей, от рассказа москвича даже стало немного светлее, словно до нее дошло рубиновое сияние кремлевских звезд. Прощаясь, семеновод долго жал художнику руку, словно самому Смоктуновскому или братьям Ткачевым.
На утро - а оно пришлось на понедельник - похмелялись. Но делали это исключительно представители свободной профессии: Пикассо и его московский собрат по искусству. Остальные работали. Председатель сельсовета с больной головой сидел, задыхаясь от духоты, на заседании сессии райсовета, Плейшнер будучи дежурным учителем в пришкольном лагере труда и отдыха, срывал свою злость на нерадивых школярах, с которыми с полчаса в густых рядках пропалываемой капусты искал свои небьющиеся очки с двойными линзами. Семеновод, напившись с утра рассолу, бродил по посевам овса и рвал снопы для апробации. Безжалостные лучи, казалось навсегда повисшего в зените июльского солнца, метили прямо в макушку затерявшегося в бескрайних полях художника любителя.
А в пропахшей вчерашним застольем кинобудке царили прохлада и полумрак. Художник был щедр и Пикассо, получив от него сразу два червонца, сбегал в магазин за коньяком, подождав у порога минут пятнадцать до открытия...
Начали по чуть-чуть. Голова болеть перестала у обоих одновременно. Отчего разговор пошел исключительно о творчестве. Говорил больше гость. Московский художник рассказывал о многом, но Пикссо больше всего запомнилась его история о том, как он, будучи в гостях у одного своего приятеля, ночуя на его просторной кухне, мучимый похмельным синдромом и бессонницей одновременно, от нечего делать разрисовал в стиле Марка Шагала стоявший там холодильник. Жена приятеля, поутру увидев результат творческих мук своего гостя-живописца, устроила скандал – холодильник был импортный и купленный по большому блату. А художник по её мнению – так себе. Все это художник рассказывал спокойно, с присущей ему самоиронией.
Беседа велась неторопливо. Коньяк хорошо сочетался с нехитрою деревенской закуской. В селе в эту жаркую пору наблюдался своеобразный анабиоз – работоспособная часть населения находилась за его пределами, участвуя в жаркой битве за урожай, а остальные прятались от жары в тенистых местах. За окном, сквозь слегка запыленные ветви росшей у клуба черемухи была хорошо видна утопающая в знойном мареве пустынная улица, по которой лишь однажды промчались (видно на речку) загорелые мальчишки на велосипедах, а ближе к вечеру протарахтела пара-тройка тракторов с большими решетчатыми прицепами, именуемыми в совхозе «рикшами», груженными в десять этажей тюками сухого пахучего сена. Неподалеку, под забором, в тени больших тополей лениво копошились куры…

Только лишь на второй день опухшие и бледные художники окончательно вылезли из кинобудки на утреннее солнышко. Ночью прошла недолгая, но интенсивная гроза, воздух был полон озона. Подышав целебным деревенским "эфиром", москвич быстро отошел и неожиданно проявил активную деятельность. Он пошел к директору совхоза, заключил с ним договор на неплохую сумму - директор искусство любил и считал, что надо всячески поощрять стремление к прекрасному. Не так давно директор помог средствами клубу по приобретению полного  комплекта аппаратуры для местного ВИА, а год до этого заказал районным специалистам красивую стелу на въезде в село, оповещавшую въезжавших о том, что они прибывают на славную территорию совхоза "Ильмолвский".
К тому же московский художник обещал увековечить на портрете местных тружеников - это тоже было весомым аргументом для выделения средств (категорически против была лишь щепетильная в вопросах финансов главный бухгалтер совхоза).  Но одно дело фото на доске почета, другое дело - живописный портрет. А передовиков производства было в совхозе немало. И бухгалтершу директор с парторгом уломали.
        Деятельный москвич успел тем временем сбегать в столярку, где заказал подрамник внушительных размеров и раму по собственному оригинальному чертежу. Петр Иванович Терещенко, искусный столяр и плотник обещал все сделать в лучшем виде.
На этом пыл москвича угас, и они снова с Пикассо ушли в запой. Ну а как тут не пить, вырвавшись из каменных столичных джунглей на простор земли приморской, не пить?! К тому же - лето! И вырванные прямо с грядок огурцы сами просились в закуску, а если их еще и сделать малосольными, да под молодую картошечку - это вообще сказка. К тому же молоко свежайшее, домашнее масло и сметана... А сало! А рыба приморская! (москвич особенно налегал на горбушу горячего копчения). И даже не смотря на то, что очень много времени уходило на пьянку, успевал сбегать на почту, чтобы отправить московской родне посылки с копченой кетой, баночками икры минтая и вялеными спинками этой же рыбы, стоившими тогда сущие копейки.
Но вот очередной запой прошел, и московский художник заявил, что делу время, а потехе час. Надо работать. Необходимо, прежде всего, найти пейзаж для фона будущей картины, а посему нужно идти в поля на этюды. Ну, надо так надо! Пошли в поля. В качестве знатока местных ландшафтов с москвичом пошел и семеновод, который в столь напряженный для села час, когда в ясные дни не то, что отгулов, но и выходных никому не видать, выпросил себе у местной фельдшерицы, полной, добродушной женщины Марии Никифоровны бюллетень. Можно было бы соврать руководству, что идет считать густоту стояния посевов, но Федя был человек честный и он решил посвятить этот день исключительно искусству.
Художник-москвич подарил агроному пару квадратных метров выданного ему в Москве художественным фонтом холста. Федя самостоятельно натянул этот холст на подрамник, и переполненный гордостью от того, что идет на этюды с именитым мастером, решил с полей без шедевра собственного исполнения не возвращаться.
Пикассо, дабы избежать профессионального позора,  писать этюды не рискнул, но пошел вместе со всеми, прихватив удочку, закидушки, ведро и рюкзак с провизией.  Загрузив на велосипед агронома большой этюдник москвича и маленький этюдник семеновода, проданный ему два года назад запасливым Пикассо за литр коньяка,  тронулись в путь под пристальными взглядами старушек, ожидавших у магазина приезда хлебовозки .
Долго выбирали натуру, остановились на высоком увале, в том, месте, откуда открывался замечательный вид  на уходящие вдаль уже начинавшие желтеть совхозные поля, окаймленные вдали сине-зелеными холмами отрогов Сихоте-Алиня.  Пикассо, оставив  приятелей-художников,  удалился в сторону прибрежных кустов  поймы Ильмовки.
Солнце пекло нестерпимо, июльский день был в разгаре. Пейзажисты разместились в тени  росшего на гребне увала осинника. Художник начал свой этюд лихо - рука мастера чувствовалась сразу.  Красок он не жалел, щедро выдавливал их на палитру, в отличие от семеновода, который краски экономил. Но местный художник-любитель старался не упасть в грязь лицом, торопился поймать состояние и в пылу творческого азарта не заметил, как, вытирая вспотевшее лицо, испачкал его темными полосами ультрамарина  и стал похож на индейца в боевой раскраске.
Со своим этюдом московский художник справился быстро - сколько он их переписал за свою жизнь. Пейзаж в его исполнении был прост и достоверен, но суховат и отдавал шаблонностью. Семеновод свое произведение несколько загрязнил, но получив несколько советов от мастера, все же справился, и про себя отметил свое творение как одно из лучших из всего ранее написанного. Правда, кое-что в нем мастер  исправил своею опытною рукой.
Жара достигла своего апогея. По густому лугу, наполненному ароматом цветущего клевера, под  жужжание пчел и шмелей, художники спустились в долину Ильмовки, и по еле заметному в солнечном мареве дымку среди вербовых зарослей, определили место расположения Пикасо, который, как оказалось, надергал с пяток касаток и пару приличных верхоглядов. К тому же рыбу он успел уже почистить и поставил ведро с водою на костер.
Московский художник, немного отдохнув в тени, решил еще раз запечатлеть местную природу - ему понравилась группка живописных деревьев на берегу, в метрах тридцати  от бивуака. Семеновод искушать судьбу в творческом соревновании с мастером больше не стал - пошел помогать Пикассо. Вскоре от костра приятно запахло ухой, а на прихваченном живописцами покрывале уже были разложены огурцы, пучки лука и укропа, яйца, сало и прочая нехитрая снедь. Московский художник, возившийся со сложными зелеными оттенками, начал нервничать, торопиться, и, в конце концов, плюнул, так и не закончив этюд. Это произведение москвича по сею пору, как дорогая реликвия, хранится у семеновода, который, бросив агрономическое поприще, к нынешнему времени успел дослужиться до майора милиции и выйти на пенсию по выслуге лет.
Тот пикник выдался на славу, друзья-художники пили водку, заедая её ухой, луком и салом, купались в теплой, мутной воде Ильмовки. Семеновод, быстро набравшийся от того, что его в первую очередь опьянило чувство радости от совместного творчества с именитым художником, как самый молодой несколько раз был послан в магазин за коньяком. Но этого благородного напитка в магазине больше не оказалось - его давно не завозили, а тот, что был, выпили сами же художники в предыдущие дни. Семеновод взял две бутылки  "Стрелецкой"- горькой настойки, с изображенным на этикетке стрельцом, вооружённым аркебузой. Сей напиток был переименован в народе достаточно не верноподданнически - "Брежнев на переподготовке".
Посланный уже перед самым закрытием в магазин  в третий раз, семеновод упал пару раз с велосипеда и поэтому был вынужден пойти пешком, но денег ему уже хватило только на бутылку "Агдама". Отпускавшая товар семеноводу Сидоренчиха, с неподдельным интересом смотрела на не в меру разгулявшегося в горячую летнюю пору молодого агронома, неизвестно для каких целей раскрасившего свое лицо темно синими и желтыми полосами. Она не смогла сдержать улыбку, а холостяк семеновод, которого давно уже привлекали пышные формы аппетитной продавщицы, воспринял это как проявление симпатии с ее стороны. Он попытался побалагурить, вспоминая лихорадочно - какие слова при этом говорят, но язык его настолько заплетался, что к сумбуру его мыслей прибавились  еще и логопедические дефекты. Сидоренчиха, которой надоел пьяный лепет  косившего под индейца агронома, перестала улыбаться и сказала вполне даже грубо: "Давай, студент, вали домой, мне закрываться пора"!
Вечер в тот день был изумительный - тихий и ласковый. Из-за засухи почти не было комаров, и они не портили своим присутствием вечернюю идиллию. От небольших стогов, поставленных в пойме Ильмовки частными животноводами, изумительно пахло сеном, от реки доносился свежий запах аира и рогоза. Уставшее солнце, плавно клонясь к горизонту, весьма эффектно отражалось в зеркальной глади почти неподвижной Ильмовки, окрашивая ее воды поочередно то в ослепительно золотистый, то в малиново-красный цвета. И даже уже скрывшись за далекими  перелесками, оно, посылая прощальные лучи,  продолжало раскрашивать небосклон своей необычной палитрой.
Пикасо, свернувшись калачиком, спал у догорающего костра, семеновода выворачивая наружу, рвало где-то в кустах, а московский гость, охватив колени руками, задумчиво сидел на утоптанной рыбаками прибрежной траве, и печальными, абсолютно трезвыми глазами наблюдал за умиротворяющей картиной уходящего дня…
Уже под утро семеновод обнаружил себя спящим на каких-то пыльных досках. От этого жесткого ложа болели бока, из небольшого окна с разбитым стеклом тянуло сквозняком.
Еще не совсем протрезвевший Федор не сразу понял, где находится – было еще темно, и свет в помещение попадал лишь от стоящего вдалеке фонарного столба. Когда начал подниматься - загремели какие-то железяки.  На ощупь, в темноте, натыкаясь на какие-то аппараты с большими линзами, стал продвигаться с одной целью - отыскать воду, ее присутствие явно ощущалось по звуку падающих капель. Пытаясь по этому звуку выбрать направление прислушался… Из темного угла вдруг донеслось чье-то негромкое толи похрапывание, то ли подсасывание. Когда глаза семеновода привыкли к темноте, он увидел орлиный профиль Пикассо, спящего запрокинувши голову через небольшой валик топчана, того, который был предоставлен в пользование московскому художник. Собственно в его временном обиталище и находился медленно трезвеющий семеновод.
Самого мастера нигде не было. Федя стал будить оформителя. Тот долго не хотел просыпаться, недовольно ворчал и методично посылал семеновода на три буквы. На недолгое время он все же пришел в себя и поведал, что вернувшись после речки в село, они с москвичом уложили обездвиженное тело агронома на нары в кинобудке, а сами продолжили пьянку, предварительно послав каких-то пацанов за самогонкой к Димидролычу. Затем с этими же пацанами ходили на дискотеку в клубе, где москвич мастерски танцевал твист под песню Кая Метова, а затем была драка, после которой тоже пили. Где сейчас москвич - Пикассо не знает.
Семеновод, испытывая полную гаму ощущений, которую может выдать отравленный этанолом организм, подивился выносливости своих коллег. Он нашел источник воды - это убыл умывальник. Вода была теплой и отдавала железом.
Федор, слегка придя в чувство, не на шутку испугался за судьбу столичного гостя. Не смотря на свое жуткое состояние, пошатываясь и дрожа от похмельной лихорадки, он бросился на поиски москвича.
Была или поздняя ночь или же очень раннее утро. Над деревней перекликались петухи, и на восточной стороне неба уже появилась светлая полоска - предвестница утренней зари.
Где-то в районе находившейся наискосок через дорогу от клуба совхозной столовой, были едва слышны негромкие голоса. Семеновод, не разбирая дороги, направился туда  через поляну, поросшею обильно усыпанной росою травой.
У примыкавшего к столовой двора Иваньковых, на сложенных у забора старых бревнах, которые еще в детстве излазил агроном, в предрассветном сумраке он различил фигуры людей. Среди молодых голосов выделялся хрипловатый басок пропавшего художника. Семеновод подошел ближе. Босой, дрожащий, с промокшими выше колен штанами, прикрытый тенью раскидистой черемухи, он оставался незамеченный компанией на бревнах. На бревнах разглядел пару местных пацанов-допризывников, трех девиц-старшеклассниц и москвича. Девицы беспричинно хохотали, а москвич им рассказывал о творчестве художника Виктора Попкова с которым учился в одном художественном училище.
Но молодежь слушала не внимательно, а одна из юных дев противным нудным голосом настойчиво просила изобразить себя обнаженной. Москвич от ее предложения не отказывался, но в данный момент он все же считал своей основной задачей поведать молодому поколению Ильмовки о сложной судьбе своего рано ушедшего из жизни именитого сокурсника.
Агроном, раздвинув свисавшие до самой земли ветки, возник из предутреннего сумрака, словно призрак. Строго посмотрел на молодежь, и те, которых в другое время такими взглядами испугать было трудно, почему-то притихли. Москвич узнал сумеречного гостя и без лишних уговоров согласился проследовать в свою берлогу в кинобудке, в которой уже ждал так и не уснувший после ранней побудки Пикассо, успевший к их приходу вскипятить чайник.
Не буду утомлять вас дальнейшими рассказами о пребывании столичного гостя на ильмовской земле, а жил и творил он в селе еще две с половиной недели. Расскажу об окончании истории визита московского гостя.
После того, когда директор совхоза, забеспокоившись о судьбе договора, начал намекать москвичу на что, пора уже как бы и делом заняться, именитый художник, у которого уже заканчивался срок командировки, поступил необычайно просто и эффективно. Он попросил собрать группу знатных механизаторов, расставил их живописно у трактора, не забыв поместить в их ряды долго упиравшегося скромного директора, вручил ему в руки надерганный на окраине поля сноп пришедшего в молочно-восковую спелось ячменя. После сделал несколько кадров на свой  "Зенит" и отпустил с богом. Все были в недоумении - и это все?..
Но художник закрылся в своей котельной-мастерской, не пуская туда никого кроме помогавшего ему Пикассо и черед три дня выдал "на гора" картину размером два на полтора метра. Принимавшие этот «шедевр» заезжего художника директор, парторг и председатель рабочкома совхоза были несколько разочарованы увиденным. Нет, их, несомненно, поразили масштабы холста, к тому же не без помощи фотографии и пикассовского эпидиаскопа неплохо была скомпонована многофигурная композиция, вписанная в живописный, но слегка обобщенный пейзаж.
Но вот портретная схожесть была приблизительная. Нет, все персонажи картины угадывались, но все как-то было небрежно, сыро что ли, и слегка карикатурно. И это не смогли не заметить не искушенные в тонкостях монументальной живописи совхозные руководители.
Знаток сразу бы определил, что выставленный москвичом на суд зрителей холст, является первоначальным этапом картины - так называемым подмалевком и требует дальнейшей проработки. И москвич бессовестно выдавал его за окончательный вариант. Но так как директор с парторгом были  не искусствоведы, то предъявить конкретных претензий  московскому художнику не могли. С ним рассчитались по договору, а картину поставили в чулане, где хранилась наглядная агитация. Может быть это было сделано и того, что скромному директору неудобно было вывешивать на всеобщее обозрение свой портрет, он то как раз на картине получился наиболее узнаваем.
Проводы москвича его приятели устроили на славу, на них так же присутствовали девицы, с которыми москвич встречал летний рассвет. Была и та, которую художник все-таки изобразил в обнаженном виде, но рисунок не оставил, а забрал с собой - он ему понравился, вдобавок оставался на память о проведенном времени  Ильмовке вместе с другими сувенирами этой гостеприимной земли: залитым самогонкой корнем женьшеня, кедровыми шишками и ягодами бархатного дерева.
Директор на своем уазике уехал куда-то в командировку, поэтому к поезду москвича повезли на "летучке" Семена-медвежатника. Когда приехали на станцию, окончательно раскисший от бурного провожания художник практически не стоял на ногах. И его железное здоровье наконец не выдержало.
Провожали гостя парторг и Пикассо. Они долго не могли уговорить проводницу принять пьяного пассажира, отправлявшегося домой налегке: неиспользованный картон для этюдов, сам этюдник и оставшиеся холст и краски он подарил агроному-семеноводу, с которым, между прочим, затем вел переписку и достаточно долго, пока по слухам не умер толи от инфаркта, то ли от перепоя.
Когда поезд тронулся, парторг, грустно смотря уходящему составу вслед, облегчено вздохнул, достал из пачки сигарету. Затянувшись, рассказал об аналогичном случае, когда приехавшего с какой-то проверкой уполномоченного из сельхозотдела райкома в завершении проверки долго поили на пасеке, а затем прямиком доставили на поезд. Проверяющего сильно разморило в райкомовской "Волге", и он, убитый алкоголем, практически не подавал признаков жизни. Но билет в купе был куплен заранее, и избавиться от краевого визитера было просто необходимо. Уполномоченного пришлось взять за руки и за ноги и отнести к вагону. Проводница, увидев эту процессию,- заорала дурным голосом - Трупы не принимаем!!!
Семен Медвежатник в свою очередь вспомнил о том, как участвовал в охоте, устроенной для генерала, не больше ни меньше - заместителя командующего округом. Этот генерал отдыхал в находившемся неподалеку недалеко от Ильмовки военном санатории, и решил развлечься в нашей тайге. Сам он был выходцем из степной Украины, а впоследствии служил то в Модавии, то в Казахстане. Ну, а оказавшись на Дальнем Востоке, мечтал поохотиться в тайге на изюбря.
Но был уже декабрь, изюбриный рев прошел. А краевое начальство настаивало. И выход был найден. Первый секретарь райкома поставил задачу директору Госпромхоза, тот вспомнил о своем друге Степане, который замечательно умел имитировать брачный зов самца, используя для этих целей стекло керосиновой лампы. Было решено, что Степан, спрятавшись в таежной чаще, будет изображать из себя ревущего зверя, а генерала поводят по зимней тайге, поморозят, постреляют для видимости, а затем объяснят, что изюбрь ушел.
Степана высадили в тайге, с часок он померз, дожидаясь высокопоставленного охотника со свитой, но вскоре услышал визг тормозов подъехавших к условному месту уазиков. Захлопали дверцы, раздался оживленный гомон подвыпивших людей. Медвежатник пристроил к губам закопчённое стекло и протяжно загудел в это свое нехитрое приспособление. Как истинный профессионал сделал это от души, передавая все самые тонкие нотки призывного рева тоскующего по самке изюбря. Судя по всему, дело в свои руки взяли госпромхозовские охотники - люди на дороге приумолкли, разбившись по номерам, пошли по только что выпавшему снегу. Кто-то в ответ на рев Степана так же искусно трубил в ствол ружья. Так вот и перекликались.
Степан вошел в азарт в этой странной игре - то удалялся, то подпускал преследователей поближе. Когда раздался первый выстрел, то он подумал, что это стреляют местные охотники, чтобы придать "охоте" соответствующий антураж. Но когда посылаемые со стороны преследователей пули вдруг начали сбивать кору с деревьев в двух метрах от Степана, и на валежнике рядом с ним стали подниматься снежные фонтанчики, Степан не на шутку испугался, прекратил реветь и залег за большим выворотнем, спрятав голову под один из его толстых корней. И сделал это вовремя - сбивая сухие корни и камешки по верху выворотня прошла автоматная очередь. Как затем выяснилась - это стрелял вошедший в охотничий раж генерал. Был бы трезвый - может быть, и сообразил, что стрелять на звук бессмысленно. Но бывшие с ним офицеры из находившейся неподалеку воинской части перечить генералу не смели, а местные охотники просто не ожидали от этого страдавшего от избыточного веса вояки такой прыти, и, не в шутку испугавшись за судьбу Степана, стали уводить подальше воинственного охотника с широкими лампасами на галифе, из всех видов охотничьего оружия предпочитавшего только автомат Калашникова.
- Как я их всех этих пантачей заезжих не люблю! Если бы тогда со мной был карабин, я бы ему, падле, послал ответочку - кокарду на папахе пулею просверлил. Автоматчик хренов, - хулил Степан генерала и прочих отечественных особо важных персон. - Проще было с японцами, - вспоминал Медвежатник.   - Убили мы кабана килограмм на сто пятьдесят. Поставили его на палочки в зарослях элеутерококка, следы замели. Вывели японцев, кричим - вот он! Кабан! Стреляйте! Уйдет! Те давай палить по чем зря. Кабан упал. Японцы бегут к нему, фотографируются! Им, дуракам, даже не понять, что зверь давно уже околевший...
Провожавшие художника, докурив свои сигареты, уж было собрались сесть в "летучку", как их внимание привлек только что подошедший со стороны Хабаровска поезд. Из дверей одного из вагонов, блестя на солнце черными боками, сначала вылетел и с необычайным треском грохнулся об асфальт модный в то время чемодан "дипломат", а затем вслед за ним на перрон совершил приземление растрепанный молодой человек... По всей видимости  его отчаянному прыжку кто-то придал немалое ускорение, так как вслед за прыгающим мелькнула обутая в ботинок нога. В этот момент состав тронулся, и из раскрытой двери проплывшего мимо вагона стоявший в тамбуре проводник еще долго кричал что-то нелицеприятное в адрес так лихо десантирующего парня, в котором ильмовцы признали своего земляка - Василия Лысюка.
Василий, не обращая внимание на удаляющуюся брань со стороны официального представителя министерства путей сообщения, отряхнулся, подобрал свой треснувший от удара "дипломат", и сильно припадая на правую ногу, направился к вокзалу.  Ильмовцы окликнули земляка, и тот, заметив их, радостно захромал в сторону "летучки". А когда подошел ближе к своим односельчанам, те смогли заметить как под правым глазом Василия в режиме реального времени начали сгущаться синие и лиловые краски, а европеоидный  разрез глаз стал меняться  на азиатский. По всему было видно - поездка молодого ильмовца была веселой, так как факт был на лицо.
Надо сказать, что в селе Василий Лысюк был личностью весьма заметной, впрочем так же как и его закадычный друг детства Серега Воробьев. О них и пойдет дальнейший мой рассказ.





                ГЛАВА 2


Похождения Васи Куролесова и Сереги Гамалясова.

Вася

Причиной столь неудачного прибытия на родную землю был неуёмный характер этого незаурядного человека, а так же одна из главных составных частей этого характера - неудержимая страсть к женскому полу. На тот момент, с которого я начал свой рассказ, Василий был студентом индустриально-педагогического института в Комсомольске-на-Амуре. Возвращался домой он в компании однокурсников-приморцев. Естественно не обошлось без выпивки, значительно сокращающей время в пути.  Проводницей поезда была очаровательная студентка-стройотрядовка, которой мой герой стал тут же (и не без успеха) оказывать знаки внимания. Но через некоторое время откуда-то, вроде бы как из соседнего вагона, появился некий дюжий дядька в железнодорожной форме, представившийся студентам как проводник-наставник. Как затем оказалось, этот наставник тоже имел виды на синеокую девицу в форменной гимнастерке. Он после недолгого внушения заставил удалиться в служебное купе уже успевшую подсесть к веселой компании студентку, и пригрозил не в меру разгулявшимся пассажирам высадить их на первой же станции. А лично Васе намекнул, чтобы тот прекратил свои поползновения в адрес проводницы. Вася тут же выразил свое крайнее недовольство по поводу грубого вмешательства третьего лица в зарождающийся железнодорожный роман. Но поезд подходил к очередной станции, и проводник вынужден был прервать напряженные переговоры. Васины друзья наградили удалившего железнодорожника крепким напутственным словом и уничижительным смехом. Тот же затаил на них серьезную обиду. Конфликт с серьезными последствиями был неизбежен. Но силы противоборствующих были равны: на  стороне проводника была данная ему министерством путей сообщения власть, на стороне Васи - его боевая и наглая от придающих силы винных паров компания.  Вследствие чего противостояние перешло в тлеющую стадию, проявлявшуюся лишь многозначительными переглядываниями между студентами и фланирующим по вагону важным проводником. Девица заняла выжидательную позицию и тоже сверкала глазками, проходя мимо.
Но Васина компания по мере продвижения поезда на юг, стремительно таяла, и когда на станции Ружино сошёл последний Васин сокурсник, в глазах проводника появился охотничий блеск. Он приказным тоном вызвал в тамбур для разговора пассажира, который отказывался признавать свой более низкий статус по отношению к людям в железнодорожных погонах. В голосе проводника звучали стальные нотки, а в тамбуре находился еще какой-то дядька в спортивном костюме и торсом тяжелоатлета, по всей видимости - дружбан проводника. Или же нанятый им для киллерских целей пассажир. Так что ситуация для моего героя создалась довольно таки щекотливая.
К Васиному счастью приближалась его родная станция. Понимая, что Родина ему поможет, Василий, как мог, затягивал неприятную для него «разборку», как всегда вначале имевшую фальшивый вид милой дипломатической беседы. Но по своему хоть и малому, но весьма насыщенному опыту Вася знал, что фаза мирных переговоров просто обязана в конечном результате завершиться той стадией конфликта, в которой обе его стороны начинают активно причинять друг другу телесные повреждения различной степени тяжести. И, судя по всему, эти меры физического воздействия будут применены в большей степени по отношению к зарвавшемуся любвеобильному  студенту. Предвестником приближающейся развязки уже были налившиеся кровью глаза мужика в спортивном костюме, непонятно для чего «подписавшегося» в этот конфликт, но судя по всему, очень агрессивного, жестокого и несговорчивого...
Но в это время поезд значительно замедлил ход, и за окном медленно проплыло знакомое до слез станционное здание. Вдохновленный этим фактом Вася неожиданно для противника, в одностороннем порядке прервал переговоры, и своим коронным хуком справа достал челюсть не готового к такому слишком резкому повороту событий проводника. Стоявший рядом мужик в спортивном костюме был видимо человеком тренированным и ждал этого момента. Он тут же нанес сокрушительный удар промеж Васиных сверкающих глаз. Но ведь и Василий был закаленным уличным бойцом, прошедшим "горячие точки" студенческого общежития и бандитских мест города на Амуре. Пребывая в легком нокдауне, он, больше автоматически, чем осознанно умудрился попасть здоровяку ногою в самое уязвимое для мужчины место. Здоровяк ойкнул и, согнувшись, на мгновение присел, отчего стал похож на роденовского мыслителя. Вася кинулся к двери и распахнул ее, готовый к десантированию. Но в это время пришел в себя проводник, он успел схватить мертвой хваткой Васин "дипломат", в котором помимо всего прочего были его студенческий билет и зачетка. Ни как не желая лишится этих дорогих для него святынь, Василий приложив максимум усилий, вырвал свой чемоданчик, боднув при этом проводника в живот. Не теряя больше времени, он швырнул на перрон свой дорожный "саквояж" и прыгнул вслед за ним с не опущенной площадки. А отошедший от боли мужик-спортсмен только и успел, что увесистым пинком добавить телу студента кинетической энергии.




Все неприятности в жизни Василия были от того, что он был человеком  излишне темпераментным, импульсивным. Кровь в нем не просто играла, а бродила. Но попадая в различные перипетии, он умудрялся оставаться беспечным и веселым. Неприятности его не столько огорчали, сколько закаляли и придавали дальнейших сил.
Упомянутая выше железнодорожная история чуть ли не стоила Васе отчисления из института, но так как он учился сносно и был активным участником всех вузовских спортивных состязаний и мероприятий художественной самодеятельности, инцидент замяли, и свой ВУЗ Вася окончи. По окончании его устроился учителем труда в ильмовскую среднюю школу. Первые педагогические шаги были для него весьма успешными: коллеги Васю сразу полюбили за его веселый, легкий нрав, а ребятишки просто обожали, особенно те, кто ходил в организованную Василием секцию футбола-хоккея.
 Но Вася был не из тех людей, которые выбирают легкие пути. Уже где-то через год своей трудовой биографии, он начал заглядываться на жену главного инженера совхоза - симпатичную стройную женщину тридцати двух лет. Познакомился он с ней, когда эта дама приводила своего сына первоклассника к нему на секцию. Не смотря на разницу в возрасте, инженерша не устояла перед Васиными чарами. Как известно, от людей на деревне не спрятаться и вскоре история с адюльтером с участием Васи обошла всю Ильмовку. Инженер был мужиком хорошим, и наставлять рога ему Васе не очень то и хотелось, но слишком его жинка была хороша. И чтобы не дать дальнейшего развития этой интрижке, под активным воздействием своих родителей наш герой был вынужден оставить работу в селе и устроиться по той же специальности в райцентре. "Сменил масштаб", - так Вася объяснял для всех причину своего бегства из родного села. Хотя жить он оставался в Ильмовке, но уже большинство времени отдавал делам в поселке, чем сильно огорчал свою молодую жену - дочь совхозного завгара Светлану, нам которой тотчас се женился, как стало известно о его отношениях с женой инженера. Светлана была влюблена в этого темпераментного брюнета с детства, поэтому можно сказать, что все было по почти взаимному согласию. Работала Света в совхозной бухгалтерии, терпеливо ждала Васю из райцентра, прощала все его выходки и была ему верной женой. Чего не сказать о Василии. И причиной всему этому был все тот же его неуёмный темперамент.

Обладая  абсолютным музыкальным слухом, он играл практически на всех инструментах: от столовых ложек до фортепьяно. С собой на частые застолья и гулянки он обычно брал отцовскую гармошку и гитару,  изрисованную другом-художником  картинками не совсем приличного содержания. После третьей рюмки брался за инструмент, перемежая в дальнейшем игру с употреблением хмельного зелья.
Непривычному человеку трудно было приспособиться к Васиной исполнительской манере. Начиналось все в принципе чинно и благородно: гитарные аккорды и чистый Васин голос вводили в экстаз молоденьких девиц, пытавшихся даже подпевать голосистому Васе, который был в этот момент само воплощение грусти и лиризма. Но вдруг, совершенно неожиданно для благодарных слушателей, не закончив песню, на пол её куплете, непредсказуемый солист чуть ли не с брезгливостью отшвыривал прочь любимый бардами и исполнителями романсов струнный инструмент. И когда все не успевали огорчиться этому факту - хватался за гармонь, и, испытывая ее меха на прочность, в порыве совершенно не понятно как возникшего, бьющего через край исступленья рвал её меха, стучал что есть мочи по кнопочкам, сопровождая это исполнением уже другой - более залихватской песни или если же если позволяла аудитория - матерных частушек. Гармонь взвизгивала, стола, хрипела, но мелодию держала. Все вокруг переживали за ее целостность, но непостижимым образом терзаемый безжалостным владельцем инструмент не терял своей профпригодности. Забегая вперед справедливости ради замечу, что гармонь Василий в последствии все же порвал...
Имея в привычном общении баритон средних частот  Вася почему-то пел удивительно высоким почти мальчишеским тенорком. В репертуар его входило достаточно много песен. Но главным образом это были полублатные дворовые сочинения и цыганские романсы. Предпочтение цыганскому фольклору Вася отдавал от того, что его прабабка по материнской линии была чистокровной цыганкой. Во всяком случае, он так утверждал. Хотя носил он вполне украинскую фамилию - Лысюк, и из ближайших родственников на селе имел одних, как тогда говорили, "репанных" хохлов. Но надо отдать должное - на цыгана он был действительно похож. Особенно это сходство проявлялось во время любимых им вечерних посиделок  на берегу реки. В призрачных отблесках затухающего костра, склонив к гитаре голову, с черными как смоль волнистыми волосами, он задумчиво перебирал аккорды. И в этот момент казалось, что по смуглому лицу Васи Лысенко, скользили не отблески огня, а тени его далеких свободолюбивых предков, а в его  темных навыкате грустных глазах, с отраженным в зрачках маленьким живым пламенем, словно сосредоточилась вся многовековая печаль несчастного кочевого народа, еще при царе Горохе потерявшего свою родину. Все, кто оказывался тогда в компании с местным наследником славных традиций Олеко, Яшки-цыгана и Будулая, сидели задумчивые, и, вглядываясь в темноту, пытались разглядеть за прибрежными кустами  очертания цыганских кибиток и услышать под аккомпанемент рыдающих струн тревожный всхрап стреноженных коней . Хотя на тот момент в селе из этих представителей  парнокопытных осталось всего две клячи: одна по кличке "Одоробла" трудилась на животноводческой ферме, другая имелась в личном владении горбатого старичка-водовоза по прозвищу Карандаш.
Но Вася пел вдохновенно, а когда он улыбался, то отзываясь на мерцание огненно-красных углей, в его рту задорно поблескивала рандолевая "фикса", искусно поставленная ему еще в 16 лет местным уголовником Чудаком.
Несмотря на свой буйный темперамент, этот человек был раним, доверчив и наивен, легко поддавался на розыгрыши. Да его просто не интересно было разыгрывать - настолько он был прост! И происходило это оттого, что, как говорил сам Вася: "Я слишком доверяю людям". От этой своей доверчивости Вася так же часто страдал и попадал в неловкие ситуации.
Как-то во время гуляния на ставшей на время холостяцкой квартире местного учителя истории, он страдающий от жажды, (дело было в июле) зашел на кухню и увидев стоящий на кухонном столе флакончик с надписью "Тоник" (а Вася любил этот напиток), в спешке открыл приятно пахнущий лимоном сосуд и жадно прильнул к нему губами...  Ну откуда Васе было знать, что недавно уехавшая на недельку к матери экономная жена художника покупает моющие средства в мягкой упаковке, а затем переливает их в любую удобную посудину..." Я привык верить всему, что написано" - впоследствии объяснял этот свой конфуз Вася.
Жизнь у Василия была как и его характер - противоречивой, и везение в ней регулярно чередовалось с невезением.  Но он мужественно шел через тернии к звездам. Ну, если не к звездам, что к чему-то он шел однозначно, так как стоять на месте попросту не мог.
           Во время часто устраиваемого Васиной компанией коллективного купания в Уссури,  он, спускаясь к реке, скользя по её глинистому обрыву, перерезал пополам ступню осколком коварно спрятавшейся в этой глине стеклянной бутылки. Вася мужественно дошагал вверх по берегу реки к кампании своих приятелей (он любил далекие заплывы и спустился далеко вниз по течению).  В целях дезинфекции раны (алкоголь к тому времени был уже истреблен) попросил своего приятеля Серегу, как бы мягко выразиться, - провести сеанс уринотерапии. Самому Васе, ввиду труднодоступности требующего обработки хоть каким-либо антисептиком, места это сделать было невозможно. Серега честно попытался выполнить свой дружеский долг, но толи в силу изрядного подпития, толи от того, что вид раны вызывал у него неподдельный ужас, не смог заставить  физиологические инстинкты своего организма служить благородному делу спасения раненых. Впрочем, Вася и в этой ситуации сумел остаться оптимистом: "Да и не надо мне твоих стафилококков"- ласково сказал он незадачливому другу, который в качестве компенсации своей оплошности сбегал на пролегающую неподалеку дорогу, остановил проезжавшего мимо знакомого мужика - маленького, почти карлика с усами Буденного, носившего в поселке кличку Матрос. Васю усадили в матросовский "Москвич", и в надежде, что препроводили раненного в надежные руки людей, давших клятву Гиппократа (благо больница находилась недалеко - на взгорке в полукилометре выше по реке), тут же решили залить полученный стресс, послав гонца в "лавку". А через полчаса  они к изумлению своему увидели Васю весело ковыляющего с горки по раскисшей от прошедшего накануне ливня дороге, причем  он, как Лев Толстой в Ясной Поляне, был абсолютно босой, а только что наложенная заботливой докторской рукой повязка, прикрывавшая широкие стежки хирургической нити, уже была изрядно испачкана в грязи. Васины шлепанцы, брошенные Серегой в машину, уехали с Матросом...
Гулянка, между прочим, была продолжена на квартире художника, и вечером возвращавшемуся в село Васе этот самый историк, которому Вася испачкал кровью все полы в квартире, в качестве костыля отдал свою самодельную швабру с кривым, сделанным из вербовой ветки черенком.
Можно сказать, что все в конечном результате обошлось для Василия  благополучно, не считая того, что  после этого события он три недели пролежал в больнице краевого центра с риском ампутации стопы...
Но все самые главные неприятности в жизни Василия происходили от того, что Вася любил женщин, и женщины ему,  как правило, отвечали взаимностью. Однажды, еще, будучи холостяком, он на спор с местными парнями соблазнил приехавшую из города молоденькую симпатичную библиотекаршу, в первый же ее рабочий день. Для этого ему понадобилось всего несколько минут общения с этой, как казалось всем, гордой и непреступной девицей, надменно и даже с какой-то брезгливостью взиравшей на пришедших знакомиться с ней местных ловеласов На часах было еще без десяти 18, но библиотекарша после того как Вася блестя зубом из желтого метала и сверкая своими карими глазами, что-то хитро нашептал ей на ушко, решительно встала из-за своей конторки, попросила посетителей удалится, закрыла библиотеку, а затем покорно удалилась с Васей в общежитие, где ей совхозом была выделена комната. Вы не поверите, но все это именно было так! Я сам тому живой свидетель.
Своими победами над женским полом он не хвастался, принимал, все как должное. Женившись, продолжал, хоть и в гораздо меньших масштабах, свои похождения. Правда, любовниц стал заводить не по месту жительства, а по месту работы - в райцентре. Но и там его как всегда ждали как приятные, так и неприятные сюрпризы.
Вот был случай. Как-то его не очень красивая, но дюже страстная любовница - учительница биологии, обрадовала вестью: муж, бывший десантник, а ныне водитель лесовоза, человек, носивший обувь 45 размера, и легко жонглировавший полутора пудовыми гирями, уехал в командировку на три дня. В первый день – объяснила биологичка - она будет заниматься стиркой, а на второй приглашает Васю приятно провести время на ее территории, в качестве  бонуса к этому обещает зажарить в духовке курочку и нарезать пару любимых Васиных салатиков.
Дело было в начале августа. Вася, чтобы прокормить жену и двух дочек-подростков, подрабатывал еще в своей школе дворником и ночным сторожем - это позволяло ему не ночевать в селе по вполне объяснимым причинам. Он быстренько подмел территорию, закрыл школу изнутри, выпрыгнул через окно наружу и поспешил в самом прекрасном расположении духа к любовнице. По дороге забежал в магазин, и когда солнце уже клонилось к горизонту, пришел к любимой потный, но счастливый, с двумя бутылками шампанского и семисотграммовой емкостью самогонки, которую они вдвоем с директором гнали тайком от завучей в подсобке школьных мастерских. Этого джентльменского набора, по мнению Василия, должно было хватить для романтического ужина.
Перед приятной трапезой, обещавшей  не менее  приятное продолжение, Вася решил принять душ. В предвкушении сладострастного часа Икс долго плескался в прохладных струях, весело напевая что-то своим юношеским тенорком. В это время его Дульсинея (так любовно называл начитанный герой-любовник свою биологичку)  радостно звеня вилками и тарелками сервировала стол. Из душа Вася вышел посвежевший, раскрасневшийся, в распахнутом для  эффекта откровенности халате хозяйки - размеры одежды у них были примерно одинаковые, а халат хозяина квартиры Вася надеть не решался. Зайдя на кухню, он игриво обнял обтянутый полупрозрачным летним сарафаном крепкий зад согнувшейся у распахнутой дверцы духовки хозяйки. Курочка источала умопомрачительный аромат, Вася источал страсть и негу. Хозяйка плавно вильнула своими обширными бедрами, как бы отталкивая и одновременно давая понять, что все еще впереди, "Срам прикрой", - ласково и не слишком настойчиво сказала она приятным грудным голосом Васе.
"Паду ли я стрелой пронзенный", - подражая оперному певцу Сергею Лемешеву пропел тенористый любовник, чтобы не распалить себя раньше времени удаляясь в комнату, - Иль мимо пролетит она!»
У накрытого стола он задумчиво почесал свою волосатую грудь и, запахнув пахнущий духами любимой халат, решил, что ободрить себя и так уже ободренного, аперитивчиком под салатик будет самое то...
Ох, если бы мог знать Василий, что слова из любимой оперы на музыку Петра Ильича Чайковского как раз таки соответствовали складывающейся в те минуты обстановке, и возможность быть пронзенным чем-либо твердым и не очень приятным для Васиного организма на тот момент была как никогда высока...
Словно гром среди ясного неба, в тот самый момент, когда Вася уже подносил ко рту стопочку самогонки, раздалась трель дверного звонка. В обычной обстановке она имела звук щебечущей птички, но в этот раз ударила в уши Васи набатным колоколом. Да, это могла быть соседка, или вообще - могли ошибиться дверью. Но чутье Васю никогда не подводило, и под ложечкой у него неприятно засосало, он замер на некоторое мгновение с рюмкой в одной руке, а в другой – с вилкой, на острие которой находился  маринованный грибок...
Раньше Василия пришла в себя хозяйка, она, передала в руки своего слегка растерявшегося любовника блюдо с уже готовой птицей, подкралась на цыпочках к двери и взглянула в глазок… По ее побледневшему лицу Вася понял, что праздник "накрылся", и что интуиция, а так же так часто применявшийся в отношение его закон подлости, в очередной раз его не подвели.
Любовница Васи была женщина умная и решительная, она так же, на цыпочках, легко перенесла свое крупное тело в зал, и мгновенно приступила избавляться, от того, что могло послужить уликами для ее такого непунктуального мужа, собирая скатерть в один большой узел вместе со всем содержимым стола. Вася, успевший бросить туда же курочку и свою одежду, и высвобождал оконные шпингалеты из пазов.  За несколько лет их порочной связи они понимали друг друга с полуслова.
Сверкая накрашенными глазами, словно Жанна-Д Арк на костре, биологичка смело швырнула  уличающие ее в супружеской неверности предметы в раскрытое окно, на подоконнике которого уже стоял, нервно перебирая босыми ногами, любовник-неудачник: шутка ли - третий этаж... От волнения  не успев послать своей особенно прекрасной в тот момент Дульсинее прощальный поцелуй, с третьим уже, судя по своей длительности, слишком нервным звонком, Вася решительно шагнул в черный проем...
Не теряющий чувства самообладания и собственного достоинства он летел над притихшим поселком, гордый, словно орел, и распахнувшиеся от восходящих потоков полы его серого махрового халата еще больше придавали ему сходства с этой величавой птицей. Жаль только что под халатом находился исключительно костюм Адама.
Увидев в призрачном свете уличного фонаря этот полет «орла-полуночника», соседская старушка, выгуливавшая своих котиков, охнула и перекрестилась, хотя всю жизнь была атеисткой и являлась членом партии с 1932 года. Впоследствии она призналась соседкам, именно таких беспартийных членов и в таких обстоятельствах старушка еще не лицезрела.
Пролетая мимо окон первого этажа, Вася умудрился еще раз  показать себя с лучшей своей стороны, на этот раз уже с тыльной ее части. Правда мирно ужинавшей на кухне семье, в чьи окна он так опрометчиво показал свои вымытый тыл, так и не удалось понять - что же это промелькнуло в их окне: такое знакомое и в тоже время непонятное.
Глава семьи даже выглянул в окно, чтобы попытаться  разглядеть этот неопознанный летающий объект. Но к этому времени удачно приземлившийся на пышную клумбу гладиолусов Вася, моментально схватив узел, от которого исходил изумительный запах злополучной курочки и не менее прекрасный запах пролитой самогонки, сильно прихрамывая на правую заднюю ногу, успел раствориться в темноте.
         Провизию он отнес на работу, сложив в стоявший в директорском кабинете холодильник. Немало этим удивил на следующее утро своего приятеля - директора, с которым тем же вечером и прикончил кулинарные шедевры своей любовницы, запивая их неизвестно как уцелевшим в этой передряге шампанским. Самогонка к их всеобщему сожалению разлилась – бутылку Вася в спешке закрыть не успел.
До утра Вася стирал испачканные фрагментами несостоявшегося праздничного ужина штаны и рубаху. Домой приехал во влажной, измятой одежде и в рваных вонючих кедах, которые на свое счастье отыскал под лавкой в школьном спортзале, так как любвеобильная учительница, уже в последний момент заметив стоявшие у порога сандалеты ильмовского Дон Жуана, выбросила их вслед за летающим любовником в окно, но они приземлились на грешную землю уже в тот момент, когда Вася, не смотря на полученную травму, петлял с узлом по тёмным переулкам, сходу сделав значительный отрыв от места своего, казалось бы, неминуемого позора, уложившись, по его мнению, в норматив первого взрослого разряда одновременно по двум видам легкой атлетики: кроссу и спортивному ориентированию.
         Между прочим, это было не первое падение сластолюбивого трудовика. Предыдущее было менее эффектным и, я бы сказал, более дурно пахнущим, причем в прямом смысле этого выражения.
         Его предыдущая и опять же замужняя пассия жила в частном доме райцентра, находившимся на самой его окраине, у подножия украшавшей речной изгиб сопки. Как и все влюбленные, Вася, стараясь продлить момент блаженства ворованной любви, не замечал часов, и он поздно посмотрел на циферблат своих электронных "Сейко". По сей причине опоздал на последний рейсовый автобус, отчего был вынужден возвращаться пешком. Ну а коли так, то пошел в сторону автобусной остановки не по привычной для него дороге, а напрямик, по тропинке вдоль Уссури.
Была чудная ночь! Веселый неяркий месяц, как мог, освещал дорогу одинокому путнику, пахло свежей травой, изумительно пел нестройный лягушиный хор. Но Вася, имевший тонкий музыкальный слух, был вынужден остановиться и сделать фальшивящим лягушкам строгое замечание. Посрамленные земноводные обиженно замолчали... От реки тянуло прохладой, слегка остужавшей еще пылавший внутри Васи жар любовных утех, и отгонявшей в сторону исходивший из глубин Васиного организма изрядный выхлоп винных паров, в результате воздействия которых путь Василия среди прибрежных верб имел достаточно замысловатую траекторию.
Но, как оказалось, это было не единственным препятствием его запоздалого возвращения. В том месте, где река делала достаточно крутой поворот, ее воды принимали в себя неочищенные стоки поселковой канализации, представлявшие собой достаточно глубокий зловонный ручей, через который была перекинута железобетонная плита. Но так как эта переправа была проделана через водоем весьма не благородный, то имела вполне соответствующий вид: если железо в виде стальных бетонных прутьев арматуры имелось в стопроцентном составе, то, собственно, бетон составлял в этой плите процентов 25-30. Для человека трезвого и идущего в свете дня, этот мост не таил в себе особой опасности, но в случае с Васей, всё, как вы понимаете, было наоборот. И шансы очутиться в растворенных в воде продуктах жизнедеятельности шеститысячного поселка у Василия были самые максимальные. И он их использовал сполна...
Василий не захлебнулся в мутных потоках, он выбрался, подтягиваясь на гибких ивовых прутьях на спасительную сушу. Впрочем, говорить о полном избавлении от мук было рано. Превозмогая природную брезгливость, стараясь не дышать, Вася, как был: в кроссовках, джинсах и легкой курточке, бросился в холодные воды Уссури. Извиваясь из стороны в сторону, словно вытащенный на мелководье угорь, он старался отмыть от себя нечистоты, не прикасаясь к ним руками. Но быстрое течение полноводной в то время реки, легко подхватило его и, вынеся на стремнину, отнесло практически к дому любовницы - в его окне, как успел заметить борющийся с течением Василий, еще  горел одинокий огонек... Его могло бы отнести и дальше, но этот мужественный человек, научившийся плавать чуть ли не раньше, чем ходить, мощным кролем погреб к берегу, избавив себя от возможности пойти ко дну. Не смотря на то, что он был изрядно испачкан тем, что в принципе не тонет, эта опасность существовала реально.
         О том, что было после, Вася как-то не рассказывал, единственно, что известно - одежда его, не смотря на неоднократные стирки, так и не утеряла стойкий запах «туалетной воды» местного разлива. Но, обладавший изумительной бережливостью Василий, её, тем не менее, не выбросил, а снес на чердак -  вдруг пригодится...
Это факт вызывал немало насмешек со стороны его школьного приятеля, односельчанина и просто лучшего друга Серёги.





Серега.


          Серега Ворбьев, которого на селе до армии звали просто - Серый, после двухгодичной армейской школы жизни научился пить неразбавленный спирт, и прочие легко воспламеняющиеся жидкости. Отчего вскоре был наделен односельчанами псевдонимом Гамалясов. Что более точно соответствовало образу жизни, которую вел этот симпатичный брюнет средних лет, по совместительству гидротехник совхоза "Ильмовский". Эту должность, между прочим, Серега занял после того, как заочно закончил мелиоративный факультет Приморского сельхозинститута.
Работник из него был средний. Дисциплинка слабовата, рвение к труду ниже среднего. Правда иногда, особенно после взбучки в кабинете директора, на Серегу нападала жажда профессиональной деятельности, и он носился, как угорелый, по совхозным полям на своем служебном "Восходе", следя за состоянием оросительной и осушительной систем, проверяя состояние насосной станции на водохранилище и т.д. Однажды это производственное рвение чуть было не развеселило все село, причем сельские жители могли впасть в состояние легкого возбуждения совершенно этого не желая и не ожидая.
А дело было так. Как-то на планерке директор совхоза сообщил о поступившем из района указании - агрономам, полеводческим бригадирам и и всем специалистам, часто бывающим на полях отыскивать устроенные местными "наркобаронами" посевы конопли. А таких "пятаков" с канабисом маньчжурским уже тогда было немало. Серега ответственно отнесся к этому заданию. Первый «схрон» он обнаружил  на мелиоративной системе в пустой железной трансформаторной будке. Она была сверху донизу забита, как говорят наркоманы "ботвой" - облиственными стеблями.
Найти - полдела, а как уничтожить? Серега и болтавшийся без дела Вася (Везет учителям - отпуск летом!) пошли прямиком в сельсовет. Председатель внимательно выслушал борцов с нелегальным оборотом наркотиков и тут же набрал номер дежурного по РОВД. Дежурный ленивым от жары голосом ответил, что ничем помочь не может - опергруппа на выезде, а весь остальной личный состав райотдела милиции участвует в субботнике и строит в одном из зареченских сел коровник. Дежурный посоветовал справляться собственными силами. Председатель сельсовета, бывший совхозный водитель, был не трус. Но в этот раз он засомневался - а стоит ли ему ехать уничтожать коноплю на собственных Жигулях? Место открытое - увидеть смогут издалека. А затем и дом спалят. А ему это надо?
Он с минут подумал, и с хитростью настоящего хохла принял решение в стиле любимых им детективов - он связался по рации с водителем совхозного заправщика, тот вскоре подъехал к сельсовету. За руль сел сам председатель, поменявший свою светлую рубашку с коротким рукавом на халат сельсоветской уборщицы - дородной тети Маши.  Серега с Васей внешность менять не стали, и на свой страх и риск рванули к конопляному складу на Серегином казенном "Восходе". Коноплю извлекли из будки, облили соляркой из заправщика и подожгли. Костер получился неплохой. И в его отблесках Серега заметил, что председатель стоит в солнцезащитных очках, кои сроду не носил.
- Надо было ему для конспирации еще и парик в клубе взять – пошутил Серега.
В другой раз, а это уже было ранней осенью, неутомимый гидротехник Серега отыскал  коноплю на так называемом летнем лагере животноводов, где во время  пастбищного содержания коров располагалась мехдойка.   По окраинам расчищенной поляны, на брустверах из сгорнутого бульдозером  дерна, росли раскидистые «пальмочки» набравшей силу конопли.
На следующий день, ближе к вечеру Серега, опять же прибегнувший к помощи друга Василия, приступил с ним к операции по уничтожению сырья для наркотического зелья. Они за полчаса надергали и свалили на поляне огромную кучу конопли, наломали в достаточном количестве сухих веток и устроили, как выразился Вася, "пионерский костер". Он даже запел, отдавая костру пионерский салют: "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры все… между прочим". Но когда костер разгорелся, друзьям вдруг стало не до шуток – из их сооружения получился самый настоящий дымокур, какой в деревне, спасаясь от комаров, обычно устраивают дети или хозяйки во время вечерней дойки. Дым повалил такой густой, что невольно надышавшись его Вася с Серегой  посмотрев друг на друга вдруг стали смеяться без какой-либо на то весомой причины.
А наибольший приступ хохота их разбил тогда, когда они увидели, что огромное облако дыма ветер несет в сторону деревни. Это трудно себе представить - как весело будет в Ильмовке, когда все в ней надышатся продуктами горения наркосодержащего сырья... Но ветер, словно одумавшись, отвернул ядовитое облако от села, чем спас его жителей  от принудительного впадения в наркотический экстаз. Облако поплыло в сторону полей картофельного севооборота. Как себя при этом чувствовали  делавшие на этом поле междурядную обработку механизаторы - история умалчивает.
… "И дым отечества нам сладок и приятен", - цитатой из Гридоедова подытожил ситуацию начитанный Вася.

У невезучего Сереги был один недостаток, точнее их было много, но этот был наиболее существенный - он плохо ориентировался в пространстве. В связи с чем в жизни гидротехника было немало курьезных случаев.
Как-то, будучи в гостях в райцентре у их общего с Васей друга - историка, Серега в самый разгар вечеринки почувствовал, что его организм, поглотивший за время трапезы несколько не совместимых друг с другом яств, слегка взбунтовался. Серега второпях направился к санузлу, дернул ручку двери, дверь не поддавалась, а из недр кабинки тоненьким детским голоском прозвучало:
- Кто там?
- Это ты, Аленка? - нетерпеливо спросил Серега, терзаемый приступами кишечного расстройства, признав по голосу дочку историка.
        - Я!- весело ответила шестилетняя Аленка.
-А ты там долго будешь? - Серега нервничал, но старался разговаривать с ребенком ласково.
- До-о-о-о-о-о-о-о-лго, - обнадежила страдальца добрая девочка.
Счет шел уже на минуты, в квартире историка ловить было нечего, и Серега, накинув куртку, не сбежал, а слетел с площадки пятого этажа к дверям подъезда.
Апрельский вечер еще не угас до конца, и было достаточно светло. Вблизи приспособленных помещений для справления естественных надобств или хотя бы какого-либо уединения не наблюдалось... Но долго выбирать место для подобных целей уже не было времени. Хорошо, что гаражный кооператив с его лабиринтами был не так далеко...
Успев в самый последний момент справиться с неожиданно пришедшей нуждой, повеселевший Серега шел к подъезду историка, бодро хрустя тонким вечерним ледком. Он поднялся на пятый этаж, уже заранее приготовив шутливую отговорку на расспросы друзей о его внезапном исчезновении. Но друзья куда-то все вдруг исчезли. В квартире было тихо ив ней царил полумрак. Лишь в зале мерцал свет, исходящий от громко работавшего телевизора. Серега прошел в зал и присел на краешек стоящего у двери стула. Ни художника, ни его жены, ни Васи в комнате не было. На диване, внимательно уставившись в экран телевизора, полулежал какой-то старик, в его больших роговых очках отражалась уменьшенная в разы телевизионная картинка. В кресле дремала укрытая пледом седовласая старушка...
Сереге стало не по себе... Он не ожидал таких перемен в квартире историка…
Старик, не замечая вошедшего, негромко кашлянул, поправил очки и через пульт добавил звук в телевизоре. Серега еще немного посидел, стараясь сообразить – что случилось, но когда разглядел обстановку в комнате: старинный комод, кровать с металлическими спинками и шариками на них, старая, засиженная мухами репродукция "Трех богатырей" на стене – понял, что скорее всего на радостях перепутал подъезды, и вероломно вломился в чужую квартиру. Тихо, на цыпочках, стараясь не обнаружить себя перед стариками, во избежание их возможной неадекватной реакции на его не званый визит, Серега проскользнул в полутемную прихожую и аккуратно прикрыл за собою дверь. Спустившись вниз, он убедился в том, что с ориентировкой на местности у него все по-прежнему - подъезд художника был следующим по счету…
Еще один случай с нарушением пространственной ориентировки был у Сереги после того, как он отправился как-то на последнем автобусе в райцентр на свадьбу к своему двоюродному брату. Точнее, это было накануне свадебных торжества. Там вроде бы как намечался мальчишник.
На заднем сидении автобуса, куда плюхнулся уставший после работы Серега, скромно сидел зажавший между ног пластиковый чемодан "дипломат" какой-то офицер. Этот то ли старлей, то ли капитан – в сумраке салона было трудно разглядеть звезды на погонах – равнодушно взглянув на Серегу, вежливо подвинулся, и отвернулся, направив свой грустный взор в темный проем окна. Но стоило автобусу проехать с пол километра от остановки, офицер оторвавшись от «обзирания» окрестностей, вдруг наклонился над своим пластиковым чемоданчиком, недолго в нем порылся и извлек из него словно фокусник кролика из цилиндра фигурную бутылку коньяка и лимон.
- Будешь? - без лишних предисловий спросил он Серегу, посмотрев на него ясными глазами отличника боевой и политической подготовки. Серега был не против. Коньяк он любил.
-Домой еду. В Германии служил, в группе советских войск, - пояснил офицер.
Выпили с ним за советскую армию, затем за советско-германскую дружбу и перестройку. За полчаса, пока шел автобус, успели опустошить бутыль. Лимон остался целым, так как им только занюхивали.
Офицер вышел на въезде в райцентр, и пока автобус шел до автостанции Серега за эти пять минут задремал - напряженный рабочий день давал о себе знать. Проснулся от того, что его грубо расталкивал водитель автобуса. Серега вышел на свежий воздух, но здания автовокзала не увидел - местность была абсолютно незнакомой: вокруг были какие-то гаражи. Автобусный водила, по всей видимости, заехал в гаражный кооператив слить "налево" бензин и только лишь потом заметил уснувшего на заднем сидении пассажира.
Где жил двоюродный брат (а он совсем недавно переехал в новую квартиру) Серега знал только приблизительно. Он попытался ориентироваться на местности, но так как была ночь, то с какой стороны рос мох на деревьях, и где ветки росли гуще - было трудно определить. Так что где юг, а где север - узнать было совершенно невозможно. Но идти куда-либо было нужно. И Серега пошел. Проходя мимо длинного ряда гаражей, по идущей воль оврага узенькой, усыпанной мусором тропинке он, поскользнувшись на чём-то скользком, сорвался с обрыва и скатился в пропитанное сыростью дно, замочив свои недавно купленные летние штиблеты. Долго, скользя по глинистому склону, хватаясь за кусты, выбирался наверх. Выбравшись, дороги не нашел и шел с полсотни метров сквозь какие-то невообразимые и казалось бесконечные заросли полыни, в результате оказался на дороге, идущей вдоль каких-то производственных строений. Пошел вперед, надеясь на то, что где-то наверняка должны быть люди, и они укажут заплутавшему гостю верный путь. Но людей как назло не было. Только собаки. Но собак Серега не любил. Он швырял камни в этих наглых животных, норовящих цапнуть его за пятку или же другие незащищенные ничем места Серёгиного тела.
Так и шел заблудший путник вперед, преодолевая препятствия. Пересекдве улицы, прошел мост через небольшой водоем, наконец-то начал узнавать местность - за показавшимся вдали освещенным одиноким фонарем очередным перекрестком, должна была стоять, трехэтажка братана. Но, миновав перекресток, трехэтажки Серега не увидел - дальше шли какие-то сельские приземистые домишки, характерные больше для частного сектора поселка.
Короче говоря, Серега в конец заплутал. И в результате своего полуночного странствия вышел не к дому двоюродного брата, а на какую-то, находящуюся на окраине поселка, животноводческую ферму. Серега был парнем деревенским, но вид уснувших в летней ночи коровников его не привлекал. Но уставшего путника стремительно начал одолевать сон. Идти уже никуда не хотелось. К тому же неожиданно возникший ароматный запах свежескошенного сена поманил его словно райский эфир. Запах исходил от возвышавшегося на небольшом пригорке склада активного вентилирования. Ворота у склада были гостеприимно распахнуты, и тут же у входа валялись развязанные тюки. Серега, которого охватила вселенская усталость, решил не испытывать судьбу дальнейшими переходами, которые в его состоянии не имели никакого смысла. Он словно покошенный упал на мягкое ложе из свежескошенного сена. Быстро устроившись на тюках, мгновенно стал засыпать, убаюканный ароматом увядающих трав, еще совсем не давно украшавших собой зеленый луг.
Где-то рядом, в густой траве пустыря, сопровождая наплывающие сновидения, вовсю старались сверчки. Их мелодичное, дружное стрекотание уносилось к темному бархатному августовскому небу, на котором, оставляя красивые росчерки, то и дело осыпались звезды, и засыпающий Серега даже подумал о том, как бы эти падающие светила ненароком не подожгли совхозный сеновал…
Где-то уже под утро утомленный путник проснулся от неясных звуков, но вскоре понял их происхождение - откуда-то, сначала тихо, а затем все громче и громче, стали слышны раскаты грома. Озарив пространство вокруг, неожиданно сверкнула молния. Первые тяжелые капли дождя упали Сереге на лицо. Стало гораздо прохладнее. Влажный ветер принес на сеновал запах мокрой земли и полыни.
Серега зарылся поглубже в сено - сон был сладок, никуда уходить не хотелось. Но усилившийся дождь заставил невольного обитателя сеновала перебраться во внутрь склада.
На бесчисленных тюках, сложенных под не остывшей за ночь крышей, Серега устроился как король, и под мерный стук дождя о шифер до утра проспал с еще большим комфортом, так как под утро исчезли надоедавшие комары.
Недолгая летняя гроза отшумев, удалилась в сторону реки, ночь растаяла вместе с сырой туманной дымкой, и умытое дождем утро было как никогда ясным и лучезарным.
Это была одна из лучших ночей в жизни Сереги… Он по своей натуре вообще был лирик, но Бог не наградил его талантом художника или литератора, чтобы описать эти свои ощущение в художественной форме. Подобный талант достался Серегиному брату - Геннадию.


«Есенин»

Гена был поэт. Нет, по профессии он был токарь, работал в совхозных мастерских, и, если не пил, - работал с огоньком и даже как-то выточил себе нарезной ствол для пистолета, приспособленного для стрельбы малокалиберными патронами.
Но стихи были его всепоглощающей страстью, их Гена любил даже больше, чем женщин. Хотя порой было и наоборот. Гена был в разводе и на тот момент пребывал в состоянии влюбленности к жене местного агронома - большеглазой блондинке, учительнице математики местной школы, которая была старше Гены лет на шесть. Именно этот период и был пиком  творческих порывов Геннадия.
Вообще-то поэзия на селе была привычным литературным жанром для его жителей. Я уже упоминал о радисте-стихотворце. Но он куда-то исчез из Ильмовки, вроде бы как женился на заезжей студентке. Но это было в конце 70-х. Тогда  был в селе и свой прозаик - бывший бухгалтер, а на тот момент пчеловод-любитель Степан Амосович Канарейкин, въедливый, нудный старик, писавший свои заметки в районную газету под псевдонимом Серпомолов. При этом ставя еще сокращение "раб.корр", что означало - рабочий корреспондент, хотя, будучи служащим, к представителям пролетариата Серпомолов относиться ни как не мог. Помимо коротких сообщений о достижениях сельских тружеников, а так же и о допущенных руководством совхоза "Ильмовский" прочетов, недочетов и прочих изъянов соц. производства, Канарейкин занимался и более серьезным литературным трудом -  писал художественный роман на производственную тему под названием "Сельские огни".
Главы из этого романа иногда печатала районная газета "Знамя коммунизма". Роман Канарейкин писал долго. Все никак не мог закончить. Помню как-то, уже на склоне своих лет, он жаловался мне: "Трудное это дело, поднимешь, писательство. Если с описанием пахоты и уборочной все у меня выходит натурально, то любовную линию выводить, понимаешь, не просто оказывается... Видать опыта в этом деле все же маловато, женился я ведь еще до войны, когда и девятнадцати не было... А любовниц отродясь не имел... А у меня в романе у зам. пред райисполкома - любовница, секретарша директора молокозавода. Да и еще кое-какие там любовные треугольники.
Можно, конечно, было бы и без любви. Но если они все будут пахать с утра до вечера, без нежных чувств к своим подругам, да без коллизий эти чувства сопровождающих - скучно будет, понимаешь, читать", - резонно рассуждал местный прозаик-любитель, который все же отважился на довольно таки фривольную сцену на сеновале. И гордился любимым персонажем романа - дедом Кузьмою, явно "срисованным" с шолоховского Щукаря.
Взявшись за написание сельских хроник, в какой-то степени я могу считать себя продолжателем  дела покойного Серпомолова. А вот поэтическое знамя, выпавшее из рук радиста Колмогорова, смело поднял Гена Воробьев.
Более-менее разбиравшиеся в поэзии люди, читая Генины стихи, не могли не заметить значительного влияния на его творчество  поэзии Сергея Есенина. Да что там влияние! Гена даже не гнушался использовать созданные великим поэтом образы, а порой, не сильно над этим задумываясь, вставлял в свои  проникновенные "вирши" есенинские строчки. Впрочем, делал это без  злого умысла. Он был искренне уверен, что это все родилось именно в его личных муках творчества.
Но, если убрать с поэзии ильмовского "Есенина" налет заимствования, что-то все же было в Гениных стихах оригинальное  и искреннее, отличавшее от пошлого творчества прочих бойцов графоманской армии. Поэтический язык его был сочен, образы свежи, рифма точной. правда, войдя в творческий раж он позволял себе экспериментировать с "великим и могучим", выкраивая из его приставок, корней, суффиксов и окончаний совершенно новые слова, да и целые выражения типа  "внепомерность размахорен" или "раскулдычил зычный брык".
Вдобавок Гена неплохо писал музыку к своим стихотворным произведениям - пара сочиненным им песен даже пошла в народ, да так, что кое-кто из районных "менестрелей" даже начал их подвовровывать у простодушного автора, выдавая за свои, заявляя слушателям на концертах самодеятельности - вот, мол, самое свеженькое, только сегодня ночью закончил...
Гена был прост и не обидчив, но о славе, как и положено каждому творческому человеку, мечтал, и требовал признания. Он выпустил за свой счет несколько тоненьких книжек, распечатанных на принтере в районной библиотеке, затем заказал в типографии тиражом в триста экземпляров книжечку потолще. Короче говоря, в силу своих творческих возможностей сеял разумное доброе вечное.
Будучи любителем астрологии, Гена сначала взял себе псевдоним, соответствовавший знаку зодиака, под которым он родился - Овен.  И первая его книжка вышла именно под этим творческим именем. Но без казуса не обошлось - набиравшая текст местная библиотекарша решила вместо полного имени Геннадий поставить всего одну лишь его первую букву "Г". А в сочетании с псевдонимом это читалось весьма неблагозвучно.
Гену подобные трудности не пугали. Он во избежание подобных неудач решил сменить не только фамилию, но и имя. Так как его недавним увлечением стала латынь, то хваливший себя за постоянство ильмовский поэт стал именоваться Константин. А фамилию Гена придумал себе особенно яркую – Алов.
Но все, как всегда, испортил Штирлиц. «Вот, племянничек, смотри какая, едрит твою, петрушка получается, - рассуждал он хитро щурясь. - Если опять первую букву твоего нового имени да к твоей новой фамилии приставить, то совсем какая-то ерунда выходит! Видать от судьбы то не уйдешь!»
 Поэтому Гена вскоре стал именовать себя Геннадий Ильмов.
И все было бы замечательно, если бы Гена, как когда-то и его кумир, Сергей Есенин, периодически не уходил в запои. Запои были долгие, а пребывавший в них  Гена, становился подвержен спонтанным поступкам. Закончив поэму "Блондинка во ржи", посвященную своей любимой белокурой математичке, и будучи по этому поводу в изрядном подпитии, он пришел к  математичкиному мужу-агроному и сказал ему прямо и твердо: "Я люблю твою жену. Уезжал бы ты из деревни, она все равно будет моею."  Агроном не был дипломатом, он не стал дискутировать на тему пагубности влечения к чужим женам, а просто дал Гене в глаз. Гена драться умел, даже больше того - любил, но, испробовав агрономовского кулака, почему-то сник и удалился со двора, покорно унося фингал, полученный от мужа любимой, как награду за смелость и плату за неразделенную любовь.
Но, как оказалось, настойчивость упрямых поэтов приносит свои приятные плоды...  И вскоре на встрече Нового года в сельской школе, куда Гена,  выгнанный из мастерских из-за пьянки, устроился сторожем, он в полутемном коридоре читал блондинке-математичке стихи. Та слушала их внимательно. Может быть от того, что муж ее в это время был на курсах повышения квалификации. Но на селе поговаривали, что стихи математичке понравились, и Гену видели по утру выходившим из калитки агрономовского двора. Впрочем я не удивлюсь, если в результате бы выяснилось, что Гена, абсолютно не требуя от агрономовской жены плотских утех, всю ночь читал своей музе вирши из новой книги под названием "Вслед за радугой".
Просто Гене нужны были слушатели. В роли оных иногда выступали рабочие мастерских, механизаторы, водители, собиравшиеся после получки в гараже. Стихи им не мешали выпивать, Гену они уважали за талант, но им все же больше нравилось когда он пел матерные частушки под гитару. Для этих деревенских жителей с их огрубевшими душами, лирические строки об уснувшем в камышах июльском ветре, были пустым звуком и они явно уступали тупо зарифмованным похабным словам. А из всей сокровищницы мировой поэзии глубины темного мужицкого мозга могли разве что извлечь из себя затерявшееся где-то между полушариями некрасовское "Однажды в студеную зимнюю пору". Так во всяком случае считал гена.
Но вот Гене повезло! В селе поселился ценитель поэзии - приезжий профессор из Владивостока. Он был родом из этих мест, но сразу после войны вместе с родителями, служившими на стоявшем здесь в сороковых годах военном аэродроме, покинул село, но всю жизнь по нему скучал.  Выйдя на пенсию, профессор купил в Ильмовке домик и приезжал сюда  летом рыбачить, копаться на приусадебном участке. Приобретя с десяток ульев, занялся еще и пчеловодством.
Гена познакомился с профессором, когда они вместе с Серегой и Васей подрядились построить на дачном участке городского гостя баньку. Это лечащее тело и душу строение заказала себе жена профессора, красивая статная женщина лет под сорок, тоже вроде бы как  из научных работников.
После того, как банька уже была сдана в эксплуатацию, эта дама любила выходить из нее нагишом  - принимать воздушные ванны. Никто бы об этом не знал - двор был закрыт от посторонних глаз, если бы не вездесущий Штирлиц, чьи огородные грядки упирались в огород профессора.  Колян наткнулся на нагую профессоршу, когда выгонял повадившихся до штирлицовской капусты коз бабки Вионокурихи - соседки городских дачников.
Когда он пробрался сквозь плотную кукурузную посадку, городская дама, широко раскинув руки, закрыв глаза, стояла лицом к склонившемуся к горизонту солнцу. В ярких вечерних лучах, на фоне темной зелени  незагорелое тело горожанки как бы светилось. От неожиданности и врожденной деревенской вежливости Штирлиц громко поздоровался с голой профессоршей, та ойкнула вместо ответа,  и, прикрывшись руками, юркнула  в двери веранды, позволив Коляну рассмотреть ее очаровательный тыл.
- Это ж едрит твою, гладкая зараза, докторской колбасой, видать, одной, питается! - рассказывал мужикам о своей неожиданной встрече Штирлиц. И вскоре после этого случая скосил  разделявшую его огород от огорода профессорский дачи кукурузу, кочаны которой не успели прийти даже в состояние молочной спелости. Смотался в город, и на пол пенсии купил подзорную трубу. На крыше небольшой сараюшки соорудил что-то вроде гнезда для удобства наблюдения за профессоршей, чей светящийся в косых лучах дневного светила зад снился ему подряд три ночи.
Строительством бани профессор остался доволен и вскоре заказал деревенским умельцам перестроить веранду. Те выполнили задание качественно и в срок, но потребовали от заказчика накрыть стол, дескать так в деревне положено.  Профессор, томившийся в деревенской глуши от отсутствия хорошей компании, охотно согласился. Стол, накрытый в саду профессорской дачи, был шикарный - с городскими колбасой "салями" и крабами, деревенским салом, малосольными огурчиками и только начинающими спеть помидорами.  Подпив участники застолья общались уже на равных ,окончательно стерев грани между городом и деревней. Гена, как это всегда с ним бывало, начал читать стихи, которые неожиданно профессору понравились.
И так получилось, что Геннадий с друзьями, а чаще  без них, стал частым гостем на профессорский даче. Они  часто сидели на новой веранде, пили профессорскую медовуху, Гена читал свои стихи, профессор, тяпнув очередную порцию хмельного, их хвалил. А  выпить он был не дурак, предпочитая употреблять на отдыхе в деревне исключительно продукцию местного производства. Правда как следует распробовать ее мешала гладкая профессорская жена.
Но как-то в конце августа профессор приехал в Ильмовку один, жену его задержали  в городе дела. И вот этот заведующий отделом микробиологии Биолого-почвенного института, доктор биологических наук, решил гульнуть на славу в суровой  компании молодых аборигенов Ильмовки. Уговаривать  Гену, Васю и Серегу участвовать в устраиваемой микробиологом мальчишнике долго не пришлось, они явились на полчаса раньше назначенного срока.
Начали с привезенного профессором коньяка, заканчивали самогонкой, которая поочередно свалила не ограничивавших себя в дозах Серегу, а затем и Васю. И лишь Гена был  не сломлен сивухой. Он держался исключительно на обуявшем его вдохновении. Поставив ногу на табурет и подняв свои синие глаза к такому же синему вечеряющему небу, что-то декламировал из недавно написанного, дирижируя себе в такт вишневой веточкой. Пьяный профессор смотрел на  местного белокурого служителя муз умиленными глазами, полными слез.
- Ге-н-на, - вдруг прервал он поток  поэтического красноречия, - к-как твоя фам-милия?
- Вробьев, - уверенно сказал Гена, - Ген-н-адий В-в-а-адимович.
- Ни фига подобного, - профессор решительно взмахнув вилкой с наколотым маринованным грибком, в его тоне прорезались  строгие преподавательские нотки, - ты не В-о-р-о-бьев, запомни!
        - А кто я?!! -   искренне удивился Гена.
- Ты  - Есенин! Сергей Александрович!!!
Услышав это доморощенный ильмовский поэт просиял, ему подобное перенаречение нравилось, но сомнения все же не покидали.
- Так у меня паспорт есть, щас найду! Он порылся в висевшем на спинке стула пиджаке, вытащил из его внутреннего кармана книжицу в коричневых "корочках" и протянул профессору. Но тот даже не стал смотреть на документ, выданный Гене в местном РОВД  десять лет назад. Профессора заело, и он даже рассердился на упрямство Сергея Александровича Есенина, а в том что перед ним был именно певец рязанских раздолий, профессор в тот момент нисколько не сомневался.
Но Гена не сдавался, развернув паспорт он сначала сам удостоверился в правильности своей уже весьма неустойчивой позиции.
- Ну вот же, как я и думал! - обрадовался он и  еще раз протянул микробиологу удостоверение своей личности, ткнув пальцем в первую страницу:
- Вот написано: "Во-ро-бьев"...
- Выкинь эту гадость! -  профессор брегливо отстранил рукой коричневую книжицу. Ты - Есенин, и точка!!! Это же ты написал "Выткался над озером алый цвет зари" и "Не жалею не зову не плачу"?
- Я, -  вдруг неожиданно для самого себя соврал Гена и покраснел. Уставший от утомительного спора  он согласился с тем что по настоятельному требованию профессора ему придётся реаркарнироваться в великого русского поэта.
Обрадованный признанием своего собеседника профессор успокоился и быстренько разлил по рюмкам остатки прозрачного, как слеза, самогона. Выпили за новое имя поэта. После этого Гена с минуты три тупо, как бы не узнавая, смотрел на паспорт с двуглавым орлом на обложке. В нем значилась его старая  фамилия, а она бывшему Гене уже не нравилась. И вдруг глаза Геннадия сверкнули бесовским огнем:
- А я его щас сожгу! - решительно вынес приговор своему паспорту пьяный поэт, причем сказал это с такой яростью, будто перед ним был не документ удостоверяющий личность, а список грехов, избавившись от которого, можно жизнь начать с чистого листа.
- И правильно, жги давай,  давай жги, сердечный друг!!! - орал стуча кулаком по столу окончательно набравшийся профессор. - С-сыпь, тальянка, звонко, с-сыпь, тальянка, смело, я и сам к-когда-то в праздник спозаранку...  не жалею, не зову, не плачу и не буду больше молодым!  Не буду, ты понимаешь , чучело??? Весьма корректный даже в пьяном виде профессор в тот момент никого не оскорблял, а обращался именно по адресу - чучело пугавшее в огороде ворон выглядывало из-за угла летней кухни.
Неожиданно пыл профессора  угас и он заплакал, обхватив голову руками, слезы текли по его гладковыбритым щекам и подбородку. Порыдав с полминуты поздагулявший ученый встряхнул головой и произнес с трагическим хриплым надрывом, - Эх!!! К цыганам бы сейчас, да на тройке с бубенцами! В-в-ася, у тебя тройка есть? - профессор перегнувшись через стол толкнул в плечо Васю, который спал склонив свою курчавую голову на потертую гармонь. Вася  встрепенулся, ничего не понял, но машинально рванул меха и бессмысленно глядя куда-то вдаль стеклянными глазами, заиграл плясовую.
Вася играл, как заведённый, "Барыню", Серега спал на травке под сливою, профессор пел обращаясь к чучелу "Очи черные", а Гена, сгорбившись сидел за столом и со зловещим, отрешенным выражением лица, жег зажигалкой свой паспорт. Вот обуглился и скрутился листок с фотографией, почернела и занялась пламенем обложка. Пепел со стола слетал на спящего Серегу.
Сжег упрямый Гена свой документ до тла, месяц затем восстанавливал. А после из древни уехал - профессор, заглаживая вину своего подлого подстрекательства, нашел ему работу в городе. Вроде бы как бросил пить, закодировался и даже женился.  Как говорил мне недавно Серега, творчество не бросил и пишет сейчас поэму под названием "Рабочком".





Дети прерий в болотах Ильмовки.

Профессор в последствии свою дачу в Ильмовке продал, так как развелся с женой, и, поговаривают, что даже из-за Гены. Да что там профессор, ими Ильмовку не удивишь - своих генералов воспитали троих,  и даже одного замминистра - пищевой промышленности.
Бывали в Ильмовке и иностранцы. Я не имею ввиду тех незваных гостей, которые наводнили наши края в смутное время гражданской войны. Нет это были не интервенты, это были люди, наделенные  хотя и довольно странной, но весьма мирной миссией и прозывались они волонтеры. И были это американцы. Чего в те весьма сумбурные годы забыли в наших краях  чуднЫе янки  - стоит только догадываться. Но заокеанские гости зачастили в приморскую глубинку, и даже оставили одного из своих представителей  проживать в Ильмовке и учительствовать в местной школе, обучать детей американскому языку.
Этим предстаителем была дама - Кимберли Мак Гилл, долговязая и несуразная брюнетка лет тридцати. Правда Мак Гилл она оставалась не долго, местные школьники моментально окрестили ее мисс Магила.  Кимберли отвели комнатку в общежитии. Жить ей приходилось на общих основаниях с жильцами, населявшими общагу. Но оказалось, что эта американская дама совершенно не приспособлена к самостоятельному решению бытовых проблем. Она например абсолютно не умела мыть полы, и ее наставнице и помощнице в адаптации на русской земле , сельской учительнице английского языка, пришлось объяснять пришелице из более цивилизованного мира, что главное в  процессе мытья полов - это периодически отжимать тряпку.
Но мисс Мак Гил быстро освоилась, и даже завела себе подругу - немножко странную, энергичную и эксцентричную физичку. Физичка любила проводить время в шумных посиделках, да собственно шумными они  и становились как раз после того, как их посещала эта беспокойная дама. Именно бесцеремонность и беспокойность местной трактовательницы законов Ома и Гей Люсака и привели ее вместе с американкой в гости без приглашения  в дом  Василия, отмечавшего свой день рождения, между прочим, совпадавший с днем Октябрьской социалистической революции.
Народ, собравшийся за праздничным столом, был уже изрядно подогрет алкоголем. И на появившуюся в квартире американку никто особенно  внимания не обратил. Ну пришла и пришла. Одним человеком больше, одним меньше. Только вот посадить волонтершу было не на что - диван, кресла и все стулья были заняты Васиными друзьями и родственниками. Никто представительнице  бывшего вероятного противника место уступать не желал. Но не пить же ей стоя! Кто-то (точно не Вася) сбегал на веранду и принес оттуда пустую флягу из-под воды. Васина жена подложила детскую подушечку под внушительный зад мисс Магилы, и этим самым законы гостеприимства были соблюдены. Беспокойную физичку посадили на журнальный столик. Она женщина была без претензий, быстро напилась и все время смеялась дурным голосом.


Когда пришло время очередной раз наполнить бокалы Вася негромко и растерянно спросил у учительницы:
- А как гостья насчет "огненной воды"?
Физичка неопределённым, но решительным жестом дала понять. что "огненную воду" американка в принципе употребляет. Но когда Вася  поднес бутылку к рюмке мисс Магилы, та затараторила: "немьнозько - немьнозько". Но Вася. как бы не слыша возражений, налил до краев.
- Штрафная - объяснил он свой поступок ошалевшей американке не терпящим возражения тоном. - За опоздание. Так положено. До дна. Рашен традишен.
Американка сделала круглые глаза.
-Угробишь, - кто-то из толпы испугался за здоровье необычной гостьи.
- Ни фига, пусть пьет! Она мне еще сегодня и за бомбардировку Хиросимы ответит! - сурово сказал Вася.
Перспектива разделить ответственность за деяния американского правительства времен президента Трумэна мисс мак Гилл  наверняка не  прельстила бы, но она  к с частью, не расслышала Васину угрозу. Ее в данный момент беспокоило больше исполнение дикой русской традиции. Мисс попросила минералки. Минералки не было. Был сладкий напиток "Барбарис" в полуторалитровой пластиковой бутылке. Американка налила в фужер  напиток и тут же влила в него содержимое рюмки. проделав эту процедуру стала чекаться с сидящими рядом своим розовым коктейлем.
- Дикое сочетание вкуса и цвета, хотя хрен с тобой, тебе же хуже будет - произнес в пол-голоса очередную колкость в адрес незваной гостьи раздраженный именинник.
Американка, ничего не поняв, широко улыбнулась ему в ответ и отсалютовала фужером:
- Как это по рюски ... на здровие! Хеппи бездей!
Вася улыбнулся еще шире:
- Пей давай, чучундра оклахомская! - ответил он елейным голоском, - Сенкаю вэри мяч!
Поначалу мисс Магила только прислушивалась к беседе, пыталась вникнуть в смысл происходящего, но, захмелев, пыталась даже высказать свое мнение. Влившись в мощную струю бурного застольного общения, но все же не до конца понимая что пытаются объяснить друг другу эти говорящие одновременно люди, она просила сидевшего неподалеку Серегу (с которым была уже знакома) объяснить ей значение слова, которое очень часто произносил один из Васиных родственников, брутальный водитель "Камаза" Гена Моисейченко.
- Сиэргей, что значит "блиАть"?
Сиэргей, не задумываясь показал на физичку:
- Вот видишь ее?
- Кониэчно видеть. Это Танья, мой лючши подруг!
- Вот она и есть это слово. Это, уважаемая, те женщины, которые ходят в гости без приглашения.
- Танья, ти есть блиать? - тут же спросила тупая американка, слабо разбирающаяся в ненормативной лексике русского языка. Ответ "Таньи", действительно подпадавшей под это определение, утонул в общем взрыве хохота...
Помню что эта интернациональная вечеринка закончилась полуночным шествием гостей по центральной улице села. Впереди колоны шел расхристанный Вася с баяном, он что есть мочи рвал меха, а над сплоченным строем в морозный ночной воздух взметалась лихая и грозная "Варшавянка". Пели все, и мне показалось тогда, что мисс Мак Гил тоже. Во всяком случае она старалась идти в ногу. 7 ноября, однако...
Говорят одна старушка, услышав сквозь сон это, доносящееся с улицы революционное пение, перекрестилась на портрет Ленина и сказала облегченно своему ни чего не понявшему спросонья деду: "Наши пришли!"...


Магила, мягко говоря, была далеко не красавица. Да еще и одевалась до безобразия плохо. Чего только стоили ее грубые натовские ботинки и длинная до пят юбка неопределенного цвета. Так что планов закрутить международный любовный роман никто из деревенских женихов не строил.  Но вдруг к американке начал частенько захаживать рабочий строительной бригады Федя Тертышный. Это был невысокого роста крепыш с необычайно широкими плечами и бычьей шеей. Федя начал с того, что принялся налаживать быт несуразной иностранке. То стол притащит, до двери отремонтирует, то полочку прибьет. Многие подумывали уже - не подбивает ли этот Федя клинья к американке, не даром же говорят что любовь зла - полюбишь и некрасивую волонтершу. Но на самом деле между Кимберли и Федей были чисто деловые отношения. А все дело было в том, что у Тертышного была давнишняя мечта - уехать в Австралию, но языками он владел слабо, так как все школьное время провел на спортивных сборах - он занимался всеми видами спорта, которые изобрело человечество - от шахмат до вольной борьбы и мотокросса.
"Магила" практиковала Федю в языке и, довольно таки, удачно. Федор Тертышный вообще был упорный человек, и всегда добивался  того, чего хотел. Вот, например, история с кубиком Рубика, который он  впервые увидел в руках студента-стройотрядовца. В тот же день Федя выпросил эту модную головоломку у городского парня всего на одну ночь. И уже к утру самостоятельно научился собирать все его шесть (или сколько их там у куба) сторон.
Увидел как какой-то другой студент жонглирует на току картофелинами, специально вечером пришел к общежитию и принес с собой с десяток клубней, нашел студента-жонглера и сказал жонглёру: "Научи!" При этом взгляд его был такой серьезный и требовательный, что студенту пришлось потратить свое свободное время на обучение Феди.
(Кстати, мечту свою о загранице Федя в последствии воплотил - лет 15 как он уже проживает среди кенгуру и утконосов. И у него на "зеленом континенте" небольшое фермерское хозяйство, а на ферме, помимо всего прочего, - тренажерный зал).

Впрочем и без визитов Феди квартира  ильмовской волонтерши редко пустовала - то зайдет покалякать на языке Шекспира школьная англичанка, то физичка полоумная забежит. Частенько к Кимберли приезжали в гости ее коллеги-волонтеры из других школ района. Как-то они подкатили на автобусе всей своей волонтерской бригадой. Почему-то запомнил все их имена: Лари, Денис, Питер, Боб, Роза и Мишель.
Ну, коль прибыли в село представители страны, которую  в свете перестройки и нового мышления необходимо было уважать, то нужно было  принять иностранцев по законам русского гостеприимства.
Вот уж не знаю - где и как их кормили, в совхозной столовой, скорее всего. А вот в виде культурно-развлекательной  программы местные активисты предложили заокеанским гостям концерт художественной самодеятельности и участие в футбольном матче. Американские волонтеры - народ неприхотливый и любознательный. На концерте хлопали с удовольствием и подпевали аккомпаниатору сельского дома культуры Станиславу Казимирскому, по кличке Маэсто Листопад во время исполнения им любимой иностранцами песни "Катюша".
Вездесущий Шитрлиц  тоже был на концерте. Он  вертелся словно на иголках, то и дело подозрительно поглядывая  на необычных гостей.
- Бля курва, шпионы это все! Едрит твою! цээрушники недобитые! Я ж их за версту чую - они ж похуже самураев будут, - свистящим шепотом доказывал Колян своему соседу, Якову Мирончуку разоблачающую волонтеров истину, - Вон тот, кудрявый - вылитый Ален Даллес.
После концерта был футбол, играть в который американцы, не смотря на разновозрастной состав своей делегации, с легкостью согласились.
Матч века намечался на школьном стадионе, где уже заранее собрались местные взрослые "спортсмены", которые  в свободное от работы время периодически гоняли мяч с пацанами-школьниками. Правда из "профессиональных" игроков, тех, кто участвовал от села в первенстве района, в от день был только один - Семен Грищенко, тридцатилетний мужик под метр девяносто, бывший десантник. Семен тщательно приготовился к  первому в своей жизни международному матчу, а поэтому единственный из всех одел бутсы.
Когда к игре уже все было готово и инженер Береговой, исполнявший роль судьи на поле, уже продул своей взятый на прокат у сына, свисток, американцы вдруг ошарашили вопросом - а можно ли во время игры брать мяч в руки? Оказалось, что с европейским футболом они абсолютно не знакомы. Но играть, тем не мене, не отказались, видимо, у них была такая задача - попробовать все, чем занимаются русские.


Началась игра. Более странной я в своей жизни не видел. За Россию играли хоть и не атлеты, но вполне себе спортивные мужчины в рассвете сил. Один из них даже был в бутсах. Публика, игравшая за сборную США, была пестра и живописна:  невысокий с изрядным пивным брюшком журналист лет за сорок, лысый и с бородкой клинышком; рослый и загорелый Боб широченных "бермудах", пестрой панаме. Длинные волосы Боба были прибраны в диковинный тогда для Ильмовки хвост. Атлетически сложенный, светловолосый Питер больше походил на немца или шведа, чем на американца. Бегал Питер неплохо, но распорядиться мячом не мог.
На воротах стал Лари - долговязый, нескладный  рыжий парень, с необычайно длинными руками. Если бы ни эти руки - забили бы американцам еще больше.  А так первый период закончился со счетом 12:2
Все два гола в наши ворота забили переводчики, молодые парнишки из Владивостока, которые очень старались помочь своим подопечным не уйти с поля битвы двух держав с разгромным счетом. Они даже попросили в перерыве,  пощадить гостей. Ильмовским футболистам не жалко - стали поддаваться.
На "матч века" явился и Штирлиц, ну куда же без него? Опершись о руль своего велосипеда, он внимательно следил за игрой, делая время от времени  едкие замечания в адрес игроков и той и другой стороны. Прямолинейный Штирлиц не щадил спортивного самолюбия участников матча.
- Куда бьешь, куда бьешь, мазила косоглазый??? - кричал он своему племяннику, раскрасневшемуся Сереге Воробьеву.
- Сёма, бугай, шевели поршнями, - это уже в адрес Семена Грищенко.
        - Козел бородатый, ты че совсем оборзел?!! Играть не умеешь??? А ты, патлатый, куда по ногам?!! -  а это американцам.  Один раз досталось и судье Береговому, которого Колян послал туда, куда принято посылать всех арбитров - на мыло.
К середине второго тайма, оценив класс игры как не высокий, Штирлиц махнул рукой и, не дождавшись окончательного результата решительно перекинул ногу через велосипедную раму. Вильнул пару раз рулем и убрался восвояси, сверкая прищепкой, которой он перехватывал широкую штанину нам правой ноге. Эта грязная игра его больше не прельщала. Душа его жаждала чего-нибудь чистого, светлого и... прохладного. Например бражки из холодильника.
Под завершение игры бывший десантник Сема Грищенко, игравший с таким рвением, будто перед ним были не дилетанты, а сборная Бразилии, как говорят у нас в деревне, "подковал" самого настырного из всех волонтеров – Боба, пробив по его голеностопу своими тяжелыми бутсами. Боб мужественно перенес травму, но больше не играл, до окончания матча сидел на травке.
После завершения этой международной спортивной баталии, в которой, не смотря на счет, победила дружба, все вместе пошли на речку. Шли вперемешку, словно это были не представители двух держав, долгое время пребывавших в состоянии холодной войны, а две копании из соседних дворов.
Когда дошли  до большой поляны у речки, где был местный пляж, переводчики вдруг забеспокоились, суетливо забегали по берегу - пропал Лари... Действительно, его не стало как-то внезапно. Когда шли - больше всех внимание было приковано к прихрамывающему Бобу, который неплохо говорил по-русски и в услугах переводчиках не нуждался. Боб, кстати, порадовал, заявив тогда, что в России ему больше всего понравились две вещи: женщины и пиво. У местных мужиков, по большому счету, были точно такие же приоритеты.
Выше метров сорок по берегу нашли только растоптанные сандалеты американского вратаря... И вот когда испуг отвечавших головой за волонтеров переводчиков достиг своего апогея, Лари вдруг появился... из воды.
Сначала на ровной глади самого широкого места речки  пошли круги, а затем показалось покрытая тиной голова. Длинные рыжие волосы американца свисали грязными покрытыми тонким слоем взбаламученной глины косичками, на плечах лежали зеленые нити  водорослей. Лари выходил из реки страшный, словно водяной. Оказалось что измученный жарой волонтер, нырнул в реку, когда еще все шли вдоль берега к пляжу. Он плыл по течению, охлаждая сове измученное жарой тело под водой, и вынырнул как раз там, где остановились участники  матча. Речка Ильмовка болотистая и в неположенном месте в ней купаться не стоит. Впрочем в положенном я бы тоже не советовал...
Вечером было организовано продолжение культурной программы - поездка в райценр на дискотеку. Когда все участники этого мероприятия собрались у клуба перед автобусом, то различие двух культур было налицо - местные участники матча а так же сопровождавшие их женам (не каждый раз сельским дамам выпадет случай потанцевать с американцами) были обряжены в свои лучшие одежды, дамы даже успели сделать прически. Наряды американцев были до удивления просты - волонтеры собрались посетить районный очаг культуры в затоптанных сланцах, мятых шортах и выцветших майках. Хуже всех были одеты представительницы слабого пола гостей из Соединенных Штатов. На Розе были точно такие как и у Мак Гилл ботинки армейского образца, и такая же длинная цыганская юбка; у Мишель были грязные волосы. за плечами болтался не очень новый рюкзак, который, как сказал брезгливый Вася, и на рыбалку взять стыдно.
         Танцы прошли нормально, на  американцев  никто внимания не обратил. Хотя  без небольшого инцидента не обошлось.  Когда собрались уезжать и расселись по местам в автобусе (гостей рассадили на лучшие места - на передних сидениях автобуса, хозяева разместились сзади), оказалось, что пропали Вася с Серегой. Но они вскоре сами нашлись, пришли оба пьяные.

Был душный июльский вечер, предвещавший не менее душную ночь, обещавшую долгожданный отдых после весьма насыщенного интересными, и не совсем обычными событиями дня. Школьный "Пазик" плавно катил по асфальту, в салоне царил полумрак... Местных футболистов, прихвативших с собой в автобус три литра крепкого пива и втихаря от заморских гостей употреблявших этот напиток, вдруг потянуло на лирику. Без песен в дороге русским никак нельзя. Запели что-то из репертуара "Машины времени". Поначалу мурлыкали в полголоса, но разойдясь, решили поразить американцев своим исполнительским мастерством и эдакой русской  удалью - начали петь громко, с каким-то надрывом, а на фразе "Вот - новый поворот" - доходило даже до рыка и хрипа. Пьяный Вася выбивал ритм, от всей души молотя руками по обтянутым дерматином пыльным подушкам сидения. В общем, старались произвести впечатление.
Дорога подзатянулась -  по просьбе переводчиков сделали изрядный крюк, заехав набрать нарзана на источнике.
Репертуар отечественных исполнителей понемногу иссяк; закончилось пиво, а вместе с ним и веселье. Стало клонить ко сну. Минут десять в автобусе повисла тишина, ... Автобус мчался рассекая своими фарами темноту. По обочинам мелькали яркие точки светлячков,  через раскрытые окна доносился запах скошенного сена, а в низинах чудно пахло аиром и бередил воображение грибника пряный дух подберезовиков и боровиков.
И вдруг уже начавшие дремать наоравшиеся ильмовские футболисты услышали  доносившееся с первых рядов тихое мелодичное пение - это на три голоса запели американские волонтеры. Типа "наш ответ Кремлю". Песня была народная, немножко заунывная, довольно таки необычно звучавшая в этом пыльном "Пазике", среди полей и перелесков Приханкайской низменности из уст самих носителей языка, потомков  пионеров Дикого запада, покорителей индейцев. Местные молча слушали, и им было стыдно за с вои дикие крики, которые они до этого момента  почему-то считали песнями...
Закончу повествование о пребывании на нашей земле американских волонтеров рассказом о том, как они покидали наш гостеприимный район.
У Боба, которому не признающий компромиссов Семен Грищенко травмировал годом ранее переломанную в автомобильной катастрофе ногу, разболелись старые раны. И  на утро выяснилось, что ходить Боб уже не может. Но, тем не менее, травмированного товарища волонтерам необходимо было доставить во Владивосток.
Билеты беспечные американцы и их неопытные переводчики заранее не заказали, что весьма омрачило их убытие из наших чудных мест. Состав, как всегда, не дотянул метров двести до перрона, и поэтому второй общий вагон оказался чуть ли не за семафором. А на нашей станции поезда вообще никогда больше двух минут не задерживаются.
Очевидцы рассказывали мне о такой картине: по перрону резвой рысью неслись к вагону маленький круглый, как колобок, Денис и высокий долговязый Лари. В руках у них были носилки, на которых возлежал раненный в спортивном бою Боб. Денис бежал впереди, смешно выкидывая вперед свои толстые ляжки, а согнувшийся, словно вопросительный знак рыжий долговязый Лари едва поспевал за резвым журналистом.
Боб, подпрыгивая на носилках, ошалело озирался по сторонам и что-то боязливо кричал своим друзьям по-английски. Друзья, не выдержав бешеной гонки, опрокинули кричавшего товарища как раз в том месте где заканчивался перрон, и начиналось усыпанная щебенкой насыпь. Боб скатился к уложенным на краю насыпи старым шпалам . Волонтеры оперативно закинули на носилки испачкавшегося в креозоте раненого друга и поменялись местами - впереди уже бежал рыжий Лари. Боба едва успели втолкнуть в вагон, как состав тронулся. Денис и Лари прыгали в поезд уже на ходу. Не знаю, как там они разместились в тесноте забитых вагонных полок, но, думаю, впечатлений у них осталось много, ну и в отчетах ЦРУшникам, собиравших сведения о жизни в тогдашней России было что написать...
Вскоре вслед за  своими уехала и мисс Магила. Когда она прощалась с классом , дети ей спели проникновенно "Гудбай, Америка, ооо..."
Больше американцев я в селе не видел, зато спустя некоторое время после уезда градан США из Ильмовки село посетили более близкие гости - посланцы страны Восходящего солнца. У потомков самураев была одна единственная цель - разыскать и придать на месте огню останки своих соотечественников, бывших военнопленных, чьи захоронения были неподалеку от Ильмовки, под небольшой сопкой. Лагерь в котором содержали бывших подданных Микадо, захваченных во время боевых действий в Манчжурии, просуществовал в наших местах до 1947 года.
Организацией  мероприятия по розыску японских косточек со стороны местных властей занимался Серегин приятель, работавший управляющим делами районной администрации. Этот приятель попросил Серегу найти в деревне бригаду любителей-археологов, способных за сходную цену отрыть японские косточки. Серега долго времени на поиски желающих не тратил - пригласил Афганца, Васю, Сеню и своего двоюродного брата Саню Первухина.
Мужики быстро управились, извлекши все, что можно было извлечь. Затем насобирали в близлежащему лесу сушняка и там же на месте устроили погребальный костер. Японцы почадили своими благовониями, почитали мантры, развесили на кустах какие-то флажки с иероглифами, собрали пепел в специально привезённые колбы. На этом  все и закончилось.
Но а какое успешно законченное дело у нас в стране может обойтись без банкета? Всю компанию - и иностранцев, и ильмовских археологов-любителей, управделами повез в кафе, где был заранее заказан обед. Вот так за общим столом оказались рядом бывшие представители воевавших друг с другом стран. Но так как русская водка покрепче будет чем японское саке, то общались довольно таки миролюбиво. Опять дошло до песен. И если традиционную "Катюшу" японцы выслушали благосклонно улыбаясь, но вот когда захмелевший Саня Первухин, склонив чубатую голову к столу на Манер Григория Мелехова в кинофильме "Тихий Дон", запел строевую песню своей роты "На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят" -  японцы притихли, а на словах "и летели наземь самураи " - насторожились. Слово "самураи" из уст раскрасневшегося Сани, стучавшего о стол кулаком себе в такт, звучало  резко и отчетливо.
Испугавшийся русский переводчик перевел вопросительно поглядевшим на него японцам смысл песни что-то типа  "Не смотря на бывшую вражду самураи и бойцы красной армии, в мире ином они пребывают в дружбе"... Японцам понравилось такое отразившееся в песенном эпосе толерантное отношение к прошлому, закивали своими черными головками, сказали "коросо, коросо" и почему-то записали Санин адрес.
Через несколько месяцев в местном почтовом отделении были удивлены проявлением пакета, испещренного иероглифами. На пакете был адрес Сани Первухина, ему и доставили это необычное послание с острова Хоккайдо. Саня был не мало удивлен - он вообще мало чего помнил из тогдашнего общения с японцами. Оказалось, что в пакете пришедшим в Ильмовку из города Киото, были цветные фотографии., запечатлевшие моменты русско-японского застолья. Особенно Сане понравилось фото, где они со здоровяком Сеней обнимают щуплого япошку. У обоих лица красные, как у  синьора Помидора. А зажатый между двух их не маленьких торсов желтолицый щуплый япошка скалит в улыбке зубы, хотя в узких разрезах его глаз застыла самурайская гордость. Между прочим Семен Грищенко тогда на банкете, тоже "выдал" - хлебнув лишнего, от избытка чувств он кричал единственное, что знал по-японски - их боевой клич "Банзай!!!". Да так, что воинственного крика самураев испугались сами японцы. Но Сеня думал что им нравится, он не то чтобы он не знал значение этого слова, просто в тот момент вырывавшийся из его уст крик  с его точки зрения должен был означать что-то вроде " да здравствует мир между народами".




Мираж и явь.

Жизнь Сереги и Васи текла размерено, словно вода в речке Ильмовке. Но время от времени она нарывалась на невидимые пороги, а иногда приобретала подобие Ниагарского водопада.
Как-то Серега с Васей возвращались домой из райцентра. Время было уже было далеко за полночь, и поэтому они шли в надежде найти попутку или в крайнем случае заночевать у знакомых в общежитии.
После веселого застолья друзья пребывали в самом прекрасном расположении духа, им весело шагалось по  освещенной бледным светом редких фонарей опустевшей проезжей части дороги. Для полного счастья  не хватало лишь женского общества. И вот, словно воплощение их тайных и явных желаний, впереди призывно застучали женские каблучки - худенькая женская фигурка появилась из-за угла находившегося в метрах в шестидесяти впереди здания. Друзья прибавили шагу. Они не хотели напугать одинокую женщину или скорее девушку (женщины в такое время не ходят). Но проводить одинокую путницу домой или же защитить ее от потенциальных хулиганов с последующим в знак благодарности приглашением попить чаю - именно такой была благородная цель двух подзагулявших мужчин детородного возраста. Правда цель эта была слегка расцвеченная хмельной фантазией.
Каблучки призывно стучали, друзья прибавили шагу.  Перейдя почти на бег они уже начали настигать одинокую худенькую путницу, но та, войдя в падавшую на дорогу тень от дерева, из нее не вышла, и словно растворилась в темноте. Каблучки вдруг умолкли... Пройдя еще несколько десятков метров ночные преследователи растерянно завертели головами по сторонам - куда подевалась эта толи девушка - а толи явленье? Она, несомненно, должна быть где-то недалеко, неужели испугалась погони и притаилась?
Вдруг, совсем рядом, громыхнуло железо, раздался непонятный шелест. У ограды продуктового рынка друзья рассмотрели стоявший в темном углу мусорный контейнер, а из него торчала  перегнувшаяся пополам худенькая фигурка. Фигурка эта что-то в активно перебирала в мусоре, шелестели пакеты, звякали бутылки...
Друзья стояли ошеломленные... Над ними ярким роем мерцали теплые июльские звезды, легкий ветерок доносил свежий запах цветущих лип... Неудавшиеся защитники одиноких путниц долго не хотели расставаться с ощущением от совсем недавно бывшей перед их глазами прекрасной картины - по полутемной ночной июльской улице идет одинокая девушка, и ее хрупкая, как бы надломленная фигурка  то исчезает, то появляется в призрачном свете фонарей, а каблучки ее стучат в такт взволнованных сердец двух не старых еще красавцев. Да и девушка эта, несомненно, должна быть прекрасной, как и эта теплая ароматная ночь. Ведь так легко шагать в предутренний час может только сама любовь...
Но как бы не прекрасны были грезы, реальность,  жестокая и неприглядная, так и старалась толкнуть друзей-романтиков башкой в мусорный контейнер вслед за этой худой бомжихой...
С тех пор Серега невзлюбил людей без определенного места жительства. И как-то  увидал во дворе друга-художника компанию дружно роющуюся в мусоре (еще и фонарик для удобства где-то нашли!). Серега с ходу налетел на этих, как ему казалось потерявших человеческий облик людей, заорал на них с благородным гневом: " А ну пошли, уроды, отсюда! Чтобы я вас больше здесь не видел!"
В принципе, Серега не имел полномочий выгонять кого-либо с чужого двора, но если он кого невзлюбил...  Люди с фонариком повернулись на крик и кто-то из них  сказал спокойным тоном: " Заткнись, придурок, мы цепь золотую ищем, случайно в ведро мусорное попала". И только после этого Серега разглядел, что эти люди вполне прилично одеты, а пара мужиков - так еще и прилично накачаны.
- Большая цепь то? - в качестве извинения решил изобразить интерес к процессу поисков Серега.
- Да отвали ты,- получил он вполне исчерпывающий ответ разраженного золотоискателя.
Серега не обиделся, так они с Васей торопились в заведение для местного "бомонда", носившее в народе название "Кафе кошмаров". Оно открылось в начале лихих 90-х и имело в народе не добрую славу. Но чего у него было не отнять - там никогда не было скучно.
Серега с Васей заходили туда иногда, и даже  как-то один раз слегка  побуянили - Серега в прорыве нахлынувшего на него беспричинного буйства, стал переворачивать столики за что получил в ухо от местного криминального авторитета. И был даже некоторое время персоной «нон грата» в этом благородном заведении.
         Серега и Вася были людьми небольшого достатка. И им уже как-то неприятно было наблюдать, как "бал" в этом кафе  правили бритоголовые ребята, чьи джипы были припаркованы у входа.
Склонные к эпатажным поступкам, друзья однажды решили доказать всем, что не автомобиль красит человека. В гараже у Васиного тестя стоял не хитрый агрегат с двигателем внутреннего сгорания под названием мотоблок. На этом чуде отечественного автопрома Васин тесть разрабатывал грядки. И вот друзья в знак пролетарского протеста решили посетить питейное заведение, подъехав к нему на этой, как выражалась Васина теща, "чертопхайке"...
Вышедшие покурить на крыльцо кафешные завсегдатаи сначала услышали приближение агрегата и лишь спустя некоторое время смогли увидеть его. А посмотреть было на что: на скамеечке тележки, прицепленной к издававшему оглушительный треск мотоблоку, тесно прижавшись друг другу, восседала необычная парочка. Вася, одетый в свой парадный пиджак в мелкую клеточку, сосредоточенно рулил. Серега в модной шелковой рубашке надменно поглядывал по сторонам, словно он был пассажиром шестисотого "Мерседеса". Не смотря на тот факт, что дневное светило уже давно спряталось за линией горизонта, оба седока были в солнцезащитных очках. Клубы черного дыма из выхлопной трубы подруливавшей к кафе "чертопхайки" стелились по асфальту.
Народ на крыльце притих, сосредоточенно наблюдая за дальнейшими действиями экипажа необычного средства передвижения. А те, припарковав свой слегка испачканный навозом агрегат между джипом какого-то лесного братка и спортивным автомобилем заместителя прокурора, стараясь не обращать ни на кого внимания, важно, не торопясь проследовали в зал. Их сопровождала тишина. И только лишь когда за людьми в черных очках захлопнулась входная дверь, раздался хохот...
Погуляли в тот вечер не плохо.




С новым годом, товарищи!

И все-таки как следует расслабится можно только в дружной компании приятелей, то есть людей, чем-либо объединённых и давно знакомых. Впрочем, таких мероприятий тоже в жизни моих героев было не мало.
Как-то они отмечали Новый год в райцентре, в общежитии, в котором в то время проживало немало учителей местной школы. Одиноких и семейных. Так как компания в подавляющем большинстве была молодая, много пьющая, гуляли весело.
Когда пробили куранты и прозвучал гимн, народ позвенев бокалами с шампанским и на скорую руку закусив его оливье, повалил на улицу. На свежеем воздухе приход Нового года ощущался более ярко. Но случайно затершийся в эту компанию придурковатый мужик, рабочий по обслуживанию школьного здания по кличке Коля-Афганец чуть было не испортил праздник. Под яркие вспышки китайских петард он решил привести в действие свой новогодний сюрприз - неизвестно как к нему попавшую свето-шумовую гранату, придав таким образом торжеству дополнительную яркость.
Граната, как ей и положено, наделала столько свету и шуму, что без последствий не обошлось - встречавшей Новый год в молодежной компании престарелой учительнице, одинокой и от этого проживающей в общежитии, взрывной волной выбило вставную челюсть. Когда оглушённая и ослепленная компания стала приходить в себя, то первым делом решили отыскать любителя сюрпризов - Афганца. Нашли быстро –по ногам в огромных армейских берцах, которые торчали из сугроба, причем, как и положено при боевых действиях – по направлению к вспышке. Афганца бережно извлекли из сугроба при этом нечаянно или специально раза три стукнули башкой о молодую, но уже крепкую сосенку. Придя в себя, Коля принял свою контузию как должное и продолжал в дальнейшем как ни в чем не бывало участвовать в застолье, отсвечивая нарядной шишкой на лбу.
Но это уже было после, а  на момент последствий взрыва еще не решена была задача найти выпавшую старушкину челюсть. Все молча и сосредоточено рыли снег под соснами.  Именно а этим не понятным для него процессом и застал своих знакомых Серега Гамалясов, в тот праздничный день решивший почему-то встречать Новый год отдельно от этой компании. Он тоже начал рыться под соснами еще толком не зная, что там ищут его друзья. Челюсть вскоре нашли, но, к сожалению, уже раздавленную чьим-то безжалостным сапогом и от этого треснувшую посередине. Находка торжественно была возвращена хозяйке, и вся компания с удовольствием вернулась в теплую комнату с накрытым столом. Вот там Серега и рассказал о том, почему он, вопреки своим изначальным планам встретить наступление Нового года за пределами дружеского круга, всё-таки волею судьбы оказался в его пределах.
Изначально он возжелал встретить праздник в Ильмовке, в доме своего дяди Штирлица. Почему, он и сам толком не знал. Для экзотики что ли, но вроде бы была у него какая-то обида на кого-то из участников общаговского веселья, и скорее всего - участниц...
Зная заранее, что долго с дядиными друзьями он долго не высидит, пришел  в дом Коляна уже в двенадцатом часу. Но та картина, которую он застал в резиденции Штирлица, повергла видавшего виды Серегу в ступор. И если бы увиденную мизансцену театра абсурда штирлицевской квартиры необходимо было запечатлеть на холсте, то для этого потребовалась бы гениальная кисть знаменитого художника-баталиста Верещагина.
В небольшой, освещенной тусклым светом одинокой, засиженной мухами лямочки, комнате в различных местах и в различных позах  застыли убитые алкоголем живописные фигуры завсегдатаев штирлицевской "малины".

На столе блестели бутылочные ряды, источала букет ароматов изрядно приправленная сигаретными "бычками" незамысловатая закуска. Сам хозяин уснул на своей лежанке возле печки в позе зародыша. Коляну снился какой-то беспокойный сон, отчего он периодически дрыгал ногой, на которой красовался носок с огромной дыркой. На другой ноге носка не было
           Уголовник Каракум спал сидя в стареньком затертом кресле, опустив большую седую голову на грудь.  Морщинистое обветренное лицо, красная жилистая шея, вислые усы придавали Каракуму схожесть с образом поверженного в бою викинга. В прорезь распахнутой рубахи бывшего рецидивиста дивясь безобразию строго смотрел фиолетовый от негодования Иосиф Виссарионович Сталин, наколотый на левой груди Каракума еще в первую ходку в одном из лагерей под Воркутой.
Кто-то незнакомый, лежавший  на диване в кухне, расплющив губастое лицо о твердую солдатскую ватную подушку храпел так, что сидевший невдалеке мордатый кот, стащивший со стола кусок красной рыбы, то и дело недовольно косился на храпящего.
          - Сон свалил богатырей, - вынес свой вердикт увиденному погрустневший Серега. Он стоял на пороге в нерешительности. Праздник, светлый и радостный, приближался семимильными шагами, но что-то подсказывало Сереге, что в гостеприимный дом Штирлица эта радость не заглянет...
Разочарованный гость собрался уже было уходить, как за его спиной вдруг резко скрипнула  панцирная сетка стоявшей у стены кровати, с которой   решительно вскочил Леха Кудлатый. Он сделал несколько быстрых шагов, но затем остановился посреди комнаты, широко расставив ноги и руки. словно Маяковский во время чтения стихов о советском паспорте.  взор Кудлатого при этом был ужасен,  вышедшие из привычной орбиты зрачки смотрели куда-то далеко за пределы изрисованного морозными узорами темного окна. Небритая шека подергивалась, ноздри раздулись  как у змея Горыныча. Прическа забулдыги-механизатора вполне оправдывала  его прозвище, вдобавок к лохмам  Лехи присоединились несколько перьев со штирицовской подушки. Леха стоял в таком. как говорил Серега - исступлении, с минуту. Но когда Серега решил препроводить иступленного "Маяковского" на прежнее место его дислокации, Кудлатый, громко икнув вдруг начал что-то бормотать - быстро, громко и неразборчиво. Звучало это как что-то средние между молитвой, буддисткой мантрой и мелодекламацией. Зрачки Кудлатого начали вращаться независимо один от другого.
       - "Белочку" поймал, бедняга. не иначе, - смело поставил Серега диагноз Кудлатому.
Внезапно красноречие Лехи резко угасло, и его взгляд уперся в Серегу, глаза перестали вращаться и смотрели грозно, пристально и подозрительно, словно у следователя НКВД на допросе врага народа. Как показалось Сереге, разум вернулся механизатору. Так же пристально смотря в газа, он решительным шагом подошел к гостю.
-Ты вот что, - сказал  Леха вполне ясно и отчетливо, ткнув при этом свой плохо отмытый от  мазута твердый, словно железный шкворень палец Сереге в грудь, - Ты эта...  Леха отнял свой палец от груди слегка испугавшегося Сереги и погрозил им у лица гостя так близко, что Серега почувствовал запах прокуренной кожи, - Ты эта...  Не договорив на полуслове, словно ему врезали по голове кувалдой, Леха упал прямо на холодный пол и уснул крепким сном, доказательством чему было легкое похрапывание.
Сереге стоило не малого труда перетащить грузного Кудлатого обратно - на грязную смятую постель.
- Нет, для меня здесь слишком празднично, - сказал вот уже с пол часа говорящий сам с собой Серега. Вполне карнавальная, но затхлая атмосфера Коляновой "фатеры" гнала его  на волю, на воздух в котором уже искрилась своим сказочным блеском хрустальная пыль от тройки Деда Мороза.  Серега направился к выходу, но у самой двери, словно мешок с картошкой ему свалился под ноги старик Димидролыч, до той минуты, не весть каким образом, примостившийся на стоявшей у вешалки в прихожей фляге с водой.
 - Вы что, клоуны, все по очереди будете кульбиты тут совершать?  Тоже мне звезды советского цирка, укротители белочек и зеленого змия. - Серега начал уже свирепеть, поэтому говорил образно и часть его лексических оборотов я выкинул из этого повествования. Но он все же был добрым человеком. Поэтому уложил перебравшего собственной продукции старика  на кровать механизатору. Кудлатого уже видимо отпустило и он не противился вынужденному перемещению. Улегшись, нежно, словно кошка котенка, пригорнул тщедушного самогонщика к себе бод бок и захрапел. Панцирная сетка старенькой кровати провисла до пола. Замерзший Димидролыч улыбнулся, зачмокал беззубым ртом, сказав при этом громко и отчетливо - "интервенция"…
Наконец-таки покончив с обязанностями няньки алкоголиков, Серега вышел на крыльцо. Морозный воздух освежил его и придал оптимизма. Но когда он посмотрел на часы - оптимизм исчез - до наступления Нового года оставалось всего полчаса! "Успею", -  убедил себя Серега и побежал на трассу. И вовремя - по засыпанной свежим  снежком пустой дороге в со стороны железнодорожной станции двигалась машина с будкой,  в простонародье - "летучка". Серега замахал руками. Машина обдав Серегу холодным воздухом и и клубами сизых выхлопных газов, пронеслась мимо, но проехав метров сорок, остановилась и сдала назад. Дверца будки гостеприимно распахнулась, и Серега, не долго думая, влетел в её тёмное нутро по металлической лестничке.
Как оказалось, в летучке возвращалась на базу аварийная бригада местных энергетиков, они тоже торопились успеть к празднику. В будке стоял устойчивый запах свежего перегара. Серега разместился нам каком-то ящике рядом с уснувшим крепким сном человеком, укрытым с головой овчинным тулупом.
Электрики сидели с суровыми лицами и на появление нового пассажира никак не отреагировали. Водитель, проскрежетав коробкой передач, тронул автомобиль в путь. С минуты три ехали молча. Сереге хотелось праздника или хотя бы какого-нибудь общения, он подбирал тему для разговора, но электрики его опередили.
-Спички есть? - спросил Серегу сидевший напротив мужик в синей телогрейке.
Серега не курил, соответственно ответил отрицательно.
- А зачем мы тебя тогда подобрали? - последовал ему следующий вопрос. На него трудно было как-то более менее вразумительно ответить. Да Серега, обидевшись, и не старался этого делать. Впрочем, энергетики и не настаивали. Водитель гнал как угорелый, по сторонам летела снежная пыль, будку бросало на ухабах, и все сидящие в ней дружно подпрыгивали в до потолка. При въезде в поселок машина свернула с дороги и остановилась.
-Станция конечная, - сказал кто-то из темноты, - дальше сам, мы - на базу.
-И на том спасибо, - сказал Серега. - С наступающим вас!
- Ага, и тебя туда же, - мрачно ответили любезные электрики.
         От места, где его высадили Серегу прокуренные новогодние "эльфы" с когтями для лазания по столбам, до общаги с веселой компанией было еще с километра полтора. А на часах без десяти минут 12. Это счет был не в пользу Сереги. Но он был оптимист, и смело зашагал празднику на встречу. На полпути, в тот момент, когда Сергей уже был практически в центре поселка, небо над ним вдруг озарилось яркими разноцветными вспышками, послышались характерные для взрыва петард хлопки, из домов повалил на улицу взбудораженный веселый народ.
        - Ну вот, не успел... - разочаровано произнёс вслух привыкший разговаривать сам с собой Серега. Он остановился посередине проезжей части улицы, запрокинув голову, посмотрел на подсвеченное фейерверками небо.  И в тот момент ему  показалось, что из темной глубины небесного купола вместе с легким снежком ему  на лицо опустился  сам... Новый год, который, как понял Серега, все неправильно встречают! Сидя за обильными столами, в душных помещениях невозможно ощутить всю таинственность момента. От этой мысли ему стало необычайно весело.
- С новым годом, товарищи!!! Э-ге-гей! УР-РА!!- что есть силы прокричал Серега в строну веселящихся жителей поселка, и под хлопки петард и вспышки фейерверков, скрипя свежим снегом  бодро зашагал по центральной улице с обеих сторон которую обступили  засыпанные снегом  и от того казавшиеся необычайно сказочными сосны.
Впрочем, все происходящее вдруг стало для Сереги похожем на скаку. На душе у него было легко и радостно. Он сильно удивился этому состоянию - ведь на тот момент не пил ни рюмки!..
Но после, примкнув к своим друзьям, окунувшись в атмосферу праздничного безумия, Серега - пьяный и сытый, позабыл об этом своем новогоднем откровении и до утра уже не выходил из-за стола, во второй половине ночи кардинально потерявшего свою изначальную привлекательность. Ничто не могло омрачить Сереге праздник, и лишь только пьяный Афганец слегка смущал его своей лиловой шишкой.




Афганец.

          Кстати, об "Афганце". Это был бывший моряк торгового флота. Ему уже было хорошо за тридцать, в деревне он обосновался лет пять назад, женившись на ходившей "в моря" местной жительнице.  Как и все городские пришельцы он был, как говорят у нас в деревне, крученным и неимоверно лживым и хвастливым. А так как его никто в деревне не знал, этим фактом  он воспользовался на всю катушку, приписывая своей биографии совершенно невероятные факты. Рассказывая о себе он сразу заявил, что человек он бывалый, например прошел в свое время в частях спецназа весь Афганистан, был два раза ранен и один раз горел в БТРе. И он действительно, слегка прихрамывал, что как бы косвенно подтверждало его слова. На вопрос - почему не числится в рядах местных ветеранов Афганистана", которых регулярно приглашали на районные торжества, отвечал, что это происходит от того, что  служил он в особо секретных частях и не под своим именем, а под псевдонимом, причем давал подписку о неразглашении, срок которой еще не вышел.
Правда совсем недавно эта его наглая ложь была опровергнута местной жительницей, устроившейся на работу в райвоенкомат. Она, заглянув в списки ветеранов, возмутилась - почему ее земляка Афганца, человека, насквозь израненного душманами, не чествуют в день вывода войск?!! Но когда подняли дело - выяснилось, что Афганец действительно служил, но не в спецназе, а всего лишь стройбате. Да он и сам как-то позабывшись рассказывал о том, как будучи солдатом срочной службы трудился на строительстве БАМа. И многим запомнился его рассказ о том, как он уже после демобилизации купил себе  по дешевке в местном магазине соболью шапку и пальто с песцовым воротником. "Прилетаю я в Артем, а там жара - все в дермонтинчике хотят, а я как крестьянин - весь в соболях", - намеренно занижал свой статус Афганец, в конечном итоге стараясь выглядеть круче, чем есть на самом деле.
Кстати, там на БАМе он  отморозил по-пьянке себе пальцы на ноге, отчего и имел свою "ветеранскую" хромоту.
       Был он весь какой-то искусственный, дерганный, суетливый. Но пронырливый и, в конечном итоге, - удачливый.  Стараясь производить впечатление человека модного и даже приблатненного, имел пристрастие ко всяческим украшавшим его костюм лейбочкам, значкам, пряжкам, к тому, что было модно во времена его юности. Но там он и застрял по всей видимости, так как даже в конце девяностых годов продолжал подшивать штанины джинсов металлическими половинками замков-молний.
Как это часто бывает с людьми ничем не примечательными,  старался выдавить из своей никчемной натуры что-либо экстраординарное. Например первым в деревне начал купаться в проруби. Дом его тещи, у которой он проживал со своею женою, стоял на крайней улице, неподалеку от речки. А этот фкт особенно способствовал зимнему купанию. Замысливший стать первым деревенским моржом Афганец прорубил в  речном льду дырку и в один прекрасный воскресный день после долгого истязаения себя в парилке тещиной бани в одних трусах и валенках вышел во двор. Походил степенно от сарая к дровенику и обратно, зачем-то загнал глубоко в чрку топор, попробовал на прочность штакетины забора, после чего, проделавши пару несложных гимнастических упражнений, легкой трусцой побежал к реке, всячески стараясь, чтобы процесс того, как бывший воин-интернационалист  остужает свое израненное тело увидело как можно большее количество односельчан. За моржом-интернационалистом увязалась бестолковая дворовая собачка, она сопровождала странного беглеца до самой проруби, и когда Афганец сделав страшные глаза погрузился  в воду с головою, собачка вдруг отчаянно завыла, и, схватив  в зубы сброшенные зимнем ныряльщиком трусы, опрометью бросилась домой.
Лепившая на кухне пельмени теща  в просветы морозного окна видела пробежку зятя-спортсмена.  Она только ухмыльнулась ему вслед и горестно покачала головой, типа что с дурака возьмешь.. Но когда собачка вернулась с реки одна, да еще с трусами зятя, теща насторожилась. А вот от того что глупый пес, положив исподнее у порога  принялся выть, теща не на шутку испугалась. В дурном предчувствии она, оставив пельмени, кое-как одевшись, бросилась по заснеженному огороду к реке, стараясь попадать в следы, проделанные в снегу валенками резвого зятя. Застала испуганная женщина мужа своей дочери  как раз в тот момент, когда он, посиневший от холода, в панике хватаясь за нависающие над обрывом ивовые ветви старался выбраться на заснеженный берег реки. Так как руки были заняты, срам свой прикрыть не мог. Да и нечем, собственно, было. Не валенками же.
Теща, увидев  картину под названием "Купание синего моржа", брезгливо плюнула себе под ноги и наделив зятя весьма подходящим к ситуации словом "придурок", зашагала долепливать пельмени.
Между прочим это было не первое банное приключение Афганца. Первое произошло лет шесть до этого, когда его привезла в деревню на так называемые смотрины будущая жена. Афганец, узнав, что в хозяйстве имеется банька, тут же попросил ее для него натопить,  размышляя для себя таким образом:  прослыву заядлым парильщиком - значит мужик крепкий и  жених подходящий. На самом деле он парился всего лишь третий раз в жизни. Пребывая в эйфории  желания понравиться родителям невесты перестарался, наподдавал жару, что чуть не одурел.
За окошком мела февральская метель, народу вокруг - никого.  И Афганец, слышавший о том, что лучший способ остудиться - это нырнуть в снег, выбежал на морозный  простор. Чтобы не светить голым задом в окошко невестиного дома завернул за угол баньки и с разбегу по-молодецки прыгнул в наметенный на огороде сугроб...
Ну откуда Афганцу было знать, что именно в это место его будущая теща выливала всю зиму помои... Соприкосновение разгоряченного тела с припорошенным снежком льдом тридцатисантиметровой толщины, армированным куриными косточками, картофельными очистками, парой консервных банок и прочей ерундой - это вам не шутка! Результатом  крутого пике городского жениха были три  переломанных  ребра и ободранный бок. Уехал из Ильмовки будущий зять весь в бинтах и обиде. Чуть было женитьба не сорвалась, но все обошлось. Хотя на совершенно безвинную в этом казусе тещу Афганец с той поры зуб заимел. Впрочем это у них произошло взаимно.
          После свадьбы молодые жили в городе, но там что-то у них не срослось с работой и жильем они приехали  в деревню. Детей почему-то не было (теща причиной этому считала ныряния в прорубь зятя).
Деревенская жизнь бывшему моряку понравилась. Он так и говорил мужикам: "Сколько я стран перевидал, скольких мест не видывал - от гор Афгана, до притонов Бангкока и фешенебельных гостиниц Ньою-Йорка, а лучше Ильмовки места не встречал"! Мужики согласно кивали - они в Бангкоке не бывали, а притон знали только один - квартиру Коляна Штирлица.

Теща Афганца держала хозяйство и пристрастила к этому зятя. Зять начал дело с присущим для него размахом и с головой окунулся в животноводство. Но быстро остыл, за что получал постоянные втыки от своих крикливых дам. Но иногда все же  приходилось браться за дело. Но как всегда все у него выходило не как у людей.
Одним зимним воскресным утром Афганец попросил жившего через забор Серегу Ворбьева помочь завалить тещиного кабанчика. Одного из тех бывших поросят, что получились в результате скрещивания имевшейся в тещином хозяйстве свиноматки и соседского кабана-производителя. Кстати Серега в том процессе  тоже принимал участие. Не то, чтобы напрямую, просто по-соседски всячески этому способствовал. А дело было так: Афганец получил ото тещи  боевую задачу - срочно доставить изнемогавшей от желания чушке производителя. А принадлежал этот известный на всю деревню резвый кабанчик одному мужику, жившему в конце улицы. До этого  у этого мужика был другой свинский угодник -  ученый, почти цирковой кабан, которого хозяин сам отводил  к "дамам", и ходил с о своим животным по селу, ведя его на поводке как собаку. Я сам однажды видел эту забавную картину:  по центральной улице, не спеша, шла  семейная пара, а впереди нее, на поводке,  словно какой-нибудь сеттер или спаниель, покорно трусил вислоухий  Хрюша.
Но тот кабанчик, видимо перетрудившись в своем благородном деле, издох, и мужик завел другого - здорового кабаняку, но тоже любителя по женской части. И вот его как раз таки и надо было доставить к тещиной свинье.  Задача не простая. Афганец, уговаривая Серегу принять участие в доставке животного, жаловался ему на мать жены: "орет, понимаешь, на меня - когда ты, тунеядец, приведешь кабанчика! Так надрывается,  что я не понял - кому этот хряк нужен больше.
Короче говоря Серега с Афганцем пошли за производителем. А у того видимо был не приёмный день и он поступил со свинскими сватами соответственно по-свински. Сначала дал себя вытащить за калитку, а дальше  заупрямился, будто он был не кабан, а осел. Тянули спереди, пихали сзади - бесполезно. Только борозды от копыт на укатанном машинами снегу...
- Надо за уши тянуть, - подсказал равнодушно наблюдавший за этим процессом хозяин кабана. Стали тянуть за уши -  дело пошло веселее, но пройдя пару метров кабан садился на задние лапы, упирался копытам в снег, пахать который при помощи такого необычного плуга не было ни сил, ни резона.
                Вспотевший Афганец вдруг просветлел лицом, и сказав: "Я щас!", кинулся к тещиному дому. Через пару минут появился из-за его ограды, а в руках его были... детские санки, на которых иногда Афганец возил  фляги с водою.
Серега замысел соседа понял, и когда Афганец в очередной раз потянул кабана за уши, а  тот соответственно приготовился принять сидячую позу, -  ловко подсунул  под свинский зад санки.
В дальнейшем эту картину лучше всего описать такой, какой она предстала случайно проходившей мимо молодой учительнице, только что прошедшей осенью приехавшей в село. Картина была действительно забавной: два уже достаточно взрослых мужика не понятно для чего лихо, со свистом катают по улице в санках, сидящую практически по-человечески толстую свинью. Причем Афганец толкал кабана сзади и держал, чтобы тот не свалился, а Серега, вспомнив детство, запрягся в постромки и волок упряжку что есть мочи, при этом гигикая и крича что-то залихватское типа "Эх, залетные". Учительнице он крикнул "Поберегись"!!!
Но видно  возомнившие себя конями Афганец и Серега перестарались - от перенесенного стресса у кабанчика ничего не получилось, и чушка тещина осталась на тот раз не огуленной. И теще еще раз пришлось договариваться с хозяином кабана. Тот правда долго отказывался, говоря - вы мне его еще на велике покатайте или в кино сводите.

Поэтому в важном процессе  забивания кабана теща Афганца решила подстраховаться, пригласив для забоя еще одного участника, дальнего своего родственника, здоровенного тракториста Петю Завадского.  Петя был двухметровым гигантом, как он помещался в кабине трактора - было загадкой для многих.
И вот когда пришел покладистый и добродушный Петя, на которого, в отличии от соседа Сереги, можно было положиться, теща полюбовавшись на стать нехилого родственничка, отчаянно махнула рукой и сказала: "Да что там - колите сразу двоих кабанчиков!"
Сказано - сделано! Петя вызвался завалить первого кабана сам, без помощников. Ведь не даром он принес для этой цели штык от японской винтовки Арисака, доставшийся в наследство от деда-партизана.
- Вы тут подождите, я потом позову , - пробасил Петя и пригнувшись нырнул в сарайчик. Кабан не долго поверещав, затих. Вскоре вышел Петя довольный и слегка вспотевший:
- Тащите! - сделал широкий жест тракторист.
Серега с Афганцем принялись выволакивать кабана из которого  торчала рукоять  штыка. Но не тут то было, как они не старались, туша не сдвинулась даже на пару сантиметров.
- Что за фигня. - сказал Серега, - чем твоя теща его кормила? И снова схватился за кабаньи ноги. Но опять бесполезно -только обломал каблуки на любимых берцах.
Когда подошел  отлучившийся по нужде Петя -  потащили втроем, кабан поддался. Но тогда же и выяснилось, что причиной неподвижности убиенного животного было то, что силач Петр со всей дури пронзил его своим орудием насквозь, пришпилив штыком к деревянному полу, словно бабочку иголкой...
После  дело пошло веселее. Через часок управились. Пришло время колоть другого. Но тут Петиной жене не ко времени приспичило рожать - об этом известила прибежавшая его старшая дочка. Петя ушел.  Но кому теперь колоть? Подобного опыта не было ни у кого. Серега, как пацифист и сторонник партии зеленых отказался это делать наотрез. Пару раз проходившая мимо теща уже сказала - ну и че тяните? И тогда Афганец  решился на поступок. "Душманов колол, этого что ли не завалю? - сказал он отрешенно глядя в одну точку то ли самому себе, то ли Сереге, хотя уже знал, что его давно  поймали на обмане, но он был человеком упрямым и не сдавался, в своем вранье шел до конца.  "Нас в спецназе и не такому учили, -  продолжал врать Афганец, подбадривая себя, и так сжал швайку, что костяшки руки побелели, а лицо окаменело. Серега даже начал сомневаться - а может действительно засекреченный спецназовец?
         Понятное дело, что спецназа в стройбате нет, поэтому возились с кабаном долго, и сами устали и животное измучили. Кое как управились, оглохнув от поросячьего визга и визга пару  раз прибегавших из дома афганцевских дам, возмущенных затяжным процессом умерщвления Борьки. Затихшего кабана уложили на подмостки на чурках, а сами решили залить стресс стопариком. К тому же дамы уже пожарили мясца с ливером. На стопарике остановиться трудно, и когда теща и жена Афганца вытолкали  разомлевших и разговорившихся в тепле мужиков на улицу, те к своему удивлению не обнаружили  на "операционном столе своего "пациента". А заметили его в конце огорода, куда вела проделанная кабаном в снегу глубокая траншея с тянувшимся по ней кровавым следом. Бросились в погоню. Заколотый кабан проявил необычайную прыткость для подобного состояния. Он подымая снежные фонтаны прыгал по заснеженным вспаханным грядкам словно антилопа. С трудом загнали его во двор. Кабан метался по нему ,сметая все на своем пути, не желая заходить в дверцу сараюшки. Афганец прикрывал своим телом калитку на огород. И когда после того как Серега в падении же сумел схватить кабана за заднюю лапу, тот вырвался и со стремительностью и мощью танка Т-34 бросился на Афганца, понимая что на грядках, примыкавших к речной долине его ждет спасительный простор.  Афганец заметался от столбика к столбику, но защищаемые ворота не бросил. В отчаянном броске кабан Афганцу между ног и сшиб "вратаря" вместе с калиткой. Причем Афганец оказался оседлавшим кабанью спину, к тому же еще  задом наперед.
Как рассказывал Серега, Афганец скакал на кабане абсолютно не выражая ни радости, ни печали от этого процесса. Уставший от борьбы, вялый и поникший он с томскою смотрел со свинской спины на удаляющийся тещин дом. Кабан, доскакав до огородной изгороди, издох, а Афганец свалился еще раньше - на середине огорода.
          После этого Афганец предъявил  женской половине своей семьи ультиматум - или я или свиньи! Оказалось, что позорная поездка на непредназначенном для кавалерийских упражнений животном была не единственным уроном, нанесенным ему в "битве за тещину свинину". Во время того как он пытался лишить жизни Борьку этот самый Борька лягнул своим железным копытом Афганца в пах и что-то ему там здорово повредил.
- Специально метил, гад! Припомнил, падла, как я его в бочку загонял, когда его Маодзедун кастрировал, - говорил Афганец сочувствующим его горю мужикам, - Вот и решил мне отомстить тем же!
          Афганец, воспылавший ненавистью ко всему свинскому поголовью, настаивал на семейном совете на том, что нужно разводить овец, и что у него на родине в Шкотовском районе все сельские держат чуть ли не целые отары этих замечательных представителей отряда непарнокопытных. Не знаю как он уговорил своих женщин, видимо из-за уважения к его ранению  те согласились, и уже весною Афганец, наняв какого-то мужика на грузовике, смотался на родину и привез оттуда пять овец и двух баранов, один из которых сбежал на третий день и поиски его ни к чему не привели.
А осенью этот баран чуть не свел с ума трех заезжих охотников, которые, страдая от сильного бодуна, плыли на своей резиновой лодке вниз по реке, выцеливая уток на вечерней зорьке. Но когда вместо уток  в сумерках угасающего дня из камышей появился этот самый баран - весь в репехах, худой и страшный, с повисшими на рогах невесть откуда на них взявшихся женскими трусами, и почуяв людей, жалобно и тоскливо заблеял - охотники потеряли дар речи. А один даже перекрестился, хотя и был до той поры убежденным атеистом. Он потом рассказывал, что в тот момент был на сто процентов уверен, что повстречал самого водяного, и испугался так, что забыл про ружье. Да и было чего испугаться - в этих берегах животных крупнее ондатры отродясь не водилось.
Сбежавшего от Афганца барана встречали в различных местах окрестностей Ильмовки еще несколько раз, и вид его по рассказам очевидцев был действительно ужасен. А вот убили ли это свободолюбивое животное охотники или  же он сам ушел туда, где к баранам относятся более благосклонно - не известно, во всяком случае спустя некоторое время баран людей на речке пугать перестал.
А овец  Афганец весе-же развел. И в таком большом количестве, что они своим блеянием и пронырливостью вскоре измучили всех жителей Ильмовки. Но еще больше их не возлюбила заведующая картофельным током баба Зина, так как эти паскудные животные всегда находили дырку в ограждавшем ток заборе и, забравшись на картофельный бурт, словно горные бараны блеяли с высоты. Нагло поглядывая на ошалевших от такого вероломства людей, они со скоростью электрической мясорубки  перемалывали своими челюстями сочные клубни. Афганец в такие дни своих овец не кормил. Но пару раз вызывался  за овечий беспредел на заседание административной комиссии. Некоторое время после этого он держал овец в загоне, а потом они снова заполоняли улицы Ильмовки. Я как-то наблюдал забавный эпизод: слишком энергичный вожак от избытка тестостерона бодавший брошенное студентами ведро,  поддел его на рога. Ведро сползло барану на морду, и снять его глупое животное уже не могло. Овцы, увидев барана в костюме средневекового пса-рыцаря, этот маскарад не поняли и вожака в железноголовом существе не признали, а когда вожак на слух бросился к своим дамам -те в ужасе шарахнулись в строну. Так они и бегали весь день по селу - впереди  ошалевшее от долгого преследования  стадо, а за ними, собственно, баран, чье призывное блеяние вследствие резонирования оцинкованного железа приобретало довольно таки жуткое звучание.
        Этот  инцидент был последней каплей в чаше терпения Афганцевской тещи, в конец уже уставшей от этих беспокойных и шумных животных.  Теперь уже она поставила вопрос ребром, и вскоре после этого семейное хозяйство Афганца снова приобрело исключительно свиноводческое направление.






Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.


Впрочем это и не удивительно. Тогда в селе многие держали хозяйство. И лишь закадычные друзья Серега Воробьев с Васей Лысюком хозяйством не обзаводились. Да им и нельзя было. Так как это могло быть чревато как для хозяйства, так и для самих хозяев. Слишком кипучими были их натуры. Вследствие чего они не раз подвергали свои жизни серьезному риску.
Первый случай был когда еще будучи неженатыми они возвращались из общежития , ночь в котором была проведена в компании студенток-практиканток. Друзья шли по предутренней улице изнемогая от жажды, вызванной известным недугом под народным названием бодун. На их беду источника живительной влаги нигде не попадалось. Единственный в деревне колодец находился далеко в стороне, так же как и  улица с колонками. Правда по обочинам дороги кое-где напротив дворов жителей стояли двухсотлитровые бочки, которые периодически наполнял водой местный тракторист-водовоз.  происходило это три раза в неделю и накануне описываемого мной события воду не возили. Да и редко эти емкости были наполнены, так как хозяева старались переносить воду во двор.
С надеждой заблудившихся в пустыне бедуинов друзья то и дело заглядывали в прикрытые деревянными щитами жерла бочек, но тщетно - они практически все были пустые и только предательски громыхали своими железными боками, нарушая чуткий сон местных собак. Но улица была длинной, а друзья настойчивые, и вот их упорство было вознаграждено - наверное в пятнадцатой бочке, на самом ее дне, отражала сереющее небо заветная влага. Набрать воду было нечем, ладонью не зачерпнешь... Можно было бы бочку просто наклонить, но зачем друзьям легкие пути! Решение плохо соображавшими после бессонной ночи друзьями было принято более оригинальное. Серега, перегнувшись через край бочки, скользнул в ее темную глубину, Вася держал его за ноги.  Упершись  в  дно железной емкости руками и согнув в напряжении локти, Серега принялся  всасывающими движениями губ, словно лось из ручья,  "сербать", как говорят у нас, пахнущую ржавчиной,  изобилующую шустрыми личинками комаров, теплую воду. Вася терпеливо ждал своей очереди.
Но в это время, мигая в полумраке огоньком цигарки, вышел к калитке поднявшийся ни свет ни заря хозяин бочки - здоровенный и злой дядька-комбайнер. Вася, боясь быть застигнутым во время  не совсем приличного занятия, инстинктивно присел, оставив ноги друга в свободном состоянии. Друг тут же окунулся с головой - пей не хочу.  Но пить, упершись макушкой в железное дно, было, мягко говоря, не совсем удобно - вода сама лилась, но не только в рот, а в ноздри и уши.
Короче говоря, Серега спокойно мог бы и захлебнуться, (да в принципе он уже начал это делать) если бы бочка не упала, потеряв равновесие от судорожных телодвижений, производимых внутри любителем экстремального утоления жажды.
Хозяин бочки, услышав шум ее падения и еще какое-то непонятное фырканье, решил, что это собаки. А он их не любил. Своей могучей рукой из лежавшей у калитки кучи гравия комбайнер выбрал довольно таки увесистый булыжник и со всей силы швырнул его на шум. На беду Сереги  он оказался достаточно метким. Поэтому затаившийся в коварном сосуде, прислонившийся  к его прохладному боку головой Серега получил в довесок к  к полным ушам и ноздрям воды еще и сотрясение мозга средней тяжести.
Но Серега хоть был в укрытии. Вася же попал под обстрел комбайнера, находясь на открытой местности. Меткий мужик, прозванный друзьями в последствии Ворошиловским стрелком, хоть и услышал приглушенный вскрик после своего первого броска, не поверил в способность местных собак материться и поэтому сделал контрольный бросок. И опять, зараза, попал. Теперь уже в Васю.  В область между поясницей и обратной стороной коленок. Хорошо, что туда, попал бы в голову - вообще мог  погубить парня, так и не успевшего как следует напиться напоследок...


Еще одним смертельным трюком друзей была их ночная поездка на мотоцикле Серегиного двоюродного брата.  Брат, переживавший за сохранность свое железного коня, не доверил самостоятельную поездку имевших не очень хорошую репутацию парням - сел с ними третьим. Разместились почти с комфортом, а что - дело привычное! За рулем был Серега. Он погнал на выезд из села, в поля. Было весело. Ветер сдувал духоту. В низинах было даже холодно и там острее пахло сеном и цветущей ромашкой. Луч света от фары рассекал темноту июльской ночи, манящей своей таинственностью и зовущей вдаль...
Резкий поворот у моста через канал был придуман каким-то строившим  осушительную систему мелиоратором-вредителем... Короче говоря, собственно по мосту троица проехала всего метра полтора. Остальная траектория их движения пролегала по воздуху. Наверное от того, что скорость была приличная, мотоциклисты перелетели неширокий канал, совершив ночной полет над водной гладью...
Не лишенный лиризма Серега так затем рассказывал  продолжение этой истории: "Я очнулся и не сразу понял в чем дело. Лежу на невысокой траве откоса, надо мною утыканный  блестками звезд черный бархат неба,  комарики летают, сверчок где-то рядом стрекочет... Приподнялся на локте, смотрю - кусты у воды, листва на них застыла, не колыхнется. Все  умиротворяюще красиво и спокойно - как у Гоголя: "Тиха украинская ночь...".
От избытка нахлынувших чувств я  хотел было даже запеть свою любимую песню "Ой ты, ночка луговая, сенокосная пора…". Но внезапно вспомнил все, что только что произошло, и холодок по спине пробежал... Ощупал себя - руги-ноги целы, вроде бы все шевелится. Голова только слегка гудит, словно электрический трансформатор, и начало подташнивать. Блин, это же я только что над смертью своей пролетел...
И вот тогда я вспомнил другого классика отечественной литературы - Николая Островского, точнее отрывок из его произведения "Как закалялась сталь". Помните: "Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы..."  Вот вспомнил же! Хотя получил в свое время за этот отрывок двойку.  А ведь какие красивые и правильные слова!
Но после литературных фрагментов в мою контуженную голову пронзал вопрос, - А где же друзья моей беспечной юности? Что сними стало после этого  ночного полета над бездной?!!
Не успел я испугаться за судьбу друга Васи и братана Николая, как совсем рядом что-то забулькало, и из зарослей рогоза, которым густо порос берег канала, показалась испачканная в иле лохматая Васина голова. Вася жизнерадостно улыбался и его белые зубы сверкали в неярком свете растущей луны.
Дольше всех искали двоюродного братана. Так как он сидел сзади, на багажнике, то "десантировался" первым и совершил, в отличие от нас с Васей, приводнение. От удара  головой о воду растерялся и, пугая лягушек и уснувших ондатр, куда-то поплыл вдоль  неглубокого искусственного водоема,  пока не уперся в заросли лозняка. На помощь не звал, так как почему-то был уверен, что один.
Когда братана отыскали и привели к месту общего сбора, он только скрипнул зубами, когда его спросили о самочувствии, а затем долго, словно кавалерист у погибшего коня, опустив голову стоял над лежавшим вверх колесами полузатопленным искореженным  мотоциклом. А когда он поднял голову к звездам, я увидел, как в его казалось навсегда округлившихся глазах застыла вселенская скорбь.
Переднее колесо поверженной мотоциклетки еще продолжало вращаться...
Не пейте за рулем, мужики, - как правило так заканчивал этот свой рассказ Серега, - жизнь надо прожить так... Ну, вы сами знаете"...
По всей видимости любые виды транспорта были противопоказаны моим друзьям. Но, не смотря на это, друзья обожали путешествия.
             Как то закадычный  деревенский дружок Васи и Сереги Гена Болтенко по кличке Болт, осевший после службы в армии где-то - толи в Черниговском,  то ли в Спасском районе, решил жениться. Но известил о своем бракосочетании  поздно.
Пропустить деревенскую свадьбу - это лишить себя массы всевозможных, по большей части приятных, впечатлений. Серега с Васей, как только узнали о том, что Гена Болт с нетерпением ждет их для того, чтобы в совместном празднестве отметить факт своего бракосочетания, тут же  решили отправились в путь.
В предвкушении своего безудержного веселья по поводу скоропостижной  кончины холостяцкой жизни друга они не тратили на сборы много времени. Через полчаса оба были готовы. Для поездки на станцию ими был "зафрактован" проезжавший мимо остановки на своем самодельном мотоцикле  местный  мужик, носивший две клички - Кулибин или же Самоделкин,  а в миру Гена Сидоренко.  Самоделкин покорно и с довольно приличной для самодельного драндулета скоростью доставил друзей по месту назначения.  так как днище в деревянной колоски в которой разместился Вася  присутствовало лишь наполовину. ему всю дорогу приходилось машинально тормозить ногою  на поворотах.
в надежде успеть на проходящий кинулись в кассу вокзала но там их ждало разочарование - поезд прошел несколькими минутами ранее а на следующий билетов  не было. Даже в общий вагон. Но разве подобные препятствия могли остановить моих героев! В критические минуты, когда решается судьба того или иного мероприятия, пусть даже такого невинного, как поездка на свадьбу, мозг работает в удвоенном режиме. И вот взор обряженных в праздничные одежды друганов упал на стоявший на третьем или четвертом станционном пути состав с пустыми полувагонами из-под угля (локомотив как раз находился в той стороне состава, в которую, собственно, собирались отправиться друзья). Прикупив в станционном магазине три бутылки портвейна, Вася и Серега стремительным броском достигли состава и решительно перевалились за железный борт первого попавшегося полувагона, не задумываясь ни на минуту о последствиях путешествия в этом железнодорожном "кабриолете".  Не усели они проделать  свой несложный трюк железнодорожных "зайцев", как состав лязгнул буферами - бутыли в сетчатой авоське отозвались веселым  перезвоном. поезд к всеобщему удовлетворению его нежданных пассажиров совершил еще пару нервных толчков и медленно  тронулся в нужном направлении, постепенно набирая скорость.
Был разгар лета, полуденное солнце слепило глаза, от  рифленых металлических бортов несло жаром, но врывавшийся в пространство полувагона ветер освежал как мог вагонных сидельцев. Гулявшими по углам завихрениями их периодически осыпало мелкой угольной пылью, но с помощью портвейна друзья старались сделать свой необычный вояж как можно более комфортным. Правда портвейн быстро закончился.  Уже ближе к вечеру,  утомленные мешавшими плодотворному общению тряской и сумасшедшим грохотом,  друзья стояли, вцепившись в железные борта вагона и молча, с затаенной грустью, присущей всем странникам, смотрели вдаль. Мимо них проплывали поля, перелески, железнодорожные переезды и прочие детали встречавшегося на пути окрестного ландшафта. Но вот они  заметили впереди приближающиеся знакомые очертания станции, на которой им необходимо было сойти. Пришлось оперативно собирать все свои вещи - в Васин дипломат были аккуратно сложены три пустые бутылки из-под портвейна. Но состав, приближаясь к станции, и не думал сбавлять скорость у этого, как оказалось, незначительного для него  железнодорожного пункта. Колеса весело стучали и прохладный, усиленный скоростью  движения состава вечерний ветерок холодил спины. Стоп-крана в полувагоне не было. Проводника тоже. И тогда Серега с Васей к великому отчаянию своему поняли, что  путешествие  их будет продолжено помимо  воли самих путешественников...
С тоской  в глазах проводили они пробежавшее мимо здание вокзала и еще примерно с час тряслись в опостылевшем полувагоне до узловой станции, где и сошли уже в темноте, уставшие до полусмерти от отсутствия  минимальных удобств.  Полтора часа было потрачено на ожидание автобуса и собственно поездки на нем до поворота с трассы к селу, откуда километра  два пришлойсь пройти пешком.
Так что когда покрытые угольной и дорожной пылью друзья в походном порядке вошли в притихший населенный пункт  - свадьба в местной столовой была уже в своей последней  фазе - фазе окончательного затухания, а  гости сельского праздника находились в состоянии бойцов стрелкового батальона, отбивших за день четыре вражеские атаки - в живых оставалась только треть изначального состава.  А те, кто из них еще способен был держать в руках застольное оружие, были изрядно повреждены местной самогонкой, обладавшей значительной убойной силой,  практически не измеримой в тротиловом эквиваленте... Со столов убирали вилки и тарелки, раненых и контуженных самогонкой разводили по местным "лазаретам". Рачительный тесть гены болта терпеливо сливал в двухлитровую банку остатки спиртного из недопитых бутылок, косо поглядывая на окопавшуюся в торце свадебного стола тесную компанию в количестве полувзвода, которая держалась ни смотря ни начто и даже пыталась исполнять какую-то лишенную мотива песню, вдохновлявшую на дальнейший бой с зеленым змием.
Явившихся из темноты окрестных полей чумазых друганов никто не знал, и в ответ на претензию нежданных гостей на участие в празднике им для профилактики  уже хотели дать в морду. и дали бы - а какая свадьба без  драки? Но тут вовремя подоспели жених с невестой. Гена был добрым человеком и искренне обрадовался  друзьям детства. Так как за время долгого свадебного гуляния жених почти не ел и не пил, а только лишь целовал свою избранницу под сумасшедшие крики "Горько!", он на сон грядущий тяпнул с пришельцами довольно таки изрядно и его сильно захмелевшего вскоре увела повязанная  на старинный лад платочком новоиспеченная жена.
но вот стук тарелок и заунывные песнопения окончательно стихли. на небе  стали гаснуть звезды а в близлежащей рощице робко защебетали просыпающиеся птицы. Не уступавшая в доброте зятю теща Гены быстро разрешила проблему ночлега узников полувагона, выделив  им спальное место изначально предназначавшееся молодоженам (не знаю почему, но молодым неожиданно поменяли их брачное ложе).  Новые простыни, пододеяльник и наволочки были только три дня назад куплены в местном районном универмаге. впрочем измученные поездкой и сраженные лошадиной дозой местного алкогольного  напитка путники не оценили по достоинству щедрость подарка  доброй мамы невесты. сон убил  их сознание в течение нескольких секунд после того как их бренные тела соприкоснулись с поверхностью кровати....
Утром  добрая теща Гены увидев то, что стало с белоснежными простынями и не менее белоснежными наволочками после того как на них переспали любители путешествия в угольной пыли, подрастеряла часть своей доброты, вполне возможно, что навсегда...
Но друганов на месте их позора не было - они уже похмелялись в  компании общительных Гениных родственников. Так как был второй день свадьбы, во время которого все ее участники с раннего утра поправив свое здоровье пребывали в самом благостном состоянии, отчего гулянка получилась еще лучше, чем в первый день! И не смотря на казус с осквернением постели беспечная родня и односельчане Гены приняли Серегу с Васей  как родных. Чуть ли не женили следом за Геной на местных веселых красавицах, и не хотели отпускать домой.


Глава 3
А эта свадьба, свадьба...
Вообще, деревенская свадьба - это незабываемое и весьма колоритное зрелище. Она давно уже растеряла свои этнографические свойства и многие ее обряды уже носили исключительно формальный характер, но энергия  подзагулявшей на лоне природы тружеников полей и ферм местных жителей сохранилось в полной мере с времен их трудолюбивых предков. Иногда свадьба в селе приобретает свой особый колорит когда деревенская молодежь  берет в жены или женится на городских., а свадьба в целях экономии проводится все-же в деревне.
Я не раз наблюдал, как приехавшая заранее городская родня (как правило не очень многочисленная), разместившись в столовой с ужасом наблюдает - как парами, небольшими группами и в одиночку зал для гуляния наполняет не торопящаяся родня деревенская:
- Уже и сесть негде, а они все идут и идут...
Ну трудно им понять, что в селе половина населения, хоть каким-то боком, но родня.
Впрочем, после того, как свадьба, исчерпав  положенные по традициям обряды переходит в фазу плохо управляемой гулянки, грани между родней стираются. Но бывает что некоторые малопьющие городские дамы продолжают недовольно коситься в сторону уж очень шумной деревенской родни, которые могут заглушить своим неистовым пением какой-нибудь украинской песни даже музыку из мощных колонок.
Раздражает городскую родню и бесконечные попытки украсть невесту, ее туфлю, занять место молодых с последующим выкупом. Причем начинается это чуть ли не с того момента, когда чета новобрачных еще не успела сесть за свадебный стол.
На моей памяти был случай, когда во время свадебного гуляния некий дюжий молодец схватил невесту на руки и побежал с ней из помещения столовой, но на пороге не выдержал веса молодой, запнулся и уронил ее в лужу. Парня этого затем  на задворках столовой долго били друзья невесты, но он был здоровый, крепко стоял на ногах и отбивался как мог. А когда ему на подмогу прибежали родственники со стороны мужа, то в завязавшейся драке участвовал даже жених, который затем до конца свадьбы прикрывал галстуком пятно крови на белоснежной сорочке. И распухший нос новобрачного  придавал ему особенной лихости. Все участники драки померились до такой степени, что лезли друг к другу целоваться.
Как-то на одной из свадеб городская родня оказалась не очень хорошей по причине причастности большинства ее представителей к миру криминала. Впрочем, и со стороны деревенской родни ребята оказались не из  тех кто был всегда в ладах с законом. Подобное тянется к подобному. Вот там драка намечалась грандиозной. Был среди городских весьма колоритный персонаж, таких в народе завут "Расписной" - на этом крупном детине от куполов, крестов и прочих шедевров изобразительного искусства тюремных умельцев, не оставалось чистого места на теле.
Когда этот "расписной" в порыве бурного веселья решил продолжить свой танец на столе и в процессе  своего дикого танца снял с себя футболку - все ахнули: на потной спине было столько куполов...
А человеку, нанятому снимать эту свадьбу на видео, приятель "Расписного" - мрачный и страшный человек молча двинул кулаком в объектив, чуть не выдавив глаз оператору видоискателем. Оператор обиделся и его еле уговорили снять веселье до конца. А конец складывался многообещающим: если на гулянке много "крутых" - конфликт между ними неизбежен. И он возник после того, как «расписной", который кроме диких танцев в остальном вел себя прилично, вежливо попросил кого-то из молодежного крыла родни невесты не орать так громко. Расписного в ответ  не долго думая  послали. А это уже серьезно... Такие люди, таких вещей не прощают...
Волею случая я оказался рядом с оскорбленным до глубины души "авторитетом". Я видел как побелели его глаза и как он своей синей от наколок ругой крепко зажал в руке стальную вилку, и медленно, чтобы никто не заметил, сунул ее в карман. После чего зал опустел в несколько минут - все ушли на битву. Но женщины подняли такой вой и визг, что бойцы, готовые не на шутку пустить друг другу кровя, просто не смогли работать в такой нервной обстановке. Так что вилка "расписному" пригодилась только по ее изначальному предназначению. Кстати, на этой свадьбе невесту не воровали. Наворовались что ли?
А вот был забавный случай, когда украденную невесту на время закрыли в какой-то подсобке. Начался выкуп. Свидетель с женихом выполнили все просьбы похитителей, и пришло время освободить молодую из плена. Но в суете похищения был утерян ключ от довольно таки увесистого замка. Пауза в торжестве получилась не маленькой. "Болгарок" тогда еще не было, ломом не взять. Решил все  местный родственник жениха, принесший из дома пилу «Дружба» и выпиливший в двери дыру, через которую и вытащили невесту с размазанной на лице косметикой - она вдоволь наплакалась в своей "темнице", по которой бегали крысы.
По поводу этого казуса одна из старших родственниц невесты сказала, что этот эпизод - пустяк, вот когда она выходила замуж, а сельсовет, где проходила регистрация, был в соседнем селе, то молодых повезли на единственном имевшимся в Ильмовке легковом автомобиле - совхозном газике ("козлике"). А так как желающих поприсутствовать на торжественной церемонии оказалось немало, то в "козлик" набилось очень много народу, включая  двух гармонистов.
Молодые сидели на переднем сидении. Причем невеста была на коленях у жениха. А дороги тогда представляли собой череду глубоких и неглубоких ям. Водитель "газика", принявший на грудь наравне со всеми участниками веселья, эти ямы  игнорировал, и свадебную процессию встряхивало так, что было слышно - как у всех дружно екают селезенки.
И вот, на очередной яме, жених не удержал невесту, и она, взлетев к брезентовой крыше  деревенского вездехода,  всей своей массой пропечаталась головой в поддерживающую брезент металлическую раму.
Короче говоря, перед проводившей торжество работницей сельсовета невеста стояла довольно в живописном виде: забрызганное грязью, запыленное платье и огромная лиловая шишка между глаз. Этой шишкой она "отсвечивала" и все последующее время, приводя в восторг местных шутников.
            А один пенсионер, услышав историю о старых автомобилях  вспомнил случай, когда он, будучи молодым водителем, ехал на полуторке по той же злополучной дороге, и чуть ли не на том же на ухабе пробил головой прогнивший брезентовый верх кабины.
- Туда голова то вылезла, а обратно - нет, - вспоминал ветеран шоферского дела. - Вот и еду: солнышко светит, птички поют, обзор хороший - далеко кругом видать. Но че мне природу то рассматривать, мне рулить надо или остановиться хотя бы, а не могу... До рычага переключения передач не дотянуться -  еле достал баранку. Так и рулил - голова над кабиной, словно башня у танка, а туловище внутри. Ехал, пока моя полуторка через с пол километра  в дерево не уперлась...
Бывал я на одной интересной свадьбе, которую устраивал для своего сына  директора совхоза. Он для пущего "эффекту" пригласил в качестве почетного гостя начальника районного отдела культуры - бывшего тенора какой-то областной филармонии, кучерявого брюнета за 50,  по умению извлекать самые высокие ноты способного соперничать с самим Иваном Козловским, а величине своего "резонатора" не уступавшего знаменитому Владимиру Штоклову. Этот кучерявый полный брюнет оказался здесь, на окраине нашей большой страны, после разразившегося скандала с воровством вверенного филармонии имущества.
Директор, будучи на культурных мероприятиях районного масштаба, был очарован голосом этого весьма общительного человека и решил что его шикарное пение будет сюрпризом для гостей. Но начальник отдела культуры, оказавшись за свадебным столом, быстро перезнакомился со всеми гостями, рассказал пару еврейских анекдотов и так приналег на деревенские наливки и домашнюю сметану, что через полчаса своего пребывания на свадьбе петь был уже не в состоянии, он только танцевал, причем, не смотря на звучавшие мелодии - исключительно цыганочку, а в завершении всего уснул за столом, в соответствии с классикой жанра, пристроив свою курчавую голову в тарелку с холодцом.
Другое дело - местный гармонист! Он пил и играл одновременно на протяжении всей свадьбы, и когда его, уже не стоявшего на ногах,  увели в детскую комнату и уложили на кровать, он все равно продолжал играть, уставив  бессмысленный взгляд  в потолок и  просунув между прутьев металлической спинки кровати свои ноги, обутые в кирзовые сапоги 44 размера.
Если директор не смог поразить гостей пением филармонического тенора, то ,спустя годы, это удалось сделать гостям со стороны невесты на свадьбе, устроенной местным ильмовским фермером Николаем Федорчуком. Его сын, учившийся в сельхоз академии, брал в жены городскую девицу, свадьба была молодежная, и бывшая совхозная столовая. где проходило торжество, была заполнена развязными молодыми людьми, в основном друзьями со стороны невесты. Молодые люди вели себя достаточно непринужденно, и  сельская родня только и успевала дивиться  выходкам городских. Но что окончательно "убило" местную родню жениха, уже успевшую спеть под баян "По тропинкам твоим позаброшенным" и "Вреники", так это когда в качестве подарка молодым, ну и всем присутствовавшим в зале, вышла на "танцпол" свидетельница, худенькая, на первый взгляд невзрачная девица.  И вот под томное пение Барбары Стрейзант она вдруг начала выделывать такое... У местных мужиков челюсти отвисли до такой степени, что  у некоторых потекла слюна, как у бульдогов. А один так и замер с поднесённой ко рту вилкой с  куском колбасы, пока  раздраженная его жена не помогла направить эту вилку по назначению. Местный фотограф тут же "расстрелял" все 36 кадров дефицитной цветной пленки, которой был заряжен его "Зенит", а потому  сидел грустный, так как все наиболее интересное было в самом конце...
Как всегда ироничный Евгений Полищук сказал, что после такого номера помещение столовки во чтобы то ни стало надо окропить святой водой.

Второй день.
Из всего свадебного торжества мне больше всего нравится второй день гуляния. Раньше его основной приметой было перекрытие дороги шумной толпой изрядно похмелившихся гостей с качанием проезжающих мимо водителей, которые редко радовались подобным буйным проявлениям, но терпеливо сносили  обряд и от положенной при этом рюмки водки не всегда отказывались. В детстве меня сильно пугало хождение по сельским  улицам "цыган", с их грабительскими набегами на курятники мирных селян.
Но вот,  уже ближе к нашему времени, когда люди сделались более злобными, эти неоднозначные мероприятия стали чреваты серьезными осложнениями. Перекрывая дорогу можно нарваться на людей с бейсбольными битами в багажнике, да и пить за рулем мало кто отваживался, а факт воровства курицы вполне мог повлечь за собой локальный конфликт по масштабам чуть поменьше арабо-израильской войны.
Но вот что осталось неизменным - так это катание тещи и свекра.  Или же тестя и свекрови - честно говоря, я не знаю - кого именно должны катать. Хотя и этот процесс, ввиду не всегда адекватного состояния его участников, порой приобретает экстремальные формы. Дело в том, что обязательным финалом этого катания (а оно должно производиться посредством предметов, совершенно не предполагающих комфорт для пассажиров),  является обязательное выбрасывание как считается уже не угодных никому стариков "на свалку". Куда и как выбросят родителей молодых - все зависит от фантазии "коней", которых  в процессе катания периодически поят специально выделенные для этих целей люди и отнюдь не ключевой водой.
Был случай, когда только что оправившегося от полученной в автомобильной аварии серьезной травмы головы тестя, пьяные "кони" уронили в глубокую канаву, и тесть очень сильно ударился  плохо зажившей головой о бетонную опалубку моста. На удивление всё для  тестя обошлось благополучно. Но до конца гуляния он сидел за столом, словно герой гражданской воны Щорс в знаменитой песне  - "голова обвязана, кровь на рукаве". Сверкая трезвыми и злыми глазами на разгулявшихся гостей
Своим  необычным для свадьбы видом раненый папа невесты очень сильно смущал одного родственника со стороны жениха, который долго всматривался пьяными глазами  на трезвого и сурового тестя, а затем воскликнул громко, обращаясь ко всем сразу с нескрываемыми нотками разочарования: "Не, я не понял, а что, драка уже была?!!"
Кстати, с той поры, как уронили тестя,  в этой большой семье родителей на свадьбах сейчас катают исключительно в мотоциклетных шлемах.

"Цыгане" на деревенских свадьбах тоже изменились, из агрессивных похитителей кур они трансформировались в эдаких веселых и придурковатых участников шествия - некого симбиоза из первомайской демонстрации …... бразильского карнавала, но с российской убогостью. Непременным в этих языческих "карнавалах" является использованием в  костюмах фаллических символов. Кстати, я заметил, что в этом деле, как правило, преуспевают дамы, в основном пред пенсионного возраста. Чего только они ради хохмы не привешивают себе между ног - от традиционных кукурузы или  морковки с картофельными клубнями, до пивных банок и пустых флаконов из-под шампуня.  Особенный фурор произвела привязанная к поясу одной весьма упитанной тети декоративная тыква, сантиметров 60 длиною.
Очень часто второй день  свадьбы в деревне проводят на открытом воздухе. Где-нибудь за домом, в неизменном для всех украинских жилищ саду, среди  деревьев, заранее строятся длинные столы с навесом или же без него. Это очень, скажу вам, удобно. Любой изрядно "набравшийся" гость далеко из-за стола может не уходить. Ему достаточно перебраться на несколько метров в сторону и подремать на травке.
Помню как на одной из свадеб долго клевавший носом за столом маленький и худой, словно высохший от прожитых годов дедушка невесты, опрокинул очередную поднесенную ему рюмку и сам опрокинулся навзничь,  не издав при этом ни звука. Упав спиной на траву, он моментально уснул сном младенца,  раскинув широко руки с зажатыми в одной – рюмкой, а в другой  - вилкой. Дедушку не трогали, а только бережно убрали с лавки его обутые в потрепанные клетчатые тапочки ноги, а после, стараясь не потревожить сон "аксакала", аккуратно обходили бездвижное, храпящее на все лады тело.
Дедушка поспал с пол часика, а проснувшись, активно работая локтями, протиснулся между сидящими на лавке гостями. Добравшись до стола протрезвевшей дед обвел всех подозрительным взглядом и, увидав гармониста, сказал уставшему от бесконечного музицирования труженику мехов и клавиш: "А шо ты, бисова душа, сыдышь я кой сыч зажурывшись,?! А ну потягны свой инстрУмент! Хай музЫка грае»!  И не дожидаясь музыкального сопровождения, запел тонким дребезжащим голосом свою любимую песню "Зэлэный дубочок на яр похилывся", левой рукой обняв за полное плечо соседку по столу - пьяную тетю жениха. Правой рукой выспавшийся дедушка по-хозяйски схватил тетю за ее необъятную грудь. Тетя несколько минут в упор смотрела на наглого деда своими мутными на выкате глазами, но ничего не сказала, а вдруг заорала бархатным контральто наперекор подхваченной гармонистом мелодии: "Листья желтые над городом кружатся»!..
Обычно  гуляние в саду затягивается далеко за полночь и в этот момент к тем, кто еще не успел напиться, подтягиваются те, кто уже успел  проспаться. Бывали случаи, когда второй день свадьбы практически без перерыва переходил в третий. Нормальному человеку трудно выдержать такие нагрузки, но всегда были и есть закаленные бойцы, для которых досидеть до рассвета в тиши и благоухании летнего сада под мелькание мотыльков над подвешенными потолку навеса лампочками - одно удовольствие. Хотя о какой тишине я говорю, как правило эти посиделки сопровождаются хоровым пением, не только заставляющее стыдливо умолкнуть сверчков в огородной траве, но и испугать далеких лягушек на заболоченных берегах Ильмовки.
Это " народное хоровое пение" очень сильно мешает молодежи, которая наконец то устав от альтернативных танцев под магнитофон, устроенных у веранды, с наибольшей пользой для себя старается использовать короткую летнюю ночь, таящую в себе массу приятных неожиданностей. И пока самые стойкие из представителей старшего поколения поют за полуопустевшим столом,  на сеновале, чердаках, а порой и картофельных грядках, бывает замечено активное движение, сопровождающееся охами и вздохами. Жизнь, как говорится, продолжается во всех ее проявлениях.

А вот что касается драк, то этот непременный свадебный атрибут уходит в прошлое. Драться на свадьбах стали реже, отчего эти гуляния стали несколько постными. Впрочем бывают исключения, причем весьма экзотические...

Битва младенцев с пионерами.

Как я уже говорил выше современные свадьбы стали уже не такими скучными, как это было во времена наших прабабушек. Еще в  60-х , с началом космической эры, в деревенский свадебный обряд бывший неизменным с времен царя Гороха,  стало добавляться все больше и больше современных, пришедших из города новшеств, будь то не похожий на классический выкуп невесты или же украшение стен "банкетного зала" самодельными  плакатами различного юмористического содержания, зачитывание шуточных телеграмм, стихов и преподнесение пустяковых .но символических подарков подарки жениху и невесте и т.д.
Несомненно, самым любимым видом современного свадебного обряда стали конкурсы, которые как правило, проводили подружки невесты или кто-либо из молодых разбитных родственниц. Со временем эти ведущие даже переходили в разряд профессионалов и их начали приглашать со стороны.
Наиболее популярными стали эротические конкурсы типа перекатывания теннисного мячика через штанины или попадания подвешенной между ног ручкой в горлышко бутылки. Но вершиной конкурсной развлекухи являются  т.н. переодевашки, в которых разновозрастные и разнокалиберные участники предстают в необычном виде: то танцующих фрагмент из балета «Лебединое озеро» балерин в  пачках из тюля, то наряженных в пестрые юбки цыганок, то отчаянно стучащих в барабан и извлекающих неприятные звуки из пионерского горна юных ленинцев. Дело вкуса, конечно, многим подобное нравится. Впрочем справедливо замечено кем то из великих что все жанры хороши кроме скучного. Но это в том случае, если конкурсы заканчиваются благополучно. Но так к сожалению бывает не всегда. Как-то привелось мне быть свидетелем грандиозной драки началом которой послужил устроенный свадебной ведущей  невинный конкурс между обряженными в соответствующие костюмы командами пионеров и младенцев-пупсиков. Роковой ошибкой ведущей было то что она сформировала команды по принципу родственных отношений: одна команда из представителей родственников со стороны жениха и команда - из родственников невесты. И там и там народ подобрался уже изрядно пьяный и весьма не сдержанный. Да и сама семейная солидарность в соревновательных условиях, в которых практически соблюсти определенные правила была ....
Ведущей с трудом удалось объяснить условия конкурса, но не все его поняли как надо, от чего  уже первый его этап привел к столкновению тут же перешедшему к рукоприкладству.
Мне не довелось увидеть  самого начала зарождения конфликта ( думается что все было по стандартной схеме), когда я появился в зале   конфликт уже перешел в наиболее острую фазу, и передо мной предстала следующая, весьма живописная картина: "младенец" чей вес навскидку превышал центнер, оседлав худого, но верткого "пионера", крепко держа его левой рукою за галстук,  правой пытался достать поверженного соперника прямым ударом в голову,  Сюрреалистическую картину этой костюмированной драки дополняли слюнявчик на раскрасневшейся волосатой груди стокилограммового "пупса", раскачивающаяся в ритме ударов пустышка на ленточке и венчавшая крупную лысую голову младенца сбившаяся набекрень кружевная шапочка.
Пионер, стараясь избежать  незавидной участи  быть пригвождённым к бетонному полу пятипалой кувалдой, как мог увёртывался от разящих ударов, словно уж он извивался всем телом, подставляя  пудовому кулаку агрессивного пупса то плече, то зажатый в руках уже изрядно погнутый  пионерский горн .  Натянутая по самые уши красная пилотка, зажатый крепкой вражеской рукой алый галстук, горящий благородным гневом левый глаз (правый уже основательно заплыл) а так же тоненькая струйка крови из ноздри пионера придавали ему в этот столь критический момент практически прямое сходство с отважным мальчишем Кибальчишем на допросе у буржуинов.
      Рядом с этой разно весовой парой еще один "младенец" в просторных, специально сшитых для конкурса ситцевых шортах на лямке, бился в со своим красногалстучным соперником в положении, именуемом борцами-вольниками "партер". Но у этих борцов  силы примерно были равны. На кафельном полу столовой мелькали то обтянутые цветастыми носками  волосатые икры младенца, то выглядывавшая из прорехи разорванной до пояса когда-то белой рубахи голая и тоже волосатая спина пионера. Звуковое сопровождение этого кувыркания состояло из одних междометий.
У подножия барной стойки пыталась подняться на ноги самая первая жертва конфликта - сбитый сокрушительным ударом пионера с волосатыми икрами невысокий, но плотный плешивый "младенец" - дядя невесты.   Лежа на спине, словно перевернутый вверх лапками жук он так же, как делает это беспомощное насекомое, беспокойно шевелил всеми своим  конечностями.  Вытягивая шею и болтая из стороны в строну своей большой головой, дядя безуспешно пытался перевести свое туловище хотя бы в какое-нибудь иное положение, чем то, в котором  пребывал уже минут десять.
Примерно через это время дерущихся наконец-то начали разнимать. Но когда этот непростой процесс был уже практически завершен, новый импульс противостоянию новоиспеченной родни придал находившийся до той поры в туалете брат жениха. Извещенный кем-то из трезвых родственниц, он совершая гигантские прыжки  с криком - "ы че падлы творите" - стремительно ворвался в банкетный зал,  - концы ярко красного галстука трепетали у его плеча словно первомайские флаги на ветру, а на тяжело вздымавшемся от бега пивном животе воинственно подпрыгивал пионерский барабан. Но когда стремительный барабанщик был уже близок к очагу междоусобной войны  школьников с ясельной группой детсада одна из представительниц стана младенцев - плотная девица лет двадцати пяти, подставила резвому пионеру подножку, отчего тот, успев только отчаянно матюкнуться, щучкой пролетел метра два по воздуху. Еще столько же проехал по скользкому кафелю на барабане, пока не воткнулся головою в барную стойку. На несколько секунд все притихли, и затем начавший стихать конфликт разгорелся с такой силой, что описывать дальнейшее мне бы не хотелось.
Расскажу о финале этого трагикомического  "свадебного переполоха":  "пионерско-младенческое побоище" в котором  сначала в качестве разнимающего, а затем уже дерущегося пришлось поучаствовать и жениху, закончилось приездом блюстителей порядка. И в милицейской машине все его активные участники уже мирно сидели рядом. Правда вид их в тот момент уже был больше трагичен. чем комичен… И все же удержаться от иронии над испортившими свадьбу драчунами-конкурсантами было не просто. Кто-то из остроумных милиционеров, перед тем как запихнуть в «воронок» представителей красногалстучной пьяной братвы, с суровым видом старшего пионервожатого публично снял со всех лже-пионеров красные пионерские галстуки. Слюнявчики с младенцев не снимали. Побитые "пупсы" так и уехали  с этими кружевными тряпочками в КПЗ.
Дядю невесты увез другой автомобиль - с красными крестами на бортах. Что бы вы не волновались, отмечу, что все для него обошлось благополучно, не считая навсегда пролегшего по диагонали его обширной лысины пунцового шрама - "подарка" от одной  воинственной девицы в кутерьме завязавшегося массового побоища умело попавшей бутылкой по голове на свою беду наконец -то сумевшего подняться на ноги нового родственника . Девицу эту тоже увезли в каталажку. Растрёпанную и босую. Все те кто не был ранен или арестован как не старались, так и не смогли найти  сброшенные девицей  для удобства нанесения ударов ногой специально купленные на  свадьбу дорогие туфли на высоких каблуках. Впрочем, папа невесты, разнимавший дерущихся, и пару раз получивший как раз таки этими шпильками в пах, был этому факту несказанно рад. Я подозреваю, что именно он и причастен к исчезновению дорогой обуви.
Насколько я знаю семейное счастье молодых, чья свадьба была омрачена подобным постыдным событием, была недолгой. Виной ли этому начавшаяся ли с этой поры война семейных кланов или нет - я не знаю.

Бывают на свадьбах и менее жестокие казусы. И как всегда виной всему является алкоголь. Но как пишется в известном свадебном лозунге – «Трезвый на свадьбе – ШПИОН». Поэтому иной раз тем, кто мало пьет по тем или иным причинам приходиться долго сожалеть об этом.


Шведская семья поневоле.
Один мой знакомый как-то выступал на свадьбе в качестве свекра. Свадебное гуляние, в целях экономии средств, проходило на территории его усадьбы. Все прошло чинно и благородно: молодых встретили как полагается, затем пили, закусывали, кричали что им горько а по сей причине требовали подсластить этот гастрономический недостаток поцелуем молодоженов, пели, танцевали, участвовали в каких-то устроенных подружками невесты бестолковых но смешных конкурсах и так далее. Затем с молодой сняли фату и новобрачных проводили в "опочивальню". А гулянка продолжилась чуть ли не с новой силой. У участников застолья после полуночи открылось "второе дыхание", впрочем, для опытных спортсменов это и неудивительно.
Посидев еще часок другой с гостями, свекор решил отправиться спать, - глаза слипались, внимание сконцентрировать было трудно, есть и пить. а тем более петь, уже решительно не хотелось - сказывалась усталость  сумасшедшего свадебного дня и предшествовавшей свадьбе подготовке. К тому же он основательно продрог - ночи в середине сентября уже холодные.
В предвкушении того, как он завалится под теплый бочек ушедшей спать еще раньше жены, свекор зашел в свою спальню, дрожа от холода быстренько разделся и юркнул под одеяло.
От воздействия алкоголя, а так же от приятного расслабляющего ощущения долгожданного отдыха, он практически сразу стал засыпать, и уже в полудреме  лишь слегка успел удивиться тому, что его супруга, которую он по привычке обнял прижавшись, всегда спавшая в ночнушке, вдруг оказалась абсолютно голой.  Да и  формы ее вроде бы как слегка поубавились. Но эта затухающая под воздействием навалившегося сна здравая мысль  была моментально затерта какими-то радужными и сумбурными видениями.
Где-то под утро, когда в комнате уже был предрассветный полумрак, свекор проснулся от мучавшей его жажды.  За окном, к его величайшему изумлению, все еще раздавалось пение, издаваемое, судя по количеству вокальных партий, двумя-тремя самыми стойкими представителями сводного хора гостей. Ввиду выбывшего из строя баяниста, эта вокальная группа пела исключительно под аккомпанемент проснувшихся птиц. Но не смотря на этот романтический факт особым благозвучием пение не отличалось.
Осторожно, чтобы не разбудить жену, свекор вылез из-под одеяла и, ступая босыми ногами по холодному полу, проскочил на цыпочках на кухню. Там, стараясь не потревожить спавшего  на раскладушке двоюродного брата мамы невесты, он извлек из холодильника полторашку газировки и  с необычайной жадностью опустошил ее чуть ли не на половину. Стало полегче - можно было еще с пол часика понежится под теплым жениным бочком - гости проснутся не скоро. Семеня по скрипучим половицам, свекр вернулся в спальню и аккуратно прикрыл за собою дверь. Но, повернувшись  к своему манящему теплотой супружескому ложу обомлел - там, откуда он минуту назад поднялся, картина была ужасная и что самое страшное для свекра она (а это точно!) не менялась с середины ночи!.. На кровати, с одного ее краю, свесив к полу волосатую, испещренную фиолетовыми разводами наколок руку, спал  какой-то незнакомый мужик; а в центе двухспалки, перекинув через крепкую спину мужика  ногу с педикюром месячной давности, негромко посапывала еще более не знакомая девица. Из-под отброшенного одеяла бесстыже выглядывала ее голая грудь, на которую уже усел упасть из окна первый луч восходящего солнца.
У свекра от подобного виденья мгновенно улетучились остатки сна. Это что получается - с ужасом представил он реальную картину произошедшего - пол ночи он был в этой чудной кампании третьим?!! В груди  закипела обида на  дорогую супружницу, не успевшую предупредить о неожиданной перемене места ночевки.  Наверняка эта, изнемогавшая от нахлынувшего желания парочка, была первой из гостей, которой срочно понадобилось спальное место. И любвеобильные мадам и месье, не долго думая, заняли первое что им попалось. Вполне возможно, что они хотели взять его во временное пользование, но остывающий по завершению поставленной  цели пыл любви, усугубленный алкоголем, обернулся крепким сном. Эту логическую цепочку невольный участник полушведской семьи выстроил мгновенно, но от этого легче на душе не стало - а вдруг кто видел их на кровати с мужиком и голой девицей посередине?!!
Свекр сгреб в охапку свою брошенную на стул одежду (одеяния влюбленной парочки валялись на полу в довольно таки хаотичном порядке) и от греха подальше решил тот час же покинуть оскверненную этими бесцеремонными родственниками спальню. Но чтобы не напугать уже начавших просыпаться ночевавших в доме гостей  стал натягивать штаны. Но в этот момент девица, зачмокав во сне губками, перевернулась на бок, выставив из-под одеяла свои крепкие ягодицы... С одной штаниной на ноге свекор  запрыгал из спальни словно участник соревнования по бегу в мешках...
Благо никто не встретился. Он вышел на улицу. Солнце уже показалось из-за сопок, село просыпалось. По дороге гнали коров на пастбище, и в косых утренних лучах золотилась поднятая копытами  пыль.
За столом уже никого не было. На покрытой росою клеенке скромно лежали остатки запоздалого пиршества.
Свекор налил из опустошенной на половину бутылки себе в рюмку. С удовольствием выпил и закусил одним из трех оставшихся на тарелке кусочков колбасы, успевшим за ночь  приобрести эллипсовидную форму...
Предвещавшее хороший день свежее сентябрьское утро пахло увядающей листовою и растворившимся в утренней прохладе дымком сожженной на опустевших, но еще не вспаханных огородах, картофельной ботвы.
Тесть полной грудью  вдохнул чистый, словно горный хрусталь воздух, в голове его прояснилась, и он как-то очень четко для себя осознал, что до слез любит и эту тихую деревню, и своего сына с его молодой женой, и свою жену любит тоже. И что вообще жизнь прекрасна. Она продолжается  невзгодам вопреки. А чистое, умытое росою осеннее утро сияло, звенело переливами красок и звуков,  словно гимн всему живому на свете.