Копье Судьбы. Книга Вторая. Глава Вторая

ГЛАВА ВТОРАЯ

                АБОРТ

«М-да, впервые чищу пациентку в таком состоянии…» - хирург Гевондян, обработав влагалище спиртовым раствором, вводит расширитель, берет «кюретку», содержащую петлю с режущей кромкой и круговым бортиком для извлечения из матки вырезанного плода.


…Дарья Денисовна Скворцова отдыхает на диване с питательной маской на лице. Глаза ее закрыты огуречными кругляшами, в ушах наушники. Входит сын, красавец, умница. 
- Привет, мам!
- Привет, зайка. Как поживает твоя  «моавитянская колдунья»?
- Мы расстаемся…
- Вынь мне наушники, - просит мать, руки ее почему-то не слушаются.


Сын вынимает наушники. Звуки становятся громкими, режущими.
- Анестезия местная, - говорит незнакомый мужской голос. - Кетамин внутривенно, она и так в прекоме.
- Какая у нее матка? – спрашивает женский голос.
- Двурогая. Она нерожавшая, знаешь?
- У нас с Машей все равно ничего не получится, - голос сына удаляется.
- Почему? Маша хорошая девушка…


Сын едва слышен.
- Нет смысла, мам, меня все равно сейчас убьют…
- Сынок, погоди, сними у меня с глаз огурчики, я ничего не вижу.
С глаз спадает пелена. Проступают раскинутые на рогатке голые ноги и склонившийся между ними смуглый мужчина в медицинской маске.
В руке у него скальпель. Очнись, Даша! То не скальпель!


Потемневший от времени наконечник древнего копья хищно целится в материнскую утробу, где затаился беспомощный зародыш, сын ее, будущий красавец и умница…


Даша в ужасе рвется защитить ребенка, но… тело ее парализовано.
Как в ужасном сне, убийца протягивает руку, чтобы вырезать плод… не убежать, не двинуть даже пальцем… лишь натужно трепещут веки…
«Сына, не бойся… мы отобьемся, ты главное не бойся, мы их… мы… мы…»


-      Она чего-то мычит… – опасливо замечает Гевондян.
- Такое бывает, - отвечает Римма Львовна, - кома-то поверхностная…
Как лапка мертвой лягушки при электроразряде, нога коматозницы ударяет в лоток, инструменты со звоном разлетаются по кафельному полу, – зажимы, щипцы, ланцеты, весь этот палаческий набор для расчленения маленьких человечков. Второй удар приходится в штатив бестеневого светильника, который на колесиках катится через операционную и врезается в двери.


Натужно трясясь – панночкой из гроба - коматозница садится. Рот ее распахнут, но ни звука не вырывается из него, как у зашедшихся в истерическом крике детей.


Дашина мама взволнованно меряет шагами предбанник операционной.
Изнутри доносится звон, удар в дверь, крик, шум борьбы.
Светлана Васильевна врывается в операционную - дочь борется на полу с врачом. Мать бросается  к ней на помощь, прижимает к груди.


«Даша, успокойся, это врачи, ты в больнице...»
Вдруг Даша больно впивается ей зубами в грудь.
Мать вскрикивает.
- Это я, Даша, твоя мама!
- Она вас не узнает, - женщину-врача подбрасывает на бьющейся котомазнице, как на родео, - держите ей руки, у нее психоз!


РИММА ЛЬВОВНА КУРЕХИНА. ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Срочно набираю пять кубов аминазина и два димедрола. Тыкаю в ягодицу. Как в камень. Даже игла согнулась. Больная рычит и бьется, тело ее напряжено до предела.
«Иглу смени, Римма, бери самую толстую. И не тыкай, не проколешь, вворачивай!»


Так, игла вошла… но поршень не сдвигается! Ягодица просто закаменела… давлю  изо всей силы, сейчас либо брызнет во все стороны, либо шприц рассядется. Так, пошло помаленьку… раздается визг, да, девочка, аминазин болючий, терпи, скоро подействует…


Какой там! Дашка и не думает сдаваться, бьется, как бешеная.
Организм палит последние резервы, сражаясь за что-то сверхценное…
Ба, да она детеныша своего защищает!
«Все, расслабься, Дарья, никто тебе аборт делать не будет, успокойся!..»
Безумные глаза обретают осмысленное выражение.
«Слышишь меня? Никто. Тебе. Аборт. Делать. Не будет!»
В наступившей тишине с грохотом падает что-то недоразабитое.
Все тяжело дышат.


Входит профессор, за ним Куратор: «Доложите, что здесь происходит!»
Почему он все время орет, что за солдафонские привычки! Сам набаламутил с абортом, вот пусть теперь и разбирается!
- Реактивный психоз, после комы или наркоза люди часто ведут себя неадекватно.


Даша затравленно озирается. 
Кто-то большой и темный заслоняет свет. 
- Кто тебя обижает, дочка?
- Вот они! – всхлипывает маленькая девочка. – Ребеночка моего хотят убить.
- Накройте ее! Дарья, слышишь меня? У тебя же ребенок от насильника.


Даша кутается в наброшенный халат, трясется в нервном ознобе.
- От какого еще насильника?
- Ну, те парни, в Крыму, что надругались над тобой.
- Ах, эти… - лицо  ее озлобляется. – Они пытались. Только у них ничего не вышло!   
- Не вышло? Почему?
Психика больной явно идет вразнос - расширив глаза, она выпаливает.
- Потому что мы их всех там… ПОУБИВАЛИ!!!


             ЧТО ПОКАЗЫВАЕТ ВАШ ГРЕБАННЫЙ КОМПЬЮТЕР?
РИММА ЛЬВОВНА КУРЕХИНА (ПРЯМАЯ РЕЧЬ)

Перезагрузка мозга ничего не давала, Скворцов снова и снова сбегал с Голого шпиля. Куратор собрал мозговой штурм. Он с самого начала произвел на всех пренеприятное впечатление. Бритый, как бандит из 90-х, череп шишковатый (привет, Ломброзо!), лицо высокомерное. А лупатый! В норме радужка у человека бывает чуть прикрыта верхним или нижним веком, если же вокруг зрачка виден белок, то это признак психического нездоровья. Когда он смотрит, впечатление такое, будто тебе на допросе в глаза лампой светят.


- Я спрашиваю, что показывает ваш гребанный компьютер? - орал он на ученых,
когда все собрались в кабинете руководителя лаборатории. - Если мы видим воспоминания, записанные в мозгу Скворцова, то как он смог увидеть изнасилование Жуковой? Он СБЕЖАЛ оттуда! Его там не было! Кто вмешивается в программу? Я тебя  спрашиваю, Вехин!


Сисадмин у нас похож на девушку, легко краснеет и носит косу.
- Машина работает в штатном режиме, - отвечает он, потупясь. – «Элохим» это всего лишь огромная игровая приставка, только вместо картриджа в него вставлен мозг человека.


Куратор ажно подпрыгивает на стуле.
- Я так и знал, что вместо суперкомпьютера был закуплен вагон «плейстешен»! По моим сведениям, руководство вашего Института за откаты закупило морально устаревшее оборудование и смонтировало из них вот этого «бракодела»!
Вдруг в тишине, когда, кажется, даже муха не  прожужжит, раздается скрипучий такой голосок.
- Не кричи, дурак, мы думаем.


Есть у нас в лаборатории Илюша Эйдельберг, гений-идиот, прыщи-хотеньчики, шея в пуху. Разговаривая с дамой, может ковыряться в носу, и даже съесть козявку, если проголодался. Куратор сделался багровым. Выпучил очи и направляется к гению-идиоту с явным намерением пришибить оного на месте.
Ну, и кто будет его спасать? Конечно, Римма Львовна, кому же еще.
- Валентин Григорьевич, - заступаю я ему дорогу, - а вам не кажется, что СК попал в «петлю гистерезиса»?


Он блымает своими выпученными буркалами, а я продолжаю с умным видом.
- Помните «День сурка»? Там герой постоянно просыпался в своем прошлом. 
«Петля гистерезиса» - это повторяющаяся ситуация кармической разборки, и пока Скворцов не примет одного единственного, правильного решения, ему ни за что не выбраться из этой петли.
Плету небывальщину, чтобы только отвлечь его от Илюши, а он переводит рачьи глаза с меня на гения-идиота и обратно, будто выбирает, кого первого вдарить.
- Они оба, - говорит он, себя пересиливая, - доехали до Москву! Каким это образом это случилось, если Скворцов сбежал?


- У него, должно быть, сохранились остатки совести, - предполагаю я, - он дождался, когда подонки уйдут, вернулся и довез Дашу до Симферополя, а потом, вероятно,  поехал с нею в Москву.
- Но Даша уверяет, что они отбились и даже всех там поубивали!
- Одним махом семерых побивахом, - улыбается профессор. - В психиатрии это
называется «ложными воспоминаниями» Девочка не помнит, как и где потеряла пальцы, а вы хотите, чтобы она вспомнила про изнасилование. В подобных обстоятельствах, чтобы не сойти с ума, мозг вытесняет травмирующий контент в подсознание, а вместо него конструирует «благополучную» версию событий. Вот Даша и придумала, что они всех там поубивали.


- А я склонен ей верить! – гнет свою линию Куратор.
- В чем, простите?
- В том, что Скворцов все же вернулся на Голый шпиль и каким-то образом ее спас.
- Но помилуйте, что мешает ему проделать то же самое в кибер-моргане? Но он же  постоянно оттуда сбегает!
- А вы бы, Владимир Алексеевич, вступили бы в драку с пьяными отморозками,
один, в лесу? Кто из вас вступил бы в бой за девушку? – Куратор обводит глазами сидящих за столом ученых и как-то особенно жестко усмехается. - Страшно? Вот и ему страшно! Потому что его мозг УЖЕ знает, чем закончится возвращение на Голый шпиль. А ждет его там, согласно показаниям Жуковой, зверское избиение ногами. Вот этот-то страх и заставляет его сбегать. Моя логистика ясна? Слушайте приказ. Объявляю двухчасовую готовность. Запуск мозга СК начать по моему возвращению. Все свободны.


                МАТЮГАЛЬНИК
Римма Львовна Курехина (прямая речь)

За окнами уже стемнело, когда в Лаборатории раздался хриплый лай мегафона.
- Внимание! Вы окружены! Сопротивление бесполезно! Всем выходить с поднятыми руками!

Народ переполошился, а в дверях стоит Куратор с полицейским матюгальником. Приколист, блин!
- Испугались? По местам! Запускайте ваш «вагон плейстешен»!
Зашел ко мне в КВР, достал из пиджака стальной портсигар, вынул из него шприц-тюбик и сделал коматознику инъекцию. Что за самоуправство!
- Простите, - говорю, - что вы ему ввели? Где предписание лечащего врача? Я должна записать название  препарата, у меня ведется журнал, таковы правила.


- Ну, запишите, - он всерьез так диктует по слогам, - оз-ве-рин.
- Это что за лекарство? – не понимаю я. - Чье производство?
- ГРУ ГШ МО РФ. – Смеется Куратор и показывает мне портсигар с гравировкой
«Выпускнику Академии Генштаба. 2001 г.». И лежат в портсигаре не сигареты, а щприц-тюбики с антидотом, антишоком и обезболивающим. - Я ввел ему амфетамин "каптагон", снижает чувства страха, усталости и голода, резко увеличивает выносливость.


Крым. Чаир Голого шпиля. Кибер-моргана

Палатка трясется. За выгоревшим брезентом творится мерзость.
«Ну, пож-жалуйста… не надо… Я еще девочка… н-ну, пож-жалуйста…»
«А я мальчик… Руки убрала!»


По голове в гуще волос, по щекам ползут струйки горячего пота.
Твой долг - вступиться за девушку. Но страх сильнее. Ты бежишь.
«Трус, подлец, вернись, дерись за нее!»
Бессмысленный героизм. Их больше, убьют, арестуют, посадят в тюрьму.
Но в голове отчетливо резонирует чей-то далекий, настойчивый голос.   
«Вернись, Скворцов, вернись! Ты должен ее защитить!»


«Я подрядился копать! Копать, а не драться с бандой ублюдков!»
«Их семеро. Они ее истерзают!».
«Вот именно – семеро! Они меня просто убьют!»


Амфитеатр стоит. Ученые в шоке. Куратор кричит в мегафон, приставленный к уху коматозника: «Вернись, Скворцов! Она девчонка! Беззащитная! Там нет никого, кроме тебя! Ты один можешь ее спасти! Ты себе потом никогда не простишь! Вернись! Дерись! Дерись за нее, сволочь!!!»
Девочка в палатке умоляет, ее бьют, она плачет.


Женщины отворачиваются, затыкают уши, чтобы не слышать ее стоны сквозь рвущий уши лай мегафона.
- Ты бросил девчонку на растерзание подонкам. Вернись и бейся за нее, Скворцов, ты же мужик!
На Просцениуме мелькает зеленое месиво леса…
Слышно хрипение легких.
Бегство продолжается.


Куратор вне себя от гнева наносит коматознику пощечину – одну, вторую, третью…
- Вернись, сволочь, вернись! Там нет никого, кроме тебя! Ты один можешь ее спасти! Дерись за нее! Дерись!
От затрещин голова коматозника мотается по подушке, в наволочку впитываются брызги крови, изо рта вылетает дыхательная трубка, мигают лампочки, пищат датчики.
Переполох, тревога!


Я отталкиваю Куратора, спешно интубирую горло, прибегают сотрудники, профессор, сисадмин, женщины, кричат.
- Как вам не стыдно!
- Что вы себе позволяете!
- Позор!
- Бить беззащитного человека!


На общий переполох не реагирует один коматозник, только на бледном его лице  разгораются пятна от пощечин. Куратор поглядывает на часы.
- Сейчас… сейчас… да когда же, ну!
- Чего вы еще ждете? – спрашивает его сердитый профессор.
- Озверин. Должен хоть он сработать.
- Смотрите! – вдруг показывает на Просцениум Катя Наумова.

                Крым. Голый шпиль.

Лицо пылает от солнца, как от пощечин.
В костях черепа резонирует чей-то голос.
«Вернись, Скворцов, вернись! Она еще совсем девчонка, спаси ее! Они ее истерзают. Дерись за нее, дерись, дерись же ты, сволочь!»
Спаси ее, шепчет листва. 
Спаси, шумит ветер.
Спаси, поют птицы.
Спаси, умоляют травы, гудят горы.


- Господи, - кричишь ты в синее небо, - у меня нет шансов, их семеро!
- Когда нет шансов, надо идти, сражаться и умирать!
- Я не хочу умирать! Кто она мне такая, чтобы из-за нее я рисковал жизнью?
Ответ Бога потрясает настолько, что ты разворачиваешься и бежишь обратно к чаиру. Силы прибывают, в сердце вскипают злоба (сработал каптагон), открывается второе дыхание, (Римма Львовна вправила дыхательную трубку), словно кто-то извне нагнетает в легкие воздух (заработали помпы искусственной вентиляции легких).


             РИММА ЛЬВОВНА КУРЕХИНА. Прямая речь

- Она твоя жена и мать твоего ребенка!!! – кричит в мегафон генерал Огуренков. – Когда ей хотели сделать аборт, она защищала твоего сына, как волчица! Так защити ее теперь ты! - Последние слова Валентин Григорьевич договаривает уже шепотом, выронив мегафон. – Вернись, спаси ее…


Покачнулся и осел на пол, как пальто без плечиков.
Здравствуй, Кондратий!
Паника, адъютант вызывает «скорую».
«Спокойно, говорю, с вами врач-реаниматолог высшей категории».


Давление 200 на 120. Пока я с ним возилась, на Просцениуме… ну, в общем, Сережка вернулся! И вступил за Дашку в бой! Вот и не верь после этого в действенность рукоприкладства и русского мата. А русский мат, он не только роты в атаку поднимал, но и коматозников, как говорится… кха-хка… с того света (сморкается). Но Сережка ведь был один, ну, напал он с палкой на этого мажора, ну и…. (пауза, тоненьким голоском) я так кричала ему: «Бей, бей их, Сережа!»

 Господи, да что ж он мог сделать один против семерых, они его ногами так страшно избивали… я чуть сама не выбежала на тот Просцениум, чтобы поубивать их там своими руками… Вдобавок Даша так визжала, что у меня волосы дыбом встали. Это в кино забавно смотреть на постановочные драки, а в жизни такое лучше не видеть.


А Куратор лежит себе, отдыхает на полу с подушкой под головой, ему слышны только крики, визги и удары. Манит меня рукой, мол, что там происходит? Я говорю: «Все в порядке, Валентин Григорьевич, лежите, вам нельзя волноваться…» А сама думаю, лишь бы не разреветься, лишь бы не разреветься…


Он садится, сдирает с руки обертку тонометра, и слабым, но грозным голосом требует.
- Приказываю доложить, что случилось с СК!
Ну, я, как и положено военнообязанной медсестре, докладываю.
- Товарищ генерал! Сергей Скворцов по вашему приказу вернулся на Голый шпиль и вступил за девушку в бой. Но… свора подонков избила его, а Дашу… сейчас… все равно, наверно, изнасилуют. Судьбу не изменить.


Уже мажор этот гнусный на Дашеньку взгромоздился, уже распял ей ручки-ножки… Я не могла на это больше смотреть, кричу профессору: «Да Владимир же Алексеевич, мать-перемать, отключите уже эту кибер-моргану проклятую, сил больше нет смотреть такое!»


И вдруг на Просцениуме ка-а-ак бабахнет!