Проповедник. Часть 2. Путешествие в город

Проповедник (продолжение)

Путешествие в город.

Пройдя в салон, я увидел, что в автобусе кроме водителя находился ещё один человек. Это был парень, сидевший на последнем сидении у окна по левую сторону автобуса. Мы сели по ту же сторону недалеко от него.
- Передаём за проезд! – раздалось строго с водительского места.
Я направился туда и увидел старика с худым лицом и умными глазами.
- Забудь о фантазии! - услышал я от него.
Положив рядом с ним деньги и получив от него билеты, я, держась за поручни, вернулся на место.
Автобус мчался и трясся, может быть, от неровности дороги. Чувство ожидания как большая тёмная туча надвигалось на меня. «Дорога началась?» - подумалось тут. Где-то внутри меня всё ещё свербило непонимание того, что произошло на поле. Где свет?
Я оглянулся назад и увидел писателя, сидевшего непосредственно за мной.
- Скажи, - обратился я к нему, - почему у меня одни вопросы и нет ответов?
- А если бы ты знал ответ, то начал бы этот путь?
- Да, ради этого ответа мы и сели в автобус.
Писатель внимательно взглянул в мои глаза.
- Знаешь, для меня эта дорога, - начал он, - а она началась с аллеи, как исповедь. Да, ты прав, ради ответа на вопрос, который я задаю себе постоянно, я и оказался в этом автобусе.
Художник, который сидел прямо передо мной, после этих слов обернулся, встал со своего места и сел рядом со мной.
- Так и есть, - вступил он в разговор, - это начавшееся путешествие напоминает исповедь, которая нужна для того, чтобы понять, зачем мы стремимся к свету.
- Извините, - раздалось тут с последнего сидения.
- Извините, - повторил молодой человек, поднявшийся со своего места, - я услышал слова о стремлении к свету, о путешествии…Вы ищете свет?
- Да, - ответил я за всех.
- В таком случае позвольте присоединиться к вашему разговору, - продолжил он, - мне необходимо увидеть свет.
- Скажите, а для чего Вам свет? – сказал писатель.
- Для обретения музыки.


- Вы что же, музыкант? - спросил художник.
- Да, я музыкант.
- Очень интересно, - усмехнулся писатель, - хорошая компания у нас собирается...Присаживайтесь.
Музыкант сел рядом с писателем и спросил:
- А кто-то из вас уже видел свет?
- Я видел, - ответил я, - и теперь начинаю понимать, зачем он нужен для вас. Для обретения музыки, картины, слова. Я уверен, что достигнув его, мы узнаем ответы на свои вопросы. У нас будет понимание, жизнь утратит свою бессмысленность...И хочется сказать, что дорога началась не сегодня, а в тот день, когда возник первый вопрос.
- Ты абсолютно прав, - произнёс писатель, глядя перед собой, - всё началось давно. Вся моя жизнь — это уходы и возвраты. То, что я пишу, словно тонкая нить, держась за которую, я могу ещё вернуться. Но не в этом главное...Знаете ли вы, что нет конфликта острее, чем конфликт между повседневной, никогда останавливающейся жизнью и нами, а если быть точнее, тем миром, который создался внутри нас?
Писатель проникновенно посмотрел на нас. Мы были самим вниманием.
- Скажу, - продолжил он, - что одной из причин этого путешествия для меня как раз и является разрыв между мной и жизнью (или миром, жизнью среди людей, если быть точным). Как избавиться от этого разрыва? Надо проникнуть в эту жизнь, жить по её законам, знать её правду; и если это путешествие даст ответы, и разрыв исчезнет, то я успокоюсь и буду жить, не возвращаясь в свой мир.
А хотели бы вы знать, как так вышло, что я стал противопоставлять себя миру? Вот, мой рассказ...По крайней мере, не так скучно путешествовать, если слушать чей-то рассказ (писатель усмехнулся).
Но ещё одну мысль я хотел бы озвучить. Может быть, этот конфликт не так остр для вас, как для меня...Когда я почувствовал ту пустоту, которая пришла, как думается, после постоянного созерцания своих мыслей и переживаний, после чувства, что я остановился в развитии, тогда я направился в мир, чтобы делать всё то, что необходимо для понимания жизни. Но после этого я столкнулся с препятствием, которое оказалось во мне. Мир, который создался внутри меня, стал прутьями клетки


на пути к жизни. Потом же (он снова усмехнулся) я понял, что эта дорога в жизнь может сломать не только клетку, но и принципы, благодаря которым я могу сказать: это я. И здесь возник вопрос: а что есть я? почему я такой? Почему я понимаю, что надо быть включённым в эту жизнь, но не могу свободно бросить свои принципы, которые кажутся ненужной клеткой?...И вот, я здесь! Возможно, для того, чтобы доказать, что мир внутри меня не клетка. Но давайте вернёмся к рассказу…
Возможно, все эти уходы, этот разрыв между жизнью и мной неверны. Возможно, много лет тому назад случилось то, что и стало первым звеном в цепочке событий, приведших к этому разрыву.
С детства я увлекался чтением книг. Взахлёб читал различные опусы про индейцев, пиратов, учёных, одним словом, людей, которые не окружали меня в реальной жизни. Передо мной открывался мир, который не был реальным и посещение которого приносило радость. Завораживали приключения героев книг, та быстрота, с которой они жили. Приключениями заполнялись и мультфильмы, которые также увлекали меня. Мир, где герои побеждали негодяев, был желанен. Но…Вы не подумайте, что я не мог отличить мира вокруг от мира книг. Очень важно знать, когда и почему во мне возникло ощущение другого мира. Теперь я уверен, что это ощущение было со мной всегда, как чувство зрения, слуха. Но так ли это на самом деле? Прочитав много книг, сказавших тебе, что есть другой мир, не такой скучный и «железобетонный» как мир вокруг, не привыкаешь ли к нему, не принимаешь ли его таким же настоящим, как и мир вокруг, а значит, не приобретаешь ощущение его существования?
Не бросив читать, я сам начал сочинять различные истории. Это были самые разные приключения вымышленных героев. Были и игры на вымышленные темы с братьями и друзьями. Например, охрана государственной границы, жизнь в вигвамах, сделанных из стульев и покрывал…Игры прошли, а сочинительство осталось.
А реальный мир словно существо жил рядом с тобой. До отрочества он не менялся, не показывал себя в чём-то новом. Рядом были родители, братья, дяди, тёти…Был я со своими поступками, становившимися иногда причиной скандалов в семье. Скандалы воспринимались мной через чувство боли. Почему-то в то время не думалось о спокойствии, и я не думал о других людях, как о себе. Всякий раз, когда забывали


о моих интересах, я воспринимал это так же, как если бы меня обозвали обидным словом. С другой стороны, скандалы быстро забывались, и в целом, мир казался хорошим существом.
- Почему казался? – отозвался художник, - значит, настало время, когда мир показал зубы?
- Именно так, - ответил писатель, - даже хуже, я изменился и стал другим, по сути неприятным, боязливым человеком.
- Трусость – величайший из пороков, - произнёс я.
- Да, это так. Нельзя быть трусом. А я был им, но сейчас я не могу себя признать себя таковым! Такое ощущение, что в эту дорогу трусов не берут…Знаете, раньше я думал, что если человек стал трусом, то ему никогда уже не стать достойным человеком. Это как человек, предавший своего друга, не может быть другом тому, кого предал. Итак, я трус. Значит, я должен вести себя ка трус. Но если я веду себя как смелый человек и совершаю смелые поступки? Значит, я уже не трус. Значит, трусость не предательство, а слабость, от которой можно избавиться. Быть трусом – значит сделать остановку, а быть без движения значит рано или поздно зачахнуть.
- А как вышло, что ты стал трусом? – спросил музыкант.
- Случилось это в отрочестве. Два ощущения, с которых всё началось, - неожиданность и непонимание. Я не знал, как бороться с грубостью, неуважением, издевательством и насилием одних над другими. Все эти качества обрёл мир вокруг. И я не понимал. Ведь существовал другой мир, без этих качеств. И возникла мысль: надо вернуть себе хороший мир вокруг. И мир, который когда-то был единым, разделился на двух существ: на хорошее и плохое. Хороший мир был дома, плохой — на улице и в школе. Надо просто  терпеть, когда ты наедине с плохим миром, надо меньше с ним контактировать и быть больше с хорошим миром...Страх обрёл размеры великана. Я ничего не делал для того, чтобы дать отпор тем, кто издевался надо мной. Но ужаснее всего состояние, в котором живёшь, ощущая постоянный страх. Идти в школу и с неприятным замиранием сердца готовиться увидеть этих людей,  возвращаться из школы и внутренне содрогаться от мысли о встрече в подъезде родного дома. И сколь долго я в этом состоянии пребывал, столь глубже становился страх...Я до сих пор не могу понять людей, которые безо всякой серьёзной причины избивают других людей до полусмерти, калечат их ради забавы.


Возможно, состояние страха повлияло на мои навыки общения с людьми. Быть может, я изначально был непрост в отношениях с другими, но это состояние лишь усилило моё нежелание общаться с кем-либо.
- Задам логичный вопрос, - сказал я, - а как ты выбрался из этого состояния?
- Благодаря вдохновению. Да, может быть и время помогло. Разве можно постоянно бояться? Но с того времени, когда я написал первое стихотворение, я, возможно, начал понимать, что трусость — порок...Ах, первые стихи! Волшебство. Приходит вдохновение. Неожиданно. Его не подгадаешь. И я пишу стих. Быть может, таким ярким вдохновение бывает только в юности. Но и сейчас, пусть не так феерично, оно приходит.
Весной в девятом классе я начал писать стихи, по вдохновению. Я словно начал говорить заново, описывать мир другим языком. И я чувствовал, что могу описать всё на свете. Дайте лишь вдохновение! С ним я суперчеловек!...- глаза писателя восторженно блестели, - и именно на исходе той весны в разговоре с одноклассником я увидел тот, другой мир. Заметьте, я не увидел его глазами. Словно второе зрение вдруг ощутилось во мне благодаря этому миру. И этим вторым зрением я увидел его, сверкающий и красивый...Тому однокласснику нравились мои стихи. Это первый человек, из уст которого я услышал, что я поэт. Как всё же важен человек, который рядом с тобой и который ведёт к тому, что принесёт тебе счастье. Человек, глаза которого словно говорят: мы с тобой одной крови (писатель вновь усмехнулся). И как больно потом терять таких людей. Они живут рядом, общаются с тобой, но уже оставили тебя одного...И тот другой мир. Он уже был не таким, каким ощущался раньше. Он стал осязаемым, конкретным. Внутри существовала уверенность, что он настоящий, не вымышленный. Но также он стал противовесом миру вокруг, в котором я словно в холодную бурю не был защищён. И тот мир ощущался во мне. Возможно, я убежал в него. Но он был прекрасен!
- А можешь что-нибудь прочитать из своих стихов? - спросил музыкант.
- Увы, красивое вдохновение не всегда приносит красивые стихи. Ничего из написанного мной я не могу назвать настоящим стихотворением.


- Тогда к чему заниматься литературой?
- А разве есть что-то на свете интереснее литературы?
- Конечно, есть! - в один голос ответили музыкант и художник.
- В этом-то и дело.
- Хорошо, - произнёс художник, - если тот мир был так для тебя желанен, ты смог обрести его?
- Как часто мы гонимся за тем, чего не сможем удержать.
- А не пребываешь ли ты в своём мире до сих пор? – продолжил художник.
- Той слепой уверенности в образе, который поразил меня, уже нет. Ушли первые впечатления, появилось желание разобраться. Есть ощущение правды того мира, но иногда возникает ощущение ограниченности, игры по надуманным правилам.
 Во мне что-то отозвалось. Я посмотрел в окно. Мимо пробегали поля, одинокие дома, к которым лепились картофельные грядки. Автобус трясся, словно подчиняясь избранному ритму.
- Знаешь, - задумчиво произнёс художник, - мне это тоже знакомо… А у тебя не было ощущения того, что жизнь проходит мимо? Ты должен что-то сделать, но не делаешь, и, словно, остаёшься стоять, когда нужно идти. И вдруг понимаешь, что ты стоишь, потому что жизнь продолжает идти без тебя?
- Не только казалось, я это понимал, и понимать было мучением, - звучным голосом ответил писатель.
Я взглянул на музыканта. Его задумчивый взгляд говорил о том, что он либо что-то вспомнил, либо увлёкся занимательной мыслью.
- Однажды я поймал себя на ощущении, что должен быть другим человеком, - продолжил писатель, - не таким, каким я был, какой я сегодня. Замкнутость, страх словно куют человека, у которого не будут такие качества, как открытость, смелость, радостное отношение к миру. И возможно, свет – это признак моей эволюции, пути к совершенству. Кем бы я стал, не будь того страха?
Воцарилось молчание.
- А мне нужна правда, - сказал художник, - и здесь я потому, что хочу удостовериться, знать правду. Ты, писатель, был впечатлён от книг, а меня заворожила одна картина. У нас дома на стене висела репродукция картины художника Саврасова «Водопад». На ней был изображён лес. Летний и дикий лес. Совсем не из


тех, какие можно увидеть сейчас. Крупные, должно быть, вековые деревья с широкими кронами. И рядом с ними – символами вечности – протекает река. Бурная и небольшая. По картине видно, что за пределами леса стоит зной. И эти деревья, и эта река спасают от этого зноя двух коз, которые притаились у одного из деревьев. А деревья спасаются от засыхания рекой, водопадом врывающейся в лес, потому что без воды им такой зной – смерть. Для леса и животных река как водопад жизни…
- И вы всё это увидели? – удивился музыкант.
- Дословно нет, но по силе ощущения да. И в этом главное – в силе понимания, которое даёт эта картина. Один образ может многое объяснить…И не только образ, запечатлённый картиной. Как я понял позже, есть в мире вещи и красивее, и загадочнее картин.
Но обо всём по порядку. Как я понял, писатель, по твоим словам, в детстве ты был замкнутым и необщительным?
- Правильно, - в глазах писателя мелькнуло что-то похожее на обиду, но тут же его взгляд стал прежним, - еще добавь, что я горделив, других ставлю ниже себя, инидивидуал.
- Гм, все мы здесь индивидуалы, а то, как бы мы оказались вместе?
Я засмеялся, и мой смех слился с дружным смехом попутчиков.
- Но признаться, - продолжил художник, - в детстве, до класса пятого примерно, я не был индивидуалом. В то время я общался и дружил со многими. Насилие – признак нашего времени. Я тоже видел это, и также не понимал.
Картины мастеров хоть и впечатляли меня, но всё равно по своей красоте они уступили тому открытию, которое мне довелось сделать. Я был мечтателем. Сила мечты могла унести меня в неведомые дали, давая ощущение красоты. Может быть, это и был твой мир, писатель?...Но наступило время, которое лишило меня этой силы. Разочарование в друге, невзаимная любовь, скверные люди, которых по воле обстоятельств я видел каждый день – всё то, с чем я столкнулся на втором курсе университета – повергли меня в уныние. Я остался один, жил в холодном доме, за окном был пасмурный октябрь. Честно, я перестал понимать жизнь. Тот период длился недолгое время, но по своей силе…Потом было затишье, словно затишье после бури. И в этом затишье я стал слышать и видеть мир снова. Я как будто вышел из состоянии ужаса…


Наступила весна. Возможно, вы уже ловили себя на мысли, что вёсны в юности ярки и необычны? Так вот, моя двадцать первая весна была такой. Однажды вместе с однокурсниками я выбрался в лес. Очутившись на поляне перед лесом, я почувствовал, что он живой. Да-да, именно так. Увидев лес в ярком солнечном свете, я удивился. Ничего прекраснее в своей жизни я не видел! Если бы не однокурсники, за которыми я должен был идти, я застыл бы как каменная статуя и наслаждался бы этой картиной.
Как тьма сковала меня в октябре, так и свет в тот день оживил меня. Мир вокруг стал выглядеть иначе. Да, писатель, ты прав в одном: разница между окружающей жизнью и жизнью, которая отражается в тебе, есть, и подчас бывает очень велика. Конечно, тогда я не понимал этого так же ясно, как теперь. И тогда я не понимал многих людей, их поступки. Скажите мне, зачем человеку совершать подлые, грязные поступки, если он живёт в такой красоте вокруг? Сам человек и до сих пор остаётся для меня восковой фигурой. А может быть, те, с кем я общался, мало открывали свою душу? Но лбом - он хлопнул себя по нему, - я чувствую, что между красотой природы и людьми есть связь. Без этой связи, её знания я не смогу рисовать картины, это как последний мазок перед завершением полотна.
- Никогда бы не подумал, что для умения рисовать пейзажи надо понимать людей, - произнёс писатель.
- Ты ведь сам говорил, что без помощи глаз увидел большой и светлый мир, которого не было вокруг. Так вот, в тот день я тоже его увидел.
Глаза художника были широко открыты. Он выглядел возбуждённым.
- В этом ты прав, - ответил писатель и задумчиво посмотрел в окно.
Художник погрузился в молчание и уставился в пол. Наступившая тишина привиделась мне блестящей золотой монетой, падающей в темноту глубокого колодца. Безусловно, я их не понял. Ведь всё так просто! Но как бы я сумел рассказать о своём ощущении света, о чувствах, порождаемых им? А если бы сумел, они бы поняли меня?
- Скажу честно, - сказал музыкант, - интереснее ваших историй я ещё не слышал. Наверное, в жизни каждого человека бывает момент, после наступления которого он словно переходит в новое измерение. Хотя человек в каком-то смысле ходячее прошлое. Но после перехода в новое состояние он становится другим. Человека будто меняют… В моей жизни тоже был такой момент. В один прекрасный день я понял, что то, что называют музыкой, не музыка вовсе. Музыка – это нечто совершенно другое.


Мама мне рассказывала, что однажды в раннем детстве я, не отрываясь, смотрел на экран телевизора и слушал концерт классической музыки. Такое моё поведение поразило маму…
В детстве я то-то читал, проявляя любознательность, но всегда по-особенному относился к тому, что издавал динамик кассетного магнитофона. Помните, раньше были такие квадратные штуки с ручкой, шестью кнопками-клавишами, открывающимся отсеком и дырочками, из которых издавались ритмичные звуки?...А в отсек вкладывалась пластмассовая штука поменьше с двумя дырками и лентой внутри. Первая квадратная штука называлась магнитофон, а вторая – кассета.
- Ты, что, издеваешься? – смеялся писатель. Он, как и художник, вышел из своей задумчивости.
- А вдруг вы забыли о них в наш век быстрого прогресса?...А для меня именно они открыли мир музыки. Мне кажется, вы называете музыкой всё то, что поётся и играется под быстрый или медленный ритм. Я бы согласился с вами, если бы не одно «но». Музыка не может затмевать, одурять, отуплять. Я в этом уверен. Музыка возвышает нас и раскрывает наши сердца. Она как волна, ветер, поднимающий нас надо всем, что есть вокруг и внутри нас. А если говорить о том подобии музыки…Оно везде, оно галдит и трезвонит, заполняя уши какой-то гадостью и лишая слуха. Это одно, а второе в том, что оно – наркотик. Избавиться от него трудно. Я знаю, что засоряю себя, но он мне нужен.
В юности я думал, что это подобие и есть настоящая музыка. Хотя где-то в глубине себя я ощущал, что это не так. Помните дискотеки? Как рассказывал мне один из друзей, дискотеки бывали прелюдиями к дракам. То, что происходило вокруг, приводило в ужас. Возникало непонимание происходящего насилия…Теперь я понимаю бессмысленность насилия. Я хочу идти дальше, но дайте мне жестокость, и я не сделаю ни шага.
Вы говорили о другом мире, светлом и таинственном. А в те моменты, когда он являлся впервые, вам не приходила мысль, что всё, что было, стало одним, а теперь появилось другое? Понимаете?


Мы дружно кивнули.
- Я хотел бы назвать это другое прекрасным, - продолжил он, - совершенством. В музыке меня всегда привлекала её необычность, непохожесть на всё остальное. Она заставляла меня восторгаться, радоваться. Ритм и мелодия увлекали, я готов был отдаться музыке весь, без остатка. Я всегда слушал то, что нравится. Но лишь один композитор дал мне понять, что есть музыка. Она – дитя прекрасного. Людвиг ван Бетховен. Он всегда меня интересовал. Я записывал его симфонии на кассеты, слушал, но ничего не понимал. На одном телеканале решили каждую неделю показывать исполнение каждой из девяти его симфоний. Помню, как не удалось записать девятую симфонию. Записал не полностью и с негромким звуком. Спустя время мне удалось её записать полностью и в хорошем качестве…
В тот год я начал жить отдельно от родителей. Денег было немного, и поэтому квартира, которую я снял, комфортом не отличалась. Хозяин-алкоголик, множество тараканов на кухне, беспорядок в остальной части квартиры – то, с чем я жил в то время. Жизнь показала те свои стороны, которых я не видел раньше.  Я словно увидел другой мир. Уши мои последовали за глазами. Словно увидев другое, я должен был слушать другое.
Получив хорошую запись симфонии, я слушал её много раз. Но в один день, прослушивая ещё раз, я почувствовал, что слышу её иначе. Сначала меня впечатлили первая и вторая части, а потом последняя подарила удивительные ощущения…Знаете, чем ценна наша жизнь? Прекрасным. В тот день я впервые ощутил прекрасное. До девятой симфонии я был глух, а после – стал слышать. Я равнодушен к тому, что вижу, вдыхаю, если не слышу. Я уверен, жизнь моя была бы замечательна, если бы я постоянно слышал эту музыку. Дело не в тех звуках, в которых исполняется эта симфония, а в музыке, которая слышится за ней…Нередко я ощущаю себя словно глухим, потому что этой музыки нет вокруг. Недавно я понял, что для обретения музыки в своём сердце, я сам должен сочинить симфонию. И признаться, иногда я чувствую её мотивы в шуме летнего дождя, шорохе листьев на деревьях. Но чтобы приступить к её сочинению, мне нужен первый звук…


- И поэтому ты едешь с нами? – воскликнул художник.
- Это единственный путь, я думаю.
- Существует время, - произнёс я, - оно помогает увидеть и услышать, но помогает ли ответить на вопрос: кто мы есть?
Попутчики в ответ ничего не сказали. Я почувствовал себя гимнастом, висящим на нити. Нить была привязана к свету. Нить удлинялась и становилась тоньше. Что делать?
- Я расскажу вам о том, с чего начался этот путь, - произнёс я.
«Забудь о фантазии!» - раздалось в моей голове.
- Это случилось в год окончания школы. В один из вечеров в разгар лета мне увиделось окно, словно подёрнутое морозным инеем. В это окно словно гляделся другой мир. Этот мир отчего-то был в настойчиво синих сумерках.. «Великий ум, открой сердца!» - неожиданно вспыхнула во мне фраза. А в начале зимы я увидел свет. Облако света, тихое озеро света. Он тянул к себе, он не призывал, он был данностью, открывавшей меня...
Глаза спутников показались мне зеркалом, отражавшим меня.
- Конечная остановка! – раздалось с водительского места.
Автобус подъехал к большому зданию, около которого стояли автобусы и люди. Некоторые из людей несли на плечах сумки, другие шли и останавливались, опуская эти самые сумки на землю. Так начинался город.