Борька-Зорька

В детстве я часто ездил к родственникам в деревню. Благо находилась она совсем рядом, в час-полтора автобусной тряски. Вообще это была не совсем деревня, а окраина небольшого города размазанного на берегах каскада прудов. В центре стояли панельные дома, местами торчали церквушки, люди сновали в своей провинциальной монотонной жизни. Щербатый асфальт вдоль панельных «хрущевок» плавно переходил в обычную грунтовую дорогу, петляющую между избами. После дождей она размокала и становилась сначала мягкой, потом липкой, а затем жидкой и хлюпающей.
Мой путь лежал мимо вокзала, через паутину рельс, пахнущих маслом, между порослью привокзальных построек и оплавленного камышом пруда, через стадион, окольцованный мускулистыми тополями. Я так и не понял происхождение этого спортивного сооружения, потому, как находился он на задках деревенских дворов, окутанный запахами навоза и дыма. Хотя на нем и стояли турники, футбольные ворота, страшные размашистые качели, кроме деревенских мальчишек никто на нем не играл,  а вся округа пасла на нем скотину. Даже путь табуна лежал сквозь футбольное поле, после прохода оного играть на нем было опасно – подрыв на коровьей мине был неминуем.
Я не любил проходить стадион и старался лишний раз без надобности там не появляться. Местные жители выводили туда психически ненормальных представителей коровьего сословия, которые в табуне вели себя плохо. Злые быки косились на проходящих мимо людей, наклоняли рогатые головы, пытались вырваться с привязи, бодались между собой и признавали только хозяев. Практически всех их звали Борьками, а коров Зорьками.
Дядя мой, мужик деревенский имел во дворе быка. Иногда его отдавали в табун, но основное время он проводил на этом деревенском стадионе, привязанный к бетонному столбу толстым канатом. Когда он возвращался из табуна, то пастух сообщал владельцам коров он кого-то там «покрыл», а дядьке – что тот такую-то корову «отымел». Дядька надевал кепку и шел к владельцу рогатой дамы и к вечеру возвращался на ослабших ногах. Проходя мимо быка, он обнимал его за шею и целовал в лоб. Животное любило этих телячьих нежностей, нервничало, мотало головой, бодалось.
- Борька, мой молодец, давай-давай, - не боялся рогов дядька и продолжал мять быка.
В соседней стайке жила белая с черными пятнами корова. Она все время жевала, глядя на происходящее огромными глазами, осыпанными густыми ресницами. Он нее пахло молоком и нежностью. Тетка с оцинкованным ведром, взяв под мышку маленькую скамейку, исчезала в квадрате двери коровника. Оттуда слышалось пилящие звуки. После они затихали, и она выходила с ведром накрытым марлей. Сизый котишка вскакивал со ступенек крыльца и услужливо терся о замазанные навозом сапоги.  Кота звали Васькой. В деревне всех котов зовут Васьками.
 В деревне все существует для чего-то и до какого-то момента. Однажды у Борьки случилось что-то с головой. Возможно, он подрался с другим быком на стадионе, может, съел плохую траву. То, что он сделал, оказалось плохим заделом: за два дня он помял соседский «москвич», загнал на стадионные тополя прохожих и умышленно ткнул в бок  корову.
Когда я подходил ко двору, то почувствовал сладковатый незнакомый запах. В воротах я остолбенел. Посреди двора лежал Борька, брюхо его было распорото и из кровяной щели вывалились серые внутренности. Вокруг этого ужаса разгуливал мой дядька с незнакомым мужиком. В руках обоих мужчин темнели ножи.
- Плохо себя вел, пришлось в расход Борьку пустить, - торжественно произнес он, и протянул мне тазик с красным дрожащим веществом, - тетке отнеси, пусть печенку пожарит.
 Дома я забился в угол у печи, смотрел телевизор и ждал, когда стемнеет. Под крышей уже висели глыбы мяса, с капающей кровью. Собака томно растянулась в вольере. Комары кружились вокруг того, что однажды было Борькой. Вечером подъехала машина, люди вынесли кровяные бугры в прицеп. Утро дядька намотал Борькин канат на руку как лассо  и закинул на сеновал.
- Отгулял своё Борис, - сообщил он обреченно.
Осенью продали Зорьку – молока совсем не стало. Исчез котишка, так как деревенской сестренке захотелось котенка, мой дядька отвернул ему голову за околицей и выкинул в овраг. Старый пес Дружок, что лакомился Борькиным мясом, тоже исчез. Дядька взял его на охоту и вернулся один. Я услышал, как он сказал соседу – «ружьишко пристрелял». Я сильно расстроился, уехал домой и не появлялся у них два года. Когда же мы приехали на похороны бабушки, то на завалинке сидел новый кот, в вольере лаяла другая собака, а в стайке жили новые корова с быком.
Да что на деревенских обижаться? Всегда они так жили, живут, и жить будут – практичность, ничего личного…