Подлокотник

    В одной из групп социальных сетей проводился опрос "В какой позе лучше пороть", в какой позе лучше я не знаю, но прочитав ответы вспомнил, как отец меня впервые по-настоящему выпорол, выпорол на подлокотнике кресла. Были у нас два широких югославских кресла-кровати. И подлокотники тоже были широкие, мягкие и полукруглые. Не то, чтобы меня раньше не пороли, пороли, но мягко и нежно: шлепали по попе, а если доходило до ремня, то тоже было не больно и не страшно.
   Так случилось, что я тогда учился во вторую смену, и отец работал во вторую, и дома утром мы были с ним одни. Он смотрел телевизор, я собирал учебники и тетрадки в школу, вдруг он спрашивает:
- Как дела в школе?
- Нормально, - отвечаю, обычно он редко спрашивал про мои дела.
- Двоек-то много наполучал?
- Нет, - говорю, а внутри все слегка похолодело.
- А то б мы с тобой разобрались.- Он посмотрел на меня и улыбнулся.
Эта улыбка и сбила меня: двойки у меня конечно были и даже много, но он улыбнулся, и я решил раскрыться, все равно узнает, подумал я, а так я сам признаюсь, он и простит. Как я ошибался!
В общем, беру дневник, подхожу к нему и говорю:
- Ну, у меня не все так хорошо, но я все исправлю. - И протягиваю, улыбаясь, свой раскрытый дневник. Он взял, молча начал листать, вперёд пролистнул, назад до начала пролистнул, вздохнул:
- А ты говорил, что у тебя все хорошо, что все нормально?
- Да, так я же все исправлю, - улыбка моя растаяла, я понял, что зря я это сделал.
- То есть и двоек нахватал и соврал?
Я промолчал.
- Мать знает?
Я отрицательно помотал головой.
- А ты знаешь, что бывает за двойку?
- Знаю.
- И что?
- Наказывают.
- Как наказывают?
- Ремнем.
- Правильно. А за вранье, что бывает?
- Тоже... ремнем.., - я стоял опустив голову, и уже бормотал эти слова себе под нос.
- Снова правильно! Значит, ты заслужил порку?
- Я все исправлю!
- Заслужил? Ну?
- Дааааа, - и слезы сами потекли из глаз.
- Тогда спускай штаны, и ложись.
     Я начал теребить край трико, боясь их спустить, и боясь их не спустить. Отец встал и начал растегивать пряжку ремня, и я завороженно следил за тем, как ремень освобождается из дырок, как его конец вытягивается из железной пряжки, и как он выскальзывает из петель, складывается вдвое и повисает, готовый меня пороть, в руке отца.
- Что встал? - Отец взял меня за плечо и подтащил меня на ватных ногах к креслу.
- Ложись! 
Он надавил на плечо, и я лег поперек подлокотника.
Он сам, молча, одним движением спустил трико и трусы, обнажив мой зад.
- Если сам штаны не снимаешь, то добавку получаешь!
Страх порки охватил меня всего.
- Папочка, - сквозь слезы, тонким голосом, запросил я, - я все исправлю, не надо, пожалуйста, не надо...
- Я знаю, что тебе надо, и я тебе дам!
И первый удар ремня влепился в мой голый зад.
- Не надо, папочка!
- Надо! - И еще удар.
     Я почувствовал резкую, прожигающую боль, и вскрикнул, но пока еще не громко. Третий удар ожог меня и я схватился руками за зад, и тут же получил по ним ремнем.
- Руки убрать!
     Но я уже отдернул их, и тут же получил новый удар сильнее предыдущих. Он завел мои руки за спину и стал одной рукой их держать, а другой пороть.
- Оооооуууууу! Больнооооо.
- Это правильно! Так и должно быть! 
И снова - хлесть!
- Не нааааадооооо....
Хлесь, хлесь, хлесь - хлестал безжалостно ремень по попе! 
- Простиииии! Пожааааа....аааалуйстааааа!
- Прощу! Допорю и прощу! А пока - получай! Получай!
И снова: хлесь-хлесь-хлесь-хлесь, подряд, без передыху шли удары.
- Я все исправлююююююю...
- Конечно исправишь! 
Хлесть. 
-А что мне с твоим враньем делать?
Хлесть, хлесь.
- Что?
Хлесь-хлесь-хлесь.
От боли я согнул ноги в коленках, и удары ремня стали звонче.
- Что?
- Я больше не будуууууу...
- Надеюсь, не будешь!
Хлясь-хлясь-хлясь-хлясь.
- Мамаааааа!
- Нет здесь мамы! А была бы сама бы добавила!
Хлясь-хлясь-хлясь.
- Простиииии меняяяяяя, папочкаааааа, я больше не будууууууу!
- Слышал!
Хлясь.
- Знаю!
Хлясь.
- Проверю!
Хлясь.
- И накажу!
Хлясь.
- Ты запомнишь, как врать!
Хлясь-хлясь-хлясь-хлясь-хлясь-хлясь
     Он отпустил мои руки, отступил на шаг назад, сделал ремень подлиннее, и нанёс мне последние удары сильно, подряд, выхлестнув из меня крики боли перешедшие в вой.
- На этот раз достаточно, - услышал я, но не понял, что порка закончилась.
     Отец заправил ремень в брюки и ушел в ванную, я услышал, как побежала вода в раковине, положил обе руки на раскаленный и вздутый зад, потер его, но боль не проходила, слезы и сопли лились сами собой. Я еще тихонько подвывал, когда отец вернулся.
- Что разлегся? Вставай, иди приведи себя в порядок!
     Я с трудом поднялся, подтянул трусы не до конца, и с голым выпоротым задом поплелся в ванну. Высморкался и умылся там и только потом повернулся к зеркалу спиной, и осмотрел свою бедную попу. Темно-синие рубцы-полосы покрывали ее. Снова слезы навернулись, но я осторожно подтянул трусы и трико, но даже малейшее прикосновение было болезненным. Я снова умылся и вернулся в комнату к отцу.
- Ну, все понял?
- Да.
- Врать еще будешь?
- Нет.
- Ну, молодец! 
     Не скажу, что я больше не врал или исправил все двойки, как обещал, нет, конечно, нет, но отец с тех пор стал проверять мой дневник, и после первой же проверки через неделю, вновь уложил меня на подлокотник.