Ах, ты село, мое село!

                АЛТАТ – МОЯ МАЛАЯ РОДИНА
 Ах, ты, родимое село!
Как я давно  тебя не видел!
Меня в чужбину занесло,
Тебя отсутствием обидел.

   И вот, увидев, вскрикнул «Ах!»
   Я был шокирован тобою
   Где прежний жизненный размах?
   И где величие былое?

Я помню многие стада
И комплексы животноводства
И в урожайные года
Твои успехи в полеводстве.

               Власть современная тебя
               В медвежий угол прописала
               И без тебя, и без тебя
               Тебе устав переписала

Ах, ты, село мое, село!
Теперь ты деревушкой стало
 Ты поредело, заросло
За жизнь бороться перестало.

    Нет твердого к тебе пути
    Лес на тебя идет упорно
   И ни проехать, ни пройти
     Там, где когда-то  было торно.

Тот жуткий ветер перемен
Как беспощадное цунами
Он прокатился по стране
Надменно хохоча над нами

      Редеешь ты, уходит люд
      Но лес, поля, луга и реки
      Твои просторы стерегут
      И здесь останутся навеки.

Я с болью в сердце говорю:
Прости меня ты за измену
И Бога об одном молю:
Дай  к лучшему нам перемены.

    Это стихотворение я написал как пролог к грустному моему рассказу о своей малой родине, которую я оставил в 1953-м. Речь пойдет о селе Алтат Назаровского района Красноярского края. Моему отъезду предшествовала печальная история с моим отцом. Он поссорился с председателем колхоза, разбил на его столе графин с водой и получил за это три года тюрьмы.

Отец хотел уволиться и уехать к брату в Хакасию, в геологоразведку. А без увольнения из колхоза председатель сельсовета не давал справку с места жительства.

 А без справки с места жительства невозможно было получить паспорт, без которого на производстве не примут на работу. «Ты идешь против государственной политики! – сказал ему колхозный вожак, – Развитие сельского хозяйства – дело государственной важности! Выходит, ты против советской власти?!»

 Отец был в колхозе машинистом локомобиля, одновременно рамщиком на пилораме, считался хорошим специалистом. Он был одним из немногих мужиков, вернувшихся с Великой Отечественной, можно сказать, в полном здравии.
 
     И уехал папка вместо Хакасии на Колыму валить лес. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Умер отец всех народов товарищ Сталин.  Общее для страны горе обернулось для моего отца свободой. По сталинской амнистии он был освобожден.

Всего полгода отец валил лес на Колыме. По справке об освобождении он получил паспорт, придя в колхозную контору, низко поклонился председателю, сказал спасибо и уехал к брату.

 Мамку держать не имели права, а вот сестренку, уже достигшую совершеннолетия, не отпустили. Мне же было всего четырнадцать, я окончил семилетку и уехал в Красноярск, поступил в техникум.

    К чему я это рассказал? Да к тому, чтобы читатели прочувствовали ту атмосферу, что царила в  деревнях и селах до середины пятидесятых. А царило негласное «крепостное право».

 Колхозники не могли иметь паспорт, а без него не могли покинуть сельское хозяйство, и устроиться работать на производстве. Лишь во второй половине пятидесятых по стране прокатилась кампания преобразования колхозов в совхозы, и крестьяне получили паспорта, начали получать, заработную плату деньгами и, хоть  мизерные, но все-таки пенсии.

    Техникум в Красноярске я не окончил, уволился по болезни. Возвращаться в Алтат мне было уже не к кому,  и я уехал к отцу в Хакасию. Но техникум я все равно окончил в Шушенском, уже в 1970-м. заочно.

      И побывал я в родном селе только двадцать пять лет спустя. Я, с отрядом кормозаготовителей, прессовал солому на корм скоту в Андроновском совхозе, из Крутояра вагонами отправлял её в Абазу, в свой совхоз. Это был уже конец 1978-го.

 В новогодние праздничные дни я дал бригаде пару дней отдохнуть, назначил старшего следить за порядком в общежитии, жили мы в маленьком поселке недалеко от Крутояра, а сам поехал в Алтат, чтобы повидаться с братьями в новогоднюю ночь: всего-то 90 километров!

Ну, как упустить такую возможность? Первого января 1979-го я проехал по селу и порадовался. Новый клуб, новая контора, большой детский сад, современный магазин, а главное – многие дома были перестроены, под них подведены фундаменты.

 Обновленные дома преобразились, задорно глядели в улицу приподнятыми окнами. Появились, современный зерноток, птицеферма, два животноводческих комплекса, большой конный двор, пилорама, брат Гена заправлял совхозной пасекой.

 К двум зданиям школы присоединилось третье…  «Ожили мои односельчане!!!» - сделал я приятный для себя вывод. Невольно на память пришло сравнение с послевоенной жизнью, когда работали за трудодень, иногда почти пустой.
 
    И вот снова многолетнее отсутствие. Следующий раз я приехал в родное село уже в 2015-м и ужаснулся: село гибнет! Много видел я современных сел и деревень «отдающих душу богу», но видеть чужие села – это одно, а видеть гибнущее родное – дело совсем другое. 

Защемило сердце. Приехал я, можно сказать, уже глубоким пенсионером, многое повидавшим на своем веку, много сделавшим для себя жизненных выводов, узнавшим цену человеческих страданий.

Как же мне было тяжко видеть разграбленное, разбитое, как после бомбежки, родное село! Как скелеты динозавров торчат бетонные опоры бывших животноводческих комплексов, раздавлены крыши покинутых жильцами домов, разбомблен зерноток.
 
Мой родной дом стоит с провалившейся крышей, с заколоченными крест - накрест окнами и дверями. Дом брата Лёньчи, имевшего прозвище Симон, уже ушедшего в мир иной, сгорел. Дом брата Петра, по прозвищу Трундик, тоже уже ушедшего, сгорел. Дом дяди Ильи еще живой, но заколочен толстенными досками.

 И так по  всему селу, по всей моей родной улице названной Партизанской, но больше известной мне как  Белятия – то сгорел, то заколочен, то в полном запустении. Из двадцати домов нашелся лишь один обихоженный, возле которого стояли, и трактор, и грузовичок, и легковушка.

После дождя я с трудом проехал по  улицам. Глубокие колеи, перемежаются с большими лужами. Такого я в детстве не видел, а видел  водосточные канавы. Несколько красивых дачных домиков назаровских богачей на Крюковой только подтверждают вырождение села.

 В селе нет школы, нет работы для молодых и старых, так как Дороховский совхоз ушел, оставив поля для каких-то посторонних предпринимателей, говорят, из самой Москвы…

     Теперь Алтат уже не село. Его называют деревней, но у меня язык не поворачивается так его назвать. В мое время Алтат был селом. В нем было два колхоза. Один назывался «Заветы Ильича» второй, кажется, «Имени Сталина».

 Стояла церковь, используемая сначала как зернохранилище, потом как клуб. Было две школы, одна для начальных классов, другая для классов с пятого по седьмой, сельсовет.

 До революции 1917-го Алтат считался зажиточным селом. На горе, по дороге в Назарово, стояла Мангазина, так мы называли большое  общественное зернохранилище, построенное еще при единоличном хозяйствовании на земле.

     Невольно вспомнился партийный  гимн коммунистов – интернационал: «До основанья, а затем…» Разрушили, затем построили социализм, но он получился без «человеческого лица». И вот снова разрушили, а «затем» не последовало. На эту тему можно многое сказать.

 Социализм разрушил не только многовековой крестьянский уклад, но и душу крестьянина. Отлучили его от плодов своего труда, лишили стимула. «Столыпин давал не только землю переселенцам, но и деньги на приобретение коров,  лошадей, на бытовое устройство. И главное – крестьянин был другой - грустно думалось мне. – Разрушать-то проще и быстрей, а попробуй теперь возроди душу сельского трудяги, да ещё без помощи государства! Землю-то крестьянам раздали, а с чем на ней работать - нет».
 
     Белятией моя улица была прозвана еще при царе - батюшке. Алтат основали переселенцы из междуречья Чалки и Дона, откуда и прозвище - чалдоны. Правда Чалки я на карте не нашел, нашел Калку, видимо, Чалка была  переименована. На улице сплошь поселились Тихоновы.

У меня даже мать и отец однофамильцы. Они все были белолицыми, откуда и получили прозвище Белята. В Алтате, как, наверное, во всех деревнях и селах, почти у каждого имелись прозвища. Любили сибиряки награждать односельчан вторыми именами. Вон даже улицу прозвали.

 До сих пор, в деревнях лучше знают друг друга по прозвищам, которые редко бывают хвалебными, чаще они даются либо иронические, либо саркастические, или даже обидные. У меня, например, было нейтральное - Родя. Это по дедушке, хотя живым дедушку я не захватил.

 Наградила меня этим именем ребятня, товарищи. Как-то, оказавшись с ними на сельском кладбище, я показал могилку дедушки и, как бы, похвастался: «А вот тут мой дедушка Родя похоронен!». «Аааа, Родя! Родя!» - стали показывать на меня пальцем Кулики, то бишь, братья Арефьевы, которые были большими просмешниками.

Ну и прилипло ко мне его имя. Оно даже моим родителям понравилось. Они нашли в поведении и характере моем сходство с дедушкиным. Так я и жил в Алтате как Шурка-Родя.

     Тяжелым оказалось для меня впечатление от увиденного. Но больше всего меня удручил вид дамбы через речку Алтатку, что разделяет село на две половины: узенькая, с тремя смятыми трубами для пропуска воды.

 В конце сороковых и начале пятидесятых через речку стоял красивый мост на деревянных быках, загруженных большими каменными глыбами, похожий на железнодорожный, с арками и отбойными бортами, выложенными такими же большими каменными глыбами.

 Между этими глыбами я выуживал налимов. Не знаю, когда он был построен, но, мне думается, что еще при царе-батюшке. Казалось, он будет вечным, однако в половодье 1951-го этот мост снесло.

 Тут я могу на год-два ошибиться, но сути это не меняет. В этом же году чуть ниже по течению построили времянку, а зимой с 51-го на 52-й построили мост на сваях, которые вбивали тяжелым молотом.

 В 1979- м он, кажется,  еще стоял. Но и его снесло! Алтатка – речка длинная, много снега на полях вдоль неё за зиму накапливается. Не знаю, кто решил, что она не заслуживает хорошего моста, насыпал дамбу, вложив в неё обычные трубы, притом трубы не железобетонные, а  жестяные, которые тут же были смяты при трамбовке тяжелыми тракторами.

 Так называемый ремонт проводился в 2012-м. Не знаю, возможно, это был не первый «ремонт», но уверен, что не последний. По моему запросу глава Дороховской сельской администрации Григорий Георгиевич Анисимов пообещал капитальный её ремонт в этом, 2017-м.
 
     Обидно за село, за любимую речку, за жителей Алтата. Каждый год они гадают: снесет или не снесет нашу дамбу? И  вода, и лед переливаются через, размывая её и унося трубы, которые способны пропустить лишь летнюю воду. Неужели не достойны алтатцы хорошего моста?

Неужели речка, сносившая когда-то, вроде бы, надежные мосты, стала такой смирной, что  не способна на дальнейшие «подвиги». Поля-то и луга вдоль речки не сузились, не усохли.

Снега выпадает в районе не меньше чем в сороковых и пятидесятых. Кто и когда решил, так «осчастливить» алтатцев, гадать и искать не собираюсь, но твердо знаю, что в Идринском районе,это тот же Красноярский край, где я сейчас живу, через все ручьи и речки, где никогда не бывает ледохода, построены капитальные мосты.

 Почему в Идринском районе хорошие мосты построить можно, а в Назаровском невозможно? В 1953-м году 23-го апреля, я в последний раз наблюдал алтатский ледоход, стоял на мосту и переживал за него. Льдины бились о сваи заставляя мост вздрагивать. В тот день я вырезал складным ножом на перилах свой автограф.

    Я подозреваю, что эту дамбу превратили в объект для отмывания государственных денег. Технология такого «действа» до смешного проста: сделать на рубль списать на сотню…  Тем более что, по словам главы Дороховского сельсовета, в 2017-м дорожники собираются не хороший мост строить, а ремонтировать ту же дамбу. Спрашивается: почему не мост? Ведь Алтатка , наверное, за эти 60 лет не усохла до размеров ручья, тем более, что перед дамбой соорудили пруд, в котором к весне намерзает много льда?

    Вот такое наплевательское отношение к жителям малых сел и деревень отпугивает от земли сельских предпринимателей. Проезжая по улицам бывшего села, я увидел лишь одного петуха с тремя курочками и одного барана с двумя овечками. В брошенных огородах стеной поднялся костер – коси отличный корм скоту.  Десять коров осталось на все село, и паслись они прямо за селом без присмотра.
 
    Мои попытки проехать к Чулыму, что в трех километрах, окончились неудачей. Все заросло, заболотилось, дорог, по которым мы ходили босиком, нет. Мост через ручей Гузномойку тоже уже не мост, а дамба с жестяными трубами. И, если здесь дамба уместна, по ручью не бывает ледохода, то через Алтатку мост просто необходим. Хотя и через Гузномойку дамба должна быть шире.

Недавно с неё свалился широкозахватный лущильник. На сегодняшний момент мостостроители уже имеют и технику, и современные стройматериалы для постройки хорошего моста, который не размоет и не снесет.  Слава Богу, по стране шагают уже не сороковые и пятидесятые прошлого столетия.

     Хочу сказать, что в Идринском районе тоже много умерших и умирающих деревень, бывших когда-то селами, но здесь есть надежда, что не все они вымрут, так как к ним проложены хорошие дороги, построены надежные мосты.
 
Во многих селах, где совхозы «приказали долго жить», живут предприниматели, выращивающие скот и лошадей, занимающиеся пчеловодством. На дальнейшую жизнь Алтата при таком наплевательском отношении к его жителям такой надежды нет.
 
Кто же захочет тут заниматься животными и землей, если даже рейсовый автобус из Назарово боится проезжать по дамбе. Автобусы со школьниками, учащимися в Дорохово, еще как-то проезжают. Боюсь, что и ученикам к весне придется выходить за околицу.
 
    И еще один момент. Поля, луга, леса, река и старицы никуда не уедут. Они будут использоваться как посевные площади, пастбища,  лесосеки и водоемы для промышленного или любительского рыболовства, а потому, если даже жители покинут Алтат, дороги и мосты будут необходимы. Этого, видимо, не могут, или не хотят, понять люди, облаченные властью.