Тоже афганец

      Какая досада! Похоже, я опоздал на автобус. Быстрым шагом подошёл к остановке.  С надеждой посмотрел на часы, огляделся…, не успел. На скамейке одиноко сидел мужик в камуфляжной форме, панаме и кроссовках.  Опершись локтями на колени, он уткнул лицо в ладони и что-то невнятно бормотал. Рядом стояла начатая бутылка водки, лежали две карамельки и печенюшка. Следующего рейса ждать не меньше получаса. Благо на улице весна, тепло. Напротив, через дорогу берёзы только-только выпустили на свет листочки, внеся в  серые пригородные окрестности  свежие краски. От русских красавиц не отставал и тополь. Насыщенный смоляным ароматом воздух  был свежим и вкусным, а листики поблескивали яркой зеленью, улыбаясь  утренним лучам солнца. Я присел на скамью и посмотрел в сторону сидевшего мужчины. Он, слегка раскачиваясь, иногда тряс  головой и всхлипывал. Подняв лицо с ладоней, повернулся в мою сторону. Мутный,  блуждающий взгляд никак не мог остановиться, скользя мимо.  Желая меня разглядеть,  пытался шире открыть глаза, выпучивая их. Неровные  усы топорщились на опухшем, небритом лице. Нижняя губа отвисла, и с неё стекала слюна. А он ладонью пытался её поймать. Правой рукой он взял бутылку и, протягивая в мою сторону, спросил: – Будешь? – Нет, – ответил я. – А я буду, – и он через горлышко сделал несколько глотков. Сморщился.  Видимо, уже не лезет, –  подумал я. Он, как будто угадав мои мысли, засмеялся и помотал головой. Вдруг резко выпрямил спину и, повернувшись ко мне, спросил: – В армии служил? – Служил, – ответил я. – Где? – ГСВГ, войска связи, Магдебург. Мужик с минуту помолчал и сказал: – Был у нас капитан из Магдебурга. Хороший  мужик, но духи убили. Он как-то смешно пошмыгал носом. Я понял, что передо мной «афганец», и чувство уважения к этому неопрятному, пьяному, шевельнулось во мне. «Гражданин, воин, наверняка отец» – подумал я, и мне почему-то стало его жалко. Неожиданно «афганец» громко захохотал.  Я пристально посмотрел на собеседника. Он уловил моё внимание к себе.                – А мы за капитана и других братишек отомстили.  Перед дембелем, гульнули, повеселились малость. С наших позиций орешник хорошо просматривался, а в нём душманские бастрюки орехи собирали. Он хихикнул, высморкался и прохрипел: – Четырёх детёнышей положили. Орехов суки захотели, а мы их из миномёта жахнули, раз, два и всё… Я с изумлением посмотрел на этого пьяного. – Вы… по детям из миномёта? Он взглянул на меня и, откинув голову назад, захохотал. Поперхнулся, закашлялся и, давясь нездоровым смехом,  продолжил: – Какие дети? Выродки!  Подросли бы и в наших стрелять стали. Я посмотрел на прикуривавшего сигарету  «афганца», перевёл взгляд на берёзы и представил под ними убитых детей.  В памяти всплыла    репродукция из учебника с картины Аркадия Пластова «Фашист пролетел».Чувство неприязни возникло у меня к рассказчику. Что подвигло этого человека стрелять по детям? Стадное чувство «делай, как все» или хищническая потребность человека бить, убивать? Понимаю, что война ранит психику, но плохое стараются скрыть, стыдясь содеянного. Преподносился рассказ, как мне показалось, с некой бравадой. «Афганец» глубоко затянулся сигаретой и, выпуская дым, сказал: – Сын у меня погиб недавно, машиной сбило…  Водитель, подлая шкура, скрылся, струсил гад…  Он горько, горько заплакал. Голова его затряслась. Всхлипывая, он размазывал слёзы и слюни по лицу, сигарета выпала…Он плакал о потере своего мальчика. Тех убитых в орешнике детей, он не жалел, обзывая  скверными словами. Похоже, он не осознавал, что ему суждено испытать ту же боль, что испытали родители убитых ребятишек в далёкой стране.    Подошёл автобус. В окно отъезжающей маршрутки я видел, как мужик, продолжая рыдать, сполз со скамейки на землю, а стоявшая рядом бутылка упала.