Мои учителя

А.Н.ПАВЛОВ

МОИ УЧИТЕЛЯ


ЗАВЕТЫ
Более же всего облекитесь в любовь,
которая есть совокупность совершенства.
Послание к коллосянам.

На любви вселенная держится.
Юрий Шевчук

Умирал Валерий Давидович Ломтадзе.  Он тяжело  болел. Исход был предрешён. Об этом знали все. Знал и он. На сердце тяжело. Я учился у него и много общался позже. Всегда находил у него понимание и поддержку. Не надо объяснять как это важно, особенно в молодости и на крутых поворотах жизни. Не так много людей, которые воспринимают твои идеи и готовы вместе с тобой их отстаивать и защищать. Объяснять другим.
Незадолго до кончины я и Миша Захаров пришли навестить его. Он уже не вставал, но было видно, что рад нам. Расспрашивал, над чем мы работаем, что планируем. Слушал с интересом. Высказывал своё мнение. Делал замечания. Давал советы. Наконец, мы почувствовали, он очень устал, и начали прощаться. Встали. Сказали какие-то глупые слова о выздоровлении. А что можно было ещё сказать? Посмотрели на него, зная, что последний раз, и уже хотели уходить. Не знаю, что он думал в это мгновение. Наверное, что и мы.  И услышали от него:
– Спасибо, что пришли. Мне стало немного легче.
– Делайте всегда добро.– И грустно  улыбнулся.
По дороге мы долго молчали. О чём тут было говорить?
Наши доценты и профессура всегда заботились о нас. Хлопотали перед начальством, когда мы попадали в трудные ситуации, помогали с публикациями, докладами на научных конференциях, семинарах. При этом никогда не докучали мелкой опекой, ничего за нас не писали, не правили наши тексты. Подталкивали всё делать самим. Иногда ссужали деньгами, когда чувствовали в этом необходимость. Делалось это всегда тактично. Нам в голову не приходило просить об этом.
Как-то, кажется, на втором курсе,  я сидел на подоконнике внутренней лестницы,  в фуражке горного института. Мимо проходил проректор по учебной работе.
Сделал замечание в довольно грубой форме. А грубости я сызмалу не переносил. Я встал и, ни слова не говоря, быстро стал спускаться. Он осерчал, в два прыжка догнал меня. Пришлось назваться. Несколько дней спустя меня вызвали в деканат и сказали, что проректор ходатайствует об отчислении. И вот тут-то на помощь пришли наш старейший профессор, заведующий кафедрой, Толстихин Нестор Иванович, и зам. декана доцент Наливкин Борис Васильевич (брат известного академика), читавший нам курс палеонтологии. Всё обошлось. Никто из них мне не пенял за глупое поведение. Знали, сам всё понял. Их уже давно нет, но  помню доброе вмешательство этих стариков и благодарен им до сих пор.

Намного позже, когда я уже сам преподавал в вузе, у меня был ещё один поучительный случай с головным убором. Возвращаясь с работы и, зная, что дома никого нет, я забежал в котлетную, напротив Московского вокзала, выпить кофе. Маленькие высокие столики. Все перекусывают стоя, одеты по-зимнему, в шапках.  Вдруг ко мне подошла уборщица посуды и тихо почти на ухо сказала:
– Молодой человек, раньше, когда в избу входили, шапку-то  снимали.
Я подивился её деликатности. Ответил ей, тоже негромко:
– Спасибо. – И шапку снял.
Какая разница между этой старой женщиной и бывшим нашим проректором! Стал понимать, что такое интеллигентность.
На преддипломной практике у меня получилось новое решение по оценке фильтрационных свойств пород зоны аэрации. Показал результаты доценту нашей кафедры, Боровицкому Владимиру Павловичу.  Ему понравилось. На следующий день он принёс необходимую литературу. Проконсультировал. Рекомендовал написать статью. Её взяли в наш журнал. Мне и сейчас за неё не стыдно. Эта публикация подвигла меня к дальнейшей научной работе. Внимание Владимира Павловича было решающим событием в моей научной карьере. Добро от него не пропало.
Одна из работ, которую я представил Нестору Ивановичу, руководителю в аспирантуре, показалась ему достойной публикации в тогдашних Докладах Академии наук СССР. Нужно было представление академика. Нестор Иванович рекомендовал доложить работу в Географическом Обществе. Удачно. Затем встретился с академиком Д.В. Наливкиным и получил поддержку. Помню, как быстро он поднимался по лестнице с моими бумагами (а ведь ему было почти семьдесят лет), какую проявил заинтересованность. Был искренне рад за меня.
Как-то, из журнала, куда я послал очередную статью, получил отрицательный отзыв. Расстроился. Почувствовал, отзыв составлял не тот, кто подписывал документ. Подлинный автор рецензии, не понял сути работы. Показал Нестору Ивановичу. И услышал простой и добрый  совет:
– Александр Николаевич, не переживайте. Просто вложите статью в другой конверт и пошлите в другой журнал.
Я так и поступил. Через какое-то время статья вышла. Вот так нас учили. Учили понимать, что всегда следует искать сомыслящих людей, искать соратников.
«Обкатывая» докторскую работу, много ездил по Союзу. Докладывал, оставлял диссертацию для изучения, вёл частные беседы. Ближе к защите услышал откровение тогда профессора, позже  члена корреспондента АНСССР,  Погребицкого Юлиана Евгеньевича:
– Александр Николаевич! Вы должны понять, что Диссертационный Совет – это просто люди. Они проголосуют за Вас, когда убедятся, что Вы человек их круга. 
Позже я понял  правоту его слов. Это был добрый совет. Так что ездил я по Союзу не зря.
Кандидатскую диссертацию закончил раньше срока и начал работать по министерскому распределению уже в августе. Должность ассистента без степени оплачивалась мизерно. Я совершенно обнищал. К этому времени мне пришлось сделать два междугородних обмена квартиры. Жена перенесла тяжелейшую операцию. Маленькая дочь. Едва сводили концы с концами. С надеждой ждали успешной защиты. И вдруг, по независящим от меня обстоятельствам, за два дня до защиты меня вызвали в Москву, что называется, «на ковёр» снять какие-то вопросы по диссертации в институте, который был назначен мне как Ведущее предприятие. Научный руководитель пригласил меня к себе домой и совместно с женой (доктором геолого-минералогических наук и профессором) устроили маленькую генеральную репетицию. Дали несколько полезных советов, в том числе этического характера и благословили на поездку. Перед уходом Нестор Иванович спросил меня:
– Александр Николаевич, Вам, наверное, и ехать-то не на что. Если Вы не против, возьмите у нас. Когда появится возможность, отдадите.
Мне было неловко, но ехать, действительно, было не на что. Я на предложение согласился.
– Малюша (так он ласково называл жену – Матильду Моисеевну), принеси, пожалуйста, деньги.
Жена вышла и принесла сумму большую, чем стоил тогда билет. На моё удивление, она сказала:
– Но ведь ехать надо туда и обратно, да и день там как-то прожить.
Они были уверены во мне. Их внимание и забота помогли. Всё сложилось благополучно. Накануне защиты Нестор Иванович пригласил меня зайти.
– Александр Николаевич, Вы, наверное, после защиты будете делать какой-то стол, вроде банкета? Может быть Вам нужны деньги?
Я помялся и сказал:
–  Пока у меня их нет.
– Сколько Вам нужно?
Я назвал сумму.
– Завтра я принесу. О возврате не беспокойтесь. Когда будет возможность, тогда и отдадите.
Позже я узнал, такие предложения он делал всем своим аспирантам. Понимал, что наша жизнь была не простой. Его уж давно нет, а теплота в сердце осталась.
После окончания института по министерскому распределению год проработал в Армении.  Экспедиция, куда я попал, строила дом для сотрудников в Ереване. Я этого не знал. Кто-то подсказал, что как молодой специалист я имею приоритетное право получить в этом доме площадь. Подал заявление. А ведь сказали мне люди, которым я мог составить жилищную конкуренцию. А вот сказали же. Начальник экспедиции Кошман Виктор Евстигнеевич принял заявление, но объяснил, что пока дом ещё не построен я могу найти съёмное жильё где-нибудь в городе. Экспедиция оплатит. Я ответил, что искать не буду. Города не знаю. Языка тоже. Пусть это делает его заместитель по хозяйственной части. И началось делание вида, что кто-то что-то ищет. Оказалась, что ничего искать не надо.  У экспедиции свободная площадь была.
О её существовании я узнал случайно.  Наша партия только что сдала годовой отчёт. В это время в экспедиции появился московский куратор с аудиторской проверкой геологических материалов. Ему понравилась моя гидрогеологическая глава, и он захотел встретиться. Остановился куратор в комнате одной из двухкомнатных квартир большого экспедиционного дома. Пришёл к нему. Поговорили. Предложил мне сотрудничество – я ему полевые материалы, он – протежирование.  Было лестно это слышать. Естественно, я согласился, но объяснил ситуацию с жилплощадью, сказав, что, если не получу её, то уеду.
И он сообщил мне следующее:
– Александр Николаевич, думаю, они обманывают Вас. Есть у них свободная площадь. Комната, где мы сейчас находимся, свободна уже несколько лет.  Имейте это в виду. Только уж меня не выдавайте.
Не знаю, зачем он рассказал мне это. Возможно, подумал, что я начну «воевать» эту комнату, получу её, и нужное ему предложение будет реализовано.
Но я поступил по-другому. Подал заявление об увольнении, указав в качестве причины, нежелание  руководства экспедиции выделить мне жилплощадь как молодому специалисту. Зарегистрировал заявление у секретарши (позже она получила за это выговор).  Зашёл к Виктору Евстигнеевичу и подал свою бумагу.
–  Александр Николаевич, я Вас не понимаю. Мы же подыскиваем Вам жильё.
Я знал, что он врёт.
– Виктор Евстигнеевич! Причина моего увольнения  проще, чем Вы думаете. Я не хочу работать с Вами. Именно с Вами. Не хочу и всё. И я уеду.
Он стал угрожать мне прокурором:
– Как молодой специалист Вы обязаны отработать по месту распределения не менее трёх лет.
– Виктор Евстигнеевич! Конечно, принудить меня остаться вы можете. Но работать-то я не буду.  Зарплату же выдавать мне придётся. Если Вас такая ситуация устроит, то … ради бога.
Ему нечего было сказать мне. Я купил билет и стал об этом говорить, что называется, встречному и поперечному. Кошман понял, уеду я всё равно. И мне передали его  согласие, но при условии:
– Пусть перепишет заявление «по собственному желанию».
Мне так всё это надоело, так было противно иметь с ним дело, что заявление переписал. И тут начались всякие заморочки.
И в этой ситуации главный бухгалтер экспедиции начислил мне расчётные деньги без приказа. Разве это не добро? Я смог покинуть гостеприимный Ереван. Уехал без трудовой книжки. Был это 1958 год, а экспедиция «урановая». Главбух даже определил мне больше, чем полагалось. Позже переплату я вернул почтовым переводом.
На новом месте работы меня оформили  на какую-то инженерную должность. Снова я попал на умного человека. Позже мне трудовую  книжку переслали.
Через несколько лет, будучи в командировке в Тбилиси, я встретил Кошмана. Немного поговорили, и он спросил:
– Ну как с квартирой?
– Всё в порядке.
По-моему, он не расстроился. Человек  был неплохой и умный, но с «установками» своего времени. Позже узнал, что новый молодой специалист, приехавший на моё место, жилплощадь получил. Я порадовался за него. Значит, не зря я тогда «хлопнул дверью».  Кому-то это помогло.
Я назвал Ереван гостеприимным городом. Конечно, такая оценка связана с людьми. Направлялся я из Ленинграда. На Кавказе никогда не был. Ехал почти в никуда. Как получится.
Подъезжали к Еревану. На ночь деваться некуда. Города не знал. Языка тоже. Денег в обрез. В поезде моим соседом оказался молодой ереванец, некто Гриша. Свой город очень любил. По дороге много рассказывал про свою страну, свой древний, талантливый и многострадальный народ. Узнав кто я, зачем еду, пригласил к себе переночевать. Двухэтажный домик из знаменитого армянского туфа. Отвели комнату на втором этаже. Накормили. Отлично выспался. Утром расстались. А ведь его семья совсем не знала меня. Документы, конечно, никто не проверял. Больше я их не встречал. Но Гришу помню. Конечно, не в лицо, а его добрый поступок. 
Старшим геологом партии, где  я начинал, был Мисак Егоян. Лет на десять меня старше. Отслужил в армии. В геологии разбирался отлично. Проявил ко мне внимание. Многое объяснял про людей и менталитет своего народа. Даже как-то предупредил:
–  Когда тебе будут говорить Саша-Джан, будь начеку. Восток это.
 Как-то получилось, что во время посещений экспедиции в Ереване, я стал останавливаться у Мисака. Коммунальная квартира в центре города. Две комнаты. Две сестры. Он старший. Младшая девочка ещё училась в школе. На ночь стелили мне на раскладушке. На обед или ужин всегда ждали. Семья была гостеприимная и дружная. Старались накормить чем-нибудь вкусным из национальных блюд. Раз Мисак говорит мне:
 Завтра на обед будут голубцы. Обязательно приходи. Ни в каких столовках не ешь. Я представил себе мамины голубцы. Рис с мясом, луком, пахучие и ароматные капустные листья. Запахло Русью. Конечно, пришёл, проглатывая слюнки. Сели за стол. Старшая сестра вносит большое блюдо. Вместо знакомых голубцов какие-то тёмно-зелёные «завёртышы». Пахнут довольно резко. Я «заскучал». Почувствовав моё смущение, Мисак объяснил:
– Это наши голубцы, долма называется. Вместо капустных листьев у нас листья виноградные. Попробуй. Это вкусно.
Постоянное столование у Мисака меня смущало. Не так уж много он получал, чтобы держать бесплатного нахлебника.  Промучившись в сомнениях какое-то время, решил поучаствовать в семейных расходах. Я понимал, что ни о каких деньгах речи идти не может. Купил мясо. Принёс. Неуклюже отдал сестре. Пришёл Мисак. Узнав в чём дело, очень жёстко сказал мне:
– Саша, что это за мясо?
Я, смущаясь,  объяснил.
– Никогда больше этого не делай. Разве мы чем-то обидели тебя?
– Если ещё что-нибудь купишь, можешь к нам больше не заходить.
Вот так. Ни больше, ни меньше. Разумеется, таких глупостей  я уже не делал.
Через 20 лет  мне снова довелось быть в Ереване. На каком-то симпозиуме. С приятелем и соавтором доклада мы поселились в гостинице, бывшей ранее «Интуристом».  Проходя по скверу, увидел Мисака. Он  шёл навстречу.  Почти не изменился.  Тоже узнал меня. Обнялись. Он  удивился:
–  Слушай! Ты приехал в Ереван.  Мог ожидать, что встретишь меня. Но я-то? Сегодня воскресенье. Иду из  парикмахерской.  И вдруг!
Вечером пришёл к нам в гостиницу. С двумя бутылками прекрасного армянского коньяка. Мы запаслись сыром и зеленью. Таким дружеским теплом пахнуло от него.  Вспоминали прежнее житьё-бытьё. Громовской экспедиции уже не было. Остался он один. Старшая сестра умерла. Младшая закончила вуз, вышла замуж. Своя семья. Такая жизнь. Поздно вечером проводил его. Больше в Ереване мне быть не приходилось. В памяти он остался как сердечный  город.
В одной из партий, в которых мне пришлось работать в Армении, появился новый молодой геолог. Мы оказались друг другу интересны. На какой-то праздник он пригласил меня в свою семью. Это были армяне, репатриированные из Турции. Старые и пожилые люди. На столе только крепкие напитки зелень и сулугуни. Маленькие маринованные перцы. Разговор – на турецком. Собрались близкие и друзья. Им было о чём вспоминать. После разговоров начали петь. Тоже на турецком. Ведь в Турции прошла их молодость и большая часть жизни.  Этот вечер произвёл на меня сильное впечатление. Отец Камо был профессором, кажется, истории в Ереванском университете. Я почувствовал армянскую интеллигенцию из «бывших». Проникся.
Камо предложил обучать меня армянскому языку.  Согласился. Идея была простой.  Вечерами заучивать на слух десять-пятнадцать слов. Но ученик я был никудышный. Уставали. Упадём по своим койкам. Глаза слипаются. Он начинает обучение. Я же довольно быстро засыпал. Наконец, он понял, насколько я бездарен:
– Саша, ты не научишься.
– Почему?
– Ты не хочешь.
Думаю, это была правда. Но он не обиделся. Мы продолжали дружить, пока судьба не развела нас по жизни.
Как-то в горах ставили с ним большую палатку. Уже подняли её на большие колья. Оставалось заняться  растягиванием углов на колышки. Я стал выходить первым. Только отвернул полог, вижу, на меня, подскакивая на метр-полтора мчится огромный валун.  За мной выходил Камо. Я метнулся в сторону, успев только крикнуть:
– Берегись!
Валун прошил палатку насквозь, переломав базовые колья. Палатка накрыла Камо. Слава богу, он не пострадал, бросившись вместе с моим криком от центра к краю.  Думаю, замешкайся мы на несколько секунд с выходом… Смерть могла быть мучительной. А вокруг такая красота. Склоны, поросшие невысоким дубом. Под ногами листьев по колено. Горный бодрящий воздух. Первозданная тишина и покой. Утром недалеко от себя  увидел прекрасную молодую лань. Божественное животное.
А камень сбросил ногой какой-то разгильдяй, из местных наёмных  рабочих. Так, валял просто дурака.
Кто помог нам? Скорее всего, ОН. Хорошо, когда добро приходит оттуда.
Март 1953 год. Умер вождь народов. Воспитаны мы были в любви к нему. В голову пришли всенародные проводы Ленина, которые показывали в кино. С приятелем, бывшим сержантом Советской Армии Евсеем Грейсером, решили рвануть на похороны. Денег как всегда в доме не было. Мама дала 25 рублей (на всякий случай). Больше я бы и не взял.
На Московском вокзале вскочили в первый уходящий состав. Он шёл на Мариуполь. В общем вагоне познакомились с гурьбой таких же сумасшедших девиц. Болтали. Пошёл контролёр. Спрятались под нижние полки. Девчонки закрыли нас юбками. Пронесло. Поезд в Бологое сворачивал на другой путь. Вышли. Девчонки за нами. Поезда на Москву проходили мимо и останавливались довольно далеко за вокзалом. Двинулись туда. Ночь. Похолодало. В стоявшем на путях составе все двери закрыты. Мой сержант куда-то исчез. Вот поезд на Москву двинулся. Что делать? Толпа девчонок лепится ко мне.  И вдруг услышал сержантский громовой голос. Тогда в школе младших командиров ставили командирский голос. У сосны приказывали кричать:
– Сосна на…пра-ву! Сосна на..ле-ву! Сосна кру…хом . Сосна лечь!
Голос заорал:
– Сашка, я поехал.
И тут поезд остановился. Я кинулся к паровозу, решив пристроиться на угле в тендере. И увидел несколько человек, стоявших на полуплощадке первого почтового вагона. Встал там. Девчонки за мной. Но места не было. Они сиротливо остались у лесенки. Неожиданно вышел кочегар. Стал нас прогонять:
– Слезайте ребята. Упадёте ведь. Слезайте.
Все молчали. Никто уходить не собирался. Кочегар начал угрожать:
– Оболью водой. Всё равно ехать здесь не дам.
Я начал было его увещевать, и услышал от своих соседей:
– Заткнись!
Я замолчал. Не знаю, что бы произошло дальше, но…вдруг позади нас открывается дверь в вагон. Мой сержант. Следом  втиснулись все девчонки. Оказывается, Евсей захватил служебное купе начальника поезда и закрылся. А тут мы.  Поезд стоял, стоял. Наконец, тронулся. Мы повеселели, хотя нутром понимали, что «приключения» только впереди. На одной из станций вежливо попросили отдать поездной журнал. Кто-то из нас просунул его в вагонную дверь. Навстречу вломился поток людей. Каким-то образом мы успели «запихнуться» в купе. «Штурмующие» пыталась взять нас  силой.  Не получилось. Поехали дальше. Решили:
– На следующей станции будут пугать, уговаривать. Не поддаваться. Так и случилось. Инстинкт подсказывал держаться вместе.
Действительно, в Калинине (теперь и раньше Тверь) началось:
– Поймите, страна в трудном положении, а тут ещё вы проблему создаёте  и всё в таком духе. Переговоры вели девчонки. Мы же шёпотом только подсказывали, что и как отвечать. Услышав перепуганный девичий «писк», с той стороны двери засомневались:
– Девочки вы одни?
– Да одни, мы одни.
«Уговариватели»  опешили. Как же одни девчонки сумели на предыдущей станции устоять против «ломовиков». С платформы осветили купе прожектором. Убедились, что толпа серьёзная. Больше нас не трогали до самой Москвы.
В столице вагон оцепили. Всех вывели. Отобрали документы. Повели в «ментовку» при вокзале. Майор попался умный:
– Ребята! Вы не представляете, что здесь делается. Послушайте совета. Возьмите ваши документы. Возвращайтесь. Постарайтесь благополучно добраться  до своих домов.
– Правильно сделали, что не открыли двери и не поддались уговорам в Калинине. Счастливо вам.
Думаю, этот майор был хорошим человеком и любящим отцом.
Конечно, мы с Евсеем не послушали совета. Около автомашин, перегораживающих улицу, разошлись. Помню, забрался в открытый кузов грузовика. Постоял, постоял, осмотрелся. Спрыгнул. Встал в какую-то очередь.  А тут и Евсей. Всяческими хитростями передвигались вместе. Потом поняли, надо менять тактику. Снова разошлись. Постепенно очередь превратилась в толпу от стенки до стенки. Дело к ночи. Наконец, я оказался в колонне из двух-трёх человек в ширину. Люди успокоились. У цели. И вдруг по радио объявляют:
–  Доступ к гробу товарища Сталина прекращается в час ночи.

Тут и началось. Толпа во всю улицу, стоявшая позади нас за кордоном автомашин, прорвалась и мчалась в нашу сторону как в атаку. Мгновенно навстречу ей были брошены воинские части. Людей стали хватать. Начался мордобой. Люди кинулись искать укрытия в нашей «законной» очереди. Их отталкивали, не пускали. Но они были непобедимы. Снова толпа заполнила улицу от края и до края. Цепь солдат сдерживала её, взявшись под руки. Я оказался перед цепью у стены. Солдаты изнемогали. Упёрся ногами в стену дома, и стал помогать сдерживать натиск. Неожиданно солдат передо мной разомкнул руки и пропустил меня. Опять наткнулся на доброго человека.  Несколько коротких пробежек  маленькими колоннами и я у цели. Удивительно, но оказался в паре с  моим сержантом. Откуда он взялся. Чудеса. Или просто в армии его хорошо учили.

Так мы и прошли мимо гроба вождя народов. Это были последние минуты народного прощания. Люди плакали. Я тоже. Ночевать разошлись. Евсей двинулся к каким-то московским родственникам. Я стал добираться по адресу магаданской одноклассницы. Небольшой московский дворик. Открыла её бабушка. Объяснил, кто я. Впустила. Снял пальто. На ноге оказалось две галоши. Где и как я их «нашёл»? Дала умыться. Покормила. Она не знала меня. За чаем очень деликатно только пораспрашивала, кого я ещё знаю из магаданского класса. Уложила спать. Я был смертельно усталым. Не ел и не спал больше двух суток. Утром зашла Ольга. Рассказал им мои приключения. Вспоминали Магадан, школу. Распрощался. Больше я их не видел. Хорошая у неё оказалась бабушка.
Не все, кого я в жизни встречал, были такими. Но не таких не хочется вспоминать.

До Питера добирались тоже с приключениями. И большими. Дома рухнул спать. Мама ничего не расспрашивала. Теперь я понимаю меру её переживаний. Она никогда и позже не отговаривала меня от походов, отъездов, не упрекала, что не писал, не звонил. Она отпускала меня в жизнь и несла свой материнский  крест, молча и с любовью ко мне.
 
      Любовь же к вождю после «разоблачения культа» слетела с меня за несколько дней. Но я доволен, что побывал в Москве в те трагические дни.  Я прошёл тест на выживаемость.  Было мне 19 лет.


БАЙКИ ОТ КУКАНАВЫ

И названо чудное место
В честь девушки храброй – Мацеста.
Легенда о Мацесте
Василий Михайлович Куканов более двадцати лет посвятил изучению минеральных вод уникального бальнеологического курорта Мацеста, расположенного на территории г. Сочи. Благодаря его активному участию там впервые были пробурены глубокие гидрогеологические скважины, позволяющие отпускать более  шестисот ванн в сутки и обеспечить курорт надежными запасами ценнейшего минерального сырья.

Многие годы он был главным гидрогеологом курорта. В своей деятельности ему часто приходилось общаться с грузинскими и абхазскими коллегами. Приглашая его к телефону, они обычно говорили:
– Позовите, пожалуйста, Куканаву.
Он не обижался. Это звучало как-то на грузино-абхазский манер,  по-своему уважительно и дружелюбно.
На своем веку Василий Михайлович был участником и свидетелем многих событий, так или иначе связанных с развитием курорта Мацеста и города. Некоторые из них он рассказывал мне. Уверен, что они будут интересны и читателю.

БАШНЯ НА ГОРЕ АХУН
Однажды вождь всех народов проездом на свою дачу обратил внимание на гору Ахун, расположенную на выезде из тогдашнего г. Сочи. И немного задумчиво сказал:
Красивая гора. Высокая. Вот если бы на ней соорудить башню, наверное, был бы хороший вид и на море и на Кавказский хребет. Может быть, была бы видна и Грузия.
Сказав это, он, возможно, стал думать о другом, чем-то более важным. Фразу он просто обронил. Но для свиты, которая его сопровождала, она прозвучала как приказ. Естественно приказ начали немедленно исполнять. Надо сказать, что склоны горы  Ахун покрыты мощным лесом с густым подлеском и обилием толстых лиан в крупных колючках, множеством кустарников вроде ажины. Мне пришлось проводить там крупномасштабную съемку трещиноватости, и я хорошо представляю чисто физическую сложность освоения этих склонов. Бывало, на них так запутаешься, что не знаешь, куда и как ступить. Лес держит тебя будто когтями. Раз я чуть не попал в переделку. Выходя из маршрута на туристскую тропу к Агурскому водопаду, мне из-за крутизны склона пришлось почти лечь на спину. Толстая лиана с огромными шипами вдруг оказалась у меня на животе и угрожала горлу. Я инстинктивно оперся на руки и выкинул ноги из-под этой «колючей веревки» в сторону и вверх. Фокус удался, но в результате такого трюка тело мое сложилось в какое-то кольцо, и я покатился вниз через узкую тропу и дальше к почти отвесному краю берега Агуры. Несколько раз спиной сильно ударился о громадные корни, и случайно распластался на животе. Еще немного и я полетел бы в пропасть. Возможно, меня бы и не нашли. Кроме того, ахунский лес весь завален упавшими деревьями, прелыми листьями, душен и влажен. Находиться там очень тяжело. Не знаю, как я решился пойти в этот маршрут один. Там ощущаешь себя как в тяжелых тропиках. Конечно, все эти «мелочи» не могла волновать строителей. Нагнали заключенных и быстрыми темпами построили асфальтированную дорогу, кажется километров одиннадцать. Возвели красивую смотровую башню, высотой тридцать метров. Стали привозить отдыхающих и больных, проходящих курс лечения на мацестинском курорте, и, конечно, туристов. Вид с этой башни действительно был прекрасным: и дальние горы Главного Кавказского хребта и море – далеко-далеко.  Народу на вершине горы появлялось всё больше и больше. Стала очевидной необходимость, как тогда говорили, блока питания. Построили ресторан со всеми сопровождающими его удобствами. Говорили, что стройматериалы доставляли самолетами из Москвы и чуть ли не каждый день докладывали вождю о состоянии дел. Наконец всё было готово, и ресторан следовало официально открыть. Но неожиданно возникли затруднения.
В строительной запарке почему-то не обратили внимания на одно исключительно важное обстоятельство: на горе Ахун не было воды. Дело в том, что там её и не могло быть.  Гора почти вся сложена трещиноватыми известняками. В них развит карст. Гора, по существу,  является пустой, как решето. Поземные воды в ней находятся на глубине около  шестисот метров. При строительстве, воду привозили автомашинами в цистернах. Такая ситуация, думаю, сохранилась и до сих пор.
Василий Михайлович рассказывал, что почти всех, кто имел хоть какое-то ответственное отношение к курорту и городу, пригласили в ресторан у башни. После обильного и вкусного обеда участникам этого маленького, как сейчас бы, сказали, «саммета», предложили подписать документы приёма и открытия ресторана. Организаторы предполагали, что подписание будет пустой формальностью.
Но, когда надо было взять ручку и поставить на документах свои автографы, народ как-то сник и стал смотреть на Василия Михайловича:
– Мы подпишем, – говорили они,
– Но пусть вначале подпишет главный гидрогеолог курорта.
Василий Михайлович подписывать документы отказался, объясняя свой отказ следующими доводами:
– Гора Ахун является внутренней областью питания мацестинского месторождения. Все, что попадает внутрь этой горы, так или иначе, оказывается в водах Мацесты. Гора Ахун – «дырявая» гора. Внутри её находится множество карстовых пустот и небольших пещер. Эта открытая для проникновения вод структура. Я не имею право рисковать. Ведь уникальное месторождение может быть загублено или испорчено. Другого такого месторождения нет. Сам товарищ Сталин здесь принимает ванны. Под расстрел я идти не хочу.
– Поэтому добро на открытие ресторана как главный гидрогеолог курорта дать не могу.
Московские товарищи были в лёгком шоке. Полковник КГБ, курирующий строительство и его завершение, конечно, всё понял и впал на какое-то время в задумчивость. Потом взял Василия Михайловича под руку, дружески отвел в сторону и заговорщицким и ласковым тоном спросил:
– Василий Михайлович! Как же быть? Ведь дело сделано. Надо как-то его узаконить.
Куканов, тоже призадумался, хорошо понимая тупиковость ситуации, и спросил полковника:
– Павел Сергеевич (так назовем куратора КГБ), а когда Вы строительство начинали, вы имели на руках какие-нибудь разрешающие документы, скажем, на отвод земли, заключение  санитарных служб и т. д.?
Полковник ответил, что таких документов они не имели, и вопрос такой даже не возникал.
– Это же совершенно меняет дело, – сказал Василий Михайлович
– Зачем  Вам акты? Открывайте ресторан без всяких актов.
Так был запущен в эксплуатацию известный ресторан на горе Ахун. Воду туда завозят, грубо, говоря, в бочках. Как сегодня обстоит дело с экологическим состоянием месторождения, я не знаю. Во всяком случае, отвечать за него некому. Сталина нет, Куканова нет. Думаю, что и полковник КГБ  и все участники того банкета тоже покинули этот мир. Теперь это проблемы живых.

НОВЫЕ ТРУБЫ
Мацестинские минеральные воды имеют сложный химический состав. Трубы, по которым они подавались для ванн, были стальными, и быстро окислялась. Из-за этого вода имела бурый оттенок и выглядела не очень привлекательно. Но эта вода помогала лечить людей.   Трубы, конечно, периодически меняли, хотя принципиально внешний вид воды оставался прежним. Настало время, когда прежние трубы заменили на асбестоцементные  и полихлорвиниловые. Вода стала чистой и прозрачной, даже приобрела какой-то голубоватый оттенок. Все радовались. Наступил новый этап в курортном лечении больных.
И вот приехал вождь народов. Он тоже принимал ванны. Человек он был осторожный. Увидев в ванне какую-то непривычную для него воду, он спросил, вероятно, охрану:
– Что случилось? Почему сегодня вода какая-то другая?
Вызвали главного врача. Перепуганный он предстал перед вождём.  Сталин повторил вопрос. Облегченно про себя вздохнув, главный врач доложил, что благодаря постоянной заботе Партии и Правительства курорту были выделены деньги на реконструкцию всей трубопроводной системы месторождения и вот сегодня эта новая система функционирует. Объяснил суть проблемы.
Видимо, вождь был не в духе, и какая-то подозрительность в нём ещё оставалась. Он сердито сказал  врачу:
–  Если Вы такую воду, которая была прежде, давали мне, то представляю, что Вы наливали в ванну простому трудящемуся человеку.
Неизвестно, принимал ли Сталин мацестинскую ванну в этот день. Врача же больше никто никогда не видел. Не повезло ему.

КРАНОВЫЙ РЕЖИМ
Сегодня тот факт, что на магистральных трубопроводах месторождения кранов не было,  может восприниматься, как нонсенс, но во времена Куканова дело обстояло именно так. Излишки ценнейшей воды сбрасывались в реку.
Вопрос о запасах мацестинских минеральных вод всегда был основным. Считалось, что рано или поздно месторождение может иссякнуть. И все же, имея довольно слабое и неуверенное представление о гидродинамических особенностях месторождения в условиях интенсивной эксплуатации, вводить крановый режим не решались. Боялись нарушить естественный ход процессов, формирующих уникальные воды, и, введя крановый режим, спровоцировать негативные последствия. Василий Михайлович решился этот стереотип мышления сломать и доказывал необходимость и безопасность перехода на крановую эксплуатацию. Получить соглашение на такой, по мнению многих, рискованный эксперимент было делом не легким. Но всё-таки под свою личную ответственность как главного гидрогеолога месторождения, такое негласное добро он получил. Надо сказать, что количество поступающей из основных скважин воды было очень большим – до полутора миллионов литров в сутки. Кроме того, скважины самоизливали. Глубина некоторых из них превышала  километр. Бурение и оборудование стоили очень больших денег. И вот настал момент истины. Поставили вентили. Надо было «дать отмашку» на их закрытие, хотя бы на ночь. Василий Михайлович такую «отмашку» дал и пошел домой отдыхать.
Ночью его неожиданно разбудили. И, о ужас! Самая продуктивная скважина оказалась без воды. У него сердце упало. Одевшись как попало, побежал на скважину. Воды не было. Он понимал, что такого быть не может. Но воды-то не было.  Он распорядился раскопать часть трубопровода. И сразу стало легче. На небольшом участке труба лопнула, видимо от гидравлического удара, возникшего, возможно, при закрытии вентиля. Скважина работала. Просто вода поступала не в трубопровод, а в галечные отложения реки. Трубу заменили. И после этого крановый режим получил право на жизнь. Стереотип мышления был сломан. Это была победа. Но для главного гидрогеолога она стоила многих нервов.               




ГОРНОСТАЙ

На сопках Якутии встречаются полосы громадных каменных глыб, похожих на потоки. Якуты называют их каменными реками (курумами).
Начинаются они у открытых вершин (гольцов) и через многие сотни метров теряются в таёжной зоне. Производят сказочное впечатление. Гигантское нагромождение обломков скал. Будто некий небесный Голиаф шутки ради cсыпал их в широкий распадок, принося из неведомой космической каменоломни. Ничто здесь не растёт. Вероятно потому, что они движутся. Под ними слышно журчание воды. Но она недоступна. Здесь можно умереть от жажды. Воду слышишь, но она как мираж в пустыне. По этим глыбам ни лошадь, ни олень не пройдут. Человек же движется относительно легко. Но, когда, другой раз, почувствуешь, как страшная каменюга качнулась под твоей ногой, делается страшновато. Почему-то мне всегда приходила мысль:
Не дай бог, попадёт под неё нога – как в капкан. Тогда, всё. Никто тебе помочь не сможет. Будешь «прикован» к скале, будто Прометей. И сожрут тебя ночью медведи. Бр..р..р. Ужас.

    Правда, о таких случаях я не слышал. Наверное, похожая мысль приходила в голову не мне одному. И люди вели себя осмотрительно.
     Как-то остановился на такой каменной реке. Пришла в голову идея по маршруту. Решил записать, чтобы, как говорят, мысль не потерять при новых  впечатлениях. Выбрал место. Вынул из рюкзака небольшую фанерку и подложил под себя.  Этому научил меня Александр Николаевич Неелов - опытный геолог-полевик. Полезное дело. Ведь профессиональная болезнь у большинства геологов-съёмщиков – ишиас. От холодных камней. Он всегда носил с собой небольшую дощечку. Все, говорит, подсмеивались. Зато я здоров. Так делать стал и я. Уселся поудобней. Достал пикетажку, карандаш, стал обдумывать, как построить на бумаге  свои соображения. Тихо так сижу. Сергея с собакой отослал вверх по куруму, чтобы не мешали.
    И вдруг, из какой-то щели выбежал, прямо на меня, горностай. Никогда раньше их не видел. Представление имел только по живописным полотнам Эрмитажа, где изображены короли в горностаевых мантиях. Застыл. Дыхание затаил. Боюсь пошевелиться. Как бы, не спугнуть. Наверное, он человека тоже выдел впервые. Не боится. Разглядывает меня. Я его.  Но горностай осторожен. Опять в щель заскочил. Но видно любопытство сильнее страха. Снова показался. Посмотрит, посмотрит и юрк в щель. Я не шевелюсь. Любуюсь красотой зверька. Вот подарок-то – нежданный, негаданный. Наконец, мой гость убежал. Забыл я, что и записать-то хотел. Да бог с ними, записями. Может, и вспомню потом. А нет, так и ладно. Ведь мне чудо показали!
Вечером в лагере якуты на мой рассказ помолчали. Потом как-то проникновенно сказали:
Повезло тебе Саска. Оченно повезло. Горностай это к счастью.

АРТИСТКА

Адлер. Лето. От района рынка в сторону моря тянутся две параллельные улицы. Ближе к морю, они сливаются. На этом месте стоял ларёк, кажется, с овощами и фруктами. Адлер тогда был довольно затрапезным приморским местечком. Большой Сочи, куда он позже вошёл, ещё не был создан. Возможно поэтому, позади ларька валялись коробки от товаров, ящики, бумаги и всякий мусор. Среди этого хлама выброшенное колесо от большой автомашины. На нём я увидел девочку. Возможно, дочку продавщицы. Светловолосая, с двумя косичками-хвостиками. В лёгком простом платьице и каких-то стареньких тапочках. Ни на кого не обращала внимания. Смотрела куда-то вдаль. Была поглощена собой. Я понял, что огромный старый протектор был для неё сценой. Она играла в театр и была в нём артисткой. Думаю, эстрадной. Девчушка пела, танцевала. После каждого номера раскланивалась и сама себе аплодировала. Видимо, в это время изображала публику.
Я боялся, что её кто-нибудь спугнёт или грубо посмеётся. Столько в этой девочке было непосредственности, ожидания счастливого придуманного ею будущего. Она не видела проходящих мимо людей, свалки, среди которой стояла. Для неё вокруг был другой мир. Она создала его внутри себя и радовалась ему. Видела себя актрисой, в аплодисментах слышала признание и была в эти минуты счастлива.
Я стоял в сторонке и смотрел на это чудо детства. Забыл, зачем шёл сюда. Концерт продолжался. Мне не хотелось, чтоб она заметила меня, и направился к морю. Девочка создала у меня настроение какой-то теплоты. Глаза проскочили мимо пляжа и видели только безбрежную даль и выпуклый горизонт. На такой выпуклости находился и я, и девочка, и Адлер, и все люди. Может быть, в этом и кроется смысл картины Пикассо «Девочка на шаре». Мы все балансируем на его округлости. Надо устоять. Но приходит время, мы теряем равновесие и срываемся в пропасть Космоса. Дети стоят лучше нас. Они этой выпуклости не сознают, и потому у них нет страха перед бездной.
Прошло пятьдесят лет. А этот счастливый ребёнок стоит у меня перед глазами до сих пор. Так захотелось поехать в Адлер. Если удастся, обязательно приду к тому месту. Там должно остаться что-то хорошее. Оно не может никуда подеваться. Кусочек души этой девочки обязательно там сохранился. Просто как часть пространства, её и моего времени.