Притча о меде и поцелуе гносис как экзистенциально

В бездонных чертогах вечности странствовал некогда дух, терзаемый жаждой подлинного ведения. Словно слепец в лабиринте зеркал, он блуждал меж отражений Истины, которые философы именуют "понятиями", а мистики - "завесами". Тончайший Доктор, чьи слова висели над ним как недосягаемая звезда, провозгласил когда-то: "Разум Отца постигается лишь в молниеносном вспышке интуиции, ибо всякое опосредованное знание подобно мертвому слепку с живой плоти бытия".
И вот, когда пыль библиотек забила ему легкие, а свитки премудрости начали меркнуть перед лицом экзистенциального голода, дух сей предстал перед Мастером, чье молчание было подобно океану, вмещающему все реки человеческой мудрости.
– Знание бывает двояким, – изрек Мастер голосом, в котором слышался шелест вечности. – Одно подобно карте пустыни, другое – самой жажде, высекающей родник из камня.
И поведал ему историю, достойную запечатлеться в пурпурных чернилах на пергаменте вечности:
В мраморных покоях восточного деспота, где фонтаны шептали на языке забытых алхимиков, жил юноша-евнух, чья душа томилась по таинству, которое суфии называют "вкушением", а поэты - "смертью в любви". Мудрецы втолковывали ему о "страсти" как о категории, воины описывали как технику, поэты воспевали как метафору - но все это было подобно попыткам описать солнечный свет слепорожденному.
Когда же дерзновенное прикосновение к запретной розе повлекло за собой смертный приговор, юноша испросил не помилования, но последнего дара - ответного поцелуя. В момент, когда уста его соприкоснулись с вечностью (ибо истинная страсть всегда есть встреча с вечностью), а ятаган палача пресек нить его земного существования, случилось чудо гносиса:
Мертвый засмеялся.
И в этом смехе, прозвучавшем как последний аргумент бытия, разрешилась вся антиномия интуитивного познания. Ибо поцелуй, ставший одновременно и воплощением, и утратой, и исполнением, и прощанием, явил собой ту самую scientia intuitiva, где познающий, познаваемое и процесс познания сливаются в одном акте экстатического откровения.
Мастер умолк. Вопрошавший же понял, что истинное познание Божественного подобно этому последнему поцелую: оно всегда происходит на краю пропасти, в момент экзистенциального максимализма, когда душа, подобно тому юноше, уже не просит объяснений, но требует последнего причастия Истиной.
Так открылось ему, что amor Dei intellectualis - это не система тезисов, но вкушение вечности, доступное лишь тем, кто, подобно осужденному юноше, готов принять знание как смерть и воскресение в одном дыхании. Где кончаются слова Тончайшего Доктора и начинается молчание того, кто вкусил мед божественного присутствия - не в свитках о меде, но на собственных устах.