Стиляга

       По воскресеньям ближе к вечеру мы собирались в парке. Там мы – пятнадцатилетние юноши делились новостями, бренчали на гитаре, и пели песни Булата Окуджавы. Девчонок с нами пока ещё не было. Я к этой компании примкнул, чтобы научиться играть на гитаре, которую мне подарил на день рождения мой дед. Моим учителем был Толик, с которым меня свёл Вовка Кондаков, который верховодил нашей компанией. Он жил в соседнем доме, и я знал его ещё и потому, что наши отцы были офицеры, и служили в одной части. В прошлый раз Вовка показал нам изготовленную собственноручно финку с наборной рукояткой, сказать нечего, красивый нож. А когда я спросил, зачем ему финка, он быстро вставил финку в ножны, убрал во внутренний карман пиджака и пробубнил:
- Зачем, зачем, для самообороны!
В то время многие парни делали сами ножи, и зачастую из напильников. С Вовкой я не был близко знаком, так как он был старше меня на два года, кроме того, я был школьником, а он студентом техникума, получал стипендию, и весь его внешний вид прямо кричал о том, какой он независимый. Одевался Вовка, по меркам того времени очень модно: полуботинки на толстой подошве, брюки – дудочки, красная рубашка и серый пиджак в крупную клетку. Такую одежду называли стильной, а её обладателя стилягой. Причёска у Вовки была соответственная - модная грива. Мы, живя в крупнейшем областном центре Сибири, конечно же, имели некоторое представление о московских стилягах, но, несмотря на их  критику в газетах, журналах и на телевидении, мы, напротив, стремились чем-то на них походить. Причина была в том, что нас воспитывали быть такими, «как все», но такими, «как все» мы быть не хотели. Поэтому хотели чем-то  выделиться из толпы, например: одеждой, а, может, даже и жаргоном. Ведь не даром говорится, что запретный плод слаще. При всём притом, себя стилягами мы не считали.
      У меня из стильной одежды, как я считал, были только чёрная рубашка и зауженные брюки, которые ушил я сам. Это было совсем немного, но однажды мне неслыханно повезло. Папа привёз мне из Москвы из командировки синие брюки, грубо простроченные жёлтыми нитками, с блестящими заклёпками, множеством карманов и картинкой на заднем кармане, они назывались «техасы» и рубашку в крупную красно-сине-жёлтую клетку.
       На следующую встречу с ребятами в парке я это и одел. Все, как один парни заявили:
- Ну, ты сегодня клёво выглядишь. - Клёво - на жаргоне означало – отлично!
Немного побренчали на гитаре, и Толик вполне серьёзно заметил, что меня уже нечему учить, кстати, я и сам уже чувствовал, что достиг его уровня игры на гитаре. А затем Толик заиграл на гитаре и запел новую песню Окуджавы:

«Возьму шинель и вещмешок и каску,
В защитную окрашенную краску,
Ударю шаг по улочкам горбатым,
Как просто стать солдатом, солдатом».
…
Возможно, это была и не совсем новинка, но из столицы до нас всё доходило с некоторым запозданием. Тут нарисовался Вовка Кондаков и немедленно выразил свой восторг по поводу моей одежды:
- Ну, Сева, ты сегодня самый клёвый чувак!
В переводе с жаргона чувак – это парень, а девушку мы называли – чувиха. Мне совсем не нравилось это слово, но в те годы было модно в разговоре использовать жаргонные словечки, и прогрессивная молодёжь, а мы себя таковой и считали, так и делала. Например: фраза «Ну, ты парень молодец»! На жаргоне звучала: «Ну, ты старик – молоток»! А – «Иди сюда» - «Хиляй сюда». Но справедливости ради замечу, что на жаргоне мы разговаривали только в нашем узком кругу.
       Назавтра я пошёл в школу в своей обычной одежде: тёмные брюки, правда, ушитые под дудочку, светлая рубашка, черные полуботинки и любимый серый пиджак с накладными карманами. Единой школьной формы для юношей тогда не было, а то, что было на мне, не возбранялось. Но именно в этот день я обратил внимание, что некоторые одноклассницы смотрели на меня с какой-то настороженностью. Я бы мог отнести это к собственной мнительности, если бы наш классный руководитель после последнего урока не попросил меня задержаться. Это было впервые за всё время учёбы, и очень удивило меня.
-Всеволод, по учёбе к тебе претензий нет. Но в комитет комсомола на тебя поступило заявление, что ты связался со стилягами, что вы поёте под гитару запрещённые песни. Я от тебя, признаюсь, такого не ожидала. Мне сообщили, что завтра тебя вызывают на школьный комитет комсомола, где будут разбирать твоё аморальное поведение. Ты можешь, как-то прокомментировать это? – спросила она.
       В голове мгновенно пронеслось, а ведь вчера в парке я заметил, как вдалеке прошла компания парней и девушек из соседнего класса, остановились, поглазели на нас, и  двинули дальше. Кто там конкретно был, я не разглядывал:
- Это ж надо, нашлась какая-то гнида, которая меня заложила! – стало даже обидно за незаслуженные упрёки, и я ответил классному руководителю:
- Валентина Ивановна, по моему мнению, вне школы я могу одеваться в любую одежду, какая у меня есть. И никаких запрещённых песен мы не поём, а поём песни Булата Окуджавы, он самый популярный среди молодёжи, и я не слышал, чтобы его запретили. Во всём этом никакого аморального поведения я не вижу, не вижу и всё! 
Она как-то  задумчиво посмотрела на меня и добавила:
- Сева, я тебе верю, но завтра на заседании комитета комсомола школы, пожалуйста, будь выдержанным, и объясни всё так же, как мне сейчас сказал.
       Выходя из школы, я увидел на доске объявлений плакат: «Позор комсомольцу Севастьянову Всеволоду» - то есть мне, ниже красивый рисунок в цвете - я в моей стильной вчерашней одежде, и ещё одна надпись: «Стилягам не место в комсомоле»! Я был уверен, что это организовала Ирка Злыднева, моя одноклассница, она же секретарь комсомольской организации нашей школы. Ирка активистка с пионерских лет, дважды была в Артеке, девушка стройная, красивая, но когда она начинала говорить, кого-то обличать и клеймить позором, её лицо искажалось до неузнаваемости, приобретало злобный, и какой-то крысиный вид. Я уверен, она считала, что всегда  и во всём права! Как к ней относились в классе девушки, не берусь судить, а парни наши её точно недолюбливали. Однажды мой друг Виктор, с которым мы сидели за одной партой, и которого она обругала, уж и не вспомню по какому поводу, не удержался и ответил:
- Ира, ты полностью соответствуешь своей фамилии.
Ирка, сидящая за партой впереди нас, тут же повернулась, ткнула авторучкой Виктора в руку и прошипела:
- Харя! Ну ты и Ха – ря, Ха – ря, Ха – ря! – и надо было видеть, сколько злобы было написано на её лице. У Виктора на память об этом случае так и осталась на руке фиолетовая точка - тату. Это случилось полгода назад.
       А сегодня я разглядывал посвящённый мне плакат, и в нарисованном стиляге даже увидел отдалённое сходство с собой. Но, как это ни странно, меня это совсем не задело, я не чувствовал за собой вины, поэтому решил, что завтра не пойду на комитет комсомола. Однако на следующий день после первого урока ко мне подошла Валентина Ивановна, напомнила наш вчерашний разговор и повторила просьбу быть выдержанным, и мне почему-то подумалось, что она на моей стороне. Именно поэтому я решил всё-таки идти на заседание школьного комитета комсомола, иначе меня просто сочтут трусом.
       Не хочу перечислять подробности заседания, остаётся только удивляться, сколько грязи вылили на меня. Причём с обличительными, гневными речами выступали даже комсомольцы из старших классов, которые меня совсем не знали. Когда мне дали слово, я встал и спокойно сказал то, что сказал вчера классному руководителю. Закончил тем, что вины за собой не признаю. Однако мои слова не возымели никакого действия. И критика продолжалась в прежнем ключе. Выступления завершила Ирка:
- Предлагаю исключить из комсомола стилягу Севастьянова Всеволода!
То, что они задумали устроить это, как показательный процесс, я уже догадался, смотрите мол, какие мы бдительные и непреклонные. И, хотя мне было очень обидно, я не стал оправдываться, скандалить, а просто встал и пошёл на выход. Вслед мне нёсся Иркин истеричный голос:
- Что вы себе позволяете? Комсомолец Севастьянов вернитесь немедленно!
Около двери я обернулся и, обращаясь ко всем членам комитета комсомола, сказал:
- Мне всё равно, что вы здесь решите. Техасы и рубашку мне подарил папа. Он купил их в Москве в государственном магазине. Поэтому носить я их буду, не спрашивая вашего разрешения, - и вышел.
       Хотя я считал, что случившееся сегодня мне безразлично, на самом деле я был очень расстроен, и на душе кошки скребли. Первым это заметил папа:
- Ты чего это квёлый такой? А ну-ка рассказывай, что случилось.
Скрывать не было смысла, и я рассказал всё, как есть. Папа внимательно выслушал меня, не перебивая, потом обнял, взъерошил мою прическу и в приказном тоне сказал:
- Сева, прекратить вешать нос! Ты всё сделал правильно, сын! Если тебя исключат из комсомола, в чём я сильно сомневаюсь, будем тогда разбираться по партийной линии.
       На следующий день, зайдя в школу, я увидел, что обличительного плаката на доске объявлений не было. Около класса, где должен состояться первый урок, стояла Валентина Ивановна. Увидев меня, она быстро пошла мне навстречу, подойдя ближе, остановила меня:
- Сева, наш школьный комсомольский вожак переборщила. Я только сегодня узнала, что повестку вчерашнего заседания комитета комсомола школы она даже не согласовала с партбюро школы. Ни о каком исключении тебя из комсомола не может быть и речи. Ты, пожалуйста, не обижайся на них, ладно!
- Хорошо, Валентина Ивановна, - сказал я, хотя в глубине где-то обида осталась. Но я был молод и воспринял случившееся, как досадное недоразумение, не более того.
Вскоре избрали нового секретаря комсомольской организации школы. А Ирка перестала со мной здороваться, и на следующий год перевелась в другую школу.

1962