Когда-то давно... продолжение

На Морской улице

     Жили мы, жили на Южном переулке, и вдруг стали жить на Морской улице.
     Как это случилось, я не знаю, потому что не помню, как мы переезжали. На Морской у нас двор стал ещё больше, и деревьев в нём ещё больше; но персиков нет и абрикосов нет, а одни дубы. И два кизиловых деревца. Дом наш теперь деревянный, вернее, саманный с деревянной верандой и деревянными ставнями на окнах, зато двухэтажный. Старая деревянная лестница с большой площадкой ведёт на второй этаж; и там тоже сначала жили мы, а потом въехали ещё две семьи, Уколовы и Бекетовы.
     Детей Уколовых было двое - Толя, совсем уже большой, лет этак, наверное, десяти, и Таня, младше меня, но не намного. А у Бекетовой тёти Гали только один её Сенька. Я потом про Сеньку буду много рассказывать, потому что он стал нашим другом. Он был тоже уже совсем большой, тоже лет под десять, но очень красивый, как и его мама, тётя Галя.
     Как мы со всеми детьми перезнакомились, я этого не помню. Но Тольку Уколова мы, наверное, сразу невзлюбили. Он, во-первых, нас дразнил. Выйдет во двор с бутербродом, а бутерброд то с маслом, то с вареньем, - и ест прямо у нас на глазах. Да ещё жмурится: вкусно ему! А нам бутербродов на улицу взрослые никогда не давали: это, говорят, некрасиво, на улице есть. Нам некрасиво, а ему красиво! Подумаешь, какой!..
     А в соседнем дворе ремесленники строили дом. Там лежали брёвна на траве, и ремесленники эти брёвна топорами тесали.И мы с бабушкой ходили туда щепки собирать.
     Я очень любила струганные брёвна нюхать. До чего же они пахли хорошо! Вот так сосна у моря пахнет в жаркий день, когда её хорошенько солнышком прогреет.
     А ещё в одном соседском дворе жила старушка Нина Ипполитовна. Она очень хорошо жила: у неё и слива, и шелковица, и яблони, и груши. Зато у неё однажды поросёнок от тоски повесился. Это бабушка так сказала, что он повесился от тоски. Но по правде дело вот как было: Нина Ипполитовна привязала своего поросёнка верёвкой к дереву, а сама ушла по делам. Поросёнок сидел-сидел, стало ему скучно, он и давай вокруг дерева бегать. Верёвка затянулась, он задохнулся и умер. А бабушка сказала, что он от тоски повесился, и все взрослые очень над ним смеялись. А я думаю, что ничего смешного в этом нет. Он ведь задохнулся, поросёночек, - что же тут смешного!..
     И ещё один двор был у нас по соседству. Там жили две сестры и один брат по фамилии Городские. У них корова была, Лада, и они продавали нам молоко. И ещё у них дома пианино стояло, старое, с жёлтыми зубами. Они на нём всякие мелодии играли, даже нам иногда слышно было.
     А с четвёртой стороны у нас была улица.

Парад.

     Однажды утром нас вывели на улицу смотреть парад. Везде висели флаги. По улице шли отдыхающие из дома отдыха. У них были знамёна и большие красные плакаты, а дети несли маленькие флажки и воздушные шары. Все размахивали флажками и кричали ура. У нас тоже были флажки, мы тоже помахали и покричали. Стало очень весело.
     Многие взрослые несли портреты Ленина-Сталина. Юра показал мне на них и закричал: " Смотри, вон Сталин!". Как будто я сама не знаю Сталина. Я очень грубо ответила: "Подумаешь, какой! Без тебя знаю!" - и мы чуть не поссорились. Но тут человек, у которого была гармошка, заиграл, и все запели "Где ж вы, где ж вы, где ж вы, очи карие". Мы тоже знали эту песню и тоже пели.
     А потом культурник по фамилии Папа-Фёдоров стал шутить. Он спрашивал всех: "Девушки, где вы?" Отдыхающие отвечали: "Тута, тута!" - " А моей Анюты да нету тута! - радостно кричал Папа-Фёдоров. - А моя Анюта сигает с парашюта!" Всем понравилось, и все стали хором повторять: "А моя Анюта сигает с парашюта!"
     Бабушка сказала, что "сигает" - это значит "прыгает", но так говорить неправильно. Мы спросили, зачем же Папа-Фёдоров так говорит. "Чтобы смешно было," - сказала бабушка. И мы поняли, что это и правда смешное слово, и стали хохотать.
     Потом мы вышли за калитку и пошли в город. "Идти в город" - так называется, когда идёшь на улицу Ленина, где всякие магазины и на дороге асфальт.
     Мы прошли по улице Ворошилова. Там в двух домах живут военные пограничники. Около их забора мы спели для них "Лес дремучий снегами покрыт" и " Ястребок, ястребок, солнце в небе тает". Ястребок - это не птица, а так назывались наши самолёты-истребители, которые бомбили фашистов. Так что это тоже военная песня.
     Сколько было на улице людей! Просто ужас! Все грызли семечки, ели конфеты.
     А что делалось на улице Ленина! Там был уже настоящий парад. Там шли не только отдыхающие, но и ремесленники, и школьники. Отдыхающие так себе; а ремесленники и школьники шли ровными правильными колоннами, с флагами, с плакатами, с портретами Ленина-Сталина. Около трибуны они кричали ура, делали гимнастические упражнения и выпускали шары и голубей.
     У одной школы была машина, и там в кузове стояли большие мальчики и девочки в чёрных трусиках и синих майках. Когда машина проезжала мимо трибуны, два мальчика расставили руки и согнули колени. К ним на колени встали две девочки и подняли к небу два блестящих обруча. Ещё две девочки сделали "мостик", а два мальчика - "ласточку". Это называлось "пирамида". Мы с Юрой чуть не умерли от восторга, так было красиво.
     Но лучше всех, конечно, шла третья школа, где наша мама работала директором. Там совсем уже взрослые мальчики несли на шестах большой тюльпан из жёлтой марли, а в тюльпане маленькая девочка делала всякие упражнения.
     Мама шла впереди школы, у неё было красивое платье и кудрявые волосы. А наш папа стоял на трибуне. Он провозглашал оттуда всякие лозунги и в конце каждого лозунга говорил: "Ура, товарищи!" И все кричали ура, все папу слушались, как будто он был какой-нибудь генерал.
     Вот какой это был парад!

Наши гости.

     Летом у нас всегда было много гостей. Это всё наши родственники и полярные друзья, с ними папа и мама на Чукотке подружились. Они приезжали со своими детьми, и нас сразу становилось так много, что я даже не помню всех, только некоторых. Борька - Копчённая Барабулька - папин родственник. Он длинный, жёлтый, и у него что-то с лёгкими. Другой Борька, Пятин, - это сын лётчика дяди Миши и Татьяны Исаковны, папиных полярных друзей. Он не длинный и не худой, а средний, и у него синяя майка-бобочка в горошек, и он очень любит меня: сажает к себе на плечи и бегает со мной по двору, как конь.
     Его сестра Галя - большая, за ней женихи ухаживают. Но если ей скажешь, что у неё женихи, она обижается.
     Потом ещё Федя Рык. Он, когда совсем вырос, стал геологом.
     А самая красивая - это Наташа Агрова, дочка Бориса Николаевича, полярного лётчика. Мама у неё - Клавдия Васильевна; она строгая, но весёлая. А Наташа - лучше всех, её все очень-очень любят. И она всех любит.
     И ещё приезжает к нам наш двоюродный брат Алик. Его мама - тётя Броня, папина сестра. Ей когда-то цыганка нагадала, что у неё будет сын Алексей, вот она и назвала Альку Алькой.
     Большие мальчики строят во дворе шалаш и там живут весь день, а иногда даже ночью там спят. Это наша с Юрой мечта - поспать хоть одну ночь в шалаше. Но нам не разрешают, мы ещё маленькие. 
     С нами старшие не очень-то играют, только иногда. Зато у нас есть тайна. Нас в неё Таня посвятила. Она сказала нам по секрету, что мы с ней будем строить таинственный шалаш. Мы его ещё не строим, но уже интересно. Только мы не знаем, почему он так называется - "таинственный", а Таню спросить не решаемся - вдруг она рассердится и нас не примет. Она ведь всё-таки старше. Старших рассердить легко, а помириться трудно...
     Хороший человек Татьяна Исаковна. Мы называем её "Татьяна Сахаровна". И, во-первых, это правда: она всегда даёт нам сахарку, когда ни попросишь.
     Но как-то раз случилась беда. Мы с Юрой стали делать ножны для кинжала, а кинжал был красивый, деревянный. И ножны нам нужны были красивые. Мы искали-искали подходящую материю, да и нашли: у Татьяны Исаковны был китайский халат из шёлка, блестящий, с узорами... Когда всё обнаружилось, наша мама так расстроилась, и папа так рассердился, что хоть умирай на месте!.. Татьяна Сахаровна говорит: "Ничего страшного, это же дети!" - а мама с папой всё равно...
     Как мы только это пережили, и сама не знаю!

Как я Таню спасла

     Из больших ребят с нами чаще всего играет Сенька Бекетов. Он красивый: сам весь загорелый, волосы чёрные, зубы белые. И он очень умный. Он знает все военные песни. Мне больше всего нравится песня про одного разведчика: "Подошла к нему сестра - как поймал ты языка?" А разведчик - скромный; он говорит: "Сижу, говорит, гляжу, говорит, дымок, говорит, белеет..." Рассказал ей всё, а потом, чтобы она знала, что он не задаётся: "Вообще, говорит, у нас, говорит, ребята стреляют метко. А что, говорит, на то, говорит, и есть, говорит разведка!"
     Правда, когда я эту песню слушаю, мне всегда немножечко стыдно. Сама-то я не очень скромная и люблю прихвастнуть; и я это сама про себя знаю...
     Вообще-то мне кажется, что если бы я была на войне, я бы непременно совершила подвиг.А иначе зачем и на войну-то ходить? Я бы такой какой-нибудь подвиг совершила, чтобы про меня даже сам Иосиф Виссарионович Сталин узнал. И он похвалил бы меня и вручил бы мне орден...
     Но Сенька про это даже и не догадывается и, когда мы играем в войну, никогда меня командиром не назначает. И комиссаром тоже не назначает. Он меня автоматчиком назначает. Он даёт мне в руки кизиловую палку, и я должна из неё строчить, когда мне прикажут он или Таня. Я и строчу: "Та-а та-та-та, та-а та-та-та..." А Юрка, дурак, дразнится: "Ко-о ко-ко-ко, ко-о ко-ко-ко..." Вот я когда-нибудь разозлюсь и ка-ак дам ему "ко-ко-ко!"...
     Но мы не только в войну играем. Мы, например, играем в геологов: ищем руду и алмазы чистейшей воды. И в полярников. И в моряков...
     А потом Сенька придумал играть в разбойников. Они с Юркой были разбойниками и они нас с Таней ловили. А когда поймали, то Сенька сказал, что мы теперь будем рабыни. Что такое "рабыни", я не знаю, но по Таниному лицу поняла, что это что-то очень плохое или опасное. Только Таня сразу ничего не ответила Сеньке, она сделала гордое выражение и молча дала связать себе руки. Я тоже сделала гордое выражение, и мне тоже связали руки.
     А когда Сенька с Юркой пошли на разбой, Таня сказала, что мы должны восстать и освободиться. Я опять не знала, как это делается; но я ничего не имела против: раз уж попали в переплёт, нужно слушаться старших.
     Таня развязала мне руки, а я развязала ей, и мы побежали. Мы перелезли через два стула и спрятались за третьим. Но тут Сенька и Юра вернулись с разбоя и стали нас искать. Они нас нашли, опять скрутили нам руки и стали нас судить военным трибуналом.
     Таня всё время стояла с гордым выражением, и я тоже старалась делать гордое выражение. Сеньке это не понравилось, и он сказал, что нам надо отрубить голову. Юрка, конечно, с ним согласился. Нас вывели на середину комнаты, и Таню взяли от меня, чтобы рубить ей голову.
     Вот это мне уже совсем не понравилось. Я заплакала, залезла под кровать и сказала, что играть с ними не буду. Потому что я не хочу, чтобы моей Тане голову отрубили. Она хорошая и смелая, а они ей голову будут рубить! Подумаешь, какие!..
     Я очень сильно плакала, и Сенька сказал, что это игра, что они пошутили, и поклялся, что с Таниной головы ни одного волоска не упадёт - во всяком случае, пока он жив. И они уже все помирились и стали вытаскивать меня из-под кровати, а когда вытащили, стали успокаивать. Сенька мне кусок сахару дал.
    А я сама реву, а сама думаю про себя: "Ага, испугались!"...

    (продолжение следует)