Воспоминания 70 или Всё к лучшему

Интересная стоит погодка. Весна раздумывает, не слишком ли она наглеет, не будет ли ей за это каких неприятностей на всю эту, бесшабашную её и ветреную головушку. Наглеешь, наглеешь ты, подруга! Ну, слыханное ли дело, чтобы в первой декаде марта уже начинала зацветать вода в моём любимом, бедном, смертельно больном озере? Отчего больном? От того, что я прекрасно ощущаю самочувствие, ощущаю настрой этой водной, обреченно спокойной глади, обнимавшей и носившей меня на своей мягкой груди в ранние, прекрасные и, увы, неповторимые годы. Плохой он, этот самый настрой, плохой…

А, вот, ощущение весны – прекрасно. Мне очень нравится именно вот этот, самый ранний её период, когда еще нигде не видно никаких явных признаков приближения начала жизни, ни в почках деревьев, ни в поднимающей бурое, свалявшееся за зиму, листвяное покрывало, молоденькой и победной зелени. Ничего этого нет, а ощущение – вот оно! И кажется мне, когда я шествую с самодельным своим рюкзачком по нашей сельской, абсолютно, до жути, безлюдной дороге, что это не весна стремится ко мне из-под седой, мертвой травы, палого листья, зимнего сора, а, наоборот, я сам, всем своим существом влекусь туда, в её жаркие, молодые объятья…

Прекрасно помню, когда впервые я так четко ощутил прелесть вот этого, очень короткого периода, нестойкого и завораживающего момента зависания, в мёртвой точке, сезонных наших качелей. Было это в приснопамятные девяностые, когда, работая, но не получая ни копейки денег, я начал, потихоньку осваивать эту свою благодатную делянку на крутейшем склоне холма. Дорога сюда превращалась в целое приключение, ведь я изобрел свой, собственный метод, как, совершенно бесплатно преодолеть эти, почти что шестьдесят километров, если по дорогам, и пятьдесят, если – напрямую, через безлюдные леса и урочища.

Нужно было только доработать велик одного из моих наследников, вытянув до предела трубы сиденья и руля, и встать пораньше, часика, так, в три с чем-нибудь, утра.

Неспешно проезжаю абсолютно пустынный мост Патона и пилю на Сталинку, которая пожизненно останется Сталинкой, кто бы и как бы её не переименовывал,  где мне нужно успеть к приходу ранней, самой ранней электрички, делающей, специально для нас с великом, кратчайшую остановку на Киеве Московском. К багажнику приторочен всё тот же рюкзак, в кармане – обрывок верёвки, чтобы привязать, к чему-нибудь, в вагоне, своего двухколёсного друга, дабы он отдохнул перед трудной работой преодоления спусков и подъемов и не мотылялся, как припадочный, от всех этих рывков и дёрганий состава.

Контролёры мирно спят в своих контролёрских кроватках, видя в своих снах велосипедного, неунывающего зайца, крадущего их законное вознаграждение. И вскакивает, от страшного этого видения, дядя контролёр – тёти тогда побаивались собирать с нас законную свою мзду – и стремится ухватить наглого, очкастого зайца за изрядные его уши, да поздно – я уже выкатываюсь на платформе Безрадычей.

Я, сперва, думал, что безрадостное это место, с одной стороны подмываемое поймой Стугны, а, с другой, давимое Змиевыми этими, загадочными валами, что именуется оно именно так – БезрадИчи – нет, мол, товарищ, у нас ничего для тебе радостного, проваливай-ка ты поскорее. Но, оказалось, что всё гораздо, гораздо хуже и гиблое это скопление, прячущихся за своими заборами, людей, называется БезрадЫчи – без рады они, значит, без совета, без царя в голове… То-то наш прыщавый Ющ так облюбовал, впоследствии, эти печальные, бессоветные места. После чего они стали еще и бессовестными, в придачу.

Здесь, на въезде в село, то ли в новую его часть, то ли в старую – всегда-то я это путаю – у меня есть незаменимый индикатор, указатель, какой путь мне выбрать – покороче, но по грунтовке, или подлиннее, но по асфальту и бетонке.  Этим индикатором для меня служит обширнейшая впадина прямо на шоссейке, и, если она суха, до пыльной метели, то можно смело рвануть через леса и буреломы, по заброшенной, как никому не нужный старик, безлюдной дороге, с жестоким напоминанием, чтобы не забывали, о прошлых, весёлых временах – дико смотрящимися мёртвыми столбами с заржавевшими, похожими на летучие мыши, слепыми фонарями, поскрипывающими на ветру.

И так я пилю и пилю, себе, потихоньку, пешком таща своего дружка на подъемах и лихо пролетая на стремительных спусках, совершенно не думая о том, насколько прочен этот многострадальный, латаный – перелатаный агрегат, который, не смотря на его отчаянный вид, а, может быть, именно за это и украли у меня бандитской безлюдной зимой из раскуроченной моей будки. Бывает, бывает, и я всегда в таких случаях говорю, что нужно же помогать этим несчастным людям, которым, как видно, живется еще торуднее, чем мне. Ведь я же не ворую, не так ли?..

Зато теперь, оставшись без велосипеда, я, наконец, смог, впервые, ощутить эту завораживающую, ни с чем не сравнимую прелесть самого – самого преддверия весны, бодро шествуя по известному мне маршруту уже на своих двоих ножках. И, еще, теперь мне совершенно не важно, каково оно, состояние лужи-индикатора – я пролезу везде и всюду, да еще и огромную, на двадцать ведер, с настоящими мотоциклетными колёсами, тачку прокачу, да еще и не пустую, во как!

Удивительная она, эта моя, ставшая на какое-то время родной, тачка, которой я больше ни у кого не видел. Нагружу её, помню, до самого до предела на очередной террасе, и начинаю, потихоньку и с почтением, выруливать этот ручной грузовик к основному спуску вниз, в пропасть. Разворачиваю, поудобнее перехватываю ручку, и мы начинаем стремительный бег наперегонки! Только успевай поворачивать и смирять дикий норов этого железного мустанга, пока не долетишь до края растущей, рукотворной насыпи, и не вывернешь, сходу, очередную порцию влажноватого, рыжего, мертвого грунта в провал. И опять мне повезло, ибо на моём участке есть не только, откуда грызть эту бесконечную глину, но есть и куда её, до бесконечности же, можно сгружать – в крутейший, поросший травой и кустарниками, скос, уклон, обрыв.

Но еще больше мне повезло, когда и эту чудо-тачку у меня увели, прямо из-под моего носа, в прекрасную, удивительную по красоте лунную ночь – видели бы вы эти луны, эти дивные, пламенеющие диски, неспешно движущиеся прямо по вершине моего холма! И я, конечно же, в это время сидел под самодельным своим навесом на самодельной же скамеечке и не мог оторвать глаз от этого чуда из чудес. Что? Что-то, где-то, вроде как бы глухо и знакомо громыхнуло? Да нет, показалось, наверное…

А почему повезло-то? Да потому, что основные работы по сооружению висячих своих садов я закончил, и теперь мне предстояло осваивать, самую верхнюю, площадку для дома, ибо дом, стоящий посреди огорода, для меня – не дом, а таскать туда, на верхотуру, эту неподъёмную тачку просто запретило бы первое же попавшееся общество защиты животных. Так что я склепал из подручных средств, и с помощью родного своего станка с ЧПУ, довольно прочную, ведра на четыре, всепроходимую колымагу и до сих пор ею пользуюсь.

Вот уж воистину, что бы только не происходило со мной на этой моей даче, все к лучшему, безусловно и только к лучшему! Включая даже перлом кисти правой руки, благодаря чему я отдыхал от Антоновского, запредельного беспредела целых четыре прекрасных, осеннее - зимних месяца. Вот, только обливаться из ведерка на озере было, по началу, не очень удобно, одной-то рукой… Зато я научился сносно и вполне разборчиво писать левой рукой!
 
Попробуйте, это совсем не трудно.