Как бросают пить

Бывает, идёшь где-то и попадаешь под сильный дождь. А идти ещё далеко. Спрятаться негде, или нет времени пережидать. И идёшь под дождём. Сначала становится некомфортно из-за того, что промокла одна нога и часть верхней одежды. Потом – ещё некомфортней, потому что промокли уже обе ноги, из которых одна уже полностью, от пятки до носка, а вторая пока частично. Чем дальше – тем некомфортней. Но в какой-то момент наступает такое состояние, когда промокнуть дальше уже некуда. На тебе нет ни одного сухого миллиметра. Можно хоть сейчас искупаться во всей одежде – мокрей уже не станешь. И тогда перестаёшь думать об этом и просто идёшь.

Достичь своего дна… Именно это нужно сделать, чтобы оттолкнуться и начать подниматься вверх, в трезвость. Но где оно – это дно? Достигаешь его, пробиваешь и погружаешься дальше.

Попасть в психушку – дно? Расскажите это тому, кому в каждом отделении при приёме говорят: «Опять ты к нам?»

Может, стать завсегдатаем этих заведений – дно? Расскажите это тому, кого туда НЕ БЕРУТ. Потому что мало того, что достал каким-то непостижимым образом спиртное, но ещё и напоил половину отделения. Знаете, что творят психи, когда им попадает хотя бы 50 граммов? А что могут устроить в закрытом помещении десятка полтора таких личностей? И после этого всего заезжаешь туда аж через полгода, а тебя помнят. И тебе говорят: «Нет уж, нам таких орлов не надо».

Казалось бы, дно – это смерть, дальше уж точно некуда? Как бы не так. У меня последние пару лет было чёткое ощущение, что я давно умер, но меня даже туда не берут. Тем более в истории болезни один раз и умудрились написать, что умер. Пульса не было, дыхания не было, повезли на каталке в тамбур, где нет отопления, чтобы не завонял до приезда труповозки. А я взял и пошевелился. Вот с тех пор и ходил, ощущая себя вне этого мира, и даже смерть забрать не хочет. Тот самый момент, как под дождём, когда уже на всё наплевать.

Тогда-то и начинаешь трезветь. Потому что уже всё равно куда идти, и начинаешь каким-то непостижимым образом идти в трезвость.

Раньше при попытках бросить зависимость шантажировала. Депрессией, вспышками эмоций и просто невыносимым состоянием. Сидеть нельзя, лежать нельзя, стоять нельзя, ходить нельзя, делать ничего нельзя, даже простое лежание на диване становится крайне мучительным. С каждым днём жизнь становится всё невыносимей, и наконец плюёшь на всё и вливаешь в себя стакан. И сразу отпускает, а вместе с этим исчезает контроль, и стаканы льются пока не отрубишься. Это в первый день. Ну а последующие дни уже не пьёшь, а только постоянно похмеляешься. Собственно, и пьяным в классическом понимании этого уже не бываешь – или трясёт, или в отрубе, переходный момент почти отсутствует.

Но наступает момент, когда зависимость уже не может тебя шантажировать. Не может болеть мёртвая душа. Жечь паяльной лампой – это больно, но не получится жечь того, кто уже сгорел дотла, даже пепла не осталось. Живёшь как робот. И не пьёшь. Все мысли крайне просты: есть, спать, пойти туда, сделать то-то. Зависимость делает попытки стучаться в сознание и требовать своего, но тебе уже глубоко плевать. Всё уже было, хуже не будет.

Усилий, конечно, вложено много. Много исписано общих тетрадей, много анализа и работы над собой. Но всё это стало возможно только потому, что внутри уже всё сгорело. Какая разница, что делать – раз смерть не берёт, попробуем побороться за трезвость. Может, хоть тогда заберёт – всё легче.

Однажды я обнаружил, что не пью три месяца. А раньше дольше двух с половиной никогда не было. И вскоре после этого испытал первое осознанное чувство.

Там, где я возвращался к жизни, жила кошка. Красивая, толстая, плюшевая. И один умник пнул её, путавшуюся у него под ногами. Я шагнул к нему. Не знаю, что было написано у меня на лице, но он рванул от меня как спринтер и скрылся в палате. Я не стал гнаться за ним, а только присел на корточки и погладил кошку. Потом, в столовой, он сказал мне:

- Успокоился, что ли? Ты свою рожу видел тогда?

- Не видел.

- По-моему, ты реально меня убить собирался.

- Может, и убил бы.

- Ты конкретный псих, знаешь об этом? Даже по здешним меркам – всем психам псих!

Интересный момент. Первым чувством, которое возвращается в мёртвую душу, всегда является ненависть. Наверно, потому, что это самое сильное чувство, гораздо сильней любви. Сначала пришла ненависть, потом жалость к кошке. Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям.

Потом пришла злость. Злость не на себя и не на кого-то – просто злость, без вектора. Я просыпался злым и засыпал злым. Ел злым и спал злым. Я ещё не был человеком, но стал уже чем-то похожим на робота. До этого даже роботом не был.

Почему-то сначала возвращаются негативные чувства. Возможно, потому, что они проще, их системные требования минимальны и они могут функционировать даже в самом повреждённом сознании. Следующей пришла зависть. Я завидовал собутыльникам, которые умерли несколько лет назад. Нормальным людям не завидовал - я не понимал их жизни. Это был какой-то совершенно другой, непонятный мне мир. Можно ли завидовать инопланетянам, живущим в других измерениях?

Потом стали возвращаться другие чувства. Хорошие и плохие, сильные и слабые. Они возвращались хаотично, часто не к месту, не зная, куда встроиться в пустую душу. Но как-то встраивались и постепенно наполняли её.


К жизни я вернулся, когда впервые попал на церковную службу. Там вдруг случилось то, чего не было со мной с детства – я заплакал. Но не так, как дети, а скорей как старики – не меняя выражения лица, не издавая звуков. Просто стоял, а слёзы катились по лицу и капали на грудь, на руки, на пол. Их было очень много, даже сложно представить, что глаза в состоянии производить столько жидкости. А потом я почему-то улыбнулся. И понял, что вернулся в жизнь и буду жить.

Вот после этого зависимость и взялась за меня всерьёз, пытаясь вернуть обратно. Но у меня уже было за что бороться, и было чем. В крайнем случае можно было грызть подушку и плакать, беззвучно, как научился. Дырки на мокрой подушке оставались приличные, зато после очередной бессонной ночи я вставал и понимал, что прожил ещё один день трезвым. И ещё один. И ещё...

«Блаженны плачущие, ибо они утешатся».