Найдёныш. Гл. 2 Я назову тебя Машенькой

    СОДЕРЖАНИЕ:
Глава 1. Маленькая Вера.............. http://www.proza.ru/2017/02/01/1677
Глава 2. Найденыш....................... http://www.proza.ru/2017/01/19/1416
Глава 3. Новое имя - новая жизнь http://www.proza.ru/2017/01/20/1022
Глава 4. Не знаю. Будет муж........ http://www.proza.ru/2017/01/20/1639
Глава 5. Ну где нельзя?................. http://www.proza.ru/2017/01/21/1590

          Глава 2. Я назову тебя Машенькой
    Григорий Львович купил букет любимых Машиных белых роз, выложив за них немереные деньги. Бумажки было не жалко. Ведь цветы он купил своей жене на кладбище. Эх, как жаль, что когда Машенька была еще жива, он не покупал ей розы каждую неделю, да что неделю, каждый день. Его жизнь окончилась в тот день, когда автобус, в котором Маша ехала на работу, вынесло по гололеду на встречку и он столкнулся с грузовиком.  И ведь никто не погиб, только его любимая девочка. Это было вдвойне несправедливо, потому что в Машеньке уже была новая жизнь. Жизнь, зародившаяся от их бесконечно счастливой любви.
     Через год после Маши, умер её отец. Сердце его не выдержало свалившегося на семью горя. Григорий Львович продолжал поддерживать отношения с тёщей, но когда она горестно смотрела на него - чувствовал, будто она винит его в том, что в тот день не ехал с Машенькой. Лучше бы ехал! Были бы тогда вместе до сих пор.
Положив букет на сиденье, где раньше всегда сидела Машенька, сел за руль своего Жигулёнка, повернул ключ, осторожно тронулся, боясь забуксовать в бело-чёрно-коричневой снежной каше под колёсами. Смотрел на дорогу, но чувствовал, будто Машенька сидит рядом. Знал, что смотреть на соседнее сиденье нельзя, потому что волшебство исчезнет.
     Вот и кладбище. Пустое и тихое в этот будний зимний день. Лишь где-то на его окраине идут чьи-то похороны, и туда по заснеженной аллее тянутся чёрные фигурки замёрзших людей.
     Но ему было совсем в другую сторону. Вот приметный памятник - дерево с сиротливо обрезанными ветвями. От него надо повернуть вправо. Теперь мимо участка где похоронены воины, погибшие в Великую Отечественную, где скорбящая мать из белого мрамора, укрытая белым платком, к тому же с пластом снега сверху, сидела над каской. Вот знакомая могила, где похоронены сразу четверо детей. Вновь, в который уже раз, ему стало жалко родителей этих деток. Скоро должна показаться и Машенькина могилка, обнесенная толстой цепью между столбиками из голубоватого мрамора. Цепь уже несколько раз воровали, срезая автогеном, но он опять восстанавливал её. Сейчас он подойдет туда, расчистит перчаткой снег на чёрной плите, положит Машенькин букет рядом с её выгравированным именем и датами. Потом сядет на лавочку из того же голубоватого мрамора, закурит сигарету и будет разговаривать со своей любимой.
     Но что это? На лавочке что-то лежит. Куча одежды что ли? Ой, нет. Это не куча одежды. Человек это. Непонятно, молодой или старый, мужчина или женщина. Подошёл, положил букет на заснеженную плиту: "Прости, Машенька, я сейчас".
     Осторожно толкнул. Никакой реакции. Толкнул сильнее. Тишина. Господи, может это бомж тут замерз? Испуганно затряс за плечо: "Эй, вставайте! Тут нельзя спать" - замёрзнете!"
Из кучи тряпья вырвалось маленькое облачко вздоха и такой жалобный стон, что его, одетого достаточно тепло, продрал мороз по коже. "Ну, вставайте же! Пожалуйста!" Отодвинул тряпку с лица: "Господи! Девчонка, молодая совсем. Лицо в каких-то лиловых пятнах". Испугался, закричал: "Люди, на помощь!" Но никто не слышит. Снова позвал - никого.
- Машуня, любимая, прости меня. Надо спасать эту девочку. Я вернусь к тебе!
     Схватил находку на руки - лёгонькая совсем. Понёс к машине. Уложил на сиденье. Включил обогрев на полную мощность и помчался в больницу.
     Девчонку забрали и увезли, а его попросили остаться. Потом ему задавали сотни вопросов, а он ни на один из них не мог ответить. Явился милиционер в штатском и тоже долго пытал его. Но он не знал ни кто эта девочка, ни как её зовут, ни откуда она...
     Когда его оставили в покое, спросил у медсестры где девочка, что с ней? Она ответила, что девушка лет четырнадцати - пятнадцати, что она была беременная, но потеряла малыша, что у нее обморожения и возможно придется ноги ампутировать.
     Это было ужасно. Григорий Львович спросил может ли он сейчас пройти к ней. Но ему ответили, что девочка в реанимации, к ней нельзя. Но если всё будет хорошо, то может быть завтра или послезавтра его могут пустить к ней.
     Уже в сумерках Григорий Львович вернулся на кладбище. Расчистил плиту, переложил уже подмороженный букет на нужное место. Сел на лавочку, закурил и принялся рассказывать Машеньке обо всем, что сегодня случилось. Он чувствовал безмерную усталость от всего, и наверное задремал. Хотя нет, не дремал он, а привиделось ему, будто его Машуня подошла сзади, положила тёплую руку на затылок:
- Гришенька, любимый. Забери девочку, пусть она будет вместо меня.
     Он хотел обернуться, взять руку жены в свои, поцеловать. Но... сзади был только ряд других могил, лишь в тесных проходах между оградами скользила женская фигурка в белом.
- Маша?
Нет, тишина. Но снова тихим, тихим эхом прозвучало затухая:   
"Забери, забери, забе..."
     На следующий день он взял отгул и поехал в больницу. Но его снова не пустили. Девушке сделали кесарево сечение и ампутировали часть правой стопы. Она лежала в отделении реанимации.
     Григорий Львович оставил свой номер телефона и попросил позвонить, когда можно будет навестить его найдёныша. Позвонили ему к вечеру, сообщили, что жизнь девушки в безопасности, что у неё плюс ко всему есть несколько переломов ребер и ключицы, но всё это заживет. И разрешили прийти к ней назавтра с утра.
     Он приехал. Ему выдали халат, бахилы и провели в палату где лежала неизвестная. Григорий Львович вошел в палату и удивился. На кровати лежала совсем не такая большая девушка, как ему показалось тогда на кладбище. Это же совсем ребенок. Вся в бинтах, лишь глаза светло-серые светятся, как кристаллы. Подошел, придвинул стул, сел. Молчал, не зная что сказать и пытаясь проглотить ком в горле.
     Поверх одеяла лежала худенькая девичья рука и он потянулся к ней, дотронулся, ощущая, как рука вздрогнула, как девочка хотела отдёрнуть ее. Но он настойчиво взял хрупкие пальчики, удержал и стал поглаживать их.
- Ничего, птаха, - тихо проговорил, - теперь все хорошо будет! Знаешь, мне моя жена Машенька наказала тебя не бросать. Как же тебя зовут, птаха?
     Девочка не ответила. Только отвернула лицо, по которому потекли горючие слезы.
- Ну, ну! Не плачь, птаха. Все позади. А у тебя ещё будет счастье. Это я тебе обещаю! Только вот загвоздка. Я же совсем ничего о тебе не знаю. Понимаю, что ты сейчас не хочешь ничего вспоминать. Ну и не надо. Не надо. Потом когда-нибудь. Только имя свое скажи. Ну вот, молчишь. Знаешь, я назову тебя как мою жену звали, Машенька. Потому что это самое лучшее на свете имя.  Ты не против? Ну вот, молчание - знак согласия. Ладно, у меня дела. Надо как-то тебя оформить. Я уж в милицию ходил и в органы опеки. Пойду я. А ты кушай побольше, я вон тебе на тумбочке фруктов оставил. Тебе витамины нужны.
     Он уже принял решение, и надо было сообщить о нём Евдокии Григорьевне. Из больницы поехал к ней, страшась, что тёща не поймет его. Приехал, поднялся на её четвертый этаж, позвонил в звонок около обитой пошарпанным дермантином двери, отметив про себя, что надо бы ему предложить тёще, чтобы он обил дверь заново. Послышались усталые шаги, щёлкнул английский замок и дверь распахнулась.
- А, Гриша, это ты. Хорошо, что заскочил. А то мне, старухе, сидеть тут одной - как в гробу. Словом не с кем перемолвиться. Заходи. Замёрз небось. Чайку попьем - согреешься. Я и хрустов с сахарной пудрой напекла. Помнишь, как Машка их любила. Не успокоится, пока все не сгрызет. Давай, снимай свою дубленку.
- Евдокия Григорьевна. Ну какая же вы старуха? Разве шестьдесят лет это старость?
- Ну, не шестьдесят, а шестьдесят три уже. Да ты проходи.
     Григорий Львович разделся, снял также и обувь и всунул ноги в "свои" тапки, которые по-прежнему стояли у порога. Когда-то их подарила ему тёща.
- Проходи, Гришенька, на кухню. Мы уж по-простому, по рабоче-крестьянски, без церемоний.
     Григорий взглянул на Машин портрет, видный в раскрытую дверь гостиной, и пошел за тёщей на кухню, чистую и светлую. Там тоже стояли на холодильнике фотографии тестя, Виктора Александровича и его Машеньки. Подошёл, взял в руки Машенькин портрет, погладил его по лицу. Смахнул туманящую взгляд слезинку и поставил портрет на место. Сел за стол так, чтобы видеть его.
     Тёща хлопотала с чайником, заварила резаный листовой чай, выставила блюдо с хрустами, которые называла хворост, от которого поднимался аппетитный запах.
- Ну, что к старухе припожаловал? По делу какому? Ты ж меня обычно своими приходами не балуешь. Случилось что?
     И Григорий, боясь что его слова выглядят дикой ахинеей, выложил ей всё. И про девочку, и про слова, прислышавшиеся ему на кладбище, и про решение забрать найдёныша.
Тёща молчала. Что-то обдумывала.
- Ты давай допивай чай быстрее, а я пока соберусь.
- Куда это?
- Так ведь заберёшь ты девочку и что дальше? Ты что же, думаешь её кормить не надо? Или будешь её колбасой-варёнкой кормить, да всякую гадость из своей техникумовской столовки таскать? Или может ты думаешь, она собачка, и на ней всё само заживет? Эх! Все вы мужики недотёпы! Короче. Сейчас мы едем навестить найдёныша твоего. Познакомиться с ней. А потом отвезёшь меня к себе, надо будет для неё все обустроить, и без женской руки ты с этим не справишься. Буду я жить у тебя, или ты против? Завтра-послезавтра съездим вместе ко мне, возьмём мои вещички, да и для девочки найдётся одёжка. Я же Машенькину не выбросила, всё берегла. Давай, давай. Попил чаю и будя. Поехали.
     Слегка ошалевший от напора Евдокии Григорьевны, Григорий вышел с ней на улицу и они уселись в Жигулёнок. Тронулись. Евдокия Григорьевна молчала, обдумывая что-то и Григорий тоже молчал. Неожиданно для самого себя сказал:
- Евдокия Григорьевна, как вы думаете, а что значат Машенькины слова: "Пусть она будет вместо меня"?
- Что значат? Да. Что же значат? - сказала она как бы самой себе. - У твоего потерёныша-найдёныша имя-фамилия есть?
- Нет, у неё же документов нет, а на расспросы она не отвечает. А может память потеряла, откуда я знаю?
- А то, сынок, и значат, что Машенькой ты ее назовешь. А отчество дашь Викторовна, по мужу моему. Ну, а фамилию свою - Рабинович. Марья Викторовна Рабинович, вот что это значит.
      Она помолчала немного.
- И знаешь что, не величай меня Евдокия Григорьевна. Ты же, когда Машенька была жива, мамой меня называл. Вот и продолжай. Одни мы с тобой родные на этом свете.

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/01/20/1022