Лавка старьёвщика

Моей любимой подруге Ольге В.

Лавка старьёвщика
Вместо эпиграфа

Этот мир не существовал никогда. Реальность порождает образы, но не может от-разиться в них. Никогда не было ни таких евреев, ни таких подмастерьев, ни таких разго-воров. Но и евреи, и подмастерья, и разговоры были. 

Вместо введения

Это место сменило много названий. В советской России, например, оно было ко-миссионным магазином, в современности зовётся Second-Hand. Я же просто выбрала наиболее старое и романтическое название. Не обязывающее меня, однако, к историче-ской достоверности – ведь это всего лишь сказки. Поскольку это лавка старьёвщика, то здесь можно найти многое, но необязательно нужное ;. 

Содержимое

Старая серебряная рама для зеркала 1
Нитка бус 2
Холщёвый мешок 3
Медный таз, сковорода, кастрюля и прочая кухонная утварь 5


Старая серебряная рама для зеркала

Кривое нельзя расправить, и чего нет, нельзя исчислить.

Соломон «Экклезиаст»

- Никогда не люби того, кто слабее тебя. Он сломает тебя через тебя же.
- Почему, дядя Исаак? Если ты любишь, то должен поддерживать его.  Так хорошие люди говорят…
- Ты больше слушай, что все говорят. Поддерживай, пестуй его беспомощность. – Старик ненадолго замолчал, пожевал губами и, наконец, произнёс. – Да, и хилый побег однажды превратиться в кривое дерево, а крепкая подпорка в трухлявую палку. Слабость способна только съесть силу, но не укрепиться от неё. Взглянув на себя в зеркало через 10 лет, принцесса не заметит блестящих локонов и округлых щёк. Рядом с ней стоит только горбатая усталость…
- Дядя Исаак…Какая принцесса?
- А, это – одна из историй, похожих на сказку. Ну, начиналась она как большин-ство подобных. При дворе короля пиршество, роскошный бал, и множество принцев съезжаются, чтобы просить руки принцессы. Они соревнуются на копьях и мечах, упраж-няются в учёных беседах с самою принцессою. И она, как водится, конечно, оставляет их всех в дураках. Но вот, приходит ОН. Он прекрасен, умён, но не смекалист, приятен, но не обаятелен. Во всём он лишь чуть-чуть не ровня своей будущей наречённой. Но он чи-тал те же книги, слушал ту же музыку, порознь они мечтали об одном. И он…он…понимает её. Она смотрит в его тёмные глаза и проваливается в их грусть. Его гнетёт тоска, и принцесса решает разрешить главную загадку, прогнать тоску и стать сча-стьем его жизни. Ведь самые печальные жертвы совершаются во имя будущего величия.
 Она идёт с ним к алтарю. Принц временами счастлив, временами наоборот. Она радуется, когда он счастлив, ей кажется, что это уже навсегда, но затем на принца опять  нападает тоска. Проходят лето, осень, зима, весна, и снова, и в том же порядке или в дру-гом, да только это неважно…
 - А чем закончилось?
- Одним утром, когда она посмотрела в зеркало, и увидела старуху за своей спи-ной…
- И…это конец?
- Наверно.
- А принц, принц, заметил?
- Что заметил?
- Ну, противную старуху за спиной своей жены?
- Нет. Да и как он мог, ведь когда-то он не заметил её красоты.

Нитка бус

- В одном далёком городе жила маленькая колдунья. Жила она в  отдалённом квар-тале и держала небольшой кабачок, доставшийся ей по наследству от матери, которая, ка-жется, была знахаркой…
- Дядя, а зачем ведьме корчма?
- Чтобы деньги были…
- Так она ведь могла себе всего-всего наколдовать!
- Э, ты думаешь, что это так просто? Ты много слышал историй о молодых и кра-сивых ведьмах? Нет. То-то. Очень много сил волшебство требует.  Слушай, не перебивай. Если такой умный - сам рассказывай. А то вечно пристанет, как лист «Дядя Исаак рас-скажи, да расскажи», - а начнёшь так сразу… - Старик отвернулся и начал сердито - он делал это только, когда сердился, - переставлять на витрине товар. Молчал, после таких вот вспышек, он всегда  недолго, да и то, как ты не сердись, а что делать в лавке днём?  И разговор возобновился сам собой.
- …потому как кабачок стоял в дальнем районе, где жила беднота и беднота неспо-койная, то стражники днём-то приходили редко и, если уж шли, то целым отрядом, столь-ко шуму делали, что кроме самых недалёких, все кто грешки перед властями имел, успе-вали попрятаться, а по ночам, конечно, уж и не совались. Потому-то один красавец ата-ман и выбрал её заведение для сбора своих дружков. Здесь она ему и глянулась. Разбой-ничья любовь обычно недолгая, а тут прикипел он к ней, да видно накрепко, каждый день стал появляться, всё чем-нибудь одаривал. А она была очень уж кокетлива, всё брала: и ткани дорогие, и побрякушки, и утварь там всякую, а в ответ ни-ни, только зубоскалила да волосы теребила - прихорашивала… Красивая была.
- Рыжая?
- С чего это ты взял?
- Ну, говорят, что ведьмы рыжие бывают…
- Ни рыжая, ни чернявая. Русая. Волосы - чистая грива золотистая. Может и правда  с рыжинкой, но чуть-чуть только. – Старик лукаво усмехнулся. – Цвет, как тот, что полу-чается, когда в золото меди добавляют, чтоб отливало красивее. Да. Так атаман всё сох по ней, может, и приворожила его она, кто знает. Но на чувства его не отвечала, пока беда не случилась. Арестовали его. Нельзя с такой профессией надолго где-то привал делать. Узнала стража, где вечера свои он проводит, подкараулили и схватили, да ещё кое-кого из его подручных за одним. Судили, а законы-то в том городе очень строги насчёт разбоя, оно и понятно, сколько они людей порешили. И времена были неспокойные, редко висе-лицы пустовали, помост на площади не разбирали даже в божьи праздники. Назначили ему, голубчику, день казни. Сбежать не удалось, хоть подельщики и денег тюремщику дали: тот взял, конечно, да только ничего не сделал. Может, побоялся, а, может, не полу-чилось, кто его знает.
И вот ночью перед казнью затворила красавица все окна, свечи свои колдовские зажгла и колдовать принялась. А надобно сказать, что колдуют они, подчиняя своей воле духов природных, чтоб те их пожелания выполняли. Хотела она сначала разбить кандалы, да отворить замки, но дух железа не послушался её, цепи  на милом только звякнули: не слушается железо женщин. Многое из того, что знала, перепробовала колдунья, а рассвет всё приближался. Наконец, придумала она, как спасти своего милого. Казнить его долж-ны были утром, а если утро вдруг да не наступит? Собрала она все силы, и солнце не взошло.
- И его не казнили?
- Казнили. С одним волшебница просчиталась: солнце не взошло, но день-то начался. Люди проснулись, и всё пошло своим чередом. Она надеялась, что тьму эту со-чтут за предупреждение против неправого дела, против казни.  Все мы так ошибаемся: нам кажется, что и другие будут думать так, как думаем мы, кажется, что человек будет поступать либо так, как мы предполагаем, либо прямо наоборот. Забывая, что для него-то это решение не является ни единственным, ни даже очевидным… В городе в ту ночь украли кирпичи, что предназначались для строящейся церкви. Вот горожане и решили, что воров нужно поймать и наказать. О снисхождении никто и не подумал. Атамана каз-нили, а ночь над городом осталась…
- Она не сняла заклятие?
- Не смогла. Усилие, намного превышающее наши силы, если мы его совершили, невозможно ни повторить, ни повернуть вспять...


Холщёвый мешок

На площади собралась толпа. Прилегающие улочки запрудили  повозки. Старику и мальчишке с огромными заплечными мешками никак не удавалось протиснуться дальше: неумелый возница загородил всю дорогу. Он немилосердно ругался и нащёлкивал кну-том под крики торопившихся недовольных, но делу это не помогало. Над переулком сто-ял человеческий гомон: кричали, плакали, верещали, потирая ушибленные места, - стара-ясь протиснуться- таки на площадь - там сегодня совершалось необыкновенное действо.
Но старик с мальчишкой, попавшие в этот затор, туда совсем не стремились. Про-сто к их лавке в небольшом тупичке на другой стороне площади была только одна дорога – через неё.
Старик ругался: он торопился домой, в такие дни всегда можно спокойно разо-брать и разложить новый товар, который он и его юный помощник скупали с утра в бога-том квартале – всё равно до полудня будет пусто. Зато вечером многие кумушки, а осо-бенно их мужья забегут за чем-нибудь покрасивее и подороже: всегда так бывает после выступлений властьимущих. Сегодня все забудут и о своих ежевечерних заботах, и о толщине своих кошельков. Побегут купить что-нибудь эдакое. Чтоб отражало грядущие перемены. Покрасивее и подороже, словно баре какие. В такие дни не торгуются. Исаак надеялся сбыть все дорогие и большие вещи, что задержались в его лавке. Их нужно до-стать, начистить, расставить…Э-э-э-х. Старость. Вчера устал – допоздна с бухгалтерией провозился, а сегодня думал вернуться пораньше, только ноги уже не те, да и та чертовка скупая всё никак  подушки старенькие зелёного китайского шёлка с птицами сторговать не хотела. Видать, цену думала повыше взвинтить. Он даже хмыкнул от удовольствия, вспоминая, как провёл старую скрягу. Подушки ему сразу глянулись. И то. Наверняка ка-кая-нибудь молодка захочет их прикупить. А если вместе дорого будет, то по одной-то ещё и дороже получится. Нет, что товар не залежится он сразу, как увидел, понял. А хо-зяйка вдруг мяться начала. Мол, она ещё думает, отдавать ли их. Сама же искоса на него поглядывает: что скажет, как посмотрит. Если товар хорош, уговаривать начнёт, чтоб сбывала, заговорит, что старые они, что, если ещё подержит, то выбрасывать придётся… Или, ежели похитрее, равнодушно пожмёт плечами, отвернётся, а при выходе кинет, как бы мимоходом, мол, что решили-то. Тогда и цену повыше заломить можно будет. Только не на того напала. Он ей и сказал, что, дескать, ещё очень хороши подушки, ещё послу-жат, чтоб оставила. Видел, что диванчик уже жёлтым обтянули и подушки рубиновые бросили, так что никуда не денется, отдаст (такая никогда самой мелочной выгоды не упустит: жаба задушит старьё мышам чердачным на прокорм отдать). И расплачиваться деньги достал, на них не взглянул, и из дома вышел. Пришлось ей зазывать его с балкона обратно, уговаривать, чтоб взял. Он ещё помялся, чтоб чего не заподозрила, больно товар был хорош, чтоб упускать, но и переплачивать не хотелось…Вот и задержались, не успе-ли проскочить, а теперь в этом заторе…Эх…Да ведь, если такой день упустишь, товар не успеешь разложить, следующего ждать-то, ой, как долго. А ткани? Много у него сегодня тканей…За ними уход нужен. И проветривай их, и чисти каждый день…А кто делать бу-дет? Мальчишка? Мал ещё для этого. Всё попортит… Шёлк да кашемир, что специально на этот случай выбирались (правда, у соседей ещё скоро свадьба будет, авось, к ней при-купят остаточки) очень уж деликатные. Не должно тканям долго без хозяйки быть.
Незадачливый возница наконец кое-как выправил повозку, и старик успел прежде многих протиснуться и протащить за собой мальчишку. Они прибавили шагу, нужно бы-ло добежать до площади прежде чем и остальные проберутся в открывшееся окно. Иначе никак в дом не попасть. Но едва они достигли конца проулка, как  напиравшая сила вда-вила их в толпу. В сутолоке старик и мальчик потерялись.
Запыхавшийся старьёвщик, наконец, добрался до тихого переулка. Рокот толпы нёсся в высоте над домами. Он торопливо открыл лавочку и принялся раскладывать но-вый товар. Старик мало горевал о помощнике. Парень молодой, небось, зазевался, благо, нет у него в мешке ничего особенного, мелочёвка всякая: утварь разная, инструмент, та-кая в любой день разойдётся. Да и ловок он: ещё никому не удавалось увести у него товар или хозяйские деньги.
Старик ласково разгладил изумрудный шёлк. Мягкие-то какие. Юська или Поля мимо не пройдут, заставят мужиков своих раскошелиться. Может и Анфиса купит. Хо-рошо бы, она-то, пожалуй,  и оценить способна, не то что те две… Да и подсвечник брон-зовый хорош… Почистить только надо…
Мальчишка прибежал поздно: и подушки, и покрывало, и подсвечник, и восточ-ный мозаичный столик с побитой инкрустацией, и даже старое трюмо (его старик купил пару лет назад и уже почти отчаялся продать) обрели новых владельцев.
- Давай свой мешок, да побыстрее. Надеюсь, тебе его не порезал никто…
- Как жаль, дядя, что вы не остались…
- Ммм…Вилки-ножи мельхиоровые….Таз медный… хороший…Кастрюли...Да?
-Да!
- О-па, а про турку-то я и забыл. Хороша красавица…Узор-то какой. Знаешь какой? Персидский... И откуда такая вещичка в нашей-то глухомани…
- Проконсул говорил о реорганизации городского хозяйства и об упрощении от-чётности по мелким коммерческим предприятиям. Потому что несправедливо, что и бо-гатые торговцы, и мы одни и те же налоги платим, что сборов с нас столько же, что налог надо ввести на крупную собственность и на предметы роскоши… Говорил, что провери-ли множество чиновников, многих уволили. Кстати и того, который нас всё время при-жимал…
- А…
- А вы бы, так ничего и не узнали…
-  Это почему же?  Об этом обо всём в нашем квартале уж год как все говорят. Да и раньше…Что-то мне помнится…Вроде в магистрате говорили про чистку в рядах… Не-давно, года два, наверное, может три…Не помню. Что налоги снизят тоже…Да…И при-став наш…
-  Но теперь-то сам проконсул об этом сказал! Что меры будут направлены, чтобы равные возможности дать всем торговцам, чтобы союзы крупные нас не душили…
- Слышал я это на площади. После как раз и ушёл…
- Про чиновников-то и не слышали. Кого сместят. Про это потом говорили…
- Оставаться только тогда и стоит, когда не знаешь, что скажут. Потому как, если  этого не знаешь, значит ни сам ты, ни другие до того не додумались, значит, что есть у них дела, о которых стоит послушать. Реальные-то меры всегда новы…
- Но теперь как раз всё и поменяется. Даже на нашей улице новый финансовый ин-спектор…
- Угу, а кстати, как его зовут, и где он живёт?
- Этого не говорили…
- Ну, не важно. Не к спеху, как-нибудь с утречка схожу, узнаю.

Медный таз, сковорода, кастрюля и прочая кухонная утварь


- Ты зачем в блюде роешься? Тебя вести себя не учили?
- Учили…
- Рылся и рылся, рылся и рылся. И что же в конце концов откопал? Не бутерброд, не-е-ет, а какую-то половинку, если не четверть. Бедная хозяйка аж покраснела. Она, ви-дать, его в серединку  специально запихала, чтоб их мало не казалось. Не думала, конеч-но, что до него кто-нибудь доберётся. Рыться в блюде вообще некрасиво, и где ты только тому научился? Не у меня уж точно…
- Конечно, не у Вас. Вы из ближайших кусков всегда лучший берёте…
- Надо же. А с чего бы это я себя обижал?
- Чтоб приятное сделать…
- Кому? Например…ну, скажем… хозяйке! Так я её всегда благодарю… И она мне почему-то верит, в отличие от тебя…
- И мне верит.
- Да?
- Я тоже всегда благодарю….говорю, что вкусно было.
- Конечно, после того, как тебя столько раз спросили, нравится ли тебе, и не болен ли ты, благодарить  ну-ужно, только не за еду, а за заботу…
- Дядя!
- Ну-ну…
- Воспитанный человек не выбирает самое лучшее, а скорее берёт самое худшее из предложенного блюда …
- Да? Что же, значит, воспитанные люди всегда голодными ходят?
- Дядя, Вы!..(запальчиво)
- Невоспитан, да?
- Нет, что Вы, дядя. Я не это имел в виду…
- Конечно, не это. А всего лишь то, что ты ведёшь себя лучше, чем я.
- Нет!
- А что же, позволь тогда узнать? Если намекаешь, что так, как поступаю я, ты бы не сделал никогда?
- Просто Вы никогда не хотите кому-нибудь приятное сделать.
- Ага, что же это за приятное?
- Благодаря этому лучшее достаётся другим, а, поскольку, это приятно всем при-сутствующим…
- А… Самопожертвование…Что ж, это штука хорошая. Правда, есть у неё один ма-ленький недостаток…В смысле количества, чем больше, тем лучше – это не про неё… Видишь ли…Нет, лучше... скажи-ка мне, что делать, если таких вот жертвенных наберёт-ся побольше, а таких, как я, – поменьше, это, конечно, в недостижимом идеале, но допу-стим… Как своё благородство проявлять  будете? Неужли же  кусочки поменьше, да по-постнее друг у друга из-под носа тащить начнёте? Ещё и радоваться, если других обска-кали…
- Так не бывает, в основном…
- …А может и хвастаться, ну, самые благородные... И обменять на другие откаже-тесь (ведь остальные же упрашивать будут)…Из вежливости…
- Да, нет же! В основном…
 -А-а-а…ясно. В основном, такие, как я, там сидят, да? В отличие от Вас, от благо-родных. Что ж, понятно. А тебе не кажется, что брать ближайший кусок – лучше. Не надо руками будущие чужие трогать…
- Да дайте же мне сказать!
-  Хорошо-хорошо. Внимаю.
- Чем сильнее их самолюбие, чем больше им хочется себя побаловать, тем больше они тебя одобряют, и, кроме того, сюда присоединяется  чувство благодарности и потом они же к тебе лучше относятся. И также вести себя начинают, потому что видят, как себя вести надо, чтобы тебя уважали…
- Я бы не увидел…Ну, я-то, конечно…
- Это послужит ко всеобщей пользе…
- Гм…Понятно. И кто тебя сей ереси обучил?
- Сам…Никто меня не учил, это…
- Конечно-конечно. Сам…Да только….не ты один так думаешь…
- Значит, я верно думаю, раз другие тоже…
- Ничего это не значит. Значит только, что мысль эта в воздухе носится, навроде гриппа…. и придумали её ещё до твоего рождения, да и до моего тоже. Кто-то восхища-ется, кто-то делает вид…Но все уважают… Ну,  ладно. Только вот что скажи мне. Стало быть, все люди делятся на две категории.
- Почему? Люди многообразны, всякий человек – необычен и ценен…
- Да, но ведь есть люди, которые поступают так, как ты, и те, кто поступает по дру-гому, те, кому ты польстить хочешь…
- Не польстить!
- Хорошо. Сделать приятное. Ну что, делятся?
- Ммм…Ну… допустим…если вы так хотите…
- Что будет, если ты попадёшь в компанию к своим единомышленникам, мы выяс-нили. Каждый будет стремиться выискать кусочек похуже и облапит… Это, кстати, не так и важно. А, чтобы сделать приятное в таком обществе, значит надо куски пожирнее брать, иначе остальные будут недовольны, что им слишком много досталось…И из веж-ливости следует отдать те, которые похуже, чтобы никто не подумал, что их за жадных принимают…
- Нет, конечно. Менять принципы нельзя…Ни при каких обстоятельствах… Пове-дение не должно зависеть от компании (иначе какие же это принципы!)… Вы ещё скажи-те, что в компании воров можно быть вором!  Если ты с людьми воспитанными, то вы никогда не подерётесь из-за куска. Это же мелочно! Там никто и не заметит этой пробле-мы…
- Ну, так и есть. Драться будете…А вот, если ты попадёшь в иную компанию, то там сначала удивятся, потом обрадуются, а потом привыкнут и…будешь ходить голод-ный, потому что от своих прав ты сам отказался. А благодарить…Нет, не будут, чтобы благодарить, а уж тем более следовать высокому примеру…ну, или хотя бы восхвалять его… надо мотивы благодетеля знать, а их ты им не расскажешь… Научение примером слов не включает…обычно.
- А Вы гордец, дядя…
- Да, и ты. Ты, кстати, может быть, и больший. (С этого момента он говорит всё с большими паузами и всё тише, словно про себя. В конце звук совсем сходит на нет.)   Гордость в морали неизбежна…Боюсь, даже необходима… Мы всегда верим, что посту-паем единственно верным способом… По-другому как-то не получается…Ни у ко-го…Индивидуален, уникален…Сам же ты в их уникальность не веришь, раз нужным считаешь индивидуальности эти исправлять…  Вздорный это принцип, единоличного безгрешия...Других  грешить обязывающий…Вздорный…
- А, если все себе куски будут брать жирные такие, большие? Что тогда? А? И так рвачи одни кругом…Косятся друг на друга: может у него лучше! А этот где достал? Пе-ремигиваются друг с другом за спиной того, с кем перемигиваются за спиной первого! И лезут, лезут по головам, и сминают, и топчут, и давят, как стая леммингов… (Выкрикива-ет со слезами, от безысходности и ужаса описанного) Противно!.. (Говорит всё быстрее и всё увереннее, на подъёме) Нужно, чтобы хоть кто-нибудь, ну, хоть один помнил, что есть вещи, не измеряемые толстыми кошельками и жирными кусками. Кто-то, кто будет знать, что все эти кусочки и кусищи не стоят его совести, и для кого сделка действительно при-несёт убыток , потому что не покроют ни богатство, ни власть, ни положение ни по от-дельности, ни все вместе его утраченного самоуважения и чистоты...(Продолжает уже спокойнее) И нужно, чтобы видели, что жертвы всегда окупаются... (Уже менее уверенно, замечая, что старик вроде бы не слушает) Ну, я так думаю…по крайней мере… 
- (Быстро и невнятно, так, чтобы увлёкшийся мальчик не расслышал). Почему же ты в моей лавке служишь…(Громче, но всё равно малоразборчиво, словно не определив-шись, хочет он, чтобы его расслышали или нет). Рвачи и святые…Друг без друга они не могут…Плохая она святость, что греха для себя требует…(Увидев, что слушает) Не нахо-дишь?
- Святость и грех, что солнце и тень…
- А это откуда?
- Сам!
- Сам?
- Да, и это очень обидно, что вы про меня так плохо думаете, ведь, если кто-то дру-гой говорит так же, то это не обязательно, что я этого где-нибудь набрался… того, до чего не мог сам додуматься…
- Ну, да…(после некоторого молчания) необязательно…Ты прав…
- Ведь нетрудно понять, что избежать тьмы невозможно, что тьма всегда сопут-ствует даже самому яркому свету, как грязь улицам большого города …Зло только отте-няет добро, для того, чтобы мы знали, что совершенство не достигнуто, что не должно быть остановок в пути…
- Хм…Неплохо. Очень даже неплохо…Хорошо сказано…Ладно, иди, много что-то мы с тобой болтаем… Иди-иди, а то пол не мыт уже с утра, а на улице грязь та-кая…Дождик же…Нанесли быстро…Там ведро, за шкафом…Я его туда убрал…Вода во дворе, в бочке. Долго не ходи, не мокни… Да-да…Сам…Хм… «И Смерть и Кровь…» как же дальше? Не помню…Что-то там: та-та-та-Та-та  «для оттененья Белизны» . Ммм…
Мелкие холодные капли неприятно ожигали щёки. Лицо он наклонил, и на лоб ко-сой дождь почти  не попадал… «Не умеет он извиняться…Но за столом обязательно чего-нибудь вкусненького подложит... Или отпустит, не заставит сегодня с ним за бумагами сидеть…Хорошо бы…Понимает, ведь, что не прав был…Никогда не извинится…». Вед-ро плюхнулось о гладь и, зачерпнув воды, медленно пошло ко дну. Стоять и ждать было неприятно, но, если набрать  разом, с глубины, рукам воды не избежать, а это в-в-в…пока дом обойдёшь,, мороз хорошо их пощиплет.