Я верю- ты жив, ты счастлив

Цыганочка, нежно называли Марьюшку родственники. Смуглая, маленького роста, длинные до колен черные блестящие волосы и огонь глаза. Она была умелой на все руки. Ладная фигурка. Умная. Читать взахлеб, гулять в парке, кормить бродячего кота… Сказать, что хороша, скажу и повторю. Хороша как.
Николай смотрел на нее. Платье ситец. Носочки беленькие, черные туфли с тупыми носками и небольшим каблуком. Губы алые. Смеется, Глазом зыркает, аж сердце в тиски. Зубы сводит. Руки в карманы. Глаз не отвести.
Прошла мимо, только и сказала:
-Хорошо, что вы, товарищ Николай не курите, как все молодые люди. Пахнет от вас приятно и дальше пошла.
А у него аж дыханье перехватило. И мысли вон…Еле собрался с мыслями…
На следующий день, на заводе у станка фрезерного смотрит на деталь. Та вращается со скоростью космической, а в отражении ее лицо перед глазами…
Купил цветов и конфет кулек и пошел к ней во двор. Дождался и прямо так и сказал:
-Я работать не могу. Все время вижу ваше лицо. Пожалуйста, выходите за меня замуж. А то я без работы останусь.
Она подняла голову, оперлась рукой о его грудь, привстала на цыпочки, запрокинула голову и своими черными горящими прямо ему в душу заглянула.
-Пойду, говорит. От чего же не пойти. Настоящий комсомолец не должен оставаться без работы.
А сам Николай то высоченный, голубоглазый и волос светлый кудрявый. Красивый. Девчата заводские на него все как одна поглядывали. А он эту выбрал. Маленькую, да вертлявую.
Поженились скромно, свадьбу справили простую, как у всех. Доски на табуретках, столы во дворе. Хорошо, что лето было.  Цветов много. Денег подарили. На все купили большой диван с придиванной полкой. Красивый и не скрипит. Полка дубовая, темная полированная. И лаком пахнет вкусно.
Работали, учились, 1938 родилась первая девочка. Хорошая, маленькая, да вертлявая. Глазищи цыганские. Потом и мальчик. Волосики черненькие, кудрявые. Наступил 1941 год и все изменилось…
Николай ушел. Марьюшка пошла на завод боеприпасы  делать. Детей тянула как могла. К середине 43-его уже при бомбежках и не бегали в бомбоубежище, а залезали в крошечный погреб во дворе, там и пережидали.
С войны Николай вернулся. В тот день Марья сильно утомилась и, кажется, простудилась. В горле поселились неприятные царапки и глаза как песку в них насыпали…Но она затопила печку-буржуйку и поставила греться воду.
Дверь открылась и в проеме появился высокий большой человек. Она застыла, руки ко рту прижала и дышать забыла. Потом засеменила к нему, вытирая руки о фартук, обняла, заплакала. А он неожиданно с присвистом вздохнул и сказал: налей что-нибудь. Замерз я…
Она кинулась к плите, стала кипяток наливать в кружку. Он ухмыльнулся, развязал вещевой мешок и достал банку с крепкой пробкой.
-О, Господь, мой всемогущий, так это?
Молча кивнул. Налил спирт половину граненого стана и залпом опрокинул в себя… Вдохнул в рукав шинели. Расслабился, Лицо порозовело, глаза ожили…
-Рассказывай как вы тут.
Дети поняли, что происходит робко вылезли из под одеял на кровати. Обняли.
Война закончилась… И стали жизнь налаживать. Только с войны Николай пришел сильно пьющим человеком. Да так пил, что всем доставалось.
Хорошо, что это было эпизодически запойно. Но на несколько дней. Работник он был один из лучших. Начальство закрывало на это глаза. Выписывали в счет отпуска, так что настоящего отпуска и не было никогда. Хотя могли и под расстрел подвести…Но красивый мужчина с ногами и с руками, любимчик отдела кадров.
Жили в коммуналке, в такой, где кухня огромная и много-много комнат и коридор длиннющий. Соседи Марьюшку жалели. Отдали кладовку крохотную со слуховым окном. Поставили там топчан с соломенным матрацем.
В моменты сильного свинства Николая укладывали спать до состояния пусть проспится на этот топчан.
Это случилось после того, как он заснул в общем туалете и свесился с унитаза таким образом, что уперся головой в дверь и никто его не мог разбудить и дверь открыть не могли… Подсовывали кочергу под дверь, шурудили его по ногам…Но нет, бесполезно, так и спал несколько часов.
Теперь была кладовка.
Вскоре новая беременность. Ходила легко. Третьего ждала, хоть жили и небогато. Как все после войны. Хлеб по карточкам. Двое старших за войну вытянулсь, а вес особо не прибавили. Сейчас немного приходили в себя.
Рожать пошла, когда уже совсем подступило. Николай был на дежурстве, а детей положила спать, соседке стукнула. Присмотри, там котлеты на плите и сама поешь. Та перекрестила вслед.
Родила легко. Ребенок мальчик. Крупный, сильный, грудь взял, как вантус присосался. Голова черными густыми кучеряшками покрыта. Голову почти держит. На живот выложешь- дерет голову вверх. Старается.
Три дня носили на кормление. Хороший. Спокойный. А потом утром зашла медсестра и позвала по фамилии:
-На выписку.
Вышла. Повели к врачу, та что-то писала и не поднимая головы сказала:
-Ребенок ваш умер… Вот выписка, вот больничный. Не переживайте, вы молодая, захотите- будут еще дети.
И дальше пишет.
Ничего не спросила, не ответила. Окаменела вся.
-Покажите только, молю…поцеловать в последний раз..
-Не положено, вас есть кому встретить?
-Спасибо, здесь недалеко, сама дойду.
Идет, ноги еле-еле переставляет. Как так то? Здоровый парень…Крепкий. Третьи- они самые- самые. Так природой заложено.Таланту отсыпает больше, чем всем вместе взятым…
Села на лавочку.
Лицо маска- из глаз течет, не остановить, а моргать не моргает. 
А дома селедка на столе под томатной шубкой с лучком. Горчичка, грибочки. Картоха в мундирах, хлеб черный кирпичиком и чекушка початая.
Взохнула. Присела за стол… поковыряла картоху…хлеба отломила крошку…встала и пошла порядок наводить. За 4 дня много дел накопилось. Воду поставила греть, детей вымыть. Со школы придут и вымоет, голову намылит, и поливать будет из лейки садовой, как цветы. Дети? Они же цветы…
Будут еще дети, может будут может и нет. Грудь расперло от прилившего молока, тяжело без чада. И пусто внутри.
Подошла к зеркалу. Распустила волосы…Длинные черные. Блестящие. Ниже колен…Как в войну сохранила, как не завшивела? Порода. И других причин нет.
Постучала к соседке:
-Люся, дай ножницы, те что портновские.
-Марья? Ты что задумала?
-Дай, тяжело мне.
Дала. И вошла следом в комнату. У дверного косяка стоит молча, смотрит.
Марья медленно подняла руку, на пол упали шелковые пряди. Тихо бесшумно.
-Ох…что наделала, ох что придумала…Как волосы сняла…Марья…
Соседка за сердце схватилась. Собрала волосы, унесла к себе.
Марья продолжала жить. У нее потом еще девочка родилась. Наконец светлая и голубоглазая. Высокая, аж дразнили в школе.
Годы спустя подарила внучку. Такую же. Высокая. Голубоглазая. Волос, как перекись вылили.
И странноватая девчонка. Играла всегда одна. Однажды сидит, куколок одевает, наряжает, а потом голову подняла и спрашивает Марью:
-Бабуля, а другой твой сын почему не с тобой живет?
-Какой сын, деточка? Один у меня. Толик.
-Нет, который до мамы родился.
-Так умер он, милая…умер,- и промокает уголком фартука глаза. Носом шмыгнула.
-Это не так. Жив он и на тебя похож,- сказала и песенку напевает.
С чего взяла? Смотрит Марьюшка испуганно. Потом рукой махнула. Дел полно по хозяйству.
Вечером с соседками посоветовалась. С чего девчонка такое сказала? Вспомнили, как та недавно сказала про дядь Петю: не ходи сегодня, дома спокойней. Он послушал, остался, а мужики все, кто пошел в лес, траванулись чем то и так остались в лесу то…
И потом она точно знала всегда, когда дождь пойдет.
-А что, Марья, может и отдали какой богатой или партийной бездетной…-стороили догадки.
-Разве можно так? С живыми людьми?
-Да наверняка и образование получил и квартира хорошая. Это ж сколько денег стоит? А у тебя нищета вечная. И кладовка  со спящим красавцем…
-Да. Да. Так лучше..Конечно лучше…
Когда внучка подросла, рассказала ей как было. А она опять за свое- жив он. Только искать не надо.
Старшая дочь к тому времени выучилась и по партийной линии продвинулась. Связи имелись и работала в архиве. По- тихоньку навела справки. Кто рожал в то время, в том роддоме. Выходило, что в тот же день… в том роддоме несколько детей родилось. И в ближайшие дни.
Время шло. Оно, все говорят лечит…Это неправда, просто к боли привыкаешь, ее перестаешь замечать. Но если на ней сосредоточиться, она хватает тебя за сердце холодной крепкой хваткой. Можно дышать только часто и неглубокими вдохами и выдохами, потому что если вздохнуть полной грудью, тебя разорвет от боли, от понимания своего бессилия и от утраты…
Прошло еще много лет… Уже давно ушли в небытие Николай и Марья…Выросли и состарились их дети и повзрослели внуки.
Та самая провидящая  внучка взяла тетрадку с записями тетки своей и поехала по адресам. Где-то ей открывали отвечали на вопросы, а где-то удивленно пожимали плечами. С собой она носила всегда фотографию бабушки. Ту, где еще волосы до пола…Где она молодая и глаза живые.
Остался последний адрес…Долго откладывала, не ехала… Потом поехала. Дом высокий. Сталинка. На входе консьерж. Вышколен. Вежливо- хамоват. Строг. Не пустил и не сказал ничего.
Долго стояла. Смотрела. Солнце пошло к закату, окрашивая московское небо в удивительный цвет… Подъехала машина к подъезду. Черная волга. Из нее вышел мужчина. Направился к дому, повернул голову.
На  девушку смотрели большие черные цыганские глаза. И нос…И полные губы…
Один в один бабушка, как на фото. Только молодой мужчина.
-Что с вами? Вам нужна помощь?
-Нет, нет, все хорошо…вы очень похожи на одного человека…Простите.
Он долго смотрел ей вслед…
Она долго шла по вечерней Москве…
Я верю, что ты жив, я верю, что ты счастлив...