Двенадцатый

Сегодня



Стоя у окна в ожидании запоздалого рассвета, я наблюдал, как красные краски поглощают город, окутывая его кровавой пеленой, будто это был вовсе не рассвет, а частичное воспоминание из комнаты, где я, смеясь, убил человека, а затем выпал из этого долгого мучительного сна: из этой иллюзорной реальности. Впрочем, лучше я начну с другого: расскажу немного о своей жизни на примере одной ночи, которую я вспоминаю чаще остальных.



Середина мая



Было ощущение, что всю свою жизнь я пробуждался по вечерам во время весенних закатов, когда краски тёплого солнца пробивались сквозь шторы и полосами падали на светлые стены моей комнаты. Я садился на кровать, поднимал руки, подставляя их оранжевым линиям, а затем подходил к занавешенным окнам и, щурясь, смотрел, откуда падает свет. После вечернего завтрака и душа я стоял у окна и ждал третьего поезда, который обозначал, что мне пора идти. Проводя рукой по затылку, проверяя, высохли ли волосы, я нащупывал клеймо, напоминающее, что всё это не сон.

Весной я всегда ходил пешком, так как тёплые вечера по-прежнему оставались для меня особенными, хоть политическая элита всячески и старалась повлиять на них социальными проектами и модными привычками, чтобы людям не проходило в голову проводить время наедине со своими мыслями, отдаваясь порывам и душевным волнениям, исходящим от нашей ещё неискусственной природы. Думая о целях нашего локального Общества, которое расположилось в трёхэтажном здании, я вспомнил о последних телевизионных репортажах, где упомянули обо мне, но затем, когда мне стало тошно, я постарался избавиться от этой мысли.

Чем ближе я приближался к месту, тем нелюдимее становились улицы, а когда ступал на тротуар заброшенного парка, мог без опасений, что окажусь замеченным, надеть перчатки и маску. Попадая на территорию Общества, я встречал и остальных подобных мне: социально равных в данный промежуток времени. Грациозно проходящие мимо женщины в красных платьях, поправлявшие длинные волосы, бросали взгляды на держащихся в стороне друг от друга мужчин, которые плавно кивали им, но молчали, так как никто не мог говорить до полуночи. Все присутствующие были в одинаковых тканевых масках, скрывающих верхнюю часть лица и затылок вместе с клеймом и порядковым номером. В здание заходили по десять человек, где каждый, проверяя свою удачу, под наблюдением выбирал один из жетонов. После этой процедуры гостей провожали в отдельные комнаты, где тканевые маски, а иногда и одежда, менялись в зависимости от выпавшего жетона.

Встречавшие нас люди в коридоре носили белые маски из гипса, которые имели овальную форму. Из деталей, имитирующих человеческое лицо, были только глаза с опущенными вниз веками, словно человек провинился. Персонал в ресторанах же был с лукавой улыбкой, но сохранял боязливый взгляд, а бармены в тёмных комнатах, где обычно все и собирались, отличались радостными глазами и румянцем на щеках.

Пройдя в слабоосвещённую комнату, я вновь примерил свою маску, а вместе с ней и роль, которая больше других была мне по душе. Эта роль выпадала мне чаще всего и, наверное, по этой причине я и решил обманывать всех, боясь, что она достанется кому-то другому. Застегнув ремень маски на затылке и обернув шею чёрной атласной тканью, я направился на второй этаж.

Я мог не обращать внимания на других, даже на тех, кто по своей роли был «выше» меня. Моя маска из золота с двумя слезами на щеке предоставляла мне такую возможность, позволяя чувствовать себя свободным. Определённый круг присутствующих приветственно кивал мне, а некоторые женщины брали за руку, пытаясь почувствовать живое прикосновение через кожаную ткань наших перчаток. Затем я садился в кресло, из которого проглядывалось всё помещение, и ждал её, порядковый номер которой до сих пор был мне неизвестен. Женщины в зелёных платьях приковывали взгляды большинства мужчин, а она, с её полуоткрытой маской, игривой улыбкой и родинкой у уголка губ заставляла мучиться от ревности каждого присутствующего. Почти все смотрели на неё, пытаясь поймать хоть один продолжительный взгляд, а затем побороться за него, как за начальную точку обладания этой женщиной.

Все её появления были неожиданностью для меня, что являлось одной из причин моего неестественного поведения. Наблюдая за ней со стороны, я начинал задумываться о том, как сам преподношу себя: как передвигаюсь, уверенно ли разговариваю, мои жесты плавны или так же тяжелы. Вероятно, эти мысли и отражались на моих действиях, но я оставался упрям, сохраняя предчувствие чего-то ещё неизвестного.

Как и всегда, если не считать нашей первой встречи, я делал вид, что не обращаю внимания на неё, в попытке создать иллюзию безразличия. Из реакции посторонних, чьи движения становились суетливы, а взгляды всё более резки, я знал: она смотрела на меня. Носившие полуоткрытые маски выдавали себя искажёнными ухмылками, которые наводили на мысль, что внимание к моей роли после каждой ночи значительно возрастает. Они ненавидели роль маски из золота и в то же время сгорали от зависти.

Когда я остался вдалеке от присутствующих, она, проходя мимо, прикоснулась к моему плечу, а затем затылку, нащупывая выжженный шрам в форме перевёрнутого креста. Я не ожидал подобного той ночью и не мог разобрать тогда своих ощущений. Помню только, как сжимал челюсть до боли и медленно дышал, когда глядел на её удаляющуюся фигуру. Я знал: если она обернётся, я последую за ней. Словно специально, изводя меня, она шла не торопясь, а когда остановилась, вовсе и не спешила обернуться. Посмотрев на её улыбку, я, не оглядываясь по сторонам, направился за ней.

В одной из спален с приглушённым красным светом она подошла ко мне вплотную и обняла двумя руками за шею:

– Обманываешь всех? – шёпотом спросила она.

Я промолчал.

Она прикоснулась к моей маске, пытаясь снять её, но я грубо убрал её руку, требуя остановиться, из-за чего она, разозлившись, отошла назад и толкнула меня двумя руками в грудь. Я пошатнулся и сел на кровать, наблюдая за ней, а когда лёг на спину и раскинул руки по сторонам, услышал, как она снимает платье. Не вымолвив ни слова, она свернулась около меня калачиком, полностью обнажённая. Повернувшись набок, я обнял её и прижал к себе, положив руку на талию. Через несколько секунд она села на меня и сняла мою маску, внимательно следя за реакцией. Я не был красив и, скорее всего, не имел физических преимуществ перед другими мужчинами нашего Общества, но был слишком злым и одиноким в последние годы, чтобы испугаться взгляда женщины. Она поняла это, улыбнулась своей лукавой улыбкой, а затем приставила указательный палец к своим губам, чтобы я сохранял молчание. Перекинув длинные волосы за плечи, она развязала свою чёрную маску, похожую на те, в которых мы попадаем в это здание. Посмотрев на меня взглядом, который я разгадал не сразу, она улыбнулась мне так уверенно и, это странно, немного надменно. Эту женщину можно было полюбить только за одну выразительность её взгляда. Самооценка, уверенность и изящность были только деталями её красоты. Она оставалась полностью обнажённой, но показывала этой игрой, что она сильнее и лучше меня. Я ухмыльнулся, а затем, поднявшись, поцеловал её в шею, перевернул на спину и на секунду остановился, чтобы запомнить её образ. Что было далее, я помню только в кадрах, которые так люблю вспоминать, потому что люблю её и ту ночь, которую она мне подарила. Может, я полюбил её гораздо раньше, а может, в тот момент, когда она так по-разному смотрела на меня. Возможно, причиной были и мои слабости, которых она не замечала или просто делала вид, что не замечает, ведь так часто мы влюбляемся в тех, для кого наши уязвимости – это глупость. Когда я наблюдал за ней, спящей, то знал точно, что её любовь нужна мне, и за это так сильно хотел убить её.

Спустя несколько минут я поднялся с кровати и, накинув на себя кусок сатиновой ткани, который лежал на полу, направился к небольшому бару в углу комнаты. Найдя пачку сигарет и закурив, я налил себе немного джина и, стоя у стены, прижавшись к ней спиной, думал, что до сих пор не произнёс и слова. Ценность мгновения, когда я скажу ей что-то впервые, возрастала, и я не хотел испортить это. И словно услышав мои мысли, она проснулась. Заметив, что меня нет рядом, она стала оглядывать комнату, а когда увидела, где я, улыбнулась своей игривой улыбкой. Завернувшись в тёплый плед, она подошла ко мне и, взяв сигарету из моих рук, слабо затянулась, глядя мне в глаза:

– Я люблю тебя, – произнёс я, а затем приставил указательный палец к её губам.

Мне не нужен был ответ, и я не хотел видеть её реакцию, оттого, закрыв глаза, прижался затылком к стене.

– Двенадцатый. Ты – сумасшедший, – после недолгой паузы произнесла она.

– Какой у тебя номер? – спросил я и дотронулся до её затылка, пытаясь найти порядковый номер рядом с клеймом.

– Первый, – она улыбнулась.

– Так ты из первых, – ухмыльнулся я. – Похоже, я скоро умру.

– Или тебе зачеркнут двойку на затылке.

– Мне нравится моё число. К тому же подобного ещё не случалось.
 
– Перевёрнутого креста тоже не было, – парировала она.

– Это ошибка клеймовщика. Он вроде бы был пьян.

Девушка засмеялась и посмотрела на меня искрящимся взглядом, который я неоднократно вспоминал весь последующий месяц, что придавало мне сил и не позволяло сдаваться.

– А твоё клеймо?

– Убывающая луна, – она не уводила взгляд.

– Мои метки ты поняла из прикосновений?

– Не совсем.

– Расскажешь? – спросил я, ожидая отрицательный ответ.

– Нет.

– За что ты отвечаешь здесь?

– За отбор.

– А ты?

– За ценности.



Спустя неделю



Мы виделись с ней каждую последующую ночь, и каждый раз я приходил в золотой маске, а она, как ей и было разрешено, выбирала любое платье и любую роль. Наши ночи хранили в себе не столь много слов, как это могло показаться изначально. Когда мы оставались наедине, всё менялось и нам не было интересно, кто мы и что представляем, но подобные порывы всегда имели определённый период существования, и потому, когда я стал больше думать о её роли в Обществе, это обозначило новый шаг навстречу укреплению наших отношений, разумеется, как казалось мне.

– Значит, ты вербовщица? – спросил я и потянулся за сигаретами.

– Ты хочешь спросить, сплю ли я ещё с кем-то? – догадалась она.

– Да, не люблю играть. Спрашиваю, что мне интересно.

– Ну ладно, я сыграю в твою игру, – с улыбкой ответила она. – Двое. У меня было всего двое.

– Двое любовников?

– Да, ты – второй.

– Это правда?

– Твой вопрос оскорбляет.

– Я просто рад это слышать.

– Ты не веришь мне? – спросила она.

– Сложный вопрос.

– Значит, нет.

– Я поверю, но позже, – с промедлением ответил я.

Она взяла пачку сигарет из моих рук и, закурив, попыталась встать с кровати. Я схватил её за руку и, уложив обратно, аккуратно сел сверху так, чтобы не сделать больно, но и не дать выбраться. Она не сопротивлялась, просто смотрела на меня и медленно курила. Я провёл пальцем по контуру её татуировки под грудью, выбросил сигарету из её рук и стал вновь наблюдать за ней, запоминая новый образ.

Всю неделю я просыпался гораздо раньше заката, чтобы рисовать её из первой ночи. Ещё зимой я задумал провести большую работу над своими черновиками и снова выйти на улицы, как несколько лет назад. Несмотря на то, что нынешнее время не сможет быть схожим с давними свободными ночами, я не боялся, что обо мне вспоминают военные в прессе, всё ожидая моей ошибки. Даже спустя два года после моей последней работы, которая легла на стены главного военного департамента, простые люди ждали, что я вновь оживу и продолжу сеять «инакомыслие», как назвало мои труды государство.

Мои рисунки напоминали людям о национальных героях, которых уже нет в истории нашей страны, нет в названиях улиц, нет в песнях или фильмах и тем более их нет в учебном материале, который изучают новые поколения. Рабочий класс стал постепенно трансформироваться в биороботов с отсутствием смелых мыслей, огня в сердце и желания оставаться свободными. Такие представители общества неопасны, от них можно не ждать конкуренции или хотя бы отстаивания своей позиции, вот потому люди в масках и работали над тем, чтобы подрывать этот переход к тотальному режиму. А вечера, на которых все мы играли разные роли, представляли имитацию социума нашей страны, где всё поделено на классы, где есть кто-то «выше» и «ниже». Это объединяло нас в некую стаю, а разные роли мотивировали на борьбу и напоминали, что в настоящем политическом режиме все мы случайные души.

Я любил свою работу и ревностно желал, чтобы каждый ощущал себя значимым, чтобы люди любили себя и были свободны от страха. Мною овладевали нетерпение и решимость рассказать всем, что наши улицы растили людей, истории которых завораживают, наполняют сердца гордостью и рвением бороться. Эти истории были стёрты, а страстный живой огонь внутри нас превратился в пламя свечи. Знание о том, что это пламя поддерживается моей ролью в социуме, заставляло меня задумываться обо всех исходах моей жизни. Что случится, когда меня всё-таки поймают? Кто станет оберегать пламя свечи? Заменят ли меня люди в масках? Вероятно, да, и я должен был убедиться в этом.

После этих мыслей жуткое предчувствие поселилось внутри меня, и я не сомневался, что в скором времени всё круто изменится. Словно наблюдая сюжеты из моего сознания, Первая поднялась и крепко обняла меня:

– Я узнала про тебя из твоих подписей, – призналась она шёпотом.

Разумеется, было бы ложью, если бы я сказал, что не придумывал себе романтических сюжетов, о том, как меня распознают по подписям из рисунков на улицах. Где-то втайне я желал, чтобы меня поймали и позволили рассказать людям, на что я шёл, чтобы продолжать создавать, оставаясь в тени. Посторонний человек вряд ли замечал детали моих работ, так как попросту не был заинтересован в них, а вот те, кто не был равнодушен, кого переполняли ревность и восхищение, скорее всего, владели какой-то информацией обо мне. Как бы то ни было, моё желание разговаривать с людьми через рисунки оставалось опасным, и я старался максимально скрывать свою подпись, чтобы ни посторонний, ни заинтересованный не смогли узнать о символах моего первого имени, которое я унаследовал от родителей.

Её признание можно было описать контрастом всех самых сильных чувств, так как её внимание к моей жизни вдохновляло и влюбляло в неё ещё сильнее, но в то же время появлялась мысль, что я недостаточно проработал тайну подписи или же специально несильно старался. Услышать подобное от красивой женщины в такую ночь было лучшим воплощением романтических историй, и она подарила мне это мгновение, позволив чувствовать себя по-настоящему особенным. Несмотря на опасную жизнь, которая кажется столь интересной и заманчивой, рассказывать о ней было гораздо интересней, так как в реальности всё разделялось монотонным трудом вместе с одиночеством, которые и являлись верными спутниками год за годом. Хоть у моих работ и были результаты, хоть люди и перешёптывались обо мне на улице, я чувствовал себя разбитым и почему-то неуверенным. Отчуждение от общества и от общения в целом отложило отпечаток странной боязливости, безразличия и сильнейшей апатии. И наряду с таким душевным состоянием я каждый час боролся с собой, чтобы оставаться смелым и сильным, так как попросту и не думал искать пути обратно.

Я собрался было ответить ей хоть что-нибудь после такой продолжительной паузы, но мгновение было оборвано, и комната заполнилась громким стуком в дверь, отобравшим наш уют и напомнившим о страхе. Девушка содрогнулась в моих объятиях и собралась высвободиться, чтобы встать с кровати, но я крепко схватил её, заставляя сохранять спокойствие. В то мгновение первое, о чём я подумал, была мысль, что я убью того человека за дверью, если будет необходимо, потому что сейчас у меня было всё: женщина, которую я полюбил так сильно, и работа с ожившей целью. Только потом я обратил внимание, что человек нацелено постучал, без попыток проверить открыта ли дверь.



***



Пока дверь сдерживала новые удары, мы быстро одевались, стараясь не издать и звука. Девушка спряталась под кроватью, а я, надевая маску, подошёл к двери, где, закрыв глаза, замер в ожидании. Вскоре меня окружило пятеро человек, а передо мной оказался высокий мужчина в деревянной маске, которая обозначала высшую привилегированную роль.

– И кто же ты? – произнёс он, обращаясь больше к себе.

Глядя друг другу в глазницы масок, мы оба знали, что сегодняшняя ночь, вероятно, станет последней для одного из нас, но напомнившие о себе безразличие и хладнокровие, позволили мне словно выпасть из реальности и наблюдать за всем происходящим без опасения за собственную жизнь. Его люди швырнули Первую на кровать, и я, сделав ложное движение в их сторону, схватил человека в деревянной маске в удушающий захват, мысленно пообещав себе не разжимать рук. Я почти терял сознание от ударов, но продолжал сохранять самообладание, убеждая собравшихся, что смогу перевернуть настоящее. Упав на пол со своим противником, я отвлёк внимание всех присутствующих на себя, и от мысли, что Первая убежала из комнаты, на мгновение ослабил захват, чтобы позволить человеку в маске сделать глоток воздуха и тем самым выиграть время для девушки. Красная пелена легла перед моими глазами, украшая остаточные изображения моего отражения в зеркальном потолке. Убаюкивающие хаотичные образы вновь погрузили меня в состояние, близкое к потере сознания, и, отдаваясь забвению, я чувствовал, как вкус крови наполняет всю комнату, как помещение плавно гаснет, а силуэты становятся медлительны. Меня вырвал из этой пелены собственный смех, который скалился в отражении и пугал присутствующих, наблюдавших, как я не отпускаю мёртвое тело, сам не осознавая этого.

Его смерть оказалась бессмысленной и, возможно, глупой, так как не принесла с собой ничего, кроме ещё большего количества травм. Если бы я хоть как-то мог держаться на ногах, у меня была бы возможность защитить её снова, но, вероятно, все мои решения были изначально обречены, ведь наше Общество давно поразила классическая болезнь «высших» и «низших» классов, уничтожив наше отличие от государственного социума. Я и сам содействовал этому, когда вытягивал жетон золотой маски в то время, когда люди завидовали моей роли, окружая её ореолом таинственности и славы. Каждый желал побывать тем человеком, чья ночь наполнена магией маски с двумя слезами, не осознавая, что дело было вовсе не в роли. Люди сами создают значимость положений, прислушиваясь к зависти и мелочности, в попытке быть кем-то, но только не собой. Создавая некую иллюзию идеального образа, собственным незнанием и желанием быть на чужом месте, общество зарождает болезнь классов и уходит от разумной беспристрастности. Эти искажённые желания и породили насилие, которое строилось на почве нашего с ней счастья.

Мне хотелось верить, что дальнейшие картины, свидетелем которых я стал по своей неволе, были плодом моего воображения. Сны в том сером больничном помещении, где я ремнями был привязан к койке, неоднократно возвращали меня к сценам людского хаоса, который новыми волнами рождался в ту ночь. Я почти убедил себя, что придумал ту сцену, где с неё срывали платье, пока я прорывался к ней навстречу сквозь толпу, обессиленный и почти ослепший. В ту ночь я мечтал умереть от полученных травм, но по неизвестной мне причине остался жить и искать способ оборвать своё существование. Порой мне снилась наша первая ночь и её улыбка, которая просила не сдаваться и сделать хоть ещё один шаг.



Последние дни августа



Холодное августовское утро встречало меня спокойным ветром и запахом наступающей осени, когда я медленно шёл по улицам города, направляясь к гостинице у железной дороги. Знакомые маршруты, когда-то скрывавшие меня от преследований, дарили воспоминания о моих небольших победах и указывали на давние планы о возвращении. Глядя по сторонам, я искал поддержки у обшарпанных закоулков, желая найти хоть что-то, что могло бы убедить меня бороться с этой мучительной болью в теле и не думать, почему меня отпустили. Несмотря на зажившие переломы, я понимал, что Общество вовсе и не имело цели полностью восстанавливать меня, так как я должен был пройти по определённому сценарию, загубив своё прошлое. Периодически останавливаясь из-за мучительной боли в бедре, я вспоминал о манипуляциях надо мной, но всё равно открывал сумку и смотрел на пакеты опиоидов, которые бы могли ослабить мою боль.
 
Повесив сумку на плечо, я направился к следующему переулку, где замер у бетонной стены, глядя на свою первую работу – портрет известного и уважаемого политика, погибшего в автомобильной аварии около сорока лет назад. Оригинал рисунка не прожил и двенадцати часов, так как подобные изображения подрывают авторитет политической власти, но, как я видел сейчас, всё же имеют ценность среди людей, охраняющих пламя свечи. Я не знал, кто перерисовал мой рисунок, но вспомнил о ней, так как хотел верить, что она имеет отношение к этой случайной встрече.

Прижавшись спиной к рисунку, возвращающему меня в далёкое прошлое, я наблюдал за силуэтом человека в витрине напротив, брезгливо ухмыляющегося самому себе. Впавшие щёки болезненно-бледного лица, напоминавшие о неестественной худобе, украшали рваные синюшные шрамы, ставшие отражением душевного состояния после той последней ночи. Надев капюшон, чтобы скрыть обритую голову вместе с двумя круглыми отметинами на затылке, выжженными поверх перевёрнутого креста и порядкового номера, я направился к многолюдной улице с мыслью, что героиновая эйфория поможет мне вырвать ещё несколько недель безболезненной жизни, которые я смогу заполнить работой над наследием.



Эпилог



Стоя у окна в ожидании запоздалого рассвета, я наблюдал, как красные краски поглощают город, окутывая его кровавой пеленой, будто это был вовсе не рассвет, а частичное воспоминание из комнаты, где я, смеясь, убил человека, а затем выпал из этого долгого мучительного сна: из этой иллюзорной реальности. Впрочем, сейчас, спустя этот долгий месяц я уже почти и не был жив, но всё равно ждал её, борясь с болью и чуть ли не каждый день увеличивая дозу опиоидов.

На момент, когда послание уже было почти дописано, я окончательно стал узником собственного тела, и в попытках экономить остатки наркотических веществ, тем самым продлевая жизнеспособность организма, терпел ломку, и, как мог, уходил от мыслей о её изнасиловании.

Последние ночи, сходя с ума от паранойи и воспоминаний, я ходил из стороны в сторону до тех пор, пока не встречал собственное неузнаваемое отражение в зеркале, обращаясь к которому, терялся в догадках, рисовал ли я её на самом деле в этот долгий месяц или всё это было игрой воображения:

- Послание я готовил для них. Это не может быть ошибкой.

- А как же рисунок? – спрашивал я самого себя.

Я оглядывал комнату и по листам на полу убеждался в безошибочности – я готовил это послание для тебя, чтобы успеть объясниться и не позволить другим завладеть твоей искренностью и добротой. Совсем скоро ты узнаешь о моей смерти из газет, где фотографии моих работ будут размещены рядом со снимками гостиничного номера, служившего мне местом обитания и так правдоподобно похожего на притон. Статьи расскажут тебе, что моё тело, парализованное наркотиками, было найдено на одной из улиц города и что я – именно тот, кто боролся за мораль и нравственность. Все подобные материалы будут направлены на убийство наших ценностей, символов и примеров, на которые мы обращали внимание, когда принимали от жизни новый вызов и самоопределялись. Они захотят убить репутацию всех рисунков, которые я оставил для тебя, но я буду счастлив умереть, потому что знаю: ты - тот, кто способен охранять пламя свечи, тот, за которым останется правда. Я верю, ты сможешь продолжить путь, на котором меня скоро не станет.



***



Если возвращаться в далёкое прошлое, то можно найти множество событий, в которых мне приходилось принимать поспешные решения, помогавшие прятаться от хаоса в социуме или оставаться незаметным для людей. Неоднократно в разное время года мне приходилось обитать в местах непригодных для жилья, покидать в спешке город или менять детали внешности, чтобы не соответствовать описаниям из газет. Я никогда не причинял людям зла, лишь только общался с ними через рисунки, напоминая, что каждый из них индивидуален, каждый из них – личность. Как бы ни провоцировали меня военные, как бы ни пытались унизить в прессе, мне, по каким-то причинам, благоволила удача, и я оставался невидим для них. Вот и в последние дни удача тоже была на моей стороне, потому что помогла обойти несколько скверов и парков, где я оставил распечатанные экземпляры этого послания, миновать охрану в метро, где я наблюдал, как ты читаешь мою историю, и просто оставаться на улицах среди суеты и людского шума. Хоть я и был слаб, хоть в моей голове по-прежнему и раздавались её молящие крики о помощи, я улыбался, потому что сумел обойти Общество: сумел оставить надежду на продолжение пути, который мы проходили вместе с тобой.

Я шёл среди людей, наблюдая, как они держат друг друга за руки, как злятся из-за глупых мелочей, как просят денег в переходах, пряча в ладонях согревающее дыхание. Было ощущение, что мне больше этого не увидеть, и только тогда я осознал, что всем сердцем люблю свою жизнь, хоть она и была так одинока и мрачна. Я не хотел уходить от вас, друзья, но у меня не было никаких шансов впереди, и потому случившееся после этого долго месяца можно считать очередной помощью от кого-то, кто всё это время оберегал меня.

Когда я вышел из подземного перехода, меня окружило несколько машин, в окнах которых я узнал представителей Общества. Спустя мгновение они были передо мной, а я всё по-прежнему искал среди их одинаковых масок знакомые черты лица и длинные волосы. В толпе, окружившей меня, я увидел только двух девушек и обе выглядели почти одинаково, но только родинка у уголка губ позволила мне по-другому взглянуть на одну из них. Девушка с остриженными и потерявшими цвет волосами, с потускневшим глазами и жестокой ухмылкой, отдающей ненавистью, смотрела на меня с холодом и была такой другой, совсем не моей.

- Почему? – тихо спросил я и закрыл глаза.

Меня повели под руки к одному из автомобилей, и я не сопротивлялся, потому что хотел поскорее всё это закончить. Я ждал своей смерти, а в мыслях молил себя о мужестве, чтобы казаться злым и надменным, когда в последний раз взгляну на затянутое тучами небо.

Вскоре мы оказались около железнодорожных путей, где-то вдалеке стучал товарный поезд, спешивший прервать их тихие разговоры, будто я мог что-то заподозрить. Совсем не помню, как оказался на земле, но боли я не чувствовал, хотя на это могло быть много причин. Она присела рядом со мной, держа в руках послание для тебя и, прочитав вслух последние строки эпилога, продолжила:

- Значит, таким способом ты хочешь умереть? Тебе нужно знать, что мы нашли все экземпляры.

Когда она разрезала рукав моей куртки, я, глядя на кружащихся в небе птиц, надеялся, что смогу продержаться в сознании до прибытия товарного поезда, на последнем вагоне которого изображена она из нашей первой ночи.

- Подожди, - хрипло произнёс я. – Хочу увидеть.

Повернув голову к железной дороге, я наблюдал, как вагон проносится за вагоном, убаюкивая и погружая в сюжеты воспоминаний, так быстро ускользающих, но почти осязаемых. Я стоял в лесу среди высоких тополей, укутанных снегом, наблюдал, как скрывают улыбки люди, глядя на мои работы, чувствовал давно пережитую боль после смерти родителей и будто бы слышал, как она плачет, умоляя поверить, что это не было предательством. Мне казалось, я держал её за руку, когда, теряя контроль над сознанием, мысленно повторял свои же слова: «Более свободным мне не стать».



~182~



Дорогой читатель, я не предупредил тебя – после прочтения моих записей твоя жизнь может оказаться в опасности. Не переживай – хоть ты и узнал о том, что было скрыто, самая важная и опасная информация начинается только сейчас, потому у тебя есть возможность оставить послание в том месте, где ты его нашёл, обезопасив себя от дальнейших событий. Частично я желаю, чтобы ты не заглядывал в последний лист истории, ведь таким образом ты сможешь продолжать свой личный путь и улучшать знания, неосознанно исходя из информации, скрытой в этом послании. Если ты не решишься продолжить чтение, пожалуйста, сочти всё за выдумку и оставь эту историю на скамейке в парке, где ты, вероятно, её и нашёл. Ну а если же тебя одолело мучительное любопытство, попробуй прогуляться наедине с мыслями о том, готов ли ты остаться в одиночестве на всю оставшуюся жизнь.
 


***



Дорогой друг, к сожалению, как бы мы не любили отрицать всё происходящее, у каждого из нас уже имеется свой порядковый номер вместе с клеймом, что, к сожалению, доступно для осознания не всем, кто находится рядом с нами. Твоё число – это дата и время рождения, а клеймо – все пути, которые доступны тебе.

Ты не обязан пополнять наши ряды, но, так как ты читаешь эти строки эпилога, мы уже узнали о твоём имени и знаке, который ожидает тебя. Скажу честно, это не перевёрнутый крест, но что-то совершенно новое и индивидуальное. Вскоре твоя жизнь наполнится необычными совпадениями, новые люди станут твоими друзьями, а твои увлечения изменятся, что повлияет и на твою жизненную философию. Ты станешь замечать странные знаки, передающиеся с помощью музыки разбитого поколения, новостей в газетах, нарисованных символов на вагонах и множеством других способов.  Все эти знаки – послание для тебя. Не беспокойся, будто пути назад нет, ведь ты по-прежнему так же свободен, а значит, если в тебе поселится страх, просто игнорируй нас и живи обычной, а если повезёт, то и счастливой жизнью. Но если ты один из тех, кто боится за пламя свечи, кто готов отдать все силы, чтобы не позволить железному занавесу рухнуть на наше общество, обратись к человеку с татуировками на губах, и он приведёт тебя ко мне, а точнее к моим обязанностям. Ведь ты знаешь, как важна наша история и культура.

Конечно, тебя ждёт долгое обучение среди множества монотонных и рутинных дней. Если ты пересилишь себя, то сможешь стать одним из тех, кого рисуют наши последователи на улицах. Ну а пока тебя переполняют романтические мысли и уверенность в собственном бесстрашии, я вновь оставлю тебя в одиночестве, с чего и начнётся твоя, уже другая жизнь, из-за чего..


До встречи.



***



- Как ты думаешь, они нас понимают? Может, современность
забрала у них красноречие – слов красоту? Может, они стали
повторять за чужими культурами и привнесли новые правила
самовыражения? Похоже, нам с тобой стоит покинуть сцену
в мгновение, когда он начнёт понимать, что толкуем мы про него.
- До свидания, друг. А точнее, просто прощай.














Burial – Come Down To Us (1/3)

~

Songs:Ohia – Lioness
Diamanda Galas – Gloomy Sunday (by Rezs Seress)
Songs:Ohia – Coxcomb Red