Мониторинг любви

А.Н. ПАВЛОВ













МОНИТОРИНГ
ЛЮБВИ






















2016

            Павлов А.Н.
 П-12   Мониторинг любви. В авт. редакции. СПб.: Изд-во. «ВВМ»,2016, – 
               229 с.

    Афродита ищет занятие для сына. Учитывая его склонности и увлечения, старается приобщить своё чадо к  делу, которое бы помогало людям жить. Она сама олицетворяет любовь. И ей хотелось, чтобы сын был ей помощником. Однако практика показала, что любовь исключительно тонкая субстанция. И здесь только теорией и собственным опытом не обойтись. Нужны тщательные и длительные исследования натуры. Нужен мониторинг любви. Она поручает его организацию Амуру. Боги на Олимпе принимают результаты его труда.
    Книга предназначена для широкого круга читателей.

Ключевые слова: любовь, опыт, теория, мониторинг, сертификат на право.






















ISBN 978-5-9651-0602-8



© А.Н. Павлов, 2016




АМУРНАЯ ИСТОРИЯ

Влюблённый ранен. Он – неисцелим.
Омар Хайям

    Сын Афродиты.  Весёлый и лукавый мальчишка. Он летал среди людей. Но его никто не видел.  Так было задумано богами. Мать подарила ему лук со стрелами. Вначале он не знал, что с ним делать и стрелял, куда ни попадя. То в облако, то норовил в солнце попасть. Начал было целиться и в богов олимпийских. Тут уж посыпались жалобы, упрёки матушке, чтобы уняла своего сорванца. Не дело это в богов-то стрелять. Афродита хотела лук отнять. Да как бы, ни так. Рёв, детская истерика. Пришлось оставить в покое. Но вопрос надо было решать. Подумала увлечь его охотой. Упросила Артемиду взять над сыном опеку. Дикая местность, приобщение к ремеслам лесничего, егеря  могли благотворно повлиять на ребёнка.
    Вначале шло хорошо. Лес, поля, горы. Реки и озёра. Солнце и ветер. Мальчишка без ума от всего этого. Суровая жизнь нравилась ему. Чистая вода родников, свежее мясо оленей, диких баранов и коз, кабанов, зайцев, фазанов и перепёлок. Шашлыки с зеленью, гранатовым соком, пряностями, постоянное движение укрепляли его дух и тело. Он научился прекрасно владеть луком и стрелял уже превосходно. Но всё это довольно быстро приелось. Он был молод, и его тянуло к людям.
    Вернулся к матери. И начал маяться от безделья. Чем заняться?
– Мам, а мам, ну придумай что-нибудь. Я так больше не могу. Мне нравилось у тётушки Афродиты. Но там совсем уж одиноко. Мне бы как-то ближе к людям податься. Задумалась Афродита:
– Ладно, сынок. Попробую помочь тебе. Хочется, чтоб новое занятие тебе было по сердцу. Тогда это надолго, может и навсегда. Скоро скажу тебе. Потерпи чуток.
    Амур ждёт, не дождётся. Скорей бы. Он верит своей маме. Вскорости мать зовёт его.
– Давай, сын, сделаем так. Несколько дней ты полетай вольно. Присмотрись к человекам. А я за это время встречусь с Гефестом. Знаешь ведь такого. Кузнец наш. Хромоногий ещё. Вспомнил? Большой знаток и умелец всяких ремёсел. Трудяга. Неказист. Вечно в саже, пахнет дымом, копотью. Ладони грубые, мозолистые, какие-то клешастые. Очень любит меня. Тебя тоже. Всегда спрашивает:
– Как там Амур? Здоров ли? Чем занимается? Приласкай его за меня.
Гефест  худого не посоветует. Да и у самой есть идея. Но требуется его участие.
    Расстроился Амур. Да делать нечего. Чувствует, что его ждёт нечто интересное. А пока… . Полетел бродяжить по свету. Подался, как говорят, в люди. Интересны они ему. Он не то, чтобы летать мог, ему дадено было просто перемещаться в пространстве и времени. А крылышки на спине? Это просто знак богов. Некий символ. Такой ангелочек. Мог оказываться то тут, то там,… то здесь. То в прошлом, то в будущем, то в настоящем. Это для нас, смертных, такое деление. А он времена не различал. Везде люди. Такие, сякие. Одни в пещерах, другие в избах или домах высоченных.  Землю пашут, чего-то в ней добывают, охотой промышляют, скот разводят, на заводах, фабриках трудятся. Торгуют, воруют. Поют песни, пляшут, смеются, плачут.  Кто-то пешком топает, где-то на лошадях, оленях, осликах, где-то на автомобилях, кораблях, самолётах. Встречал даже на ракетах, подводных лодках. Но всегда одно и то же. Ссорятся. Воюют. Мирятся. Разные причёски, моды. А так-то одинаково всё. Рождаются, живут и умирают.
*
    Попал как-то в Эдем. Видит красивого парня. Статный сильный. Бродит по саду. Не то гуляет, не то просто не знает, чем заняться.  С дерева плод сорвёт, оглядит его, задумается, съест. В речке искупается, посмотрит на небо, полежит в тени – отдыхает. От чего? На него нет-нет да Старик какой-то поглядывает. Присматривает, видно. Обеспокоен. Опекает. Поглядел Амур, поглядел. Надоело. Неинтересным ему парень показался.
    Что-то такое сработало внутри, и оказался в другом месте. Каменные дома, прямо как джунгли. Между ними узкие чёрные тропинки. Пахнут незнакомо и  неприятно. По ним быстро мчатся букашки, напоминающие жучков. Вонь от них страшная.  Пыль, грязь. По бокам люди снуют. Туда-сюда. Есть, правда, и редкие пятнышки с деревьями, даже цветами. Но сразу за пределами всего этого скопища камня огромные горы  зловония. Речки отравой так и смердят. Дышать тяжело. Глядеть тошно. Захотелось убраться отсюда подальше и поскорее.
    Снова в Эдеме. Вот те, на! Давно ли тут был. А их уж двое. Он, она. Немного странные. Идут рядом, но будто отдельно. Каждый сам по себе, хотя и держатся за руки. Видно, боятся потерять друг друга. Он показывает ей сад. Останавливаются у некоторых деревьев, цветов. Цветы ей нравятся. Он доволен. Она красива. Почти как его мать – Афродита. Но как-то скована вся, напряжена. Видно ещё не понимает, кто она и зачем. Решил пока оставить эту пару в покое, тем более, что прежний Старик по-прежнему наблюдает за ними. Видно, что бережёт.
  Только собрался исчезнуть, обернулся, глядь, а девица то уже спит. На мягкой траве под кустом прекрасной благоухающей розы. Старик же подошёл к парню и спрашивает:
– Ну как тебе Ева? По-моему хороша.
И слышит в ответ:
– Да, Отец. Она прекрасна. Спасибо тебе, что ты создал её. Чувствую в душе такую радость. Теперь я не один. Моя жизнь наполняется каким-то смыслом. Правда, в душе беспокойство. Что нас ждёт впереди? Как пойдёт жизнь дальше? Ведь мы клоны. Я из праха земли. Она из моего ребра. Но нельзя же, чтобы и дальше были только клоны. Так ведь и земли не хватит, а моих рёбер уж точно.
– Не торопись узнать. Это сокровенное. Всё  само собой образуется. А пока позаботься о ней. Она ещё немного слаба и должна окрепнуть.
И Старик исчез. Амур же подумал:
– Умён Дед. Но что-то не договаривает. Скрывает. Продолжение жизни… Вот в чём секрет. Видно, не хочет ничего продолжать. Так…, сделал для себя игрушки. И больше ему ничего не надо. Надоело быть одному, да ещё единому. Нехорошо это.  Надо бы вмешаться.
    А вот и матушка появилась.
– Ну, что сынок. Заждался, небось. А я с хорошими новостями. Предложила Гефесту делать для твоего лука стрелы. Да не простые. Калёные. Это будут стрелы любви. Они могут изменить мир. Только надо попадать людям в сердце. Ну да ты теперь, после школы тётушки Артемиды, не промахнёшься ведь. Правильно я говорю? Твой меткий выстрел создаст между мужчинами и женщинами такую силу приязни, которую ничто победить и разрушить не сможет. Эта могучая сила обеспечит продолжение жизни на Земле. Согласен на такую работу?
    Амур, не раздумывая, обнял мать:
– Спасибо тебе, мама. Давай стрелы. Первые цели у меня уже есть. Проверим. Пусть Гефест готовит новые. Ещё и ещё. Работа что надо и, чувствую, её будет много, очень много.
    И полетел снова в Эдем. Вспомнил уроки Артемиды. Спрятался в зелени деревьев, как охотник в ожидании дичи. Затаился. Сидит, не шелохнувшись. Наконец, появились Адам и Ева. Всё ещё держатся за руки. Смотрят долу. Идут в его сторону. Ближе, ближе. И Амур решился. Ловко и быстро пустил по стреле в сердце каждого из них. Они остановились как вкопанные. Видимо, почувствовали попадание. Вскинули глаза друг на друга. Улыбнулись. Но ничего не произошло. Конечно, ведь зерно не прорастает мгновенно. Так подумал Амур и покинул Эдем.
    Между тем многое изменилось. Ева как-то по-другому, чем раньше, посмотрела на Адама и нежно спросила:
– Адамушка, ты ничего не почувствовал минуту назад?
– Почувствовал. У меня неожиданно потеплело на сердце, и я увидел над тобой светлую ауру.
– И я тоже, – ответила Ева, – внезапно вокруг меня изменился мир. Так захотелось обнять тебя. Можно?
Адам не ответил. Он просто потянулся к Еве, прижал к себе и поцеловал. Их биополя слились. И они почувствовали себя в Раю. Не в саду Эдема, а именно в Раю. Возникла радость бытия и счастья жизни. Им стало хорошо-хорошо.
– Адам, я не решалась тебе сказать, но сейчас уже не смогу утаить. Несколько дней Змей уговаривает меня вкусить плод от древа Жизни. Но ведь Отец запретил нам это. Помнишь? Змей же объяснял, что, вкусив это яблоко, мы станем такими как Старик. Тогда мы всё сможем, познаем жизнь. Теперь я решилась. Пошли. Нарушим запрет. Только, чур, я попробую первой. Мало ли что. Боюсь рисковать тобой. Ты мне так дорог. Я не смогу без тебя жить.
   И дальше случилось, что случилось. Позже Амур нашёл их, но уже за пределами Эдема. Рядом с ними бегал их сынишка. Жизнь продолжалась. Но за это пришлось заплатить Раем и будущими потерями.

     Амур же кружил по белу свету и  искал новые цели. Вот он в Италии. Верона. Музыка. Праздник. Спешит туда. Застаёт случайно встретившихся Ромео и Джульетту. Они юны и прекрасны. Амур решает соединить их сердца. Стреляет из лука стрелами Артемиды. И видит, что теперь мгновенно любовь поражает молодых людей. Всё! Ему этого достаточно. Что дальше, его не волнует. Летит похвастаться своими успехами матери. Артемида довольна и за сына и за людей. Получилось, как она и задумала. Любовь будет править жизнью.
    Но проверка показала, она что-то не учла. Не учла. Да именно не учла. Естественно, ведь боги настоящей жизни не знают. Она не догадалась, что за всё приходиться платить.
    Адам и Ева нарушили запрет и изгоняются из Рая. Только-только устраиваются в жизни, их старший сын убивает младшего. Плата кровью. Старик предупреждал. Любовь Ромео и Джульетты наталкивается на непреодолимые препятствия родительских кланов. Страсть их жизни, не успев начаться, заканчивается трагической смертью обоих. Позже выясняется, что её стрелы, выпущенные Амуром, приводят к гибели ещё одну молодую пару – Лейлу и Меджнуна. Похожая история. Этих арабских влюблённых потом  даже называли бедуинскими Ромео и Джульеттой.
    Что-то она не додумала, упустила. Теория оказалась не совершенной. Ясно одно – её следует дорабатывать. Как?... Нужны новые факты жизни. Да, да, именно факты. Мониторинг любви – вот что. Снова посылает сына в люди. Наблюдай. Пробуй. Анализируй. Размышляй.
    И вдруг слышит песню. Она доносится ветром из неведомой ей страны на востоке.  Прекрасный, удивительно тёплый женский голос, музыка божественная:
– Две верных подруги – любовь и разлука – не ходят одна без другой… .

 – А! Вот в чём дело. Есть вторая составляющую любви. Ведь, что собирается, то и разбираться должно. Добро и зло несовместимы, но и неразделимы. Где-то я слышала. В древе познания, что росло в Эдеме, добро и зло были спрятаны как Небытие. Кажется, после меткого выстрела моего Амура Ева это Небытие превратила в Бытие. Открыла секретный сейф Старика. После этого всё и началось. Да ведь и ларец Пандоры тоже подлил масла в огонь. Артемида вспомнила эту историю. По приказу Зевса Гефест создал Пандору и ларец.  Почему же Гефест не сказал мне об этом. Ох уж эти мужчины. А ещё говорят, что любят нас женщин. В ларце-то были все беды и надежды. Своеобразное Небытие настоящей жизни. Зевс настрого запретил Пандоре открывать ларец. Но она ослушалась. Как и Ева Старика. Беды обрушились на людей. Красавица быстро закрыла ларец. Но было поздно. На самом донышке осталась только Надежда.  Так Зевс решил уравновесить проступок Прометея, наивно подумавшего, что он Зевса сильнее и разум принесёт людям добро. Наивен был. Вот все и поплатились за такую гордыню Прометея. Да ведь у Адама с Евой случилось то же самое. Прометей был деверем Пандоры. Как же они с мужем скрыли от неё этот секрет. Наверное,  потому, что секрет-то был тайной. А тайну в отличие от секрета не должен знать никто. Уверены были мужики, что не посмеет Пандора нарушить запрет Зевса. Но она ведь женщина, как и Ева. Не устояла. Соблазн оказался слишком велик. Любопытны женщины. Не думают о последствиях.
    Да, собственно, и она такая же. Хотела как лучше. Забыла, что из лучшего получится как всегда.
– Значит и боги ошибаются. Что же теперь-то делать, когда уже свершилось: Гефест готовит стрелы, Амур пронзает сердца? Остаётся только надежда, что Амур сам поймёт главный изъян в теории любви и станет осторожней в выборе сердец. Самых молодых и незакалённых надо бы поберечь. Когда станут постарше, окрепнут телом и душой, научатся хотя бы немного бороться с бедами, тогда уж и поражать их можно моими стремами.
    Так размышляла Афродита. Амур же в это время летал по белу-свету. Многое повидал и многое понял. Особенно после двух случаев.
    С утра залетел в одну квартиру. Воскресный день. Семья завтракает. Чудесная девчушка лет пяти уже поела. Неожиданно для родителей потянулась и, стараясь сделать голос сладким, выговорила:
– Эх, мусикабы сичас.
Родители в шоке. Бабушка вообще ничего не поняла и спросила внучку:
– Оленька, что ты такое говоришь? Да ещё тянешься за столом. Кто тебя этому научил.
– Бабушка! Да это наша няня в детском саду. Как позавтракает с нами за своим столиком, так сразу глаза зажмурит, потянется так сладко-сладко и говорит:
– Эх! Сичас мусикабы. Ну и  мы все так стали.
    Амур бросился искать няню. Конечно, нашёл быстро. Молодая, как говорят, в соку девица. Мается. Томится прямо. Зачем на неё стрелу тратить. В ней только либидо, и очень много. Избыток. Не стал Амур стрелять.
    Второй случай поразил Амура не меньше. Цель ему показалась достойной. Попал в сердце девушки. Загорелось оно любовью. Пустил стрему в парня. Под рубашкой оказался бронежилет. Ну как тут стрелять. Пустое. Не получилось. Только девушке навредил. Понял:
– Внимательней надо быть. Цели следует выбирать тщательней,  быть осмотрительней. Любовь дело тонкое и  ответственное. Посоветуюсь ещё с мамой. Практика чувств сложнее, чем теория. Что-то здесь не так. Не совсем так. Ещё и бронежилеты появились. В теории это не предусматривалось.
    Поведал о своих сомнениях матушке. Афродита задумалась и сказала:
– Раз в жизни существует такая  неопределённость, будем к ней как-то приспосабливаться. Начнём с того, что дадим тебе сынок второе имя. Отныне будешь ты не только Амур, но ещё и Эро'т. Можно и  Э'рос. Посмотрим, что получится. Дело-то задумано хорошее. Не хотелось бы его бросать.
    Надо организовать мониторинг любви. Поброди ещё по свету, побывай в прошлом и будущем. Осмотрись, что и как. Кроме тебя никто этого сделать не может. Ведь боги наделили тебя всюдностью. Ты ещё, видно, не осознал, что ты везде и всегда. Тебе не надо перемещаться. В тебе неделимость и неслиянность времени и пространства. Ты просто есть и всё. Достаточно тебе пожелать, и ты явишься в любом месте и в любое время. Кто же, кроме моего Амура, может такой мониторинг создать и обслуживать. Давай действуй. Это ведь так интересно и нужно. Только запоминай всё, что увидишь и услышишь, и не перепутай ничего, бога ради. Будь внимателен, точен и честен, как настоящий учёный.
    Действуй! Благословляю тебя.









ОН И ОНА
То явятся, то растворятся.
В. Высоцкий

    Амур не стал торопиться и не бросился исполнять задание матери, сломя голову. Он решил вначале тщательно всё обдумать и найти основную идею предстоящей работы. Аналогов ведь нет. Он первопроходец. Подспудно  чувствовал, что канва мониторинга любви должна опираться на что-то общее – некую ситуацию, протягивающуюся от Адама с Евой. И тут, как всегда, когда ищешь, представился случай. Он обратил внимание на молодую женщину, которая искала свой идеал любви. Амур начал наблюдать. В результате он оказался рядом с ней.
*
     Ей показалось, что Он – её мужчина – едет в этом же поезде. Кто-то будто сказал, что в восемнадцатом вагоне.  Она ужасно разволновалась. Сразу не поняла, что произошло, и не знала, что делать. Сердце забилось часто-часто. И тут состав неожиданно остановился посреди поля. Так бывает. Как во сне Она пошла к выходу, медленно сошла по ступенькам, соскользнула, больно ударилась, упала. Поднялась в какой-то задумчивости и направилась в конец состава. Вначале она шагала по шпалам параллельного пути, потом вышла на край насыпи и побежала. Каблуки туфель вязли в песке. Она их сняла и бежала все быстрей и быстрей. Голова была как в тумане, действия почти бессмысленны. Летела по насыпи как в забытьи. Зачем? Знал ли, догадывался ли Он, что Она здесь и летит к нему? Узнает ли её? Что она ему скажет? Эти вопросы она себе не задавала. Теплый ветер степи немного освежал лицо и тело. Волосы растрепались. Туфли она где-то выронила. Бежала босой, не ощущая уколов гравия, песка и мелких веточек. Добежала до семнадцатого вагона. Оказалось, он последний. Восемнадцатого вагона не было. Ей сказали, что на какой-то станции его отцепили и перегнали в начало состава, сразу за паровозом. Кинулась обратно, и тут поезд пошел. Она побежала быстрее. Поезд тоже набирал скорость. Она начала отставать и вскочила на подножку ближайшего вагона. Оказалось, это её вагон. Нашла своё место. Отдышалась, вытащила из чемоданчика тапочки и пошла вперед состава по вагонам. В переходах сильно качало, пахло угольным дымом, двери хлопали. В тамбурах стояли курильщики. О чем-то разговаривали и мешали проходить. Кто-то грубо обругал её. Она ничего не замечала. Дошла до конца. Первый вагон действительно был номером восемнадцать. Но здесь Его не было. Она прошла вагон обратно. Не увидела. Стала спрашивать. Проводница сказала, что какой-то мужчина вышел, кажется на последней станции. Даже показала место.  Удивительно, но у них оказались одинаковые места и даже с одной и той же стороны поезда.
     Она вначале не осознала пустоты, потом вся сникла, и слезы медленно потекли по щекам. Она их размазывала ладошками. Лицо стало чумазым, на губах появился привкус соли и паровозной гари. Она медленно поплелась обратно. Легла на свою полку и вся онемела. Уставилась глазами в потолок и провалилась в небытие.
     Постепенно стала приходить в себя и вдруг начала ощущать, что-то похожее с ней уже было. Она и раньше теряла Его. Да… да, теряла, не находя. Она вдруг подумала, существовал ли он на самом деле. С чего всё началось, сколько времени продолжалось и будет ли этому конец. Она устала его искать и ждать. Зачем она это делает. Может быть это наваждение какое-то. В голове возник тихий шум, вагон слегка потряхивало на стыках рельс. Она стала забываться и задремала.
     Поезд шел на юг к морю. Скорей всего Он тоже ехал туда. Почему же Он тогда вышел.
     Когда же Она увидела его впервые? Это было так давно. Очень давно. Кажется, тогда её звали Евой. Это имя означает «Жизнь». Выходит, до этого имени Она не существовала. Или, может быть, существовала? Существовала в каком-то Не-Бытии. Просто этого не осознавала. Она мучительно пыталась вспомнить. Стада болеть голова.
– Господи, помоги! Мне будет легче. Я перестаю понимать кто я. Что со мной происходит. Помоги! Ну, пожалуйста! Сжалься надо мной.
     И Она снова впала в беспокойный сон. Вот… что-то проясняется в тумане… Она родила мальчика… Как было трудно. И беременность проходила тяжёло. Но сколько радости, какое счастье она почувствовала, когда появился её Первенец. Она безумно его любила. Это был крепкий малыш. Он рано начал ходить. И заговорил рано. Такой самостоятельный. А когда вдруг заболел, как Она волновалась, что только не делала, чтобы поднять его. Врачей нет. Посоветоваться не с кем. Как она молилась о его выздоровлении.
    А вот ещё!... Мальчик был удивительно похож на неё. Она часто и долго всматривалась в его черты. Да…, это её плоть и кровь. Но что-то отличало их. Что? Вспомнила… У него на животике была отметина о том, что он её плод. Пупок. У неё же такой отметины не было. Значит,  у неё не было матери. Но откуда же Она? Кто и из чего создал её.
     Ребёнок подрастал, и Она больше внимание стала уделять Ему... Вот Он, вот…, она вспоминает его. Откуда же он взялся? Кто их сосватал? Как они стали супругами? Господи, до чего разболелась голова. Она старалась успокоиться, переключиться на другие мысли, а ещё лучше – не думать ни о чём. Постепенно это получилось, и Она заснула под ритмичный стук колёс и укачивание вагона.
     Проснулась посвежевшей, с хорошим настроением. Вышла в коридор и увидела море. Солнце шло к закату. Окна были открыты. В вагон врывался  тёплый морской ветер. Слева со стороны купе тянулась степь. На душе была благость. Поезд снова остановился. Никто ничего не объявлял. Пассажиры решили, что ждут встречный, и многие потянулись к выходу. Она тоже решилась на вечерний моцион. Зашла в купе одеть туфли. Но не нашла их. Удивилась. Поискала. И вдруг вспомнила всё, что с ней происходило. И опять её душу охватило волнение. Посмотрела внутрь халатика. Пупок на месте. Значит она – это она.  Почему-то голова закружилась, захотелось прилечь.
    Стала размышлять. Как удивительно устроен мир. Ведь она проспала всего-то немного. Засыпала – за окнами была степь. Будто степь это вся Земля. Поднялась – и уже море. Не было никакого моря и вдруг – на тебе, столько воды. Снова мучительно стала думать:
– Не было её самоё и вдруг – появилась. Она-то, ладно. Её мать родила. А та, которая Ева?
    Вспомнила почему-то химию. Соединение кислорода и водорода. Ах, да! Море – ведь это вода. Кислород и водород – газы. В воздухе они живут отдельно друг от друга. А в воде их автономия исчезает. Но воду можно разложить. И тогда снова появятся кислород и водород, как бы неоткуда. А воды уже не будет.
     Наверное, так происходит со всем сущим. Сущее появляется из Не-Бытия. Его можно изъять из него – сделать Бытием и спрятать снова.
     Раздумывая так, она «вспомнила» себя как Еву, своего первенца. Кто же был  его отец? Да! Какой-то красивый и сильный мужчина. Как трудно они жили. Делать ничего не умели. Почему не умели? Да их никто ничему не учил. У них не было матери, ни отца, ни бабушек, ни дедушек. Но вначале они жили легко. Беззаботно и сытно, как в раю. А потом рай вдруг исчез.
     Вот в чём дело! Они оба пришли в мир из Рая. Почему же они лишились его? И на что же они всё-таки жили? Кажется, удалось что-то продать. Но что? У них ведь ничего не было. Вроде бы, какую-то тайну. Ну да…Тайну Бытия – тайну Добра и Зла.
     Кому этот товар был нужен?... Каким-то людям. Людям, которые уже были до них. Они работали на Земле, были просты и приветливы, всё умели. Адам ещё удивился им. Откуда? Те сказали, что их предки появились на шестой день Творения. А откуда, они не знают.
– Я подумала,…я сказала про себя… Адам? Ах, вот что! Адам, Адам. Значит, это был Адам. Вот кого я ищу и не нахожу. Наверное, потому что мы оба из Не-Бытия. Люди уже были на Земле, а нас ещё не было. Мы появились в другом месте и обратно вернуться не могли. У ворот стоял кто-то с пламенным мечом. Нас выгнали. За что?
– За тайну. Вот в чём дело. Чью тайну?.. Тайну Создателя. Как же мы узнали её, эту Тайну. Где она была спрятана?
– В каком-то сейфе, что ли? Если Тайна была в сейфе, значит, мы выкрали её. Украли информацию. Если так, то мы легко отделались. За такое дело расстреливали. А мы живы.
     Солнце почти село, и Она почувствовала, что голодна. Решила поужинать в ресторане. Переоделась. Туфлей, правда, не было. Пришлось идти в тапочках. К счастью, это были не бабуши, а что-то спортивное.
     В ресторане оказалось свободно. Она села у окна с видом на море и закат. Взяла меню. Заказала баранью отбивную. Какое-то время отвлеклась на еду. Мясо было свежим и хорошо приготовленным. Гарнир – горошек с зеленью. Ела, не торопясь, и любовалась морем, которое на глазах становилось темнее и темнее. Отбивная было с косточкой.
– Ага, значит, повар опытный. В мясе толк знает. У косточки оно всегда вкуснее – насыщается соками.
     С наслаждением принялась обсасывать косточку – рёбрышко. И вдруг её будто кольнуло в сердце.
– Ребро! Ребро! Ре-б-ро! Ну, да. Адам рассказывал ей. Она, Ева, сделана из его ребра. Выходит  Адам донор, а она клон. Клон. Господи как же это? Как овечка Долли. О Долли так много писали, говорили, показывали по телевизору. Интересно, был ли у неё пупок.
     Солнце совсем зашло. Стало быстро темнеть. Появилась луна. Нахлынули смутные видения. Опять разволновалась. Как же они жили в Раю? Совсем не помнит. Она не воспринимала его как мужчину. Это потом уж Она узнала разницу между ними.
     Они были вегетарианцы. Деревьев в саду Эдемском росло много.  Создатель позаботился. Плодов тоже – ароматных и вкусных. Думая об этом, она потянулась к вазе с фруктами, которая стояла на её столике. Не выбирая, как-то само собой взяла яблоко. После отбивной, хорошо поперченной, яблоко было кстати. Крупное, румяное, наливное. Она хрустко откусила, и захлебнулась соком. Откусывала ещё и ещё большими кусками. Прожёвывая их, стала смотреть в окно. Темень уже непроглядная. Закрыла глаза. И вдруг внутренним зрением увидела то дерево, с которого сорвала плод. Это и был «секретный сейф» Создателя. Откусив тогда от него, она сломала невидимый замок. Не-Бытие распалось на составляющие – на Добро и Зло. До этого они были неразличимы. Как же она посмела это сделать. Её соблазнили. Соблазнил тот, кто знал, что Она женщина. Она не устояла. Ей пообещали раскрыть секрет, которым владел только Бог. Ей захотелось стать хоть немножко богиней. Дала попробовать яблоко и Адаму, чтобы он тоже почувствовал себя чуть-чуть богом. Не-Бытие превратилось в Бытие. Они увидели реальный Мир и стали Создателю неинтересны. Он изгнал их из своего Эдема, и запретил  возвращаться.
     Начались несчастья. Она ощутила это ещё в Эдеме. Адам предал её. Указал на неё Создателю как на «взломщицу сейфа».  Испугался взять вину на себя. Она простила его. А Бог их не простил.
     Почему? Они же его дети.  Скорей всего, Он просто знал, что груз Тайны станет проклятием для них. И не только для них, но и для  всех, кто будет после. Бог считал, что этого довольно. Да! Груз оказался слишком тяжёл. Их старший сын убил брата. Это был первый удар судьбы. Страшный удар. Как Она кричала, когда ей сообщили об этом. Ей казалось, Она лишится разума. Хотела умереть. Но наложить руки на себя не смогла.
     А потом несчастья так  и посыпались на людей. История человечества превратилась в историю войн. Народы истребляют друг друга. Почему? Изначально в этом виновата Она. Ведь она первая вкусила запретный плод. И через неё в Мир пришла тайна Зла.
– Господи! Как это страшно. Какой вселенский грех лежит на ней. Неужели во всём виновата Женщина? А как же Добро? Где оно? Ведь Добро тоже было в Не-Бытии Рая, в «сейфе Бога». Куда же оно делось? Не могло же оно пропасть. Добро нейтрализует Зло. Зло многолико. Многоликим должно быть и Добро. Что же в Добре  главное?
     Она задумалась, глядя в тёмное окно вагона. Заказала мороженое. Оно было вкусным и освежало голову. Думать стало легче. Недалеко за столиком ужинала  молодая семья. Прекрасная девчушка с золотистыми кудряшками и синими, синими глазами смеялась, поглядывая то на отца, то на мать. Она тоже ела мороженое и радовалась вкусной еде и тому, что скоро увидит тёплое море, будет купаться и загорать.
– Ребёнок! Как хорошо быть ребёнком, когда у тебя есть добрые и умные родители. Так вот в чём безусловное Добро. Оно в детях. В их чистоте и любви к миру.
     Абсолютное же Зло, самый большой грех, – это истребление человека человеком. Дети призваны ликвидировать это Зло.  В них – шанс выжить. Дети делают человека  бессмертным.
     Детей рожают женщины. Значит,  в женщине заключено Добро. Она его носитель и гарант. Грехи и прощение в ней.
     На душе стало спокойней. Она увидела в себе не только первородный грех, но и первородное искупление – Добро. Ещё раз посмотрела на счастливую девчушку. На сердце посветлело. Вернулась в купе и легла спать. Долго не могла заснуть. Всё думала и думала:
– Она едет на юг. Именно там надеется найти Его. Почему на юг?
Она не знала. Направление ей подсказывал инстинкт. Она поверила ему. Успокоилась и заснула. Поезд поднимался на перевал.
*
    Амур оставил спящую. Пускай отдыхает.
– Надо поискать Его. Взглянуть, что Он такое есть.
А вот и Он. Мужчина как мужчина. Ничего примечательного. Но Она ведь именно Его ищет. Для Неё только  Он что-то значит. Он в её сердце.
*
     В молодости ему довелось работать в Армении. Услышал там притчу:
• Бог делил Землю между людьми, которых создал. Когда последний ушёл, неожиданно прибегает армянин.
– Создатель, я услышал, Ты землю делишь. Пришёл за своей долей.
• Бог посмотрел на него и молвил с упрёком и удивлением:
– Где ты раньше-то был. Всё уж разобрали. Знаешь пословицу – кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Спать надо меньше.
• Армянин стал настаивать:
– Я согласен с тобой Творец. Виноват. Но всё же – раз Ты меня сотворил, то и земли кусок мне полагается.
• Бог немного подумал…:
– Остался кусочек. Я про него забыл совсем. Уж не обессудь. Там камни одни, да горы почти голые. Так получилось. Сам виноват. Бери теперь, что осталось.
• Армянин расстроенный  ушел. Не успел он скрыться за горизонтом, запыхавшийся, немытый, нечесаный, обливаясь потом, прибегает грузин. Начинается тот же разговор. Бог объясняет, что последний надел взял армянин:
–  Посмотри, его ещё видно. Идёт, огорчённый. Видишь ли, он проспал. Ну, да разве я виноват в этом. А ты, где же был? Всё закончилось. Наделов больше нет. Как ты этого не можешь понять.
• Грузин стоит, опустив голову. Видит, ситуация пиковая. Молчит. Бог чувствует часть своей вины. Грузин ведь тоже его создание. Да вот выпало из памяти. А ведь сам же  рассеял  людей по всей Земле и смешал языки их. Много Он понаделал, ох как много. Забывать стал.
– Ладно, уж, есть ещё кусочек. Для себя оставил. Бери. Куда же от тебя денешься.
• И пошёл грузин в Грузию.
     В какой-то момент своей жизни Он остро почувствовал потребность в женщине. Эта женщина должна быть плоть от плоти и кость от костей его. Он стал искать. И тут вспомнил эту притчу. Подумал, что такое наваждение неспроста. Надо двигаться на юг. И поехал на Кавказ. Временами чудилось, что Она где-то рядом. Но где именно не мог понять. Иногда казалось, что Она вышла на какой-то станции. Искал. Не знал, как Она выглядит, но был уверен, что узнает Её. Ехал дальше. Он знал, что найдёт Её  в конце пути. Обязательно найдёт. Провидение сведёт их в одном месте и в одно время.
*
   И Амур понял, что каждая женщина ищет своего Адама, каждый мужчина ищет свою Еву. Они хотят войти в райское Не-Бытие на Земле. Некоторым это, наверное, удаётся. Но вот, что странно:
• Он ведь не пускал в них свои стрелы. А они ищут друг друга. В них любовь. Поди ж ты? Откуда же она?



































НЕБЫВАЛЬЩИНА
Не знаешь,
Где найдёшь,
Где потеряешь.

    С чем только не сталкивался Амур в своих поисках натуры для будущего мониторинга. Встречались случаи, в которые, и поверить-то трудно. Но, вот однако ж, будто бы и такое бывает. Он бог был молодой, не искушённый. Легко всему верил. А как не верить? Ведь он при сём присутствовал и сопереживал.
    События начались с мужчины, которого никто не искал. Но вот… Начитался на ночь Библии. И поехало. Жизнь пошла не то, что кувырком, а необычно, не как у всех. Но без любви не обошлось.


ЧУДО
Чудо – это то, чего не может быть, но бывает
А. Павлов

    Ему вдруг остро захотелось почитать Библию.  В который раз!  Мудрая эта книга. Размышлять заставляет. Почти виртуальный мир. Но как всё про нас. Вечные истины и вечные проблемы. Улёгся в свою одинокую кровать. Засветил бра. Открыл «Начало»:
• 27. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.
• 28. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле.
• 31. И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой.
      Просто и красиво. И удивительно! Удивительно потому, что согласуется  с измышлениями современной науки о начале Мира. Прикрыл веки и стал размышлять:
• Теория Большого взрыва. Сингулярность в вечности. Вся материя (без которой наука себя не мыслит) в этой точке.
• Библия: 2.  …и тьма над бездною.
• Взрыв сингулярности.
• Библия: 3. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
• И далее: появление звёзд: 4. … и отделил Бог свет от тьмы.
• Появление косной материи, затем живой и, наконец, человека. Ну и что же наука тут принципиально нового изобрела?
• 1951 год. Церковь официально приняла модель Большого взрыва, посчитав, что она хорошо согласуется с Библией.
• 1981 год. В Ватикане прошла конференция по космогонии. В ней участвовали крупнейшие физики. После конференции её участники были удостоены аудиенции Папы, который поддержал учёных:

 – Эволюцию Вселенной после Большого взрыва изучать можно.
При этом сделал оговорку:
 – Не следует вторгаться в сам Большой взрыв, поскольку это акт Творения (Божественный акт).
    Правда, никто и не знает, как это можно сделать, хотя уже начали искать «частицу Бога» (по выражению журналистов). Не думаю, чтобы получилось. 
    Эти размышления как-то растормошили его. Потом немного успокоился.  Продолжил чтение.
    Ещё раз утвердился, что в соответствии с текстом Библии человечество является потомками двух божеских начал:
• В главе 6: 2. Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал.

   С этого момента всё становится как будто ясным: мы потомки людей простых (трудяг шестого дня) и корня Божеской элиты – Адама и Евы (голубая амбициозная кровь). Но вот одна тонкость:
• Родоначальники-то наши были созданы, а не родились от матерей. Значит, у них не должно быть пупков. Пупки появились потом. А может пупки были сразу? Тогда, если по образу Божию, то и у Бога был пупок.
    Не удержался. Встал. Посмотрел строки А. Городницкого:
• Бог не имеет облика земного,
И не имел в иные времена.
Он лишь вначале воплотился в слово
(Неясно только – он или она).
Бог не имеет имени, и в этом
Секрет любви к столь разным именам.
…….
Среди песков и в синем царстве снега
Ему модели точной не найти, –
Он свет и тьма, он альфа и омега,
А мы лишь часть великого пути.

     Он? Она? Нет! Это уж ересь. А может, секрет Человека как-то связан  с переходом Не-Бытия в Бытие. Как у Елены Петровны Блаватской:
• Не-Бытие и Бытие в одном. Бытие спрятано до срока в Не-Бытии. В этой неразделимости и неслиянности (Её и Его в Не-Бытии) и кроется Начало Бытия?  Тогда с пупком не должно быть вопросов.

Встал. Подошёл к полкам с книгами. Нервно стал искать иллюстрации Гюстава Дорэ:
• В гравюре «Сотворение Евы» у нашей праматери пупок на месте.   

Посмотрел Жана Эйфеля «Сотворение мира». Хотя и карикатурист, но Библию-то знал. И знал хорошо.
– Господи! Да там ни у Адама, ни у Евы пупков нет. Вот те на! Может быть дело в том, что Дорэ и Эйфеля разделяет век. Дорэ в 1866 году и в голову не приходил вопрос о пупке, а Эйфель уже мог себя об этом спросить. И в своих рисунках ответил, что пупка не должно было быть. Наши библейские  прародители у него с голыми животиками, гладкими как блин.   
    Вопрос с пупком остался открытым. Наверное, на него и нет ответа. Библия ведь это вера. А вера – право выбора.
     Опять растормошил себя. Взглянул на часы. Время – час ночи. Пора спать, хотя завтра и воскресенье. Выключил свет. Ворочался, ворочался. Не заснуть. Пошёл на кухню. Поставил чайник. Выпил чашку. Посидел. Измерил давление, пульс. Вроде в норме. Лёг в кровать. Взял под язык таблетку экстракта валерианы. Постепенно заснул. Накатил сон. Но какой-то странный.
     Увидел себя в утробе матери. Так там хорошо. Тепло, сытно. Никто не обижает. Он часть её тела. Его кровь – её кровь. Её настроение – его настроение. Её радость – его радость. Иногда ему становится весело. Начинает футболить ножками. Чувствует, где-то там есть другой мир. Как он в нём будет  принят? Станет ли желанным? Конечно. Как же может быть иначе. Вспомнил, бабушка всегда называла его – жаланный  ты мой.
     Вдруг наплыл анекдот (во сне это бывает):
• В животике у мамы двое. Близнецы. Начали беспокоиться. Младшенький спрашивает братика:

– Не знаешь, как там, что? Страшновато ведь. – И слышит в ответ:
– Не знаю. Оттуда ещё никто не возвращался.

     Запереживал. Наверное, мама занервничала. Может ей тоже сон снится. Сон про него. Беспокоится. Да нет, у него всё будет хорошо и ладно. Ведь его любят. Он её тоже уже любит. Ему повезло. А ведь бывает и по-другому.
    Опять вторым планом наплыла история, рассказанная ему в деревне. На сломе российской истории молодая девка затяжелела. Рожать не захотела. Не возникало  у неё любви к будущему дитя. Появился только какой-то внутренний протест. В отчаянии стала животом вешаться на забор у избы. День за днём. Её ругали, стыдили. Не помогало. В ней росло отчаяние, и озлобление. На кого? Она не думала об этом. Стала какой-то остервенелой. Наверное, хотела выкидыша. Но пришлось родить. Мальчик. Такой крепыш. Да вот уродец: ног у него не оказалось. Какие-то культи.
   И тут его мозг отключился. Устал, видимо. Сознание ушло в никуда.  И он крепко заснул.
    Проснулся поздно. В окно через занавески пробивалось высокое солнышко. Сладко потянулся. С наслаждением полежал немного. Встал. Отдёрнул шторы. День уже радостно сиял. Открыл окно. После утренних процедур пошёл под душ. И вдруг! О Боже! Не обнаружил у себя пупка. Сразу как-то не осознал. Вначале просто удивился. Куда он мог деться. Протёр глаза. Всё остальное на своих местах. Только пупка нет. Второпях к зеркалу. Поворачивался и так и сяк. Нет… Нет и нет. Будто корова языком слизала. На месте пупка ровное гладкое место. Охватил страх. Стал прислушиваться к внутренним ощущениям. Никаких симптомов. Нигде ни колет, ни болит. Кожа чистая. А пупка нет. Никаких следов. Будто его и не было. Что же это такое? Может, он спит. Или, не дай бог, умер. Стал щипать себя. Больно. Живой значит. Господи! Что делать-то. Закутался в халат. Сел в кресло у телефона. Попробовал проанализировать ситуацию. Ничего путного в голову не приходит. Решил позвонить в «неотложку». Как всегда – занято… занято… занято. Начал дёргаться. Наконец, там сняли трубку. Объяснил свой вопрос. В трубке долго молчат. Потом возмущённый голос:
– Вы, что гражданин хороший, пьяны, что ли? Тогда это не к нам. Может быть,…. Вам психиатр нужен?
    Он испугался и повесил трубку. Идти к врачу. Наверное, к хирургу. А может к акушеру…? Дикость какая-то. Голова пошла кругом. Да не помогут они. Замучают вопросами, анализами, процедурами, всякими консилиумами, бумажками. С ними свяжись только, так и вправду крыша поедет. Надо успокоиться. Взять себя в руки. Просто подождать. Прислушиваться к самому себе. Может, само всё образуется. Вдруг снова появится.    Попробовал размышлять. И вспомнил:
• «Нос» – повесть Гоголя.
    Взял книжку. С жадностью перечитал. Вник в комментарии. Современники, начиная с Пушкина, рассматривали «Нос» как шутку. Один Белинский взялся разъяснять читателям, что Гоголь написал обличающую сатиру. Да ведь Белинский всегда всё закручивал на  социальные проблемы. Уверен, Гоголь и не думал об этом. Посмеялся просто и всё. Ох уж эти критики-аналитики. Особенно, такие талантливые, как Белинский.
    У двадцатилетнего Маяковского есть статья «Два Чехова». Как точно он там отметил:
• Разменяют писателей по хрестоматиям и этимологиям и не настоящих, живших, а этих, выдуманных, лишённых крови и тела, украсят лаврами.
Возьмите!
Памятник поставили не тому Пушкину, который был весёлым хозяином на великом празднике бракосочетания слов и пел:
И блеск, и шум, и говор балов,
И в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Нет, на памятнике пометили: за то, что
Чувства добрые он лирой пробуждал.
    Ну, да Бог с ним Белинским. Не я ему судья. Нельзя у читателя отнимать собственного восприятия автора. Не люблю, когда что-то навязывают. Для меня «Нос» это, действительно, шутка гения.
   Но мой-то случай на самом деле. Пупок исчез. Кто же так посмеялся и зачем? И как он это провернул. Ладно. Придётся пока жить без пупка. Только не надо об этом говорить встречному и поперечному. Да вообще никому говорить не надо.  Если что-то вдруг …, всегда можно отшутиться. Сказать, например, что я Адам. Да, да – тот самый. Просто в Библии не точно записан срок жизни. Там записано:
• Всех же дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет…(гл.5., п.5)
    Но может быть он вечен? Проявляется то в одном, то в другом. Пристраивает его Бог в тела разных потомков. Понять можно. Жаль ведь расставаться. Всё-таки первое элитное творение.
    Задумался:
– Что же его может ожидать теперь? Куда повернётся жизнь?
1. Адам – создан из праха. На древнееврейском это имя означало «красная земля, глина». Если Адам теперь во мне, то я «прах». Но ведь я жив. Наверное, во мне душа Адама, которую вдунул в этот прах Бог:
• Гл.2. п.7. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою.

2. Наверное, Бог помечает для себя людей, через которых делает Адама бессмертным. Он ведь любит помечать. Завёл же обрезание.
• Гл.17. п. 9. И сказал Бог Аврааму… п.11. Обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением завета между Мною и вами.

Вот и меня пометил, забрав пупок. А что? Если я и вправду стал Адамом? Понаблюдаю за собой. Буду ли я меняться и как? Стал размышлять дальше:
3. Господи, да ведь у Адама не было детства. Он не знал ни бабушек, ни дедушек, ни любящих тётушек, ни родных дядьёв. Не было у него братьев, сестёр. Никто его не качал на коленках, не учил ходить, не рассказывал сказки. Не было у него ни кошек, которые бы ластились к его ногам, мурлыкали песенки, укладывались бы с ним рядом спать;  ни собак, которые бы прыгали с ним рядом, лизали в радости лицо. У него не было даже мамы. Он не знал материнского молока. Никто нежно не целовала его во все места. Не улыбался ласково. Не говорил, гладя ладошками по груди и животику:
– Потягушечки-нарастушечки.
4. Да у Адама просто не было прошлого. Как же он без него жил-то?
5. Он вообще был одинок. Абсолютно. Без друзей, без врагов. Никаких даже просто приятелей или знакомых. Никто ему не мешал, не злобствовал, не завидовал, но и не радовался его успехам.
6. А чему, собственно, было завидовать. Ведь он ничем особенным занят-то и не был. Правда, предполагалось, что он должен возделывать сад и хранить его:
• Гл.2.п. 15. И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.

7. Но, то ведь райские кущи. Не думаю, чтобы в них было много работы. Да и не мог он знать ремесла садовника. Не обучен.
8. Больше гулял по саду. Наслаждался покоем. Каким покоем? Он ведь не знал, что такое беспокойство. Сад-то  был посажен Богом:
• Гл. 2.п.8. И насадил Господь Бог рай в Едеме, на востоке; и поместил там человека, которого создал.
9. До вкушения запретного яблока, создавшего проблемы, было ещё далеко. Для этого нужна была Ева.
Не было у него цели в жизни. Не о чем было мечтать  и размышлять.
10. Выходит, в нашем понимании, в понимании его потомков, он собственно и не жил. Так…существовал.
11. Потом уж, когда появилась Ева, и они узнали добро и зло... уж тогда только он и начал жить по-настоящему.
И тут же подумал:
 – Но я-то не в Раю живу. Куда меня выгонять? И кто это может сделать. Хотя!? Рай и Не-Рай дело тонкое. Земля ведь и то и другое. Да, ладно. Поживём – увидим.
    У него появился какой-то интерес к возможным последствиям потери пупка. Страх к необычному начал пропадать. Подумал:
– Пойду, прогуляюсь. Такая чудная погода. В сущности, ничего страшного не произошло. Не надо о пупке всё время думать. Ведь не думал же я о нём, когда тот был на своём месте. Съезжу, пожалуй, в Летний сад. Так давно там не был. Может, и дворец Петра там уже открыт. Загляну. Окунусь в былое. Отвлекусь на красоту.

УТРАТЫ
Сцена пуста. Слышно как на ключ
                запирают все двери, как потом
                отъезжает экипаж. А. Чехов.


1. Баня   
    Хороший тёплый день. Суббота. Сегодня баня. Первая в этом полевом сезоне. На берегу таёжной речки из небольших валунов складывается каменка. Сродни тем, что в деревенских банях по-чёрному. Только поменьше. Печь-костёр топится, пока камни не накалятся. Рядом другой костёр. На нём вёдра с водой.  Заготавливаются веники.
    Наконец, всё готово. Каменку от копоти ополаскивают горячей водой. Взрывается пар. Вытаскиваются не догоревшие головешки. Заливаются угли (на всякий случай). Над каменкой натягивается двухместная  палатка. Первой запускаем Риту – единственную девушку в нашем отряде. Даётся наставление, что и как. Она торжественно залезает в палатку. Спустя несколько минут раздаётся её истошный крик. Высовывается голова с выпученными от ужаса глазами. Её забыли предупредить, что на каменку следует бросать не целую кружку воды, а только чуть плеснуть, как говорят для «вкуса». Слава богу, ожогов не получила. Девичья кожа оказалась довольно крепкой.
     После неё зашли мы с Нееловым. Он плеснул на камни. Меня охватил такой горячий пар, что я тут же залёг на пол и хватал относительно прохладный воздух с краю палатки. Потом стало хорошо. Поработали вениками. Я выскочил к реке и плюхнулся в ледяную воду таёжной речки. Это была моя первая парная.
    С этого момента без парной я бани не представлял. Позже образовалась компания любителей. В Питере искали бани, в которых парные топились дровами. Постепенно «спецы» этого дела научили многому. Ведь это целая наука. После хорошей парной как заново родишься. Раз довелось париться зимой с прорубью. В парную несколько заходов, пока до самых костей не проберёт. Потом порубь. Конечно, широкая. Снизу  по бокам огорожена сеткой, чтобы невзначай не затянуло под лёд. Речка была быстрая. Спускаться по лесенке. Нас четверо. Один в воду. Остальные стоят на морозе, ждут своей очереди. Ступни прихватывает. Приходится притопывать. Но ощущение незабываемое.
   Много лет к ряду, приезжая в Ленинград на Балтийский вокзал, сразу с электрички шли в тамошнюю баню с бассейном. Парная там жаркая. Маленькие бассейны с проточной ледяной водой. Потом большой бассейн. После бани, как водится, принимали. Часто заедали раками.
    Позже он купил небольшую избу в деревне. Конечно, с баней. Веники были и берёзовые, и можжевеловые, и дубовые, и смешанные. Чего только не пробовали.
    Особенно хороши веники свежие. Лежишь на полке. Приятель подбросит. Наползает горячий сухой воздух. Обволакивает тебя всего. Два веника опускают в тёплую воду. Стряхивают. Слегка подсушивают, подняв к потолку. Потом, не касаясь тебя, начинают от ног обдувать ими тело. И вот веники добираются до головы. Их прижимают к лицу. Вдыхаешь аромат берёзы и заходишься от блаженства. Раз, другой.   Иногда, когда позволяет полок, двое берут простынь за концы и встряхивают над тобой. Это нечто.
   Укладывают тебя на лавку, уже в мыльной, обмывают мочалками и начинают опять же с ног поливать водицей. Вначале тёплой, потом холоднее и холоднее. В завершение окатывают почти ледяной водой. Позже, когда ты освоишь всю процедуру, и тебя допускают поработать. После такой бани молодеешь лет на десять. Это была одна из радостей жизни.
   Но вот с пропажей пупка всё оборвалось. Лишился этой радости. Собрались было идти, как всегда. Да тут вспомнил, что пупок-то у него пропал. Подумал:
– Начнут спрашивать, удивляться. А я не знаю, что и сказать.
В общем, придумал какую-то отговорку. Пропустил раз, два. Потом его и звать перестали. Так что, лишился он одного из больших удовольствий жизни.

2. Женщины
    В раннем детстве  у него не было повышенного интереса к девочкам. Но одна из них в детском садике забралась в его кроватку. Его любили воспитатели. Поправляя подушку, подсовывали туда вместе с его ручонками конфетку. Мама позже рассказывала, что на вопрос воспитательницы:
– Кто у нас самый красивый?
Он неизменно выкрикивал:
– Я!
    Почему? Он не знал. Наверное, его к этому поощряли. В начальной школе контактов с девочками не помнил. Обучение раздельное. В старших классах, в одном из северных наших городов обучение было смешанным. И он пережил, как и большинство его однолеток, отчаянную платоническую любовь без взаимности. Она была старше класса на два. В школе практиковались вечера с танцами. Он никого не приглашал. Сидел в сторонке и с нежностью смотрел на свой идеал. Она была нарасхват. Как-то осмелился проводить её. Поздний вечер. Полярная ночь. Мороз. Она жила на окраине. Дошли до дома. Это был большой зимний барак, характерный для тех мест. Распрощался. Поплёлся обратно. Вдруг впереди улочку перегородили четыре человека. Они шли на него. Кажется, даже держались за руки, изображая невод. Он нутром почувствовал неладное и свернул в ближайший переулок. Обошлось. А может никто от него ничего и не хотел. Раз ему посчастливилось отправиться вместе с ней на лыжах в сопки. Была с ними её подруга-одноклассница. Красивая брюнетка. Он даже запомнил её имя – Инна Кулеш. Участвовал в этой вылазке и секретарь школьной комсомольский организации – тихоокеанский моряк (дембель, по-нонешнему). Много позже сообразил, что организовал вылазку Жора-секретарь, положив свой опытный глаз на Инну. Они же с Эльвирой нужны был для некоего равновесия. В какой-то момент отдыха под лучами весеннего солнышка, Жора, как бы невзначай, оказался позади Инны. Обнял её и уверенно взял ладонями за грудь.  Она восприняла это, кажется, с удовольствием.  Позже Жора был уволен со своёй должности за растление десятиклассниц.
    Попытки сблизиться со своей сердечной привязанностью закончились полным провалом и тяжёлым юношеским горем. После окончания школы она уехала на материк. Её фотография долго хранилась в домашнем альбоме. В один из переездов альбом пропал.
    В этот же период в школе его внимания активно добивалась одна девочка. Он не отозвался на её порыв и грубо оттолкнул, вызвав слёзы и душевную боль. Позже понял, что нельзя так относиться к искренним чувствам.
    Вторая школьная любовь у него возникла уже на Урале, в конце выпускного десятого класса. Она была взаимна, тянулась почти год. На каникулы она даже приезжала в Ленинград. Но как-то всё потухло само собой.
    Дальше платоник в нём умер. На смену пришли сексуальные интересы. Каких-то женщин добивался он, некоторые добивались его. Всё это было без трепета сердца. Но вот в одной из новогодних компаний он познакомился с девушкой, необычной внешности. Цвета червонного золота волосы косой до пояса. Зеленоватые глаза. Как все рыжие, ярко белокожая с лёгкими веснушками по лице. Улыбка какая-то застенчивая, даже чуть болезненная. Однажды, рано утром, когда он зашёл за ней, она вышла в лёгком халатике. Радостно улыбнулась и обняла его за шею. Руки со сна были тёплые и нежные. Наверное, это всё и решило.
    Он очень бережно относился к ней. В одно из воскресений, у озера они лежали под солнышком на одеяле. Местечко было укромным, в стороне от посторонних взглядов. И ему вдруг так сильно захотелось ею обладать, что он ласково освободил её от купальных вещей. Она не сопротивлялась. Но когда предстала совсем готовой для него, вдруг тихо, просящим голосом сказала:
– Не надо, пожалуйста.
И он уступил. Позже она иногда вспоминала об этом и признавалась, что не поняла его. Завершилось всё Загсом.
    Она заканчивала институт. Он работал на Юге России. Она приезжала на каникулы, потом переехала к нему совсем. Была сиротой. Привыкла к самостоятельной жизни, рассчитывая только на себя. Страсти было много. Где только они не уединялись. Гостиницы, съёмные квартиры, даже на высоких лужайках в горах под высоким и чистым небом, где их видел только бог. Детей она не хотела.
    Оборвалось всё быстро и пошло. Он был в долгой командировке. У неё возникла связь. Он, разумеется, ничего не знал. Непонятные и обидные для него скандалы.  Неожиданно уехала в Москву. Он за ней, искать. Вышел на его жену. Вместе нашли их. Встретились. Она пришла с ним, он с его женой, Наташей. Безобразная сцена на улице. На этом всё кончилось.
    Спокойный и мирный развод. Она исчезла из его жизни.  Начал успокаиваться, хотя в сердце ещё ныла рана. Неожиданно зашла её подруга. Сказала, что она здесь и остановилась у неё. Увиделись. Не знаю, зачем она приехала, но чем-то оттолкнула его. Через несколько лет он оказался по делам в Москве. Нашёл адрес. Приехал. Не застал. Почему-то бросил в почтовый ящик скатанные комочками автобусные билеты. Ещё через несколько лет, когда у него была уже новая жизнь, она неожиданно позвонила и предложила встретиться. Он поехал. Посидели где-то в кафе. Немного поговорили. Сказала, что догадалась – бумажные катышки в её почтовый ящик бросил он. Увидела изуродованный палец на его руке. Предложила оперироваться у неё в Москве. Отказался. Внутри давно выболело.  Расстались холодно. Больше никогда её не видел. Позже говорили, что она в новом браке и у них сын. Защитила кандидатскую по хирургии.
    После её побега, почему-то бросился в разгул. Многие осуждали:
– Лучше бы ты пил. Женщины это хуже. Зря ты так.
Со временем всё надоело. Ударился в работу. Женщин не искал. Иногда они находили его.
    Позже догадывался: потери души опустошали его. Пуповина, связывающая с жизнью, уже тогда стала пропадать, хотя сам пупок был ещё на месте. Теперь же, когда пупка не стало, он сам стал женщин сторониться.

3. Друзья
    Всю жизнь он был самодостаточным. Близких друзей не было, длительных привязанностей тоже. Сходился с людьми легко, легко и расставался. Никогда по этому поводу не переживал. В детском садике до войны, по рассказам матери, был дружен с одним сверстником, кажется, Ерёминым. Этакий крепкий нахмуренный на фотографии мальчишка. Живым его не помнил. Мама говорила, что в блокаду он умер.
    В первом классе тоже дружил с одноклассником. Тот был меньше ростом и всё хотел, чтобы он опекал его и заступался. В конце войны в Ленинграде – уже двое приятелей. Очень разных. Одного он помнит, звали Юля. Тот увлекался яхтами. Позже детская увлечённость переросла в профессию. Строил эти суда, ходил на них по заливу, участвовал в соревнованиях, имел яхту.  Вместе любили бывать в Военно-морском музее. Тогда он был бесплатным. В коммунальной квартире на кухне у Юли устраивали стрельбы из самодельной пушечки. Кусок, небольшой с палец толщиной, медной трубки заворачивали и «клепали» молотком. Проволокой привязывали к деревянному брусочку-лафету. Ближе к торцу напильником делалась щель. Загружалась пушечка с дула.
    Порох. Немного дроби. Сейчас уже не помнил, откуда всё это бралось. Но ведь мальчишки народ изобретательный. Скоблились головки спичек. Забивался этот заряд чем-то вроде пыжа. Нацеливали пушечку со стола на окно, заделанное фанерой. К длинной проволоке привязывали спичку. Зажигали и подносили к щели у торца. Выстрел был что надо. Вся фанера в дырках. Мы радовались. Как потом Юля «отчитывался» перед родителями, не знаю. Но его никогда не били, как и каждого из нас.
    Второго приятеля он, как ни старался, не мог вспомнить Его отец был столяром-модельщиком. Семья жила в достатке. Втроём часто бывали в их отдельной  квартире. Отец вырезывал для них маленькие, длиной не больше пальца, шлюпки из кусочков красивого дерева, наверное, бука. Они балдели от счастья. 
    Сам же он в то время полностью отдавался рисованию. Писал и акварелью. Ходил в кружок рисования в Доме пионеров и школьников. Тогда коротко его называли ДПШ. Были успехи. Мечтал стать художником. Но через четыре года пришлось уехать из Ленинграда. Жизнь пошла по-другому.
    В старших классах, уже на Севере, его приятельские отношения установились с тремя парнями. Удивительным было то, что между собой эти ребята никаким образом не общались. Они были очень разными. С двумя он ходил в сопки, на каких-то брошенных лодках плавал вдоль берегов бухты (не было вёсел, гребли досками) ловил из-подо льда рыбу, пил спирт. С третьим увлекался химией, какими-то опытами в лаборатории, часто бывал у него дома. Его отец научил бриться опасным лезвием. Этот третий, Сергей Сухоруков, позже закончил химфак Ленинградского университета, работал в ГИПХе. Иногда встречались. Но дружбы не было. Он  вступил в ряды ВКПб. На Севере его мать возглавляла институт марксизма-ленинизма, отец был, кажется, парторгом в Нагаевском  порту. Сергей стал секретарём парторганизации ГИПХа. Превратился в важного и толстого партийного чиновника. Позже облучился. Он навещал его в клинике. Скоро Сергей умер.
   При обучении в вузе и потом на работе, у него тоже были друзья. Но, всё, в том же духе. Какой-то закадычной, как говорят, привязанности, не было. Разъезжались или просто теряли интерес друг к другу. Пока вместе работали, общались часто и регулярно, бывали друг у друга в гостях. Но со временем каким-то естественным образом «расползались».
    К моменту, когда обнаружилась пропажа пупка, он оказался в одиночестве как Адам в Эдеме.

4. Мама
    Неожиданно заболела мама. Диагноз – рак. Оба делали вид, что этого не знают. Она беспокоилась о нём, он берёг её. Как в таких случаях бывает, делали всё, что, казалось, могло бы помочь. Достал мумиё, делали какие-то настои из трав. В общем, шли по пути тех, кто через всё это уже прошёл. Советовали с участием и пониманием, хотя и предупреждали, что не поможет. Но хотелось надеяться и что-то пробовать. Однако всё шло к неумолимому и страшному концу. Он приезжал к ней каждый день. Ей становилось хуже и хуже. Рак съедал её. Совсем ослабела и высохла. Он, молча, обнимал её и только говорил ей.
– Мама, не думай об этом. Не думай.
А она, прижимаясь к нему, молчала, а раз сказала:
– Как хорошо, что ты у меня есть.
Мама была сильным человеком. Никогда не плакала. Во всяком случае, при нём.
    В последний день февраля она попросила:
– Не уезжай сегодня. Переночуй на своей кушетке. Я буду знать, что ты рядом.
– Конечно, мама. Я буду с тобой.
    Утром она уже в коме. Только громко и тяжело дышала, не приходя в себя. Она умирала. Он знал, что сейчас не следует мешать. Вечером её не стало.
    Оборвалась пуповина. Последняя, самая сильная связь с прошлым. Только теперь он стал понимать, что по-настоящему пупок потерял уже тогда, в этот день.




ПРИОБРЕТЕНИЯ
...и впереди ей рисовалась жизнь,
новая, широкая, просторная, и эта
                жизнь, ещё неясная, полная тайн
                увлекала и манила её.  А. Чехов.





1. Ева
    С потерей пупка на душу постепенно  наваливалась тоска. Тяжесть росла со дня на день. Жизнь превращалась в какую-то безнадёжную и глухую бездну. Он ощущал  почти вселенские масштабы надвигающейся пустоты. Как будто его затягивало в чёрную дыру Космоса. Пропадал интерес к жизни. Хотелось уйти из неё. Спал плохо, урывками. Слава богу, заливать это состояние водкой не тянуло. Работа валилась из рук. Проваливался в сон только под утро. И вот в один из таких провалов увидел цветное изображение туманности, которое через много лет появилось в интернете и журналисты окрестили её Глазом Бога:
– Какое удачное название. Конечно, это Вселенский Глаз. Кому же он может принадлежать, как не Богу?
    И тут он увидел его живым. Во сне. Глаз подмигнул ему и заговорил:
– Сын мой! Вижу тебе очень плохо. Ты одинок и потерян. Да, в тебе Адам. Правильно догадался.  И ты проходишь его путь. Будь мужественным. Я помогу тебе. Ищи Еву. Она укрепит твой дух. Пропадёт тоска и апатия. Ты познаешь настоящую любовь и счастье. Она ждёт тебя где-то на Юге. Там теплое море, горы, много зелени и фруктов. Всё у тебя будет хорошо. Подскажу, чтобы ты не ошибся – у неё, как и тебя, не будет пупка.
    И говорящий всё видящий и всё понимающий Глаз исчез.  Проснулся, на удивление бодрым и радостным. Давно не ощущал себя таким. Надо ехать на Юг. На Черноморское побережье Кавказа. Это и тёплое море, и горы, и вечная зелень и фрукты. Субтропики. Он был уверен, что найдёт её там. Только надо довериться своей интуиции. Смущала лишь одна трудность – как узнать о пупке. Ведь не будешь же у женщин спрашивать:
– Скажите, есть у Вас пупок или нет. С таким вопросом и в психушку угодить не сложно. Конечно, если не угадаешь сразу.
    И тут его как озарило:
– Афродита!  Богиня красоты и любви, вечной весны и жизни! Она же из пены морской создана богами. У неё не должно быть пупка по определению! Надо начинать с Гагр. А ещё лучше с Пицунды. Божественной красоты место. Она должна там родиться. Может быть, и живёт у моря до сих пор.
    И судьба определила ему место и время. На пляже, увидел яркую блондинку. Высокая. Стройная. Лёгкий бронзовый загар. Около неё небольшая группа молодых мужчин. Что-то обсуждают. Вместе вошли в море. Она пропустила их вперёд. Парни поплыли уверенной группой. Стилем, который называется кроль. Было видно, что пловцы отменные. Она смотрела им в след, медля и что-то обдумывая. Она даёт им фору. В себе не сомневается. И вот пошла за ними. Плыла брассом. Но каким-то необычным. Потом узнал: на один гребок руками двоенной толчок ногами. Её белая головка была над водой и смотрелась на синеве моря, как яркий солнечный зайчик. Он набирал скорость. Быстрее, быстрее и быстрее. У шеи возникли буруны, как будто нос корабля рассекал волну. Она быстро догоняла молодых людей. И вот уже обогнала их и стала удаляться в открытое море. Кроль не мог противостоять её стилю. Наконец парни, признали своё поражение. Остановились и начали кричать:
– Де-ву-шка! Де-ву-шка…аа!  Сда-ём-ся! Воз-вра-ща-емся…яя! Об-ра-тно…оо! К бе-ре-гу…уу!
И повернули назад. Она снова оказалась позади. Но в ней уже был кураж. Обогнала и первой вышла на пляж. Сделала несколько шагов и рухнула в изнеможении на горячую гальку. Марафон ей дался нелегко. Но она выиграла его. Победила сильных молодых мужчин.
    Когда все успокоились, он подошёл к ней. Она взглянула на него, скользнула взглядом по животу и тепло улыбнулась. У неё тоже не было пупка. Им всё стало ясно – вместе на всю жизнь. Он плохо плавал – продукт земного праха. Она плавала как дельфин – рождена морем. Земля и море. Они неразделимы, хотя и неслиянны. Это райское НЕ-БЫТИЕ. Её паспортное имя поразился его:
Вера Анатольевна Гусева.
Когда-то Андрей Битов поделился с ним умением находить в словах потаённый смысл. Он попробовал:
   Вера. Это слово само говорит за себя. Без веры ничего нет в человеке и быть не может. Оно в основе всего. Ева – здесь три последних буквы. И они означают «жизнь». В её имени он нашёл ещё два важных слова: Вега – звезда в созвездии Лиры, одна из самых ярких в нашем северном полушарии. В переводе с арабского означает «падающий орёл». В общем, орлица. Жизнь показала, что все эти понятия можно было отнести к ней в полной мере. И ещё – Русь. Как удачно Господь выбрал её.
     Начались счастливые дни, наполненные любовью и счастьем. Конечно, и заботами, хлопотами, и бедами, к сожалению. Часто на грани жизни и смерти. Но ангел спасал их.


2. Дети
    Первой родилась девочка. Здоровенькая крепышка. Как дружно они возились с ней. Конечно, основная нагрузка легла на её плечи. Она оказалась матерью божьей милостью. Управлялась во всём ловко и споро. Он старался ей помогать. Не всегда у него получалось удачно. Купали в большой ванночке. Как-то, вынимая малышку  из этой  купели, она попросила перехватить её, взяв за грудку, чтобы головка не запрокинулась. Он взял. Головка свесилась на грудь. Нормально. А когда мокрое дитя положил на мягкое большое полотенце, увидели, что их ребёнок не дышит.  Видимо, как-то неловко пальцами сдавил грудь. Переполошились. Он растерялся и оказался совершенно беспомощным. Она же, тоже, конечно, испугавшись, начала действовать. Искусственное дыхание за ручки: в стороны-вместе. Ножки к животу и обратно. Через мгновение их создание задышало.
    Вот их девочка начала поднимать головку, вот встала, а вот и начала ходить. Ясли, детский садик. Незаметно и школа подоспела. Чтобы чувствовала себя уверенной в классе перед ребятами и учителем, играли в школьные уроки.  Думаю, эти «репетиции» помогли ей. Организатором, естественно, была Верочка.
    Дочка росла довольно замкнутым ребёнком по отношению к окружающим. Ходил с ней в детскую библиотеку. Как-то пришли менять книжку. Перед ними мальчуган, как и она, дошкольного, возраста. Библиотекарша стала спрашивать его о прочитанной книжке. Мальчишка принялся рассказывать. Ему больше всего понравился ёжик. Он рассказывал быстро, взахлёб, боясь, что ему не дадут закончить. Помогал себе руками и мимикой. Приятно было смотреть. Наконец, ему выбрали новую книжку.
    Настала их очередь. Дочка не сказала ни слова, хотя дома книжку прочитала с интересом. Никакие ухищрения библиотекарши, ни его старания не смогли заставить её раскрыть рот. Вся напыжилась букой.
    В третьем классе начала заниматься в английской школе. Позже увлеклась французским. С деньгами выкручивались, как могли. Старался объяснить:
– Учительнице французского надо платить. В месяц это стоит… В общем, каждый месяц мы могли бы покупать тебе новые туфли. Так что это не баловство. Бросать нельзя.
    Дочка была одарена многими способностям. Прекрасно рисовала, занималась керамикой, кроила, шила, училась бальным танцам. Бассейн. Туристические походы и поездки.   
    Конечно, безусловный дар к языкам. В старших классах ходила в Дом Дружбы народов. Водила экскурсии по Эрмитажу, была автобусным гидом по городу. Потом резко всё бросили, когда потребовали от неё писать отчёты о вопросах и ответах. Побоялись, как бы ребёнка не втянули в другую профессию… Объяснили. Она всё поняла.
    Как все дети болела. Слава богу, не часто. Но несколько кризисов пережили. Обошлось. Зимой каждое воскресенье на лыжах. Чаще всего в Павловск. Потом повадились в Токсово. Катались с горок. Лыжные переходы иногда были довольно большими, например, Токсово-Кузьмолово. С собой завтраки и горячий чай в термосе. Это были счастливые вылазки. Правда, их ребёнок был не спортивный. Но радости эти прогулки доставляли много. Дочка наполняла их жизнь. Недавно она по телефону сказала ему:
– Папа, я только недавно поняла, что вы с мамой привили мне любовь. Любовь вообще, как состояние жизни.
Я не думал об этом. Её слова подарили мне ощущение счастья.
    Почему-то многие считают, что все отцы обязательно хотят сыновей. Родив девочку, Вера почти сразу решила успокоить его:
–  Не переживай, будет тебе и сын.
   И через несколько лет родила сына.
   Очень беспокоился. Всю ночь ждал звонка из института Отто от Рады Дмитриевны, принимавшей роды. Под самое утро заснул. В шесть звонок. Общий телефон в большой коммунальной квартире. Бросился в коридор, в чём мать родила. Спал всегда раздетым. Боялся не успеть. Радостный голос:
– Саша, у тебя сын. Верочка чувствует себя хорошо. Всё позади. Отлично. Поздравляю.
    Вспомнил, как сосед спросил:
– У тебя, что сын родился? Как нарекли?
Узнав, что Николаем, покачал головой:
– Ишь ты! Всё царские имена-то. Николай, да Александр.
    Коля был самодостаточным ребёнком. Любил играть в солдатиков. Настроит на полу ряды противостоящих друг  другу армий. Рыцари в доспехах или кавалеристы и пехота, иногда танки, орудия. Потом начинается сражение. Лежит на полу, весь сосредоточен. Удовольствие получает от построений, подготовки сражения. Покупал ему наборы открыток о русских армиях разных эпох. В Эрмитаже самым интересным залом был рыцарский. Любил ходить по залам артиллерийского и военно-морского музеев. Были у него безусловные таланты к мелкой графике и миниатюрной  лепке. Но всегда это были мушкетёры, японские ниндзя, борцы. Динамика фигур потрясающая. Книги не интересовали. Пожалуй, только сказки. В основном, китайские, корейские, японские. Особенно притягивала Япония. Из командировки на Сахалин привёз самоучитель японского языка. Поразило, с какой быстротой он запоминал иероглифы и точно воспроизводил.   Позже увлёкся восточными единоборствами. Компаний не водил, хотя всегда были один-два приятеля.
    Из поездок в Москву обязательно привозил ему простенькие подарки. Очень любил пластиковые конструкторы подводных лодок, самолётов, кораблей. Всегда склеивал сам. Раз привёз ему готовую игрушку пожарной машины, яркого цвета, в «рабочем» состоянии, и армейскую бляху со звездой. Машина оказалась не востребованной. Зато от бляхи был в восторге. Мечтал стать солдатом. Именно солдатом, а не маршалом и даже не генералом. Вообще не хотел быть командиром. К счастью, солдатская мечта не сбылась.
    В деревеньке, где они с Верой купили небольшую усадебку, всегда был первым помощником. Быстро научился косить, сушить сено, сгребать его в копнушки. Помогал закидывать на сеновал. Вместе поднимали осевший угол избы. С удовольствием колол дрова. В деревне всегда много работы. Никогда не отлынивал. Два раза просить было не надо. Сказал раз. И можешь забыть. Всё будет сделано в лучшем виде. Быстро освоил лесные окрестности. Любил ходить один. На речке натыкался на журавлей, мог подолгу любоваться рыбами, которые часто подходили к самому берегу. Тянуло его к природе. В лесу не кричал, не шумел, слушал. Животные любили его.
    У моря в непогоду любил сидеть на берегу и мог смотреть, смотреть и смотреть на большую волну. Привлекало его море. Это от Веры. Не зря он воспринимал её Афродитой. Спокойный и надёжный рос парнишка. Радовал он их.

3. К Богу
    Он был крещён. Кажется, бабушкой. Хотя точно не знал, где. Теперь не у кого стало спросить. Скорей всего, это было в селе Мошенское Новгородской области. Но жизнь складывалась так, что в церковь его не водили. Помнил только, что в комнате, которую дед снимал в Боровичах, после того как вынужден был бросить дом и хозяйство в деревне, в правом углу была икона. Дед, садясь обедать, всегда стоя крестился на неё.
    Но какой-то внутренний интерес к церкви всегда был. В городке Кашине Калининской области (ныне Тверской) множество церквей и церквушек.  Иногда он встречал на улице попа. Всегда, проходя мимо, кланялся ему и говорил:
– Здравствуйте, батюшка.
Тот обязательно отвечал. Иногда, останавливаясь, крестил его. От этих случайных встреч в душе возникала непонятная благость. Становилось хорошо и покойно. Прошло много лет, а эти нечаянные встречи отчётливо стоят перед глазами. Однажды, проходя около действующей церкви, увидел небольшую очередь, тянувшуюся к батюшке. Что-то и его потянуло встать. Батюшка кисточкой помазал ему лоб крестиком. И это, казалось бы, незначительное событие, тоже осталось в памяти на всю жизнь.
    Одно время ему часто приходилось бывать в Иркутске. Всегда посещал Знаменскую церковь на окраине города. Просто заходил и стоял. Крестился на иконы. Потом на подворье обходил могилы Григория Шелехова, Елены Трубецкой и декабристов. Вчитывался в некрологи. Это было как паломничество.
     В Болгарии ходил в Собор Александра Невского. Тянуло туда. Раз был сильно под хмельком. Помнил, что стоял, покачиваясь. До сих пор стыдно.
    Сергей Базаров, прекрасный математик и физик, начал работать над построением симметричного нам пространств. Это увлекло и его. Возникла необходимость в библиотеке Духовной Академии Русской православной церкви в Александро-Невской Лавре.  На проходной спросили:
– Вы, молодые люди, чего хотите?
Ответили:
– Нам нужна библиотека.
    Дежурный набрал номер и передал трубку. Расспрашивали, что именно интересует и в связи с чем. Объяснения были довольно путанными. Толком ещё не очень понимали, чего хотели. Просто чувствовали, что надо и начинать следует с азов, поскольку ощущали себя «чайниками». В общем, их не пустили. Как говорится, ушли не солоно хлебавши. Потихоньку стали образовываться сами. Сергей в этих вопросах преуспел. Даже вёл службы и крестил детей. Подарил ему библию, сказав:
– Читай не торопясь. Одну, две главы – утром или вечером. Каждый день. Постарайся вникать в суть.
    На прочтение ушёл год. Читал с карандашом. Делал пометки, на полях оставлял вопросы. Спустя полгода прочитал снова, опуская процедурные разделы. Постепенно почувствовал чёткую сюжетную линию и осознал величие этой книги. Сергей часто помогал. Обращал внимание на главное, особенно это касалось Евангелий:
– От Матфея, Марка и Луки – в основном описание жизни Иисуса. От Иоанна – суть учения.
   От Иоанна читал и читал. Там трудно что-то выделить. Всё кажется главным. Но три послания особенно запали в памяти:
• Гл 13. П.54: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга.
• Гл. 17.П.15: Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла.
• Гл.17.П.23: Я в них, и Ты во Мне; да будут совершенны  во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня. 
 
    Размышляя над этими словами, понял, что Бог в нас как добро и любовь. Почему бы его присутствию не отражаться в некоторых людях как душа Адама и душа Евы. Конечно, таких людей Он должен для себя помечать. Отсутствие пупка у него и у Веры стал воспринимать как знак Божий. Настроение улучшилось. Им с Верочкой повезло. Выделил их Создатель. Надо постараться, чтоб не разочаровался.
    Начал читать «Жизнеописание достопамятных людей земли Русской» с предисловием Патриарха Московского и Всея Руси и академика Д.С. Лихачёва. Это Житие целой плеяды русских святых и подвижников. От великой княгини Ольги до святейшего патриарха Московского и Всея Руси Тихона.
    Княгиня Ольга родилась на псковщине. На реке Великой, по преданию,  видела место, на которое падали три луча пресветлые несказанного света. Там возвела храм св. Троицы и возник город Псков. Она первая на Руси приняла православие. Её внук, князь Владимир, уже привёл к крещению всю Русь. От него православными стали и мы все. Многие века Россия стоит на том.
    Святейший патриарх Тихон, загубленный большевиками, тоже родился на псковщине. Был канонизирован на Поместном Соборе Русской Православной Церкви (РПЦ) в 1989 году.  Этот акт глубоко символический. Он свидетельствует, что РПЦ обратилась к подвигу российских великомучеников. С этого и началось возрождение Русской Православной Церкви. Во всяком случае, его относят к 90-м годам ушедшего века.
    Псков находится на границе России с западным миром. И это тоже символично. Вспомнил строки из стихов А. Городницкого:
• Всё можно отобрать, но языка
Отнять нельзя. Он не сродни латыни.
Он растворить сумеет за века
Немецкий сленг, каракули Батыя,
И греческих монахов письмена,
Церковный слог, смешав с татарским матом,
Словесности российской каждый атом
Звенит во мне, как медная струна.
И всё это к востоку от Пскова. Вспомнил, что и отец его из этих же мест, да и мать с новгородчины, где в незапамятные времена княгиня Ольга по реке Мсте ставила погосты и межевала землю. Так что «тутошний» он оказался.
    Не случайно, наверное, Господь его пометил. На душе стало спокойней.
4. Благодать
    Как-то повелось, что он заходил за ней, когда она работала во вторую смену. Для него это были праздничные вечера. Наверное, для неё тоже. Иногда, раздав детей родителям, она садилась за пианино. Музыки он не знал.  Его не учили. Но чудо прекрасных звуков всегда ощущал. Тихонько садился в уголке и любовался своей Евой. Она не была профи, но музыкальным даром обладала, бесспорно. В Ялтинском педагогическое училище все задания сдавала легко и только на отлично. Бывало, приходил немного раньше. Пристраивался на детский стульчик у аквариума. И пока она с детьми прибирала игрушки и наводила порядок в группе, смотрел на рыбок. Яркие гуппи и несколько важных скалярий. На дне два небольших грота, крупный песок, несколько галек и красивые водоросли. Вода чистая. В углу под светом лампы «дымился» пузырьками воздушный поток.
    Нравилось ему это водное царство. Успокаивало как тихая музыка. С таким настроением они и уходили домой. До неё он такой благости не испытывал. Потом завели дома свой аквариум. Ухаживала за ним она. Всё-то умела, понимала. Была неутомима и ловка. Он, когда появлялась необходимость, лишь устранял протечки. С удовольствием кормил. Но без неё рыбкам не было бы так хорошо.
    Верочка наполнила его жизнь множеством прекрасных мгновений, светлых и счастливых. Как-то почти неделю пришлось работать на одной из скважин Мацесты. Неожиданно к вечеру появляется Вера. Тащит сумку. Улыбается. Всем становится хорошо. Крик удивления и благодарности сотряс воздух, когда она стала разгружать сумку. Там были ещё горячие пирожки. Прошло много лет, и радость при её появлении, вкус домашней выпечки он помнит до сих пор.
    Однажды принесла в дом двух жёлтеньких пушистых цыплят. Жили на улице Восстания в большой комнате огромной коммунальной квартиры. Паркет из старого дуба. Натирали его мастикой. Цыплята забегали по скользкому полу. Коготками стучат. Шлёпаются. Пищат. Все смеются. А что дальше? Вера приспособила для них какую-то загородку. Что-то набросала на пол. Поставила поилку, кормилку. Потом пожертвовала свою меховую шапку. Её перевертывали мехом внутрь и накрывали цыплят. Они сразу замолкали. Наверное, инстинкт заставлял их думать, что это животик мамы-курицы, хотя они никогда её и не видели. Ведь инкубаторские. Прошло недели две. Цыплята росли как на дрожжах. Что делать дальше? Кому-то отдали на дачу. Эпопея с цыплятами закончилась, но вспоминали её долго и с теплотой. Всё Верочкины придумки. Много таких прекрасных мгновений принесла она в дом.
    В Ленинграде к нам заходили часто. Всегда находилось выпить и закусить. Она здорово умела готовить рыбу. Любую и в любом виде. Раз, зная, что зайдут к нам на «огонёк», приготовила целый тазик жареных морских окуней. Золотистая корочка, сверху зажаренный кружками лук. Тогда на кухне, в большой коммунальной квартире, появилась маленькая свободная комната для общего пользования. Там и устроились. Гости наслаждались едой. Помнят до сих пор. Такая прекрасная была трапеза. Женщины всегда спрашивали, как у неё получается такая удивительная рыба. Мужики же часто сетовали своим подругам:
– Поучилась бы у Веры. Что-то у тебя так вкусно не получается.
    Бывало, приходил поздно с какого-нибудь кафедрального торжества. С ним человек 6-8 коллег. Все сильно под «шафе». Никогда не ругала его. Иногда только с укоризной скажет:
– Что ж ты даже не позвонил.
Всех накормит, на полу постелет. Комната большая. Спят до утра. А самой на работу в пять вставать. Такая была.
    Получил прибавку к зарплате. После всех оформлений выплатили сразу за несколько месяцев. Вечером на радостях пошли в кафе напротив их дома. Взяли бутылку шампанского и почему-то большущего цыплёнка-табака. Наверное, голодны были. Потом долго вспоминали и смеялись над такой российской несуразицей. Утром купили сразу две пары туфлей. Одни оказались неудачными. Так и провалялись. Но всё это были счастливые мгновения жизни. Он всегда с радостью приходил домой.
    Он не был ангелом. Ему было в чём покаяться перед ней. Но он всегда любил только её и болел за неё душой и сердцем. Как-то, провожая их с сынишкой в аэропорту «Пулково», дождался взлёта. И когда увидел самолёт уже высоко в небе, вдруг с удивлением и каким-то страхом для себя подумал:
– Господи! Ведь  там, в небе, Вера с сыном. Самолёт превращается в точку и исчезает. Бог ты мой! Куда они делись? А он здесь на грешной пыльной земле. Один!
Остро ощутил, как близки ему она и дети. Весь смысл жизни в них. Улетели и – пустота. Верочка сделала его счастливым.

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЁТ
От плит и увядших цветов, вместе
                с осенним запахом листьев, веет
                прощением, печалью и покоем.
                А.Чехов.
1. Уход Евы      
    Он любил целовать её в животик. Ей это тоже нравилось. И вот как-то, лаская её, обнаружил – пупок. Да, да. Именно там, где ему и положено быть. Удивился. Потом испугался. Он давно привык, что пупка не было. Как и у него. Посмотрел у себя. У него всё по-прежнему. Как исчез тогда очень давно, так и не возник. У него не появился, а у неё… вдруг стало как у всех людей. Она тоже заволновалось. Задумались – к чему бы это? Что за знак такой? Ничего в голову не приходило. Ощутили перемены позже и постепенно.
    Лето. Их усадебка в Моровском. В дальней  деревне покупали молоко, свежий творог, простоквашу. Поблизости-то коров давно уже не стало. Особенное удовольствие получали от простокваши. Совершенно неожиданно возникли сильные боли в печени. Легко установили, что вызывал их творог. Вкусный душистый. Но оказался для неё слишком жирным. Приступы были тяжёлыми. Лекарства помогали слабо. Удавалось боли снять только массажем поясницы. Она становилась коленями на пол и наваливалась грудью на кровать. Он растирал ей поясницу. Боль уходила. Чтобы не соблазняться, творог покупать перестали. Но и без него иногда становилось невмоготу.
   Раз были за грибами. Недалеко от дома разошлись. Договорились, где встретятся. Он пришёл раньше и у грибного колка остановился ждать. Нет и нет. Начал накрапывать мелкий дождик. Пошёл навстречу. Она двигалась к нему. Но встала у края поля и согнулась. Он быстро к ней. Снова приступ. Боль тяжёлая. Идти не может. Он просунул руку под куртку и начал массировать поясницу. Сцена со стороны была, наверное, комичной. Дождь, уже довольно сильный. Двое почти посередине поля. Как-то странно обнимаются, стоя на месте. Но им было не до смеха. К счастью, массаж снова помог. Отпустило. И они доковыляли до своей избы.
    Верочка любила чистоту и никогда не уставала её наводить. Затеяла белить в избе печки. Известь предложила соседка. Оказалось, что для побелки она не годилась. Негашёная, что ли. Не знали. Побелила. Он был на подхвате. Такое серьёзное дело ему не доверялось. Двери в избу, разумеется, открыты. Но даже при этом от побелки шёл резкий запах. Его оказалось достаточным, чтобы началось астматическое удушье. Натерпелась она. На дворе ночь. Уже холодная. Пришлось укладывать её на раскладушке в сенях. Промучилась до утра. Сидел радом в ватнике. Она укутана в одеяла. Нервничал страшно.  Целый день не могла войти в избу. Проветривали до вечера.
    Следующим летом, подходя к дому с корзиной грибов, вдруг завалилась на кочку. Показалось, что оступилась. Полежала на боку. Медленно встала. В избе сбросила лесную куртку и ощупала бок. Подумала, что повредила ребро – трещина, может быть. Позже узнали – это был маленький инфаркт. Тогда не поняли и отнеслись как к ушибу от падения (споткнулась!).
    В это время он снова начал работать и уже не мог проводить в деревне всё лето. Выкраивал несколько дней, чтобы привезти её в деревню. Обустраивал быт. В основном воду проводил от родника. И через несколько дней уезжал до начала своего отпуска. Накануне такого отъезда, делая что-то в мастерской, услышал крик боли. Выбежал. Вера навзничь на траве у бани. Грохнулась, ногой зацепившись за шланг от насоса. Поднять не далась. Подползла кое-как до крыльца. Оно высокое. Повернулась с трудом на спину. Села. Упираясь руками, со ступеньки на ступеньку заползла в дом. Началась тошнота. Рвота. Позвал соседку. Общими силами уложили на кровать. Чем-то помогали. Командовала помощью она сама. Немного полегчало. А утром мне уезжать. Оставил на Нину. Надёжной сиделкой она оказалась. Какие же мы были дураки! И не единожды. Сейчас я бы никогда не уехал.
    Уже без меня Нина вызывала неотложку из больницы в Зарубино. Легкое сотрясение мозга. Отлежалась до моего приезда. Опять на ногах. Господи! Одно на другое. Всех случаев теперь и не упомнить. Ведь подаются же нам сигналы. А мы понять не можем. Глупые мы люди. Больше одну не оставлял. Уезжали и возвращались только вместе.
    Летом 2008 года, опять же в деревне, началась сильная тахикардия. Потом аритмия. Пульс 120-130. Изоптин не помогает. Приходится принимать до верхнего предела допустимой дозы. Фельдшер неотложки ничего сделать не могла. Благодарны ей  тем, что не навредила, убоявшись делать инъекцию. Посидела у нас до ночи. Дождь льёт не переставая. Решили, надо уезжать в город. По мобильному звоним приятелю. Его дети где-то в отъезде. Но уже возвращались домой. Сделав крюк километров  двести, приехали около часа ночи. К избе машина пройти не могла. Почти километр, взяв раскладную скамеечку, потеряв по пути и зонтик, и очки, всё же доползли до соседней деревни, где нас ждали.   Он боялся, что не довезёт её до города. К счастью, обошлось и на этот раз. Видно, её ангел сумел ещё помочь. Срок, вероятно, не наступил. Решили, что этот выезд в их любимую деревню был последним. Подумали:
– Ну, что ж. Всему есть конец. Живы и ладно. Подарил им Господь 25 лет деревенских радостей. Не так уж мало. Дети там выросли. Внук. Тётушка старая приезжала лет 15 кряду. Эти летние месяцы скрасили ей последние годы. Чего роптать.
    Всё же, ещё одно лето им было подарено. За всю жизнь у них не было фотографий вдвоём. Он почему-то инстинктивно боялся этого. Опасался. Ему казалось, что он потеряет её, сфотографировавшись вместе. Но три фотографии появились. И он очень дорожит ими. Первый снимок был  сделан девочкой Сашей из соседней деревни Поддубье. Она с бабушкой приходила к автолавке. Сашеньке подарили хороший фотоаппарат. Придя к ним в Моровское, она сфотографировала их  на фоне цветов перед крыльцом. Несколько лет прошло, когда, наконец, по почте они получили этот снимок. Почему вдруг?
    Второй раз их вдвоём запечатлели на  видео в день его 75-летия. Были они уже толстыми и постаревшими. Она сидела в кресле. Он стоял рядом как на дедовских  фотографиях начала прошлого века. Потом присел на подлокотник и нежно склонился к ней.
    Последний снимок был сделан в 2009 году в день «подаренного» им приезда в деревню. Накрапывал мелкий дождичек. Они вышли из машины. Сосед укладывал вещи на тележку мотоблока, чтобы отвезти к их избе в Моровское. Маша, что со своим мужем Романом вывозила их отсюда же прошлым летом, решила сделать снимок. Он обнял её. Она слегка прижалась и почему-то закрыла глаза. Такой, с закрытыми глазами, она и осталась на этой последней общей с ним фотографии. Странно и печально. Оба улыбались.

2. Уход Адама
    В марте 2010 года её не стало. После сороковин он обнаружил, что пупок вернулся и к нему на своё место.


































КОНСУЛЬТАЦИЯ

Поговори со мною, мама…
ВикторГин

    Оба наблюдения поставили Амура в тупик. И в первом и во втором случаях была любовь. Но любовь без его вмешательства. Свои амурные стрелы в героев происходивших событий он не выпускал. А вот, поди ж ты? Откуда же любовь появилась? Решил поговорить с матушкой. Увидев сына, Афродита слегка удивилась:
– Что-то рано ты, сынок, заявился. Уж не стряслось ли чего неожиданного? Вижу, ты немного растерян.
– Да, мама, хотел рассказать тебе, что я видел и посоветоваться, как дальше быть.
    Выслушав рассказ сына, Афродита задумалась. Снова её теория как будто не согласуется с практикой. Почему?
– А ну-ка, Амур, расскажи эти истории ещё раз. Должно же быть в них что-то общее. Хорошо, что их две. Надо искать, как говорят люди, изюминку. Только ты уж постарайся ничего не пропустить. Думаю, здесь важны детали. Я же просила тебя наблюдать тщательно и скрупулёзно.
    В этот раз Амур старался припомнить всё. Афродита слушала внимательно и часто останавливала сына вопросами.
– Стоп, стоп, дорогой! Ты говоришь, женщина смотрела, есть ли у неё пупок? Она искала в себе Еву и во сне перед ней проходили события жизни в Эдеме, похищение тайны Старика, разрушение Не-Бытия, появление Добра и Зла. Изгнания. Жизнь с Адамом. Так?
– Да, мама. Именно это я и наблюдал.
– А история с потерей пупка? Мужчина подумал, что это Бог его пометил, вселив в него душу Адама. Так? И женщина, которую он искал и нашёл у моря, тоже была без пупка. И он решил, что это отметина у неё о вселении души Евы или моей – Афродиты. Так?
– Да, мама, всё так и было.
– Тогда ещё один вопрос. Помнится, ты рассказывал, что первые две стрелы выпустил в Эдеме. В сердца Адама и Евы. И потом уже встретил их в миру, среди людей, с сынишкой. Я не ошибаюсь?
– Да, мама. Так и было. Я не мог бы забыть эти два выстрела. Ведь они были у меня первыми.
– Сынок! Теперь мне всё становится ясным. Моя теория с твоей практикой не расходятся. Просто оказалось, что твои стрелы являются не разовым средством. Они формируют, как бы это сказать…? Своего рода память, наследственность. Привитое тобой чувство любви передаётся от родителей к детям, внукам, правнукам и дальше … новым и новым поколениям людей.
– Так что же, мама, значит всё… Тему мониторинга можно закрывать. Он не нужен?
– Нет, нет. Закрывать нельзя. Он нужен. Больше того, я чувствую, что мониторинг принесёт ещё нам много сюрпризов. Наследственность ведь дело тонкое и до конца ещё не понятое. Черты предков не передаются потомкам в чистом виде. И передаются не всем подряд. Они – то явятся, то пропадают. Потом сызнова появляются, и с разной силой. Так что, надо продолжать.
    Обрати теперь внимание на истории внешне связанные с любовью, а, по существу, без неё. Когда есть только видимость любви или даже прямой обман. Этих людей наследственность от Адама и Евы обошла стороной. Она в них не проявилась. Боюсь, что таких случаев будет много.
    Кроме того, надо бы понаблюдать за любовью между людьми и животными.  Мне думается, там чувства людей идут от Адама и Евы, а взаимность животных имеет более раннюю природу – она заложена Стариком при его Творении Мира. Возможно, это приятие высочайшего уровня было дано и растениям.
    Конечно, и сам стрелы в сердца продолжай пускать. Только особенно пока не увлекайся. Будь внимательней. Об этом мы с тобой уже говорили.
    Ну! Удачи тебе. Ещё увидимся и обсудим новые факты.
 И Амур «улетел».
   

















БЫВАЛЬЩИНА
He всё, что обещал, в бывальщине сказал.
Гариил Державин

    Размышляя о последних словах матери, Амур неподвижно «завис» в своём пространстве-времени. Он не знал, куда теперь податься. Никаких сигналов со стороны, как часто бывало, не поступало. Состояние какое-то дрёмное, апатичное. Такое бывает, когда цель понятна, а для её реализации нет предмета. Неожиданно он услышал радостный смех и крики восторга. Его потянуло посмотреть, где это и откуда.

    Оказался на берегу Азовского моря со стороны Кубани. Огромный песчаный пляж с пятнами травы и мелкого кустарника. Горячий ветер и море в барашках волн. В нескольких десятках метров от воды стоит автомашина ГАЗ-63, крытая брезентом. В кузове трое молодых мужчин. Едят тюрю на воде. Большая миска с хлебом, водой, луком, редиской и всякой зеленью. Всё это заправлено подсолнечным маслом. Едят с аппетитом и хохочут во всё горло. Счастливые бородатые лица. О чём-то говорят и смеются ещё пуще.
    Потом, насытившись, выскочили на волю, быстро разделись до нага и начали бегать по берегу, как аборигены-островитяне. Просто так, будто дети. Было видно, что они получали огромное удовольствие – от своих прыжков, бега, горячего ветра и солнца. Молоды и счастливы  жизнью.   Кинулись в море. Оно здесь мелкое. Пофыркав в воде, стали играть с волнами. Падали на набегавшую волну спинами. Волна поднимала их. Они падали снова. Вновь волна их ставила на ноги. Они хохотали и дурачились, как могли. Робинзоны, да и только. Как на  необитаемом острове. Нарезвившись этак-то вдоволь, побежали к своей «Антилопе Гну».
    Амур смотрел на них, разинув рот. Захотелось побегать вместе  с ними. Счастливый миг жизни этих людей передался ему. Он залюбовался ими и решил, пока суть да дело, понаблюдать за этой троицей.
– А, что? – Подумал он, – включу их в свой мониторинг любви, хотя бы ненадолго. Чувствую, что увижу через них интересные грани жизни человеков. А чтобы было понятней, попробую немного заглянуть в начало. Откуда они, что привело их на Кубань. Сейчас у моря-то понятно. Сегодня воскресенье. Приехали  отдохнуть. А до,… дальше,… потом… Заглянул  в дни до… и стал свидетелем любопытной истории. Ему ведь было дадено мгновенно перемещаться в пространстве и времени.

ЖЕНИХ И НЕВЕСТА
Ещё он не сшит твой наряд подвенечный
И хор в нашу честь не споёт…
Б. Окуджава
     Миша Зарипов был примечательной фигурой. Воспитывался в детском доме. Кто и почему дал ему такую фамилию не знал. За плечами начальная школа. Появился на Адлерской комплексной станции АН СССР как  шофёр второго класса. Прибыл из Москвы на «своём» ГАЗ-63 из экспедиционной автобазы. Была в нём жилка «побольше поездить, везде побывать». Водитель отличный, с большим опытом и стажем, но механик – плохой, хотя за своей машиной всегда следил тщательно. Держал в порядке, техосмотры проходил вовремя. Профилактику выполнял не сам, а всегда обращался к механикам-профессионалам. Везде у него были знакомые. Платил, не скупясь. За баранкой машины мог проработать долго. Если чувствовал, что засыпает, останавливался, немного спал в кузове, чаще,– навалившись на руль. Потом снова за дело. Регион знал хорошо. Здесь проходил действительную службу шофёром.
     Несколько раз занимал престижные места в автомобильных ралли СССР. Водил пассажирские автобусы по Колымской трассе. Умел зарабатывать. Мог быть беспардонным. Подходит, например, потенциальный пассажир и спрашивает, можно ли купить билет, скажем, до Сеймчана (билеты продавал водитель). А далее происходил такого рода диалог:
– Конечно. Билет купить можно, но …, понимаете, мест нет.
На удивлённый взгляд, даётся разъяснение:
– Вам ехать нужно или нужен билет?
– Вообще то, мне ехать.
– Ну, если так, место найдётся, но билета нет.
     Года два-три работал на маршруте Москва-Симферополь. Конечно, брали левых пассажиров. Если останавливал автоинспектор, один из водителей выходил к нему на переговоры, естественно, с деньгами. В редком случае, когда инспектор денег не брал, давалась отмашка, и второй водитель, который был за рулём, нажимал на газ. Автобус мог разгоняться до ста пятидесяти километров в час, и тогдашнее транспортное средство милиции не могло его догнать по определению. «Отставший» шофёр потом к своему рейсу как-то присоединялся.
     Одна из автобаз, в которой Мише пришлось работать, имела права на коммерческие рейсы. Чаще всего посылали Зарипова. МАЗ с прицепом (кажется, это тонн четырнадцать) катил на Кубань за ранними помидорами. Брали оптом. Тогда копеек по двадцать за килограмм. В Москве груз продавался по два рубля. По тем временам прибыль была большущая. Разумеется, официально оприходывалась не рыночная цена. Часть реальной прибыли уходила наверх и оплату дорожной милиции. Но и Мише оставалось прилично. Иногда его посылали в «невыгодные» рейсы. Но зато, когда возникали возмущения, что вот, де мол, Зарипов любимчик у начальства, «на гора» выдавались такие факты:
– Почему это любимчик. Он везде ездит. Вот недавно, помните, был рейс на Север. Никто же ехать не захотел, а Зарипов сразу согласился.
     Он хорошо знал российские дороги, где какая инспекция, сколько берёт, как с ними ладить, где лучше объехать. Какое-то время работал на столичном такси. По ночам частенько развозил клиентам дорогих проституток. Сам не брезговал уличными «бабочками», по дешёвке. При этом иногда выкидывал «кренделя», ломался, торговался по мелочи. Как-то своим рассказом он меня так удивил, что я заметил:
– Миша, ну как же так можно? Зачем же унижать?
Он несколько опешил и виновато оправдывался:
– А что, я же просто шутил, выпивши был...
     Человек он был не жадный,– широкой натуры. В шестидесятом году работали на Тамани. Снимали помещение в школе станицы Старотитаровской. Не успели устроиться, а Миша уже договорился с директором покупать дешевые огурцы со школьного огорода. Сделал из них малосольный продукт – целый молочный бидон. К вечеру был «на приёме» у местного милиционера. Называл его Мао-Цзэдуном. Лейтенант один управлял всей станицей, в которой проживало тогда около двенадцати тысяч человек, возможно под контролем держал и всю Тамань. У него был большой общественный штат помощников. Миша ему представился, поставил, как положено, угощение. Короче говоря, задружил, обезопасив себя как «чужой» водитель из Москвы. Спустя какое-то время, Миша попросил разрешить ему поработать ночью на нашего Мао. У того сломался мотоцикл. Разумеется, согласие он получил, но ему было замечено, что с утра нужно заниматься своей работой, а за рулём сидеть ему.
     Все спят. Вдруг, часа в три ночи появляется Зарипов и держит в руках двух больших осетров. Один готовый балык, другой свежий. Полночи они с Мао ловили машины и  забирали права, за которыми пострадавшим следовало приходить в участок. Затем, когда стало понятно – вся Тамань уже знает, что лейтенант «охотится» на Газе с московскими номерами, и больше никого не поймать, лейтенант предложил поехать и «шугануть» браконьеров. Поехали. На берегу домик, сараи, сети и один старик. Мао к нему:
– Где Анатолий?
Дед замялся:
– Да ещё с утра поехал в город.
Но лейтенанта провести было трудно. Он их отлично знал. Иногда конфисковал рыбу целым грузовиком.  Конечно, брал себе, но большую часть отдавал в детские садики, школу, больницу. Дед его тоже знал хорошо.
    Посидели немного. Дед берёт фонарь и собирается выходить.
– Ты, дед, куда?
– Да пойду утям посвещу.
– Каким утям, зачем? Сиди. Знаю я твоих утей. В море пошёл сигналить.
Дед кряхтел, кряхтел. Вначале фонарь поставил.
Но потом всё-же вышел из хаты.
 – Д-а…, – протянул лейтенант, – теперь мы никого не дождёмся.
И когда дед вернулся, сказал ему приказным тоном:
– Раз так, дед, веди, показывай, где рыба. Ко мне, видишь, друг приехал. Угостить хочу.
    Не подчиниться дед не решился. Повёл к сараю. Мао одного осетра взял себе, а двух снял для Миши. Дед было запротестовал, но лейтенант сурово на него посмотрел:
– Анатолию скажешь, что я взял.
     Скоро пришлось покинуть гостеприимную Тамань. Работы велись уже под Краснодаром. Днем  отбирались пробы в кернохранилище. Это был тяжёлый труд. Перебирали ящики, сложенные в многометровые штабеля, выбирали нужные образцы пород. К вечеру были как трубочисты. Потом ехали на ближайший нефтепромысел – и под душ, ужинали и спать. Днём Михаил был не нужен и отпускался на «вольные хлеба». Зарабатывал по мелочи, на «сборы» покупал еду для всех. Он хотел быть частью команды. Не было в нём скаредности. Не отделял себя от всех. Да и ему всегда с машиной мы помогали.
     Миша был способен и на отчаянные поступки.  Случилось, что занимались керном на закончившей работу буровой установке, смонтированной на базе мощного МАЗа.  Свечи из буровых штанг (стальные трубы метров по пятнадцать) стояли у края машины за специальным обхватом.  Вдруг небо стало быстро хмуриться, всё кругом потемнело, хлынул неизвестно откуда мощный ливень и рванул шквальный ветер. Свечи из штанг загремели, МАЗ закачался, казалось, что ещё немного и это железо рухнет. Все бросились бежать. И вдруг, от лесополосы, где  оставался Миша, стремительно мчится наш ГАЗ-63. Миша круто развернулся, подставив задний борт. Все мгновенно ухватились за него, и он буквально вырвал нас из железного лязга и возможной катастрофы. Обошлось, но страшную опасность тогда все почувствовали своими спинами. И в эту минуту Михаил Зарипов не дрогнул. Кинулся на помощь, навстречу опасности, не думая о себе. Это был поступок.

     Ко второй половине полевого сезона в отряде осталось только трое: Павлов, Зарипов и Агамиров.     В один из субботних дней решили посетить ресторан. Михаил с Сергеем Агамировым пошли занимать столик, а Павлов двинулся в банк за очередным траншем из Адлера. Заходит в ресторан, ребята сидят с двумя девицами, ждут его. Откуда эти девы взялись? Молодые и стройные кубанские красавицы. Кубань ими славится.
     Одна из ресторанных «подружек», Света, как-то постепенно прибилась к ним, и почти месяц их было уже четверо. В первый же вечер, Миша постелил ей в кузове и безапелляционно заявил, что будет ночевать там же. Ему ответили:
– Ради бога! Только имей в виду, чтобы наша общая жизнь потом не осложнилась.
     Утром он сказал, что лечь с ней в постель не смог. Душа не позволила:
– Проговорили с ней полночи. Оказалось, она тоже из детдома, и жизнь её была не сладкой.  В общем, они заснули порознь и друзьями.
     После этого Светку мы зауважали. Она помогала по хозяйству, участвовала и в других экспедиционных делах. С ней было весело и уютно. Её взяли на общий кошт.  Месяц прошёл отлично. Вскорости небольшой экспедиции необходимо было уехать в Майкоп. И тут Миша неожиданно заявляет, что они со Светой решили пожениться. Пошли в Краснодарский ЗАГС. Они как жених и невеста, Саша с Сергеем как свидетели.
     В ЗАГСе так сходу не регистрировали. Пришлось объясняться с заведующей:
– Михаил, де мол, в частых командировках и вот через пару дней должен снова уехать. Видятся со Светой редко. Отсюда и весь «спех».
      Однако заведующая оказалась женщиной серьёзной. В итоге получился целый допрос:
– Как давно Вы знаете друг друга?
Миша стал изворачиваться и, естественно, врать:
– Уже больше двух лет. Да вот я всё в разъездах. Хотелось бы наши отношения узаконить.
– По паспорту Вы, Михаил, намного старше Светы. Ей, я понимаю восемнадцать лет, а Вам около сорока. Вы женаты?
– Был, но развёлся.
– Света, а почему в такой важный для Вас день, здесь нет Ваших родителей?
– Я давно с ними не живу.
Как-то мы не обратили внимания на не совпадение версий. Мише она говорила, что сирота, а заведующей сказала, что с родителями не живёт. Допрос продолжался:
– А чем Вы Света занимаетесь?
– Я студентка педагогического института.
– А где Вы живёте?
– Снимаю комнату в частном доме.
– А кто платит и на какие средства Вы живёте?
Она немного замешкалась, и тут вступил Миша, снова, не моргнув глазом, сочинил ответ:
– Я хорошо зарабатываю и регулярно присылаю деньги.
– Света, какую фамилию Вы хотите иметь – оставить свою или взять фамилию Михаила?
– …свою…
– Ну что ж, – сказала заведующая – мне более или менее всё ясно. Пишите заявления.
     Она положила их в папку и объявила, что они могут приходить через две недели. Миша хотел что-то сказать, но заведующая  твёрдо заявила:
– Таков общий порядок.
    Договорились, через две недели встретиться в Краснодаре. Света обещала прислать Мише свою фотографию в письме (он очень просил её об этом). Через два-три дня полевая экспедиция отбыла в Майкоп. Прошла неделя. Миша весь в ожидании, считает дни, постоянно бегает на почту, ждёт весточки. Наконец, получает письмо. В ней прекрасная фотография и листок – что-то вроде короткой записки, приблизительно такого содержания:
– Миша! Как ты просил, высылаю тебе мою фотографию, чтобы не забывал меня. Но должна тебя огорчить. В ЗАГС я не приду. Чувствую себя очень виноватой. Ты уж прости меня. Я тебя не люблю, и согласилась на регистрацию только с целью получить московскую прописку. Потом я бы тебя бросила всё равно. Просто захотела устроиться в Москве. Ещё раз прости. Привет ребятам. Надеюсь, и они меня простят.
     Миша был в настоящем шоке. Он, такой «тёртый калач» по жизни. И вдруг, девочка, как ему казалось, чистое существо, так жестоко его надула. Какой циничный расчёт. Из Миши как будто выпустили воздух. Он весь сник и был растерян. Обиднее всего ему было осознать, что обманул в это раз не он, а его. И кто?
     Из Майкопа пришлось срочно выезжать в Адлер – по вызову телеграммой. Это обстоятельство каким-то образом помогло Мише сохранить лицо.  Сделал вид, что никого письма не получал. Из нескольких почтовых отделений по пути в Адлер Миша посылал открытки с извинениями, что в ЗАГС он приехать не может в связи с неожиданными служебными обстоятельствами.  Ни слова, о её письме. Так закончились Мишина сватовство и женитьба.
 
     Через год осенью одному троицы пришлось вылететь в Краснодар. Середина командировки совпала с ноябрьскими праздниками. Накануне где-то в центре он неожиданно увидел Свету. Она тоже его узнала. Поговорили. Спросила, получил ли Миша её письмо. Разумеется, услышала ответ, что нет. Показалось, что она с облегчением вздохнула. Поохали, поахали. Вспомнили тот хороший месяц, который они провели вместе, и он пригласил её на «революционный день» в гостиницу, сказав, что номер у них на двоих с коллегой по работе, который тоже приехал трудиться в фондах.
     Вечером она пришла. Был устроен командировочный стол с шампанским. Посидели, поболтали. Подошло время укладываться спать.  Пока он ходил приводить себя в порядок ко сну, Света каким-то естественным образом юркнула в постель его коллеги и осталась на ночь. Почему-то его это не поразило. Он поворочался, поворочался и заснул. Утором Света, улучшив момент, сказала ему:
– Сам виноват. Нечего было знакомить с такими симпатичными друзьями.
И тут он вспомнил один момент из их путешествия, который тогда немного покоробил его. Где-то на заправке, когда Миша пошел  в кассу рассчитываться талонами, а он стоял у их «Антилопы Гну», Светка вдруг потянулась к нему, обняла и поцеловала. Позже он вспомнил и другой случай. За день до отъезда в Майкоп они втроём ужинали в том же ресторане, где познакомились со Светой. От соседнего столика к ним подошёл парень и сказал:
– Я узнал Вас. Вы здесь уже были, с двумя девицами. Так я хочу сказать, что одна из них, которая поменьше ростом (и описал Свету, правда, назвал другое имя) – местная проститутка. Так что будьте внимательней.
    Естественно, они  не поверили. Сказали, что она была с нами целый месяц в экспедиции, и они хорошо её узнали. Так что, скорее всего он ошибся. Парень ответил:
– Нет, я не ошибся. Можем поспорить на что угодно. Хотите, через неделю я снова буду здесь с ней за столиком.
     Они уезжали, и спорить с ним не стали. Да как-то не хотелось этому верить. Казалось, что они знали Свету уже достаточно хорошо. Со временем этот разговор забылся. И вот теперь он его вспомнил. Но плохо думать о Светке не стал. Было в ней какое-то душевное обаяние.
     Позавтракав в буфете, они, теперь уже втроём, пошли прогуляться по городу. Праздничный главный проспект. Толпы мужчин в яркой казачьей форме.  Многие на лошадях. Песни. Семечки. Девушки тоже одеты по станичному. Почти как в «Тихим Доне», только форма другая – кубанских казаков. В общем, колорит. Тепло, солнце. На сердце и в душе благодать.
     Через день-два приятель со Светой как-то отстранился от него. Он стал третьим  лишним. А там развивался роман. К возвращению домой этот роман был в полном разгаре. И вот аэропорт. Их двое, уже в сторонке от него. Кажется, были слёзы, и его коллега совсем раскис. Для него это расставание было трагедией. В самолёте он сказал:
– Знаешь, Саша, приду домой, всё расскажу жене, покаюсь. Как-то вот так вышло, пошла жизнь наперекосяк.
    С трудом удалось отговорить его от этой глупости:
–  Мало ли чего в жизни бывает. Помучаешься сам, да и пройдёт. Зачем же жену то свою молодую в это дело впутывать. Не нужно. У вас же прекрасный сынишка. Карапуз ещё. Ведь ты его любишь.
     А лететь от Краснодара до Адлера всего час. И вот через час, ещё не остыв от Светкиных объятий и поцелуев, приятель переступает порог своего дома. Они с Сашей жили  рядом с общим крылечком. Не проходит и пяти минут, влетает  жена приятеля в полуистеричном состоянии:
– Саша, говори, что случилось? Что с ним?
Он понял.
– Да ничего не случилось. Всё в порядке.
Она ещё долго его пытала. Но он стоял «как партизан». Показалось, что она успокоилась. Они прекрасно живут до сих пор.
     Миша Зарипов проработал на Станции ещё один полевой сезон. Всегда заглядывался на красивых молодых женщин и при этом любил приговаривать:
– Королева! У меня бы вся в золоте ходила. Королева!
Женился на какой-то молодухе, кажется, из Хосты и увёз её в Москву.
    Про Свету рассказывали, что, после института, она уехала учительствовать к себе домой – в пос. «Горячий Ключ», недалеко от Краснодара, в горах. Вроде  была замужем, но неудачно.
     Вот так распорядились небеса.
  *
   Переживая вместе с героями их историю, Амур постоянно ловил себя на том, что  рука сама тянулась к луку и стрелам. Так ему хотелось вмешаться в происходящие события.  Но этого делать было нельзя. Ведь мама наставляла его только наблюдать и запоминать. Как хорошо он сделал, что оставил своё оружие  дома. Да!  У Миши со Светой не оказалось наследственного гена любви от Адама и Евы. Не повезло им. Права была мама. Любовь чувство тонное и деликатное.  Ну что ж, подумал Амур, продолжу свою миссию по мониторингу. Интересное это дело. Маму пока не буду беспокоить. Надо самостоятельно действовать. Раз она поручила мне, значит, уверена, что я справлюсь и сделаю всё как надо.
    А вот!... ещё один интересный случай. Здесь же на Кубани. Надо же! Занесла его нелёгкая на заседание суда. Незаметно присел в кресло на заднем ряду.

ДЕЛО О РАЗВОДЕ.
Ах только бы тройка не сбилась бы с круга,
Бубенчик не смолк под дугой!
Б. Окуджава

Слушалось дело о разводе. Пара была немолодой. Каждому – где-то за сорок с лишком. Сидели они порознь. Она в одиночестве в первом ряду. Он с молодой девицей в конце небольшого зала. Она прижималась к нему, держа крепко под руку.
    Суть дела была банальной. Это виделось, как говорят, невооруженным глазом. Иск шел от него. Председательствовала женщина средних лет. Она зачитала иск и пригласила жену заявителя прокомментировать суть дела.
     Девица, прямая виновница происходящего, прижалась к мужчине-истцу ещё сильнее, и оба они заметно напряглись. А женщина, которую предполагалось развести с мужем, начала говорить ровным и спокойным, даже вроде бы безучастным голосом:
– Мы прожили вместе больше двадцати лет, жили хорошо, в дружбе и любви. Вырастили двоих детей, многое вместе пережили. Конечно, иногда ссорились. Но такие ссоры были кратковременными и житейскими. Все легко прощалось друг другу.
– Он всегда поддерживал меня в трудные  периоды нашей жизни, помогал. Любил наших детей, много с ними возился. Когда я сильно заболела и оказалась на операционном столе, он очень переживал, каждый день навещал меня в больнице, ухаживал. Часто дежурил около меня. Я видела, как он болел за меня душой. Это помогло мне выбраться из тяжелейшего кризиса. Я ему очень благодарна и никогда этого не забуду.
– А сегодняшний суд – это просто недоразумение. Какой-то временный сдвиг в сознании, что ли. Девочка, которая сейчас сидит рядом с ним, чужой ему человек. Думаю, она его скоро бросит и забудет. А мы с ним уже давно родные люди. Нет смысла разводить нас здесь в суде. Он все равно ко мне вернется.
     И не одного слова упрека или осуждения. Где-то внутри она простила его как малое любимое дитё, которое попало в нелепую и неприятную, может быть, опасную для него историю, в которой оно ничего не понимает. А она понимает, что ему будет плохо, что его надо уберечь, спасти, и она готова это сделать. Она знала его, знала хорошо. Ни слова о себе, своих обидах, переживаниях, своей трагедии, наверное, бессонных ночах, слезах в подушку. Ни слова.
    Зал затих. Всех поразила её речь, неожиданно теплое и даже какое-то нежное отношение к человеку, который готов был её предать. Думаю, что супруг тоже был поражен и оценил её мужество, доброту и такт. Видимо, он, ещё плохо знал её.
     Судьи вышли для принятия решения. Оно было чётким и простым:
– Иск отклонить. В разводе отказать.
Суд закончился. Присутствующие в зале стали расходиться. Проходя мимо мужа с девицей, она, не удостоив её даже взглядом, приостановилась и как-то мимоходом простым житейским тоном, спросила:
– Ты домой-то, когда будешь?
Он, секунду подумав, медленно ответил:
– Завтра.
И всё. Будто ничего не произошло, Не было никакого суда, никакой разлучницы, никакой житейской грозы над ней и её семьей. Эта мудрая женщина спасла ситуацию, превратив трагедию в счастливый водевиль.
*
    Амур был уверен, что эта женщина никогда не напомнит мужу о том, что случилось. Все у них будет хорошо. Амур продолжил поиски интересных историй. Неожиданно они  привели его в вагон электрички  курсировавшей между  Малой Вишерой и Петербургом.

МАМЕ.
Давно ли песни ты мне пела,
Над  колыбелью наклонясь.
В. Гин.

        Время было трудное. Россия ломалась и начинала жить заново. Предприятия закрывались, зарплату платили не везде и плохо, пенсии нищие, цены росли быстро и неумолимо. Каждый выживал, как мог.  Человек, на которого Амур обратил внимание, недавно вышёл на пенсию. Когда его бывшие коллеги по Горному институту спрашивали, что он делает, отвечал:
– Крестьянствую.
И это было правдой.
     К этому времени у них с женой была куплена «усадьба» в Новгородской области. Земли при ней было больше, чем достаточно – почти треть гектара. Район холодный. Судя по климатическим картам в «Географии Новгородской области», его можно было отнести к региональному полюсу холода. Самые низкие январские температуры воздуха, самое холодное лето. Вегетационный период запаздывал в сравнении  с Приильменьем практически на две недели. Почвы бедные. Без удобрения они ничего не родили. В мае и даже июне обычны заморозки – иногда до пяти-семи градусов по Цельсию.
     Деревня была заброшенной. В ней осталось четыре дома. Для себя они называли её Берендеевкой. Их называли дачниками, хотя  работали они много и трудно. Но силы ещё были, и крестьянствование доставляло им не только пропитание, но радость.
     Таких дачников было в те времена довольно много. Благодаря им, ещё сохранились отдельные избы, хозяйства, деревеньки и даже небольшие деревни. Русская земля оставалась обитаемой.
     Любопытная картина. Если в тридцатые годы крестьяне уходили в города, бросали свои наделы и малые родины, то в разруху девяностых много народу потянулось обратно из города в деревню. Это были новые дачники не такие как у Чехова или Горького. Правда, зимой, как и те, что у классиков, жили в городах, но были привязаны к земле.  Многие даже возвращались на земли отцов и дедов. К сожалению, явление это оказалось недолгим. Через какое-то время силы оставляли таких возвращенцев. Внуки же, которых они поднимали на этих землях, уже становились редкими гостями. Их не привлекали свежие овощам, ароматные лесные ягоды, грибы, вкус речной форели и хариуса, запах сена. Красивые дикие дали, простор родной земли, просто тишина… не волновали их сердца. Они не радовались весеннему пению птиц, встречам с лосями, иногда оленями, следами медведей и стадами кабанов на полях, огромным осенним клиньям улетающих журавлей. Земля прадедов их не влекла, им становится ближе душный и грохочущий город.
     Пока же на дедовской земле они крестьянствовали. Приезжали регулярно, обычно в конце апреля – начале мая. Уезжали поздно – в сентябре, иногда начале октября. Некоторые оставались до снега. Выбирались по-разному. Большинство пользовалось электричкой, довольно регулярно ходившей между Петербургом и Малой Вишерой. До Малой Вишеры Он и Она добирались рейсовым автобусом, к которому выходили лесной тропой.
     Придя из Петербурга, электричка стояла на ст. Малая Вишера около часа и дожидалась прихода другой электрички от ст. Окуловка. Из неё народ валил валом и обычно забивал все вагоны. В ожидании прибытия этой толпы они уже сидели в вагоне. И вот в такие моменты ожидания по ещё полупустым вагонам проходила гурьба местных ребятишек. Это была толпа чумазых и нечесаных мальчишек и девчонок разного возраста, но в основном младших классов.  Детвора искала пустые бутылки, забытые кем-нибудь вещи, заглядывала под сидения. Вели себя свободно и независимо. Старшие шли впереди, младшие – гуськом двигались сзади. Они были похожи на послевоенных беспризорников и сирот гражданской войны. Оживлённо о чём-то болтали и держались дружной кучкой.
     И вот из этой цепочки один самый маленький мальчишечка поотстал и задержался около наших берендеевских дачников. А они в это время доедали свои дорожные бутерброды и запивали их домашним чаем из бутылки. И когда этот ребёнок посмотрел на них, кусок застрял в горле. Им стало почему-то ужасно стыдно. У них с собой была пара шоколадных конфет в красивой обёртке. Вера угостила мальчишечку одной. И тут они совсем обомлели. Этот замызганный,  голодный ребёнок, промышляющий в «команде» чем бог пошлёт, сжал в грязном кулачке эту жалкую конфету, посмотрел куда-то в сторону и тихо себе сказал:
– Это маме.
И побежал догонять своих.
     Он не съел эту конфету, хотя для него она была явным лакомством. Не раздумывая, он сохранил её маме. Не важно, какой эта мама была. Он любил её, она была для него родным человеком. Он заботился о ней и, наверное, жалел.
*
    Не успел Амур осмыслить виденное, как оказался свидетелем  других событий. Они тоже были связанны с детьми. Наверное, в этом была какая-то виртуальная логика, требующая дополнить его впечатление от истории в электричке.

ВОСПИТАНИЕ МУЖЧИНЫ.
Мужичок с ноготок.
А.Н. Некрасов

    Зима. Прекрасная погода. Солнышко. Свежий снежок. Мягкий и пушистый. Лёгкий морозец. Ветра нет. Благодать, да и только. Молодая мамаша выгуливает сынишку лет трёх. Яркая синяя курточка. Тёплые брючки. Современные «валенки», почти до колен. Красивые вязаные рукавички. Прекрасно по-зимнему упакован. Щёчки раскраснелись. Весь в улыбке. Глазёнки сияют от счастья жизни. Топает в самую глубину снега. Что-то не рассчитал, шлёпнулся прямо в снег. Не успел понять, что произошло. Мамаша голубицей над ним. Подхватила, выдернула из снега. Поставила на ноги. Отряхнула снег со своего чада. Малыш снова в снег. Шаг, другой. Опять в сугробе. Наверное, ему понравилось. Родительница в мгновение тут как тут. Подъём на ноги, стряхивание снега. Малыш смеётся. Мордаха в снегу. Ему радостно. Мать вся в тревоге. Одно на уме – как бы не промок, не застудился. Чадо же снова в  снег. Падает и падает. Ему хочется поваляться. Но не разрешают. Да он встать и не пытается. Может быть, и не умеет. Всё делается за него. Лежит и ждёт.
    Амуру вспомнилась другая история, на которую он в своё время не обратил внимание.
• В аристократической английской семье маленький наследник не разговаривал. Решили, что у него какие-то физиологические проблемы. Наняли психиатра. Потом логопеда. Никаких результатов. Ребёнок не издаёт ни звука. Неожиданно во время завтрака, поедая отварное яичко, он попросил передать ему соль. Родители от неожиданности сами онемели. Выйдя из состояния шока, спросили:
   – Так ты умеешь говорить? Что же молчал столько лет?
Ребёнок ответил:
– А мне ничего не было надо.
    А вот ещё один случай, уже в России. Отец с дочкой пошли кататься на санках. Довольно высокая деревянная горка, построенная для ребятишек в скверике. Детей много. Санки летят одни за другими. Всё бегом. Родители внизу. Присматривают. Иногда санки внизу сталкиваются. Надо успевать! Катание в весёлом темпе. Вдруг, его дочка попадает в этакую детскую аварию. Её санки в самом конце, уже на излёте, наезжают на «транспорт» мальчишки такого же, как она, мелкого возраста. Ничего страшного. Виноватых нет. Горка! Но пацанишка, видимо, испугался и заревел. И тут его матушка, стоящая  рядом, стала кричать:
– Ну что ты разревелся? Не видишь разве, это же девчонка. Тресни её как следует. Чего ты нюни распустил.
    До этого папаша стоял молча. Но выступление стоявшей рядом женщины ошарашило его, и он заметил ей:
– Чему вы учите вашего мальчика? Бить девочек?
И потом добавил:
– Это моя дочь. И она бесстрашный ребёнок. По гороскопу – тигрица. Так что дать отпор сумеет. Уверяю, если ваш мальчик ударит её, ему потом мало не покажется. Так что зря вы этак-то. Нехорошо. Они же дети. Разберутся без нас.
    Молодуха вначале опешила. А потом в крик:
– Хулиганы! Хулиганы! Пошли Вовочка скорей домой.
И с ненавистью посмотрела не мужчину.
 
    Похожие события цепляются одно за другим. И Амур оказался в Болгарии. Высотный дом. В нём жили стажёры, преподаватели и аспиранты, прибывшие в страну обычно по обмену. Многие с семьями. Современный комфорт. Но лифт иногда  не работал. Народ, проживавший в доме, был молодым и не очень по этому поводу расстраивался. Поднимались, как говорят, ножками. 
    И вот в один из таких случаев Амур увидел следующую сцену:
• Молодой мужчина, бодро поднимаясь на свой последний этаж, догоняет женщину с маленьким мальчиком. Малыш карабкается по ступенькам, молча и упорно. Стоит на четвереньках. Затаскивает одну ножку на ступень лестницы. Ложится на живот. Подтягивает вторую ножку. Одна высота взята. Потом, также переваливаясь, преодолевает вторую ступеньку. Не оглядываясь, лезет дальше. Мать, молча, двигается сзади. Мужчина посмотрел на это состязание малыша с препятствиями и предложил помощь –  взять ребёнка на руки и подняться с ними до квартиры. Но мать поблагодарила и отказалась, сказав:
– Он мальчик. Пусть лезет сам.
*
    Да! Подумал Амур. Эта мать по-настоящему любит своё дитя. Она хочет, чтобы он вырос мужчиной. Ещё раз взглянул на умную и любящую молодую женщину, и тут неведомая сила перебросила его на другой берег Чёрного моря.

АХ, КАК ХОЧЕТСЯ БИБИКНУТЬ!
Ах, как нам хочется,
как всем нам хочется.
В.Высоцкий

     Как-то в Адлере заехал ко мне школьный приятель с семьёй. Посидели, вспомнили школу, поговорили про жизнь, немного прогулялись. Они собрались в свой санаторий. Сел с ними в автобус проводить. Его маленького сынишку очень привлекала кабина водителя. Он встал около неё. Смотрел по сторонам, больше вперёд. Почти не оглядывался. Наконец, его вниманием полностью завладел водитель – толстый молодой дядька с круглым и добродушным лицом при пышных усах  Малыш стоял, стоял и вдруг просящим голосом обратился к шофёру:
– Дяденька! Бибикни! Ну, бибикни! По-жа-луйста!
Дяденька посмотрел на него, но, естественно, бибикать не стал. С чего вдруг. Транспортная служба тогда этого не то что не поощряла, но, кажется, сигналы без повода были даже запрещены. Малыш этого не знал, и объяснений такого рода, всё равно бы, не понял. Нутром, чувствуя доброту дядьки, снова стал просить:
– Дяденька, ну бибикни. Пожалуйста, бибикни. Ну, би-би-кни.
Шофёр старался от дороги не отвлекаться, но, нет-нет, да поглядывал в сторону мальчишки. А тот всё просил и просил бибикнуть.
     И вот лицо водителя расплылось в улыбке, и он бибикнул. Восторгу малыша не было предела. Он был счастлив. Весь сиял и радостно смеялся.
– Дядя, ещё! Ещё! Бибикай!
Дядька бибикал ещё и ещё. Он тоже был счастлив. Тоже улыбался, забыв и про патрульную службу, и про всё на свете, кроме дороги. Вслед за ними улыбался весь автобус.
    Вместе со всеми стал улыбаться и Амур. Автобус наполнился любовью.

ЧУТКАЯ ДУША
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся…
А Пушкин

     К тёще приехала дальняя родственница из Узбекистана. Звали её Валя. Достаточно молода, но в жизни успела хлебнуть много горечи и бед. Левая нога сломана. Срослась неудачно. Хромала. Образования не получила. Специальности тоже не приобрела. Что называется, мыкалась по свету. Приехала с надеждой найти работу и устроиться в жизни на российской земле.
     Был сезон сбора яблок. Нашла место подённой  рабочей в совхозе. Поездки дальние. Труд тяжёлый. Но была она женщиной крепкой. Всё у неё ладилось. Казалось, ничуть не уставала. Иногда притаскивала по целому мешку прекрасных яблок. Небольших, продолговатых, и очень вкусных. Какой-то крымский сорт, кажется синопский. Рассыпали их под кроватями и постепенно с  аппетитом поедали. Как она эти мешки тащила такую даль, ума не приложу. Раз хотел помочь. Мешок поднял с трудом. Стало неловко перед ней. Больше со своей помощью не лез.
    Приехала не одна. С гражданским мужем – узбеком. Мелкого роста. Нос набок, ноги кривые. По-русски говорил плохо. Отсидел срок. Ломаный жизнью человек. Не знаю, чего Валя в нём нашла. Думаю, как большинство русских женщин, жалела. Ведь жизнь её тоже много била, частенько наотмашь. Устроиться на работу узбек не сумел. Жил при доме. Помогал, как мог.
     В то время мы часто приезжали к тёще. Привозили нашу маленькую дочурку. Они с узбеком быстро сдружились. Он ласково смотрел на неё. Много возился. Просто  обожал. С удовольствием таскал  на руках. Бегал в догонялки. Играл в какие-то игры. Оба смеялись и были друг другом довольны. Меня это радовало и поражало. Ведь наша Леночка была очень избирательна. Как-то соседка, молодая и с виду приятная хохлушка, хотела приласкать её. Взяла на руки и что-то там «защебетала» нежное. Но дитё наше упёрлось её в грудь кулачками, стало вырываться, а потом и заревело «дурным» голосом. Мы были сконфужены не меньше соседки. А вот искалеченный кривоногий узбек, бывший зэк пришёлся ей по душе.
*
     Амур улыбнулся. Он почувствовал какую-то сердечную приязнь между маленькой русской девчушкой и ломаным жизнью узбеком. Подумал:
 – А ведь это тоже любовь.
*
    Для Амура не существовало понятий прошлого-настоящего и будущего. Он воспринимал только события. Поэтому, оказавшись в ХХI веке, не удивился компьютеру и интернету. Быстро обнаружив публикации на разного рода сайтах, порталах, блогах и в электронной энциклопедии, начал расширять свои знания о любви через информацию виртуального мира. Чтение обогатило его. Он понял, что к вопросу любви нельзя относиться совсем уж прямолинейно. Неожиданно для себя стал догадываться, что его стрелы разят даже тех, в кого он не стрелял. Они как бы рассыпаются по миру, хотя их воздействие проявляется по разному.
    Как же это получается?  Надо «порыться» в интернете. Там ведь и о разных науках пишут. 
    Но пока, дети интересовали его больше всего. Через их восприятие мира, чистоту чувств он постепенно начал понимать глубинную суть жизни. Стал делать копии опубликованных материалов, чтобы позже, при необходимости, показать их маме. Ведь она просила его относиться к своим наблюдениям скрупулёзно и особенно не упускать деталей и всякого рода необычностей.  Завёл папку и начал складывать туда наиболее понравившиеся ему истории, с тем, чтобы позже можно было перечитывать их и обдумывать, то, что видели сами люди.
    
ПУЗЫРЬКИ (первое «досье» Амура)

Бег пузырьков загадочен как жизнь.
Вот родились они, и вот уже нет их…
ПАН

Прохладно. Кое-где ещё лежит снег. Нынче весна запоздалая. Погода не радует. Но чувствуется, что зима отступает и скоро будет по-настоящему тепло. Тротуары уже подсохли. Только местами небольшие лужицы в мелкой ряби от ветра. Дует мне навстречу порывами и довольно сильно. Приходится нагибать голову и кепку придерживать рукой. Вдруг натыкаюсь на стайку пузырьков. Летят прямо на меня. Такие праздничные. Солнца нет, но все в радуге. Большие и маленькие. Вертятся, крутятся. То вверх дёрнутся, то вниз, то в сторону. Живой поток из небольших групп. Невольно любуешься ими. Все мы до старости остаёмся детьми.  Ещё десяток шагов и вижу девчушку детсадовского возраста. Она-то и пускает пузырьки. Макает пластмассовую палочку с колечком на конце в футлярчик, заполненный мыльным раствором. Подносит колечко с мыльной плёнкой ко рту и дует. Рождаются пузырьки. Эту нехитрую операцию она повторяет снова и снова. Воздушные шарики врываются в пространство улицы, делая его праздничным. Их подхватывает ветер и уносит от неё вперёд. Она радуется, улыбается и старается играть в пузырьки быстрее и быстрее. Её мама идёт несколько поодаль и любуется своим чадом. Проходя мимо девочки, я не смог остаться равнодушным. Приостановился и сказал:
– А я сейчас поймал два твоих пузырька.
Она как-то светло посмотрела на меня. Улыбнулась. На щёчках появились симпатичные ямочки:
– Ничего. Я ещё понаделаю.
На душе у меня стало хорошо. Я даже забыл про ветер. Вот уже несколько дней девчушка не выходит из головы. Так славно жить.
*
    Майские праздники. Тёплый день. Солнышко.  Люди высыпали на улицы. У детей в руках разноцветные шарики на ниточках. Все улыбаются. Шарики рвутся в небо. Приходиться их удерживать. От этого радости ещё больше. Иногда шарик вырывается из детских неуклюжих ручонок. Растерянность. Удивление в глазах. Слёзы. Мамы успокаивают:
– Не плач! Смотри, как здорово он улетает. Ему в небе хорошо. Там свобода и простор. Крылышек у него нет, а летит. Вверх и всё выше и выше. Стал совсем маленький. Да вот его уже и не видно.
    Некоторые малыши, глядя на то, как шарик летит, начинают свои шарики отпускать. И вот в небе уже много шариков. Красные, синие, жёлтые, зелёные. Одни догоняют других. Дети прыгают и что-то радостно кричат. И те, кто вначале плакали, уже смеются. Общее ликование. Праздник удался.
    Дома включают телевизор. На экране забавные приключения Смешариков. И для детей и для взрослых. Все смотрят с удовольствием. Особенно забавны и милы Смешарики-дети – розовощёкая Нюша, задумчивый стихотворец Бараш, друзья Ёжик и Крош.
    Праздничный обед. Малыши устали от впечатлений. Их укладывают отдохнуть. Засыпают быстро. Им снятся хорошие сны. Многие во сне улыбаются. Родители счастливы. А всё шарики!
    Почему люди их так любят? Бог его знает. А надо ли в этом разбираться. Зачем? Любят, и этого довольно.


МОЛЕ, МОЛЕ ХОЧУ
Море, море – мир бездонный,
Пенный шелест волн прибрежных.
Ю. Антонов.

     Мне еще не приходилось встречать людей равнодушных к морю. Оно привораживает человека. Любое – южное, и северное, черное, синее, свинцовое, ласковое и грозное, – всякое.
     С высоты, даже не очень большой, когда вы смотрите на него полным взглядом, линия, отделяющая море от неба, видится выпуклой. Море показывает нам круглость Земли. Учит нас географии. Если вы ещё не пробовали так смотреть, попытайтесь. Это незабываемое зрелище. Вам захочется видеть это ещё и ещё.
     Море у берега – это волны, чуть шлепающие по нему или обрушивающиеся на него с грохотом и огромной силой.

     Школьником в Магадане я часто ходил к бухте Нагаево.  Часами стоял на берегу и смотрел на волны во время прилива. Иногда, изогнувшись, я с силой швырял в гребешки волн гальку и радовался, когда при удачном броске мой камень пробивал волну. При этом раздавался характерный щелчок. Так я общался с волной. Она как бы разговаривала со мной. Я посылал сигнал, она отвечала:
– Есть! Я услышала тебя, молодец. Ты ловкий. Поняла, что нравлюсь тебе.
    Раз, подойдя к берегу, я увидел на крупной волне шлюпку с несколькими гребцами. Она шла от берега. Соскальзывая с волны, шлюпка пропадала из виду. И я беспокоился. Не поглотила ли море лодку. Были люди, и вдруг их не стало. Не стало, и все. Много позже моя дочь делилась со мной своими почти языческими страхами: стоишь в автобусе, например, рядом с каким-то человеком. Вот он, есть. На остановке он выходит. И все, его уже нет для тебя, нет навсегда. И ты для него тоже исчезаешь. Для людей в лодке, если они видели меня на берегу, я тоже был как мираж. Был, и нет. Но лодка снова выскакивала на гребень. Я снова видел всех живыми, и мне становилось легче.
    Волны это философия моря, это игра жизни и смерти, Бытия и Не-Бытия.
     Позже, уже на Черном море, на каком-то прогулочном суденышке мы шли из Сочи в Сухуми. Было ветрено, слегка штормило. Около Пицунды волнение перешло в довольно сильный шторм. Капитан принял решение укрыться в бухте у Пицундского рыбозавода. Волна была такая, что полностью накрывала пирс, и нас не приняли. Пришлось идти обратно. Большая часть пассажиров лежала на поручнях, и многих просто выворачивало наизнанку. Часть пассажиров укрывалась на корме, где качка чувствовалась меньше.
     Мне же качка нравилась. Я пошёл на нос, который, то поднимался до неба, то летел в «пропасть» между волнами. Брызги били в лицо. Рядом со мной такое же удовольствие получала молодая женщина с двумя ребятишками. Они крепко держались за юбку матери и визжали от счастья. Пока шли до Сочи, шторм утих. Наше приключение закончилось. Но в памяти это новое для меня общение с морем сохранилось. Волна показала, какой она может быть сердитой.
     В этом мне пришлось убедиться ещё много раз. С волной не следует быть запанибрата. Её надо уважать и понимать.
     Как-то в Гаграх я попал в смешную и опасную для себя историю. Волна у берега была большой, по крайней мере, для меня. Плавал я плохо. Местная же детвора в этих волнах резвилась. Я сел подальше от воды и наблюдал их забавы. Они ждали гребня, потом ловко и уверенно ныряли под него, выплывая уже в море довольно далеко. Качались на волнах и потом спокойно выбирались на берег.
     Я смотрел, смотрел, и мне захотелось попробовать. Подошел к урезу и, когда возник гребень,  нырнул под него. Но всё оказалось не так просто. Волна ударила мне в лицо, я упал, быстро вскочил и побежал к берегу. Но вторая волна догнала меня, и я получил мощный удар в затылок. Упал снова. Потерял ориентировку, и волны начали катать меня. К счастью, я ещё соображал. У меня хватило интуиции, набрав в легкие воздуху, вытянуться, и меня как бревно выкатило на берег. Я был весь в песке и снаружи и изнутри. Чувствовал себя ужасно неловко. Правда, моего конфуза никто не заметил. Ведь я не кричал, не звал на помощь. Как говорят, выпутался из своей маленькой проблемы сам. Но теперь-то я понимаю, что море отшлепало меня, за не позволительную с ним дерзость. Не умеешь, не суйся. Не зная броду, не лезь в воду. После этого такие эксперименты я  надолго оставил. И не только с морем.
     Море учит нас жить.

      Чтобы лучше запомнить эту истину, море преподало мне ещё один урок. Ведь повторение – мать учения. Тогда же в Гаграх случился очень крупный шторм. Никто в воду не лез, и пляжи были пусты. Люди просто стояли на берегу и заворожено с каким-то почтением смотрели на гигантские валы, обрушивающиеся на берег с завидной регулярностью и мощью. Я тоже стоял среди них. Это было около тогдашней туристической базы, в столовую которой ходили многие отдыхающие.
     Но вот с территории базы вышел небольшого роста, мускулистый, прекрасно сложенный загорелый парень. Он был местный и почему-то запомнился мне как кочегар. Видимо, кто-то знал его. Не торопясь, без всякой суеты или неуверенности он ловко и мощно пробежал кипящий пеной волновой откат и нырнул под огромный вал. Все замерли. Но вот он появился уже за гребнем и поплыл в море. Никаких проблем. Затем повернул обратно и также уверенно и ловко выкатился до берега на  какой-то одному ему известной волне, быстро вскочил на ноги и, пробежав десяток метров, оказался вне досягаемости страшных валов. Его купание закончилось, и он ушел в здание. Это был почти цирковой номер. Не помню, аплодировали ему или нет. Но оваций он был достоин, безусловно.
      Немного погодя, в сотне метров правее, неожиданно появился ещё один смельчак. Позже выяснилось, что это был отдыхающий из какого-то близлежащего санатория. Наверное, плавал он хорошо и в себе был уверен. Но войти в море даже через огромную волну это одно, а вот выход…. может быть проблемой. Здесь есть какая-то согласованность с тезисом:
– У нас вход рубль, а выход – два рубля.
Море впускает к себе относительно легко, выпускает  обратно неохотно и не всех.
      Этот отдыхающий не смог на выходе угадать свою волну. Возможно, ему это было неведомо. Он тратил огромные усилия, но всякий раз волна откатывала его назад в море. Он пробовал ещё и ещё, но всё было тщетно. Силы оставляли его. Недалеко от берега из воды торчал рельс, видимо обломок  причала или чего-то в этом роде. Парень сумел до него добраться и ухватился, как говорят, мертвой хваткой, руками и ногами. Волны накрывали его, потом, отходя, показывали,  что ещё жив «курилка» и держится, снова накрывали. Эта игра моря с человеком продолжалось довольно долго. Человек  прижимался к рельсу так, что сливался с ним, но силы покидали его. Он слабел от одной волны к другой. В его беспомощной фигуре появилась какая-то обреченность. Было ощущение, что он перестал соображать и уже не ориентировался в ситуации. Работали только инстинкты. Никто из смотревших на него людей не мог помочь. Зрелище было угнетающим. Думаю, закончилось бы все печально. Но через какое-то время подоспела команда спасателей (видимо, её кто-то вызвал) и горемыку удалось снять со спасительного рельса. Идти он не мог. Потребовались носилки.
    Море наказало этого человека за небрежение, может быть за бахвальство. Я увидел карательную миссию моря. Волны были исполнителем наказания. Через них оно как бы предупреждало людей – «не балуй!»
     Уверен, многие из свидетелей этого события, запомнили его, как и я, на всю жизнь. Но одно дело запомнить факт, другое – извлечь из него должный урок. Эта несбалансированность отражена ещё в библии. Иисус творил чудеса, заставляя людей верить в божественную силу и принимать его заветы. Потом чудеса забывались, новые поколения только слышали о них, и наступало безверие. Зло начинало побеждать добро. Потом чудеса показывались вновь. В православии, например, через жития святых. Вера возрождалась снова и держится в людях до сих пор. Вера – неверие – вера – … и все повторяется в виде цикла. Волны позволяют человеку такие циклы увидеть и понять осязаемо.

     Благодаря морю, цикличность памяти я ощутил на себе. После случаев в Гаграх прошло несколько лет и волею судьбы мне пришлось работать в Адлере и жить у самого моря, метров в двухстах не более. Конечно, по-первости, плавал я каждый день: утром, в обед, вечером и, конечно, в выходные пропадал на пляже. Через несколько лет все это приелось. Последний год моего проживания там, я в море не был ни разу. Ко всему начинаешь привыкать. В Адлере я женился. Моя жена родилась на Пицунде (представьте себе, на том рыбозаводе, который когда-то не принял нас в шторм) и с детства плавала как рыба. Никакие волны ей были не страшны. И вот как-то в довольно большую волну (конечно, не такую страшную, как некогда в Гаграх) она уговорила меня «выскочить» в море и поболтаться там на волнах. Она знала, что плаваю я неважно, но не могла себе даже представить, что до такой степени в воде можно быть бездарным. Правда, держаться на воде я мог довольно долго, но скорость движения …ее просто не было. Второе обстоятельство меня чуть не погубило, но первое – спасло.
     Здесь мне хочется привести один случай. Мой одноклассник по Магадану поступал в Высшее военно-морское училище. Плавал он вроде меня. А плавание там нужно было сдавать как вступительный предмет. Не помню, кажется, это было сто метров, может быть, пятьдесят. Он барахтался в бассейне почти на месте. Все уже эту дистанцию прошли, а он все «греб».  Наконец, преподавателю это надоело, и он сказал:
– Кедров, считайте, что Вы норму сдали, потому что за время вашего пребывания в воде, все остальные уже давно бы потонули. Честь Вам и хвала!
Так Дима начал учиться на  морского офицера, стал им и, уверен, офицером был хорошим.
      С молодой женой я нырнул под волну. Выскочили в море и поболтались там. Наступил момент возврата. Вера приподнялась над водой, и показывает мне рукой в сторону моря:
– Выходим на ту волну!
А мне что та волна, что эта. Ничего я не понял и поплыл за ней. Чувствую, нас подхватило. Вода подо мной движется быстрей, чем я. Вера оборачивается и кричит:
– Быстрей, давай быстрей, Быстрее же!
А я быстрее не могу, не умею. Из-за меня мы опоздали. Она возвращается и снова кричит:
– Скорее назад!
Я поворачиваю назад. И так несколько раз. Стал уставать. Она занервничала, заняла место позади и стала толкать меня в ноги мощными движениями. Я как мог, помогал руками. Наконец, мы выбрались. Устала она здорово. Она спасла меня. Больше таких заплывов мы не делали. Но именно тогда я нутром понял, что означает фраза «вход рубль, а выход – два рубля».

     Через год у нас стала подрастать дочка. Естественно мы таскали её к морю. Вначале просто набирали в большой таз воду, и она там плескалась. Обычно это происходило в прекрасную утреннюю погоду. Море было спокойным, нежного синего цвета, его широкая гладь слегка вздымалась и опускалась. Оно как бы спокойно дышало и шлепало мелкими безобидными волнами о гальку пляжа. Вода была чистой и прозрачной. На дне виден каждый камешек. Года в полтора наш ребенок уже бегал по пляжу, барахтался у самого уреза в воде. Моря дочка не боялась, любила его и никогда не хотела уходить домой. Приходилось брать её за ручку и тащить. Девочкой она была норовистой, упиралась и кричала:
– Моле хочу! Моле!
Она долго не выговаривала букву «р». Но мы её понимали. Наша малышка любила море.
*
Амур понял, что можно любить не только живое существо, но и косное. В данном случае это было море, но  может быть и нечто более громадное, скажем, Солнце. Люди не просто его любят, но и поклоняются. В Бразилии он был поражён тем, что в утренние часы над главой Спасителя  появляется солнечный нимб, а ясной ночью за его спиной – серебряный диск луны.

ЛОВЦЫ СОЛНЫШКА
Достучаться до небес.
(Название фильма).

    Магадан расположен на узком перешейке между двумя бухтами ледяного Охотского моря. Когда летом въезжаешь в город с Колымской трассы, по ногам сразу бьёт сырой холод. Ветры, особенно зимой, бывают страшные.  Лицо покрывается корочкой льда. То и дело приходится ладонью проводить по нему и стряхивать. Никакая одежда не помогает. Ощущение, что ты голый. Как-то направился к приятелю. Подъезд на углу Колымского шоссе и небольшой боковой улочки, по которой я шёл. Вдоль шоссе дуло так, что я не мог свернуть и дотянуться до двери. Ветер бросал меня на обледенелый и скользкий как каток тротуар. Раз за разом. После многих безуспешных попыток пришлось становиться на четвереньки. Добрался почти ползком.
     Весна же бывала солнечной и тёплой. Солнышко ценили. Шиком считалось быть загорелым. На переменах между уроками выходили на высокое крыльцо школы и подставляли лица тёплым лучам. По воскресеньям выбирались на лыжах в сопки. Искали закрытые ложбинки. И часто без рубашек  катались с залитых солнцем склонов. Крепления были полужёсткие. Лыжи, как сегодня бы сказали, – дрова. Но других не было. 
     Как-то поднялся на Марчиканскую сопку. Прозрачная голубая высь, прохладный бодрящий воздух, снег, который бывает лишь в горах, яркая зелень леса под тобой. Красота первозданная.  Сейчас только это понимаешь и ценишь по-настоящему. Начал спуск. Техникой никакой не владел. Скольжение прекрасное. Всё быстрее и быстрее. Заскочил  уже в лес. И вдруг понял. Разобьюсь. Меня тут и не найдут никогда. Проносясь мимо очередного дерева, бросился в его объятия. Это спасло. 
     Раз, на сопке  ближе к городу, поднялся тоже довольно высоко. Никаких деревьев.  Чистой белизны склон. Понёсся вниз. Не остановиться. Снег глубокий. Управлять движением не получается. Решил падать. Знаю, надо набок. Расчистил площадь метров в пятьдесят. Стал двигаться осторожнее, наискосок маленькими «порциями» с остановками. Катаюсь  у подножия. Но и тут не повезло. В конце спуска угодил носками лыж в борт длинного окопа. Бросило катапультой. Очнулся лицом в снегу. Без шапки, без рукавиц, без палок и босой. Валенки сдёрнуло вместе с лыжами. Страха и растерянности не было. Просто весёлое приключение с купанием в пушистом снегу на глазах у Бога.

     Похожее со мной уже случалось. Девяти лет от роду. Город Кашин. Частенько наведывался за реку в госпиталь. Меня там привечали и подкармливали. Зимой ходил туда на лыжах. Обратный спуск к реке довольно крутой. На нём трамплин, для меня высоковатый. Построен из хвороста, засыпанного снегом.  Однажды возвращался в сумерках. Зная, где трамплин, решил объехать стороной. Но, как в таких случаях бывает, угодил прямёхонько на него. Бабахнулся так, что потерял сознание. Тоже оказался босым и без шапки. Наверное, от холода, очухался. Кое-как докатил до дома.

     В один из майских праздников, кажется, в День Победы, первая магаданская школа организовала соревновательный поход на ближайшую сопку. Команды должны были подняться на вершину и водрузить флаг – кто раньше. Наш класс выбрал маршрут наискосок – более длинный, но и более простой. Пришли первыми. Стали, торжествуя, ждать неудачников. Немного разбрелись. Кто-то начал кататься по обледенелому насту ещё лежавшего местами снега. Садился на попу или ложился на спину и «ехал». У края снежных пятен катание было безопасным. Пионервожатая спокойно грелась на солнышке, любовалась панорамой Нагаевской бухты и города, раскинувшегося под нами.  Изредка поглядывала на подопечных. В воздухе разлита благодать.
         И  тут один из учеников, Генка, почему-то решил прокатиться по центру снежника. Его понесло. Раскинув руки и перебирая ногами, он пытался «отгрести» к краю. Ничего не получалось. Неожиданно зацепился рукой за ветку, торчащую из снега. Перевернулся на живот и, ухватившись за неё уже двумя руками, остановил падение и завис.
     Парень он был крепкий. Мрачноватый. Узкий маленький лоб. Шапка чёрных волос. Тяжёлый взгляд. Его не любили и побаивались, особенно после того как он ударом колена в лицо разделался с одним мальчишкой, резко наклонив его за шею. Было в нём что-то садистское. Учился никак. Сейчас понимаю, «тянули», чтобы получил неполное среднее образование. Потом он устроился в какой-то «почтовый ящик» в охрану. Не знаю, что с ним стало. Думаю, ничего хорошего для людей.
     Сейчас же он висел на льдистом снежнике, мог сорваться и погибнуть. Сверху нам казалось, что скалистый склон недалеко под ним, и надо просто съехать немного. Кричали ему об этом. Услышали в ответ:
– Это далеко. Склон очень крутой. Разобьюсь.
     Все засуетились. Не знали, что и делать, как помочь. Пионервожатая перепугана. Совсем растерялась. Ну что с неё было взять. Думаю, это была очень молодая учительница младших классов. Тогда в педагогических училищах готовили профессиональных пионервожатых и воспитателей. Пока мы суетились, Генка слабел и вот-вот мог сорваться. Руки уже отказывались держать тело почти навесу. К счастью, у нас был топор. В конце, концов, пришло решение – сбоку от Генки прорубить в снежнике ступеньки к нему. Получилось. Он был спасён. Не помню, чтобы Генка  испугался, хотя падение было серьёзным. Во всяком случае, из четырёх штанов, которые были одеты на нём для тепла, трое сгорели на ягодицах. Будь штаны одни, он потерял бы и кожу и много крови. Но всё кончилось счастливо. Огорчительный осадок остался, но остался и опыт поведения на крутых склонах. Возможно, кому-то из участников того похода он пригодился в жизни. Скоро инцидент забылся. Осталось ощущение солнечного тепла, незабываемого вида на бухту и загорелые лица.

     Самое же большое удовольствие я получал от весенней рыбалки в бухте Нагаево. Снасть называлась «самодур». Это была рукодельная блесна с двумя небольшими крючками по бокам пластинки из гильзы пистолетного патрона. Для блеска она скоблилась ножом. Леска опускалась обычно на глубину 8-10 метров и поддёргивалась рукой. В основном ловилась навага.  В хорошую погоду она подходила небольшими косяками, видимо, довольно плотными. Некоторые рыбины подцеплялись за хвост. Ловили с припая. Лунки  долбились пешнями. Часто использовались уже готовые. Толщина льда достигала метра и более. Но до припая надо было добираться через полосу битого льда. Приходилось прыгать с льдины на льдину. Занятие было рискованным, но я об этом не думал. Обычно всё проходило без проблем. Но раз, не то край  льдины обломился, не то я не допрыгнул и угодил одной ногой в полынью. Обошлось. На припае нашёл готовую лунку. Снял резиновый сапог. Вылил воду. Отжал портянку. Босой ногой встал на сапог. Одной рукой начал ловлю. В другой держал портянку и сушил её на ветру. Что-то поймал. Портянку высушил. Не хотелось уходить. Солнышко грело и создавало прекрасное настроение.
     Правда, не всегда складывалось так удачно. Как-то вышел в плохую погоду. Сильный ветер. Народу – ни одного человека. Понадеялся, что погода разгуляется. Припай весь в полыньях. Ходил, ходил. Пробовал и там и сям. Всё впустую. Ветер холодный. Разгул погоды не приходил. Ничего не поймал. Решил идти домой. От берега льдины отогнало. Пошёл вдоль припая в сторону небольшого мола. Пришлось прыгать через полыньи. «Взял» одну, вторую.  И где-то на третьей промахнулся и плюхнулся прямо в открытую воду. К счастью зацепился локтями за край льдины. Вылез с трудом. Весь мокрый. Побежал к молу. Раза два, ещё провалился, но уже только ногами. Вылез на мол. Весь мокрый. Побежал, чтоб не замёрзнуть. Точнее потрюхал к городу. Километра три. Домой идти не решился. К приятелю. Там одежду высушили. Меня в тёплую ванну. Отец Серёги принёс  рюмку коньяку. Кончилось всё благополучно. Но охоты ловить рыбу и солнышко не отбило.

     Такого рода эпизодов  я в своей жизни помню много. Даже, очень много. Но именно эпизодов. Какие-то небольшие кусочки, кадры длинной ленты. Они всегда чёткие и с множеством деталей.   А между ними пустота. Как будто ничего не происходило.
    Это были счастливые минуты детства, отрочества, юности и взросления. Оглядываясь в прошлое, вижу, что из таких мгновений и складывается наша жизнь. Если бы их не было, что бы мы помнили? Это что – любовь к событиям?
*
    Перечитав эти рассказы в своём досье раз, другой, Амур, решил снова посоветоваться с мамой.

   


























МНЕНИЕ АФРОДИТЫ
Совет да любовь.
Свадебное пожелание.

– Это, ты Амур? Господи, как ты напугал меня. Признаться, не ожидала так рано. Что-нибудь случилось?
– Да нет, мама, всё в порядке. Просто хотел посоветоваться.
– Ну, давай, выкладывай. Что тебя так взволновало?
Постараюсь помочь. Если смогу, конечно. Я хоть и богиня, но всё же, мои возможности не беспредельны. Честно говоря, ты заинтриговал меня. Ведь я, как ни говори, причастна к затее мониторинга.
– Мама, меня неожиданно занесло в простанство-время, с которым я ещё не сталкивался. Ты слышала что-нибудь про телевизоры, компьютеры, виртуальные миры? Это всё так необычно. Там нет живых людей, взаправдошних отношений. Очень похоже на реальность, но… – это скорее просто изображение человеческих мыслей, чувств, действий. Похоже на театр, но только похоже. Люди не живые, но говорят, двигаются, влюбляются, ссорятся. Рожают детей, умирают, страдают и радуются. Но всё это как понарошку. Настоящие же люди смотрят на всё это со стороны. В целом равнодушно. Редко кто сопереживает, плачет или смеётся. Сидят на диванах или в креслах, чего-нибудь жуют и пьют. Между собой разговаривают редко. Больше молчат. Устают и, по-моему, тупеют от такого обилия непонятного во многом зрелища. С усталой головой идут спать, чтобы поутру снова окунуться в шум  и грохот, скопище людей, домов и улиц. Друг к другу становятся равнодушными. Процветает одиночество. Людей много, а каждый будто сам по себе. Такая кипучая и пустая жизнь.
    Не хотел тебя беспокоить. Но, честно говоря, не очень понимаю, что мне дальше делать. Ведь человеки… В общем… Как бы это сказать?  Мы хотя и вечны с тобой, потому что боги, но появились-то мы на свет намного раньше, чем, те, кого я увидел. И где-то в этом «раньше» мы  застряли. Отстали что ли от них. В каком-то смысле они для нас «будетляне». Господи, где-то я это слово уже слышал!
    Афродита призадумалась над тем, что рассказал ей Амур. Внутри себя она уже начала чувствовать, что задала сыну, может быть, непосильную задачу.

– Думаю, сынок, пришла пора, тебе не только наблюдать жизнь как она есть, но и читать про неё. Ты, наверняка, сам уже заметил, что над нашей темой люди давно начали размышлять сами. Не зря ведь пострадал Прометей, да и Адам с Евой. Так что читай, входи постепенно в виртуальные миры человеков. В свою папку-досье помещай не просто свои впечатления, но целиком и тот материал, который прочтёшь.
– Да! И ещё. Попробуй посмотреть на тему шире. Продолжи, например, поиски отношений людей и животных. Там ведь тоже есть любовь. Наверняка, ты откроешь там много нового для себя.
    И Амур начал собирать написанное людьми про их жизнь, уже понимая, что любовь главнейшая составляющая этой жизни.
 
































БРАТЬЯ И СЕСТРЫ

К вам обращаюсь я, друзья мои!
И. Сталин.

    Ближе всего к человеку млекопитающие и, пожалуй, птицы. Человек вобрал от них многое. И мясо ест, как хищники, и растения любит как травоядные, и охотится и собирательством занимается для пропитания, и рыбу ловит. Мы так с ними похожи, что только диву можно даваться. И в социуме и в чувствах, и в инстинктах и многом-многом другом. Посмотрев же прекрасную книгу Виктора Дольника «Непослушное дитя биосферы», Амур просто опешил от изумления. Раньше он не задумывался о такой высокой степени общности всего сущего. Нельзя говорить о любви и пытаться в ней понять что-то, если упустить из виду наших меньших братье и сестёр. Он начал читать. И решил, что учёные трактаты тут будут неуместны и малопонятны. Правильнее обратиться к коротким жизненным зарисовкам. Права была мама. Она у меня также умна, как и красива. Повезло мне с ней.

ДИНКА
Кто любит искренне, в том безгранична вера!
Николай Ломан
Красивая и породистая, она появилась неожиданно и неизвестно откуда. Глаза умные. Пришла, как домой. Уверенно и смело взбежала на крыльцо и запрыгнула на стол, который стоял в торце нашей открытой веранды. Улеглась, и стала осматривать близлежащие окрестности и дали.
А места наши действительно прекрасны. Пологий склон, спускающийся к долине невидимой отсюда реки Белой. Луга и небольшие колки, затем лес и далее довольно крутой теряющийся вправо и влево борт речной долины с дымкой вечернего тумана. Ещё севернее – сплошной мощный лес, похожий на тайгу. Этакая заброшенная новгородчина – в лесных проплешинах, заросших высокой травой и мелким кустарником, где когда-то были раскиданы небольшие деревни.
Здесь жили люди, – играли на гармонях, пели песни, работали, любили, рожали детей.  Их простая жизнь являлась частью этих глухих мест. Она придавала им особый смысл и красоту. В лесах – прорва ягод и грибов. В реке – форель и хариус, которые ловятся и поныне. Чего-чего, а этого добра хватало всем. На берегах реки Белой когда-то обитали бобры и выдры, а осенью громадные клинья журавлей тревожили небо своим курлыканьем.
   Но вот куда-то пропали ягоды, поубавилось грибов. Не осталось и самих деревень. Заросли пахотные земли. Журавлиные стаи поредели, – не сравнить с прежними косяками, в которых птиц – не сосчитать, – разве что несколько особей. Теперь, пытаясь выстроить клин, они лишь намечают его.
Обезлюдили здешние места. Потомки бывших крестьян и колхозников переселились в города, пересели с телег на автомашины, вместо общения с природой погрузились в телевизионные мыльные оперы. Изменился и смысл их жизни. Разговоры всё больше о деньгах, деньгах и только о них.
    Динка, – так звали гостью, – этих тонкостей не знала. Быть может,  на нашей веранде она лучше воспринимала красоту мира. По крайней мере, здесь ей было хорошо. Как потом выяснилось, это была лайка чистых кровей, но забракованная из-за того, что панически боялась не только выстрелов, но и раскатов грома.
    Её подарили соседу, живущему неподалёку. Мы жили как на хуторе.  Всего  четыре дома, в которых хозяева, вроде нас, появлялись только летом. Не случайно нас и прозвали дачниками.
Каждое лето Динка прибегала к нам, и только с нашим отъездом возвращалась к своему хозяину. Он не обижался, но иногда ревновал. Как-то он пришёл к нам за водой (у нас работал насос от приспособленного под колодец родника, находящегося довольно далеко от домов), и она залаяла на него. Илькович, так звали мы соседа, оглянулся и с какой-то укоризной протяжно произнёс:
– Лай Динка, лай, чужой пришёл.
    Вообще-то Дина его любила. Раз мы пошли в дальний лес за черникой. Это было на горе, в большом лесу, похожем на тайгу, до которого часа два-три ходу. Динка увязалась за нами и кружила по лесу, как и положено лайке. Как позже выяснилось, Илькович пошёл по ягоды намного раньше, и был где-то неподалёку. Динка наткнулась на него, и от радости прыгнула ему на спину. Как он потом рассказывал, его чуть инфаркт не хватил.
    Динка отличалась каким-то особым умом. С ней можно было поговорить. Казалось, она хорошо понимала нас. Как-то моя жена Вера решила сходить по грибы. Динка упустила этот момент, – видимо, что-то её отвлекло, – она бегала по деревне и активно мышковала. Одна бегать в лес не решалась.
Заметив, что Веры нет, Динка села на покосе, неподалёку от двух больших берёз, между которыми были устроены качели, и где трава была сильно вытоптана. Села и, склонив голову набок, посмотрела на меня. Я и сказал ей:
– Ну, что, Динка, прозевала Веру? Она уж давно в лес ушла.
И показал направление. Динка посмотрела на меня и уверенно побежала туда, куда я махнул рукой. После ухода Веры прошло часа два или чуть больше. Как выяснилось, лайка отыскала её и сопровождала до самого дома.
    С Динкой в лесу было веселей и как-то спокойней. У нас ведь тут много медведей, лис, зайцев. Встречаются лоси, и даже матка оленя как-то подошла к самому дому. В общем, настоящая Берендеевка.
    Если, случалось, за ягодами ходили втроём или вчетвером, наша лайка всегда бегала от одного к другому, не позволяя слишком далеко расходиться, словно пасла нас, собирая в некий гурт.
    …Однажды она ощенилась под сеновалом, где когда-то располагался скотный двор. Я оборудовал там мастерскую: установил верстак, разложил инструменты, пилы, топоры. Там же хранились лопаты, косы, грабли и прочий огородный инвентарь. Пол был засыпан стружками и опилками. Вдоль стены сложены длинные доски на поперечных брёвнах. Под ними-то Динка и вырыла яму – своего рода логово, где приютилось семь щенят.
    Щенята, как им и положено, вначале были слепые и только пищали, а потом стали выползать наружу. В основном они были чернявые, как их мамаша, с небольшими белыми отметинами. Мой сын почему-то окрестил их пенсами. Наверное, в этом был какой-то смысл – мелочь пузатая. Во всяком случае, это словечко выскочило и как-то сразу приклеилось ко всему выводку.
    Позже Вера сделала для них лежбище из старого тёплого пледа, и перенесла их туда. Щенки подрастали и требовали от мамки всё больше молока. Её соски были изранены их мелкими зубками. Когда Динке становилось невмочь, она убегала. Они неуклюже ковыляли за ней и орали благим матом. Тогда мы начали их подкармливать. За день варили два-три тазика жидкой овсяной каши.
    Было смешно смотреть, как они едят. У каждого проявлялся свой характер. К примеру, двое (брат и сестричка) были удивительно похожи на Динку. Кончики хвостов и грудки белые. Белыми были и кончики лапок. Они были всегда веселы и дружны: вместе боролись, возились, гонялись друг за другом, лаяли друг на друга, и даже спали в обнимку.
    Среди этой шустрой компании выделялся своей неуклюжестью довольно крупный пёсик. Он был весьма апатичен, – сидя засыпал, и, не замечая того, писал под себя. Засыпая, падал. Глаза у него, как у всех щенят, были синие, но какие-то безучастные и пустые. Пёс казался ленивым и сонным. Что из него вышло – ума не приложу. Другой был удивительно труслив. Все уже бегали по траве, стремясь на солнышко, на волю. Этот же боялся света. Бывало, вынесешь его на лужок со словами:
– Ну, побегай, видишь – все твои братишки и сестрёнки уже гуляют!
Но не тут-то было: прижмётся к земле – и домой, в своё гнездышко.
    Особенно бросалась в глаза маленькая собачонка. Видимо, последыш. Мы назвали её Крыска-Лариска. Она имела короткие лапки и длинное, как у таксы, тело. При всей своей беззащитности она отличалась боевым характером. Когда выносили тазик с кашей, все кидались к нему. Ей же, бедной,  пробиться к еде было трудновато. Но затем она всё-таки пролезала к каше, бойко расталкивая своих собратьев и сестёр, и ела, сколько хотела. Насытившись, она выползала перемазанная кашей. Её обступали и облизывали до блеска. Она не сопротивлялась. Похоже, ей это даже нравилось.
    Когда щенят раздавали (летом в нашем районном центре по четвергам была многолюдная ярмарка), её забрали последней. Все жившие на хуторе очень переживали за неё. Но, похоже, наша Крыска-Лариска попала в хорошие руки. Её забрала улыбчивая девочка, которой собачонка чем-то приглянулась. Надеюсь, что им взаимно повезло.
    С кормёжкой щенячьей оравы порой возникали мелкие проблемы. Как я уже упоминал, Динка пряталась, но, следуя материнскому инстинкту,  всё же выходила на их голодные крики. Но из-за боли её терпения хватало ненадолго. И она убегала на нашу веранду, которая была довольно высокой.
    Щенки семенили за ней и буквально штурмовали лестницу. Карабкались по ней, как могли. Возникала давка. Кто-то из них периодически срывался вниз и снова лез вверх к матери. Крик стоял невообразимый. Всё это напоминало штурм стен крепости турецкими янычарами, который нам показывали в детстве в кино.     Никто из них не достигал цели. Лестница была крутой. Иногда эти штурмы происходили ночью, и тогда Верочка не выдерживала, бросалась варить кашу, остужала её, и выносила очередной тазик. В общем, щенки доставляли нам уйму хлопот, но одновременно радовали нас и забавляли.
    Позже, когда их раздали, стало как-то грустно. При устройстве щенят к новым хозяевам Динка присутствовала, но особой озабоченности не проявляла. Возможно, она не понимала происходящего. Большинство щенков уносили на руках, а Крыску-Лариску девочка забрала вместе с коробкой. Один из щенков сам побежал за своим новым хозяином, который лишь сказал:
– Ну, что ж, ты, пошли!..
    Старый плед я сложил и убрал на сеновал. Казалось бы, щенячья эпопея закончилась, но осталась Динка. На следующее утро я обнаружил плед не на сеновале, а внизу на полу в мастерской. Я не понял почему, снова свернул его и повесил под крышу на тонкую поперечную балку, соединяющую два ската крыши сеновала. На следующий день плед вновь оказался на том же самом месте. Тогда я понял – Динка искала щенят. Плед сохранял их запах, и она стаскивала его. Он её травмировал, вызывал тоску, и она тихонько скулила. Иногда, мне казалось, даже плакала. Но щенят не было. И пришлось мне щенячий плед спрятать от Динки подальше.
    …Как-то я возвращался поездом из Окуловки в Санкт-Петербург. Рядом со мной за столиком сидела молодая женщина. Всю дорогу мы проговорили. Вспомнил я и эту историю, по поводу которой она заметила:
– У вас в доме ощенилась чужая собака? Так это же здорово и необычно. Значит, она вам полностью доверяла.
    Вот оно как. А мы ведь с Верой даже и не подумали об этом. Спасибо Динке.
*
Прочитав эту историю, Амур подумал:
– А ведь Динка не просто доверяла этим людям, она их и любила. Не исключено, что зимой в городской петербургской квартире они даже снились ей, и она во сне улыбалась и ждала лета, чтобы снова их увидеть.

КАСАТКИ

В некоторых местах считают, что гнездо
ласточки оберегает дом от пожара.
Славянская мифология.
  Купите небольшую избу в какой-нибудь богом забытой деревеньке, и весной вы почувствуете всё очарование известного четверостишия А. Плещеева:
– Травка зеленеет,
Солнышко блестит,
                Ласточка с весною
 В сени к нам летит.

Ласточки прилетят к вам, обязательно прилетят и поселятся в вашем доме, может быть и в сенях. Только не закрывайте их. Так поступают многие жители деревень. Ласточки почувствуют, что в доме люди. В брошенной избе они не селятся. Это касатки. Они не будут вас бояться. Только не гоняйте их по глупости, не пугайте.
     Наши касатки появились первой же весной и свили себе гнездо между полоской коры, свисавшей от верхнего бревна стропил сеновала, и самим бревном. Залетать и улетать им приходилось довольно сложно. Сеновал представлял собою сруб, смыкавшийся с  избой. Дверь в него была боковая. Они влетали прямо в дверь или верхнюю довольно широкую щель над нею с громадной скоростью на пикировании, и у внутренней стенки сеновала резко почти под прямым углом разворачивались к гнезду.
Такой пилотаж не смущал их. Большая сложность виража представлялась только нам, людям. А для них это было просто. Гоняясь за мошками и комарами, они набивали ими полный рот, чтобы принести корм птенцам. При этом им приходилось выделывать сложные пируэты. В общем, они выбрали это место и вывели птенцов. Для них началась активная жизнь, вся в заботах и переживаниях.
     Мы не уставали любоваться ими. Касатки летали над полем и деревьями, а потом как бы вдруг входили в пологое пике и с невероятной точностью попадали в открытую дверь, ведущую на сеновал. Причём всегда делали это по очереди. Одна вылетает, другая влетает. Смотреть на них можно было бесконечно. Нам даже казалось, что они красуются перед нами своей ловкостью и удалью. Как будто им доставляло удовольствие, что мы смотрим на них и восхищаемся. Между ними и нами возникала какая-то невидимая связь, какое-то понимание друг друга. Это было здорово.
     Птенцы подросли. Вначале они допархивали до жёрдочки внутри сеней. Рассаживались на ней и молча сидели, прижавшись друг к другу. Иногда мы тихонько подходили  к этому «насесту», и тогда могли разглядывать их. Хотелось погладить эти прекрасные создания, но мы не решались, боясь спугнуть это чудо. Потом они стали вылетать на волю. Даже садились на бельевую веревку, смешно и неуклюже раскачиваясь на ней.  Позже мы видели их уже на электрических проводах. Здесь собиралось довольно много таких молодых ласточек со своими родителями.
    Любопытно было наблюдать, как взрослые учили своих детей летать – ставили, как говорят, на крыло. Взрослые показывали им как надо всё делать. Дети смотрели. И потом повторяли урок. Вначале ласточки делали маленькие круги, почти тут же садясь обратно на провода. Потом круги увеличивались. И, наконец, они начали летать, как и взрослые. И вот их не стало. Они улетели до следующей весны. Гнездо опустело.
     Новой весной мы уже ждали их. И сколько было радости, когда пара касаток вновь заняла старое гнездо. Всё стало повторяться. И это было прекрасно. Мы ждали – они прилетали, и вновь наш дом  и небо вокруг него наполнялись движением и жизнью. К концу лета они улетали. Мы уже не так грустили как первый раз. Мы были уверены, что они вернутся. Так повторялось несколько лет. Они стали частью нашей деревенской жизни.
        Но вот через несколько лет у нас появились два молодых кота. Зимой, под новый год в городе нам кто-то подбросил их, как праздничный подарок.  Около почтового ящика на первом этаже я, проверяя почту, обнаружил закрытую чистую небольшую коробку и подумал, что она пригодится в доме, особенно в деревне. Принёс её в квартиру, открыл и ….О, Боже!... в ней оказалось два крохотных совершенно рыжих существа. Это были махонькие котята. Они крепко спали. Когда мы их вынули, оказалось, что они уже не слепые, могут бегать, резвиться и, самое главное, способны есть молочко и вообще принимать пищу из блюдечка.
    Это были очень красивые создания. Один был коренастым и светлого оттенка. Мы назвали его Васькой. Второй напоминал тигра. Тёмно-рыжий с плотными рыжими же полосками, длинноногий и статный красавец. Ему подошло имя Гришка.
     За зиму Васька и Гришка подросли, и мы взяли их в нашу Берендеевку. Вначале они просто ошалели от воздуха, зелени и полной свободы. Прыгали за бабочками, гонялись за кем-то в траве, пугались больших лягушек, шарахались от незнакомых звуков, обнюхивали весь дом, бродили в мастерской, дровянике, сеновале. В избу практически не заходили.
 Стали дичать и вести себя самостоятельно. Потом они начали проявлять интерес к нашим касаткам. Залезали на верхнее бревно внутреннего сруба сеновала и норовили лапами сбить ласточку, летевшую к гнезду на крутом повороте. Конечно, ласточки оставались неуязвимыми. Их ловкость и скорость намного превосходили агрессивную реакцию котов. Но всё же коты пугали их и вызывали беспокойство своим присутствием и подкарауливанием на бревне, тем более, что ласточкам приходилось очень близко пролетать около них. Я думаю, в основном касатки боялись не за себя, а за своих птенчиков. Конечно, мы котов гоняли, но это мало помогало. Они приходили на свои позиции вновь и вновь и караулили, караулили и ждали момента удачи для себя.
    И вот, когда такие игры касаткам надоели, они пошли в атаку. Как-то к вечеру наши Васька и Гришка вышли охотиться на лужайку напротив открытой двери на сеновал. Надо сказать, что это было прелюбопытнейшее зрелище. Они вытягивались на лапах в столбик и вертели головой, вслушиваясь в звуки у земли. Потом вдруг прыгали на всех четырёх лапах в невидимую цель. Мы всё это наблюдали с нашей высокой веранды, замирая вместе с котами. Но я ни разу не заметил, чтобы коты кого-то поймали. Они были ещё очень молодыми и неопытными охотниками. Но когда Васька и Гришка делали ловчую стойку, прижимаясь всем телом к траве, для них ничего не существовало кроме шорохов.
     И вот в такой момент одна из ласточек на низком пике стремительно вылетела из открытых в сеновал дверей, с колоссальной скоростью пронеслась над Гришкиным ухом, чуть задев его, и громко пискнула. Гришка от неожиданности и ужаса  в страхе прижался к земле, забыв про всякую охоту. Он ещё  не успел придти в себя, как вторая касатка проделала с ним такой же трюк. Коты в панике бросились бежать. Мы от души хохотали. Поделом вам разбойники! Не приставайте к нашим ласточкам!
      Не знаю, сколько это состязание в ловкости могло бы продолжаться, но на беду ласточек случилось несчастье. Лето было очень жарки и сухим. Оторвалась полоска коры, к которой было прилеплено гнездо. Вместе с птенцами оно упало на сено.
    Касатки раскричались истошным писком и бешено летали  под крышей сеновала. В сене орали птенцы. Мы услышали этот переполох и бросились выяснять, что произошло. Но было во многом уже поздно. Нашли мы только двух птенчиков и куски гнезда.  Пришлось взять детскую полиэтиленовую корзиночку и прикрепить её на гвозде под  верхним бревном крыши, где когда-то находился домик наших касаток. Немного наклонив корзиночку, положили туда остатки гнезда и выживших двух птенчиков. Ушли в сени наблюдать. Птенцы от голода и страха истошно кричали. Касатки немного успокоились и стали подлетать к  корзиночке, в которой сидели теперь только два их птенчика. Вначале ласточки очень боялись. Корзинка их пугала. Но птенцы неистово пищали, чувствуя приближение родителей. Сердечко матери не выдержало и она первая села на краешек нового и необычного для неё дома. Всё стало хорошо и мы, успокоившись, пошли в избу.
     Пришло время, и птенчики подросли. Они покинули своё новое гнездо и подолгу сидели на жёрдочке у лесенки в сеновал. Мы, как и раньше, могли их внимательно рассматривать, подходя вплотную. Они были очень крупными, особенно выделялся один птенец. Мы назвали его Толстая Ласточка. Он намного превосходил размерами своих родителей. Конечно, родители кормили птенцов, как говорят, на убой. Ведь вначале птенцов было пять. Этих двух и кормили как пятерых. Далее всё прошло, как и прежде. Потомство ставили на крыло и к концу лета они улетели.
     На следующий год мы не знали, поселятся ли у нас ласточки. К нашей радости они прилетели снова. И это была наша Толстая ласточка. Именно она поселилась в старой корзинке. Это было здорово. Значит, она помнила свой дом, также как мы помнили её. Всё стало повторяться. Но через два года это закончилось, несмотря на то, что не было уже наших котов. Они пропали где-то  в лесу.
     Новые поколения касаток уже не захотели у нас селиться, хотя кто-то прилетал и осматривал гнездо. Это была одна касатка. Она  звала подругу, показывала её возможную обитель, может быть, что-то и рассказывала ей. Но не убедила. И семья не состоялась.
    Потом несколько лет никого не было. Наконец, последним летом, когда мы очистили сеновал от сена, сняли стекло на окошке, совсем сменив «интерьер», ласточки появились вновь. Скорей всего это были уже другие касатки. Они свили свое, новое гнездо. Сеновал снова стал их домом. Все стало повторяться.

ОНИ СКАЗАЛИ «ПРИВЕТ»

Птичка божия…
А.Пушкин

  В этот год ласточки снова свили у нас гнездо и высидели четырёх птенчиков. Вначале мне показалось, что их только двое. Каждый день выйду к сеновалу и посмотрю. Тихо, этак ненавязчиво. Вначале взрослые шарахались от меня. Постепенно поняли, что я не опасен. И стали даже при мне кормить малышей. Те тоже попервости сжимались в гнезде и затихали. Но и они свыклись с моими приходами.
    Двое птенцов, которые сразу на глазах были, росли как на дрожжах. Но мать-то знала, что их у неё четверо. Залетит сбоку и суёт мошек кому-то мне неведомому. И не зря. Выглянули ещё двое. Вначале только третий. Позже увидел, что и четвёртый головку вытягивает. Да такой маленький. Думал, что не выживет. Задавили его старшие совсем. Сидят прямо на нём. Не церемонятся.
    Вспомнил случаи у людей. Уставшая донельзя мамаша, во сне задавливала дитя своим телом. Даже выражение такое было: заспала ребёночка.
    Но ласточка-мать своё дело знала. Выкормили с отцом и этого «дохлятика».
   Вот и пёрышки появились. Вот и грудки белые стали. Уже на ласточек начали походить. Но, по-прежнему, двое так силищей и пышут, другая пара, прямо сказать, не богатыри.
    Незаметно подкрался час икс. Заглянул. Двое крупных птенцов уже на краешке гнезда сидят. Крылышки чистят. Вытягивают их, как потягушки-нарстушки делают. Только что не зевают со сна. Слабеньким в гнезде просторно стало. Мамаша сидит на перекладинке, напротив. Хвостом к ним. Не отвлекает, но видно, спиной чувствует чадушек своих. На другой день один птенец перескочил уже на провод, что аккурат гнездо держит снизу. Но всё ещё рядом с гнездом. К вечеру и второй за ним перебрался. Прошел день. И вот все четверо на деревянной перекладинке. Но какая чёткая иерархия. Птенцы разделились на две пары. Головами в разные стороны, как чужие сидят. Полное неприятие. Вы там, а мы тут. Видимо, они очень разные, хотя из одного гнезда. Вот так. А мы думаем, что такое бывает только у людей.
    Ещё через два дня глянул, а гнездо пустое. Покинули его дети. Тесно там стало. На волюшку потянуло.
    На следующий день одна ласточка влетела на крыльцо, где я сидел на лавочке. Чирикнула чуть не в лицо мне и мимо в небо виражом над травой и цветами.
    Неожиданно четыре бывших птенчика сели прямо передо мной на перила крыльца. Смотрят и «заговорили»:
• Чвик. Чвик.
Я понял это как – привет, привет.
• Чвик, чвик. Чви..ик – это мы. Мы тебя знаем.
• Чвик, чивик – а ты нас узнаёшь?
• Чви..чви..чвик. Чивик, чивик – мы уже большие. Мы уже летать умеем. Смотри…
Вспорхнули разом. Только их и видели. Потом на провода между столбами уселись. Снова  парами. Плечами крыльев прижимаются друг к другу. Одна пара от другой сидят отдельно, подальше. Видно надоело слабым угнетение в гнезде. Толстые и большие всегда сидели на них, так, что малых и не видно было.  Мать подлетает (думаю, к младшеньким), нет, нет да покормит. Наверное, чем-нибудь вкусненьким. Пара, которая из слабеньких, вечером появилась у гнезда. Одна птаха рядом на проводе прилепилась, другая прямо в гнёздышко уселась. Пищат, мать зовут. Теперь уж им недолго иждивенничать. На крыло встали. Скоро родители будут не нужны.
    Знают они меня. Это так здорово. Радостно на душе стало. Наверное, они нас различают, а мы…? Э…эх мы!
    Лёг спать. Вспомнил своих ласточек и поймал себя на том, что, засыпая, улыбаюсь.
    Через несколько дней увидел их на перекладине под крышей сеновала. Сидят как четвёрка мушкетёров плечом к плечу. Один за всех и все за одного.
    В скором времени они покинут нашу Берендеевку. А пока перед самым закатом занимают свои места на сеновале. Четверо. Пятая – матушка. Опекает ещё их. Утром пролетают мимо меня и обязательно пискнут – привет. Днём их уже не видно. Наверное, где-то кучкуются для предстоящего перелёта. Буду надеяться на встречу следующим летом.
*
– Какая добрая связь между птицей и человеком. В данной истории она персональна. И те и другие знают и узнают друг друга. Наверное, это эффект взаимодействия и память их биополей. – Так подумал Амур.
 
ЛАРИСКА
Разве ты любишь крыс?
Он вытаращил на меня глаза от удивления.
– Конечно, очень люблю.
– Наверное, белых?
– Ну да, белых. Их все дети любят.
А. Павлов.
 Как-то в полупустом вагоне метро моё внимание привлекла девочка, сидящая напротив и держащая на коленях клетку с белой крысой, видимо купленной в зоомагазине. Меня всегда удивляла любовь некоторых людей к этим животным. И я стал наблюдать за девочкой.  Она никого вокруг не замечала и была поглощена своим альбиносом. Крыса не проявляла никакого беспокойства. Между ними чувствовалась какая-то внутренняя привязанность. Девочка просовывала палец руки в клетку, крыса тянулась к ней, приподнималась на лапки, и тыкалась носом в протянутую руку. Девочка пальцем гладила её по мордочке. Обеим эти ласки доставляли удовольствие. Девочка улыбалась, и крыска, как мне казалось, – тоже млела от счастья общения.
     Приятно было смотреть, как два совершенно разных живых существа тянулись друг к другу. Ни у девочки, ни у крыски никакого страха, никакой опасливости. Девочка не боялась, что крыса может укусить её, и крыса знала, что её не обидят. Приязнь и ласковое отношение объединяло их. Вначале я думал, что к этому способны только дети. Но позже понял, что такое неразличение и приязнь свойственны и взрослым, иногда с виду даже грубоватым людям.
*
     Однажды я возвращался на электричке в город. В вагоне пассажиров было немного. Все сидели, кто-то смотрел в окно, кто-то дремал, а некоторые разговаривали с соседями. В основном говорили о дачных проблемах: грибах, ягодах, засолке огурцов, огородах, удобрениях и красотах деревенского быта и, конечно, о непролазных российских дорогах, погоде и вообще о деревенской жизни.
     В компании напротив меня вдруг начали говорить о мышах и крысах, которые есть почти везде и портят овощи в огородах и домах, о том, как эти грызуны создают проблемы в спокойной деревенской жизни. Кто-то рассказал о своих методах борьбы с ними, о том, что он вообще слышал по этому поводу. Другой, – вспоминал смешные и просто курьёзные случаи, связанные с грызунами. Говорили и о мышковании собак, лисиц, волков, о том у кого какая кошка или кот, кто из них ловко управляется с мышами и крысами, а которые почему-то не ловят  их. В общем, тема оказалась неисчерпаемой. Но в целом это были негативные воспоминания.
     Мне особенно запомнился рассказ одного мужчины лет около сорока. Видно было, что в жизни он много повидал и к житейским проблемам уже относился философски и спокойно.
– Когда я служил в армии, – начал он свой рассказ, – мне пришлось заведовать армейским складом, и я часто ночевал в коптёрке. Зимой я включал на ночь электрический обогреватель, который, конечно, не обеспечивал теплом всё помещение, но около моей койки создавал довольно нагретую атмосферу и определённый комфорт. Обогреватель представлял собой кусок асбестово-цементной трубы, обёрнутый спиралью. Спираль, как в электрической плитке, раскалялась докрасна и не только обогревала мой уголок, но и «разгоняла» ночную темноту. Однажды, когда было особенно морозно на улице, я проснулся. Возникло ощущение, что мне что-то мешает. Сон мой совсем прошёл, когда я увидел, что вокруг обогревателя кружком лежали большие крысы. Они спали. Им было тепло и, видимо, довольно уютно. Они совершенно не боялись меня, и я не стал их пугать и гнать. Их кружок выглядел вполне мирным и каким-то домашним. Но больше всего я удивился, когда почувствовал, что две крысы устроились у меня на голове, в моей шевелюре, тогда довольно кудрявой. Наверное, им не хватило места у обогревателя. Вначале я  так опешил, что чуть не  запаниковал, но скоро успокоился. Они лежали тихо и мирно, не собирались никуда бежать или нападать на меня. Видимо, они воспринимали мою голову, как удобную для себя постель. При моих движениях они только ухватились ещё крепче за мои волосы.  И всё.
   На этом эпизоде слушатели ахнули, и раздалось несколько женских голосов:
– Господи, страсть-то какая!
– Я бы, наверное,  умерла от испуга!
Какая-то старушка начала креститься.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй!– шептала одна.
Все слушатели были в каком-то шоке. Рассказчик почувствовал это и замолчал. А потом произнёс:
– А что? Что тут такого, им же было холодно.
Вот и всё. Хотя, думаю, этот старослужащий по жизни симпатии к крысам не испытывал. Наверное, как и другие, пытался избавиться от них: ставил крысоловки, подкидывал отраву и пробовал против них другие народные средства. Но вот тут пожалел их, как говорят, вошёл в их положение. Удивительное существо человек.
*     Как-то, кажется в восьмидесятых годах, мне с приятелем посчастливилось побывать в Пинежском заповеднике. Это Архангельская губерния. Изумительной красоты места. Пригласили нас посетить ледяную пещеру. Удивительное природное образование. Там всегда холодно и на стенках, особенно у входа, образовались скопления крупных кристаллов льда. Эти были тонкие пластины, хорошо огранённые и прозрачные. Глубже на дне пещеры очень мелкое озерцо. Вода в нём неподвижна и совершенно прозрачна. Её слой невидим. Пока не ступишь в него, кажется, что никакой воды нет.
А когда мы стали рассматривать кристаллы льда на стенках и присели около них, заметили, что пластинки начали быстро подтаивать, видимо, от нашего дыхания и теплоты тел. Мы поняли, что надо скорее уходить, чтобы эту природную красоту не разрушить. Это была действительно заповедная зона, в которой присутствие человека не просто нежелательно, но губительно для такого хрупкого оазиса мягкого холода. Мы постарались побыстрее покинуть этот волшебный мир. Он оказался не для человека.
     Вечером нас устроили на ночлег. Маленький заброшенный домик, на территории бывшей воинской части. Рядом несла свои воды река Пинега. От речной струи веяло холодом, силой и мощью. Чувствовалось, что воды в ней очень много, и глубина большая. Мы постояли на берегу, полюбовались рекой, осмотрели огромные глыбы белых ангидритовых пород, превращённых водой в ажурные, ноздреватые сооружения с вкраплениями в виде каменных цветков серого гипса. Поохали, что нельзя их взять с собой и подарить музею Горного института, отбили себе для памяти несколько кусков и пошли на ночёвку.
     Дом стоял на таких же ноздреватых ангидритах, без фундамента и подпола. Внутри всё было запущено. Несколько голых железных кроватей, дощатый стол. Света не было. Наши хозяева извинились. Но ни у них, ни у нас других вариантов не было. Стало темнеть, мы зажгли свечу и организовали незатейливый ужин с разговорами и горячим чаем, приготовленным на дровяной плите. И вот в самый разгар наших посиделок, в углу комнаты, где были навалены обрывки старых обоев, раздался довольно сильный шорох, заставивший нас посмотреть на его природу. Мы увидели большущую крысу, которая внимательно нас разглядывала из-под вороха бумаг. Все замерли и прекратили разговоры. Было такое впечатление, что пришла хозяйка,  и молча спрашивала, кто мы такие, что мы делаем в её доме и надолго ли мы здесь.
     Среди наших добрых хозяев был сотрудник заповедника, зоолог. Он посмотрел на крысу и как старой знакомой спокойно сказал ей:
– Лариска, как тебе не стыдно, ну зачем ты пришла. Видишь, у нас гости. Еду я тебе уже дал, мисочка твоя на месте. Нечего попрошайничать. Это нехорошо. Что наши гости о тебе подумают. Уходи, не позорь нас.
     И самое удивительное, что Лариска ушла, и мы её больше не видели. Я тогда понял, что Саша, так звали нашего хозяина, был настоящий зоолог. Не думаю, чтобы он любил крыс, но он уважительно относился ко всем живым тварям и понимал, что они для чего-то на Земле нужны, так же, как и мы. Они образуют свою экологическую нишу и живут так, как живут. Не нам их судить. Так устроен мир.
*
– Вот это история! И предполагать не мог, что такое может быть. – Удивился Амур. Всё таки чудные существа эти люди.

КРОВОПИЙЦЫ
Вдруг, откуда не возьмись,
Маленький комарик…
К. Чуковский
      
    Кровососущих насекомых в мире несметно. Где-то больше, где-то поменьше, но есть они везде. В наших лесах это комары, ближе к осени мошка. Бывают годы особенно на  них «богатые». Местный народ к ним привыкает как  приложению жизни. В период летней практики студентов на учебном полигона Даймище комаров всегда много. Помню, я «осваивал» с группой студентов ручное бурение. Создавали скважины для опытно-фильтрационных работ. Проходка и оборудование куста занимали несколько дней. Все мучились от нашествия комаров. Отмахивались, били кровососов на себе, расчёсывали покусанные места. Жгло как крапивой. Руки, шеи, лица были в волдырях. Все становились нервными, раздражительными. Спасала река, в воды которой можно было окунуться и снять зуд. Но один студент спокойно работал, оголившись до пояса, как будто никаких комаров не существовало.
    Удивительное дело. Оказалось он родом из Полесья, которое славится болотами и комарами. Стойкий природный иммунитет он унаследовал от своих предков и закрепил его в детстве.
    Организм большинства людей постепенно адаптируется к комарам. Ещё в Якутии я обратил на это внимание. Поначалу, комары воспринимаются как бич божий. Через неделю-другую  на них перестаёшь обращать внимание. Только слегка отмахиваешься. Помню, Неелов учил меня:
– Саша, старайся их не убивать, особенно когда комар напьётся твоей крови. Они на кровь ещё пуще кидаются. Ничего страшного. Просто ты свеженький. Скоро привыкнешь.
    Он оказался прав. Уже в Ленинграде, работая со своей пикетажной книжкой, на каждой страничке обнаруживал по несколько засушенных комаров. Видно, их было много. Этого моя память не сохранила. А вот один случай с мошкой запомнил на всю жизнь. Это «кусачее» каким-то образом заскочило мне в ухо. Она искала выход. В ухе ворочалась и трепыхалась. Я ощущал это как разламывающую головную боль половины черепа. Хоть вой. Ковырять чем-то в ухе я не решался. Пошёл в реку и пытался залить эту тварь водой. Ничего не вышло. И, наконец, меня осенило. От этих насекомых очень страдали олени. Для них делались специальные дымокуры.     Пустые консервные банки набивались мхом, который поджигался. Он тлел, производя много дыма. Олени жались к ним. Я подсел к такому дымокуру, направив на него пострадавшее ухо. И о чудо! Мой агрессор погиб. Cчастливый исход.
    Но  мне пришлось быть свидетелем довольно тяжёлых случаев комариных атак. Междуречье Мезени и Печоры. Ждём вертолёт. Сельский аэродром. Жара. Оводы. Тучами бросаются на нас. Один из сотрудников взял в экспедицию свою собаку – молодого эрдельтерьера. Городской пёс –никогда не видел ни комаров, ни мошки, ни оводов. От их жужжания и укусов он совершенно ошалел. Начал вертеться, пытался их ловить пастью. Клацал зубами. Ничего не помогало. Стал лаять. Жалко было на него смотреть. Хозяин чуть не плакал. Обезумев от боли и безысходности, пёс бросился в лес. Вскоре появился и наш вертолёт. Быстро загрузили вещи и оборудование. Можем лететь. Но… собаки нет. Такие истории здесь не предусмотрены. Время  – деньги. И не малые. Пилоты ругаются. Хозяин в истерике. Бегает, зовёт своего любимца. Заламывает руки, проклинает себя, что взял его в экспедицию. Ситуация накаляется. И…, о счастье, Эрли возвращается. Его тут же запихивают в вертолёт, и мы летим.
    Вертолёт пришёл за нами к концу дня, и мы были на месте только к вечеру. Правда, в этом районе летом всегда светло – почти полярный день. Но все устали, время для нас ночного сна. Вертолёт всегда спешит. Двигатель не глушится. Шасси чуть касаются болота. Быстро, быстро разгрузились, и вертолёт тут же ушёл. А усталость и комары остались. В такие условия студенты попали  впервые. Не знают, что делать. Ждут команды. Разделились. Одни перетаскивают груз в ближайший лесок. Другие помогают разбивать лагерь. На первых порах ограничились одной большой палаткой – будущей химической лабораторией. Расставили там раскладушки со спальными мешками. Сделали чай. Поужинали на скорую руку. В хлопотах даже хозяин забыл про своего пса. А Эрли совершенно сник. Сразу стал спасаться в палатке. Залез почему-то на мой мешок и нафурил там будте-нате. Я от такого озверел прямо. Рядом стояла раскладушка хозяина. Так нет, он выбрал именно мою. Чем я ему «насолил»? А может это был случайный выбор. Все смеялись и сочувствовали, а мне было не до смеха. Я на него заорал, стал грозить, что найду какую-нибудь палку и быстро отучу его от таких «фокусов». Тут на него и хозяин обратил внимание. Забегал по лагерю и истерично кричал:
– Дайте, дайте мне ружьё. Я застрелю его. Не могу смотреть, как он мучается. Эрли, несчастный ты пой пёсик. За что тебе такие муки? Это я, твой хозяин, виноват. Зачем я привёз тебя сюда? Это я обрёк тебя на такие испытания.
    Он почти плакал. Наконец, все угомонились. Наступил общий «отрубон». Утром при полном аврале лагерь бы доведён до нормы. Нам с Володей была выделена длинная большая палатка, рассчитанная на две койки, некоторое оборудование и большие упаковочные коробки. В одной из них мы сделали место для Эрли. Он сразу занял его, и мы накрыли коробку лёгким брезентом. Наконец, пёс спокойно заснул. Мы занимались своей работой. Полог палатки закрывался от комаров. Внутри перед сном скопления комаров опрыскивали дезодорантом.
    Проходит день, другой. Эрли носа не высовывает. Ни ест, ни пьёт. Приоткроем брезент. Он только жалобно посмотрит и снова закрывает глаза. К концу третьего дня медленно вылез из коробки. Естество взяло своё. Подошёл к выходу. Высунул морду наружу. А там по-прежнему жужжат тучи комаров. Он попятился и снова в свою коробку. Вселенская тоска была написана на его морде. Такой тусклый и безнадёжный взгляд. В конце концов, ему всё же пришлось из палатки выйти. Постепенно стресс прошёл. Больше Володя его в тайгу не брал.
     Спустя некоторое время стала к нам забегать небольшая собачонка от буровиков, работавших неподалёку. С нашей кухни ей обычно перепадало что-нибудь вкусненькое. Да и студенты подкармливали. Для неё комары будто не существовали. Местных кровей и другого воспитания. Резкий контраст со столичным здоровенным эрделем. Тому было здесь плохо, а собачонка буровиков, наверное, считала себя счастливой.
    Одна из студенток, практикующая у нас по гидрохимии, оказалась почти в таком же положении как Эрли. После первой же ночёвки комариные укусы вызвали у неё тяжёлую аллергию. Лицо опухло до неузнаваемости. Видны были  только глазки-щёлочки. Чувствовала себя прескверно. Предложили ей вернуться в Ленинград. Она категорически отказалась. Постепенно всё прошло, и она успешно проработала до конца полевого сезона.  Её организм и психика справились с тяжелейшим для них стрессом. Она чувствовала себя счастливой. Она победила.

КАЗИМИР И МУСЕНБЕКОВА
Живут  как кошка с собакой.
  В нашу дачную Берендеевку его привезли в полущенячьем возрасте. Cоседка говорила, что купила Кузю (так она назвала его) за недорого где-то у Метро. Это был некрупный кобель, длинноногий, гладкошерстный, гнедого оттенка в чёрную полоску. Какой-то непонятный полукровок. Морда – удлинённая с очень живыми немного раскосыми глазами. Уши торчком, большие как локаторы. Живости он был необыкновенной. Подвижный, как ртуть. Требовал непрестанного внимания и игры. Для всех наших огородников был как чума. Бегал по грядкам, всё на них «перепахивал», иногда, заигрывая, выдергивал зубами цветы, молодые побеги. Все гоняли его. Кричали, ругали, замахивались хворостинами. Но догнать или ударить его было невозможно. Он был незлобивый, все воспринимал как забаву. Отличался ужасным любопытством. Бегал по всей нашей деревне. Всех знал. Когда проходили мимо их дом, он непременно выскакивал и в радости прыгал. Упаси боже, было его погладить. От переполнявшего его счастья он хватал за руки зубами, крепкими как камень. Меры не чувствовал и делал болезненные прихваты, хотя никогда даже легонько не кусал. Пытался лизнуть в лицо. Весь от счастья сиял. Почему-то все считали его глупым. Казалось, никаких слов он не понимал.
     Если я шёл на рыбалку, он обязательно увязывался следом. Сразу лез в воду, шлепал у берега лапами, прыгал, отряхивался, окатывая меня дождем воды. Вначале я пытался прогонять его. Он сердился, начинал, приседая на передние лапы и крутя хвостом, лаять. В общем, ни о какой рыбалке не могло быть и речи. Отвязаться от него было невозможно.
     Как-то с Вадимом Андреевичем, моим соседом, я пошел за молоком в деревню за рекой. Рая, у которой мы покупали молоко, простоквашу, творог, иногда сметану, была доброй женщиной. К ней всегда тянулись бездомные и покалеченные собаки и кошки. Когда я пришел к ней в дом впервые, в сенях  встретил меня огромный лохматый пес. Она не знала, откуда он появился. У него не было одного глаза. У Раи  он кормился. На меня он не залаял и не зарычал, отнесся спокойно и приветливо. Он привел в её дом ещё одну калеку – небольшую собачку с переломанной лапой. Рая и её кормила. В доме было несколько кошек. Она не интересовалась, откуда они появились, были ли у них какие-то хозяева. Но она всегда наливала им парного молочка, никогда не гнала их. У них были свои мисочки.
     И вот в такой дом пришли мы с нашим Кузей. Было немного странно, но к собакам-калекам он не приставал и вёл себя вполне прилично. Ко всякому же забору в деревне Кузя лез и с интересом смотрел в щели. В некоторых дворах были свои собаки. Они заливались истошным лаем. Кузя в ответ не лаял. Просто заглядывал во дворы. В конце деревни, около каких-то общественных построек на цепи сидела огромная овчарка. При нашем появлении она начала бешено лаять и рваться с цепи. Шерсть на ней встала дыбом. Было понятно, что, если, не дай бог, такая зверина с цепи сорвется, то всем нам мало не покажется. Но Кузя, видимо, этого не понимал. А может быть, он понимал всё лучше нас и был уверен, что такого не может произойти. Во всяком случае, он вбежал в этот двор, благо ворота были открыты, и с большим интересом начал приближаться к рвущейся с цепи звероподобной овчарке.
От такой наглости та прямо взорвалась и стала вставать на дыбы, вертеться, пытаясь освободиться и получить волю для расправы над нашим Кузей. На нас она уже не обращала внимания. А Кузя подходил все ближе и ближе. Попытки отозвать его были безуспешными. Он будто не слышал наших голосов.
– Кузя! Кузя! – кричали мы в рознь и хором. – Фу! Фу! Перестань, пошли домой! Смотри, разорвёт она тебя. Дурачок, как ты не понимаешь, пошли домой.
Все было впустую. И вдруг мой сосед, с которым мы пришли, сказал спокойным, укоризненным и каким-то торжественным  тоном:
– Казимир! Как тебе не стыдно. Как ты ведешь себя? Ты же в чужой деревне. Что подумают о тебе, Казимир?
И о чудо! Наш Кузя успокоился, присмирел, и мы двинулись восвояси. Отошли от злосчастной овчарки, и она успокоилась.
     По дороге вспомнили, что каждой твари имя даётся не людьми, а Богом и оно обязывает.  Кузя, Кузька – это кличка. С кличкой связано одно поведение, с именем – другое.
     Как-то Кузя, сопровождая своего хозяина, забежал в наш огород. А в то время «хозяйкой» в нём была кошка Вадима Андреевича. Это была её территория. Наши участки находились рядом, и между ними никакого забора не существовало. Вадим Андреевич любил величать свою любимицу Мусенбекова. В простонародье она звалась Муська, Мусенька,  Это было удивительно красивое, очень пластичное и крупное создание, к тому же очень ловкое и отважное. Она любила ходить по тоненьким жердочкам, соединяющим столбики нашей внешней ограды. Шла как по проволоке. Могла улечься на шею своего хозяина в форме воротника. Охотница была отменная. Крупных крыс давила как клопов. Сердцем была львицей. Раз я видел, как, пытаясь поймать ласточку, она по вертикальной дощатой стенке «пулей» поднялась метров на пять.
     На Кузино несчастье эта красавица оказалась в огороде. Увидев собаку да ещё на своей территории, Мусенбекова превратилась в огромный пушистый шар, промчалась по какой-то дуге, прыгнула на спину ничего не ожидавшего Казимира и вцепилась в холку.
Тот ничего не понял, заорал от боли и неожиданности, бросился наутек. Но Мусенбекова крепко его ухватила и драла своими страшными лапами нещадно. Хозяин Кузи тоже опешил и только причитал:
– Вадим Андреевич! Что эта такое делается! Это же не кошка, а зверь какой-то! Это просто рысь.
     Он был недалек от истины. Сила у Мусенбековой была рысья. Драла она бедного Кузю наотмашь, пока не почувствовала свою победу. Тогда она бросила его, а наш Кузя опрометью кинулся с поля боя, потерпев полную «конфузию». Этим летом Кузя больше не приходил к нам.
     На следующий год мы появились в нашей деревеньке, когда Кузю уже привезли. Двигаясь по  дорожке к своей избе, я не мог миновать их дома. Кузя радостно выбежал ко мне, я ласково с ним поговорил и пошел своим путем. Конечно, он за мною увязался. Очень не хотелось, чтобы он появился у нас во дворе. Не доходя своей избы, я остановился. Следом за мною встал и он. Повертел головой и сделал свои глаза щелочками, чего-то ожидая. Я говорю:
– Кузя, дорогой, иди к себе. Домой, домой! Иди домой!
Он двинулся, было обратно, затем почему-то передумал и снова повернулся ко мне, щуря глаза. Видя его замешательство, я сказал:
– Казимир! Ведь Мусенбекова здесь. Забыл, как она тебя драла.
Это его окончательно остановило, но уходить ему не хотелось.
Тогда я обернулся назад в сторону избы Вадима Андреевича, которая находилась позади нашего дома и где проживала Муська, и с некоторой опаской в голосе заявил:
– Ка-зи-мир! Кажется, Мусенбекова уже идёт сюда.
И удивительное дело. Казимир, не раздумывая, круто развернулся и стремглав, не оборачиваясь, помчался назад к своему дому. Только его и видели. А некоторые считали Кузю  глупой собакой. Однако!

КАК АУКНЕТСЯ…
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг.

 В начале восьмидесятых годов я участвовал в лодочном геологическом маршруте по р. Пинеге. На одном из участков мы сделали рабочую остановку. Место было удивительным не только по красоте, но, как оказалось, и по эхолокационному колориту.  Метрах в ста от нас возвышалась почти отвесная скала, а прямо под ней располагалось небольшое озерцо, неглубокое и чистое. Ветра не было. Водная гладь походила на зеркало. Мы сразу обратили внимание, что наши голоса создают эхо. Стали покрикивать. Эхо отвечало чётко и громко. Скала и озеро как будто передразнивали нас, повторяя голоса. Мне приходилось слышать эхо и раньше, но такой чистоты и силы звучания ни до, ни после я не встречал. Эта перекличка природы с человеком напомнила мне одну давнишнюю историю. Вот она.
*
    В середине пятидесятых годов на черноморском побережье Кавказа появилась Станция Академии наук СССР. Она была создана как научная база для изучения подземных вод и инженерно-геологического строения этого региона. Первые несколько лет, Станция располагалась в г. Сочи, а позже за ней была закреплена и обустроена территория, со специализированными лабораториями, небольшими домиками для сотрудников, гаражом, мастерскими и другими подсобными помещениями. Кажется, под каким-то другим названием она функционирует до сих пор.
     В Сочи же, Станция снимала помещение у частных владельцев, довольно милых и приветливых людей. Как-то из полевой экспедиции сотрудники привезли пса по имени Джек. Это был немолодой кобель, один из тех, кто пасет и охраняет отары в горах. Он походил на крупную среднеазиатскую овчарку с мощной шеей, рваными ушами и слегка уже прогнутой спиной. Было такое впечатление, что пастухам он стал не нужен, голодал и прибился к нашим ребятам, которые его подкармливали и не обижали. За летний сезон к нему все привыкли и привезли с собой. Нрава он был незлобивого.
    Хозяева дома приняли Джека хорошо, и как-то само собой он получил статус их собаки. Когда Станция начала готовиться к переезду, хозяевам подарили щенка овчарки. И тут, тоже как-то само по себе, Джек оказался снова не удел. Кому нужны старики. Встал вопрос, куда его девать. Все решили, что обязательно возьмем его с собой, и он будет наш общий. Но когда переехали, эти благие намерения были забыты. Стало очевидным, что всехних собак не бывает. Они могут быть ничьи, но не всех. И Джек определился у меня. Возможно, он сам меня выбрал, не знаю.
     Я организовал ему лежбище под довольно высоким крыльцом нашего «финского» домика у своей квартиры.
    Псом он был свободным. Бегал, где хотел, никому не мешал. Я кормил его кашами и приносил остатки еды и кости с мясом из столовой, расположенного рядом санатория. Джек  мне нравился и, наверное, он это чувствовал. Скоро он привязался ко мне. Ходил за мною как тень, хотя никогда не приставал, не лез с ласками. Вел себя как телохранитель, не отпуская из поля зрения. Если я чем-то был занят, лежал в сторонке, в нескольких метрах от меня. Когда я начинал двигаться, он сразу настораживался, потом садился, и когда я пересекал невидимую для меня, но контрольную для него, черту, он вскакивал и двигался за мною, не отпуская дальше намеченного им предельного расстояния. Его поведение было каким-то трепетным и не навязчивым.
     На пляже, когда я находился в море, он вел себя очень беспокойно. Если что-то было не по нём, начинал бегать вдоль берега и сильно нервничать. Я был молодой, многого не понимал и не оценил всей эмоциональной глубины его поведения и меру любви пса ко мне. Наверное, поэтому мне пришла совершенно пошлая идея  пошутить. Теперь-то я понимаю, что над подлинными чувствами шутить нельзя. Их надо уважать и беречь.
     Видя его беспокойство, я начал изображать, что тону. Бил по воде руками, погружался с головой в воду, звал Джека на помощь. Он метался вдоль уреза воды как угорелый. Надо сказать, что собаки с гор воды опасаются. Джек не был исключением. Большая вода являлась для него своеобразным генетическим табу. Он боялся этой воды, но боялся и за меня. А мне, было интересно, сможет ли он свой страх преодолеть. Я испытывал его. Теперь-то я понимаю, что в этом была какая-то подлость.
     И вот … Джек бросился в воду и поплыл ко мне. По-существу он «бросился на амбразуру». Это был его подвиг. Подвиг во имя меня, меня, который был этого не достоин. Конечно, я обнял его, но … рассмеялся. Думаю, в его глазах это выглядело предательством.
     После этого его отношение ко мне резко изменилось. Он обиделся, и я стал ему безразличен. 
     Через какое-то время мне пришлось уехать в экспедицию на Кубань. Не было меня несколько месяцев. Джек опять стал ничейной собакой и приспособился кормиться у студентов, палатки которых на летнее время стояли в нашем общественном саду, а также у столовой санатория.  Когда я вернулся он уже жил сам по себе. Студенты уехали. Никто не обращал на него внимания. Он почти «переселился» в соседний санаторий. Дежурил у тамошней столовой, провожал отдыхающих на море и обратно. Относились к нему как к санаторской собаке. Знали, как его зовут, не обижали. У него там появились подружки. Я стал ему не нужен, и  как-то начал даже его забывать.
     Но в санатории считали, что Джек – это моя собака. И вот однажды отыскал меня тамошний завхоз и заявил, что на Джека стали жаловаться отдыхающие. Осенью это были в основном старые и пожилые люди. Они его бояться, сказал он мне, и если я не приму мер, то он, этот завхоз, Джека застрелит. Тогда я сделал в саду, где летом стояли палатки студентов, большую будку, накрыл ее шифером, протянул между деревьями проволоку и приделал к ней бегунок с длинным поводком. Сходил за Джеком, надел на него ошейник и посадил на этот поводок. Начались дожди, но Джек в свой домик не входил. Уныло ждал своего освобождения. Ведь он вырос вольным псом. На цепи никогда не сидел. Его можно было понять. Я сочувствовал ему, но ничего не мог сделать. Я боялся за его жизнь. Он не заслуживал смерти. Скоро ждать воли ему надоело. Он начал выть. Почти круглосуточно. Днём и особенно ночью. Вой был тяжелый, какой-то болезненный и рвал душу. Мои посещения он принимал радушно, но как только я уходил, он начинал выть сызнова. Мне было жаль его.
     И вдруг появился  опять санаторский завхоз. И снова были претензии:
– Джек воет, не дает отдыхающим спать, они жалуются начальству, начальство «пилит» завхоза.
И снова угроза застрелить собаку, если я ничего не смогу предпринять.  Я не знал, что мне делать. В конце концов, я освободил Джека от поводка. Он пулей полетел в санаторий, не зная, что его там ждет. С территории нашей Станции он пропал. Я не искал его. Да это было и бесполезно.
         И вот в один из дней, когда заметно похолодало, я дома занимался обработкой экспедиционных материалов и отчётом. Дело в том, что Станция еще не была полностью отстроена, и моё рабочее  место находилось у меня в комнате, а на кухне располагалась бухгалтерия. Вдруг ко мне заходит кто-то из сотрудников и говорит, что на крыльце развалился Джек, что он мешает людям ходить и мне следует как-то с ним распорядиться. Я вышел на крыльцо. Джек лежал на боку наискосок, вытянув лапы, и действительно своим громадным телом перекрывал вход в квартиру, а значит и в бухгалтерию. Я пытался его сдвинуть, но не смог. Он был очень тяжел. Почему-то, мне пришла в голову мысль, что его отравили. Я вспомнил, что в Сочи соседи наших бывших хозяев как-то пытались это сделать. Он раздражал их и вроде бы даже гонял кур. Но тогда он выжил.
     Поэтому я побежал в квартиру, взял в холодильнике бутылку молока и вернулся на крыльцо. Джека не было. Соскочив с крыльца, я увидел, что он стоит на подстилке своего бывшего лежбища. Ноги напружинены, шея изогнута и лбом он упирается в кирпичный стояк крыльца. Я сел рядом с ним, обхватил его за мощную шею и завалил на себя. В полуоткрытую пасть стал лить молоко. И вдруг он дернулся и перестал дышать. Его жизнь кончилась. Я перевернул тело и увидел на боку огромную дыру, возможно от картечи почти в упор. И понял – завхоз убил его.
*
    Оказалось, что уже два дня Джек ходил по территории Станции. Многие видели его. Но не знали, что он смертельно ранен. Поэтому никто ему не помог. Меня потрясло, что умирать он пришел к тем людям, которые хорошо к нему относились, среди которых он чувствовал себя в безопасности и мог надеяться на помощь. И как последнее пристанище он выбрал мой дом и своё место под крыльцом. Это был в его жизни, возможно единственный дом, свой дом. Все хотят умереть дома.
     Позже я подумал, что молоко, которое перед смертью текло по его губам и языку, в какой-то миг, могло создать у него иллюзию вкусного соска на теплом и мягком животе его матери, когда он ещё не видел её, но ощущал своей нежной мордочкой. Если бы так? Тогда конец его жизни замкнулся на её начало.
     Мы вывезли его в горы и там оставили на воле, среди, травы, кустов и деревьев. Эта была его малая родина.
*
     Не прошло и месяца как я узнаю, что завхоз нашего санатория погиб лютой смертью. Он с водителем поехал в горы за дровами. Погрузились. Двинулись к дому. И почему-то завхозу захотелось вести грузовик с дровами самому. У него права были, но за руль он не садился, рассказывали, лет двадцать. А тут, вот, приспичило. Дорога мокрая, под колесами раскисшая грязь, камни – такая горная грунтовка. На крутом спуске завхоз не справился с управлением, не вписался в поворот, и тяжело гружёная дровами машина сорвалась под откос горы. Водителя, который сидел на месте пассажира, выбросило из кабины, а машина полетела дальше. Она перевернулась, и завхоз был почти раздавлен. В первое мгновение им показалось, что всё обошлось. Завхоз даже вскочил на ноги и на крик водителя:
Как дела? – бодро прокричал, что он в порядке. Но тут же рухнул на траву. Оказалось, что у него сломаны почти все ребра. Они как кинжалы проткнули ему лёгкие, печень, кишечник и желудок. Он умер под вечер в больнице в мучениях и кошмарах.

     В санатории считали, что это был просто несчастный случай. Я в это не верю.
*
    Прочитав эту историю, Амур чуть не разревелся. Слёзы навернулись на его детские газа. Так ему было жаль Джека. И ещё он понял, что часто собаки (а может и животные вообще) больше любят людей, чем люди их.
Если даже любовь обоюдна, кто-то из двоих любит больше, чем другой.

ВОРОНЁНОК
Позабыв про всё на свете,
Пела птица на суку.
В. Шульжик

Есть люди, к которым животные тянутся и по каким-то непонятным для нас причинам, любят их и доверяют. Я знаю несколько таких человек. Одна из них – моя жена. В нашей Берендеевке она то и дело удивляла соседей. Рассказывает, а все только руками разводят. То белка к окну «прилепится». Лапками за раму держится, заглядывает в избу своими глазками-бусинками, не боится и не убегает. То ласточка к вечеру в комнату залетит. Но мы не ловим её. Выключаем в комнате свет и сидим тихонько, ждём, когда она сама дорогу найдет на свет божий. То зайчонок малый к крыльцу подскачет. Смотрит, смотрит, обежит вокруг цветников, потом, не торопясь и не опасаясь, к изгороди, да этак спокойно и убежит. То на огороде «пасётся» – верхушки морковок объедает. Каким-то образом знает, что его не погонят. Однажды во двор забежала русская гончая – молодой кобель. Изумительной светло коричневой окраски с крупными белыми пятнами на груди, морде  и лапах.
    Cидим на лавке на крыльце, он лапами на колени, на плечи. Сильный, голенастый, неуклюжий, весь вёрткий. Так и норовит в лицо лизнуть.  Голодный был. Накормили. Ел, что называется, взахлёб. Прибежал cо стороны леса, да так и остался. Дня через два-три зашёл местный лесник. Оказалось, его пёс. Забегался от запахов в лесу, да и потерялся. Лесник  уж не надеялся  и найти. Так заглянул на всякий случай. Вначале рассердился на нас. Думал, что  мы каким-то образом его гончую  захватили. Но после того, как Вера всё объяснила, отошёл и благодарил. Когда я пообщался с этим псом, я ощутил всю красоту гончей породы и радость охоты с ними, понял, за что их любили русские помещики. Да и сегодня многие в деревнях, кто охотится, их держат. Правда, это уж не своры.
     На Веру как-то вышла матка оленя – подошла прямо к калитке. Спокойно, величаво. Покосилась умным глазом и убежала только тогда, когда Вера стала кричать меня, чтобы я посмотрел на эту красоту. На опушке как-то вышла на молодого лося. Мощное, изумительных статей животное с только ещё отрастающими пантами. Лось пробежал мимо меня крупной плавной рысью, как в танце.  В Адлере к ней подплыла небольшая стая дельфинов. Плавала рядом кругами. Здорово она тогда перепугалась, хотя никакой агрессивности в них не было. В городе на дерево прямо у нашего окна села большая сова. Откуда бы? Сидела и таращила на неё свои огромные невидящие днём глаза. Недолго просидела. Стая ворон отогнала её.
     Подобными качествами отличается и сын. Известно, что мальчики генетически наследуют материнскую линию, а девочки – отцовскую. Благодаря такому устройству мира мужская ветвь идёт от деда через его дочь на внука, хотя и бывают исключения. К сыну тоже животные всегда тянулись. Динка, о которой я уже рассказывал, при виде его ложилась и ползла к нему. При этом старалась поймать его взгляд и вся трепетала. Случилось, что у нашего соседа, хозяина Динки, её кто-то увёл. Он собрался отыскивать и звал на помощь нашего Николая, будучи уверен, что именно к нему она обязательно выйдет.
     Таких людей немало. Посмотрите ещё раз автобиографическую трилогию Горького. В первой её части «Детство» показан Санька Вяхирь, десятилетний сын нищей и всегда пьяной мордовки. Брошенный никому не нужный мальчишка, промышляющий в общей ватаге, чем бог пошлёт. А ведь заботился о матери, жалел её. И всех удивлял своей любовью к деревьям и травам. Может быть, обратили внимание, как он сердито ворчал:
– «Ну, на что траву мнёте? Сели бы мимо, на песок, не всё ли равно вам?»
Когда кто-то из мальчишек  ломал сучок ветлы, рвал бузину или срезал прут, вздёргивал плечи  и разводил руками:
– «Ну, что вы всё ломаете? Вот уж черти!»
И всем становилось стыдно. А ведь эти дети воровали и греха в том не видели. Никто их не учил беречь природу, никто к этому не понукал. А вот сидело внутри доброе и чуткое.
     Как-то к нам в гости зашла Марина. При этом меня поразил один факт. Кошка Сонька, исключительно осторожное  и чуткое животное, не спряталась, как обычно, в ванной комнате, а спокойно лежала, свернувшись калачиком на стуле. Своё удивление я Марине высказал. Она в ответ и говорит:
– Да, это не первый раз. Однажды я была у друзей, и они предупредили меня, чтобы я к их кошке не подходила. Она не любит чужих, и очень царапучая. Может и укусить.
 Через несколько минут их страшная киса сидела у меня на руках и «пела свои песенки». Хозяева глазам не верили. Хотите, я сейчас подойду к вашей Соньке, и мы быстро станем друзьями.
     Так и случилось. После этого разговор перешел на общение с животными. И она поведала мне историю с воронёнком.
– Мы жили за городом. Как-то, гуляя, я наткнулась на воронёнка. Видимо, он вывалился из гнезда. Весь взъерошенный, головёнкой испуганно вертит во все стороны, клюв раскрыт, лапки растопырены. Я к нему. Он заковылял от меня. Всё-таки мне удалось взять его в руки. Тощий, сердечко трепещет. Пристроила его за пазухой. Почувствовал тепло и безопасность. Успокоился. Принесла домой. Первым делом кормить. Чем? Вспомнила, что вороны всеядные птицы. Но, это же птенец. Вначале давала ему мягкую булку, размоченную в молоке. Потом понемногу стала кормить тем, что ели сами. Окреп. Пускали его на пол.
    Но его лапки, высокие и когтистые, на полу разъезжались. Он падал, не мог без помощи встать. Приспособили ему перевёрнутый табурет. Но и на его перекладинах он тоже держался очень плохо и неуверенно. Решили, наконец, обмотать их тряпками. Усаживали. Стал держаться и постепенно привык.
– Ну, а на улицу-то его, на волю выносила?
– Вынесла, когда показалось, что его уже можно учить летать. Вначале я пускала его просто побегать по травке. Потом решила подбрасывать, провоцируя трепыхание крыльями. Получалось у него плохо. Потом он почувствовал в крыльях опору воздуха. В один из таких выходов стала подбрасывать его повыше. Но подняться до ближайшей ветки у него не получалось. Я не заметила, как наша тренировка привлекли внимание двух взрослых ворон. Они внимательно наблюдали за упражнениями моего питомца. И вот, когда я подбросила его повыше,  и он стал подниматься вверх, а потом, ослабев, завис в точке возврата, эти две вороны кинулись к нему на помощь. Снизу они стали подталкивать его своими телами, не давая падать и поощряя махать крыльями. И малыш долетел до ветки, сумел на неё сесть, уцепившись накрепко лапками.
     Я постояла, постояла. Он не упал. Взрослые его опекали и оберегали. Вороны ведь умные и очень организованные птицы. Я поняла, что в обиду они его не дадут и теперь он в «надёжных руках». Будет накормлен и обучен. Он попал в свою среду. Последний раз посмотрела на моего воронёнка. Мне показалось, что он благодарно моргнул мне своими чёрными глазками. Со спокойным сердцем ушла в дом.
     Я же подумал:
– Как тесно душа человеческая связана с душой других живых существ.
*
Наверное, это тоже проявление любви, – подумал Амур.

ИЛЬКОВИЧ И БЫЧОК
Пасись, пасись, бычок – смоляной бочок.
Сказка.

Наше знакомство произошло при несколько неожиданных обстоятельствах. Он собирался купить избу. Вера Михайловна, соседка, продававшая её, проходя недалеко от нашего подворья, что-то оживлённо ему рассказывала. Неожиданно, она прокричала мне:
– Александр Николаевич! Скажите, банька за вашим домом она чья?
Я удивился, поскольку, это была её баня, правда, купленная не так давно у бабы Кати – старушки, проживающей напротив. Тем не менее, я, тоже громко, ответил:
– Как чья? Она же ваша. Вы что забыли?
Потом понял. Банька стояла на отшибе от её дома. Илькович (так мы позже называли будущего соседа) засомневался. В конце, концов, купля-продажа состоялась. Новый сосед пришёл представиться. У Верочки как раз были приготовлены свежие щи. Пригласили его в дом и накормили обедом. Позже он очень этому удивлялся:
– Ведь надо! Первый раз меня увидели, и за стол пригласили.
Много лет, до самой его кончины, мы с ним жили дружно, и он частенько бывал у нас в гостях.
    Родом с Западной Украины. Вырос без родителей. Закончил один класс сельской школы. Этим гордился. Собственно не этим, а тем, что многому в жизни научился сам и многое умел. Восемь лет в армии. Там освоил флейту и ноты. Даже руководил в своей части оркестром. Получил водительские права второго класса. Работал шофёром при освоении Кулундинской целины. Был неплохим механиком. Позже освоил ремонт телевизоров, и цветных в том числе. Это помогало ему неплохо подрабатывать, особенно в нашем небольшом сельском районе.
   Мужик колоритный. Среднего роста. Большие мозолистые руки.
Усы на украинский манер. Широколобый. Лицо породистое. Глаза умные. Но…любил крепко выпить. Правда, первые годы его жизни в нашей Берендеевке пьяным я его не видел. Уж позже… да. Любил рассказывать о своей жизни. Богата она была разными событиями и людьми. Помнил добром всех, кто помог ему в жизни. Особенно школьного учителя, который сумел сделать справку об окончании им пяти классов. Никого лихом не вспоминал.
    Были у него старенькие «Жигули-пикап». В деревню приезжал рано весной, уезжал поздно, обычно уже со снегом. Где-то, через год купил мотоблок. Сажал картошку. Мечтал завести корову. Был отзывчив. Пахал на своём мотоблоке не только себе, но и нам. Никакой мзды не брал. Ценил хорошие соседские отношения.
    Как-то добралась до нас дочка с зятем. На старой-престарой «Волге», доставшейся ему от отца. Подъезд к нам лежал через ручей, сильно разливавшийся в дожди. Машины обычно оставляли перед ним. Но тут целый месяц стояла жарища и сушь. Проезд стал доступным. Подрулил зять почти к самому дому. Постелили молодым на сеновале. Сено свежее, душистое, мягкое.  После ужина и тяжёлой дороги они уснули мёртвым сном. Ночью же неожиданно пошёл дождь. Сильный и обложной. Надо было поднять зятя, чтоб отогнал машину за ручей. Да как-то жаль было будить. Дождь лил всю ночь. К утру лучше не стало. Просвета никакого. Поохали, поахали. Решили, что ждать больше нельзя.  Надо попытаться отогнать машину за ручей. Но не получилось. Дорога превратилась в скользкий глинистый каток.
    Вернулись. Решили пробовать другой путь – через верхний лесок тракторным просёлком. Свернули на него и, соскользнули на «брюхо». Я вернулся под проливным дождём домой за топорами и лопатой. Стали рубить ветки, подкапывать. Без результата. Снова вернулся в деревню. Уже за Ильковичем. Он без обиняков сразу согласился помочь. Внимательно осмотрел нашу посадку и начал действовать. Поднял машину домкратом. Зачистил землю под днищем. Под колёса втиснули ветки. Сдали назад. И…выехали. Работа сопровождалась сильнейшими потоками дождя. Будто небо нас испытывало на прочность. Вернулись в исходную точку к нашей избе. Молодым надо уезжать. Что делать?
    Следующим утром пошёл искать новый вариант объезда. Казалось, нашёл. Полдня укладывали колею ветками. Но… Не решились. Вернулись к прямому варианту. И у ручья зять завяз капитально. Тут снова выручил Илькович.
– Ребята, без трактора теперь не обойтись.
Опытный он был шофёр. Думаю, бывал и не в таких переделках. Без церемоний пошел в соседнюю деревню, где у него стояли «Жигули». Съездил в райцентр. Нашёл тракториста. Вернулся часа через три. Нашу Волгу вытащили. А дождь всё лил, не переставая ни на минуту. Чтобы мы без Ильковича делали?
    На следующий день дочка с Сашей благополучно уехали в Питер. После их отъезда прошло всего несколько часов, и погода разгулялась. Небо стало солнечным. Дорога подсыхала на глазах. Вот те раз. Просто чудеса. Как будто не было никакого обложного дождя на трое суток.
    Позже заметил – все, кто приезжал в нашу Берендеевку впервые, попадал в похожую ситуацию. Казалось, провидение устраивало им своеобразную проверку на прочность. Зять её выдержал. Он увидел первозданную красоту новгородской земли. Влюбился в неё.  Теперь приезжает каждое лето ловить форель.
    Раз мне пришлось по делам съездить в Петербург. Обратно возвращался автобусом. Илькович обещал встретить в нашем райцентре Любытино. Случилось так, что автобус выпустили в рейс в   плохом состоянии. Да и водитель почему-то был один, хотя полагалось двое. Один работал на отрезке Петербург-Малая Вишера. Второй менял его до конечной станции Боровичи. Намучился наш шофёр до чёртиков. Мелкие поломки следовали одна за другой. Бедный шофёр что-то подкручивал, подвязывал, подбивал. Залезал под автобус. Возвращался весь чумазый, в мазуте и пыли. Сменить его или помочь было некому. С трудом доползли до Ярцево. Там пассажирам было заявлено:
– Автобус дальше не пойдёт.
Оставалось ещё 18 километров. Где-то через полчаса, начали появляться частники, как вороны на падаль. Цены взвинтили будте-нате. Мобильные телефоны ещё были редкостью. Водитель ушёл на почту звонить. Потихоньку большинство пассажиров разъехалось. Я был в нерешительности, зная, что Илькович наверняка ждёт меня.
    И вдруг вижу знакомые Жигули. Это Илькович. Приехал в Любытино, как обещал. Автобуса нет. Забеспокоился. Наконец, узнал, что мы «сломались» в Ярцево. И примчался за мной. Так было радостно и приятно. Надёжный у меня оказался сосед.
    Ездить с ним мне приходилось довольно часто. Если он собирался в Питер, всегда приходил пригласить. Мог задержать свой отъезд специально, чтобы прихватить меня. Обычно я платил ему стоимость автобусного билета, хотя он непременно отказывался. Позже понял, что дело было не в деньгах. Просто в дороге хорошо иметь спутника, на  которого можно положиться. Мало ли что. В одну из таких поездок Верочка напекла нам в дорогу сырники. За Малой Вишерой мы всегда останавливались в одном и том же месте перекусить. Заехали на нашу полянку. Я достаю сырники. Илькович – спирт. Он предпочитал Absolute.
– Александр Николаевич, может, выпьешь рюмочку.
Я не отказался. Он наливает мне и себе тоже. Заели сырниками. Предлагает повторить. Я отказываюсь. Он наливает себе. Я немного забеспокоился:
– Владимир Илькович, стоит ли? Вы же за рулём.
– А, ничего. Меня не проверяют. Я же старик.
Выпил. Поехали. Надо сказать, ездил он аккуратно. Наверное, в состоянии «выпивши» он был всегда. Чтобы не чувствовалось запаха, чем-то заедал. Был по-мужицки хитроват. Умел выкручиваться из неожиданных ситуаций:
Рассказывал:
• Раз заезжаю в Малую Вишеру. А там, сразу за речкой правый поворот с небольшим подъёмом. Останавливаться запрещено. Не помню почему, остановил машину. Ко мне сразу два мента:
– Здесь останавливаться нельзя.
– Знаю. Да вот мотор заглох.
– Как это вдруг заглох?
– А бог его знает. Машина-то уж давно не новьё.
– Ну-ка входи.
• Один из них сел за руль. Пытается завести. А у меня секретка есть. Я успел «включить» её. Ничего у мента не вышло. Тогда вдвоём они стали откатывать мой жигуль. Отошли и смотрят, что дальше. Я для вида покопался в моторе. Сел на своё место, выключил «секретку». Завёл и поехал. Они помахали мне удачного пути.
    В деревне весь в трудах. Из дальнего леса натаскал на горбе ёлочного сухостоя для ограды.  Довольно толстые и длинные хлысты.  Вкопал столбы.  Огородил участок. Рядом с ним начал строить новую избу. Купил на корню лес. Сам валил, обрубал сучки, корил. Выкопал в поле огромные валуны под углы будущего дома. Со своим приятелем подкатил их к месту стройки. Тут и я немного помогал. Нашёл местного мастера. Вместе с ним, учась и помогая на равных, поставил сруб. Потом крышу. Пропилил окна. Рамы двери, полы, потолок всё сам. Ушло у него на это несколько летних сезонов. Радовался своему труду. Ходил гордый – освоил новое для себя ремесло.
  Заготавливал сено, продавал. К сожалению, спирт постепенно сгубил его. В одну зиму в Питере случился инфаркт. От санаторной реабилитации отказался. Тяжеленные доски для пола и потолка через ручей таскал один. Раз вижу, опустился на одно колено. Отдыхает. Держится за сердце, но доску из-под руки не выпускает.
– Давайте, помогу.
– Не надо, спасибо. Сам дотащу потихоньку.
Правда, иногда звал помочь. В основном, когда двери ставил.
    Но дом, всё же, построил. Только печь не успел. Любопытно, что зять прежней хозяйки тоже собирался на этом же месте новый дом ставить. Да не сложились обстоятельства. Уехал с семьёй в Кливленд. Илькович его планы осуществил, хотя и не знал о них. Так совпало.
    Было у него две мечты – построить дом и завести корову. Первую он реализовал. А вторую не успел. Думаю, слава богу. Погубил бы только. Не складывалось у него с  животиной. Было три собаки, одна после другой. Да все постепенно пропадали. Первого, Джека, он любил особенно. В холода, когда тот был ещё щенком, даже спал с ним. И потом долго вспоминал. Надо сказать, что и нам Джек остался памятен. Внука, ещё в дошкольном возрасте, сильно покусала собака. Был он с родителями в гостях. А там в те поры ощенилась чао-чао. Внук пошел смотреть. Сунулся к щенкам. А тут мамаша. Налетела. Сильно искусала руку. К счастью, всё обошлось. Вылечили домашними средствами. Но страх к собакам остался. Казалось, непреодолимый. Приехав в деревню Гоша, естественно, не мог избежать встречи с Джеком. Тот прыгал вокруг него и норовил лизнуть от радости в лицо. Внук в ужасе. Я присел около них. Стал собаку ласкать и убедил нашего малыша, что Джек его любит. Радуется ему. Хочет с ним просто поиграть.
     Всё удалось, потому что было правдой. Теперь внук уже взрослый парень. Работает. В его жизни были и другие собаки. Но Джека он не забыл, как самое доброе и хорошее животное.
    На нашем Северо-Западе  есть очень красивые, я бы сказал, даже какие-то сочные названия:
• За'псковье, За'величье, За'лужье, За'мостье, …
По смыслу они просты и понятны – за рекой Псковой, за рекой Великой, за лугами, за мостом (наверное)… В деревушку За'лужье, что у дороги Любытино-Малая Вишера, мне с Ильковичем пришлось как-то заехать. За последними домами щипал траку маленький бычок. Милое, как все дети, создание. Доверчивый и любопытный. Подошёл и  с интересом уставился на нас. Возможно, ожидал вкусненького. Под рукой ничего такого не было. Мы просто рассматривали это неуклюжее и симпатичное создание. Не понимая, кто такие и зачем, телок растопырил свои мосластые ножки и уставился на нас, моргая белёсыми ресницами. Нос у него был белый, немножко розоватый. Илькович, глядя на бычка, весь обмяк от охватившего его счастья. Этот мужик, с затвердевшими от физического труда большими ладонями, грубыми чертами лица, выпивоха на глазах таял как снег под весенним солнцем. И неожиданно для меня стал целовать его в мокрый нос.
Телок ничего не понимал, но не делал попыток освободиться. Их биополя, видимо, сливались. Это был счастливый миг жизни для того и другого.    Когда отошли, Илькович, сказал мне:
– Александр Николаевич! Вы даже не представляете, как я люблю телят. Мальчишкой, на Украине, несколько лет пас их. Они остались во мне как часть босоного детства. Наверное, кроме них у меня никого тогда по-настоящему и не было.
    Время раскрутилось для него назад и ему стало хорошо.
*
Амур эту ситуацию уже хорошо понимал.


ЛЮБОВЬ
Бог создал кошку, чтобы человек
имел возможность погладить тигра.
В. Гюго

      Наша Берендеевка. Конец весны. Тепло, солнечно. Кусты и деревья в молодой зелени. Яркая трава-мурава. До покоса ещё далеко. Тёплый и влажный  запах проснувшейся земли.  Воздух напоён свежестью и каким-то свойственным только в эту пору ароматом. Звон птичьих голосов. Первые бабочки. Прозрачная голубизна неба. Начало новой жизни. Ожидание чего-то хорошего.  На душе  светло.
      Открыли избу. С сеновала навстречу выскочила кошка. Бросилась к нам в ноги и стала истово тереться о них. Господи! Такого несчастного существа мне видеть ещё не приходилось. Тощая донельзя. Спина горбом. Позвоночник наружу.  Рёбра можно пересчитать. Откуда она? Где пережила зиму? Не знаю. Вера сразу дала  еды.
     Так и осталась у нас на лето. Пришла в себя. Отъелась. В избу почти не заходила. Обращались мы к ней незамысловато – Киска, и всё. Ближе к осени Вере показалось, что будут котята. Как-то к ночи услышали на чердаке лёгкую возню. Решила – Киска уже не одна.
     Утром поднялся на чердак. Проверил все углы и закутки. Ничего не нашёл. Позже стали замечать, Киска таскает на чердак мышей. Возня стала довольно шумной. Шло обучение.
    И вот, неожиданно для нас, с чердака скатилось на полку и затем шлёпнулось под ноги маленькое существо. Величиной с ладонь. Испуганное и «грозно» шипящее. Других котят не оказалось. Существо озиралось, засуетилось и побежало в «кошачью» дырку дверей к сеновалу. Смелости малышке было не занимать. Мамаша растерялась. Юркнула за чадом. Так и пошло. Котёнок бегал, где хотел.
    Залезал в дрова, бродил под крыльцом, карабкался по брёвнам избы, бегал по траве, залезал под доски в какие-то немыслимые щели. На мать не обращал никакого внимания. Киска вся в переживаниях. Бегала за ним в беспокойстве. На её морде выражалась полная растерянность. Казалось, вот она сядет и разведёт лапами в удивлении.
     Дело шло к холодам. Начали думать, что с нашими кошками делать. Двух взять в город не могли. Оставлять в избе – обрекать на гибель. Наконец, решили:
• Киску отвезём в Боровичи к тётушке, котёнка заберём с собой в Петербург.
Ночи становились всё холоднее. Кошки в тёплую избу не шли. Беспокоились в основном за малышку. Вера устроила им гнёздышко в чулане. Там же и миски определили. Спали мать и дочка (позже выяснилось, что это кошечка) в обнимку.
     Но наша озабоченность нарастала. По ночам стало подмораживать.  Да и  уезжать скоро. Наконец Киску отвезли. А вот малышку предстояло ещё поймать. Все обычные способы приманивания, уговаривания оказались безрезультатными. Мне было поручено изготовить большой сачок на длинной палке. Но это только ухудшило ситуацию. Малышка  вообще перестала нас подпускать. Тогда Вера придумала дождаться, когда котёнок поест и заснёт в чулане. Там были ночные сумерки и дверь закрывалась. Открыт был только кошачий лаз внизу. Технология сработала. Когда «дитя», по нашему мнению, заснуло, Вера зашла и тёплой кофтой накрыла спящее создание. Внесла в натопленную избу и передала на руки сестре, которая гостила у нас в это лето. Женя, боясь испугать котёнка, легла с ним в кровать, не раздеваясь и прижимая ласково к груди. Так и заснули вдвоём.
     Утром малышка уже резвилась на полу, цепляясь за полог, закрывающий вход в комнату, где прошла её спокойная ночь, и раскачивалась на нём.  Стали придумывать имя. Ничего путного в голову не лезло. И вдруг кого-то из нас осенило:
– Да это же Сонька, Сонечка. Если торжественно, то Софья.
Крестины состоялись. Имя к малютке будто приклеилось. Наконец, присмотрелись  к ней. Окраска наподобие русской голубой. Загордились – чувствуется порода. Носик розовый.  Мордаха спереди белая. Белая полоска разделяет ещё синие глазки. Грудка, живот и часть лап тоже белые. Белое будто разделяло тело пополам – верх и низ. Короткошерстная. Шерсть густая, плотная. Хвост не пушистый, но «массивный».  Одним словом котёнок хоть куда. Просто загляденье. Красавица, да и только.
     Подумали, что ночь в избе сблизила её с нами. Но ошиблись. Попытка Жени, взять Соньку на руки, завершилась полным конфузом и ранением. На протянутую руку это маленькое чудо-юдо бросилось в атаку и своими когтями-иголочками, нанесла длиннющую царапину на локтевой части руки, такую глубокую, что кровь закапала на пол. Пришлось заливать йодом и заклеивать бактерицидным пластырем.  При малейшем приближении рот у Соньки растягивался в какой-то прямоугольник. Она  грозно шипела и показывала тонкие и острые клыки. Шерсть вставала дыбом. Уши вытягивались в стороны. Пришлось оставить её в покое и предоставить самой себе. Конечно, из избы уже не выпускали.
     В город привезли её в просторной плетёной корзине, закрытой сверху сеткой с крупными ячейками. В квартире долго обследовала каждый уголок.
     Очень беспокоились, где и как она начнёт решать свои туалетные дела. Но всё сладилось прекрасно. Она оказалась потрясающей чистюлей. Сейчас в её «корытце» около унитаза просто стелем небольшой листок газеты. Второй листок кладём рядом на кафельный пол. Надо только вовремя и хорошо убирать. Все свои «дела» прикрывает чистыми листочком. Когда приходят гости, удивляются, что в доме кошка. Никаких запахов.
     Вскоре я заметил,   её глазки «затекают» и около носа образуются грязные комочки. Вера стала делать слабый  марганцовый раствор, и я кусочками марли протирал глаза. Она не сопротивлялась. Только вся напрягалась, когда мне приходилось лёгонько брать её за горло под мордаху.  Процедура не приносила каких-то ощутимых  результатов. Решили показать её врачам.
     Оказалось, она сильно простужена. Нам сказали:
– Ещё бы неделя – и воспаление лёгких.
Начались уколы. И тут мы нашу Соньку оценили с другой стороны.
Медсестра Вере:
– Держите крепче. Укол довольно болезненный.
На удивление Сонька лежала спокойно. Вера только слегка придерживала её и говорила ласковые слова. Укол. Наша больная даже не дёрнулась. И так  каждый день. Десять уколов. Сестра только удивлялась:
– Да! Ваша кошечка с характером. Таких я ещё не встречала. Обычно орут, вырываются. Особенно коты. А ваша терпелива и бесстрашна.
     Мы внутренне загордились. Приятно такое слышать. Хотя нашей заслуги в этом не было никакой.
      В клинике нам посоветовали стерилизовать её. Подумали, подумали и решились. Когда Соньке «стукнуло» девять месяцев, привезли её на операционный стол. Переживали. Но операцию она перенесла превосходно. Выше всяких похвал. Только пыталась сразу вставать и с мутными от наркоза глазами, шатаясь, куда-то двигалась.
     Скоро всё забылось. Сонька стала зеленоглазой и снова игривой, бойкой, радуя нас каждый день. У неё выработались чёткие ритуалы, соблюдать  которые она быстро нас приучила.
Подъём.
    Побудка в пять утра. Только Веру. Начинает ходить по ней, тычется носом в лицо, или цепляет когтями за одеяло, пытаясь сдёрнуть. Бежит на кухню к своим мискам. Вера кормит. Хотя миска с сухим кормом пустой никогда не бывает. Вообще Сонька не любит пустых мисок. Требует, чтобы в них был корм. Иногда не ест. Просто посмотрит. Убедится, что всё в порядке,  и, успокоившись, уходит. Когда мы завтракаем, обязательно при сём присутствует. Сядет на окно, смотрит на волю, спиной к нам, но с нами. Если появляются птички, начинает цокать зубами. Раз даже прыгнула на стекло, брякнулась на стол с «хорошими» последствиями для уборки.
Игра.
     Часам к двенадцати у неё возникает острое желание поиграть. Только с Верой. Она относится к ней как к подруге. Приглашение состоит в том, что Сонька запрыгивает на кровать, изгибается боком, растопыривает уши в стороны или прижимает за головой, шерсть вздыбливается и начинается танец-прыжки. Этаким скоком, скоком на четырёх лапах.
     Вера берёт в левую руку мой пояс от халата и начинает им легко помахивать, водить по кровати, делать круговые движения. Сонька убегает по коридору. Занимает исходную, выжидательную позиции. Ложится, прижимается к «земле» и … атака. Вера подкидывает конец пояса. Сонька подскакивает за ним над кроватью этакой свечкой. Иногда делает какой-то немыслимый кульбит с неповторимым поворотом. Старается поймать кушак. Ей это позволяется. Начинается катание по кровати. Перевороты через голову. При этом рот у Соньки до ушей или открыт от счастья. Она радуется и вся сияет. Потом соскакивает под стул. Замирает. И опять бросается в атаку. И так много раз. Наконец, все участники игры устают.  Сонька теряет к игре интерес. Мой кушак оставляют в покое.
     Игра обязательна. Каждый день и только с Верой. Мои попытки подменить её никогда успеха не имеют. Когда Сонька была молоденькой, непонимание или отказ поиграть вызывал у неё обиду. Казалось, она думала:
– Ах, так? Не хотите? Делаете вид, что не понимаете, заняты? Ну, я вам сейчас покажу.
     Прыжок на оконные занавески, раскачивание, раскачивание … И вот вся оконная красота уже на полу. Сонька сверху. А то и зароется в ткань с головой. Стали ругать. Начала проделывать  это без нас. Пробовали закрывать в комнату дверь. Мало помогало. Она разбегалась, прыгала на дверь. Раз, другой. Ударялась. Разбегалась снова и снова. Штурм. Ничего не выходило. Стала запрыгивать на ручку двери. Повисала на ней. И всё-таки открывала. Но никогда не мяукала, не просила, не «ныла».
     Наконец, мы сдались. Игры приносили всем радость. Сонька оказалась умнее нас.
Ласки.
     Сонька не любит, когда её берут на руки. Вся напрягается, и, медленно и сильно извиваясь всем телом, освобождается. Видно, она только терпит и ей неприятно.
     Однако ласку любит. И в этом тоже существует ритуал. Место и время. Для ласок был выбран я. Когда я сажусь в мягкое глубокое кресло, она каким-то нутром узнаёт это. Обычно  после короткого «мяв», подбегает слева, царапает когтями обивку и запрыгивает на подлокотник мордой ко мне. Это означает, она хочет, чтобы я погладил её. При этом я всегда говорю:
– Сонечка! Девочка наша хорошая. Красавица. Умница!
     Это повторяется на все лады. Затем она поворачивается боком. Я вычёсываю её специально приобретённой расчёской. Подставляется другой бок. Если сидит спиной, всегда оборачивается и смотрит мне в лицо. При этом всё время надо говорить ласковые слова и хвалить её. Вначале я этого не понимал. Тогда она начинала меня не больно покусывать. Вначале я думал, как-то не так расчёсываю, делаю больно. Оказалось, дело в другом. Надо говорить, говорить и говорить с нею. Ласковые слова, тёплый тон:
– Королева ты наша, красавица, умница! Мы тебя любим! Курочка ты наша хорошая. Заинька.
     И всё в таком духе. Наконец, она успокаивается и просто сидит на подлокотнике. Если я не ухожу, она медленно переходит ко мне на колени. Какое-то время сидит, потом укладывалась калачиком. Иногда вытягивает лапы и упиралась ими в подлокотник. Начинаю почесывать её за ушами, провожу пальцами по спине, оставляя полоски, треплю легонько по меховым подушечкам щёк, которыми кошки обычно трутся о нас. Она жмурится и «балдеет» от приятности. Обычно даю ей посидеть пять-десять минут. Потом медленно встаю и ухожу работать. Она соскакивает и возвращается в кресло на нагретое мной место.
     В течение дня на неё никто внимания обычно не обращает. Но она всегда старается быть неподалёку. У телевизора устраивается либо рядышком с Верой, или напротив – на стуле, чтобы видеть нас, и чутко дремлет.
     В таких случаях мне вспоминается  случай с  нашей знакомой в Африке. Муся работала врачом в одном из небольших тамошних государств. Как-то её пригласили в тюрьму осмотреть заключённого. Она оказала ему помощь и рекомендовала перевести на лёгкий режим. Через месяц или два в этой стране произошёл государственный переворот. Её пациент оказался у власти (не то премьером, не то президентом). Спустя год она уезжала в Россию (тогда ещё СССР). И уже подходя к самолёту, увидела, как подъехала правительственная машина. Из неё вышел бывший пациент. Просто постоял и всё. Так он поблагодарил за помощь и показал, что помнит её. Ведь не обязательно говорить какие-то слова. Иногда достаточно побыть рядом.
     Иногда днем я выпиваю чашку чая на кухне. Сонька тут как тут. Запрыгивает на табурет и  вытягивает  лапу в мою сторону, медленно поводя ею сверху в низ. Просит погладить. При этом она тихо, тихо говорит не то «мяв» не то мяу, смотрит на меня и как-то смешно морщит носик.
     Частенько Сонька расслабляется, вытянув лапы, на коврике у кровати. И тут, достаточно только обратить на неё внимание, произнести имя. Начинает подрагивать кончик хвоста. Она слышала, что говорят о ней. Если вдруг с нашей стороны услышит:
– Сонечка! Какая ты у нас красавица. Чистюля. Девочка наша золотая.  Любим мы тебя, – тут же начинает кататься на спине. Вправо, влево. Лапы в стороны. Улыбка до ушей. Будто впитывает наши слова и светится счастьем. Всем хорошо.  Такая сцена повторяется и в деревне, когда мы сидим на крыльце, любуемся закатом и отдыхаем от дневных трудов и забот. Сонька нежится на вечернем солнышке рядом с нами. Мы нужны друг другу.
Защемило на сердце.
    Сызмалу Сонька очень осторожна. Сторонится всего незнакомого. Когда, кто-то подходит к двери в квартиру, мы узнаваём об этом ещё до звонка. Она приседает на всех лапах и суетно, прижимаясь к полу, бежит к двери ванной комнаты. Когтями в панике отцарапывает дверь  и – на коврик. Если слышит, что гостей многовато, залезает под ванну и сидит там, притаившись, пока не уходит последний  гость.  Недавно, в доме меняли отопительную систему. Дверь в квартире не закрывалась с утра до самой  ночи. Работала бригада монтажников. Одни пилили трубы «болгаркой, другие снимали старую арматуру. Вытаскивали, приносили новое оборудование. Дрелили стены, ставили подвески и так дальше и тому подобное. Работа специализированная. Люди постоянно менялись, внося в квартиру разную ауру, звуки, настроения, голоса, инструменты. Для Соньки это был огромный стресс. Почти сутки она просидела в своём «подполье». Ни питья, ни воды, ни туалета. Ни о каких играх и ласках не могло быть и речи. Но вот около часа ночи «чинщики» ушли. Только закрылась дверь, Сонька тут как тут. Вся квартира была обследована заново. Она даже  заглядывала в щель между стенкой и изголовьем кровати, будто кто там мог спрятаться. Обнюхивала и осматривала все уголки, побывала за столом компьютера, осмотрела книги и кресло. Успокоилась, только убедившись, что её дом не изменился.
     Летом происходит то же самое. Приезжает зять рыбачить на форель, она прячется. Дома не показывается, в избу не заходит. С Петровичем в доме появляется много незнакомых вещей, запахов. Они настораживают её и беспокоят. Мы это понимаем. Знаем, как только Петрович соберётся к отъезду, выйдет из дома, помашет рукой и пойдёт по тропке к машине, Сонька появится мгновенно. Любопытно, что когда он просто на много часов уходит рыбачить, такого не происходит. Она появляется только и только тогда, когда он уезжает совсем.
     Приезжают сын и внук, чтобы помочь нам уехать в город. Сонька прячется снова. Хотя их, также как и зятя, она знает хорошо. Перетаскиваем вещи в машину, оставляемую в соседней деревне. Её нет. Звать бесполезно. Сборы и суета людей волнуют и пугают её. Уходим. Вера остаётся на крыльце ждать Соньку.  В доме всё успокаивается.  Сонька появляется. Вера помещает её в «перетаску». Мы встречаем их, садимся в машину и спокойно едем на зимнюю квартиру. Она спит. Никаких проблем.
     В конце этого лета, за нами приехал сын с приятелем. Припарковались почти у дома. Побыли неделю. Помогли по хозяйству, ходили в лес, на реку, отдохнули. Оба курят, вечерами любили посидеть на нашем большом открытом крыльце. Выпивали понемногу, курили, разговаривали о своих делах. Естественно Сонька в это время дом покинула.  Дни стояли ненастные и  холодные. Почти каждый день дожди.
     Оставляли для Соньки еду.  Ночью, когда все спали, я выходил в сени и звал её. Безрезультатно.  Однажды открыл дверь, смотрю, стоит у порога. В избе натоплено. Зову зайти. Порог в избах высокий. И тут я совершенно поразился.  Сонька вытянула шею прямо через порог. Мне показалось, что шея стала длинной как у жирафа. Как-то странно повернула голову и заглянула в сторону кровати, на которой спал Миша, приятель сына. Увидела спящего, и тут же шею «убрала», не переходя порога. Тогда я взял её на руки.
    Живот был мокрый от травы, шёрстка влажная. Прижал к себе и внёс в избу. Прошёл в нашу комнату, опустил на кровать, закрыв при этом дверь в кухню, где спал Миша. Она тут же юркнула в соседнюю комнатушку, под кровать сына и исчезла. Утром я не нашёл её.
     Канун отъезда. Начали собираться. Снимали шланги, насос, прятали всякий скарб, поскольку за зиму нас всегда навещают воры, и весной не знаем, что найдём. В общем, хлопоты большие, долгие. Предотъездовская суета. Наконец всё, что можно попрятали.  Загрузили старенькую «Ниву». Утром отошли к машине. Дом успокоился. Никого чужого. Вера осталась на крыльце одна ждать Соньку. Её нет и нет. Отъехали за деревню, чтобы нас было не видно. Ждём. Сонька не приходит. Час, два, пошёл третий. Надо ехать. Соньки нет. Что делать. Решили двигаться. Предупредили соседа, попросили подкармливать.
    На душе муторно.  Стали успокаивать себя:
– Наверное, судьба у Соньки такая. Здесь появилась на свет, здесь и пропасть, видно суждено.
     Из города названиваем соседу:
– Как там? Появилась?
– Видел, еду ставлю. Миска всегда пустая. Но кто съедает, не знаю.
     Прошло две недели. Появилась возможность поехать. Надеялись, с нашим приездом Сонька почувствует привычный уклад жизни и придёт. На всё про всё у нас были только сутки. Переночевали. Соньки нет и нет. Переживаем. Э..эх! Приехали в пустую. Видно суждено ей пропасть тут. Где-то около полудня Вера, в который уж раз, вышла в сени. И вдруг Сонька спрыгивает с чердака, подходит к ней, как ни в чём не бывало, и начинает ласкаться о ноги. Вера подхватила её на руки. И, о боже! Сонька прижалась к ней как ребёнок.

РАЗМЫШЛЕНИЯ АМУРА
Она летела, прикословить...
Любви по духу не дано...
С тех пор она по Слову Божью...
Здесь, среди нас и в нас давно...
Анна Забудько

Внимательно проанализировав всё, что ему пришлось увидеть и прочитать, Амур постепенно осознал огромную сложность задачи, которую поставила перед ним  матушка. Чем больше он узнавал, тем больше вопросов перед ним возникало. Ведь его стрелы предназначались конкретным людям. Откуда же столько любви в мире. Он же не стрелял по собакам, кошкам, птицам. Почему  существует любовь к морю, Луне, Солнцу,…к Природе, наконец.
Надо посоветоваться с мамой. Думаю, она сможет помочь.

СНОВА ЗА СОВЕТОМ
…прежде, чем говорить о любви,
хотелось бы знать, что это?
Сергей Никодимов.

– Теперь тебя позвала я. Мне показалось, что у тебя тоже возникло желание поговорить. Молодец, что ты догадался найденные рассказы о людях и животных переслать мне. Во-первых, было полной неожиданностью получить их по электронной почте. Я ведь не знала, что это такое. Хорошо, почти накануне, Аполлон принёс мне в подарок компьютер и научил пользоваться. Ведь он же теперь связан с какой-т0 космической  программой. Я поняла, он  и тебе об этом сообщил. А ты, надо думать, все эти премудрости освоил уже у людей и там же сумел ими воспользоваться.
   Знаешь, эти человеческие поделки оказались интересными. Незадолго до сегодняшней встречи я даже освоила интернет. И, представь, среди вороха всякого барахла нашла там довольно любопытные для нас с тобой вещи. Высылаю несколько рассказов из Энциклопедического фонда России. Почитай их и подумай. При следующей встрече расскажешь своё впечатление. Мне кажется, они вполне могли бы дополнить твою коллекцию любовных историй и приоткрыть новые смыслы того, что мы пытаемся понять.
– Да! Чуть не забыла. Хочу рассказать тебе одну историю. После твоих писем заглянула к Аполлону. Наверное, помнишь, он ведь брат Артемиды, у которой ты начал набираться опыта жизни. Так у него не только компьютер, но и телевизор теперь. Вот что значит общаться с людьми и помогать им в какой-то фантастической программе «Аполлон».
   Попросила включить этот ящик. И что же я увидела. Наткнулась на какую-то, на мой взгляд, дольно пошлую программу. Не знаю, как называется. Это был, к счастью, её конец. Сидят две здоровенные бабищи (уж извини за грубое слово, но другое тут не походит). С виду  этакие бандерши. И рассуждают о любви. Конечно, под ней они понимают только секс. Одна удивляется тем женщинам, у которых в жизни был только первый мужчина – её муж. Она с наглым взглядом  жалеет их и не понимает. Но учит. И тут звонит какой-то зритель и жалуется, что после первого же интима женщины покидают его. Он недоумевает. И говорит, что он высок, строен, симпатичен и с большими достоинствами. Спрашивает, от чего не складываются отношения. Бандерши в недоумении. И одна из них вместо ответа говорит:
– Женщин не поймёшь, то им мало, то много.
Так зритель и остался без дельной помощи. Хотя, думаю, всё довольно просто. В этом зрителе с достоинствами не было душевной теплоты и даже капельки тех чувств, которые хотя бы отдалённо напоминали любовь. Все это понимают нутром, особенно женщины. Но бандерши не могли ему этого объяснить, по определению. Просто они не знали этого никогда. Бедные, обделённые судьбой люди. Так сложилась их несчастная жизнь.
    А ведь достаточно посмотреть вот на эти две фотографии:
Посмотри  и ты, сынок. Это так понятно. Ну а теперь почитай рассказы, которые я тебе выслала по электронной почте. Потом встретимся ещё раз.








































ИСТОРИИ ОТ АФРОДИТЫ


НЕЖНЫЙ ОВАЛ С ПЛЯЖА
Он с детства не любил овал,
Он с детства угол рисовал.
У меня наоборот – любил овал,
И редко угол рисовал.

    На Черноморском побережье Кавказа пляжи преимущественно галечные.  Морская галька не похожа на речную, плоскую как блинчики.  Она овальная. Ведь волны катают камешки туда-сюда. Овал бывает настолько совершенен, что поражает ум и радует сердце гармонией формы. Мокрые у уреза воды они матово блестят, как ювелирные шедевры.
     Моя мама прожила недолгую и трудную жизнь. Никогда не видела моря. Новгородская земля. Голод в блокаду Ленинграда. Тяжелый физический, низко оплачиваемый труд.  Я был рад, когда два раза сумел принять её на берегу Чёрного моря, где какое-то время работал. На сохранившихся любительских фотографиях она везде улыбается. Вот её окатывает волна. Вот она возвращается с моря. Плавать не умела. Но море ей нравилось. Как-то, приехав к ней в Ленинград, привёз в небольшом мешочке морскую гальку.  С любовью собирал её  ещё мокрую. Искал красивые формы и цвета. Мама была так довольна. Хранила эти чудо-камешки и часто перебирала. Вспоминала тёплые дни, солнце, загар, море. Ей было хорошо. И я был за неё счастлив.
    Иногда в жизни бывают муторные периоды. Говорят – чёрная полоса. На душе  пустота, безразличие ко всему. В один из таких дней я шёл в Хосту и свернул с асфальта на крутой склон, решив сократить путь. Случайно оказался на чьём-то участке. И вдруг увидел огромного пса. Он с неприязнью посмотрел на меня, глухо заворчал, нехотя вылез из будки и, в перевалку, медленно двинулся ко мне. Не лаял. Просто громко зарычал, и встала на дыбы. Его морда оказалась на уровне моей головы. Я был в таком ступорном состоянии, что не закричал, не замахал руками, не побежал. Просто встал, и вяло загородился рукой. Думаю, это и спасло меня. Я только почувствовал, как огромная пасть захватила мою руку ниже локтя и слегка сдавила. Я не сопротивлялся. Наверное, огромному псу такая безразличная реакция не понравилась. Он что-то промычал, отпустил руку, повернулся и затрусил к своей будке. Мне показалось, что от досады он плюнул в сторону.
     В один из таких дней я потащился в Адлер на танцплощадку. Ни до этого, ни после я никогда не бывал там. Вечер. Было как-то особенно одиноко. Пригласил девушку. Стройная высокая блондинка. Идеальный овал лица. Хорошие глаза. Это был вальс – единственное, что я более или менее умел танцевать. Круг, два, три. Музыка закончилась. Танцплощадка закрывалась. Пошёл проводить мою партнёршу к дому. Немного поговорили. Узнал, что она работает воспитателем в детском саду. Расстались у калитки. Девушка не идёт из головы. Её черты околдовали меня. Стал искать. Но я даже не знал имени, а дом и улицу не запомнил.
    Начал рейд по всем детским садам Адлера. Спрашивал высокую красивую блондинку. Уже начал отчаиваться. Наконец, у самого берега моря нашёл тот самый садик. И вот скоро пятьдесят лет, как мы не расстаёмся.
     Родилась и выросла она в рыбацком поселке на Пицунде. Достатка не было, досыта ели не часто, но не голодали. Зато свобода полная. Пляж, море, ветер и солнце. Это летом. Осенью и зимой дожди, холод. Потом опять солнце. Плавала как рыба. Волн не боялась. Думаю, и пленивший меня овал лица формировался у неё вместе с морской галькой. Известно, браки совершаются на небесах. Но иногда Господь выбирает галечные пляжи.
*
Наверное, мои стрелы прямо в их сердца угодили. Как уж это случилось, не знаю. Но как-то вышло именно так, – подумал Амур.

НОСТАЛЬГИЯ
Так каждый день! Берёз мольба,
Ронявших молодость и шелест,…
(Ностальгия. Интернет)

     Берёза – символ России. Есть в этом дереве какая-то загадка. Очарование. Нежность. Ласка. Любят её у нас. Мне приходилось быть в деревнях, где вся улица засажена берёзами. И как-то все подстать. Видно, что сажали их. Похоже в одно время. Нет в исконной России места, где бы не росла она. Тянется наше сердце к ней сызмалу. Тепло от неё на душе. Особенно остро это ощущаешь на чужбине. Ностальгия для нас чувство врождённое и очень сильное. Чтобы понять его, надо пережить. Мне посчастливилось.
     Начал я работать в Армении. Туда распределила меня министерская комиссия. В эпоху СССР был такой порядок. Поехал с охоткой. Принят был хорошо. Появились друзья. Экспедиция подчинялась прямо Москве. Язык русский. И здесь никаких проблем. Горы. Много солнца. Экзотические для меня места. Пришлось поработать и в полупустынных районах. Я не пожалел, что приехал.
     Довольно часто бывал в Ереване. Осенью здесь особенно много винограда. Вкусный, сахаристый. Армяне очень гордятся им. На ужин, бывало, возьму пару крупных гроздьев. Помою в фонтанчике и ем. Где-нибудь в садике.
     В Мегри, высоко в горах прямо с деревьев лакомился персиками, жёлтой с красным бочком наливной черешней. Больше таких я не ел никогда. Персики стоили недорого. Хозяйка даст лестницу. Срываешь сам. Большущие бархатистые. Откусишь – захлёбываешься соком. Пробовал и белые, так называемые голые персики. Некрупные. Во рту прямо исчезают. К перевозке не годны.
     Выйдешь из маршрута прямо в огромный черешневый сад. Спросишь сторожа:
– Можно поесть?
– Конечно. Только ветки не ломай.
     Выбираешь самые спелые. Потом под деревом отдохнёшь. Снова. С собой, разумеется, не брал. Ну сколько я мог съесть? Килограмм, два, от силы – три. А в саду тонны. С понятием был сторож.
      Наши армяне удивляли меня. Едем посёлком. Увидят черешню. Помню, красный сорт. Остановят машину. Выскочат. И давай ломать с ветками. Я не понимал такого, хотя в своей жизни черешню ел впервые.
     Много было для меня экзотических моментов. В азербайджанском районе местные охотники продавали нам кабанов. Двое остаются разделывать тушу,  готовить мясо для шашлыков. Остальные – в маршруты. Вечером возвращаемся. Начинается ритуал. Неглубокая плоская дном ямка. Дрова – только сухая виноградная лоза. Куски мяса из огромной кастрюли, где оно настаивалось в специях целый день, насаживаются на прутья-шампуры. Внимание! Огня не должно быть. Малейший язычок пламени тут же забрызгивается водой. Готовые шашлыки с помощью тонкого лаваша сбрасываются в другую посудину. Новая порция. Ещё, ещё. Наконец, всех зовут за общий стол. Мясо загружено в эмалированный таз. Распорядитель берёт в руки большой плод граната. Кислый сорт. Ударом кулака раскалывает его. Выдавливает сок крепкими ладонями на мясо. Так несколько штук. На столе молодое мутное вино – маджари. И начинаем вечернюю трапезу.
     Я, когда выпью, люблю рассказывать. С каждым куском мяса довольно долго вожусь. Армяне подзадоривают меня:
– Давай, Саша! Давай! Интересно. Расскажи ещё что-нибудь.
Сами же, возьмут кусок, грызнут раз-другой и кладут рядом. Постепенно около каждого образуется своя горка. В тазу мясо быстро уменьшается. Когда я понял этот фокус, таз почти опустел. А мои коллеги ещё долго доедали свои запасы. Правда, мне хватило, и голодным я не остался.
     В одном из горных районов со мной в маршруты ходил местный парнишка. Закончил десятый класс и летом подзарабатывал. Поднялись как-то на высокогорное плато. Всё в красных тюльпанах.  Дикие некрупные. Но много. Море. Зрелище! Не забыть. Днём сядем перекусить. Лепёшка с сыром. Мой Ашот, смотрю, на коленки встал. Пополз. Что-то ищет. Высмотрел всякой вкусной травки. Помню, среди неё мята. Нашёл источник. Принёс по кружке отличной минеральной воды. Углекислым газом так в нос и шибает. Холодная. Вкусная. Нарзан.
     Почти каждый маршрут – событие. На одной из скалистых стенок увидел высолы от источника. Решил взять на анализ. Полезли с Ашотом. Я впереди. Он сзади. Пробы отобрали. А спуститься никак. Выползли вверх. Сели. Ноги свесили. От пережитого напряга лёгкая трясучка. Я ему:
– Ашот! Если ещё раз будет что-то похожее, ты за мной не иди. Ни за что. Понял? Не слушай меня. А один я не полезу.
     В какие-то праздники ездил на Севан. Смотрел церкви. Поздно к вечеру пошёл искупаться. Темнело. Скалы на берегу из чёрных сланцев. Маленький пляж под ними тоже чёрный. Вода чистая прозрачная. Но как тартар. Чёрного дна не видно. Жутковато. Всё же искупался. Но внутри осталась что-то леденящее. Одно только – купался в знаменитом озере.
     Работали на высоте более 2000 метров. Жили в деревушке. По воскресеньям  привозили кино. Экран – простыня. Скамейки из домов. На поляне. Кинопроектор трещит. Свет мигает. Плёнка рвётся. Как в войну в наших деревнях. А был конец пятидесятых. Смотрели. Радовались. Никто не возмущался.
     Работать на такой высоте тяжело. Ноги как свинцом наливаются. Дышать трудно. Пульс молотит. Не за просто так высокогорные платят. Раз пришлось устанавливать палатку над большим ущельем. Ветер рвёт скаты. Колышков нет по определению. Растяжки прижимаем камнями. Ветер делает с палаткой, что хочет. Полощет как парус на хорошем ветру. Кое-как переночевали. Утром под нами геофизики начали аэросъёмку. Их самолётик в ущелье. Летит вдоль борта в стену прямо под нами. Делает цирковой поворот и на вираже обратно по другому борту. Вот это пилотаж! Захватывающее зрелище. А там ведь наши коллеги работают. И, между прочим, не блюют, без страха и упрёка. Работают и всё.
     В воскресенье с кем-то из ребят «сбегал» на высоту 3700. Посмотрел на горизонт. Говорят, что видел Турцию. Отдохнули маленько у снежного озерца. И обратно. Устал. Доволен.
     Такая экзотика не может надоесть. Но вырос я в других местах и среди других людей. Работая под Нахичеванью, частенько приходилось ездить поездом в Ереван и обратно. Путь недалёкий. Вагон общий. В нём преимущественно азербайджанская деревня. Как и у нас. С котомками, корзинками, мешками. Резкий запах трудового пота. Тяжёлые натруженные руки. В вагоне радио. Почти всегда музыка. Естественно, азербайджанская. Заунывная. Непонятная.
     Кому-то плохо слышно. Подойдёт. Включит на полную мощность. И уйдёт в свой конец вагона. Пассажиры балдеют от счастья. Притихнут. Разговоры заканчиваются. И слушают, слушают. Несколько часов к ряду. Музыкальный народ. Хорошо ему от родных звуков.
     Вот в такие минуты и начинает брать за душу тоска. Так в Россию хочется. Вспоминаю зиму. Думаю. Наверное, разучился  уже и на лыжах и на коньках. На стадионе «Динамо» хороший каток заливали. Музыка. Под Новый год ёлка. В игрушках, лампочках. На Елагиных островах тоже было отлично. А лыжи! Каждое воскресенье в Кавголово. Любил лететь с горы, не видя и не зная, что там у края. Выскочишь. Нужно мгновенно сориентироваться. Куда? Если некуда, быстро рухнуть набок в пушистый снег.  Эх!
     Начинаешь работать, общаться – постепенно отпускает. Но вот в окрестностях местечка Шванидзор, у границы с Ираном (по Араксу) неожиданно наткнулся  на большую берёзу. Откуда она взялась здесь. Место явно не для неё. Но вот выросла. Не пропала. Наверное, чьи-то хорошие и добрые руки посадили. Может быть, наши пограничники с близкой заставы. Дай бог им здоровья и удачной службы.
     Часто потом ходил к этой берёзе. Постою в тени. Поглажу ствол. А то и щекой прижмусь к её тёплой коре. Как будто побывал в России. Помогала она мне.
ПОСЛЕДНИЙ ШАГ
Не беречь красы
И не бояться смерти:
Бабочки полёт.
(хокку)

   Александровская больница. Вторая кардиология. Привезла «Неотложная». Постепенно  разобрались. Стало получше. В пятницу планировалась выписка. Радовались. Во вторник, как всегда, вечером пришёл к ней в палату. Говорили о том, о сём. Её больничные дела уже не обсуждали. Перед уходом рассказал ей про последние «разработки» американских учёных, о которых прочитал в интернете:
– Знаешь, – говорю ей,– они провели тысячи опытов, измерений,  лабораторных исследований и установили, куда можно целовать, куда не желательно, куда категорически нельзя. Даже приведён рисунок с точками разного цвета. Соответственно зелёными, жёлтыми и красными.
     Она засмеялась и спросила:
– Ну и куда же можно целовать?
– Самое безопасное место – это кончик носа, – ответил я и поцеловал её в нос.
     Она снова засмеялась:
– Да, ну их к чёрту, этих американцев. Будем целовать туда, куда нам захочется.
И мы оба засмеялись. Я обнял её и, как всегда, уходя, перекрестил.
     Палатный врач Ольга Юрьевна, доброжелательная и грамотная молодуха,  очень нравилась ей. Обстоятельно вникла в её  недужные проблемы, сложные и запутанные. Решили перед выпиской поблагодарить её хорошим букетом цветов и… Договорились сделать это в среду, чтобы в день выписки излишне не суетиться. На среду же было запланировано УЗИ. План такой: после обследования она позвонит, и я поднимусь к ней на этаж.
     Вызов на процедуру затягивался. Кабинет УЗИ работал до трёх часов. Звоню в два:
– В половине третьего жду твоего звонка в вестибюле больницы в полной готовности.
На часах без десяти три. Звонка нет.  Подумал:
– Чего сидеть. Поднимусь к ней на этаж.
Подошёл к лифту. Передо мной одна женщина. Лифт вызвала и ждёт. Вот лифт подошёл. Мы у двери первые. Открываются…
Верочка падает мне под ноги. В лифте все всполошились. Я засуетился:
– Зачем ты поехала ко мне? Что ты наделала? Ну, зачем, зачем?
Она без сознания. Рядом оказался врач. Стал прощупывать пульс на шее. Вызвали каталку. Здесь же на этаже реанимация. Повезли. Я за ней. Жду у дверей. Вышел врач. Задавал какие-то вопросы. Толком ничего не мог ответить. Побежал в палату за бумагами. Появилась Ольга Юрьевна и заведующая отделением. Открывается дверь реанимационного отделения. Верочку вывозят с трубкой во рту, капельницей. Бегут в отделение интенсивной реанимации. Я в обход. Прибежал первым. Показываются в коридоре. Ольга Юрьевна несётся рядом с каталкой и держит высоко капельницу.
    Дверь новой реанимации закрывается. Немного погодя выходит сестра. Спрашивает:
– Не можем снять кофточку. Можно ли разрезать?
Не понимаю. Господи! Какая кофточка! Почему нельзя резать? Зачем об этом спрашивать.
– Резать? Конечно, конечно. Режьте. Что надо, то и делайте. Только помогите!
    Жду в коридоре никакой. Выходит Ольга Юрьевна.
– Обширный инфаркт. В себя не пришла, но сердце запустить удалось.
Чуть отпустило. Стал спрашивать:
– А потом, куда? В ваше отделение?
– Нет. Уже в первое. Там лежат с тяжёлым инфарктом. Ну да не будем загадывать. Езжайте домой. Здесь Вы ничем помочь не можете. Потом понял, что она имела в виду, говоря «не будем загадывать».
     В четыре был дома. Что-то съел. Состояние тяжелейшее. Чтобы отвлечься, включили с сыном телевизор. Смотрим последние новости по НТВ. Минут пять восьмого звонит телефон. Из почты:
– На ваше имя телеграмма. Печальная.
Я думал что-то с родственниками в Адлере или в Челябинске. Откуда ещё могут быть телеграммы? Всегда их получаем из других городов.
– У вас кто-нибудь есть в Александровской больнице?
– Да, есть.

     Закричал раненым зверем. Всё поплыло. Глаза заволокло слезами. Сердце в комок. Бросился вон из комнаты. Сыну:
– Мама умерла… у…у…у…уууу…
Завыл, заметался по квартире.
     Верочка была светлым человеком. Её любили дети и животные. Она любила жизнь, людей и нас. Я люблю её.
Мой ловец стрекоз,
О, как же далеко ты
Нынче забежал…(Тиё)

КРУГ  ПРОВИДЕНИЯ
                Жизнь – это вечный круговорот
                рождений и смертей. Каждая
                жизнь имеет определённый
                смысл, каждый человек приходит
                в мир со своим заданием, которое
                он забывает в момент рождения,
                но небесные силы ведут его и
                помогают идти по своему пути.
                Дон Педро. (Шаман). 
               
          Когда мы с Верочкой ждали первого ребёнка, мне потрясающе нравились беременные женщины. На каждую обращал внимание, проникался красотой и целомудренностью, тем светом, который излучали  глаза, лицо, походка, весь облик. Беременность преображает будущую мать. Она становится каким-то неземным существом. Её хочется беречь и делать только добро. Ребёнок ещё не появился на свет, а его уже любят. Его боготворят и ждут как царство Божие. Сколько нежности во взгляде беременной женщины теплоты и добра. Какая радость, когда малыш бьёт ножкой по животу. Тебе разрешают потрогать живот, приложить ухо и послушать новую зародившуюся жизнь. Начинаешь осознавать, что это наш ребёнок, наша плоть и кровь.
Кто-то хорошо сказал:
– Женщина, кормящая грудью ребёнка, уже мадонна.
Я бы добавил:
– Беременная женщина мадонна тоже.
     Но вот и роды. Тяжелейшие. Оказалось, Верочка переходила, чуть ли не месяц. Воды отошли преждевременно. Адлерская служба акушеров оказалась, я бы сказал, безобразно слабой. Верочку чуть не загубили. Но вот они с  дочкой дома. Она оказалась прекрасной матерью. Всё делала ловко и умело. Дочка росла как на дрожжах. Здоровенькая и крепкая. В десять месяцев уже начала ходить. Без проблем приняла ясли. Принесла в дом много радости.
     Но где-то через год у Верочки начались  страшные боли в пояснице, температура. По вызову приезжает фельдшер. Раз, другой, практически каждый день. Больница. Диагноз – гидропиэлонефроз. Первопричина – тяжелые роды с резким похуданием. Результат – опускание почки. Мочеточник, как позже выяснилось, перегнулся  на каком-то врождённом лишнем кровеносном сосудике. И пошло, поехало. Почка стала превращаться в гнойную «бомбу». В больнице Адлера ничем помочь не могли. Решили ехать в Ленинград.
     Включили ещё сохранившиеся военные связи.  Объединённая областная больница в районе Лигово. Диагноз подтвердился. Что дальше? Состояние ухудшается. Посещаю её каждый день.  Умоляет:
– Поговори с врачом. Пусть что-то предпримут. Я согласна на всё. Больше не могу. Эта неопределённость – самое страшное.
     Пошёл к лечащему врачу. Назову его Сергеем Владимировичем. Пригашает меня в кабинет и делает такое предложение:
– Есть только два пути. Либо надо почку удалять, либо…можно сделать пластическую операцию. Думаю, следует пробовать почку спасти. Отрезать всегда успеем.
    Что я мог на это сказать, ничего не понимая в медицине. Начинает на листе бумаги рисовать какие-то схемы. Я как в тумане. Понимаю одно – две почки лучше, чем одна. Говорю, что посоветуюсь с Верой. В общем, мы дали согласие.
     Вечером мне звонит Евгения Эмильевна Суни, тогда заведующая отделением, в котором Верочка лежала:
– Саша, вы что, действительно, решились на «пластику». Немедленно откажитесь. Этот парень не может такую операцию сделать. Это я тебе говорю как хирург.
     Евгения Эмильевна прошла хирургом всю войну. Приняла меня из блокадного Ленинграда дистрофиком. Какое-то время её малышка-дочь моталась с нами по близким к фронту тылам. Она доверила её моей тётушке. Такое не забывается. В опыт и высочайшую квалификацию Евгении Эмильевны мы верили безоговорочно.
     Евгения Эмильевна, – отвечаю я по телефону – да теперь как-то неудобно отказываться.
     Она прямо напустилась на меня:
– Что значит неудобно? Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Придумайте, что хотите. Мама не согласна, например. Да что угодно. Если он умный, то поймёт. А нет, так и чёрт с ним. Он прекрасный диагнозист. Закончил ординатуру в Москве. Обследование провёл отлично. Поэтому я Верочку к нему и положила. Но такую операцию он сделать не может. Уж поверь мне.
     Естественно, мы отказались. Выписались. Поехали получать документы. Около больницы нас обгоняет молодая женщина. В руках сеточка с какой-то едой. Запомнил бутылку с кефиром. Входим в вестибюль больницы. Сцена:
     Наш Сергей Владимирович, бледный, стоит в полной растерянности. Женщина, которая нас обогнала, кричит в полуобморочном состоянии:
– Сергей Владимирович! Вы хоть понимаете, что Вы мне сейчас сказали. Я же вчера у Вас была. Вы порадовали меня, что завтра мужа выпишите. Вы же мне это говорили, правда?
– Да говорил,…планировали выписку.
– А что Вы сейчас несёте? Говорите, что он ночью умер. Как же так. Разве такое может быть?
     Палатный начал что-то объяснять. А женщина кричала и кричала:
– Он же совсем молодой. Ему только 33 года. Такого не бывает. Вы что-то путаете. Кировский завод, где он работает, на Вас в суд подаст. Вам это так не сойдёт.
– Да, да, конечно, – лепетал Сергей Владимирович, - это Ваше право. Вы можете подавать в суд. Но поймите. Всё произошло так неожиданно. Меня вызвали ночью.  Сделали всё, что могли…
     И тут он увидел меня. Прижал в углу и начал что-то объяснять о патологии и всяких неожиданных случаях. Ему надо было кому-то выговориться. Я благодарил Бога, что у нас есть Евгения Эмильевна.
     Наконец, по большой протекции Верочку положили в хирургическое отделение Медицинской Военно-Морской Академии, которое тогда временно   располагалось в больнице 25 Октября, что на набережной  Фонтанки  в районе Троицкого Собора. Прооперировали. Почку удалили. Чудо, что она ещё не успела лопнуть. Разрезали практически пополам. Сказали, что операция прошла удачно Она молодая. Всё должно закончиться хорошо. Но пятьдесят процентов успеха определяется хорошим уходом. Первые дни с ней неотлучно была дежурная сестра.  Я ходил ежедневно. Дома не мог спать. Просыпался в пять утра и сразу в больницу. Уходил после двенадцати ночи. Прозвали медбратом. Почти поставили на довольствие. Помню, утром иду в больницу, на улице встречаю медсестру:
– Хочу порадовать Вас. Верочка сегодня начала вставать.
Радостный вбегаю в палату. Вера в рубашке стоит у кровати. Худущая. Ноги как палочки торчат из каких-то валенок. Глаза сияют. Счастливая. Я почти кричу:
– Знаю, знаю. Мне ещё на улице сказали. Ура.
     Персонал отделения  высокой квалификации. Многие сёстры прошли войну. В коридорах молодые крепкие парни в белоснежных халатах. На груди видны тельняшки. Будущий  флот российский. Смотришь на них и на душе сразу уверенность в успехе.
     Дело к выписке. Леонид Фёдорович, молодой палатный врач не так давно защитил кандидатскую диссертацию, посвящённую болезням щитовидной железы. По внешним признакам  заподозрил у Веры какие-то неполадки с этой железой. Несколько дней искал причину. И нашёл. Аденома. Надо оперировать. Конечно, не сейчас. Наверное, через год, когда совсем оправится. Выписал направление на будущую операцию.
    И вот Верочка дома. Вес 48 кг (при росте метр шестьдесят семь). Это была осень 1963 года. К весне постепенно всё пришло в норму. Её мама привезла из Адлера нашу дочурку. Встречали я с Верой и её сестра, Женя. Помню, в машине наша малышка крутится и смотрит то на Женю, то на Верочку. Спрашивает тёщу:
– Бабушка, а которая моя мама?
У всех на глазах слёзы.
     Через год Верочка снова появилась в больнице. Окрепла, немного загорела. Выглядела прекрасно. Леонид Фёдорович удивился. Думал, что не решится. В вестибюле встретили Сергея Владимировича (из областной больницы). Узнав, как дела наши, заметил:
– Смотрите…, не всякая операция благо.
Мы не стали обсуждать эту тему. Как изменились его взгляды. Да! Опыт – большое дело. Он заставляет быть осторожней.
     Операция под местным наркозом оказалась не простой. Верочка рассказывала:
– Оперировали двое. Наш Леонид Фёдорович и заведующий отделением Фёдор Данилович. Мне кажется, он меня и с почкой оперировал. Громадный, добрейший мужик. Разговаривают со мной. Настроение у обоих хорошее. Вдруг слышу свист и мат. Вот те на! Аденома оказалась с проблемами.
     В палате пришлось три дня «лежать» сидя. Было трудно, очень. Но вот снова дело к выписке. И вдруг что-то «заело». Несколько дней облучение. Повторные анализы тканей. В сердце тяжёлое беспокойство. Слава богу, всё в порядке. Операция сделана блестяще и вовремя. Шов тоненький как ниточка, правда, от плеча до плеча. Но главное, что не подтвердилось злокачественности.
    Началась обычная жизнь с радостями и огорчениями. Дочка росла. Из Адлера переехали в Гатчину, потом в Ленинград. Закончил аспирантуру. Защитил диссертацию. Верочка работает в детском саду воспитателем. Летом ездим в Адлер на море и солнце. Как-то зашли в небольшой ресторанчик. Выпили немного кальвадоса. И вдруг у Веры страшный приступ кашля. Полный задых. Ничего не можем понять.
     В Ленинграде появилась небольшая температура. В поликлинике диагноз поставить не смогли. По ночам сильный кашель.
     Жили мы на улице Восстания в большой коммунальной квартире. Коммуналка есть коммуналка. Но жили без особых проблем. С ближними соседями дружили.  Праздники всегда вместе. Как-то  были у них. И вдруг Верочка начала сильно кашлять и чтобы не смущать гостей ушла в нашу комнату. Среди приглашённых был  Гриша Бонк – заведующий рентгенологическим отделением в Военно-медицинской Академии. Верочку все любили и относились к ней с большим вниманием. Гриша вышел из-за стола и заглянул в нашу комнату, узнать что произошло. Открыл дверь. Вера кашляет. С порога сразу сказал:
– Верочка! Да у тебя астма.
    Ну и пошло. Вначале помогал просто кофе, потом теофедрин по половинке таблетки… Дальше справляться было трудней и трудней. Пришлось «садиться» на дыхательные препараты. Сама боролась, как могла, с помощью всякого рода дыхательных упражнений.     Известно, что одно цепляется за другое. Довольно скоро обнаружился эндометриоз. Гармональное лечение. Военно-медицинская Академия. Клиника Отто.  Разные методы. Почти подопытный кролик. Наконец, Рада Дмитриевна – прекрасный врач в клинике Отто (у профессора Г.А. Савицкого) высказала идею беременности. Получилось, хотя, когда об этом сказали профессору, он задумчиво ответил:
– Этого не может быть. Это ещё надо доказать.
Было много сомнений, отговариваний, консилиумов. Но Верочка верила в успех и была тверда. Даже запугивания не сломили. В итоге родился сын. Он и спас её.
     Но многочисленные лекарства, лечения всякого рода (иногда неудачные) надломили здоровье. Верочке пришлось пройти через тринадцать больниц города и перенести ещё несколько серьёзных операций.
     Она оказалась стоиком, мужественным и сильным человеком. Боролась за жизнь всю жизнь. Хорошо знала свои болезни и сама противостояла им как могла. Никогда не ныла, не жаловалась. Вырастила двух детей, внука. Работала, пока могла, тянула дом. Двадцать шесть лет (летние месяцы)  мы провели в нашей деревушке на Новгородчине. Огород, цветы, ягоды, грибы, всякие заготовки на зиму. Она любила всё это. Бывало, распустится цветок, появиться огурчик, закраснеет ягодка клубники, она всегда ласково разговаривает с ними:
– Какой ты красивый, просто прелесть. Так вкусно пахнешь. Расти,  мой хороший, не болей. Умница.
     С любовью ухаживала за ними. Много знала о растениях, с интересом читала о них.
     На праздниках у нас любили бывать гости. Изумительно вкусно готовила, была приветлива и искренна. Понимала людей. Принимала их такими, как есть. К нам часто заходили просто так.
     Я верю, что у неё был внимательный, любящий ангел-хранитель. Мы это прямо ощущали. Как часто болезни подводили к крайней черте – быть, или не быть. И вдруг непонятным образом всё образовывалось. Ангел «тянул» пока мог, видимо, до обозначенного срока.
     Теперь, задним числом, я могу фиксировать внешние признаки, как сигналы приближения срока жизни:
• Лето 2008 года. Деревня. Починили крыльцо. Выкосили высоченную траву перед домом. Почистили колодец. Верочка первый помощник и заводила. А в конце августа вдруг сильнейшая аритмия. Лекарствами не снять. Ночь. Скорая. Фельдшер. Добрейшей души женщина. Не навредила. Посидела. Успокоила. Звоним приятелям. Надо вывозить в Петербург. Спасайте. До нас триста километров. Последний километр бездорожье. Дождь льёт не переставая.  И Маша с Романом приехали. Усталые до изнеможения. Час ночи.  Как мы с Верочкой прошли этот километр до машины, понять не могу. Я боялся, что не довезём её. Но как-то доехали. Думаю, не без помощи её ангела.
• За зиму более или менее выкарабкались. Были уверены, что в деревню свою любимую больше поехать не сможем. Решили:
– Ну, что ж. Значит, отпущено было радоваться новгородской природе 25 лет. Не так уж мало. И сын там вырос, и внук и тётушка моя одинокая из Боровичей лет 15 проводила с нами лето. Жаловаться не на что. Спасибо и за это.
• Но ещё одно лето было нам подарено. Прошло оно хорошо. Конечно, без всякого огорода, лесных ягод и грибов. Но довольно спокойно. В Петербурге уже не загадывали на следующий 2010 год. Как получится.
• В конце зимы опять сильная аритмия. Пульс постоянно за 100-120. В конце февраля первая потеря сознания. Неотложная. Александровская больница. 1-ая Кардиология. Попали в праздники. Врачи дежурные. Отношение безобразное. Приходит врач:
– Ну, что у Вас, рассказывайте.
– Потеряла сознание. Упала.
– Ну и что.
– Врачи неотложной установили блокаду ножки миокарда.
– Ну и что.  Ну,  установили. А чего вы здесь лежите.
И всё в таком роде. Заставил выпить какую-то таблетку, хотя Вера сказала, что этот препарат ей принимать нельзя, что её будет плохо. Настоял-таки выпить. Слава богу, сумела схитрить и выпила не две таблетки, а одну. Почти мгновенно температура 39, вздутие живота и сильнейшие боли. Реакция врача:
– Этого не может быть.
Ну и так дальше. Третий дежурный врач оказался более квалифицированным, а потому и без апломба. В общем, через неделю выписали.
• Дней через десять стало очень плохо. Снова неотложная. Та же Александровская больница. Уже 2-ая Кардиология. Прекрасный палатный врач. Мерцательную аритмию удалось снять. Полегчало. За день до выписки обширный инфаркт. Спасти не получилось. Приняла смерть как солдат в бою, стоя. Спускалась   ко мне на лифте. Я собрался подниматься к ней. Стою у лифта. Открылась дверь и она падает к моим ногам. Будто пуля сразила прямо в сердце.
17 марта 2010 года оборвалась жизнь. Круг провидения замкнулся в той же больнице, в которой её спасли от смерти в 1963 году.
Справка. Александровская больница на пр. Солидарности – бывшая больница 25 Октября на Фонтанке.

Прошло почти три месяца.
     Вспоминаются виртуальные сигналы.
• 2008 год. Мне 75. Как всегда Верочка организует стол. Все свои. Во время застольных разговоров Вера вдруг решила рассказать сон, оговорив, что вообще-то свои сны рассказывать не любит. Могу воспроизвести его довольно точно, так как сохранилась домашняя видеозапись:
– Иду по какой-то слякотной дороге. Шнурки на башмаках почему-то не завязаны. Думаю, господи. Что ж это я. Ведь заступлю и упасть можно. Вдруг, подходит ко мне какой-то человек и завязывает шнурки.
Тут посыпались вопросы и шуточные подначивания:
–Не человек, а существо…как бы человек.
– Мужчина?
– Да мужчина.
– Ха, ха! Мужчина как бы человек (довольные женские реплики).
Встреваю:
– Могу точно сказать, – это был не я. Если бы я, то Верочка сказала бы, что завязал не так.
Общий смех. Верочка, смеясь, зааплодировала.
• Когда Вера последний раз попала в больницу, внук, вдруг как взбесился – начал крушить в доме все часы. На родительские недоумения:
– Что ты творишь. Что случилось? Чем часы-то провинились?
Вдруг заплакал:
– Чтобы время остановилось, и бабушка не умирала.
• Вспомнил свой сон ещё до больницы. Конечно, Верочке не рассказал. Перед глазами он стоит до сих пор. Вижу Веру на нашей улице. С какими-то двумя полными сумками. Она боком, лицом ко мне уходит за цветочный магазин рядом с нашим домом, как плывёт. Последнее время она почти не бывала на улице. Сильно болели ноги. Иногда мы «выползали» вдвоём и то только до скамейки у подъезда – посидеть. С палочкой. А тут одна. С сумками. Я стал кричать:
– Куда ты? Куда! Брось сумки немедленно.
Но она только улыбалась и уходила боком, пока не исчезла за углом магазина.
• На поминках Женя вспомнила свой сон (ещё в Адлере):
– Вдруг вижу Веру. Такая вся радостная молодая. Улыбается. Спрашиваю, чему так радуется. Отвечает, что неожиданно ей дали путёвку в санаторий, да ещё бесплатную. Спрашиваю, в какой санаторий. Она назвала. Но слово было какое-то длинное, незнакомое. Я не поняла и не запомнила. Может быть ей хорошо там.
• Как-то, приблизительно за месяц до кончины, она сказала мне:
– Знаешь, ты только не обижайся, я всё думаю, только бы не умереть от астмы. Это так тяжело и страшно. Медленное удушье. Когда подойдёт моё время, лучше бы инфаркт и чтобы сразу.
     Наверное, её желание было услышано.
     Вопрос о том, что ты сумел сделать в жизни, приходит многим людям в конце пути. Верочка не была исключением. Как-то она посетовала мне, что ничего путного в жизни сделать не сумела. Это была неправда. Да, что-то не получилось, но не по её вине. Она была талантливым и высокоодарённым  человеком. В молодости пела, играла на пианино. Прекрасно рисовала. На удивление профессиональных художников изумительно оформляла новогодние праздники для детей. Гуашью разрисовывала окна, стены – крупные выразительные полотна. Была прирождённым садоводом и огородником, кулинаром. Придумывала игры, писала сценарии для детских утренников, ставила с детьми спектакли. Умела ладить с людьми. И многое-многое другое она умела делать. И делала всегда с полной отдачей сил.
     И главное добро, которое она оставила людям – любовь к детям. Её боготворили родители. Группы в детских садиках, в которых она работала, всегда были переполнены. Родители хотели, чтобы их ребёнок попал именно к Вере Анатольевне. Сколько фотографий, где дети обнимают её, целуют, ластятся как к родной матери. Наверное, это самое главное в жизни – нести людям добро и любовь.
     Почти за месяц до своего ухода из жизни, в Прощёное воскресенье, как-то особенно проникновенно и тепло она простила меня.  Простила за все грехи перед ней. К сожалению, было за что. Я простил её тоже, хотя не знаю, в чём она могла быть виновата передо мной. Нежно расцеловались. Мы не знали, что это было последнее «Прости».

     Круг жизни, который очертило ей провидение, оказался не пустым. Она сумела наполнить его хорошим и светлым – любовью, человеческим теплом, добром, вниманием  и заботой о людях и окружающем нас мире.


СВИДАНИЯ
                Свиданий наших
                каждое мгновенье
                Мы праздновали,
                как богоявленье,…
А. Тарковский.

     Снова я в Моровском – нашей любимой Берендеевке. Второе лето без Верочки. Внутри чувство, что она обязательно появится здесь. Как это произойдёт? Не знаю. Но уверен, что догадаюсь, когда это будет.
    Нынче удалось приехать пораньше. Привез сын с приятелем. Выехали ночью. Утром на месте. Ребята сразу организовали шланги с насосом от колодца-родника. Это главное. Я с водой. Они же всё намыли после зимы. Так приятно, когда о тебе заботятся. Даже сумели освежить постельное бельё. Быстро высохло на солнце. Пахнет свежестью и ветром. Сделали прекрасный ужин, выпили по рюмочке и часов в девять вечера рухнули спать. Позавтракали и они уехали. Я, как и прошлый год, один. Может к лучшему.  Ни радио, ни телевидения, ни соседей. Выходя не сеновал, сын обнаружил новое гнездо касаток. Прямо у сеней, за дверью на сеновал. Два птенчика. Позже рассмотрел, оказалось четыре. Головки едва видны. Только рты желтеют ободком. Родители кормят их «не покладая рук», по челночной схеме. Один только в разинутые рты мошек запихнёт, тут уж и второй на подходе. Так рад. Всё Верочка позаботилась. Заставила меня в один из приездов на сеновале стекло в оконце выставить. Вот и результат.  Не забывают касатки наш дом. Подумал, они здесь, - это знак о Вере. Живое всегда её любило и к ней тянулось.
    Прошло несколько дней. Неожиданно появился трактор-косилка. Снова покос начался. Почти как раньше, при Вере. Только теперь не вручную и не владельцы отдельных коров, а уж фермерское хозяйство сено заготавливает. Хорошо. Ещё прошлый год в соседней деревне их видел. Ходили и к нам смотреть. Спросил:
• А чего в Моровском-то не косите?
• Да там трава худая.
• Как худая?, – говорю. – При мне скоро тридцать лет как, хорошая была. Считалась лучшей в округе. И деревня-то не зря Моровское (на старой карте Муровское) зовётся. Трава-мурава. Даже из райцентра некоторые здесь покосы держали. Конечно, если не косить, да не удобрять так хорошее в плохое быстро превратится. Зарастёт всё бурьяном. Это мигом происходит.

    Может разговор этот вспомнили, может сами надумали. Только вот нынче за ум взялись. Дай-то бог. Не успели выкосить, уж и чайки появились. Не знаю, что их на покосах привлекает. Может, мышкуют, как луни. Скорей всего лягушек отлавливают. Чайки-то речные и озёрные. Раньше над этими полями, после покоса два полевых луня всегда охотились. Летали красиво. На бреющем. Над самой стернёй скользили. Нынче пока не видел их. Зато к вечеру аист появился. Вышагивает важно по краю  у валков, метрах в тридцати от дома. Через час обратно пошёл, уж по другой стороне поля. Но тоже важно, не торопясь и не боясь никого. Аисты ведь к людям жмутся. Их спокон веку не обижают и любят. Они это чувствуют и понимают. А вот и две трясогузки. Как давно их не было. Им же пашню подавай. Побегать, поклевать мошек, таракашек каких-нибудь. А у нас уж давно землёй никто не занимается. С Верочкиным уходом как-то всё вдруг сломалось. Соседи и приезжать перестали. На что позади нас у Вадима огородище был. Парник большущий под помидоры держали. А  второй год, как и траву-то не выкашивают. Домашние проблемы. Не до огорода стало.
    К вечеру сел на веранде, как бывало, на закат полюбоваться. Каждый вечер он разный. Окрашивает то темнеющую голубизну неба, то облака подсвечивает, то в тучах тёмных прячется. Комаров нет. Дневная жара спала. Хорошо. Каждый вечер так-то с Верой сидели. А сейчас один. Ан, нет! Синичка. Видно, почувствовала тоску мою. Села напротив, на перила. Смотрит на меня. Разглядывает. Не было ещё здесь со мной такого. Улетела. За ней тут же следом какая-то серая пичужка на этом же месте притулилась. Взглянула с любопытством. И быстро в куст калины перед крыльцом спряталась.
    Начал косить. Высвобождаю цветы. Вера сажала. Почти все целы. Маки, кажется, пропали. Нарциссы и сиреневые ирисы отцвели, и жасмин, конечно. Мальва распустилась. Флоксы проклёвываются. Цветов саранки нынче будет много. Бутоны уже совсем готовы раскрыться. Но там всё крапивой забито. Нынче она очень «урожайная» и могучая. Толстенная, крепкая, как прутья. Выше роста человека. Коса не берёт. Приходится руками выдёргивать. В рукавицах, конечно. Да ещё в двойных. Помаленьку, полегоньку привожу участок перед избой в порядок.
    В ночь на  восьмое, под утро, Вера приснилась. Идёт к дому. Уже около бывшей избы бабы Кати (это наискосок от нашего крыльца метров пятьдесят). В вязаной кофте, с широкой синей полоской под тельняшку. Любила она её. Остановилась. Смотрит на меня. Но выглядит как-то расплывчато. Будто в тумане. Что-то говорит мне. Но не слышно. Постояла, постояла и исчезла. Как растворилась. Проснулся. Уж утро совсем. Понял: это она пришла сказать мне:
• Я с тобой. Я не могу тебя оставить. Мне здесь всегда было хорошо. Так что, не убивайся. Я ведь люблю тебя. Прислушивайся. Я иногда смогу как-то дать знать о себе.

    Сегодня это будто произошло. Вечером услышал, что запела какая-то птичка. Вроде бы в листве трёх берез, что когда-то мы с Верой притащили из лесу и посадили около бани. Нас привлекло, что они растут из одного корня.  Большие уж вымахали. Прошлый год одна из них, что посередине, начала было пропадать. Листья на ней пожелтели раньше времени и опали ещё летом. Болела она. Как Вера. А нынче оправилась. Правда, искривилась вся, нагнулась как-то, но стоит, жива.  Снова в пышной листве. Оттуда и услышал:
• Тью, тью,…юю…, тью,…тьююю.
Долго так. Известно, летом птицы не поют. А вот для меня одна подала голос. Следующим вечером снова, с тех же берёз. И птичка одна: тью, тью,…юю…, тью,…тьююю. Никакой переклички. Посвистела раз и всё. С чего бы это?  Без Верочки тут не обошлось.
  Недели через три ласточки покинули гнездо. Но около избы всё ещё крутятся. Мимо крыльца туда-сюда. Другой раз прямо внутри крыльца пролетают. Казалось, хотят сказать:
• Мы ещё тут. Что-то хозяйки не видно. Привет.
Вчера, уж к вечеру совсем, одна касатка мимо меня прямо в сени влетела. Такое уже бывало раз или два. Но обычно – сразу назад. А тут нет и нет. А надо сказать, что тепло стоит июльское. Так что двери в избу до ночи всегда держу открытыми.  Забеспокоился. В комнату. А уже сумеречно. Огляделся. А она сердешная на рамку зеркала пристроилась – с другой стороны окна от нашей с Верой фотографии. Сидит, не суетится. Я и заговорил с ней:
• Ну что? В гости залетела, про Верочку напомнить. Да я её не забываю. Передавай ей привет…. . Если сможешь.
И она спокойно улетела. Такие дела. Думаю, это был ещё один знак мне. Не верите? Ну, как знаете.
Странные штуки вытворяет
иногда наше воображение. …
Мы говорили о переселении душ…
                Агата Кристи.

ПОСЛЕ НАС
Мы едем, едем, едем,
В далёкие края…
С. Михалков

     По пятницам в соседнюю деревню приезжает лавка. Хочу затовариться.  Дома продумываю недельное меню. Составляю список. Так у нас было заведено ещё с Верой. Да и в городе с сыном делаем так до сих пор. Не надо думать в магазине, сочинять на месте. И не забудешь ничего. Как правило, прихожу первым. За мной небольшая очередь из местных и таких же дачников, как я. Вот гудит мотор. Автолавка паркуется на «пятачке». Шофёр открывает двери кузова. Ставит лесенку. Залезает. За ним следует продавщица Лена. Я здороваюсь и протягиваю список. Она выдаёт товар и в конце говорит:
– По списку всё. Сегодня нет только огурцов.
Я расплачиваюсь. Заталкиваю покупки в рюкзак и шагаю к дому. Это чуть больше полукилометра.
     Прошлые годы нас, из Моровского, как немногочисленных и дальних, всегда пропускали первыми. Да и посмотреть всем хотелось, что берём, на сколько, какими бумажками расплачиваемся.
     В эту пятницу я оказался вторым.
– Да, мне немного. Только хлеб возьму, – как бы оправдываясь, сказала Тамара Ивановна. Она из дома, около которого собирается очередь. К моему приходу её авоська уже была выставлена на лавочку. Конечно. Всё по справедливости. Какие могут быть претензии.
     Лена занимает своё место у весов. Водитель наготове помогать. Продавщица объявляет:
– Сегодня хлеба осталось только восемь буханок и столько же батонов. Всем не хватит. Буду выдавать только по буханке и одному батону. Согласны?
Общее молчание. Затем раздаётся одинокий женский голос:
– А что делать? Лена, но ты же знаешь, мы всегда берём восемь буханок. Что ты не можешь больше привезти. Или для нас как-то отложить?
– Не могу. Заказываю не я, а хозяин!
И пошло-поехало.
– Жалобу писать надо! Вот что! Все подпишемся!
Господи, как у нас любят писать. От себя только анонимки. А, если подписывать, только скопом.
     Наконец, продажа товаров началась. Тамара Ивановна тихо, даже вкрадчиво, говорит:
 – Мне буханку хлеба и батон.
Лена подаёт.
– Да! А печенье есть?
– Есть.
– А какое? Мягкое?
– Есть и мягкое.
– А почём?
Называется цена. Тамара Ивановна думает.
– Ну, тогда мне полкило.
Начинается взвешивание. Стрелки на весах сразу не устанавливаются, но видно, что больше. Тамара Ивановна внимательно присматривается к тому, как стрелка качается.
– Да, ладно, Лена, пусть будет побольше.
Печенье убирается в сумку. Лена выжидательно смотрит:
– Что ещё?
– А из круп гречневая есть?
– Есть.
– Ну, тогда мне пакетик.
Рассматривает и забирает.
– А сахарный песок? Мне бы полкило.
– У меня только в расфасовках. По килограмму, пяти и десяти.
Тамара Ивановна думает.
– Мне бы полкило. Ну, да ладно! Пока брать не буду. А творог есть?
– Есть.
– Лена, взвесь тогда мне полкило.
 И так дальше, в том же духе и темпе. Заканчивается мороженым Очередь молча ждёт. Привыкла. Большинство таких же. Редко, кто с готовыми списками. И то дачники. Пока идёт торговля в очереди озабоченно:
– Да! Придётся завтра в Любытино за хлебом идти. (Замечу, это около десяти километров в одну сторону). По такой жаре-то.
     От всей этой тягомотины на душе муторно. Все знают, Верочки не стало. Смотрят сочувственно. В тоскливом настроении направляюсь к своей вотчине. И вдруг,…вижу в сторону автолавки мчится мальчишечка. Дорога немного вниз. Резко заворачивает вправо. Делает крутой вираж. Чуть не падает. Поворачивает обратно. Уже в горку. Снова вниз. Крутой поворот. Вверх. Разгорячённый. Лицо от пота мокрое. Светлые кудрявые волосы у висков и на лбу слиплись. Но он не устал. Ему нравится бегать. Кого-то или что-то изображает.
     Увидел, что я смотрю. Блеснул глазёнками и забегал ещё пуще. Руки растопырил. Наверное, он был самолётом. Вечер. Часов восемь. Но жара ещё не спала. За тридцать. А он бегает вверх и вниз без устали. И жара нипочём. Ему хорошо. Он радуется бегу и своей игре. Его счастливый задор передался и мне. Настроение улучшилось. На душе потеплело. Я подбодрил его:
– Давай, бегай, бегай. Молодец! Здорово у тебя получается.
А про себя подумал:
– Да! Я так теперь бегать не могу. И желания нет. Завидовать только осталось, и радоваться, глядя на тебя, малыш.
Чистая и светлая пора. Он этого не понимает. А зачем ему понимать. Размышлять и понимать будет после, когда станет, как я. А пока…бегай мальчишечка. Бегай! Улыбайся. Будь счастлив.
     Он выскочил из дома, в который его привезли несколько лет тому назад, совсем крохой. Дед с бабкой, незадолго до его рождения, купили эту избу. Большую. Справную. Через год или два  поставили её на фундамент, сменив нижний венец на новый, из мощных брёвен. Развели великолепный цветник. Я бывал в этом доме раньше. У прежней хозяйки, Марии Ивановны, мы покупали молоко. Коренная жительница этой деревни. Прожила в ней всю жизнь. Девочка. Колхоз. Замужество Тяжёлая работа. За войну потеряла мужа. Одна подняла двоих детей. Собственно, почти как вся деревенская Россия.
     Помню, очень переживала за внука, Игоря. Он был призван в воздушный десант. То сильно простудился, то первый прыжок с парашютом, то тоска по деревне, бабушке, которая его вынянчила. Каждое его письмо хранила как святыню. Читала мне и Верочке. Всегда при этом плакала. Так болела сердцем. Приходил к ней со своим сынишкой, тогда ещё дошкольником. Угощала пирогами с молоком.
     Была у неё старая телега. В колесе спица выскочила из обода. А сено для коровы возить надо. Покос у неё был в Моровском. Как раз против нашего дома. Косили с дочерью, Валей. Сушили. Сгребали в копнушки и возили на сеновал. Для него была приспособлена старая изба (новые хозяева её раскатали на дрова и разбили на этом месте цветник). Мария Ивановна обращалась не раз к местным мужикам помочь – починить колесо. Ставила и маленькие и поллитровки. Но у тех не получалось. Попросила меня. Решил взяться. Сложная конструкция колесо от телеги. Даже не представлял до этого. Но сделал. Дала мне она за эту работу рюкзак отборной картошки и трёхлитровую банку свиного сала. Я был очень горд:
– Вот, Верочка, возьми. Заработал, как тележный мастер. Не пропадёшь со мной.
Посмеялась, но была рада за меня.
     Ворошить сено мы Марии Ивановне помогали. Не привыкли стоять «руки в боки» и смотреть, как люди работают. Хотя какие из нас на покосе были помощники.
     Часто вспоминаю время покоса. Красивая пора. Приходили семьями с косами и граблями. Все участвовали. И с охоткой. Бабы в свободных платьях, тапочках и косынках. Мужики в картузах, рубашках нараспашку. Отдыхали под двумя огромными берёзами. У меня там качели были сделаны. Мальчишки и девчонки катались на них. В тени накрывали перекус. Хлеб, яйца, огурцы, лук зелёный. Картофель отварной с крупной солью. Молодухи гоняли на наш родник, вниз к ручью. Из дома у нас воду брать не хотели. Приносили в бидончиках или вёдрах. Обязательно свежей, ледяной. Как-то незаметно ушло это время. Исчезла простота и радость труда. Коров не стало. Покосы заросли бурьяном. Все покупают молоко в пакетах. И простокваши-то не сделать. Стоит неделями и не киснет.
     Но вот сено в копнушках. Телегу мою нагрузили Громадный воз. Повезли. Лошадёнка едва тащит. А я смотрю и переживаю – выдержит моё колесо на кочках или… Не дай бог. Позору не оберёшься. Телега-то без рессор. Не положено для неё. Хрясь, хрясь! Удар колеса о камень. Сердце замерло. Выстояло! Ура! Кричу Вере:
– Гляди! Колесо-то моё цело. Значит, я сделал хорошо. А мужики не смогли. А ведь они все мастеровые.
     Как я был рад. Помню до сих пор. Хотя уж и коровы нет, и дом продан, и Мария Ивановна умерла, и дочь её Валя тоже.
     Но вот передо мной новый человек. Бойкий мальчишка с озорными глазёнками. Бегает и бегает по жаре. Вниз по дорожке, вверх. Вниз. Вверх. И жить становится не так грустно.


ЗАВЕТЫ
Более же всего облекитесь в любовь,
которая есть совокупность  совершенства.
Послание к коллосянам.
На любви вселенная держится.
Юрий Шевчук.

Умирал Валерий Давидович Ломтадзе.  Он тяжело  болел. Исход был предрешён. Об этом знали все. Знал и он. На сердце тяжело. Я учился у него и много общался позже. Всегда находил у него понимание и поддержку. Не надо объяснять как это важно, особенно в молодости и на крутых поворотах жизни. Не так много людей, которые воспринимают твои идеи и готовы вместе с тобой их отстаивать и защищать. Объяснять другим.
     Незадолго до кончины я и Миша Захаров пришли навестить его. Он уже не вставал, но было видно, что рад нам. Расспрашивал, над чем мы работаем, что планируем. Слушал с интересом. Высказывал своё мнение. Делал замечания. Давал советы. Наконец, мы почувствовали, он очень устал, и начали прощаться. Встали. Сказали какие-то глупые слова о выздоровлении. А что можно было ещё сказать? Посмотрели на него, зная, что последний раз, и уже хотели уходить. Не знаю, что он думал в это мгновение. Наверное, что и мы.  И услышали от него:
– Спасибо, что пришли. Мне стало немного легче.
– Делайте всегда добро.– И грустно  улыбнулся.
    По дороге мы долго молчали. О чём тут было говорить?
Наши доценты и профессура всегда заботились о нас. Хлопотали перед начальством, когда мы попадали в трудные ситуации, помогали с публикациями, докладами на научных конференциях, семинарах. При этом никогда не докучали мелкой опекой, ничего за нас не писали, не правили наши тексты. Подталкивали всё делать самим. Иногда ссужали деньгами, когда чувствовали в этом необходимость. Делалось это всегда тактично. Нам в голову не приходило просить об этом.
    Как-то, кажется, на втором курсе,  я сидел на подоконнике внутренней лестницы,  в фуражке горного института. Мимо проходил проректор по учебной работе.
Сделал замечание в довольно грубой форме. А грубости я сызмалу не переносил. Я встал и, ни слова не говоря, быстро стал спускаться. Он осерчал, в два прыжка догнал меня. Пришлось назваться. Несколько дней спустя меня вызвали в деканат и сказали, что проректор ходатайствует об отчислении. И вот тут-то на помощь пришли наш старейший профессор, заведующий кафедрой, Толстихин Нестор Иванович, и зам. декана доцент Наливкин Борис Васильевич (брат известного академика), читавший нам курс палеонтологии. Всё обошлось. Никто из них мне не пенял за глупое поведение. Знали, сам всё понял. Их уже давно нет, но помню доброе вмешательство этих стариков, и благодарен им до сих пор.
     Намного позже, когда я уже сам преподавал в вузе, у меня был ещё один поучительный случай с головным убором. Возвращаясь с работы и, зная, что дома никого нет, я забежал в котлетную, напротив Московского вокзала, выпить кофе. Маленькие высокие столики. Все перекусывают стоя, одеты по-зимнему, в шапках.  Вдруг ко мне подошла уборщица посуды и тихо почти на ухо сказала:
– Молодой человек, раньше, когда в избу входили, шапку-то  снимали.
Я подивился её деликатности. Ответил ей, тоже негромко:
– Спасибо. – И шапку снял.
Какая разница между этой старой женщиной и бывшим нашим проректором! Стал понимать, что такое интеллигентность.
     На преддипломной практике у меня получилось новое решение по оценке фильтрационных свойств пород зоны аэрации. Показал результаты доценту нашей кафедры, Боровицкому Владимиру Павловичу.  Ему понравилось. На следующий день он принёс необходимую литературу. Проконсультировал. Рекомендовал написать статью. Её взяли в наш журнал. Мне и сейчас за неё не стыдно. Эта публикация подвигла меня к дальнейшей научной работе. Внимание Владимира Павловича было решающим событием в моей научной карьере. Добро от него не пропало.
     Одна из работ, которую я представил Нестору Ивановичу, руководителю в аспирантуре, показалась ему достойной публикации в тогдашних Докладах Академии наук СССР. Нужно было представление академика. Нестор Иванович рекомендовал доложить работу в Географическом Обществе. Удачно. Затем встретился с академиком Д.В. Наливкиным и получил поддержку. Помню, как быстро он поднимался по лестнице с моими бумагами (а ведь ему было почти семьдесят лет), какую проявил заинтересованность. Был искренне рад за меня.
     Как-то, из журнала, куда я послал очередную статью, получил отрицательный отзыв. Расстроился. Почувствовал, отзыв составлял не тот, кто подписывал документ. Подлинный автор рецензии, не понял сути работы. Показал Нестору Ивановичу. И услышал простой и добрый  совет:
– Александр Николаевич, не переживайте. Просто вложите статью в другой конверт и пошлите в другой журнал.
     Я так и поступил. Через какое-то время статья вышла. Вот так нас учили. Учили понимать, что всегда следует искать сомыслящих людей, искать соратников.
     «Обкатывая» докторскую работу, много ездил по Союзу. Докладывал, оставлял диссертацию для изучения, вёл частные беседы. Ближе к защите услышал откровение тогда профессора, позже  члена корреспондента АНСССР,  Погребицкого Юлиана Евгеньевича:
– Александр Николаевич! Вы должны понять, что Диссертационный Совет – это просто люди. Они проголосуют за Вас, когда убедятся, что Вы человек их круга. 
       Позже я понял  правоту его слов. Это был добрый совет. Так что ездил я по Союзу не зря.
     Кандидатскую диссертацию закончил раньше срока и начал работать по министерскому распределению уже в августе. Должность ассистента без степени оплачивалась мизерно. Я совершенно обнищал. К этому времени мне пришлось сделать два междугородних обмена квартиры. Жена перенесла тяжелейшую операцию. Маленькая дочь. Едва сводили концы с концами. С надеждой ждали успешной защиты. И вдруг, по независящим от меня обстоятельствам, за два дня до защиты меня вызвали в Москву, что называется, «на ковёр» снять какие-то вопросы по диссертации в институте, который был назначен мне как Ведущее предприятие. Научный руководитель пригласил меня к себе домой и совместно с женой (доктором геолого-минералогических наук и профессором) устроили маленькую генеральную репетицию. Дали несколько полезных советов, в том числе этического характера и благословили на поездку. Перед уходом Нестор Иванович спросил меня:
– Александр Николаевич, Вам, наверное, и ехать-то не на что. Если Вы не против, возьмите у нас. Когда появится возможность, отдадите.
     Мне было неловко, но ехать, действительно, было не на что. Я на предложение согласился.
– Малюша (так он ласково называл жену – Матильду Моисеевну), принеси, пожалуйста, деньги.
Жена вышла и принесла сумму большую, чем стоил тогда билет. На моё удивление, она сказала:
– Но ведь ехать надо туда и обратно, да и день там как-то прожить.
Они были уверены во мне. Их внимание и забота помогли. Всё сложилось благополучно. Накануне защиты Нестор Иванович пригласил меня зайти.
– Александр Николаевич, Вы, наверное, после защиты будете делать какой-то стол, вроде банкета? Может быть Вам нужны деньги?
Я помялся и сказал:
–  Пока у меня их нет.
– Сколько Вам нужно?
Я назвал сумму.
– Завтра я принесу. О возврате не беспокойтесь. Когда будет возможность, тогда и отдадите.
     Позже я узнал, такие предложения он делал всем своим аспирантам. Понимал, что наша жизнь была не простой. Его уж давно нет, а теплота в сердце осталась.
     После окончания института по министерскому распределению год проработал в Армении.  Экспедиция, куда я попал, строила дом для сотрудников в Ереване. Я этого не знал. Кто-то подсказал, что как молодой специалист я имею приоритетное право получить в этом доме площадь. Подал заявление. А ведь сказали мне люди, которым я мог составить жилищную конкуренцию. А вот сказали же. Начальник экспедиции Кошман Виктор Евстигнеевич принял заявление, но объяснил, что пока дом ещё не построен я могу найти съёмное жильё где-нибудь в городе. Экспедиция оплатит. Я ответил, что искать не буду. Города не знаю. Языка тоже. Пусть это делает его заместитель по хозяйственной части. И началось делание вида, что кто-то что-то ищет. Оказалась, что ничего искать не надо.  У экспедиции свободная площадь была.
     О её существовании я узнал случайно.  Наша партия только что сдала годовой отчёт. В это время в экспедиции появился московский куратор с аудиторской проверкой геологических материалов. Ему понравилась моя гидрогеологическая глава, и он захотел встретиться. Остановился куратор в комнате одной из двухкомнатных квартир большого экспедиционного дома. Пришёл к нему. Поговорили. Предложил мне сотрудничество – я ему полевые материалы, он – протежирование.  Было лестно это слышать. Естественно, я согласился, но объяснил ситуацию с жилплощадью, сказав, что, если не получу её, то уеду.
     И он сообщил мне следующее:
– Александр Николаевич, думаю, они обманывают Вас. Есть у них свободная площадь. Комната, где мы сейчас находимся, свободна уже несколько лет.  Имейте это в виду. Только уж меня не выдавайте.
     Не знаю, зачем он рассказал мне это. Возможно, подумал, что я начну «воевать» эту комнату, получу её, и нужное ему предложение будет реализовано.
     Но я поступил по-другому. Подал заявление об увольнении, указав в качестве причины, нежелание  руководства экспедиции выделить мне жилплощадь как молодому специалисту. Зарегистрировал заявление у секретарши (позже она получила за это выговор).  Зашёл к Виктору Евстигнеевичу и подал свою бумагу.
–  Александр Николаевич, я Вас не понимаю. Мы же подыскиваем Вам жильё.
Я знал, что он врёт.
– Виктор Евстигнеевич! Причина моего увольнения  проще, чем Вы думаете. Я не хочу работать с Вами. Именно с Вами. Не хочу и всё. И я уеду.
     Он стал угрожать мне прокурором:
– Как молодой специалист Вы обязаны отработать по месту распределения не менее трёх лет.
– Виктор Евстигнеевич! Конечно, принудить меня остаться вы можете. Но работать-то я не буду.  Зарплату же выдавать мне придётся. Если Вас такая ситуация устроит, то … ради бога.
    Ему нечего было сказать мне. Я купил билет и стал об этом говорить, что называется, встречному и поперечному. Кошман понял, уеду я всё равно. И мне передали его  согласие, но при условии:
– Пусть перепишет заявление «по собственному желанию».
Мне так всё это надоело, так было противно иметь с ним дело, что заявление переписал. И тут начались всякие заморочки.
       И в этой ситуации главный бухгалтер экспедиции начислил мне расчётные деньги без приказа. Разве это не добро? Я смог покинуть гостеприимный Ереван. Уехал без трудовой книжки. Был это 1958 год, а экспедиция «урановая». Главбух даже определил мне больше, чем полагалось. Позже переплату я вернул почтовым переводом.
     На новом месте работы меня оформили  на какую-то инженерную должность. Снова я попал на умного человека. Позже мне трудовую  книжку переслали.
     Через несколько лет, будучи в командировке в Тбилиси, я встретил Кошмана. Немного поговорили, и он спросил:
– Ну как с квартирой?
– Всё в порядке.
По-моему, он не расстроился. Человек  был неплохой и умный, но с «установками» своего времени. Позже узнал, что новый молодой специалист, приехавший на моё место, жилплощадь получил. Я порадовался за него. Значит, не зря я тогда «хлопнул дверью».  Кому-то это помогло.
      Я назвал Ереван гостеприимным городом. Конечно, такая оценка связана с людьми. Направлялся я из Ленинграда. На Кавказе никогда не был. Ехал почти в никуда. Как получится.
     Подъезжали к Еревану. На ночь деваться некуда. Города не знал. Языка тоже. Денег в обрез. В поезде моим соседом оказался молодой ереванец, некто Гриша. Свой город очень любил. По дороге много рассказывал про свою страну, свой древний, талантливый и многострадальный народ. Узнав кто я, зачем еду, пригласил к себе переночевать. Двухэтажный домик из знаменитого армянского туфа.  Отвели комнату на втором этаже. Накормили. Отлично выспался. Утром расстались. А ведь его семья совсем не знала меня. Документы, конечно, никто не проверял. Больше я их не встречал. Но Гришу помню. Конечно, не в лицо, а его добрый поступок. 
     Старшим геологом партии, где  я начинал, был Мисак Егоян. Лет на десять меня старше. Отслужил в армии. В геологии разбирался отлично. Проявил ко мне внимание. Многое объяснял про людей и менталитет своего народа. Даже как-то предупредил:
–  Когда тебе будут говорить Саша-Джан, будь начеку. Восток это.
     Как-то получилось, что во время посещений экспедиции в Ереване, я стал останавливаться у Мисака. Коммунальная квартира в центре города. Две комнаты. Две сестры. Он старший. Младшая девочка ещё училась в школе. На ночь стелили мне на раскладушке. На обед или ужин всегда ждали. Семья была гостеприимная и дружная. Старались накормить чем-нибудь вкусным из национальных блюд. Раз Мисак говорит мне:
      Завтра на обед будут голубцы. Обязательно приходи. Ни в каких столовках не ешь. Я представил себе мамины голубцы. Рис с мясом, луком, пахучие и ароматные капустные листья. Запахло Русью. Конечно, пришёл, проглатывая слюнки. Сели за стол. Старшая сестра вносит большое блюдо. Вместо знакомых голубцов какие-то тёмно-зелёные «завёртышы». Пахнут довольно резко. Я «заскучал». Почувствовав моё смущение, Мисак объяснил:
– Это наши голубцы, долма называется. Вместо капустных листьев у нас листья виноградные. Попробуй. Это вкусно.
     Постоянное столование у Мисака меня смущало. Не так уж много он получал, чтобы держать бесплатного нахлебника.  Промучившись в сомнениях какое-то время, решил поучаствовать в семейных расходах. Я понимал, что ни о каких деньгах речи идти не может. Купил мясо. Принёс. Неуклюже отдал сестре. Пришёл Мисак. Узнав в чём дело, очень жёстко сказал мне:
– Саша, что это за мясо?
Я, смущаясь,  объяснил.
– Никогда больше этого не делай. Разве мы чем-то обидели тебя?
– Если ещё что-нибудь купишь, можешь к нам больше не заходить.
Вот так. Ни больше, ни меньше. Разумеется, таких глупостей  я уже не делал.
     Через 20 лет  мне снова довелось быть в Ереване. На каком-то симпозиуме. С приятелем и соавтором доклада мы поселились в гостинице, бывшей ранее «Интуристом».  Проходя по скверу, увидел Мисака. Он  шёл навстречу.  Почти не изменился.  Тоже узнал меня. Обнялись. Он  удивился:
–  Слушай! Ты приехал в Ереван.  Мог ожидать, что встретишь меня. Но я-то? Сегодня воскресенье. Иду из  парикмахерской.  И вдруг!
     Вечером пришёл к нам в гостиницу. С двумя бутылками прекрасного армянского коньяка. Мы запаслись сыром и зеленью. Таким дружеским теплом пахнуло от него.  Вспоминали прежнее житьё-бытьё. Громовской экспедиции уже не было. Остался он один. Старшая сестра умерла. Младшая закончила вуз, вышла замуж. Своя семья. Такая жизнь. Поздно вечером проводил его. Больше в Ереване мне быть не приходилось. В памяти он остался как сердечный  город.
     В одной из партий, в которых мне пришлось работать в Армении, появился новый молодой геолог. Мы оказались друг другу интересны. На какой-то праздник он пригласил меня в свою семью. Это были армяне, репатриированные из Турции. Старые и пожилые люди. На столе только крепкие напитки зелень и сулугуни. Маленькие маринованные перцы. Разговор – на турецком. Собрались близкие и друзья. Им было о чём вспоминать. После разговоров начали петь. Тоже на турецком. Ведь в Турции прошла их молодость и большая часть жизни.  Этот вечер произвёл на меня сильное впечатление. Отец Камо был профессором, кажется, истории в Ереванском университете. Я почувствовал армянскую интеллигенцию из «бывших». Проникся.
     Камо предложил обучать меня армянскому языку.  Согласился. Идея была простой.  Вечерами заучивать на слух десять-пятнадцать слов. Но ученик я был никудышный. Уставали. Упадём по своим койкам. Глаза слипаются. Он начинает обучение. Я же довольно быстро засыпал. Наконец, он понял, насколько я бездарен:
– Саша, ты не научишься.
– Почему?
– Ты не хочешь.
Думаю, это была правда. Но он не обиделся. Мы продолжали дружить, пока судьба не развела нас по жизни.
     Как-то в горах ставили с ним большую палатку. Уже подняли её на большие колья. Оставалось заняться  растягиванием углов на колышки. Я стал выходить первым. Только отвернул полог, вижу, на меня, подскакивая на метр-полтора мчится огромный валун.  За мной выходил Камо. Я метнулся в сторону, успев только крикнуть:
– Берегись!
Валун прошил палатку насквозь, переломав базовые колья. Палатка накрыла Камо. Слава богу, он не пострадал, бросившись вместе с моим криком от центра к краю.  Думаю, замешкайся мы на несколько секунд с выходом… Смерть могла быть мучительной. А вокруг такая красота. Склоны, поросшие невысоким дубом. Под ногами листьев по колено. Горный бодрящий воздух. Первозданная тишина и покой. Утром недалеко от себя  увидел прекрасную молодую лань. Божественное животное.
     А камень сбросил ногой какой-то разгильдяй, из местных наёмных  рабочих. Так, валял просто дурака.
    Кто помог нам? Скорее всего, ОН. Хорошо, когда добро приходит оттуда.
     Март 1953 год. Умер вождь народов. Воспитаны мы были в любви к нему. В голову пришли всенародные проводы Ленина, которые показывали в кино. С приятелем, бывшим сержантом Советской Армии Евсеем Грейсером, решили рвануть на похороны. Денег как всегда в доме не было. Мама дала 25 рублей (на всякий случай). Больше я бы и не взял.
     На Московском вокзале вскочили в первый уходящий состав. Он шёл на Мариуполь. В общем вагоне познакомились с гурьбой таких же сумасшедших девиц. Болтали. Пошёл контролёр. Спрятались под нижние полки. Девчонки закрыли нас юбками. Пронесло. Поезд в Бологое сворачивал на другой путь. Вышли. Девчонки за нами. Поезда на Москву проходили мимо и останавливались довольно далеко за вокзалом. Двинулись туда. Ночь. Похолодало. В стоявшем на путях составе все двери закрыты. Мой сержант куда-то исчез. Вот поезд на Москву двинулся. Что делать? Толпа девчонок лепится ко мне.  И вдруг услышал сержантский громовой голос. Тогда в школе младших командиров ставили командирский голос. У сосны приказывали кричать:
– Сосна на…пра-ву! Сосна на..ле-ву! Сосна кру…хом . Сосна лечь!
Голос заорал:
– Сашка, я поехал.
И тут поезд остановился. Я кинулся к паровозу, решив пристроиться на угле в тендере. И увидел несколько человек, стоявших на полуплощадке первого почтового вагона. Встал там. Девчонки за мной. Но места не было. Они сиротливо остались у лесенки. Неожиданно вышел кочегар. Стал нас прогонять:
– Слезайте ребята. Упадёте ведь. Слезайте.
Все молчали. Никто уходить не собирался. Кочегар начал угрожать:
– Оболью водой. Всё равно ехать здесь не дам.
Я начал было его увещевать, и услышал от своих соседей:
– Заткнись!
Я замолчал. Не знаю, что бы произошло дальше, но…вдруг позади нас открывается дверь в вагон. Мой сержант. Следом  втиснулись все девчонки. Оказывается, Евсей захватил служебное купе начальника поезда и закрылся. А тут мы.  Поезд стоял, стоял. Наконец, тронулся. Мы повеселели, хотя нутром понимали, что «приключения» только впереди. На одной из станций вежливо попросили отдать поездной журнал. Кто-то из нас просунул его в вагонную дверь. Навстречу вломился поток людей. Каким-то образом мы успели «запихнуться» в купе. «Штурмующие» пыталась взять нас  силой.  Не получилось. Поехали дальше. Решили:
– На следующей станции будут пугать, уговаривать. Не поддаваться. Так и случилось. Инстинкт подсказывал держаться вместе.
     Действительно, в Калинине (теперь и раньше Тверь) началось:
– Поймите, страна в трудном положении, а тут ещё вы проблему создаёте  и всё в таком духе. Переговоры вели девчонки. Мы же шёпотом только подсказывали, что и как отвечать. Услышав перепуганный девичий «писк», с той стороны двери засомневались:
– Девочки вы одни?
– Да одни, мы одни.
«Уговариватели»  опешили. Как же одни девчонки сумели на предыдущей станции устоять против «ломовиков». С платформы осветили купе прожектором. Убедились, что толпа серьёзная. Больше нас не трогали до самой Москвы.
     В столице вагон оцепили. Всех вывели. Отобрали документы. Повели в «ментовку» при вокзале. Майор попался умный:
– Ребята! Вы не представляете, что здесь делается. Послушайте совета. Возьмите ваши документы. Возвращайтесь. Постарайтесь благополучно добраться  до своих домов.
– Правильно сделали, что не открыли двери и не поддались уговорам в Калинине. Счастливо вам.
     Думаю, этот майор был хорошим человеком и любящим отцом.
     Конечно, мы с Евсеем не послушали совета. Около автомашин, перегораживающих улицу, разошлись. Помню, забрался в открытый кузов грузовика. Постоял, постоял, осмотрелся. Спрыгнул. Встал в какую-то очередь.  А тут и Евсей. Всяческими хитростями передвигались вместе. Потом поняли, надо менять тактику. Снова разошлись. Постепенно очередь превратилась в толпу от стенки до стенки. Дело к ночи. Наконец, я оказался в колонне из двух-трёх человек в ширину. Люди успокоились. У цели. И вдруг по радио объявляют:
–  Доступ к гробу товарища Сталина прекращается в час ночи.
Тут и началось. Толпа во всю улицу, стоявшая позади нас за кордоном автомашин, прорвалась и мчалась в нашу сторону как в атаку. Мгновенно навстречу ей были брошены воинские части. Людей стали хватать. Начался мордобой. Люди кинулись искать укрытия в нашей «законной» очереди. Их отталкивали, не пускали. Но они были непобедимы. Снова толпа заполнила улицу от края и до края. Цепь солдат сдерживала её, взявшись под руки. Я оказался перед цепью у стены. Солдаты изнемогали. Упёрся ногами в стену дома, и стал помогать сдерживать натиск. Неожиданно солдат передо мной разомкнул руки и пропустил меня. Опять наткнулся на доброго человека.  Несколько коротких пробежек  маленькими колоннами и я у цели. Удивительно, но оказался в паре с  моим сержантом. Откуда он взялся. Чудеса. Или просто в армии его хорошо учили.
     Так мы и прошли мимо гроба вождя народов. Это были последние минуты народного прощания. Люди плакали. Я тоже. Ночевать разошлись. Евсей двинулся к каким-то московским родственникам. Я стал добираться по адресу магаданской одноклассницы. Небольшой московский дворик. Открыла её бабушка. Объяснил, кто я. Впустила. Снял пальто. На ноге оказалось две галоши. Где и как я их «нашёл»? Дала умыться. Покормила. Она не знала меня. За чаем очень деликатно только пораспрашивала, кого я ещё знаю из магаданского класса. Уложила спать. Я был смертельно усталым. Не ел и не спал больше двух суток. Утром зашла Ольга. Рассказал им мои приключения. Вспоминали Магадан, школу. Распрощался. Больше я их не видел. Хорошая у неё оказалась бабушка.
     Не все, кого я в жизни встречал, были такими. Но не таких не хочется вспоминать.
     До Питера добирались тоже с приключениями. И большими. Дома рухнул спать. Мама ничего не расспрашивала. Теперь я понимаю меру её переживаний. Она никогда и позже не отговаривала меня от походов, отъездов, не упрекала, что не писал, не звонил. Она отпускала меня в жизнь и несла свой материнский  крест, молча и с любовью ко мне.
     Любовь же к вождю после «разоблачения культа» слетела с меня за несколько дней. Но я доволен, что побывал в Москве в те трагические дни.  Я прошёл тест на выживаемость.  Было мне 19 лет.

ГОРНОСТАЙ

Королевскую мантию тихо опутали травы.
Ю. Шмидт.

    На сопках Якутии встречаются полосы громадных каменных глыб, похожих на потоки. Якуты называют их каменными реками (курумами).
Начинаются они у открытых вершин (гольцов) и через многие сотни метров теряются в таёжной зоне. Производят сказочное впечатление. Гигантское нагромождение обломков скал. Будто некий небесный Голиаф шутки ради cсыпал их в широкий распадок, принося из неведомой космической каменоломни. Ничто здесь не растёт. Вероятно потому, что они движутся. Под ними слышно журчание воды. Но она недоступна. Здесь можно умереть от жажды. Воду слышишь, но она как мираж в пустыне. По этим глыбам ни лошадь, ни олень не пройдут. Человек же движется относительно легко. Но, когда, другой раз, почувствуешь, как страшная каменюга качнулась под твоей ногой, делается страшновато. Почему-то мне всегда приходила мысль:
• Не дай бог, попадёт под неё нога – как в капкан. Тогда, всё. Никто тебе помочь не сможет. Будешь «прикован» к скале, будто Прометей. И сожрут тебя ночью медведи. Бр..р..р. Ужас.
    Правда, о таких случаях я не слышал. Наверное, похожая мысль приходила в голову не мне одному. И люди вели себя осмотрительно.
     Как-то остановился на такой каменной реке. Пришла в голову идея по маршруту. Решил записать, чтобы, как говорят, мысль не потерять при новых  впечатлениях. Выбрал место. Вынул из рюкзака небольшую фанерку и подложил под себя.  Этому научил меня Александр Николаевич Неелов - опытный геолог-полевик. Полезное дело. Ведь профессиональная болезнь у большинства геологов-съёмщиков – ишиас. От холодных камней. Он всегда носил с собой небольшую дощечку. Все, говорит, подсмеивались. Зато я здоров. Так делать стал и я. Уселся поудобней. Достал пикетажку, карандаш, стал обдумывать, как построить на бумаге  свои соображения. Тихо так сижу. Сергея с собакой отослал вверх по куруму, чтобы не мешали.
    И вдруг, из какой-то щели выбежал, прямо на меня, горностай. Никогда раньше их не видел. Представление имел только по живописным полотнам Эрмитажа, где изображены короли в горностаевых мантиях. Застыл. Дыхание затаил. Боюсь пошевелиться. Как бы, не спугнуть. Наверное, он человека тоже выдел впервые. Не боится. Разглядывает меня. Я его.  Но горностай осторожен. Опять в щель заскочил. Но видно любопытство сильнее страха. Снова показался. Посмотрит, посмотрит и юрк в щель. Я не шевелюсь. Любуюсь красотой зверька. Вот подарок-то – нежданный, негаданный. Наконец, мой гость убежал. Забыл я, что и записать-то хотел. Да бог с ними, записями. Может, и вспомню потом. А нет, так и ладно. Ведь мне чудо показали!
    Вечером в лагере якуты на мой рассказ помолчали. Потом как-то проникновенно сказали:
• Повезло тебе Саска. Оченно повезло. Горностай это к счастью.

АРТИСТКА
Жила-была одна артистка…,вскоре
и роль, о которой она мечтала,
появилась. Тут и сказке конец.
Фильм. Ру (интернет)

     Адлер. Лето. От района рынка в сторону моря тянутся две параллельные улицы. Ближе к морю, они сливаются. На этом месте стоял ларёк, кажется, с овощами и фруктами. Адлер тогда был довольно затрапезным приморским местечком. Большой Сочи, куда он позже вошёл, ещё не был создан. Возможно поэтому, позади ларька валялись коробки от товаров, ящики, бумаги и всякий мусор. Среди этого хлама выброшенное колесо от большой автомашины. На нём я увидел девочку. Возможно, дочку продавщицы. Светловолосая, с двумя косичками-хвостиками. В лёгком простом платьице и каких-то стареньких тапочках. Ни на кого не обращала внимания. Смотрела куда-то вдаль. Была поглощена собой. Я понял, что огромный старый протектор был для неё сценой. Она играла в театр и была в нём артисткой. Думаю, эстрадной. Девчушка пела, танцевала. После каждого номера раскланивалась и сама себе аплодировала. Видимо, в это время изображала публику.
     Я боялся, что её кто-нибудь спугнёт или грубо посмеётся. Столько в этой девочке было непосредственности, ожидания счастливого придуманного ею будущего. Она не видела проходящих мимо людей, свалки, среди которой стояла. Для неё вокруг был другой мир. Она создала его внутри себя и радовалась ему. Видела себя актрисой, в аплодисментах слышала признание и была в эти минуты счастлива.
     Я стоял в сторонке и смотрел на это чудо детства. Забыл, зачем шёл сюда. Концерт продолжался. Мне не хотелось, чтоб она заметила меня, и направился к морю. Девочка создала у меня настроение какой-то теплоты. Глаза проскочили мимо пляжа и видели только безбрежную даль и выпуклый горизонт. На такой выпуклости находился и я, и девочка, и Адлер, и все люди. Может быть, в этом и кроется смысл картины Пикассо «Девочка на шаре». Мы все балансируем на его округлости. Надо устоять. Но приходит время, мы теряем равновесие и срываемся в пропасть Космоса. Дети стоят лучше нас. Они этой выпуклости не сознают, и потому у них нет страха перед бездной.
     Прошло пятьдесят лет. А этот счастливый ребёнок стоит у меня перед глазами до сих пор. Так захотелось поехать в Адлер. Если удастся, обязательно приду к тому месту. Там должно остаться что-то хорошее. Оно не может никуда подеваться. Кусочек души этой девочки обязательно там сохранился. Просто как часть пространства, её и моего времени.



















E-mail 

ОТ АМУРА

    Здравствуй, моя дорогая мамочка! На одном дыхании прочитал высланные тобой рассказы. Они оказались для меня так кстати. Постоянно размышляю о том, что же такое любовь. Начинаю понимать её вездесущность и разноликость.
    Но ты открыла для меня главный её смысл: любовь – это состояние души. А душа есть у всего живого. Жаль тех, которые этим состоянием обделены.  Хотелось бы надеяться, что не навсегда. Может я как-то смогу помочь этим бедным людям. Так хотелось бы сделать их счастливыми.
    Чувствую, что в нашей теории остался какой-то пробел. Знаю, ты ведь тоже постоянно думаешь о мониторинге. Может, снова подскажешь, чтобы такое ещё почитать. У меня возникло несколько вопросов:
• Любовь пронизывает всё сущее. Это я понял. Но я ведь не пускал стрелы в это Всё.
• Как же так получилось, что они разят так много целей.
• Правда, вначале я просто стрелял в небо. Куда-то эти стрелы ведь  летели.  Может быть в этом дело.
Целую. Твой любящий Амур.

ОТ АФРОДИТЫ

    Нам с тобой повезло, сынок. Мне выпало олицетворять любовь, тебе – нести её людям. Чтобы выполнять эту миссию хорошо (лучше, чем мы это делаем, неосознанно), думаю, нам осталось ещё чуть-чуть, ещё немного. Я ведь теперь тоже увлеклась чтением. И вот, наткнулась на открытие потрясающей силы. В России был великий поэт – гордость нации – Александр Сергеевич Пушкин. У него есть такие строки:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
    Постарайся вникнуть в них и понять. Хотя для нас это сложно. Ведь мы же бессмертны. Посылаю несколько рассказов, которые я нашла в Энциклонедическом  Фонде России (ЭФР). Надеюсь, они помогут тебе.
    Вопросы перешлю Аполлону. Знаю, что он очень интересуется твоими исследованиями. Наверное, из всех наших Он наиболее продвинут в науках и сможет помочь тебе.
    Вижу, ты становишься взрослым и мудрым.
Обнимаю, целую. Твоя мама. Всегда с тобой. Удачи.
ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСКИМ ГРОБАМ

... Могилы предков поросли травою,
И холмика в помине уже нет…
Валерий Евдищенко

КАЧЕЛИ 
Набежала волна
и отхлынула в море, стирая
письмена на песке, –
 кто сотрёт письмена печали
в безутешном скорбящем сердце?..
Ёсии Исаму

    Конец петербургской  осени. Деревья уже голые.  Ночные заморозки. С сыном пришли к Верочке. Место – колумбарий при крематории. Тишина. Народа почти нет. Только у свежих захоронений печально толпятся по нескольку человек. Погост ухожен. Торжественно чисто. Наш участок только «заселяется». Вдоль дорожек, ограничивающих площади новых и будущих захоронений, высажены молодые деревца. Сейчас они выглядят как тонкие высокие прутики. Но мы знаем, что это клёны. Ещё недавно их жёлтые и красные листья создавали живой фон в этом мертвящем душу месте. Но зима закончится. Появятся и распустятся почки, зазеленеет трава. И вечный покой, ушедших от нас любимых и родных людей, приобретёт новый смысл – вечности бытия.
    На могилу дочка с внуком привезла из Адлера гальку с нашего пляжа и обломки мелких раковин, выброшенных морем после сильного шторма. В основном это ропаны. Сделали из них на могиле коврик. Посадили в уголочке тую. Создали маленький кусочек черноморского пляжа. Того, на котором Верочка выгуливала своих детсадовских ребятишек. Там я нашёл её. Там же мы купались и загорали, приезжая в Адлер.
   Обновляя каждую неделю цветы, обнаруживал, что часть гальки и раковин разбросана. Это делали вороны. Любопытные и сильные птицы. Таскают выборочно – что нравится. Наш «пляж» их привлекает. Похожу кругом, соберу. Восстанавливаю кусочек нашего южного берега. 
    Также было и в этот раз. Постояли у надгробного камня. Тоска сжала сердце. Перекрестился. Собрались уходить. И вдруг видим:
• На соседней «делянке» крупная ворона уцепилась клювом за кончик тонкого прутика, – верхушку сбросившего листья клёна. Она висела и раскачивалась. Голая макушка сгибалась под её тяжестью и упруго выпрямлялась. Ворона раскачивалась. Но, видимо, висеть на клюве было для неё тяжеловато. Она отпускала лозинку. Подлетала к своим качелям снова и уже цеплялась лапами, перевернувшись спиной вниз. Раскачивание продолжалось. Потом опять соскок и новый «выход на арену». Появились другие вороны. Расселись на земле и с интересом смотрели на свою товарку. Никто не пытался её отогнать и захватить качели. Они просто присутствовали. Видимо, им это было интересно. А наша акробатка повторяла свой трюк с неизменным успехом. Было такое впечатление, что ей не только нравилось качаться, но и «зрительный зал» вдохновлял её как артистку на сцене. Выступление вороны закончилось тем, что верхушка обломилась. Артистка улетела. Зрители тоже покинули свои места. И тут мы обратили внимание, что вершинки всех молодых посадок сломаны. Вот тебе и качели. Хотелось только надеяться, что весной молодые деревца оживут и снова зазеленеют.
Покачав головами, мы двинулись к автобусу.
 
    Спустя некоторое время, я по делам позвонил жене не так давно умершего приятеля и в конце рассказал эту поразившую меня историю с вороной. Она нисколько не удивилась и тут же вспомнила свои наблюдения:
– Ты ведь помнишь, что наша квартира на 9-ом этаже и в большой комнате балкон. С него видны крыши соседних домов.
С Аликом мы часто выходили на него подышать свежим воздухом. У нас ведь рядом большущий зелёный массив Смоленского кладбища. Тогда на крышах было довольно много антенн, напоминавших прутья. Так я тебе скажу, что вороны на них регулярно раскачивались. Именно так, как ты описал. Цеплялись клювами, а чаще всего лапами, зависая спиной вниз. И не просто висели, а именно раскачивались. Мы были уверены, что от этого они получали огромное наслаждение.

    Позже, размышляя над этими историями, я вспомнил своё раннее отрочество. Бродя по лесу, найдёшь, бывало, тонкую берёзку, залезешь на неё, уцепишься за вершинку руками, отпустишь ноги и «парашутишь». Берёзка мягко и легко сгибается и опускает тебя на землю. Каким-то образом, на глаз, выбираешь подходящее деревцо: чтобы и не сломалось и в тоже время могло, согнувшись, опустить тебя до земли. Так ведь и вороны этак-то. На толстой палке не виснут. Выходит, мы с ними в родстве. Они ломают прутик-качели. А что с  нашей берёзкой? Она не распрямляется полностью. Остаётся согбенной.  Обрекаем  её на уродство жизни. Зачем? Да, разве дети об этом думают. Им хочется качнуться. Вот и всё. А почему им хочется? А почему хочется воронам? А почему маленьких детей, чтобы успокоить, качают на руках, в колыбелях, кроватках, колясках? А почему строят для детей качели?  Почему есть качели на аттракционах? Почему качаться любят и взрослые? Молодые прытко. В преклонном возрасте  тихо и плавно. Иногда чуть-чуть. Да и глаза при этом, другой раз, закроют. В скверах есть скамейки-качалки. Нужно это нам. Успокаивает.

    Качание – некий цикл. Вверх-вниз, снова вверх и снова вниз. В природе всё так. Циклы разные по амплитуде и частоте, но процедурно они одинаковы. Биение сердца, пульсация крови и ритмы всей нашей биомеханики. Наверное, в этом разгадка качелей.
    Так что, в поведении ворон ничего странного нет. Одинаковы мы все. Вот в чём дело.

СНОВА У  МОГИЛЫ

    – Амур, чувствую, ты здесь, недалеко от меня у могилы Верочки. Я прихожу сюда каждую неделю. Это тоже любовь. Тянет меня к этому месту. Поправил в раковине морскую гальку с нашего пляжа. Ты же помнишь, там я нашёл её, и Бог нас благословил. Обнаружил у края могилки  обломки мелких ропанов, разбросанных птицами. Положил их среди гальки. Осмотрел маленькую тую, переданную её сестрой. Зелёная, в хорошем состоянии. Пока холода ей нипочём. Выдерживает. Прошлую зиму пережила. Думаю, что и эту выстоит. Воткнул в сделанную ямку жёлтые хризантемы вместе с веточкой осенних листьев. Протёр тряпочкой гранитный поребрик могилы. Постоял с грустью и тоской в сердце. Перекрестился три раза. Мы же православные. Сел в сторонке на скамеечку. Побыть рядышком с Верой. День солнечный. Задумался о бренности жизни и ушедших счастливых днях. 
   На соседней скамейке в полуоборота ко мне сидели две женщины средних лет. Тоже пришли к кому-то их своих. Вообще в этот субботний день у многих могил стояли кучки людей. Все по одному печальному поводу – навестить усопших, близких и родных. Обычно люди здесь молчат или тихо переговариваются. Мои же соседки удивили меня. Поразил не столько слишком громкий разговор, сколько неожиданность темы:
– Ты колбасу ела?
К ответу я не прислушался. И далее тот же голос:
– Настоящая домашняя колбаса. Кладёшь в микроволновку на одну минуту. Как раз в меру получается. Вкуснотища….
Дальше я слушать не стал. Вернулся к могиле. Перекрестился сызнова и пошёл к автобусной остановке. Голуби стайками бродячие между могил и на плитах, вдруг поднялись и улетели, мягко зашелестев крыльями.
    Стараюсь ходить на могилу в одиночестве. Наверное, лучше в будний день, когда почти никого нет, никто не выпивает и не ест. Так что, Амур, …пошёл я, а ты подумай про любовь.

ПЕРВЫЙ КРИК – ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ

Всему приходит час.
М. Булгаков

 Дочке исполнилось четыре годика.  Подарили плюшевого мишку. Желтоватый окрас. Симпатичная мордаха. Чёрненькие глазки казались разумными. Мягкий и приятный для рук. Сразу стал любимым. Когда выяснилось, что он ещё и пищать может, восторгу не было предела. Первый писк медвежонка пробудил в ней женское начало материнства. Сажала его рядом за стол. Кормила. Укладывала с собой в постель. Убаюкивала. Брала на прогулки. Это был её первый ребёнок. Привязанность к этой плюшевой игрушке осталась у неё на всю жизнь.
    Дочка подрастала. Игрушек прибавлялось. Для них определили большую коробку. Постепенно мишка оказался на дне. Менялись интересы. Прибавлялось забот. Школа, подружки, танцы, лепка, рисование, чтение, поездки на экскурсии. Любимый мишка лежал и лежал в коробке. Иногда, когда вдруг взгрустнётся, доставала его, прижимала к груди, целовала в чёрный нос. Потом возвращала на место. Несколько раз переезжали. Коробку с игрушками всегда брали в новый дом. Однажды начали перебирать содержимое. Вытащили медвежонка. Был он потёртый. Потерял мягкость. Как-то сплющился. Чёрная кнопка носа отвалилась и куда-то завалилась. Стали его нагибать вперёд-назад, давить на спинку, чтобы услышать знакомый писк. Медвежонок молчал. Его последний вздох был никем не замечен. Он умер в коробке среди своих старых знакомых. Стало грустно. Ушла часть прекрасной поры – кусочек детства нашего ребёнка и нашей молодости. Но мишку не выбросили. Позже перевезли его в деревню и повесили за бантик на гвоздике, около двери в избу. Там он и сейчас висит. Уже не «живой», никому не нужный. Но…, глядя на него, теплеет на душе.
*
    Несколько лет назад увидел на ветке дерева, чуть в стороне от окна, плюшевого мишку, похожего на нашего. Кто-то выбросил его в окно. Отслужил свой срок, и оказался ненужным. Поленились отнести на помойку. Для мишки это была удача. Каким-то чудом он зацепился за ветку, да так прочно, что никакие ветры и бури с дождём и снегом не смогли его сбросить с дерева. Прошло несколько лет. Дерево подросло. А мишка всё сидит на нём и сидит. Этой зимой выпало много снега. На голове медвежонка вырос целый сугроб. Но он не свалил его. Мишка будто в берлоге оказался. Удачно перезимовал. Весной всё растаяло. А он по-прежнему на своей ветке. Сидит прочно.
    Я часто смотрю на него. Он уже весь измочален, сник.  «Шкурка» поблёкла, по всё ещё желтоватая. Крепким оказался медвежонок. Просто какой-то стоик. Я рад за него. Уже и Веры нет как год, а мишка всё охраняет наш дом. Скоро спрячется за листвой дерева – нового своего дома. Может, он ещё не умер. Просто его голос я не слышу.
*
   Вообще, кто слышит голоса живых? Первой слышит мать. Это ей награда. Она отличают голос своего ребетёнка от чужих. Вера рассказывала, что когда приносили на кормёжку новорождённых, в хоре их криков она всегда узнавала голос нашей девочки, а потом и сына.
    Слышать последний вздох случается немногим. Не знаю, награда это или наказание. Наверное, бывает и так и этак. Лев убивает свою жертву. Она гибнет с хрипом в его мощных челюстях. Этот хрип доставляет ему радость, как факт удачной охоты. Чтобы выжить, он должен убивать. Так устроен мир. У человека, режущего поросёнка, свинью, барана, думаю, возникает что-то похожее. Будут щи со свининой, шашлык, бифштекс. Хорошая закуска под выпивку. Человек может прожить без мяса, но оно нужно ему. Он и травояден и плотояден одновременно. 
    Дядя Верочки прошёл всю войну. В пехоте. Закончил её в Берлине.    Трижды ранен. Почти оглох. Как и другие солдаты не раз видел агонию погибающих однополчан. Его простые рассказы всегда глубоко западали в сердце:
• Погнали нас в атаку. Бежим вниз по склону широкой балки. С другой её стороны немцы расстреливают нас почти в упор. Залегли. Я никогда не ленился. Сразу лопаткой землю рою. Делаю какой-никакой бруствер, или ямку. Смотрю направо, налево. Вот сержант покатился вниз. Достала его пуля. Хрипит последним вздохом. Вижу по бокам ещё и ещё валятся наши. Тут отбой атаки.
• В Крыму, когда немцы выдавили нас к Керченскому проливу, пришлось в море лезть. К счастью, удалось прицепиться за телеграфный столб. Так и догрёб до нашего берега. Потом уж узнал, – это около 5 км.
• Пошли в разведку с одним татарином. Немцы обнаружили. Начали мины кидать. Кинулся в небольшой окопчик рядом. Татарин чуть замешкался. Успел прыгнуть уже на меня. А тут мина и попала. Его в клочья. А я цел остался. Закрыл он меня своим телом.
• Много так-то рядом нагляделся смертей. Но мой ангел, видно, оберегал. Не зевал. Спасибо ему. Хороший он  меня.
• А вот ещё. Лето.  В прикрытии нас оставили. Окопы в полный рост, оружия, боеприпасов – завались. Бегаем от одного пулемёта к другому. Стволы быстро накаляются. А их… конца не видно. Лезут и лезут, как черва… . Ну, думаем, всё. Пришёл наш черёд. Уж и прощаться стали. А тут катюши как начали молотить. Мы всё побросали и плюхнулись на дно окопов. Только земля дрожит, да комья на нас валятся. Потом стихло. Выглянули… А там никого. Чисто. Только отдельные фигурки, ковыляя, назад бегут. Видать ещё для нас время не пришло. А для них уже кончилось.
*
    Многие друзья-сверстники уходят незаметно. Узнаём об этом много позже. Серёжка Агамиров. Пять лет проработали рядом. Самые молодые годы. Славно было. Потом жизнь развела. Я в Ленинград. Он в Германии оказался на нашем предприятии «Висмут». На шахтах работал. Кандидатскую защитил. Трудился главным гидрогеологом. Дела завели его в Питер. У нас как раз сын родился. С деньгами было туго. Посидели, поговорили. Вдруг он говорит:
– Извини, я ведь не знал про сына-то. Сейчас я в порядке. Денег куча. Вот подарок от меня. Только не обижайся. И достаёт из кармана тысячу марок. Широкой натуры был человек. Позже, когда уж он в Москву совсем перебрался, я, бывая в командировках, всегда останавливался у них. Стал он сильно выпивать.
    Спустя какое-то время почти не общались. Только открытки, редкие письма. Дети выросли. В семье не сложилось. Он перебрался к матери в Воронеж. Вскоре мама умерла. Начал  писать рассказы. Присылал. Есть две прекрасных небольших повести:
• Как Россия потеряла Америку.
• Записки горного инженера-гидрогеолога.
Думаю, тяга к перу от отца. Он у него был военный журналист.
    Где-то в 2006-7 годах позвонил по телефону:
– Вот в больнице кручусь. Как ты там? Хотел бы к тебе заехать, как выпишусь. Примешь? Привет Верочке.
– Конечно, о чём может быть разговор – ответил я. – Только позвони заранее. Я тебя встречу. Давай выбирайся скорее.
   И больше звонков не было. Писем и открыток тоже. Заволновался. Вере и говорю:
– Чего-то Серёга молчит. Жив ли?
Потом свои хлопоты одолели. И вот год назад решил посмотреть в интернете. Набрал его фамилию с отчеством Шагенович. Узнал, что он скончался в 2008 году. Так и не повидались. А ведь он собирался. Жизнь у каждого своя. А молодые годы у всех самые светлые. Человек их помнит с теплотой, даже если и жилось не сладко. Его последний вздох скорей всего был в больничной палате. Никто его не услышал.
*
    Моя мама тяжело болела. В последнее утро, проснувшись на своей оттоманке, услышал, что она хрипло и тяжело дышит. Подошёл к её кровати. Глаза закрыты. Понял, она уходит из этого мира. Тихонько вышел. Ополоснул лицо в ванной комнате. Вернулся. Всё тоже. Постоял немного. Вышел снова. Сказал соседке, с которой они были в добрых отношениях. Она и говорит мне:
– Саша, только не трогай её. Она умирает. Не надо мешать.
Снова к маме в комнату. Всё по-прежнему. Не могу. Вот так сидеть и ждать. Ужасно. Понимаю, что никто и ничто уже помочь не могут. Поехал к себе на Восстание. Рассказал Верочке обстановку. Выпил чаю. Посидел немного. И обратно. Ничего не изменилось. Глаза закрыты. Тяжёлое хрипловатое дыхание. Побыл. Комната, кухня, снова комната. Не могу! Уехал на Восстание. И так несколько раз: туда-обратно, туда-обратно. В одну их таких челночных поездок захожу – мама не дышит. Последний вздох, самый последний был без меня. Так вот получилось. Хотя она видела меня в последний раз накануне перед сном, когда сказала:
– Ты сегодня не уезжай. Заночуй у меня.
И со спокойным сердцем легла в свою кровать.
*
    Выглянул в окно. Медвежонок на месте, уже среди плотной листвы своего дерева. Жив ещё курилка. Вот и хорошо.

МГНОВЕНИЯ БЫТИЯ
Всё иду, иду –
а цветы по берегу речки
всё цветут, цветут…
Танэда Сантока

   Оглядываясь назад в жизнь, вижу только эпизоды. Какие-то небольшие кусочки. Кадры длинной ленты. Почти всегда чёткие. Иногда с множеством деталей. Бывает и без них. А между кадрами пустота. Как будто ничего не происходило, не было никакой жизни. Думаю, у всех так. 
    Недавно перечитал «Театральный роман» Михаила  Булгакова. Четырнадцатая глава «Таинственные чудотворцы» начинается как раз об этом:
• Удивительно устроена человеческая память. Ведь вот, кажется, и недавно всё было, а между тем восстановить события стройно и последовательно нет никакой возможности. Выпали звенья цепи. Кой-что вспоминаешь, прямо так и загорится перед глазами, а прочее раскрошилось, рассыпалось и только одна труха.

   Из кадров человеческой памяти и состоит  история народов и всего человечества. Что-то записано и сохранилось. Другое – стёрто временем. Многое лежит внутри нас. Собственное, или из рассказов других людей,  семейные предания.
    Есть мгновения совершенно личные и не интересные никому. В детском садике, на даче под Ленинградом, во время купания в речке нырнул. Это было первое «плавание». Сразу оказался на дне. Испуга нет. Сижу на песочке, смотрю вверх и вижу сквозь желтоватую воду солнце. Кто меня вытаскивал, что при этом говорилось, не помню совершенно. Ощущение же тёплой и приятной водички, вид солнечных пятен сохранились отчётливо.   
    Отца не стало, когда мне было три годика. Как во сне… нет,  не вижу,…не знаю, как сказать…, будто меня подбрасывают  вверх. И мне не страшно.
    Детский садик (тогда называли «Очаг») находился напротив ткацкой фабрики имени 1-го Мая, где мама работала. Ходили пешком. Довольно большой путь. В основном топал самостоятельно. Сами походы не помню. Но вот весеннюю травку тогда у деревянного забора, сразу за главным зданием больницы Эрисмана (теперь 1-ый медицинский институт)  вижу совершенно отчётливо. Даже сейчас могу показать где. Хотя и забора уж этого нет. Почему? Бог его знает. Наверное, это как у Бэлы Ахмадулиной:
• Иногда я ощущаю какое-то счастье. Это осознание мгновения бытия. Отражение Луны в Неве, например. Большего просить не приходится.
    Такого рода ничего не значащие эпизоды и есть те мгновения, которые нам даются как  вкус жизни. Остальное лишь рутина и суета.
    Бывают и знаковые отпечатки. Следы времени. Для меня они всегда интересней, чем история событий, объясняемая дядями и тётями. Как удивительно точно выразился Леонид Капица:
• Трактовка эксперимента – дело вкуса.
Специалисты пытаются объяснить те или иные вехи истории, опираясь на официальные документы. Такие документы сами по себе коварны и обманчивы. Они сухи и не отражают психологии, настроение и эмоции людей, участвующих в событиях. Но ведь события-то и творятся людьми. Неизбежная субъективность трактовок выдаётся за объективную истину.
    Мне часто приходилось бывать в разных городах. И я всегда посещал краеведческие музеи. Как-то в Томске увидел фотокопию «докладной» записки, кажется, урядника, который осуществлял надзор за ссыльными. Небольшой листок. Вроде бы, тетрадный. На нём карандашом, вкривь и вкось полицейский докладывал по начальству о ссыльном Джугашвиль (так значилась фамилия будущего вождя народов). Приблизительно записано было так:
• Третьего дня зашёл к Матрёне. Спрашиваю, где её постоялец Джугашвиль. Сказала, что ушёл на рыбалку. Второго дня зашёл. Где Джугашвиль? Матрёна ответила, что ещё не приходил. Сегодня его тоже нет. Вот таперя и докладываю.
Так и видишь заскорузлые пальцы простого мужика, который нет-нет да слюнявил карандаш и которому «докладная» давалась с великим трудом. О чём говорит этот первичный документ? Каждому понятно. Об условиях царской ссылки. О неспешности надзора. О долге службиста. О простоте бабки Матрёны. Что тут объяснять?
    Или вот свидетельство о получении специальности кровельщика. На гербовой бумаге с круглой печатью. Большой лист. Несколько подписей. Учили 6 лет. Перечислено, что выпускник умеет делать, говорится,  что верует в бога, что холост, что не пьяница. Так и видишь цеховую школу кровельщиков, молодого сибирского парня. Проникаешь симпатией к этому человеку, хотя его никогда не видел и не заешь его судьбы. Да ко времени моего посещения музея он уж давно был на погосте. Но, думаю, немало за свою жизнь покрыл крыш домов, церквей. Что ещё надо знать-то о нём. Он был мастер. Наверняка, женился. Имел много ребятишек. Конечно, хлебнул горя. Так ведь не он один. Были у него и радостные дни. Тоже, как у всех. Разве это не история России? Как посмотреть. Думаю, это элементарная частица нашего прошлого. Как без неё можно понять целое. Воссоздать прошлое тоже самое, что в математике решить обратную задачу. Известно, что корректно этого сделать нельзя. Частные же решения получить проще. Но и они отражают суть.
    Или вот ещё. Передо мной книжка: М. Лермонтов. Избранные произведения. Издательство «Московский рабочий», 1949 год. Внутри на обложке надпись:
 
    Оказывается, я неплохо учился 60 лет назад. Школу курировал Женсовет Главка. Школьников поощряли подарками. Вспоминаю, что экзаменов сдавали много и часто. После 4-го класса. Это начальное образование. После 7-го – неполное среднее. После 10-го – среднее с правом поступать в вуз. Принимала комиссия из  нескольких человек. Волновались. Готовились. Переживали. Относились к нам строго, но доброжелательно. Нас учили.
    Любопытны темы экзаменационных работ:
Выпускной экзамен 7-го класса (изложение). 1948-49 учебный год
• Штурм рейхстага.
Переводной экзамен 8-го класса. 1950 год.
• Героическая защита русским народом родной земли по памятникам древней литературы («Слово о полку Игореве», "Повесть о нашествии Батыя»).
Про патриотизм не долдонили. Выходило всё само собой. Прочитал свои примитивные опусы – гордились предками и Россией.
    Посмотрел школьные документы магаданского обучения. И неожиданно осознал, что учился рядом с Васей Аксёновым. Вспомнил, что говорили, будто мой дядька давал ему рекомендацию в комсомол. Звучит просто. А ведь Вася жил со ссыльной матерью, прошедшей колымские лагеря 58 статьи. Отец тоже ЗК-58.
    Одно мгновение тянет за собой другие. Хотя они – только кусочки жизни, никак не связанные между собой. В 1-ом Ленинградском медицинском институте, который заканчивал Аксёнов, училась Ирина Куртаева – моя одноклассница по Магадану. Через неё я познакомился со своей первой женой (неудачный брак), которая тоже могла встречаться с Василием в стенах 1-го Медицинского. Тётка (жена моего дяди) преподавала в Магаданской школе английский язык и, конечно, знала и обучала школьника Аксёнова. Чудеса, да и только. Но вот, поди же. Узнаёшь об этом много-много потом. Как мгновения жизни разных людей бывают переплетены. Но при этом совершенно не связаны судьбой.
    Год назад Юрий Манухин подарил мне одну из своих книг. Он не такой прославленный писатель как Аксёнов. Но тоже пишет отлично и много, известен читающей публике. Оказалось, мы с ним во времени немного разошлись, но в пространстве ступали, как говорят, след в след. Магадан, 1-ая школа. В одной и той же бухте ловили навагу. Влюблялись в девочек из старших классов. При нём милиционеры избивали мужика в ватнике, прыгая в тяжеленных сапогах на лежачем. Похожее я тоже видел из окна комнаты. Только менты просто стояли над «поверженным» и связанным мужиком.  А какой-то тощий очкарик в пальто – рядом. Потом очкарик стал уходить. Вдруг вернулся и ногой начал бить лежачего в лицо. Помню, на ноге у него была галоша. Менты молча наблюдали.
    Юра проваливался в прорубь. Я тоже там побывал. Впервые в Магадане, как и Юра, попробовал спирт. По субботам в школе часто устраивались танцы. Направляясь на них, обычно заходили в туалет и выпивали по полстакана, прикладываясь после к крану с холодной водой. Оба, в разное время, поступили в Горный на специальность «Гидрогеология». Оба набрали только проходной балл – 28 из 30. Учебные практики. Естественно общие – Саблино, Тосно, Солнечное, Вышегород (Псковской области), Крым. Одна из производственных практик – Кольский. Кажется у обоих преддипломная. Мне и ему (так я понял из повести «Сезоны») нравился ранний Маяковский.
    Вот такая вдруг выявляется пространственная связь в различном времени. Это тоже мгновения бытия. Время не совпадало, а пространство оказывалось одним и  тем же. По крайней мере, регионально.

    Немного подустал. Канун Дня Победы. На улице теплынь и солнце. Деревья в молодой листве. Трава подросла. Сочная и яркая. Решил прогуляться. Подумать. Шагая по сухому асфальту улиц и окрестным скверам, вдруг осознал, в чём суть мгновения бытия.
    Ведь совсем недавно я с Верочкой ходил по этим местам. И сейчас много раз наступаю на её следы. Её уже нет. А следы остались. Не только на земле и тротуаре, но и на скамейках, где она сидела. И в воздухе, которым она дышала. Своё время мы перекачиваем в пространство, материализуя его. Оно остаётся на Земле, остаётся среди людей и природы. Оно никуда не девается. Это же закон сохранения. Его никто не опровергал. Просто оно ушло из Бытия в Не-Бытие. Спряталось от глаз. Вот и всё. Поэтому и мгновения жизни, проявляются в памяти. Иначе, откуда бы им взяться.

КУДА ОТКРЫВАЕТСЯ ДВЕРЬ
Между тем Урбино Ваноски
не был церковным сторожем
– он был лифтёром.
А. Битов
КОЛЛАЖ
    Екатерина Павловна Коршунова подарили мне прекрасный коллаж. Два года назад под названием «На дне»   он  экспонировался ею в Выставочном зале на Набережной р. Фонтанки.
    Главный материал – раковины чистой белизны. Вкрапления горного, хрусталя,  осколков зеркал, стекла, жемчуга, янтаря, страз, а также мелкие монеты  и броши. Чего только нет на морском дне. Эта красота как бы наброшена на чёрный фон. Впечатление покоя и гармонии. Но в них запрятана одна из тайн Бытия. В центре картины Екатерина Павловна показала мне маленькую белую ручку. Она сразу не заметна. Если не знать, что она есть, её можно не увидеть. Зачем эта ручка? Оказывается, если мысленно потянуть за неё, то откроется второе дно. Возможно, что в нём тоже найдётся ручка. Тогда под вторым дном можно найти третье и… ? Сколько? Мы не знаем. Не знает и автор. Она просто показывает, что под дном, которое мы видим, может оказаться много нижних этажей. Где последний? Тартар? Чёрный фон картины напоминает о нём. Ведь чернота  – символ вечности. Тогда у этого дна нет дна.

ДНО.
Для кого-то оно родной дом. Эти кто-то там появляются на свет, живут и умирают.    Всё, что сверху – небо. Хотя в море небом может быть и вода. 
Опустятся ли ушедшие из жизни ниже своего дна? Они не ведают.
    Жили-были на Земле трилобиты. Древние морские ракообразные. Они появились более 550 миллионов лет назад, неизвестно откуда. Заполонили всё дно. Господствовали на нём почти 300 миллионов лет. Затем исчезли. Что-то вдруг их перестало устраивать. Или кого-то они устраивать перестали. Их сертификат на право жить закончился. Может быть, его отобрали. Древние слои, в которых их обнаруживают сегодня, потому и являются слоями, что когда-то были погребены новыми и новыми донными осадками. Погибшие особи оказывались на нижних этажах. Но им от этого, как говорится, было, ни жарко, ни холодно. Живя на дне, они этого не понимали и ни о чём таком не беспокоились. Пришли на ум слова С. Моэма в романе «Рождественские каникулы»:
– А когда умрёшь, не всё ли равно будет, жил ты на свете или не жил?
    Естественный ход событий! Хотя и не понятный своим началом и концом. То же было и с динозаврами.
    А человек? В общем-то, похоже. Только несколько сложнее. С физической точки зрения разницы нет. Откуда мы взялись? Когда и чем это завершится? В отличие от трилобитов и динозавров человек понимает, что коли есть начало должно быть и завершение. Просто не хочется об этом думать. Ну, будет и будет. Нас не спросят. Нюанс заключается лишь в том, что в человеческом обществе дно может быть социальным. И в этом смысле, как бы понятным. Никто не хочет туда попасть и, как правило, не предполагает. Но:
– От тюрьмы и от сумы не зарекайся.
    О дне для человека много написано и рассказано. Пожалуй, самое хрестоматийное, – пьеса Горького «На дне». Классика. Великий пролетарский писатель знал дно не понаслышке. Хотел показать, что и там люди, и они могут быть гордыми. И их надо уважать. И всё же не появляется даже ощущения, что кто-то из его героев сможет выбраться оттуда. Разве что, Актёр, который удавился в конце последнего действия и тем испортил песню. Я смотрел пьесу ещё в 10 классе. Теперь перечитал. Жалкие беспомощные воспоминания барона:
– …мой дед, Густав Дебиль… занимал высокий пост…богатство… сотни крепостных…лошади …повара…
И слышит в ответ:
– Врёшь! Не было этого!
Потом снова (уже кричит):
– Дом в Москве! Дом в Петербурге! Кареты… кареты  с гербами!
… десятки лакеев!
И снова реплика с издёвкой:
– Н-не было!
И, несмотря на пафосные слова Сатина, что человек – это звучит гордо, что уважать надо человека!, в светлое будущее героев не веришь. Эти слова, скорее, бравада, поза отчаяния. Деваться некуда: вход рубль, а выход два рубля. Нет этих двух рублей, негде их взять и никто не даст. Вот такая она – правда жизни. Изменилось ли что-то? Не похоже. А так не хочется тянуть за ручку, спрятанную на коллаже Екатерины Павловны.

    Многие люди на дно не падают. Их бросает туда чужая воля. Но аура и талант этих людей настолько сильны, что не позволяют унизить и растоптать их. Возьмите Владимира Галактионовича Короленко. Тюрьмы. Более чем десятилетняя ссылка. От Тобольска всё дальше и дальше на восток. Тяжелейшие условия Якутского Севера. Этажи всё ниже и ниже. Но не сломлен дух и воля. Система исчезла, а он остался в истории русской культуры одним их крупнейших её представителей.
    А вот из истории уже другой России. Павел Александрович Флоренский. Расстрелян в Соловках – печально известном узилище под названием «СЛОН». Убогая «тройка» УНКВД ЛО решила его судьбу. Им не дано было понять, что жизнь и труды о. Павла были таким восхождением, что никакой тартар не мог для него оказаться дном. «СЛОН» был лишь его Голгофой. А за ней, как известно, следовало воскресение. И оно наступило. Флоренский – гений мировой культуры, называемый теперь русским Леонардо. А где его палачи? Будем надеяться, что там, на самом нижнем этаже.
    Это лишь две иллюстрации, выхваченные из жизни. Дно под дном не для талантливых людей.

НЕБО. 
 Если есть низ, то должен быть и верх. Внизу дно. Наверху небо. Внизу – это значит в прошлом. Туда направлена стрела времени от дна сегодняшнего. Новое, молодое бессознательно толкает это дно вниз, не понимая, что стоит на плечах предков.
    Мы живём в мире прошлого, в том времени, которое материализовали для нас наши предшественники. Мы читаем книги, которые уже написаны. Живём в домах, которые уже построены. Созидаем по готовым технологиям, которые кем-то уже разработаны. Верим в идеи, которые возникли в умах до нас.
Это наша судьба!
Сами мы создаём прошлое для наших потомков.
И это их судьба
    А небо? Может ли быть небо прошлым. Может. Только оно открывается в будущее. В небе стрела времени направлена их прошлого в будущее.
    У Андрея Битова есть ранняя проза «Преподаватель симметрии» (по словам автора – вольный перевод с иностранного). В своё время, я натолкнулся на неё в журнале «Юность». Кажется, за 1975 год. Первая часть называлась «Вид неба Трои». Написана в стиле английского времени Present C0ntinuous.  Этот выбор не случаен. Обсуждается небо той Трои, Трои Гомера. Будто оно такое же, как сегодня. Но… ! Фотография с удостоверяющей подписью висела в рамке на стене  каморки, в которой ютился герой рассказа. Постепенно выясняется, откуда она взялась. Её будто бы обронил или каким-то образом подсунул некий лысый толстячок из Гарден-парка. Одет он был причудливо и несообразно времени встречи с нынешним владельцем снимка «Вид неба Трои». Толстячок вытаскивал из своего обшарпанного портфеля разные фотографические карточки, запечатлевшие случайные события  из прошлого. Это и Шекспир, погрузивший усталые ноги в фаянсовый тазик с водой, и комки грязи из под копыт коней войска Александра Македонского, и ящичек с головой Марии Стюарт, то волны, сомкнувшиеся над «Титаником». Для верности толстячок показывал и фотографию десятилетнего будущего того человека, который рассказывал, как к нему попало небо Трои времён Гомера.
    Неважно, как относиться к событиям рассказа в изложении Андрея Битова. Для меня же они интересны. И вот чем:
• Мы воспринимаем движение  во времени как процесс старения. В одну сторону – от рождения к смерти.
• Толстячок же гулял во времени свободно. Двигался в нём в прямом и обратном направлении. А может ещё и в стороны. Наверное, не зря Мартин Лютер заметил:
– Мы смотрим на время вдоль, а Бог видит его поперёк (по ссылке П. Флоренского).
• Почему Толстячок из Гарден-парка мог это делать? Какая разница, почему. Двигался и двигался. Значит, ему было дадено. А нам нет. И в этом всё дело.
• Небо только кажется неизменным. Оно не повторяется. Нельзя же в одну реку войти дважды. И небо не исключение.
• Выходит, что у неба, как и у дна, могут быть «двери с ручками».
• Но, открывая их, мы попадаем в верхние этажи бытия, в будущее. Небо же, из которого мы шагнули, становится прошлым. Толстячок из Гарден-парка сумел этот факт зафиксировать.
    Напрашивается желание, создать ещё один коллаж. Под названием – «Небо». Нужен диптих. Без него «дверная идея» будет не полна.

ДВЕРЬ КУДА? В жизни каждому человеку многократно  приходится делать выбор. Как в русских сказках: пойдёшь направо… , пойдёшь налево… , пойдёшь прямо… . Это как принцип бифуркации в науке. Cитуацию можно свести к проблеме двери. Куда  дверь ведёт? Либо в карцер, либо на волю. Иными словами, вниз в сторону тартара, или вверх – в синь неба, к птицам и ещё выше – к звёздам. Мечтает человек о звёздах. Туда и уходит его душа. Прах же остаётся на земле.

ДВЕРЬ В НЕБО
 «Я слишком часто ни с того, ни с сего
стала сама себе говорить «Уф-ф!»
«И что?» – удивился я. «И всё»,
– отвечала она. Я и ей благодарен:
   думаю, что это всё, что можно
 сказать о смысле жизни. А. Битов.

  Серёжа! Обратился я к Базарову. Давно размышляю о смысле нашего Бытия. Понимаю, это вопрос вечный. И на него не будет ответа никогда. Но…, послушай меня:   
• Верх-Низ. Рай-Ад. С позиций религии Рай наверху (Небо), Ад внизу (Недра). Понятно, почему. Небо красивое, лёгкое. Облака, синь, солнышко днём, звёзды и луна ночью. Под землёй темнота, воздуха нет, на глубине пекло – жизнь исключена. Мрак и ужас для грешников.
• Сегодня  такие представления не воспринимаются. Но человек не может смириться с тем, что он уходит в никуда. Деды, бабки, родители, сам. Потом дети, внуки. Исчезают. И всё. Как не было. Зачем тогда жизнь? 
• Мне кажется, здесь полезно обсуждать симметричный мир. По существу, об этом говорится уже в Евангелии. Иисус, как мессия, приносит весть о неком идеальном мире,  другом, по существу, симметричном, куда сам и отправляется, в конце концов.
• Как ты на это смотришь?
    Я знал, что Сергей,  в своё время пытался  построить мир, симметричный миру Эйнштейна. Его построения критики не вызвали, хотя так и остались вещью для себя. Но думать на эту тему, он, видимо, не переставал. Поэтому ответил довольно быстро:
• Саша, на мой взгляд, эту идею можно представить в достаточно формализованном виде. Нужно просто вообразить себе, что со временем появятся некие суперматематики, и в их терминах и правилах будет построены системы уравнений, в которых удовлетворительно описывается наш реальный мир. Далее, используя принципы симметричного преобразования, можно построить другое пространство. Нет никаких показаний против того, чтобы допустить: при каких-то значениях параметров у этих систем появятся общие корни (решения). Они будут означать, что в определённых областях и в определённое время существует возможность перехода из нашего мира в мир симметричный и обратно. Это  объяснит и появление мессий, воскрешение и уход.
Серёжа, у меня сразу вопрос:
• Ты сказал, что в какой-нибудь будущей «суперматематике»… . Но, ведь математику и уравнения придумывают люди. Можно ли этому доверять в вопросах о человеке и его судьбах. Результаты решений здесь нельзя проверить в принципе. Как в религии. Хочешь - верь. Не хочешь - не верь.
А ты, Саша, ответь мне тогда на мой вопрос:
• Человек способен придумать то, чего нет?
Я понимал, как это важно. Это корневое. И давно задавал себе этот вопрос. Он касается многого. В том числе и научных законов и религиозных догм. Я понял, что законы мы придумываем. Это легко доказывается. Поэтому, почти не задумываясь, ответил:
• Человеку не дано придумать то, чего нет в его мире.
   В целом мне Серёжина идея понравилась. Красивая, что говорить.  Красота же, известно, признак положительный.  Но идея с общими корнями систем уравнений поясняет только миссионерство оттуда (из симметричного мира). Просветить, чтоб нас. Ну, а как быть с простыми смертными?  Спросил и получил простой ответ:
• Не знаю. Вообще-то пути здесь не заказаны.
   Получается, что для мессий периодически открываются некие лазейки (вход-выход). Можно назвать их «дверь в небо». Подумать только! Ведь такие дыры возникают в любых границах, разделяющих известные нам системы. Они гарантируют их существование. Чтобы выжить, системы должны обмениваться с соседями энергией и веществом. В изолированном мире системы развиваться не могут. 
    Разрывы для общения чётко фиксируются во времени и пространстве. Сегодня это хорошо известные в природе факты. Но, помимо общения через такие дырки (пропускные пункты), существует ещё другая форма, называемая в науке диссипацией (рассеянием). Абсолютно закрытых миров нет, как говорится, по определению.
    Тогда можно думать, что все смертные в каких-то нематериальных для нашего мира характеристиках уходят в другой симметричный мир. То, что у нас воспринимается как  идеальное, там проявляется в форме своей материи. Души всех смертных диссипируют в этот симметричный мир. Им не нужны разрывы. Для них вход в «небо не через дверь, а через врата, широко открытые». Везде!

    Возможно, ноосфера, о которой сегодня много говорят и пишут, и материальность которой до сих пор непонятна, и есть симметричный для нас мир. Это банк потенциальной энергии человечества, возникающий из жизней ушедших поколений, их реализованных и нереализованных идей, чувств, эмоций, наконец, опыта. Тогда жизнь наша действительно имеет смысл.
    Именно из ноосферы (симметричного нам мира) мы и черпаем новые идеи как хорошо забытое старое. Отдельные медиумы, способные настраиваться на ауру этого информационного банка, выступают  как гении, давая людям новую математику, новую физику, шедевры культуры. Вот вам и великие географические открытия, вот и ренессанс, вот и научные революции, прорывы во всех других областях жизни.
    Как-то мне пришлось быть на защите диссертации по итальянскому Возрождению. И я спросил автора:
• Как вы считаете, эпоха Возрождения обязана своим появлением какому-то случайному стечению обстоятельств? Как бы друг,  ни с того ни с сего.  Родилось много гениев, и они преподнесли человечеству великие подарки. Или никто «специально» не рождался. Было всё, как было. И простое развитие жизни привело к такому прорыву, практически во всех областях культуры и науки?
    Поскольку это была защита, диссертант не решился сказать:
• Я не знаю. Думаю, этого не знает никто.
Он стушевался. Сказал, что вопрос очень интересный, для него неожиданный, и скорее всё происходило по законам эволюции. Но я то, когда спрашивал, имел в виду нечто квантовое, получаемое извне.
    Похоже, это хорошо чувствовал Владимир Маяковский (вспомните его «Облако в штанах»):
                Я раньше думал —
                книги делаются так:
                пришёл поэт,
                легко разжал уста,
                и сразу запел вдохновенный простак –
                пожалуйста!
                А оказывается –
                прежде чем начнёт петься,
                долго ходят, размозолев от брожения,
                и тихо барахтается в тине сердца
                глупая вобла воображения.

И далее, после огромного внутреннего напряжения:

                Крик торчком стоял из глотки.
                Топорщились, застрявшие поперёк горла,
                пухлые taxi и костлявые пролётки.
                Грудь испешеходили.
                Чахотки площе.

родилось  СЛОВО:
                И когда —
                всё-таки! –
                выхаркнула давку на площадь,
                спихнув наступившую на горло паперть,
                думалось:
                в хорах архангелова хорала
                бог, ограбленный, идёт карать!

Чувствуете?!  Когда родилось, ощутил, что это СЛОВО-то не его. Он вымолил его, выстрадал.  Ему даже показалось, что он ограбил Бога и за это будет наказан. Скорей всего поэт оказался медиумом, смог настроиться на определённую волну, и поймал СЛОВО из ноосферы (банка информации человечества). Существовал ли этот банк до… . Думаю, он был всегда, как всегда была Вселенная. Это просто одна из форм Бытия Мира.
    А как же дырки в границе миров? Они для концентрированного сброса информации. Их не так много. Может быть,  всего две. Где появились основные мировые религии, определившие развитие человечества на тысячелетия?
    Ближний восток (в узком регионе, на  довольно малом интервале времени) -  иудаизм, христианство, ислам. Буддизм – центральная Азия. У подножия непальских Гималаев более двух с половиной тысяч лет назад появился на свет принц Сиддхартха Шакьямуни, известный под названием Будда. Везде свой мессия. Простая и ясная идеология симметричного мира.    При следующей встрече с Сергеем я всё это рассказал ему. Мне показалось, что слушал он невнимательно и без интереса. Он был занят уже новой идеей – движением во времени.
    Эх, нет Верочки. Она была терпеливым слушателем моих фантазий. Пойду, посмотрю в небо.

БЫТИЕ – НЕ-БЫТИЕ
Говорить о любви
мы оба ещё не устали.
Что ж, удел наш таков –
вновь и вновь умирать, воскресая
под напев восходящего солнца…
Ёсано Тэккан

    Мне посчастливилось увидеть несколько репродукций из работ художницы Ирины Емелиной. Материал, вроде бы, тесто. Запекалось оно, нет ли, не припомню. Раскраска очевидна. Тематика простая. Деревенские сценки. Проникают в сердце и душу.
    Вот молодая супружеская пара и четверо ребятишек, похоже – погодков, в домашней бане. Маленький щенок с ними в небольшом ушате. Девочка полощет его. Одно дитё орёт, другое балуется, уже намытое. Младшенький сидит на коленях отца. Видимо, купали последним – завёрнут в простыню. В углу окошка яблоко. Жбан с квасом на скамье. Через мутное стёкло просматривается осенний сад. Всем хорошо. Миром и любовью наполнена эта деревенская суббота. Смотрел бы и смотрел. Ясно, в этой семье ещё будут дети, и обязательно много. Без всяких льготных пособий. Просто дети им нужны по жизни, для счастья. Добрый человек Ирина Емелина.
    Так и хочется порассуждать. Было тесто. Для персонажей баньки это Не-Бытие. И вот из рук талантливого и внимательного человека на свет появились люди – целое семейство. Красивые и живые. Живые потому, что художница вдунула в них душу. А разве душа может быть в неживой картине? Если бы не могла, была бы картина не интересной и пустой. Мёртвой. Бросил взгляд и забыл навсегда. Есть и такие. Но не про них разговор. Художница отдала творению часть своей души. Эти люди ей нравятся. Она любуется ими, любит их. Её живое внутреннее перетекает в создаваемое рукотворно.
    Дочке посчастливилось побывать во Флоренции. Удивительный красоты город. Колыбель Возрождения. Истоки Мировой культуры. Душа наполнена ожиданиями прекрасного и великого. Гидом оказался молодой человек – фанатик своего города. Знал о нём и его памятниках всё. Преображался перед гостями своего великого города. Был ревнив к малейшему невниманию. Елена немного устала от его навязчивого энтузиазма. И когда вышли на площадь Синьории, она немного отстала. Потихоньку, потихоньку пошла к Давиду. Остановилась. Побыть рядом, проникнуться шедевром гения. И… ничего не почувствовала. Ни-че-го. Была удивлена и расстроена. Их доблестный гид заметил её манёвр и быстро подошёл. К её удивлению он как-то холодно сказал:
– Нечего тут делать. Пустое. Вы, наверное, не знали. Это ведь не настоящее. Это только копия.
    И тогда Елена поняла своё «ничего». Копия есть копия. Она может быть совершенной, но в ней нет энергетики автора, нет любви к своему творению. Давид на площади не имеет души. Только пустая форма.
    Вспомнил эпизод из одного рассказа Агаты Кристи. Её героиня, скульптор, искала подходящую натуру. Наконец, встретила на улице девушку, показавшуюся ей идеальным прототипом задуманного образа. Уговорила позировать. Натурщица оказалась пустой и болтливой. Вначале она не обратила на это внимание. Девушка позировала и не закрывала рта. Она же работала…, и как будто бы не слышала разговоры натурщицы, однако её пальцы их чувствовали и пальцы пропитали этими разговорами глину… И это, она знала, уже не изменить никогда!
    Натурщица ушла. Ваятельница накрыла только что вылепленное творение рук своих мокрой тряпкой, думая ещё поработать над ним. Села, расстроенная, на табурет. Закрыла глаза и поняла, что исправить ничего нельзя.   Смяла неудачную голову в комок и глину выбросила в ведро. Не-Бытие не раскрылось. Не получилось   Бытия. Из ничего вышло ничего. Глина осталась глиной. Натурщица помешала художнице вдунуть в творение любовь и душу. Вот такая история.

   Вдохновению Творца никто не мешал. Поэтому мы и живём на свете. Конечно, если душу потеряем, то…


ХОРОШО, КОГДА ТЕБЯ ЖДУТ
                О вечность, вечность!
                Что найдём мы там,
                За неземной границей мира?
                М. Лермонтов
                Жди меня…
К. Симонов

    Окрестности нашей деревушки считаются грибным местом. Конечно, грибы растут не везде. Но за несколько первых лет Верочка со своими поисковыми талантами нашла много мест, на которых грибы были всегда и много. В грибной сезон обходили эти «огороды» практически каждый день, меняя районы. То наверх пойдём, то вниз, в сторону реки, то правые от нас «огороды» обследуем, то левые. По лесу просто так ноги не ломаем. Знаем, где какой гриб растёт и когда появляется. Бывали и дальние походы. Если лето грибное, брали по бельевой корзине, чтобы в случае чего не снимать куртки. Гриб ведь дело такое. Нашёл – надо брать. Мимо не пройдёшь.
     Однако более трёх часов обычно не ходили. Уставали. У дома появлялись «нога за ногу», тяжело тащили лесной урожай. Многие годы на месяц-два к нам приезжала моя тётушка из Боровичей. Любила грибы, но с нами  ходить не могла. Иногда специально для неё  бывали где-нибудь рядышком. Позже и такие прогулки стали для неё в тягость. К нашим походам относилась трепетно. Оживлённо суетилась перед уходом. Чтобы еду взять не забыли (перекусить), воду. Теперь ведь в ручьях пить-то стало опасно.  И всегда ждала нас на крыльце. Если задерживались, переживала, нервничала. Мы знали об этом. Старались не опаздывать к сроку. Если в «график» не укладывались, тоже беспокоились, что она  заждалась. Всегда радостно встречала. Бывало «грибной» урожай был неудачным. Расстраивалась вместе с нами. Охала, ахала. Успокаивала. Хотя к редким неудачам мы относились философски. Знали, что если не сегодня, значит, завтра, повезёт. На крыльце большой стол. Грибы выкладывали. Сортировали. Белые считали. Тётушка  всегда была первой. Почти сразу принималась за чистку. Мы включались позже. Всем было хорошо. Нам, – что она ждала нас, радовалась успехам, помогала. Ей, – что мы пришли, улыбаемся, довольны.
     Перед тем, как в вернуться в Ленинград, обязательно заезжали к тётушке в Боровичи. Всегда с летними подарками. Делились урожаем. Свежая картошка, грибы, само собой, солёные, сушёные, варенья всякие, понемногу и других овощей, огурчики маринованные. Вера была большой мастерицей всё это заготавливать. Тётушка довольна. И не столько за гостинцы, сколько нашему вниманию. Дом, в котором она жила небольшой, всего три этажа, хотя и каменный. Все друг друга знают. И она гордилась перед соседями, что племянник с женой её не забывают и любят. Телефона  не было. Наши приезды оказывались неожиданными, хотя ориентировочно она знала, когда мы можем показаться. От радости всегда всплакнёт, запричитает. Не знала, как и угодить нам. Чем накормить, напоить, мягко постелить. Она любила нас. Ждала на свой день рождения в октябре. Мы обязательно приезжали. Верочка гоняла меня по магазинам, готовила стол, хотя из гостей бывало ещё только двое.  На следующий день обычно мы уезжали. Знали, что наши приезды долго оставались у неё в сердце. Нам от этого было тепло на душе. Она ждала следующего лета.
     Верочка с  соседкой собрались за черникой. Черничник довольно далеко – за рекой на горе, в огромном лесу, похожем на тайгу. Ходу до него часа два. Я  остался дома. Не беспокоился. Вера хорошо знала те места. Не единожды туда хаживали. Но вот время уже к семи вечера. Их всё нет и нет. Охватывает беспокойство. Загадал подождать ещё час.  И вот появляются. Усталые донельзя. Что? Как? Почему? Верочка рассказывает:
– Как всегда поднялись по тропинке. Перешли ручей. Ну, ты знаешь. Началась черника. Хорошие полные кусты. Стали собирать. Вдруг слышим, медведь зарычал. Раз, два, три. Где-то совсем рядом. Этак спокойно, но громко. Предупреждает – я тут, не ходите. Перетрусили страшно. Задом, задом, до ручья и пятились. А потом ходу обратно. Несколько поваленных деревьев перескочили как бегуны с барьерами. Остановились. Прислушались. Тихо. В нерешительности. Ну, что, Нина? Мы же за черникой пришли.  Такую даль. Пойдём, что ли собирать? И вернулись. У ручья следы. Медведица с медвежонком. Надо осторожней. Но мамаша, видимо, тоже не захотела испытывать судьбу. Увела малыша от греха подальше. Вот и застряли до вечера. Но как видишь, ягод всё же набрали. Так что, давай с молочком и поедим.
     Смелая у меня оказалась жёнушка. Да и азарта  у неё было не занимать. Ждать только муторно. Лучше уж ходить всегда вдвоём. Больше одну её не отпускал.
     В один из пасмурных дней наш сосед по деревне пошёл к приятелю в  Кремницы. Это около четырёх километров, за рекой. Было у него к Алексею  какое-то дело. Прихватил, конечно, самогону. Попарились в бане. Посидели. Оговорили дела. Выпили хорошо. А на дворе уж дождь. Темно стало. Всё же Вадим Андреевич решил идти домой. Правда, в доме никого. Жена ещё не приехала из Питера. Только кошка Муська. Любовь там была обоюдная и нежная. Вадим Муську просто обожал. Раз она где-то пропадала по своим кошкиным делам. Искал её три дня. Делился с нами своим беспокойством. Ему казалось, что она где-нибудь застряла в кустах или кто-то напал на неё их хищников. Лежит раненая. Умирает. Надеется на него, Вадима. Обошёл за три дня все непролазные кустарники. С фонарём. Звал. Лица не нём не стало. Отчаялся совсем.  Наши успокоительные разговоры, что кошку не так легко убить, что она придёт. Муська сильная, смелая. Крупная как рысь.  Ничего не помогало. И тут Муська явилась. Радости было через край. Заходил к нам несколько раз. Рассказывал. Хотелось ему, чтоб и мы праздник ощутили. Кошка действительно была хороша. Не то слово, – красавица. Огромные зелёные глаза, пушистая шерсть необычной пятнистой окраски. Грация. Достоинство. Была привязана к своему хозяину. Бегала за ним как собака. Таскала в подарок огромных крыс. Прямо на постель. Не успевали выбрасывать. Несколько раз болела. Возили в город. Никаких денег не жалели. Оперировали. Спасли.
     Думаю, Муська это понимала. Отношения их с Вадимом были трогательные. Добро в ответ всегда вызывает добро. Любовь чувствуют все. И люди и животные.
     И вот возвращается Вадим Андреевич из гостей. Хорошо выпивши, мокрый от дождя. С фонариком. Уже у первого дома в нашей деревеньке. И вдруг. На плечо ему кто-то запрыгивает. Не испугался. Наверное, потому, что был во хмелю и настроился уже на свою избу и отдых. Но опешил. Обомлел. А потом удивился. Это была Муська. Она пришла его встречать и поджидала в кустах. То-то было радости и умиления.

     Мой коллега по Учёному Совету примерно год назад потерял жену. Горюет страшно. Могилу навещает каждый день. Написал о ней книжку. Я хорошо понимаю его. Он как бы общался с ней. Не давал ей уходить от себя. Но вот книжка закончена. Издана. «Живая» связь вдруг оборвалась. И он стал задумываться – ждёт ли она его там.
     Хотелось верить, что ждёт. А почему нет. Этого не знает никто. Это мировая тайна Бытия. Хорошо бы ждала. Не важно, каким образом.  Пустой вопрос.  Но законы сохранения никто не опровергал. Есть душа, разум. Почему  они должны исчезнуть?
     Он занимал высокие должности, которые предполагали принадлежность к КПСС и, уже по одному этому факту – атеистический взгляд на жизнь. Уверен, что он в этом был искреннем человеком. Верил, что Бога нет. Неграмотные мы в богословии люди. Но вера – это право выбора. И теперь он засомневался в своих прежних взглядах. Настоящее горе рвёт сердце и переворачивает душу. Изменяет её. Тут-то человек и начинает ощущать Бога в себе, понимать симметрию Мира и верить.
     Недавно и Верочка ушла из жизни. Я верю, она ждёт меня там. Это облегчает моё «потом». Легче уходить туда, когда нас ждут.
     Если тебя ждут,  значит, ты кому-то нужен и ты не одинок.

ЖИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Подъём и преодоление 
Мы с тобой поднялись
на мансарду высокого дома –
край в весенней красе.
Тонкой лентой белеет речка.
«Утро!» - колокол возвещает.
Есано Акико

– Саша, посмотри, наша малышка уже держит головку!
– Здорово! Но я бы сказал, что только пытается её держать. Надо  ещё страховать.
– Конечно. Но ведь старается. Полюбуйся, какая она прелесть.
– Быстро летит время. Она уже сидеть может. И такой осмысленный взгляд. Улыбается вовсю.
– Я, Верочка, не могу на неё налюбоваться. Спасибо тебе за дочку. Спасибо! Я тебя так люблю.

– Ура! Ура! Господи, пытается встать. Уцепилась ручонками за край кроватки и тянется, тянется вверх.
– Да вот уже и на ногах. Правда, неуверенно держится, но стоит. Скоро надо покупать манеж. Пусть ползает. Нужен простор. Её пространство стало больше, чем кроватка.

 – Ей так хочется ходить самостоятельно. Буду поддерживать за обе ручки, чтобы она чувствовала опору.  Ну, давай, заинька ты наша, топай-топай.
– Саша, я сейчас немного её отпущу. Чувствую, что уже можно. Ой, пошла, пошла. Сама. Раз, два…шлёп. Ничего. На попу. Она у неё крепкая.
– Верочка! Ведь сегодня ей десять месяцев. Надо запомнить. Пошла самостоятельно. Мне говорили, что дети обычно ходить начинают с годика. А наша, крепышка уже в десять затопала.   
– Это верно, но девочки развиваются быстрее. 
– Папа, мама! У меня руку замурило.
– Что-что у тебя с рукой?
– Да я же говорю – замурило.
– А? Ну да замурило. Можно говорить, что рука затерпла. Наверное, ты как-то неудобно на ней лежала. Вот такие мурашки по ней и пошли.
– Папа! Скорей разгаси свет.
– Что, что мне сделать?
– Да я же говорю разгаси свет.
– Давай маму попросим. А то я что-то тебя не пойму. Погасить что ли?
– Да нет. Ну, какой ты непонятный. Раз-га-си, а то мне темно.
– Мама, мама! Папа такой непонятный. Ну, хоть ты разгаси свет, а то я сейчас заплачу.
– Да, папа такой непонятливый. Конечно, всё просто. Ведь свет зажечь надо, Так?
– Ну да. Я и говорю – разгасить.
– Саша! Сразу видно, что ты с детьми не общаешься. У них в этом возрасте происходит ломка понятий и то сочинение слов, о котором прекрасно написал Корней Чуковский в книге «От двух до пяти». Я же в садике с детьми работаю. Учусь у них. Это для меня своего рода ликбез. Например, ребёнок знает, что такое яблоко, груша, слива и т.д. Он их получает и с удовольствием ест. Но ему непонятно слово фрукты. Потому, что это некое обобщение. Если угодно, абстракция. Фрукта как такового нет. Есть конкретное его овеществлённое восприятие. Не все дети это сразу понимают. Так что привыкай к словарю нашей доченьки. Учись, сту-дент!
*
– Саша! Ты почувствовал, что ясельный период и детский садик для Ленки прошли как-то незаметно. Почти ничего не запомнилось. Эта ступенька её жизни не оставила в нашей памяти особого следа. Разве что история первого знакомства с Дедом Морозом – новогодним и настоящим.
    О первом мне рассказывали: воспитательница одетая Дедом морозом зашла в зал полный малышей младшей группы. Они все затихли. Глазёнки настороже. Не могут понять, кто это такой. Напряжённая тишина. И вдруг, какой-то малыш от страха заревел во всю мочь. И зал с детьми моментально переполошился. Разнорёвное голосьё заполнило помещение. Детишки бросились бежать. Потом выяснилось, что некоторые от страха описались и даже больше. Воспитатели и нянечки  тоже запаниковали. Сразу и не поняли, что случилось и как действовать. Вот что значит незнание детской психики. Никто ребятне не объяснил, что будет праздник, подарки и как он проходит.
    А с настоящим Дедом Морозом ты сам нашу девочку познакомил. И тоже неудачно. Помнишь Гатчину, где мы одно время жили. Леночку привезли с юга от бабушки. Настоящего мороза она ещё не знала. А в тот день было градусов двадцать. Яркое солнце. Ветра нет. И ты с нею пошёл гулять. Мороз «ухватил» её за щёки. Она перепугалась. Стала реветь. Слёзы потекли по красным уже щекам. Стало ещё хуже. И вы бросились бежать домой.
*
– А помнишь, как мы её четвертоклашку отправили на экскурсию в Тулу и Ясную Поляну? Зашли в вагон, а там одни взрослые девочки – 8-9 класс. Мы заволновались, но нас успокоили. Её никто не оставит без присмотра, и старшие будут наше чадо опекать. Слава богу, так и оказалось.
    Мы ей дали с собой какие-то мелкие деньги и телефоны с адресами  московских друзей. Вернулись домой, и стало нам как-то не по себе.
– Верочка, но всё ведь получилось удачно. Помнишь, ребёнок нам даже подарки привёз. Тульский пряник печатный и маленький самоварчик-сувенир. Мы так были поражены и счастливы. А о впечатлениях я уж не говорю.
– Конечно, помню. Ведь это была первая её самостоятельная поездка. Я имею в виду без нас, без родителей.
– Да, верно. А потом мы более менее спокойно отправляли её в небольшой теплоходный круиз по Прибалтике. Правда, тогда она очень сильно простыла.
– А где-то в классе седьмом у неё состоялся лодочный туристический маршрут. И даже удостоверение выдали.
– А потом поездки в Ригу со школой. Ну, там уже было спокойней.  В общем, ребёнок наш рос довольно самостоятельным человечком. Набирался житейского опыта и закалялся, чтобы, когда придёт время, уверенно перейти во взрослую жизнь.   
– А ведь хорошо, что после третьего класса нам удалось перевести её в английскую школу. С каким азартом она догоняла одноклассников. Толстый англо-русский словарь стал её настольной книгой. Не надо было подгонять. Охотки хоть отбавляй.
– Ну и, как оказалось, дар у неё был к языкам.  К концу года она в классе оказалась первой. Потом сама захотела осваивать французский.
 – Да, я это прекрасно помню. Учительница, которую нам рекомендовали, подошла к делу исключительно профессионально. Она захотела вначале поговорить с нашей девочкой. Наверное, опасалась, не родительская ли это блажь. Но после беседы с нашим ребёнком поняла, что желание идёт не от нас, а от неё. И согласилась.
– Ещё бы не помнить. Ведь с деньгами у нас было туго. Но мы решились на траты и никогда об этом не пожалели. Так ведь?
– Никогда. Расходы пошли впрок. Ведь позже её рекомендовали в Дом «Дружбы народов». И пошло-поехало. Работа гидом с интуристами по городу. Затем, по Эрмитажу (после эрмитажных курсов).
*
– Но, как ни странно, период после школы оказался метущимся. Всё поиски были связаны с живописью и рисованием.
– Верно. Первая работа началась в мастерской по росписи керамики. Дома сидела, стиснув зубы, работала с черепками. Напор был страшный. Через год уже ей доверяли изготовление эталонов. И платили неплохо.
– Да вот потом как-то остыла и бросила это занятие, хотя дома и сейчас стоят некоторые её работы. Видно, не её это было дело.
– Наверное… Потом замужество. Алексей талантливый был художник. Работал по фарфору. Её многому научил. Жили в любви.
– Родили внука. А потом несчастье – Алексей  рано умер. Перед смертью, он просил медсестру передать Лене, что она сделала его счастливым.
– Да!... Досталось нашей доченьке.
– Досталось. Побоялась остаться одна. Но второй брак оказался неудачным, хотя формально не распался до сих пор.
– К счастью есть в ней внутренняя струна. Нашла всё-таки себя. Создала свой маленький бизнес на языковой базе. Вот уже несколько лет успешно работает её фирма «Теофил Норт». Думаю, что теперь наш ребёнок состоялся.
**
    У каждого человека своя судьба и собственный путь её прохождения. Но процедурно со всеми людьми происходит  одно и то же: преодоление подъёма и спуск с некой достигнутой вершины. И это совершается не по плавной кривой (в общем случае асимметричной), а по гистограмме. Человек поднимается по ступенькам и по ступенькам спускается.
    Он не помнит ступеньку первую и не знает последнюю (к счастью). По зрелости лет возникает ощущение, что вниз он двигается не сам – его опускают. И чем ниже эта ступенька, тем он больше это чувствует.
***
– Верочка! Смотри перед нами идёт пара симпатичных старичков. Как нежно держатся они друг за друга. Приятно на них смотреть. Вот и мы когда-нибудь так-то. А куда денешься.
– Да. Вот и я уже на пенсии. Болеть стала чаще. Ты у меня ещё вроде держишься молодцом. Но тоже всякие болячки появились. Возраст берёт своё.
Спуск
С мансарды спускаюсь,
по ступенькам тихонько схожу
и в сгустившемся мраке
ощущаю всем существом
эту осень и эту ночь…
Вакаяма Бокусай.

– Верочка! Вот уже четыре года как тебя нет. Вначале просто жить не хотелось. На сердце тяжёлая и какая-то гнетущая  пустота. Постепенно не то чтобы отпустило, а как-то осело в глубине навсегда. Житейские заботы взяли своё.
– Три года к ряду ездил на лето в наше любимое Моровское.
Выкашивал заросли травы перед крыльцом и за домом. Помнишь, где у нас были грядки и парники под огурцы, перцы и помидоры. Ухаживал за твоими цветами. Жасмин, который ты посадила, так хорошо принялся и вовсю цветёт.
– После того, как тебя не стало, всё так изменилось и одичало. Первый год вообще никого в Моровском не было, на второй и третий – появлялся Вадим с внуком Никитой. Да так, …всего недели на две. В конце моего первого без тебя житья был сильный ураган. Всю лесную дорогу в Любытино завалило буреломом, толстенную старую берёзу в два обхвата (помнишь там, куда в Квасильниково автолавка приезжала) сломало, в Любытино у некоторых домов крыши снесло. К нам автолавка не могла доехать, электричество, естественно, «отрубилось».   Готовил еду на маленьком костре. Помнишь, где мы бельё полоскали.
– В следующее лето тоже был один. Стояла жара. Я около бани обливался и, возвращаясь в дом, на крыльце как-то оступился, что ли. Скорей всего неожиданно отключился и прямо рухнул оземь. К счастью, наверное, подсознательно,  хотя и зацепился ступнёй о ступеньку, сумел повернуться боком.  Несколько секунд пролежал в отключке. Правая рука от плеча до локтя потом долго была чёрно-синей, затем зеленовато-жёлтой. Но всё во мне функционировало. Я даже косил понемногу и вполне мог себя обслуживать. Только позже понял, что для меня этот был звонок, сигнал…  И сигнал прямым  текстом.
– Но его я осознал позже. И на третий год снова поехал в нашу избу. В  Моровском я чувствовал присутствие тебя. Мне казалось, что ты рядом. И становилось легче жить. В один из дней захотелось пойти на просеку, помнишь, где ЛЭП, и пощипать земляники. Да и вообще побродить по ближней округе. Но кругом теперь такие заросли, что я довольно быстро устал и решил вернуться. Пошёл через ложбину, которая полого поднимается к нашей избе.
– Бурьян до плеч и выше. Пришлось прямо продираться. И вот в метрах ста от дома как-то неудачно ступил и упал. Сразу встать не удалось. Когда же поднялся, понял: случись что, меня бы здесь никто и не нашёл. А ведь дом, можно сказать, рядом.
– По приезде в город (не сразу, правда) рассказал об этом и о случае падении с крыльца прошлым летом нашим детям. И они категорически запретили мне снова ездить в любимое нами Моровское.
– Коля похлопотал и через интернет нашёл недорогое и очень привлекательное место – большую частную ферму недалеко от Всеволожска. Поселился я в расчёте на месяц, в прекрасном бунгало. Все
удобства: душ, туалет, горячая и холодная вода, холодильник, маленькая
кухня-прихожая, спальная комната. Посмотри на фото. Очень милое место. Гуси, козы, куры с цыплятами и даже ослики с добрым когда-то цирковым мерином. Напротив пруд и есть водопад небольшой, но красивый. Кругом лес. Грибы, черника.  И всего-то, не поверишь, в 25 минутах езды, как говорят, от крыльца до крыльца. Каждый день активно гулял в лесу. Иногда читал у пруда в кресле. Кругом ребятня.
    Малыши с мамами и бабушками. С продуктами проблем не было. Коля с Мишей завезли большой запас. Да ещё Елена раз приезжала. Тоже навезла.
    – И вдруг неожиданно стало подниматься давление. Я особого значения не придал. Даже по интернету посмотрел возрастную норму. Вроде бы за неё не выходил. Но вот в один из утренних походов в лес на обратном пути почувствовал, что меня как-то кособочит. Был уже на подходе к мостику у водопада. Там хозяин фермы сделал маленькую площадку отдыха – несколько чурок для посиделок. Кое-как добрался. Хотел на одну чурку сесть, да  неожиданно отключился и рядом упал навзничь. Наверное, несколько секунд пролежал, потом поднялся и сумел сесть на этот «пенёк».

– Оказалось, что кто-то у пруда (это почти сразу за мостиком у водопада) увидел моё падение. Один из отдыхающих пришёл ко мне. Но я был уже ничего и смог самостоятельно дойти до дома. Правда, он страховал меня. Из разговора оказалось, что практически все мужики, проживающие с внуками и жёнами в соседних бунгало, либо инсультники, либо инфарктники. Некоторые перенесли серьёзные операции. Уехать мне пришлось в город на неделю раньше.
– Медсестра Надя, которую ты наверняка помнишь, поставила мне семь капельниц. Но ничего изменить не удалось. Поскольку список лекарств для капельниц я утерял, пошёл на платную консультацию в нашу Александровскую больницу. А там, когда терапевт меня прослушала, спросила, не беспокоит ли  сердце. Оно меня не беспокоило, и я на её вопрос обратил внимание только через несколько дней дома.
– Неожиданно началась сильная тахикардия. Честно говоря, я не знал, что и делать. Думал, пришёл мой час. Потом вспомнил твой большой опыт, накапал сорок капель корвалола и взял под язык валидол. И ты знаешь, быстро приступ снял. Потом вспомнил, когда после сорока мне рекомендовали раза три вдень в течение месяца поглотать эти капли. И я стал это делать. Постепенно всё «устаканилось». Сейчас обхожусь без них. Правда, каждый день пью свежий чай с имбирем. Это лето уже придётся провести в городе
– Однако нет-нет, да и возникает головокружение. Вообще сигналы поступают и поступают. И сейчас я понял, что меня опустили ещё на одну на ступеньку вниз. Сколько я на ней продержусь, не знаю.
– Думаю, не далеко время, когда мы с тобой встретимся. Хотелось бы только кое-что ещё закончить. Мы все тебя помним и любим.
*
    Шестого апреля, как раз в День геолога, вышел на свою обычную прогулку по нашим дворам, присел на скамейку в небольшом детском скверике с горкой, песочницей, качелями и т.д. Неожиданно рядом со мной появилась молодая мама с сынишкой около двух лет. Совершенно неожиданно её ребятёнок повернулся в мою сторону, широко и приветливо улыбнулся, раскрыл руки, подбежал и обнял меня. Я тоже прижал его к груди. На меня в упор смотрели весёлые и любопытные глаза, серые как у тебя. Розовощёкое лицо улыбалось во всю ширь.
    Его мама немного растерялась, а я сказал:
– Какой приветливый и прекрасный у вас сынишка.
Вдруг малыш снова повернулся ко мне, подбежал и обнял ещё раз. Я был счастлив. Такого со мной ещё не случалось.
    После этого мальчишечка потопал к горке и уже не обращал на меня внимания. Я посидел минуту и радостный пошёл домой. Ребёнок одарил меня своим счастьем бытия. Думаю, через него меня обнимала твоя душа.
«Да все мы придём
к одному концу в этом мире!» –
простые слова,
что, увы, для меня сегодня
перестали быть просто словами…
Вакаяма Бокусай.


СЧАСТЬЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
Здравствуй племя
Младое, незнакомое!
А. Пушкин

За свадебным столом среди обычных по поводу молодожёнов тостов зашёл разговор о счастье.  Вспомнили фильм Михаила Ромма «А всё-таки я верю». В одном из его эпизодов идущая по улице девушка на этот вопрос ответила: – Счастье…?  Его нельзя определить. В него можно только верить. На миг все  задумались – так похоже на правду. Неожиданно в наступившей тишине раздался спокойный мужской голос:
– Я, пожалуй, с такой трактовкой счастья не соглашусь. Вы же знаете, у меня год назад родился сын. И вот, когда я утром ухожу на работу, обязательно подхожу к его кроватке. Посмотрю на него, и я счастлив. Радость и любовь наполняют моё сердце.
    Общее молчание было согласием  с этим простым фактом. Счастье должно быть конкретным.
***
    Последнее время меня стало тянуть на прогулки в обществе малышей. Детские площадки это такой прекрасный и волшебный мир. Сидишь на скамеечке, смотришь на их незатейливые игры, на счастливые лица мам и бабушек, опекающих своих чадушек, и на душе возникает какая-то благость. Дал нам Бог на закате дней такое счастье.         
    Конечно, все ребятишки разные, мамы с бабушками тоже. Но у них есть общее: любовь наполняет их сердца. Я знаю, что они, не задумываясь, готовы за них отдать свою жизнь. Помню, как мы с моей мамой стояли на платформе метро, держа за ручонки, тогда ещё маленькую её  внучку, и мне пришла в голову совершенно идиотская мысль:
– Мама, спросил я, – а если Ленка неожиданно упадёт с платформы, что ты станешь делать.
Она мгновенно ответила:
– Я прыгну к ней, и мы вместе погибнем.
Мамы уже давно нет, и я намного пережил её срок, и дочка уже давно стала бабушкой, но мне до сих пор стыдно за этот вопрос. Конечно, я при этом подумал и о себе и о Вере. Мы тоже, не задумываясь, прыгнули бы, но при этом пытались бы спасти её. Можно было бы побежать к концу платформы, может быть, спрятаться под ней, или выбросить ребёнка на платформу. Но бабушка этого бы не смогла. Она была на пенсии, пережила блокаду. Ей все эти выверты были не под силу. Она только  могла закрыть внучку своим телом и, не задумываясь, такое решение приняла.
    А сегодня передо мной бегает весёлый мальчишка, лет трёх. На коленках залезает по ступенькам на горку-слоника, бежит по верней площадке и быстро скатывается на попе по скользкому лотку. Мать вся светится в улыбке и только едва успевает страховать его и ловить на конце ската. Малыш играет с ней. Бегает то туда, то сюда, снуёт по верхнему настилу. Оба смеются. И мне так радостно смотреть на них обоих.
    Вечером сижу на той же скамейке. Мимо проходит совсем маленькая девочка. Такой ещё несмышлёныш. Остановилась и стала с любопытством смотреть на меня. Я улыбнулся ей, сказал здравствуй и предложил сделать ладушки. Стал медленно хлопать ладонями, приглашая её повторять за мной. Она вначале не поняла, потом начала пробовать. Её пухленькие ручки делали это неумело. Рядом стоящая мама сказала, что она ещё этого не пробовала.  Но у девчушки стало получаться. Она обрадовалась и когда они отошли от меня, она всё оборачивалась и неуклюже шлёпала ручонками. Я был счастлив. С таким настроением я вернулся в дом и когда засыпал, видел перед собой это хлопающее в ладошки чудо жизни.
    Через несколько дней я снова сидел на той же скамейке. Мимо меня крохотный мальчишечка тащит на верёвочке пластиковый паровозик. Разноцветный и красивый. Игрушка перевернулась, верёвочка запуталась за колёсики. В общем  – маленькая авария. Малыш этого не замечает и продолжает тащить паровозик, который уже лежит на боку. Подбежала мама, всё поправила и сунула верёвочку в руки сыну. Тот как-то рассеянно взял её, но тут его внимание отвлекла девочка, скатывающаяся с горки. Он верёвочку бросил и направился к горке. Мать – за ним. Паровозик остался стоять неприкаянным. В это время появился другой мальчуган, чуть постарше. Он тоже за верёвочку катил свою красивую машинку. На его пути оказался паровозик. Он встал в какой-то задумчивости, видимо, размышляя, что делать ему дальше. Путь преграждён. Я подумал, что он объедет стоящий перед ним брошенный паровозик. Но неожиданно для меня он принял совершенно другое решение. Он отодвинул паровозик ногой и пошёл своей прямой дорогой.
    И тут я вспомнил один занятный тест на поведение людей в подобной ситуации. Задача заключалась в следующем:
    Вы двигаетесь по дороге, ведущей вас к определённой цели. Неожиданно дорога упирается в стену. Стена высокая. Вы перебраться через неё не можете. И тянется она в обе стороны необозримо. Спрашивается, что вы будете делать.
    Я ответил, что поверну обратно, потому что цель, которую я поставил, скорей всего, для меня является ложной. Или я пошёл не той дорогой.
   Вера сказала, что она пойдёт вдоль стены. При этом направо или налево неважно. Стена не может быть бесконечно длинной и где-нибудь закончится. А может быть, в ней обнаружится калитка или какой-то пролом, через который ей удастся перелезть.
    Наша дочь, практически не задумываясь, выбрала свой вариант. Она заявила, что будет копать лаз под стеной и через него выйдет на другую сторону.
    Глядя на малыша, который отодвинул ногой мешающий ему паровозик, я подумал, что в случае со стеной он стал бы её ломать или каким-то способом пробивать в ней брешь, наконец, разбирать.
    Через несколько дней я решил посидеть на соседней площадке, устроенной для всякого рода спортивных упражнений. В дневное время на ней часто прогуливаются мамаши с ребятишками. Когда я устроился на одной из спортивных скамеек, ко мне подошла девочка лет пяти и стала меня с интересом разглядывать. Потом неожиданно спросила:
– А что ты тут сидишь?
Я не стал рассказывать ей о своих проблемах, а просто ответил:
– Да вот пришёл посмотреть на тебя. Такая ты красивая и нарядная. Видно сразу –  очень хорошая девочка. Глазки у тебя весёлые.
    Видимо, ответ её вполне устроил и она отошла к маме, которая за ручку держала младшенького. Немного погодя они собрались уходить, и мать позвала мою девчушку. Та, проходя мимо меня, неожиданно повернулась и спросила маму:
– А как же дедушка?
Мать не нашлась, что ответить. А я сказал:
 – Иди, иди с мамой, я скоро тоже следом приду.
И она успокоилась. А я подумал:
– Раз нас такие малышки зовут с собой, значит, мы им интересны и ещё нужны. И на сердце стало веселей – и жизнь хороша, и жить хорошо!
    А вот ещё одна история, которую мне рассказала моя приятельница Катя Коршунова. Когда её внуку было пять лет, он неожиданно для неё спросил:
– Бабушка, а деньги это самое главное?
Она просто опешила. Откуда у малыша такой вопрос. Подумала – наверное, в телевизоре всякого насмотрелся или какие-то разговоры взрослых так его озадачили.
– Да, нет, внучек мой дорогой. Главное – это любовь. Любовь за деньги не купишь.
    Ребёнок успокоился и занялся своими детскими делами. Екатерина тоже больше эту тему не стала обсуждать. Но у малыша её ответ, видимо, как-то засел в голове. И вечером он снова спросил её:
– Бабушка! А ты меня любишь?
– Конечно, родной мой! Конечно, люблю. Я тебя люблю больше всех на свете.
Внук радостно заулыбался, стал Катю обнимать:
– И я тебя, бабуля, люблю, очень- очень.

ИСКРЫ САЛЮТА
Божья искра сияет всегда,
В тех, кто знает о ней и не знает.
Мы живем, как живая заря -
Мы уходим, она не сгорает!
Арнольда Лебедева

24 января. Вечером звонит дочь, чтобы поздравить с 70-летием полного освобождения нашего города от немецкой блокады. Я житель блокадного Ленинграда. Пережил самую тяжёлую зиму 41-42 года. В нашей коммунальной квартире на Петроградской стороне умерли все соседи. Хорошо помню, как выносили их в гробах. Воспринимал с детским любопытством, и не более, хотя в довоенные дни часто бывал у них в гостях. Они потчевали меня чаем и булкой с маслом. Иногда угощали и горячей сосиской. Эти две бабули остались у меня в памяти именно чаями. Они приходили из бани. Напаренные, жаркие. Дверь в комнату открыта. На столе самовар. На коленях полотенца. Чай пили из блюдец с сахаром вприкуску. О чём-то разговаривали, вытирали лица полотенцами. Они наслаждались жизнью. И вот их не стало. Мне было восемь лет, но смерти я не осознавал. Я просто не понимал, что это такое.  С другими соседями (по рассказам мамы) случилась трагедия. Отец семейства служил инженером на каком-то заводе. Жена не работала. В семье был достаток.  Они жили в небольшой комнате и имели примыкающую к ней ванную с дровяным отоплением. Держались несколько особняком, но частенько приглашали меня в гости. Я играл с их сынишкой. Почему-то из угощений запомнились вкусные оладушки. Они имели  необычный жёлтый цвет и сильно пахли  яйцами.  Инженер погиб при бомбёжке завода. Жена и маленький сынишка остались одни. Оказалось, что мать совсем не приспособлена к самостоятельной жизни. Смерть кормильца настолько выбила её из колеи, что она спустя какое-то время, убила малыша и  сама повесилась.

     В конце большой общей кухни находилась маленькая комната, которая до революции, видимо, принадлежала кухарке. В ней обитал слепой мужичок. Он работал на дому со щетиной и изготавливал щётки. Наш кухонный стол располагался как раз напротив его двери, и я часто видел его за работой. Часто, потому что у меня была необыкновенная тяга к сырой картошке и когда мама чистила клубни, я стоял рядом и вожделенно ждал отрезанных и вымытых в холодной воде кусочков. Их ароматный вкус я помню до сих пор.  Для меня это было лакомство. В открытую дверь комнатки слепого было видно окно и на его карнизе почти всегда ворковали голуби. Наверное, он их подкармливал и через них общался с небом. В блокаду не стало голубей, и умер слепой.
    Остались в квартире только мы с мамой. Нам посчастливилось выжить.
    Осенью, ещё до блокадного кольца, Ленинград сильно бомбили. Особенно много бросалось на него так называемых зажигалок. На крышах их тушили молодые люди, часто просто мальчишки. Напротив наших окон в один из дней я видел, как на крышу в вёдрах поднимали песок. Ведра наполнялись из песчаной кучи возле чёрного входа в дом.  К дужке ведра привязывалась верёвка, за которую тянули его на крышу, делая запасы песка к ночи. Работали споро, даже с каким-то азартом. Человек, который загружал ведро, обычно поднимал голову и взглядом провожал этот груз. И как-то верёвка оборвалась. Ведро с песком полетело вниз. Произошло это так неожиданно, что нагружающий вёдра пацан даже не сразу понял опасность и остался стоять как вкопанный. Ведро упало ему на голову. Не знаю, чем всё это закончилось. Скорей всего малый стал ещё одной жертвой войны, не дожив до блокадных дней.

    В подъезде нашего дома на ул. Теряевой (теперь Вс. Вишневского) когда–то   проживал Валерий Чкалов (теперь об этом свидетельствует мемориальная доска на стене). Дом  и сегодня сочленяется через угол с большим зданием на пр. Чкалова (ранее Геслеровском). Оно загорелось. Перед глазами стоит огромная толпа людей. Ночь, и пламя огромного пожара освещало все наши внутренние дворы, забитые погорельцами. Уже в блокаду в этот сгоревший дом попал снаряд (со стороны Геслеровского проспекта). Кто из жильцов этого несчастного дома остался жив, кто погиб, я, конечно, не знаю. Мы и соседи смотрели на полыхавшее здание и толпу бывших его жильцов с нашей большой с двумя широкими окнами лестничной площадки молча. Наверное, каждый думал:  это могли быть и мы. А может ещё и будем.

     Моя мама прожила недолгую и трудную жизнь. Растила меня одна. В блокаду ей было 32 года. Она не любила вспоминать об этом времени. А, если вдруг приходилось, начинала украдкой тихо плакать. Почему-то я часто мальчишкой говорил ей:
– Вот вырасту, куплю тебе кресло, и ты будешь в нём отдыхать.
Конечно, никакого кресла я не купил, и отдыхать в нём ей не пришлось. Жизнь сложилась так, что вместо кресла я подарил ей внучку, а под конец жизни и внука. Мне удалось принять её три раза в Адлере, где я тогда работал. Она погрелась на южном пляже, поплескалась в тёплых водах Чёрного моря, побывала в горах на знаменитом озере Рица. Но самую большую радость ей доставила внучка. Там была взаимная и сильная любовь. Они обожали друг друга. Мамы уже давно нет, но любовь осталась. Особенно это чувство обостряется в дни памяти блокады Ленинграда. Дочь смотрит документальные фильмы об этих трагических днях и всегда поплачет. Она говорит мне, что не может их не смотреть. И глядя на несчастный город и умирающих людей,  видит перед глазами бабушку.

     И вот 24 января она звонит мне и рассказывает, что смотрит из окна на красочные огни салюта (она живёт недалеко от Петропавловской крепости), думает о свое любимой бабушке и вдруг начинает ощущать каким-то внутренним осознанием, что искры салюта это вспышки душ погибших и переживших  блокаду людей. И одна из этих искорок душа её бабушки. И она разревелась прямо в трубку телефона.

БЫТИЕ – НЕ-БЫТИЕ
Говорить о любви
мы оба ещё не устали.
Что ж, удел наш таков –
вновь и вновь умирать, воскресая
под напев восходящего солнца…
Ёсано Тэккан

    Мне посчастливилось увидеть несколько репродукций из работ художницы Ирины Емелиной. Материал, вроде бы, тесто. Запекалось оно, нет ли, не припомню. Раскраска очевидна. Тематика простая. Деревенские сценки. Проникают в сердце и душу.
    Вот молодая супружеская пара и четверо ребятишек, похоже – погодков, в домашней бане. Маленький щенок с ними в небольшом ушате. Девочка полощет его. Одно дитё орёт, другое балуется, уже намытое. Младшенький сидит на коленях отца. Видимо, купали последним – завёрнут в простыню. В углу окошка яблоко. Жбан с квасом на скамье. Через мутное стёкло просматривается осенний сад. Всем хорошо. Миром и любовью наполнена эта деревенская суббота. Смотрел бы и смотрел. Ясно, в этой семье ещё будут дети, и обязательно много. Без всяких льготных пособий. Просто дети им нужны по жизни, для счастья. Добрый человек Ирина Емелина.
    Так и хочется порассуждать. Было тесто. Для персонажей баньки это Не-Бытие. И вот из рук талантливого и внимательного человека на свет появились люди – целое семейство. Красивые и живые. Живые потому, что художница вдунула в них душу. А разве душа может быть в неживой картине? Если бы не могла, была бы картина не интересной и пустой. Мёртвой. Бросил взгляд и забыл навсегда. Есть и такие. Но не про них разговор. Художница отдала творению часть своей души. Эти люди ей нравятся. Она любуется ими. Её живое внутреннее перетекает в создаваемое рукотворно.
*
    Елене посчастливилось побывать во Флоренции. Удивительный красоты город. Колыбель Возрождения. Истоки Мировой культуры. Душа наполнена ожиданиями прекрасного и великого. Гидом оказался молодой человек – фанатик своего города. Знал о нём и его памятниках всё. Преображался перед гостями своего великого города. Был ревнив к малейшему невниманию. Елена немного устала от его навязчивого энтузиазма. И когда вышли на площадь Синьории, она немного отстала. Потихоньку, потихоньку пошла к Давиду. Остановилась. Побыть рядом, проникнуться шедевром гения. И… ничего не почувствовала. Ни-че-го. Была удивлена и расстроена. Их доблестный гид заметил её манёвр и быстро подошёл. К её удивлению он как-то холодно сказал:
– Нечего тут делать. Пустое. Вы, наверное, не знали. Это ведь не настоящее. Это только копия.
    И тогда Елена поняла своё «ничего». Копия есть копия. Она может быть совершенной, но в ней нет энергетики автора. Давид на площади не имеет души. Только пустая форма.
*
    Вспомнил эпизод из одного рассказа Агаты Кристи. Её героиня, скульптор, искала подходящую натуру. Наконец, встретила на улице девушку, показавшуюся ей идеальным прототипом задуманного образа. Уговорила позировать. Натурщица оказалась пустой и болтливой. Вначале она не обратила на это внимание. Девушка позировала и не закрывала рта. Она же работала…
• …как будто бы не слышала разговоры натурщицы, однако её пальцы их чувствовали и пальцы пропитали этими разговорами глину… И это, она знала, уже не изменить никогда!
Натурщица ушла. Ваятельница накрыла только что вылепленное творение рук своих мокрой тряпкой, думая ещё поработать над ним. Села, расстроенная, на табурет. Закрыла глаза и поняла, что исправить ничего нельзя.   Смяла неудачную голову в комок и глину выбросила в ведро. Не-Бытие не раскрылось. Не получилось   Бытия. Из ничего вышло ничего. Глина осталась глиной. Натурщица помешала художнице вдунуть в творение душу. Вот такая история.
*
   Вдохновению Творца никто не мешал. Поэтому мы и живём на свете. Конечно, если душу потеряем, то…


БЕЗ ГОЛОВЫ
Головы уже нет
и руки давно откололись –
каменный истукан
на обочине у дороги
превратился в обычный камень…
Масаока Сики

   Адлер. Лето. Жаркий день. Двери настежь. К обоям прицепился богомол. Левая боевая лапка согнута в локте. Оса, зажатая им,  вертит брюшком и головой. Её жужжание как рёв реактивного истребителя. Отчаянная борьба. Вырваться не может. Богомол ухватил как раз за осиную талию. Такая неудача. Обидно. И жало и челюсти свободны, а поразить богомола не может. Тот будто изваяние. Спокоен, нисколько не нервничает. Крупнее осы раза в четыре. Пригляделся. Ба! Да у богомола головы нет. Вот те раз. Видно полосатая хищница успела её откусить, но попала в капкан клешни. Она и так и сяк изворачивается, тужится. Никакого толку. Если богомол погибнет, то ей конец. Я с интересом наблюдал.
    Уж решил, что здесь ничья со смертельным исходом для обеих сторон. Но вот оса как-то изловчилась и вонзила своё страшное жало в самый локоть богомоловой лапищи. Яд подействовал, и сустав,  как бы, нехотя вяло распрямился. Хищница улетела с победным рёвом своих моторов. Богомол остался на прежнем месте без головы. Я постоял, постоял. Ничего более не произошло. И я ушёл по своим делам. Дня два богомол был на прежнем месте. Потом куда-то исчез. Думаю, погиб от голода. Может быть, беспомощного, его доели осы. В тот год их у нас было в избытке.
*
    Как-то я спросил одного из детсадовских малышей:
– Зачем человеку голова?
Почти не задумываясь, он ответил:
– Чтобы есть.
Вспомнил одну историю:
• В геологической экспедиции на техсовете обсуждали довольно сложный вопрос, связанный с нефтепромысловой стратегией региона. Мнений оказалось слишком много. Спорам не было конца. Главный геолог, проводивший техсовет, решил подвести итог. Примиряющим тоном он сказал:
– Наверное, хватит дискутировать. Давно известно, сколько голов, столько и умов.
И неожиданно для себя услышал громкую реплику:
– Голов больше.
Отложили на завтра, решив, обдумать всё, о  чём говорилось.
Никто не спорил. Молча согласились – голов всегда больше.
    К сожалению, или к счастью, так оно и есть. Тогда зачем они, головы-то? Выходит, по большому счёту, малыш из детсада был прав. Печально так думать. Но что поделаешь. Так устроен мир. Не на пустом же месте появился анекдот:
• Солдат жалуется сержанту на головную боль. Реакция простая и чёткая. Голова болеть не может. Это же кость.
*
   Ника, богиня победы, пришла к нам из IV в. до н. э. без головы. Конечно, столько столетий минуло. Но ведь другие шедевры эллинов сохранили свои головы. Скажем, Венера Милосская. Тоже ведь древности не занимать. Левая рука в плече явно отломилась, хотя по началу, как и правая, похоже,  была задумана культей.   
    Афродиту, а это она и есть, нельзя было лишить прекрасного. Вот и сохранилась голова. А у Ники нет. Считается, что Ника была легкомысленной особой. Переменчива. Какая у неё могла быть головка? Кокетки? Возможно, в ней пряталась некая лживость, обман. Считается же, сегодня, что война – это не что иное, как трагическое примирение. Чего гадать? Домысливать можно что угодно. На самом деле, мы знаем только одно – головы нет. Значит, потомкам её показывать не было необходимости. Такой вот расклад. Победа без головы. В этом есть некая символика. Арес то ведь любил Афродиту, а не Нику.
*
    Известны изваяния без голов. Торсы и мужские и женские. Здесь головы отсутствуют по определению. Главное – красота тела. А какая голова? Это не имеет значения. Но вот перед нами женский торс с… нет, нет не с головой. Только с   половиной. Голова срезана сверху наискосок, как саблей полоснули и отсекли. Осталась только нижняя челюсть и губы. Зачем? Задумано неожиданно. Автор почему-то решил, что без головы красота женского тела всё-таки неполна. Но целиком давать голову – это уж перебор. Часто скульпторы дают возможность полюбоваться только женской головкой.  Но бывает… Огюст Роден. «Мысль» – кажется, это портрет Камиллы Клодель. Прекрасная, наклонённая вперёд голова на плоской чуть обозначенной доске. Основание – мраморный целик-тумба, похожая на эшафот. Тихая задумчивая красота. А от этой тумбы какой-то ужас и тоска  берёт за сердце. Наверное, это проглядывала судьба Камиллы.

    Не так давно дочка побывала в  Лондоне. Рассказывая о своих впечатлениях, показала мне фото «Памятника женщинам мировой войны II».
    В тот период он был на реставрации, но ей удалость через какую-то щель в ограде сделать снимок. Потом разные ракурсы этого памятника я нашёл в интернете. Однако её любительский снимок понравился больше. Памятник просто потряс меня своей простотой и глубиной человеческой любви. Такого я ещё не видел.   Ни голов, ни рук, ни ног – ничего. Только одежда, военные каски, санитарные сумки. Какая символика! Тел нет. А зачем они здесь? Это памятник всем женщинам. Они совершили свой подвиг и ушли.


ГОРЯЧИЙ ВОСК
Догорает свеча в руке,
Каплет воск, обжигая ладонь…
Соня Белокрылова
     Несколько лет назад мне случилось быть на отпевании в Смоленской церкви на Васильевском острове Петербурга. Взял свечку, зажёг её от общей свечи и встал в толпе родных и друзей усопшей. Я плохо воспринимал то, что говорил священник, просто знал, что он произносит обрядные по этому печальному случаю слова. В определённых местах он останавливался, и я крестился вместе со всеми. Было очень тихо и грустно. Все присутствующие покойную знали и любили.
     Вдруг ко мне деликатно, почти неслышно подошёл как-то сзади церковный служка и подал маленький листок чистой белой бумаги с дырочкой посередине. На мой недоуменный взгляд он жестом показал, что мою свечу я должен продеть через дырку и держать так, чтобы воск от горевшей свечи не капал мне на пальцы и на пол. Служка не хотел, чтобы я, как и другие, обжог руки и, возможно, оберегал пол. Я сделал, как он показал. Но отпевание как ритуал православия для меня было почему-то испорчен.
     Всё стало какой-то неправдой. Умер человек, его душу провожают в другой мир, а тут вдруг  какой-то странный «подсвечник», руки, пол. Слушая священника и глядя на гроб, начинаешь думать о бренности тела, о вечности души, о тех, кто ушёл и тех, кто остался. Вспоминаешь А. Блока:
И только высоко, у  царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.
И вдруг тебя касается чья-то рука и суёт бумажку, велит что-то сделать из неё.
     И я вспомнил первое свое присутствие на отпевании. Это было в Никольском соборе Ленинграда в конце шестидесятых годов. Отпевали мою тётушку, золовку мамы. Я не знаю, была ли тётушка верующей или нет. Сколько я её знал, в церковь она не ходила, на тему религии я с нею никогда не разговаривал. Но и в большевиках она не состояла.
     Сейчас я, конечно, понимаю – это, мало что значит. Она приехала в Петроград из деревни Малая Руя, на Псковщине. Разумеется, была крещёной.
     Перед смертью болела и когда поняла, что жить ей осталось считанные дни, стала готовить «божеское приданое». В маленькой комнатке трёхкомнатной коммуналки, где они в то время жили с мужем, кровать стояла головами к окну, и по левую сторону от неё был шкаф. Помню открытую дверцу и на полке её аккуратно сложенные погребальные вещи. Она придирчиво их рассматривала, требуя от мужа перекладывать их на её глазах и аккуратно складывать  стопочкой. Врач приходил каждый день, но дело шло к неумолимому концу. И незадолго до кончины муж спросил её:
– Катя! Не дай бог, вдруг, помрёшь? Так отпевать тебя или нет?
Она помолчала и потом тихо и твёрдо сказала:
– Отпевайте.
Семья их была бедная, и денег на отпевание не было, но у Ивана Николаевича, её мужа, в церковном хоре пел приятель. Он то и помог всё устроить. Отпевание было «коллективным», сразу по нескольким усопшим.
     В Никольском соборе обряд прошёл чинно. Детали я не помню. Всё, что врезалось в мою память, – это горячий воск, капавший со свечи мне на пальцы рук. Это лёгкое обжигание для меня было неразделимым от отпевания. Ощущение горячих капель сохранилось у меня до сих пор.
     Я стоял и вспоминал тётушку живой. Мы не были по жизни с нею особенно близки. Но, помимо родственных уз нас связывали страшные годы эвакуации из блокадного Ленинграда. Мне шёл девятый год. Ко времени отпевания память сохранила только отдельные эпизоды этих лет.
     Вот мама провожает меня по нашей маленькой улице Теряевой (сегодня она называется – Вс. Вишневского). Двор перед большой аркой на пр. Щорса (теперь ему возвращено прежнее название – Малого проспекта Петроградской стороны). Наверное, мама везла меня на санках. Затем доверила меня золовке, надеясь, что теперь я останусь жив.
     Далее, ЗИС-5 (знаменитая трёхтонка) с брезентовым верхом. Ночью, уже на Ладоге в жуткий мороз мне потребовалось писать. Сидели мы у кабины, и оказалось, что мама в целях сохранения тепла просто зашила меня в какие-то тёплые вещи. Долго искали, где у меня то, откуда мальчики писают и как к этому подобраться. Но, к счастью, всё обошлось благополучно. Передали горшок. Я помню, как он двигался из рук в руки в мою сторону и потом от меня к открытому заднему борту.
     Дальше память пошла какими-то кадрами. Вот Тихвин. Почему я запомнил это место? Не знаю. Тогда Тихвин как раз бомбили. Я это воспринимал, как буханье снаружи и сыпавшуюся мне в чайную чашку с лапшой штукатурку с потолка.
     Вот разговоры, что нельзя мне много еды сразу давать, а то я умру. Надо по половине картофелины. Вот кому-то сказали, что одна из женщин, ехавших с нами, ночью умерла. А тут муж, военный, приехал её встречать.
    Вот мы уже на месте. Кажется, это был городок Кириллов на Вологодчине. (Позже мне приходилось бывать там, в известном Кириллово-Белозерском монастыре). Топится круглая голландская печка. Дверца её открыта. Яркое пламя. Меня раздевают. Все дивятся вшам, которые ползают по мне, и охают. Одежда вшами кишит.  Её тут же суют в печь. Оказалось, что я дистрофик. Наверное, я был похож на те живые скелеты детей, которые нам сегодня в дни памяти и скорби показывают по телевизору, демонстрируя преступления нацистов.
     Когда я немного пришёл в себя, меня послали поесть в какую-то столовую. Там меня спросили, что я буду есть, кашку или булочку. Я ответил, что и булочку и кашку. Помню, все смеялись.
    Позже меня пытались поставить на лыжи. Я встал на них, двигаться не мог и от бессилия плакал.
     Но постепенно всё восстановилось. В силу военных обстоятельств дядю (брата отца), который сумел нас с тётушкой вывести из блокадного Ленинграда, куда-то направили и мы оказались в небольшой деревеньке под Вышним Волочком. Я запомнил это событие по двум фактам. Первый был связан с тем, что я где-то нашёл гранату и пошёл показывать её местной бабке. Она гранату у меня  отобрала и забросила в снежное поле, куда я немедленно пошёл её искать. Оказалось, что поле было заминировано. Как-то обошлось. Наверное, я был очень лёгок, а снегу было много, или, как говорят, бог спас.
    Тётушка прямо взорвалась от страха за возможные последствия и отходила меня верёвкой. До этого меня никто никогда не бил. И для меня это был шок. Но я помню её слова:
– Что ж ты делаешь? Случись чего, как я твоей матери в глаза посмотрю?
Да влетело мне крепко и за дело, хотя умом я эту ситуацию не очень понял.
     Второй факт связан с нашим отъездом в Ярославль. Через какое-то время линия фронта оказалась в двух километрах от нашей деревушки. Почему-то разговоры об этом я запомнил. И женщин с детьми отправили, кажется, снова на ЗИС-5, но уже в открытом кузове в Ярославль. По дороге нас чуть не разбомбили. Была светлая ночь, но немецкий самолёт попал в луч прожектора. Было интересно смотреть. Наш грузовик встал посреди дороги. Оказалось, что шофёр бросил нас и убежал в лес. Женщины кинулись его искать. Нашли и вроде даже били. В общем, довёз он нас. Ярославль почти не помню.
     Затем Калинин (ныне снова Тверь). Город только что освободили. Наверное, это было весной, потому, что при подъезде тётка всё время отвлекала меня, а иногда ладошкой закрывала мне глаза. Она боялась, что я увижу трупы солдат, появившиеся из-под снега по краям полей и леса. Врезались в память два столкнувшихся танка. Они как бы встали на дыбы, идя, похоже, на таран. Я вертелся и видел всё это, но как-то реагировал спокойно, не сознавая глубины трагедии. Так же как блокадной зимой 1942 года в основном с любопытством наблюдал в коридоре вынос гробов умерших соседей, у которых в мирное время я бывал в гостях, и они потчевали меня чаем. Потом оказалось, что в живых после блокады остались только я и мама.
     Затем городок Кашин под Калининым (ныне и раньше Тверь). Там я пошёл в школу. Хлопот тётушки доставил много. Из первой школы, куда меня определили, я почему-то ушёл на второй день. Обидели там чем-то меня. В другой школе тоже как-то не задержался, дрались с детдомовцами. Третью школу на окраине, в деревянном доме сельского типа находящуюся довольно далеко от нас, закончил первым классом. Писали часто на газетной бумаге. Тётушка где-то работала. Жили как все. В большой комнате, которую нам определили, на полу хранили кочаны капусты. Помню их ряды на полу воль двух окон. Топились печью-лежанкой. Почему-то в памяти осталось, как тётушка щепала большим ножом лучины на растопку. Так ловко у неё это получалось. Она вязала шерстяные  серые шали. Растягивала их гвоздиками на полу. Потом где-то продавала. Как лакомство воспринимал котлеты из картофельных очисток.
     Думаю, что выжила в войну в основном крестьянская Россия. Она всё умела, умела выживать.
     Наш дом был двухэтажным. Низ каменный, верх деревянный. Мы жили наверху. Для дома был выделен огород. Землю делили между жильцами. Наверное, я был самый маленький и бесхитростный. Поэтому меня поставили спиной к небольшой толпе жильцов, кто-то выкрикивал незнакомые мне фамилии, я называл номер. Это были огородные участки.  У нас на делянке оказались старые вымерзшие яблони. Мы с тётушкой их пилили на дрова. Труд этот для меня был очень тяжёл. Тяну за ручку пилы, как будто воз везу, руки тяжелели и переставали слушаться. Тётушка только говорила:
– Шурик, ты старайся не рвать, тяни пилу ровно, потихоньку. Теперь отдохни. Ну, начали дальше.
     Зимой она купила мне коньки. Старый образец так называемых «хоккеек». Давала мне свои старые сапоги. Они были для мене сильно велики. Но всё же верёвками с помощью закручивания у пятки петли и закрутки палками другой верёвки у носка я научился их одевать и начал кататься по уплотнённому снегу на тротуаре вдоль какого-то двухэтажного здания из красного кирпича, возможно городской администрации, как сегодня сказали бы. Оно было наискосок от нас. Летом там был асфальт.
     Достали мне и лыжи. Как-то я прокатался на них, кажется до часу ночи. В голову не приходило, что тётка перенервничала, после тяжёлой работы искала меня. Сначала она попробовала запереть меня в комнате. Но я, протестуя, проорал благим матом весь день. Наверное, это были каникулы. Переполошил весь дом. Она снова отлупцевала меня верёвкой. Я яростно сопротивлялся и орал. Больше она никогда этого не делала. Потом чувствовала себя очень виноватой. По-моему, всю жизнь.
     Была она вспыльчива и в сердцах мои лыжи сломала. Помню, прыгала, положив их на край порога. Потом, как водится, отошла. В воскресенье пошла на базар, купила мелких гвоздиков и каких-то жестянок и лыжи кое-как починила. Я не обижался на неё.
     В общем, жили мы дружно. Хлопот я ей доставлял немало, но, мне кажется, она любила меня.
     После прорыва блокады мы вернулись в Ленинград. К счастью, мама осталась жива. Я пошёл во второй класс 55-ой школы на Левашовском проспекте Петроградской стороны. Она и сейчас имеет этот номер. Недавно её закончил мой внук.
   Все эти события вереницей прошли в моей памяти, когда священник отпевал тётушку, и горячий воск от свечи капал мне на пальцы, слегка обжигая их. Образы не были чёткими и конкретными. Правильнее было бы назвать их какими-то внутренними ощущениями, чем-то вроде внутреннего струящегося эфира. Может быть, это был эффект смешения наших с тётушкой душ на общем фоне пережитых вместе тяжёлых полутора лет. Горячий воск как-то этот эффект материализовывал. Прошлое воскресло. Наверное, для этого при отпевании и предусмотрены свечи в руках живых людей, провожающих умерших.






























МАТЕРИАЛЫ ОТ АПОЛЛОНА
E-mail (от Аполлона)
    Здравствуй, дорогой  Амур. Я давно приглядываюсь к тебе и радуюсь делу, за которое ты так увлечённо взялся. Прекрасно, что у тебя появляются вопросы, особенно такие серьёзные, что передала мне Афродита. Думаю, без науки здесь не обойтись. Люди, которыми тебе приходится  заниматься, эти вопросы создают, но они же могут помочь найти ответы на них. Посылаю тебе выдержку из одной работы. Уверен, что прочитав это небольшое научное эссе, ты сможешь, если и не найти истину, то в какой-то степени осознать продукты своей деятельности на поприще любви, как двигателя ЖИЗНИ. Успехов тебе. Обнимаю. Твой дядя.

ОБЩНОСТЬ РАЗЛИЧНОГО
                Нигде более резко не выступают трудности,
                с которыми мы всё ещё сталкиваемся,
                пытаясь соединить в одной и той же
                рациональной перспективе дух и материю.                П. Шарден

     Как-то мне рассказали историю о том, когда при фольклорных исследованиях наших северных народных хоров попытки переложить их звучание на ноты оказались тщетными. Эти мелодии представляли такую звуковую вязь, которая не подчинялась правилам нотной грамоты и существующим канонам музыкальной композиции. В тоже время, было ясно, что звучание каждого такого хора являлось произведением. Но оно не укладывалось в наперёд заданные формальные структуры и подчинялось каким-то своим правилам мысли и чувств. Позже описание особенностей такого хора я встретил у Павла Александровича Флоренского – большого знатока музыки. Он описал это удивительное многоголосие в своей работе «У водоразделов мысли» [2006]. По его мнению, оно предшествовало полифонии с взаимоподчинением всех голосов друг другу и могло быть названо гетерофонией – полной свободой всех голосов, которую он обозначил как ««сочинение» их друг с другом, в противоположность подчинению» [Флоренский, 2006, с. 18]. Всё построено на импровизации. Но такая импровизация вяжется  каждым исполнителем многократно и многообразно в соответствии с общим делом многоголосия. Такие мелодии были построены не на формальных требованиях музыкальной грамоты, которой певцы, скорей всего и не знали, а, по выражению Флоренского, на  неиссякаемом океане возникающих чувств. Здесь нет явно выраженной причинной связи. Причин много и они остаются скрытыми. Следствия, из которых построено звучание хора, как бы причин не имеют, но в тоже время они не случайны. Следствия без видимых и не понятных причин. Причина может пониматься как нечто целое – будущее произведение.
     Размышления о происхождении русской народной песни нужны были Павлу Александровичу для иллюстрации того мысленного процесса, который отражает существо научного поиска и его механизм. Мышление можно уподобить некой беспорядочной паутине со своими направлениями нитей и узлов пересечений, с прямыми, обратными и обходными направлениями движения каких-то невидимых траекторий. Однако кажущийся беспорядок в этом плетении подчинён целостному мотиву поиска.
     Я думаю, что целое следует рассматривать как причину всего,  потому что внешнее и внутреннее должно гармонировать и неслиянно быть неразделимымы.     Разговор Флоренского о невидимых траекториях паутины мышления приводит к соблазну обратиться к разработкам Ричарда Фейнмана в области квантовой механики.
     Речь идёт о толковании известного дуализма волна-частица в поведении электрона. Классический эксперимент с прохождением электрона через одну (правую или левую) щель экрана, подтверждающий его поведение как частицы (масса электрона измерена), и поведение его как волны при наличии двух щелей получил несколько вариантов интерпретаций. Одна из них принадлежит Ричарду Фейнману [Грин, 2005]. Она состоит в том, что при возникновении необходимости выбора электрон отказывается выбирать и проходит через две щели сразу. Такая, парадоксальная на первый взгляд, возможность возникает потому, что электрон перемещается одновременно по всем допустимым траекториям. Такой подход получил название фейнмановского суммирования по путям. Стивен Хокинг называет эти траектории историями [2005]. Для нашего общего разговора такой термин ближе, поскольку он созвучен и размышлениям Л. Толстого и идеям П. Флоренского. Представления Р. Фейнмана не укладываются в наши бытовые ощущения, но Брайан Грин рекомендует такого рода сомнения держать при себе, поскольку квантовая механика их принимает и подтверждает теоретически и экспериментально, а электрон это не камень и не пуля.
     В  фейнмановской модели каждой траектории ставится в соответствие некоторое число, и среднее из этих чисел представляет собой вероятность появления электрона ту же, что получается с помощью волновой функции Луи де Бройля [1986].   
     Из всего сказанного я предлагаю три вывода:
1. Фейнмановские траектории можно поставить в соответствие с беспорядочной паутиной мысленного процесса П. Флоренского и народным хоровым пением в океане чувств людских.
2. Вероятностные волны – это второе скрытое свойство частицы, которое она вынуждена показывать и реализовывать, когда ей необходимо сделать выбор в своей истории. Если делать выбора не нужно (в случае одной щели) волновые свойства не проявляются, и мы видим только частицу.
3. Дуализм волна-частица есть ничто иное, как проявление более общего свойства материи – её неразделимости и неслиянности. Наблюдать же нам дано только что-то одно: либо вероятностную волну (случайное), либо частицу – причинно-следственное.

E-mail (от Амура)
   Дорогой мой дядюшка Аполлон! Большущее тебе спасибо за интересную статью. Она мне очень помогла. Правда, мне пришлось уже самому многое посмотреть. Но твою помощь могу назвать неоценимой, поскольку присланный материал  помог  разобраться в моих мутных догадках.
    Вероятно мои стрелы, как электроны у Фейнмана: каждая имеет много траекторий, если ей самой приходится выбирать свой путь. Вот и получается, что моя стрельба из божественного лука подчиняется божественным законам природы. Да, наверное, и быть по-другому не может. Буду искать подтверждения этому закону в мире ЛЮБВИ. Думаю, только тогда и можно строить её мониторинг, который даст результаты. Ведь мониторинг призван уточнять и совершенствовать наши теоретические представления. Для моей задачи это исключительно важно, поскольку на любви держится МИР.
 Спасибо тебе ещё раз. Я тебя люблю. Амур.

E-mail (от Аполлона).
   Рад, что хоть как-то сумел тебе помочь. Высылаю пару житейских историй, которые, как мне кажется, подтверждают твои догадки. Твой А.



БИФУРКАЦИЯ ТАЛАНТА

История нас рассудит, товарищ Бабашкин.
(Из фильма «Музыкальная история»)
Рэм.
    Он закончил Мухинское училище по отделению скульптуры. Жизнь сложилась так, что пришлось работать на Монетном дворе и по совместительству в Эрмитаже. В основном изготавливал гипсовые макеты различного рода памятных медалей. Некоторые образцы мне показывал. Изящные работы. Размером, как правило, напоминали «блины» лаваша, который нам предлагают в современных супермаркетах. В качестве частных заказов брался за ювелирные украшения. Работал в основном по серебру с хорошими минералами. Спрос на его вещи был большой. Помню, как-то даже охал, что делает для людей, а жене ничего не перепадает. Она всегда огорчалась. Так тяжело женщине расставаться с красотой. Но, что делать? Такая у Рэма была работа. Жить-то надо.
    После рождения сына я решил сделать Вере подарок в виде кулона. В средствах мы всегда были стеснены. Но мне хотелось чего-то необычного (не магазинного). От мамы  сохранился крупного размера серебряный рубль (кажется, выпуска 1924 года). Я обратился к Рему. И тут мне повезло. В Эрмитаже к нему относились как к мастеру. И в качестве укрепления отношений с ним выдали право на изготовление гальваноскопий десяти древнегреческих монет. К моменту моего обращения он почти все свои права реализовал. Но одну монету можно было сделать. Моего серебра хватило ещё на не небольшой перстенёк с бирюзинками. Получился отличный гарнитур. Ни у кого я такого в нашем окружении не видел.
    Со временем серебро почернело. Но в одной из старых книг я обнаружил рецепт наших бабушек. Отвариваются картофельные очистки. И в этот тёплый ещё «»бульон» кладётся серебро. Приблизительно через полчаса окисление исчезает. Попробовал. Отлично. Потом оказалось, что такого же результата можно достигнуть и с помощью обыкновенного ластика.
    Жил Рэм в достатке. Сумел купить трёхкомнатную квартиру. Пил только коньяк. Клиентов хватало. Работал с интересом. Но что-то сосало его изнутри. Скульптор он был. Вот в чём дело. Мечтал о хорошем большом заказе. И вот, как говорят, подфартило. Богатый колхоз захотел соорудить памятник партизанам своего района. Рэм решил взяться. И тут неожиданно для себя обнаружил, что не может эту работу сделать:
– Ничего в голову не приходит, кроме мужика в ватнике с автоматом. Понимаю, что тема выглядит избитой. Но ведь и библейские мотивы никогда новыми не были. А столько шедевров. Да вот хоть взять историю Давида с Голиафом. Придумал же Микеланджело показать его не победителем уже, а только ещё  идущим на подвиг. Пересмотрел кучу литературы. Тщетно. Ничего придумать не смог. И деньги хорошие предлагали. Но, пришлось отказаться. Забрала ювелирка у меня божий дар. Так и не состоялся как скульптор. А ведь мечтал. Хотел. Пойду выпью.



Паросский мрамор.
    В советские времена на экранах кинотеатров прошёл замечательный грузинский фильм «Необыкновенная выставка». Скульптор Агулий Аристави показывает ученику глыбу прекрасного паросского мрамора:
• Посмотри Заур. Это редкая и очень дорогая вещь. Она досталась мне в наследство от моего учителя. За всю жизнь он так и не решился что-то из неё сделать. Оставил мне с наказом:
– Когда почувствуешь в себе настоящего мастера, можешь пустить эту глыбу в работу. Она обессмертит тебя. Но перед тем как что-то изваять из неё крепко подумай. Мрамор это не глина. Отколешь кусочек, обратно не приставишь. Я мечтал сделать из неё композицию под названием «Весна». Да вот так и не решился. Всё откладывал на потом. Растратил себя в мемориальных памятниках на нашем городском погосте. Видишь, какая у меня большая семья. Надо было как-то зарабатывать на жизнь, детей поднимать.
    Но вот жизнь моя проходит. Многое я стал уметь и понимать. И уже чувствую, что свою «Весну» я прожил. Она осталась только в мечтах. Ты очень способный, я бы сказал, талантливый малый. И я решил подарить эту бесценную мраморную глыбу тебе. Хочется верить, что ты воплотишь в ней свою мечту художника о прекрасном и вечном.
     И  в заключительном кадре фильма мы видим восторженного Заура в радостном прыжке на фоне белоснежной глыбы. Он счастлив.

Уильям Хогарт (1694-1764).

    Исследователи жизни и творчества этого великого английского художника отмечают странное раздвоение  его художественных  поисков. В то же время утверждают, что он имел редкое мужество быть самим собой. И потому в своём искусстве оставался, по существу, одиноким. С одной стороны его привлекала историческая живопись, в которой он явно не преуспел. С другой, - он создавал шедевры, выходящие за временные рамки его века. Он первым сделал Лондон героем своих полотен. Начали  говорить о Хогартовском Лондоне, который стал таким же символом как «Париж Гюго» или «Петербург Достоевского».
    И вот неожиданно, в самом конце жизни, написана «Девушка с креветками», может быть лучшее, что он создал за свою многоликую творческую жизнь. Многие считают, что «Девушка с креветками» на сотню лет опередила французских импрессионистов. Это легко почувствовать, лишь взглянув на молодое смешливое лицо и распахнутые в мир глаза этой торговки морскими продуктами. Но современный художнику Лондон не понял новаторства, как, может быть, и сам Хогарт. Он оставил картину как  этюд. А кто знает, возможно, просто считал, что так и надо. Даже через сто с лишним лет (1799 г.) картина была продана за смехотворную по тем временам цену (4 фунта и 10 шиллингов).

Дмитрий Васильевич Поленов.

«Московский дворик» художник увидел из окна кухни своей квартиры в Трубецком переулке, куда вернулся с театра военных действий (1878 год). Он не отнёсся к ней серьёзно и называл просто картинкой, хотя и писал её с душевным наслаждением. Колебался, давать ли её на Выставку передвижников. В письме Крамскому извинялся за эту вещь, обещая позже сделать что-нибудь порядочное. Неожиданно для него успех был огромным. Его единогласно избирают членом Товарищества передвижников.
    После появились «Бабушкин сад», «Заросший пруд», «У мельницы» и другие небольшие полотна, часто называемые тургеневскими интимными мотивами. Мать и сёстры неодобрительно относились к этим работам. Они подталкивали его на другой путь, терпеливо уговаривая написать большую картину из жизни Христа.
    Пожалуй, только Третьяков нутром чувствовал и понимал, что Поленов создавал подлинные  шедевры и, не колеблясь, покупал его лучшие пейзажи. Теперь это называется «Поленовским залом». Светлые и добрые полотна земли русской. Глядя на них, становится тепло на сердце.
*
   Всё же давление со стороны матери и сестёр подвигнуло его на создание огромной картины «Христос и грешница». Он буквально выстрадал её. Такое впечатление, что эта  работа в какой-то мере подорвала его здоровье.
    На XV Выставке передвижников «Грешнице» пришлось соперничать с полотном Сурикова «Боярыня Морозова» и она настоящего успеха не имела. Правда, её приобрёл сам государь. А вот Третьяков купил «Боярыню Морозову».
    Известна реакция Льва Толстого на «Грешницу:
- А вы не любите его, - сказал Толстой глухим голосом.
- Кого - его? – не понял Поленов.
- Вон того, кто сидит посредине. – Толстой ткнул пальцем в Христа.
    Уже в глубокой старости Поленов признался сыну:
- «Боярыню Морозову» не люблю.
Его позиция понятна. Василий Дмитриевич считал, «что искусство должно давать счастье и радость, иначе оно ничего не стоит».

ХОББИ
… есть что-то, чего никакие проверки и
никакие машины обнаружить не в
состоянии: у тебя художественная натура.
 Курт Воннегут.

    Хобби, хобби, хобби…. Что это такое? Слово влипло в наш язык. Дословный перевод? Какая разница. Понятно, что это увлечение. Попытка реализовать то, что как-то не сложилось.
Может быть, мечту.  Я всегда любил рисовать. Но, все дети это делают. Наверное, от пращуров идёт. Некое самовыражение. Сразу после войны года два я занимался в кружке рисования при ДПШ (Дом Пионеров и Школьников). Получалось. Мечтал стать художником. Но жизнь сложилась так, что закончил Горный институт. Никогда об этом нет жалел. Любил говорить, что мне повезло, потому что моё хобби – это моя работа.
    Но вот где-то к годам сорока под влиянием со стороны увлёкся вырезыванием по дереву. Искал всякие коряги, сучки, наросты на деревьях. Высматривал в них образы и с помощью ножа старался усиливать то, что показывала природа. Позже использовал стамески, надфили. Вначале были мелкие поделки. От них потянуло на более крупные вещи. Обычно раздаривал. Принималось с интересом и благодарностью. Жалко никогда не было. Оставлял и себе. История некоторых поделок довольно интересна.
*
Шаман
  Залив Терпения. На участке наших работ пляжи просто завалены отходами лесопильного производства, деревьями из рек. Нашёл небольшую коряжку. Похожа на обломок корневища. Крутил, вертел её. Увидел что-то на подобии головы, переходящей в туловище с двумя руками. Правая - вытянута вперёд, левая - согнута в локте. Тело длинное, с выпуклостями и ямками. Принёс на базу. Пролежала до конца сезона. Часто рассматривал. Понял, что приблизительно из неё можно сделать. Решил взять в Ленинград.
    При досмотре в аэропорту контролёр заинтересовался этой странной частью моего багажа. Надо было объяснять. Я рассказал. Он был удивлён и дал добро со словами:
• Ну, если в Ленинграде своих дров нет, тогда уж везите.
И задумчиво покрутил головой. Наверное, потом кому-то рассказывал эту историю с придурковатым пассажиром.
    И вот у меня получился шаман. Правая рука посылает  сигнал - энергетический заряд. Левая – растопыренной широкой ладонью привлекает внимание. Заставляет сосредоточиться и взять посыл. Лицо шаману не нужно. Оно лишь обозначено овалом. Позади головы пук волос, выброшенных в противоположную от руки сторону. Его вытянутость как бы усиливает пасс. Фигура шамана вырастает из мелких человеческих тел, подмятых его первозданной силой. Их мне пришлось выискивать и формировать.  Тело шамана всё искорёжено. Этакий первобытный нивх.
    Может быть, погибшие на сахалинской каторге не раз почувствовали его на себе. Ведь к поискам беглых подключали аборигенов. От них не уйдёшь. Им платили за уши, которые они приносили после удачной охоты. Да куда с Сахалина убежишь? Разве что в море утопиться. Может быть, в этом искали счастье? Думаю, в сахалинской тайге такие шаманы ещё водятся. Наверное, есть и добрые. Отыскать можно. А почему нет. Даже, если и рядятся в современные одежды.
*

А. Э. Катунина в солнечный день в тени дерева
    Перед отправкой на объект работ наша группа почти месяц жила в военном городке Катунино под Архангельском. Там в новом кирпичном доме экспедиция выделила для нас современную квартиру (как гостиницу). Мы работали в фондах экспедиции и занимались комплектацией оборудования. Городок находился на территории довольно большого посёлка, в котором жили обычные люди, в обычных сельских домах. Почти у всех были собственные бани. За небольшую мзду, иногда даже натурой в виде куры из магазина, они с удовольствием разрешали нам попариться и вкусить блага парной с последующим бросанием своих разгорячённых тел в пруд или озеро, на берегах которых обычно бани и ставились. Как-то идя на такую помывку, мы проходили мимо наколотых дров, ещё не сложенных в поленницу. Неожиданно Валера Дмитриев остановился и, присмотревшись, вытащил из них полено с  капом (наростом). Не мог он его не заметить. Сидела в нём тяга к необычной красоте. Почти через четверть века узнаю, что он является техническим редактором журнала «Вестник Ариаварты», отражающего наследие духовного мира Николая Рериха, его сподвижников и учеников. Несколько номеров он передал мне. Я ему благодарен. Мне кап сразу приглянулся. Я увидел в нём очертания красивой девичьей спины. Однако это полено он оставил себе. В квартире мы ещё много раз рассматривали находку. В конце концов, он понял, что ничего путного с ней сделать не сможет. И подарил мне. Я привёз кап в Ленинград. Ехали поездом. Поэтому таких проблем как на Сахалине не было.
    Работы с этим «образцом» оказалось немного. Но, где и сколько убрать лишнего, как оформить наклон головы с распущенными волосами оказалось делом не простым. Наконец,  вырезывание закончил. Для создания фактуры использовал  старинную технологию, применявшуюся для подготовки иконописных досок. О ней я узнал в Вологде. Доску укатывали речной галькой до состояния слоновой кости. Обычно, специально обученный мальчишка, катал её около года. Я ограничился часом. Невтерпёж. Да и не на века. Обкатав  так-то мою девицу, я задумался, как эту красоту закрепить. Лаком покрывать не хотелось. Он даёт неживой блеск. А это девичье тело. И мне пришло в голову натереть его бесцветной мастикой для паркета. После высыхания, как и пол, следовало натирать покрытие щёткой. Можно в завершение и войлоком. Волосы сделал рыжими, мастикой же, но другого цвета.
    Спина изначально оказалась немного пятнистой. Но это было даже кстати. «Посадил» девушку под крону дерева в солнечный день. Назвал А. Э. Катунина, что означало Архангельская Экспедиция в Катунино. Вопрос решился. Своей работой я остался доволен. И отдавать её никому я не собирался.
*
Кола Брюньон
    В окрестностях учебной базы «Даймище» я нашёл среднего размера ольху с небольшим капом причудливой формы. Выпилил этот кусок. Привёз в город. И как всегда долго присматривался. Процесс глядения был для меня всегда интересен. По-существу, здесь включалось моё «Я». Искать и увидеть, наконец. Ещё Грегори отмечал:
• мы не только верим тому, что видим, но до некоторой степени и видим то, во что верим.   
    В этом куске я увидел кудрявую голову с курчавой бородой. Глазки-щелочки, прячущиеся в набрякших веках и приоткрытый широкий рот, любящий выпить. Можно было почувствовать, что затылок находится во власти мощной лапищи, привыкшей к тяжёлому физическому труду. Задумался мужик. Руки чесались. Сразу захотелось вырезывать.  Да дел было много.
    А тут назначили меня дежурить в общежитии. Такой был тогда порядок. С вечера, кажется всю ночь. Я никогда не понимал этого и внутри противился. Люди пришли к себе домой. Кто-то занимается. Кто-то отдыхает. А тут, на тебе. Ходят по комнатам. Проверяют, что, да как. И никто почему-то не задумывался, а вот если  так-то к нему на квартиру, каждый день проверяющие ходить будут. Заглядывать в тарелку, в постель и вообще. Наверное, они бы погнали таких гостей. Да мне и рассказывали один случай:
• Ректор как-то сподобился походить с проверкой. Чего? Бог ему судья. Сунулся было в комнату к африканцу. А у того пассия в гостях. Ну, парень ректора и выпихнул в дверь. Ничего. Обошлось. Наверное, потому, что не свой был. Да и ректор оказался нормальным человеком. Нашему бы, думаю, такое не спустили.
    Зная загодя, что ни в какие комнаты я ходить не буду, взял с собой инструмент и ждавший своего времени кап. Да как-то за ночь и управился. Как говорят, нет худа без добра.
    Дома несколько раз ещё присматривался. «Пообтесал» кое-где. Мастикой уж позже воспользовался (после опыта с архангельской А. Э. Катуниной).
    Название пришло почти сразу. Сочная фигура плотника – главного героя повести Р. Роллана «Кола Брюньон». Конечно, это он. Правда, не похож на тот образ, который создал в иллюстрациях к книге Евгений Кибрик. Не француз он у меня получился. Русский мужик. Так в нашем лесу, какого ещё найти можно. Мне он нравится.
*
Ложки
    В середине семидесятых годов летняя жизнь на учебной базе «Даймище» била ключом. Практик было много. Количество студентов временами достигало четырёхсот человек. Естественно, и штат преподавателей большой. Столовая справлялась с трудом. Трёхразовую  кормёжку организовали в три смены. Был установлен солдатский порядок раздачи пищи. Выставлялась на стол большая кастрюля для каждой группы студентов и преподавателям по кафедрам, Дежурный у кастрюли разливал и раскладывал по тарелкам. Вроде проверенный армейский порядок. Но… обнаружился дефицит поварёшек. С ложками, вилками дежурные по кухни тоже не управлялись. График питания ломался. Это отражалось и на режиме учебных занятий.
    Чтобы не зависеть от обстоятельств, я решил снабдить нашу кафедру деревянными ложками и черпаком. Мне это даже оказалось интересным. Инструмент у меня с собой был. За дело. Наша поварёшка пользовалась большой популярностью. С некоторой даже гордостью мы давали её напрокат.
    Позже я изготовил несколько подарочных экземпляров ложек. Первая была с черенком  в виде головы паренька. Его вытянутые руки держали само «хлебало». Одет в косоворотку с расстегнутым воротом. Изделие изукрасил выжиганием. Рубашку сделал в красную крапинку. Позже для маленькой тогда дочки изготовил детскую ложечку в виде гуся. Черенок -  шея птицы с головкой и клювом.  Едальная часть – толстое, но изящное тело птицы. Теперь всё это куда-то подевалось.
    Но одна ложка сохранилась и украшает мою домашнюю коллекцию. Я сделал её в один из своих приездов к Вере на детсадовскую дачу в Ушково. Ручку оформил в виде Венеры, которая на чуть согнутых в коленях ногах стоит на овале ложки. Как на яйце. По ней я прошёлся раствором марганцовки. Она придаёт дереву неяркую и натуральную коричневатую окраску. По проверенной технологии натёр бесцветной мастикой. Потом, правда, увидел, что ноги в бёдрах немного длинноваты. Хотя я и сейчас смотрю на неё с удовольствием.
*
Слон
    На работу и обратно я часто ходил дворами. В поздних застройках такие дворы открыты. Это - переходящие один в другой скверы и садики. На одной из дорожек была почти миргородская лужа. Она не просыхала. К ней так привыкли, что не замечали. Просто обходили. В один из дней я увидел в ней своеобразно опиленный кусок капа. Он был чёрный, весь в грязи. Лезть за ним в лужу мне не хотелось. Прошло несколько месяцев. С лужей ничего не происходило. Кап лежал на месте. Кто его туда бросил? Но вот будто меня подтолкнули – ведь кап-то, наверное, меня ждёт. Надо взять. И принёс его домой.
  Отмыл, положил на лоджию. Наконец, сподобился посмотреть. Эге! Да это же голова слона с поднятым в боевом развороте хоботом. И делать-то тут нечего. Переход головы к уху наметить. Глаз подработать, да рот «открыть». Вот только одна незадача – бивней у него нет.
    А тут мне и с бивнями подфартило. У подруги моего приятеля отец на Чукотке проработал много лет. У него оказалось несколько бивней мамонта. Один толстенный кусок она для меня выпросила. К верстаку. Дело техники. Вот и два бивня готовы. Вмонтировал в их основания небольшие винты, посадив для верности на эпоксидку. Ввинтил куда надо. Готов слон. Конечно, провозился несколько дней. Но боевой слон оказался. Нет-нет, посмотрю, и радуюсь своей работе.
* 
Земное
    Иногда думается долго. Загадаешь одно. Потом в голову приходит другое. С ним тоже как-то не клеится. И так тянется, тянется. И вдруг! Становится всё ясно и просто. Так у меня произошло с большущим корневищем от сосны. Сосна для поделок не лучший материал. Но корень у любого дерева хорош. У него своя фактура. Я сразу нацелился кресло из него мастерить. Конечно, не как у Коненкова. Но зато своими руками. Перевозили мне его на «Москвиче». Запихали кое-как на заднее сиденье. Чуть дверцу не своротили. После этого я несколько раз менял квартиру. Корневище возил с собой. Всё это напоминало историю с глыбой каррарского мрамора в прекрасном грузинском фильме, кажется, «Необыкновенная выставка». Слава богу, у меня закончилось по-другому. Реализовал я природную заготовку. При переездах отпиливал, убирал торчащие кусочки. Наконец, увидел прекрасный мужской торс и почти слившуюся с ним женскую фигурку. Получалось не кресло под Коненкова, а любовь по Родену. Увидел рядом с фигурами летящего лебедя, внизу подстреленную лань. Всю композицию назвал «Охота». И только недавно, решил, что лучше подходит название «Бытие земное». А теперь вижу, что можно проще – «Земное».
*
Другое
    Однокашник по Горному несколько лет работал на Кубе. Подарил кусочек чёрного дерева. Я сделал миниатюру – сидящую женщину с поджатыми к подбородку ногами. Очень компактная вышла статуэтка. Полировал швейной иглой.
     Одно лето в  деревне Чикино снимали с Верой комнату. Опилил в лесу большущий берёзовый кап. Провозился долго. Берёза очень крепкое дерево. Сделал блюдо для хлеба в виде чуть свёрнутого листа с черенком. Когда бывали гости, это изделие пускалось в ход. Все «балдели» нам на радость.
    Привлёк внимание завитой отросток корня. Получился Змей в напряжённой стойке. На его голове танцующая обнажённая фигура юноши. Кроме рук от локтей там всё из единого куска. Пятнистая окраска Змея.  «Расписал» его раствором марганцовки. Назвал композицию «Мудрость». Имел в виду не только символ Змея, но и человека, сумевшего удержаться на его голове.

    На деревянном лотке для промывки шлихов находил какие-то образы и выписывал их марганцовым раствором как акварелью. Было интересно из стяжений пирита и марказита, набранных в аллювии реки Тосно, мастерить с помощью эпоксидной смолы фигуры. Был Росинант, шагающий по скале из лабрадорита, такой же тощий и добрый как его хозяин. Да вот не сохранился. Из этого же материала сделал горного козла, гордо стоящего копытами в одной точке на вырубленном в одном из тосненских обнажений куске кембрийского песчаника.
    Пробовал и многое другое. Что-то сохранилось. Многое нет. Но главное не в этом. Главное, что когда я мастерил, ощущал радость жизни.   










ПИСЬМА  ЛЮДЕЙ
Из тысяч разных встреч одну не пропустить…
Илья Евтеев

ТАЁЖНЫЙ РАСТРОПОВИЧ
… я несчастней всех на свете –
По струнам четырем вожу
И скрипом близких довожу.
Детские стихи (интернет)

     Я обратил на него внимание при устройстве первого полевого лагеря, который почему-то называли табором. Попросил помочь нести бревно. С  удивлением Серёга посмотрел на меня. Молча подошёл к бревну, поставил на «попа» под крутым углом. Ловко подлез под него. Немного подсел. Без видимого напряга взял на плечо и понёс.
     Был он на полголовы ниже меня, худощав и отроду шестнадцати лет. Силой не отличался. Но парнишка таёжный. Эвенк.
     Стало неловко. С тех пор я брал брёвна (подъёмные, конечно) один. Намного позже, уже в Даймище (под Сиверской в Ленинградской области) на спор этак-то поднял даже телеграфный столб. Да и в деревне, потом этот навык пригодился, когда обустраивал свою избу и заготавливал дрова.
     Почти месяц я ходил в маршруты с начальником нашего отряда, Нееловым Александром Николаевичем – опытным геологом, не первый год работающим в Мамско-Чуйском регионе. Учитель он был превосходный. Перед выпуском меня «в свет» сделал контрольный маршрут:
– Сегодня поведёшь ты.
Когда я спрашивал, меняя азимут маршрута:
– Туда идти?
Он  отвечал:
– Не знаю. Как скажешь.
Точно вышли на новый лагерь, и он поверил в меня (ведь главное было не заблудиться (ненаселёнка!)):
– С завтрашнего дня станешь ходить самостоятельно. За рабочего у тебя будет Сергей. Парень он хороший. И главное местный. В тайге с ним тебе спокойней. Но на поводу у него не иди. Они тоже блудить умеют.
     Так с Серёгой и проработал я весь оставшийся сезон. Парнишка он был от матушки-природы, без элементов цивилизации в голове. Вначале меня поражало его мощное бессознательное «ЭГО». Сядем обедать. Разложим еду на пеньке. Серёгу приглашать не надо. Хватает (буквально!) и, если деликатничать, то съест всё, не оставив мне ни кусочка. Не хотелось опускаться на его первобытный уровень, и вначале мне почти ничего не оставалось. Потом я стал делить еду пополам, и каждый ел своё. Меня ужасно это коробило, а сказать ему было неловко. И так почти  во всём. Какой-нибудь родничок, или чистая лужица. Пить хочется нестерпимо. Серёга первый. Пьёт до тех пор, пока не начнёт рыгать. Мне приходится стоять и ждать. В такие моменты для него я просто не существую. Почти как наш Казбек – крупная собака, которая с нами увязалась ещё с Мамы. Найдёт лужу, и сразу в неё лапами и лакает, лакает, пока не напьётся.
     А маршруты у нас были своеобразные. Подъём километра три-четыре по лесу, потом выход на так называемые гольцы – безлесные каменистые вершины, которые, собственно, для геологической съёмки и представляют главный интерес. Там ветерок, нет комаров, но…нет и воды. Разве что местами снег. Но, я уже знал, что его лучше не есть. Потом жажда охватывает ещё сильнее. Иногда до того прихватит, что спускаешься к  лесу в верховья ручейков  за водой.  Иногда «добывали» воду изо мха, выжимая его. Дрянь порядочная, но всё же, вода. На крупных каменных свалах (курумах по якутски) жажда обострялась ещё тем, что под огромными глыбами вода журчит, но добраться до неё не возможно.
     Как-то об особенностях Серёгиного «ЭГО» я посетовал Неелову, зная, что парнишка меня может слышать. И удивительно, он после этого изменился. Стал внимательнее.
     Наши якуты проверяли меня по-своему. Однажды, видимо сговорясь, один из них прыгнул с пенька мне сзади на спину. Моя реакция оказалась для них неожиданной. Я мгновенно перекинул нападавшего через голову, ухватив его за руку. Бросок был резкий и тяжёлый для нападавшего. Он крепко ударился спиной о землю. Больше таких попыток они не делали. Я же не возмущался. Просто промолчал. В другой раз у реки, кто-то начал кричать о помощи. Я всё бросил и побежал на крик, ещё не зная, в чём дело. Оказалось, снова якутская провокация. Они поспорили, побегу я на помощь или нет. Кто-то проспорил.
     К маршрутам Серёга проявлял большой интерес. Особенно его интересовало, как я иду по компасу и почему так точно выхожу на новый табор. Неоднократно просил показать, как это делается. Думал, что магнитная стрелка сама показывает путь. Доверие ко мне росло.
     Вышли на приток Правой Мамы – Ушмукан. Cделали днёвку. Серёга стал готовиться к рыбалке. Позвал меня. Я смотрю на его снасть.
• Шпагат, привязанный к довольно толстой жердине.
• К свободному концу, вместо привычной нам блесны ладится
плоский кусок свинчатки, напоминающий маленькую рыбку. Шпагат привязывается через отверстие под её верхним «плавником».
• Изо рта «рыбки» торчит крупный кованый крюк.
• «Рыбёшка» оборачивается серой шкуркой, напоминающей мышь.
   В такую снасть я не поверил и на рыбалку не пошёл. Прошло немного времени, крик радости. Потом ещё. И вот появляется Серёга. Тащит улов. Это линки. Таких крупных рыбин мне видеть ещё не приходилось. Пожалел, что не пошёл с ним.
     Сделали уху. Получилась изумительная. Душистая и вкуснющая. У меня в миске оказалась крупная голова. Про себя подумал:
– Вот жадюги!  Вместо хорошего куска голову подсунули. Что тут есть то?
Не знаю как к ней и подступиться. Верчу так и этак. И вдруг голос Егорова (нашего якута рабочего):
– Саска, давай меняться. Я смотрю, ты в рыбе ничего не понимаешь.
Я отдал ему голову, он мне отличный крупный кусок от середины. Все остались довольны. Оказывается, голова – это деликатес. И мне дали лучшее. Егоров  разделал её с таким смаком. Каждую косточку обглодал и обсосал, громко и вкусно.
     К концу сезона мы оказались недалеко от одинокой палатки, в которой летом жила семья Сергея. Он пригласил пойти вместе с ним. Убогое жилище. Почти слепая мать, сестра, младший брат. Серёга добытчик. Принёс от нас полный рюкзак еды. Радовался. В хорошем настроении. Захотел угостить меня солёным хариусом. Отошли от палатки. Брат показал прикрытую мхом неглубокую яму. В ней берестяной короб с рыбой. Вынул по штуке. Мне – самую большую. Вид не аппетитный. Я немного поковырял. Показалось, что рыба просто сырая. Потом-то уже в районе Мезени (Архангельская область) я понял, какой это редкий и вкусный продукт – малосольный хариус.
     После посещения матери Сергей стал грустить. На очередной днёвке, смотрю, берёт банку из-под сгущёнки, пробивает в неё две дырки и бросает в костёр. Я просил:
– Зачем?
– Музыку делать буду, – ответил он.
Вслед за банкой туда же в костёр бросил железную проволоку от ящика с консервами. Затем заготовил палку около метра длиной. Вытащил банку из костра и этой палкой проткнул её в проделанные дырки. Проволоку перекинул с одного конца палки на другой. Натянул её, наложив на банку. После этого сделал этакий детский лук с тетивой из тонкого шпагата. Позвал меня:
– Пошли смолу искать.
На одной из сосен смолу нашёл и натёр ею шпагат лука.
– Всё, – говорит,– готово.
Сел на пенёк. Задумался. Стал каким-то грустным и тихим. Меня уже не видел. Опустил свою «виолончель» к ногам. Взял «лук-смычок» и начал играть:
– Ж-ж-жи! Зжи-зжи-жи.
Серёгу покачивало. Глаза его смотрели отрешённо и в никуда. Какая-то пронзительная тоска вползала в сердце.

ПОТЕРЯШКИ

Тут – это вам не здесь.
Черномырдин В. С.

 Правый берег водохранилища на реке Оредеж. С Верой по грибы. Зашли довольно далеко. Остановились у какой-то еле  заметой лесной дорожки. Место для нас новое. Дальше поисках грибов делаю небольшие круги, чтобы быть «здесь». Вера углубилась в лес. Ходит смело, зная, что я «держу след» и проблем с возвращением не будет. Перекликаемся. На мои «а-уу!, а-у-у!» она откликается «я тут недалеко». Постепенно Вера уходит вглубь леса. Но ещё хорошо её слышу. Небо стало темнеть, поднялся ветер – от меня к ней. Дует всё сильней и сильней. Приходится кричать громче. Ответ едва улавливаю. Ещё немного, ещё чуть-чуть и не услышу «я тут». Начал беспокоиться. Побежал в её сторону. Голос мой стал злым, надрывным. Наконец, она стала приближаться. Увидел. Замахал руками. Её «я тут» превратилось в «я здесь». Выяснилось, где-то рядом с ней ходили другие грибники. Тоже перекликались. Их крики она спутала с моими и двигалась им навстречу. Всё утряслось, но мне пришлось понервничать. Места там глухие. И вспомнил один случай с детьми-потеряшками произошедший в этом же районе.
 *
    Учебная база Гидрометеорологического института. Тоже на р. Оредеж. Прекрасный день клонился к вечеру. Работы закончены. Заиграла музыка. Спортивные площадки заполняются игроками и зрителями. Дежурная преподавательница вся в делах. Вдруг хватилась – нет двух её девочек. Оказывается, и на ужине их не было. Кто-то сказал, что видел обеих за домиком кафедры физкультуры. Самая окраина лагеря. Дальше лес и болота. Забеспокоились, родители слегка запаниковали. Опросили почти всех. Никто девочек не встречал. Они городские и  «домашние». Большого леса толком и не видели. Одна в девятый класс перешла, другая – в шестой. Одеты легко. Летние платьица, сандалии на босу ногу. Младшая слабенькая здоровьем. Часто простужалась.
    Солнце к закату. Стало холодать. А их всё нет и нет. Решили больше не ждать и начать поиски. Включили музыку на предельный гром. Несколько поисковых групп. Фонарики. Мегафоны. Даже ракетница. Как всегда некстати, начал накрапывать дождь. Похолодало. Некоторые одели даже ватники. В лесу стало совсем темно. Батарейки фонариков быстро «сели». Тьма кромешная. А-у-у! А-у-у!. Мегафон ревёт. Прислушиваемся. Никакого ответа. Только лес шумит. Вернулись в лагерь. И снова на поиски. К середине ночи решили подождать до того, как начнёт светлеть и хоть что-то будет видно. Дождь льёт непрерывно. Но!…одна группа студентов настроена по-боевому. Ждать не стала и снова ушла на поиски в ночь:
• Это ж дети. Как можно ждать. Чего ждать-то.
    Без фонаря, без мегафона. Просто двинулась в лес. За прошедшие несколько часов девочки могли уйти далеко. Но главное, никто толком не знал куда. Сектор их возможного движения был велик. Лес огромен.
   К рассвету радостная весть. «Боевая» группа студентов обнаружила их. Девочки блудили, блудили и неожиданно для себя вышли на дорогу, где и столкнулись с нашими поисковиками. Все в лагере. Кто-то на всякий случай истопил баню. Их туда. Напарили. Горячий чай с малиной. Накормили. Мать долго не могла придти в себя. Отец, сразу ушедший в лес, вернулся только через два дня.
    Оказалось, девчонки, почувствовав, что дело к ужину,  решили вернуться в лагерь. Но никаких ориентиров не запомнили, звуки музыка до них не долетали, и они двинулись не в ту сторону. Скоро поняли, что заблудились. Пошли наугад. Лес шумит. Деревья раскачиваются. Жутко как в страшной сказке. Растерялись. Кричали. Их никто не слышал. Стало темнеть. Пошел дождь. Младшая потеряла одну сандалию. Выбились из сил. Совершенно мокрые и замёрзшие сели на какое-то поваленное дерево. Младшая положила голову на колени старшей и обе стали горевать:
• Всё. Теперь не выбраться. Помрём мы тут.
Отдохнув, успокоились. Шок  прошёл. Надо идти. Но куда? Куда придётся. Авось! Проплутали всю ночь. Неожиданно для себя оказались на лесной дорожке. Тут и светать стало.  Приободрились. Самое страшное позади. И увидели наших студентов. Всё тут совпало: и место и время и ангел их.
    Удивительно, но, ни одна из девочек не заболела.  Стресс мобилизует организм к  выживанию.
    Известно, что в войну солдаты, находясь сутками в окопах, по колено в ледяной воде, под дождём и снегом, не болели никакими простудными заболеваниями. А попадая в тыл, сразу «цепляли» всякую заразу.
*
    Раз и мне пришлось помыкаться в тайге. Якутия. 1955 год. В маршрутах уже два месяца. В один из дней вышел к месту нашего «табора» (лагерь для ночёвки). Никого нет. Нас двое. Я и 16-летний мальчишка-эвенк. Ходим туда-сюда вдоль небольшого ручейка. Решили, что якуты с оленями по какой-то причине запаздывают. Минут через двадцать с другой стороны ручья выходит из своего маршрута Неелов – наш начальник отряда. Ждём. Якутов всё нет. Как позже оказалось, они что-то не так поняли и разбили лагерь, не дойдя до нас километра два. Холодная ночёвка без ужина и чая. Согревающий костёр. Ложимся к нему спинами. Комары едят нещадно. Кое-как передремали. Утром появились олени с поклажей. Сроки поджимали, и Неелов решил не расслабляться, днёвку не делать, а продолжить работу. Понимая  общую усталость, распорядился так:
• Саша, сегодня пойдёшь с Ритой. Вижу, что эта ночёвка выбила её из колеи. А я возьму Сергея. Он привычный. Маршрут у тебя будет короткий. Что-то около 7 километров. Вниз  по руслу небольшого ручья. Больше для порядка, чтобы не было «дырки» на планшете. А я пойду вот через эту сопку.
И показал рукой. Сказано – сделано. Проложил на карте маршрут. Собрались и пошли. Погода хорошая. Веду пикетажку. Рабочих точек мало. Там, где можно, отбираю образцы. Всё привычно. Идём расслаблено. Часто отдыхаем. Встретили нашего рабочего – Гошу. Он ходил искать отбившихся от стада оленей. Неудачно. Спросил, где будет новый «табор». Я сказал, что в устье этого ручья, куда мы с Ритой и шагаем. Он пошел к оставленному нами табору.
    Гоша выполнял в отряде обязанности повара. На нём «висело» не только приготовление пищи, но и выпечка «хлеба». Хлеб – это толстые лепёшки из хорошей, тогда канадской, муки. Искусство не простое. Из крутого теста лепилось что-то напоминающее современный грузинский лаваш (то, что продаётся сегодня в универсамах, только поменьше). Лепёшка засыпалось горячей золой, сверху угли. Когда повар считал, что выпечка готова, она вынимались. Зола стряхивалась лёгким постукиванием. Затем лепёшки устанавливались вертикально на рогульки (что-то вроде рогаток) «лицом» к огню и доводились до кондиции. Обычно они подрумянивались. Получалось очень вкусно. Он же заготавливал дрова. Помогал вьючить оленей, разбивать лагерь. Вообще парень был ловкий и работящий. Если вам не приходилось раскалывать на поленья чурку из кручёной лиственницы, попробуйте. Вы её всю, как говорят, измочалите. А успеха не добьётесь. Сами же устанете до чёртиков и будете в поту как после парной. А у Гошки же (так его все звали) получалось это быстро и легко. Видел и понимал, где ударить и с какой силой. А выглядел субтильным. Мелкого роста. Худощав. Узкоплеч. Но взгляд был умным и проницательным.  Неелов однажды говорит мне:
• Саша, ты не догадываешься, что наш повар-то у Лукашки раб? (Все олени, которые с нами ходили, принадлежали Лукашке. Их было 40- голов. Арендовали же мы  - только 7). Ты разве не обратил внимание: как олень отобьётся от стада, искать идёт не хозяин. Он Гошку посылает. Когда же я выдаю зарплату, за Гошку получает Лука. Вот так. Здесь в Якутской тайге другая жизнь.
    Позже выяснилось, что в таборе, из которого мы с Нееловым разошлись, произошёл спор. Лука снаряжался в одну сторону, куда ему сказал Неелов. Гошка же, ссылаясь на меня, настаивал, что идти надо по моему следу.
    Рита постепенно приходит в себя. Вот и устье нашего ручья. Конец маршрута. Понимая, что пришли намного раньше, ждём. Никто не появляется. Начал беспокоиться. Стали подниматься по речушке, в которую впадает наш ручей. Периодически кричим. Как бы мимо не проскочить. Такие случаи бывали. Начало темнеть. Пошёл мелкий дождик. Тайга на наши крики не отвечает. Решил не рисковать. Знал, что вниз по этой речушке наши якуты ставили лабаз с едой и некоторым снаряжением. Через неделю планировали вернуться в этот район. Надо идти к схрону. Говорю Рите:
• Уже темно. Что мы плутать будем. Пошли обратно. Найдем  лабаз. Помнишь, наши якуты его оставляли. Поедим там. В брезенте переночуем. Утром решим, что дальше делать.
    Ну и двинулись. Прошли устье нашего ручья. Берег стал крутым. Борта скользкие. Продираемся через кустарник. Все мокрые, в глине. Полная компенсация за лёгкий маршрут. И вдруг меня осенило. Вспомнил, как Неелов показал рукой направление своего маршрута. Стало ясно, что он, и табор вслед, выше по течению. На карте там значилось три распадка. Где-то в одном из них. Мы ходили в ту сторону, но недалеко. К тому же, когда мы кричали, их там просто ещё быть не могло. Надо возвращаться:
• Знаешь, Рита, пошли назад. Помнишь, Неелов рукой-то показал. Вот он за сопкой и спустился к этой же речушке, на которой мы стоим. Только значительно выше. Там  есть три распадка. В одном из них. Найдём!
    Надо сказать, что Рита совсем не ориентировалась на местности. Есть такие люди. Поверни их кругом, и они уже не могут сказать, где находятся. В этом смысле мне было с ней легко. Она не спорила и своих вариантов не предлагала.
    Совсем темно. Дождь не перестаёт. Но в душе появилась уверенность, что идём верно. Кричим чаще и стараемся погромче. Рита держится ко мне поближе. Случилось, что ей приспичило присесть по делам:
• Саша, ты не отходи. Постой рядом. Я боюсь.
Но при наших «блудилках» внутренний страх держала при себе. Вот прошли один распадок, вот и второй. Час ночи. И вдруг ружейный выстрел. Оказалось, мы уже пришли. Всё сделали верно. Пошли на речушку обмыться. Разделись. Посмотрели друг на друга. Пошли по спальным мешкам. Я к Неелову. Рита в свою персональную палатку. Сразу попал в объятия Морфея. Утром рассказал нашу историю Неелову. Может место такое. То якуты не вышли в назначенную точку, теперь я перепутал место нового табора. Он выслушал меня спокойно без комментариев. Кажется, не поверил. Якуты тем более. Стал ко мне холоден.
    Через много лет его сын, Ваня, слушал у меня курс геологии на океанологическом факультете ЛГМИ. Позже, узнал, что его отцу ампутировали ногу, и вскоре он умер. Хороший и умный был человек. Многому меня научил.
*
    В каждом регионе у геологов существуют свои правила техники безопасности. Обычно, к ним «прилагается» и набор историй, иллюстрирующих их несоблюдение.
    Вот одна из них. Мамско-Чуйское нагорье (Якутия). Геолог при спуске к лагерю подвернул ногу. Идти не мог. Внизу уже был виден ручей и палатки, хотя до них было ещё километра три-четыре лесом. Послал рабочего за помощью. Парень к палаткам вышел. Повёл группу наверх. Но не нашёл место. Снизу верх сопки оказался слишком неопределённым. Травмированный коллега ждал-ждал, решил двигаться сам. Пополз. Выбился из сил. Нашли его только на третий день. Была поздняя осень с заморозками. Окоченел он.
    В Архангельской экспедиции в случае форс-мажорных обстоятельств рекомендовалось выходить на болото или другое открытое место и ждать. Болот, как и озёр, там много. Между ними участки леса. С вертолёта вас всегда обнаружат. Конечно, на болоте свои неприятности¬ – огромные комары, мошка и всё это в невероятных количествах. Облепляют энцефалитку сплошным слоем. Но там и еды обычно много – клюква, морошка.
    Вспомнил историю, описанную в романе Валентина Пикуля «Из тупика». Отряд американцев (интервенция) в 500 человек вышел из Архангельска. И сгинул. Не повезло им  на чужбине. Не улыбнулось счастье.

ВКУСНАЯ  ЖЕНЩИНА
Их окна выглядывает круглолицая молодка;
смеётся…
И. Тургенев

            Думаю, что Александр Николаевич Радищев не написал бы роковую для него книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», когда бы свою поездку совершал на современном ночном экспрессе. Ведь он сел бы в вагон поезда где-то к ночи и утром уже был в Москве, мирно проспав всю дорогу в тёплом купе на мягкой полке. В этом случае он как бы участвовал в решении школьной задачи, в условии которой значились пункты А и В, расстояние между ними и средняя скорость движения. Вычислить же нужно было время, которое пассажир находился в пути. Никаких остановок, ночлегов, самоваров, встреч с людьми, разговоров, путевых наблюдений и впечатлений эта поездка, как и арифметическая задача не предусматривает.
     Есть ли между пунктами А и В, то бишь между Петербургом и Москвой, люди, как они живут, что думают и вообще существует ли между этими городами жизнь, пассажира современного ночного экспресса, по большому счёту не интересует. Его поездку можно сравнить с полётом в космосе между, например, мысом Канаверал и МКС или Луной.
     В связи с такой аналогией мне вспомнился один небольшой газетный рассказ. В нём говорилось о том, как два лётчика, друзья по училищу, оказались в различных условиях своего профессионального труда. Один летал на огромных лайнерах рейсами Москва–Владивосток, Москва–Хабаровск, другой обслуживал местные небольшие маршруты в Якутской тайге, доставляя в глухие посёлки почту, продукты и т. п. Почти как в популярном фильме «Мимино». Правда, газетный рассказ был написан гораздо раньше.
     Как-то якутский пилот пригласил московского друга провести отпуск в таёжной глухомани – поохотиться и порыбачить. Москвич согласился с большим удовольствием. Но, когда они летели над тайгой их «Аннушка» потерпела аварию, и они разбились. При этом друг московского гостя погиб. Трагедия. Оставшемуся чудом в живых столичному человеку оставалось только одно – выбираться к людям пешком. И он пошёл. Рассказ заканчивался словами:
• Ему предстояло познать истинные размеры Земли.
     Будучи ещё студентом, я участвовал в мелкомасштабном геологическом картировании в Южной Якутии. Это было Мамско-Чуйское нагорье. Ближайший посёлок находился от нас в двухстах километрах. И я очень хорошо понимал ситуацию, в которую попал московский бедолага, до того измерявший расстояния только лётными часами и которого земные детали попросту не интересовали. И вот трагический случай заставил его познать и почувствовать их.
     Во второй половине прошлого века мне случалось довольно часто ездить из Ленинграда на Кавказ. Иногда я ехал пассажирским поездом, кажется, это был №53. Он стучал колёсами через Ржев, Харьков, Ростов, вдоль Азовского берега, выбирался кубанскими  станицами и перевалом к Туапсе и потом потихоньку «полз» вдоль побережья Чёрного моря к Адлеру – своему конечному пункту назначения и отдыха.
     Останавливался он практически везде. К поезду всегда выходили жители станций и ближайших окрестностей. Чаще это были бойкие бабки, тётки и молодухи. Ближе к осени, предложений купить съестное было особенно много. В лесной полосе несли дымящуюся паром, рассыпчатую и вкусно пахнущую картошку, малосольные огурчики, свежесваренные яйца, солёные грибочки  в небольших фаянсовых туесках, лесные  ягоды. Поздней осенью появлялась, казалось, прямо из болот, ядрёная клюква.
     Южнее всё это сменяли фрукты, вкуснющие, сахаристые, изумительного запаха огромные помидоры. Расфасовка шла вёдрами. Носили жареных кур, иногда предлагали горячие домашние пирожки.
     У Азовского берега появлялась рыба, в основном вяленая под пиво. Преимущественно это была крупная тарань.
     На некоторых станциях, где остановки были подольше, на перроне у вокзалов пассажиров ждали накрытые столы. Помню, в Ростове – на столах тарелки с горячим наваристым борщом и ломтями донского, душистого хлеба. Этакие пахучие и свежие краюхи с подрумяненными корочками. Хлеб был настолько душист, хорош и вкусен, что многие покупали его караваями и несли с собой в вагон.
     Как-то на одной из небольших южных станций к нам в вагон села крепкая, румяная молодуха с мешком и какой-то домашней кошёлкой. Одета она была просто. Кофта, широкая длинная юбка, в косынке и каких-то мягких домашних тапочках на босу ногу. Села она у окна. Как раз боковое нижнее место оказалось свободным. Ни на кого внимания не обращала. Села и стала смотреть в окно. Держалась просто, естественно и уверенно. Посидела, посидела, затем полезла в свою кошёлку, достала газету и разложила  её на маленьком боковом столике.
     Разровняв её загорелыми и крепкими руками, вытащила следом завёрнутую в газету большую селёдку – заломный сорт. Толстая рыбина с такой, знаете, ржавинкой по чешуе. Подняла её за хвост, осмотрела и стала чистить. Запах пошёл ошеломляющий. Жир прямо капал на слой газет.
     У окружающих потекли слюнки. Вытерев об какую-то чистую тряпку (тоже из кошёлки) руки, следом за этой рыбиной молодуха извлекла каравай свежего явно домашнего хлеба. Прижав его к могучей груди, рассчитанной природой на кормление кучи ребятишек, большим ножом отрезала огромную краюху, положила рядом на газету и полезла в мешок. Порылась в нём немного и извлекла на свет крупный свежий огурец. Осмотрела его и потёрла о свою юбку. Публика замерла почти в экстазе.
     А когда молодуха стала есть свой залом с хлебом и заедать всё это сочным, хрустящим на весь вагон огурцом, многие не выдержали и начали покидать свои места. Всем ужасно вдруг захотелось  такой селёдки, такого хлеба и такого огурца с крупными семенами, что терпеть стало невмоготу.
     Столько аппетита и здоровья было в этой молодой женщине, столько степной свежести и детской простоты, что не любоваться ею было нельзя. Сразу вспомнил Некрасова – «Есть женщины в русских селеньях….». Да, есть ещё и хочется верить, что всегда будут.
     На ближайшей остановке она вышла, оставив после себя ощущение чего-то хорошего, простого, доброго и вкусного.

ВСЕ МЫ НЕМНОЖКО ЛОШАДИ
Хвостом помахивала.
Рыжий ребёнок.
 Пришла весёлая,
стала в стойло,
И всё ей казалось –
Она жеребёнок, …
В.В. Маяковский.

     Я с малых лет  любил лошадей. До самозабвения. До истерик. Мать иногда не знала, что со мной делать. До войны были в гостях у деда с бабушкой. Там, кажется на базаре, существовало фотоателье. При нём фанерная лошадь почти в натуральную величину. На неё можно было сесть и сфотографироваться. Меня посадили.  Сидел влитым, свободно и легко. Душа трепетала. Как настоящий наездник. Седло. Поводья. Конь с гордо изогнутой шеей. Красивая белая лысина на лбу. Ноздри раздуты. Конь-огонь. Был счастлив, как могут быть счастливы только дети. Увести было нельзя. Орал благим матом. Слёзы текли рекой. Позже мать рассказывала, что готова была прибить меня. Как-то справилась. Слёзы забылись, а фотография осталась.
     Иногда, рассматриваю старые снимки. Грущу. Наверное, это уже стариковское. Натыкаюсь на это фото. Испытываю тихую радость. На какие-то минуты возвращаюсь в далёкое довоенное детство.  И уходит на второй план вся жизнь после. Со своими ухабами, подъёмами и равнинами. Жаль, что в жизни редко приходилось садиться на лошадь. Больше всё пешком. Но любовь к этим умным и красивым животным сохранилась на всю жизнь.
     Когда мы вспоминаем детство, значит, мы уже стары. Хочется ли его вернуть? Не знаю. Думаю, что нет. Это было бы смешно. Просто начинаем остро понимать – жизнь, в сущности, прошла. Жалеть об этом глупо. Просить Творца о каких-то натяжках даже в голову не приходит. Особенно это ясно, когда на твоих глазах начинают «сыпаться» сверстники. Видишь оставшихся и понимаешь, все мы подошли к своему краю. С такой любовью смотришь на детей, молодых мам и отцов. Желать просто ещё пожить? Сколько? Зачем? Главное, чтобы хотелось ещё что-то сделать.
    Год назад неожиданно ушёл из жизни мой однокашник и коллега по Горному институту. Как-то быстро, поспешно, неожиданно. Дня за два до этого я звонил ему. Он мне пожаловался:
– Знаешь, Саша, вдруг стало всё неинтересно, всё не нужно.
А за год до того, я порассуждал  с ним по телефону:
– Наука в основном пытается ответить на вопросы: почему, каким образом, где, когда. Но она даже не задавалась вопросом – зачем?
Его это поразило. Начал терзаться Он писал стихи и неплохие. В последнем попробовал найти ответ. Прислал мне:
 Что нам дано на этом свете,
Всегда во всём имеет смысл.
………………………………………….
Так что, исчезнем не совсем,
ответив на вопрос ЗАЧЕМ?
На мой взгляд, ответа не получилось. Конечно, что-то от каждого останется. Но вопрос «зачем?» остаётся. У человека на него ответа просто нет. Ответ знает только Бог. Верно сказано у Жака Таюро:
И обратимся к Богу.
Он, укрепив наш дух, сумеет нам помочь
Преодолеть дорогу.
Пойдём же, доброту его благословляя,
Пусть нас ведёт она.
Ведь если нет её, вся наша жизнь земная
Лишь суета одна.

Ну, что тут можно добавить? Нечего. Разве что заметить – доброта неотделима от ЛЮБВИ.




СЕРТИФИКАТ
Ущелье любви
Быть может имеет дно
Но я не видел
(хокку)

   Последнее время Амур общался с матушкой в основном по электронной почте. Неожиданно получил через неё приглашение на Олимп – предстать перед великими Богами:
• Дорогой мой Э'роc! Хорошая новость. Тебя хотят видеть на Олимпе. Оказывается, они давно наблюдают за исследованиями по мониторингу и оценивают их очень высоко. Не знаю, откуда им стало об этом известно. Подозреваю, что информация попала к ним от Аполлона. Ведь он такой болтун. Назначено тебе быть там в ближайшее воскресенье к  полудню.  Я тоже приглашена. До встречи. Целую. Мама
    Амур разволновался. Но до воскресенья было ещё несколько дней. И он мог всё спокойно обдумать и подвести итоги, хотя и предварительные. Успокоился. Действительно, раз зовут на Олимп и при этом его работой довольны, то уж ругать, наверное, не будут. Хотя надо приготовиться к вопросам и суметь достойно на них ответить. Своего рода защита диссертации.
     Вот и воскресенье. Торжественная обстановка. Большой стол. За ним все 12 олимпийских богов. Почти как на тайной вечере, которую ему удалось видеть на картинах великих мастеров. В центре стола его дед – сам Зевс. По обе стороны от него двоюродные деды и бабки, его родные дядья и тётки. Среди них и мама. Совсем успокоился. Ведь он же им не чужой. Просто младшее поколение. Почувствовал – он любим.
    Все с интересом рассматривают его. Особенно Артемида, Гефест и Аполлон. Поймал беспокойный взгляд мамы.

Начал разговор дед:
– Наслышан, наслышан про твои деяния. Признаться, не ожидал от тебя. Но рад, что ты с мамой затеял такое большое и важное дело. За людьми нужен глаз, да глаз. А то ведь, не ровён час перебьют друг друга. А что мы без них делать будем? Скучно станет жить. Мы тут обсудили немного твои результаты, и у нас появилось несколько вопросов.
• Твоя работа состоит из трёх частей
1. Эксперимент.
2. Натурные наблюдения.
3. Обращение к литературным источникам людей?
• Почему такой порядок? Обычно начинают с последнего. Надеюсь, ты выбрал такой путь не случайно. Объясни нам.
– Да, Великий, не случайно. Когда я начинал, никакой литературы по вопросу мониторинга любви не было. Позже я убедился, что и люди часто двигались такой дорогой. Например, Майкл Фарадей, по существу, открывал законы электричества для людей. Ему нечего было читать, как и мне. И спросить было не у кого. Ты же для него был недоступен. Бывали и другие обстоятельства. Известно, что Джеймс Максвелл изучал экспериментальные работы Фарадея, но сознательно, ни одного математического труда из этой области не читал. Он не хотел, чтобы чужие мнения, хотя каким-то образом, могли повлиять на него. Возможно, поэтому ему удалось создать свою теорию.
• Ну как боги, принимаем такой ответ?
Олимпийский Совет закивал в знак одобрения.
• Хорошо. Тогда ещё один вопрос:
– Что тебя Амур, больше всего удивило и порадовало в твоих наблюдениях?
– Великий Зевс и все уважаемые боги, слушающие сейчас меня, я рад такому вопросу. И вот мой ответ: свойство наследственности любви. Мои стрелы создавали эффект иммунитета от зла, эффект устойчивой приязни людей друг к другу. Формировалась какая-то гарантия их выживаемости.
    Совету понравился такой ответ. Руку подняла тётушка Афина. Она спросила:
 – Амур, а какие трудности возникали у тебя при натурных наблюдениях?
Почти не задумываясь, Амур ответил:
– Да, мудрая Афина, трудности были. Из них больше всего огорчило то, что мои стрелы, с такой любовью выкованные Гефестом, не могли пробить бронежилеты, одеваемые некоторыми мужчинами. И я не знал, что мне при этом делать. Возможно, нужны какие-то другие стрелы.
Тут забеспокоился Арес.
– Великий Зевс, разреши и мне спросить нашего молодца.
Зевс кивнул в знак согласия.
– Амур, ты ведь знаешь, что я отвечаю за войну. А она предполагает не любовь, а ненависть и зло. Если твои стрелы постепенно  приведут людей к всеобщей любви, что тогда делать мне?
– Отважный Арес, я предполагаю, что тогда твоя работа закончится и тебе следует позаботиться о переквалификации. Но, боюсь, это будет не скоро. И я прошу тебя: не усердствуй уж очень. И не расстраивайся заранее. Нам есть чем заняться и сейчас и в будущем.

Зевс:
– Мудрый ответ. Я с ним согласен. А теперь я задам, пожалуй, последний вопрос, а то мы, вижу, несколько утомили нашего мальчика. Потом просто выскажемся.
    Амур, хотелось бы знать твоё мнение, нужно ли развивать мониторинг любви или довольно и того, что уже сделано? Подумай, и ответь взвешенно.
 –  Великий Зевс! Я уверен, что развивать мониторинг надо. Доводы у меня простые. Нельзя заниматься только теорией. Даже боги не могут всего предусмотреть. Извини, конечно. Вот, хотя бы мой случай с бронежилетом у молодого парня. Мне и в голову не могло придти, что такое возможно и что моя стрела не сможет его пробить. Да мало ли чего люди ещё придумают. Ведь они получили разум – искру божию… от Прометея. Да и Ева с Адамом потом постарались. Правильно ты сказал, за человеками  нужен глаз, да глаз. Без мониторинга не обойтись и задачу любви не решить, тем более что добру и любви постоянно противостоит зло, которого в человеках всё ещё много.
    Читая литературу, я обратил внимание на довольно печальную оценку их общего состояния, что ли.
• … солнцу часто, очень грустно смотреть на людей: так много потрудилось оно для них, а – не удались людишки…
Это из рассказа, автор которого и фамилию-то взял Горький. Так что мониторинг нужен. Обязательно его надо продолжать. Вот моё мнение.
    И ещё есть одно обстоятельство, которое требует уже теоретического осмысления.  Благодаря помощи Аполлона я начал понимать, что мои стрелы летят в соответствии с физическими моделями квантовой механики. Это, вообще говоря, здорово. Ведь законы Природы придумал ты, Великий Зевс. Люди их находят, а мы, боги эти законы просто не знаем.
Учиться всем нам надо. Простите меня. Я не хотел вас попрекнуть и обидеть. Просто поиски по созданию мониторинга привели меня к такому выводу.
Зевс:
– Ну что ж, думаю, настало время послушать мнения членов нашего высокого Совета. Прошу высказываться.

Посейдон:
 – Я с удовольствием выслушал нашего молодого исследователя. Проблема, которую он начал изучать, безусловно, важна. В первую очередь, для людей. Да, опосредованно, и для нас. Ведь мы же призваны как-то влиять на их жизнь, может быть, даже управлять ею. Наверное, правильнее сказать, помогать им. Так что я поддерживаю начатые им работы по мониторингу и могу дать им высокую оценку.
    Особо же я хотел бы отметить широту подхода к проблеме. Немного был даже удивлён, как бы это сказать,.. морской тематикой, что ли. Когда маленькая девочка кричала «моле, моле хочу». Это же проявление любви и любви ко мне лично. Разве против этого можно устоять. Молодец Амур. Подметил и такую сторону человеческой души. Да и разговор о морской гальке на пляже и потом на могиле любимой жены. Есть в людях доброе и это надо развивать в них.
И Посейдон тепло улыбнулся Амуру.

Гадес (Плутон):
– Все Вы знаете, что моё поприще довольно мрачное. И если говорить о людях, то оно предназначено для грешников. И я увидел, что, создавая мониторинг, Амур не забыл и эту сторону жизни, точнее, её возможный страшный конец. Вспомните историю о том, куда открывается дверь. Ведь красивое  дно, которое открывается незаметной для глаза прозрачной ручкой, ведёт ко мне в тартар. И люди должны это знать и помнить об этом, как исходе недоброй жизни, жизни без любви. Они должны понимать, что только любовь может их спасти от Ада Гадеса.  Так что могу отметить, что к проблеме мониторинга Амур подошёл правильно. В его мониторинге показана, та граница, за которой начинается пропасть. Поддерживаю его разработки.

Гестия:
– Все вы знаете, что я богиня домашнего очага. А ведь этот очаг невозможен без любви. Он олицетворяет все главные стороны жизни. Это и любовь к матери, отцу, детям, животным и растениям и тому, что называют неживой природой. Ко всем пращурам. Наконец, людям друг к другу. К родным пепелищам и гробам. Извините, может быть, за некоторую напыщенность, но это ведь и есть любовь к родной земле. Он нашёл точки, в которых проявляются человеческое бытие. Его мониторинг конкретен. Он построен на реальных фактах жизни, которые объединяют самое прекрасное на земле чувство – любовь. Вспомните хотя бы содержание рассказов «Любовь», «Свидание», «Пузырьки», «Чудо» (в «Небывальщине»).
    Амур, ты умница. Конечно, найденная и построенная тобою схема требует совершенствования. Но идеалов нет. У нас-то богов… и то… . Ладно, помолчу. А  что тогда говорить о простых смертных. Но ты определил верное направление. Работай дальше. Могу только пожелать тебе успеха.

Гера:
– В своём выступлении Гадес обратил внимание на нижнюю граница бытия людей – подземное царство, которое уж он-то знает лучше других. И я сразу вспомнила – и верхняя граница есть. И была рада, что наш молодой исследователь про неё не забыл. Ведь это небо. Моя область. И уж поверьте, я знаю о нём много. Даже была удивлена, что и люди начинают докапываться до истины. Именно там одна любящая душа ждёт другую. Это подтверждает тот факт, что ЛЮБОВЬ вечна и всюдна. Без такого понимания нельзя построить мониторинг. Мой дорогой Амур, я, также как и Гестия, рада за твои успехи и приятно ими удивлена. Удачи тебе.
Афина:
– Мудрость – это философия жизни. Её стержнем является любовь. Про неё знают все, но никто не может объяснить, что это такое.  Она появляется неизвестно откуда и неизвестно куда может пропадать. Все попытки понять это явление будут тщетны. Но из этого не следует, что проблемой любви не надо заниматься. Амур начал хорошее дело. Я поддерживаю его работу по созданию мониторинга любви. По-видимому, конца ему не будет. Ну что ж и славно. В науке не может быть конца. Надо искать истину, даже понимая, что её нет. Успеха, тебе мой мальчик. Дерзай. Ты на правильном пути. Люди скажут тебе спасибо.

Аполлон:
– Слушая сегодняшний «разбор полётов», я вдруг вспомнил  мою давнюю встречу с Амуром. Тогда он сказал мне:
– Стрелы твои, Феб-Аполлон, не знают промаха, всех разят они, но моя стрела поразит тебя.
    И он ранил меня. Ну, да эту историю вы все знаете. И я подумал тогда, что, если уж меня его стрела поразила в сердце, тогда о людях и говорить нечего. Казалось бы, со смертными проблем у него не будет. Тогда и создание мониторинга любви, вроде бы ни к чему. Но сегодня я понял, всё гораздо сложнее. Я понял, что попасть стрелой нашего отрока в сердце человеческое недостаточно. Надо попадать в душу. Не зря великий писатель людей, Лев Толстой, заметил, что не та женщина опасна, которая держит за…, а та, которая держит за душу. Простите, великодушно. Удивительно, но наш юный исследователь докопался в своих изысканиях до главного. До роли души. Поддержим его, боги.
   Совет задумался. И Великий Зевс сказал:
– Мне кажется, настало время послушать Афродиту. Уж она то в любви должна знать толк. Да и идея мониторинга пошла от неё. Она наставила Амура на это святое дело. Я знаю, что в самом начале, к проблеме, так или иначе, были причастны и Артемида и Гефест. Чтобы не затягивать наш обмен мнениями, попросим Афродиту немного сказать и об их участии. Скажи дочь моя. Мы готовы послушать.


Афродита:
– Всё получилось несколько неожиданно. Вы все помните, когда Амуру для игры подарили лук и стрелы, его игры привели к тому, что он начал и в нас целиться и пугать. Я решила приспособить его к делу. Но быстро поняла, что он ещё слишком мал. И договорилась с Артемидой взять его к себе, чтобы обучить егерскому ремеслу. Она откликнулась. Через какое-то время мой сын окреп, я бы сказала, даже возмужал. Однако настоящей жизни он не узнал. Надо было послать его «в люди». Это принесло немалую пользу. А за это время, мы вместе с  Гефестом придумали сделать специальные стрелы любви, с тем, чтобы Амур «заражал» этим прекрасным чувством человеков. Нам хотелось сделать людей счастливыми и добрыми. Амур буквально кинулся в работу. Но довольно быстро оказалось, что наша теория с практикой жизни часто расходится. И тут возникла мысль о мониторинге. Остальное вы знаете. Я считаю, что Амур эту работу прекрасно начал и получил интересные результаты. Парнишка он старательный и вдумчивый. Думаю, Совет должен его поддержать и, я бы сказала, благословить на продолжение. Но нужен постоянный контроль Совета и всех нас, богов Олимпа.  Ведь это несложно, выслушивать его регулярно.  И ему и нам будет польза. Ведь мы же в известном смысле – управленцы человеческими судьбами. А чтобы хорошо управлять, надо самим быть достаточно знающими. Для этого, как известно, следует постоянно учиться. А самым хорошим учителем является жизнь.

    Боги слушали Афродиту с большим вниманием и одобрительно кивали головами. Только Арес сидел грустный. Видно было, что он погрузился в свои невесёлые мысли.  Сделав некоторую паузу, заговорил Великий Зевс:
– Мне хочется поблагодарить наш Олимпийский Совет за то внимание, которое он уделил сегодняшней теме. Вижу, все вы поддерживаете работу нашего юного коллеги. Я тоже одобряю его начинания и уже полученные результаты. Больше всего мне понравилось его глубокое понимание проблемы. Я с ним согласен:
ЛЮБОВЬ – ЭТО СОСТОЯНИЕ ДУШИ.
Этот тезис должен быть главным императивом направления под названием мониторинг любви. Я благословляю его не только как верховный Олимпиец, но и как его дед.
    А чтобы он чувствовал себя уверенней, я предлагаю подтвердить его квалификацию выдачей СЕРТИФИКАТА на право нести людям любовь.  Открою маленький секрет. Я ожидал, что сегодня мы поддержим деятельность Амура. И потому заранее поручил подготовить такой документ Гермесу. Он в таких делах, пожалуй, самый опытный и юридически грамотный. Если вы согласны, я попрошу Гермеса зачитать документ. 
    Члены Совета закивали одобрительно головами. Гермес встал перед богами Олимпа, поклонился за оказанное доверие и представил  документ.

             Под аплодисменты членов Совета документ вручили Амуру. Слёзы навернулись на его глаза. Он остро почувствовал, как любит маму и родных ему богов.


































СОДЕРЖАНИЕ

Амурная история…………………………………………………..3
Он и Она……………………………………………………………9
Небывальщина…………………………………………………….16
Консультация……………………………………………………...40
Бывальщина…….………………………………………………….42
Мнение Афродиты………………………………………………...68
Братья и сестры……………………………………………………70
Снова за советом………………………………………………….110
Истории от Афродитой……………..…………………………….113
E-mail…………………………………….…………………………148
Любовь к отеческим гробам………………………………………149
Материалы от Аполлона…………………………………………..194
Письма от людей…………………………………………………...208
Сертификат…………………………………………….................    221



























Литературно-художественное издание

Павлов Александр Николаевич


МОНИТОРИНГ ЛЮБВИ
Повесть в жанре философского квазифэнтези.
Обложка художницы Ирины Емеленой

В некоторых рисунках использованы
материалы из Интернета и домашние фотографии.


Оригинал-макет Николая Павлова