Про любовь к Родине, жизнь и кошелёк

Сегодня весна. Прозрачный перламутровый воздух, в небесных своих перьях растворивший солнце, куски грязного снега, клокастые заковревшие(1) весёлые собачки, набычившиеся вопящие коты, дружно галдящие грачи и дерущиеся воробьи. Люди в резиновых сапогах топчут рыжую оттаявшую землю, отчаянно щурясь на  солнышко. Идут златоволосые девушки-старшеклассницы, смеются, подрезая словами и подковыривая  звонкими взглядами встречных парней. Одна из них, белобровая, с косой цвета ковыли, улыбается своим мыслям, отсутствует в разговоре, очевидно влюблена. Весна, всё сияет и нельзя не влюбиться. Опять она наступила, порывисто дышащая, сверкающая, полная надежд... весна.
 
Я вспоминаю другую "Весну". Не календарную, а живописную. Я иду по гулким выставочным залам Третьяковской галереи на встречу с ней. С замиранием сердца. Вот она, моя любимая "Весна" Аркадия  Пластова. Её сияние видно из соседнего зала, золотое сияние. Падает снег, воздух напоён ранним теплом и прозрачной нежностью. Женщина с белой свежевымытой кожей и пушистыми золотистыми волнистыми волосами, ниспадающими на плечи, сидя на корточках, повязывает девочке платок. Открыта дверь предбанника, из неё валит берёзовый пар, постелена свежая жёлтая солома и стоит ведро холодной воды. Медленно кружатся снежинки последнего снега.
Заворожённый, я смотрю на картину и не вижу ни рамы, ни мазков красок, ни фактуры холста, позабыв, что пришёл изучить её и понять, как написана. Тщетно я пытаюсь в следующий раз наказать себе разглядеть - опять забываю. До конца так и не верю, что всё рукотворно. Это всего лишь власть красок, но волшебных красок, я стараюсь их запомнить и запрятать в себя, как спелые ягоды за пазуху. Я чувствую только любовь - необъяснимое горячее весеннее чувство, тёплым половодьем наполняющее тесные камеры моего сердца.

А рядом другие картины Пластова. В них живут вихрастые серьёзные крестьянские дети, девушки льют ледяную воду в звонкие вёдра, умирает спиленное огромное дерево - берёза под руками молодого загорелого мужика и взглядом умудрённого старика, сидит собака перед корзинами огурцов, ягод и грибов, остывает мотор мотоцикла, и люди с землёй под ногтями натруженных рук умывают водой запылённые лица, жужжат пчёлы и мохнатые шмели, маленькой авиацией облетая цветные соцветия изумрудной травы, сытый крепыш - малыш сосёт грудь счастливой белотелой мамаши под лаской и негой летнего тепла. И со всех полотен сияет лучезарное горячее солнце любви.

Но вот и страшное горе. Воет собачка возле застреленного мальчика-пастуха, лежащего ничком на жёлтой осенней земле. Улетает в сером небе немецкий самолёт. "Фашист пролетел". В 1943 году это полотно висело в советском посольстве в Тегеране во время встречи глав трёх великих держав. Картина боролась с войной и жаждала мира вместе со своим великим автором и великим народом.
"Надо, чтобы человек непреходящую, невероятную красоту мира чувствовал ежечасно, ежеминутно. И когда поймёт он эту удивительность, громоподобность бытия,- на всё его тогда хватит: и на подвиг в работе, и на защиту отечества, на любовь к детям, к человечеству всему. Вот для этого и существует живопись", - писал Аркадий Александрович.

А мы, другие люди, родились потом и живём сейчас. На улице ХХI век, март 2008 года,  сегодня вечером  по телевизору  художественный фильм "Красотка" с обаятельным Ричардом Гиром и несравненной Джулией Робертс. Про любовь. Точнее, про романтические отношения бизнесмена и проститутки, про "красивую" мечту и "настоящие" чувства. Голливудские  грёзы заполняют наши тесные квартиры, виснут на шторах и глядят на унылый провинциальный пейзаж,  одиноких поддатых прохожих и тёмные тротуары. А хочется чистых, стерильных чувств, обернуть себя в пластик, вставить в глаза европакеты, зашпаклевать трещины в сердце "жидкими гвоздями", засунуть за одну щёку гамбургер, за другую сникерс, набить карманы попкорном и уехать на блестящей машине на уикенд. И стать счастливым, толерантным и равнодушным, слепым и глухим, чтобы подохли все микробы и не щемило сердце. Всё чаще мы путаем истинное с глянцево-напускным, фальшивым, восхищаемся чужим и ругаем своё. Забываем, что наш дом стоит на родной земле, которая любит нас и ждёт ответной любви. Не задумываемся, что мы и есть потомки тех великих живых людей, чьим огромным горячим сердцем насыщена наша жизнь  и определена наша судьба.

Чтобы быть художником в России, нужно любить Россию, родную землю, историю своего народа, песни и сказки, деревья, ручьи, облака. Именно родная земля даст силы, наполнит верой, развеселит щебетом птиц. "Говорят - нужно ехать в Италию, только в Италии можно стать художником. Но почему? Чем пальма лучше ёлки?" - это говорил влюблённый в родину Исаак Левитан.

Левитан - душа, полная тоски и любви, человек, вместивший в свою грудь всю родину. Без него уже не один русский художник не сможет ни написать пейзаж, ни даже увидеть его. Всегда перед нами его печальные большие глаза, полные чувств, могущие расплакаться от красоты последних лучей солнца в тёмном лесу. Он расстраивался от мысли, что можно на охоте застрелить зайца: "Это невозможно, это преступление. Он хочет жить, он любит свой лес. Любит, наверное, иней, эти узоры зимы, где он прячется в пурге, в жути ночи... Он чувствует настроение, у него враги... Как трудно жить и зачем это так?.. Я тоже заяц. И я восхищён лесом и почему-то хочу, чтобы и другие восхищались им так же, как я..."- вспоминал о Левитане Константин Коровин: "Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба. "Как странно всё это и страшно. И как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира - земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймёт этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство - в нём есть что-то небесное - музыка"...

Странны наши чувства грудной тоски. Мы смотрим на вечернее солнце со светлой грустью. Мы слушаем русский романс и печалимся о банальной истории несостоявшейся встречи в уголке с цветами, словно о потерянном рае. В летних сумерках чудятся звуки далёких забытых песен,  скрип калитки и торопливые шаги девушки в кружевной шали, запах черёмухи, брошенной в нарочно отворённое окно... Отчего и зачем мы грустим? Отчего силимся что-то вспомнить - то, чего с нами не было и, возможно никогда не будет? Почему нам тепло от этой тоски? Может быть, в наших сердцах впаяны свинцовые таблички с историей бесконечной любви  наших предков. И когда-нибудь мы вспомним всё и обрадуемся своему прозрению.

Мы будем жить в мире вез войны, который нам отстояли наши деды и восхищаться  вместе с Юрием Пименовым  "необыкновенностью обыкновенного", подмечать простые волшебные вещи... Слушать многоголосый шум "Новой Москвы", вглядываться в нарядный мир, преображённый в "Куске стекла",  шагать вместе с молодожёнами "Свадьбы на завтрашней улице" навстречу новой квартире и новому счастью,  провожать восхищёнными взглядами нарядных барышень, звонко стучащих лаковыми каблучками по огромным трубам новостройки, торопясь в клуб на танцы. Мы будем читать  наклеенные "Новые афиши", стоя на на свежеумытой утренней улице, а потом  "Первыми зрителями" слушать гул наполняющегося нарядными людьми театра в предвкушении спектакля. Вместе с юношей сядем в трамвай и будем неотрывно глядеть на тонкую шею и нежный, в волнистых завитках волос, затылок девушки, сидящей впереди и читающей. И ждать, что вот-вот она обернётся и улыбнётся, и настанет долгожданное "Начало любви". Станем зачёрпывать ложкой конопатую мякоть клубники, плавающей в тарелке со сливками. А потом пойдёт светлый теплый весенний дождь, его крупные капли гулко забарабанят по прозрачному стеклу окна, от этого звона вздрогнет и зазвонит телефон. И чей-то дрожащий ломкий голос скажет: "Ало, позовите пожалуйста..." И трубка уляжется на подоконник, а слёзы будут течь по стеклу. И голос затаит дыхание, преодолевая вечное секундное "Ожидание", чтобы сказать другому голосу, единственно родному и любимому, самые главные и простые слова... Все-все слова о любви, которые только есть на белом свете, повторённые тысячами устами и затаённые в уголках тысяч глаз...

...А потом, потом непременно наступит... любовь. Завтра, вчера, всегда... Мир искусства подтолкнёт нас в иные миры, сотканные иными художниками. Мы будем узнавать и не узнавать себя, вспоминать и забывать. Наш путь проткнёт время и обернёт его вокруг нашего большого сердца. Мы воспарим в воздухе и вдруг увидим "Двоих" Виктора Попкова - лежащих на земле мужчину и женщину, влюблённых друг в друга, но странно одиноких, обособленных, разделенных невидимой параллельной полосой - может времени, может расстояний, может  быть собственной истории. Их одиночество вдвоём станет нашим одиночеством, их странная история произойдет с нами... Наяву или в грёзах мы попадем в сон усталого художника, закончившего картину ночного города, и это будет настоящий город, над которым можно летать прохладным ветром, заглядывая в открытые окна и подсматривая сны людей, шепча  лукавые нежности закрытым женским векам... Но наутро сны рассеются, лето упорхнёт стрекозой. Наступит осень, зальют землю косые дожди, и кончится долгий и тяжёлый век "Хорошего человека бабки Анисьи", вдовы-солдатки, и придут на оранжевые дождливые похороны её соседки, их дети и внучки - юные девушки, для которых война лишь далёкое эхо июньской  грозы. И встрепенутся красные длиннокрылые ангелы под сводами "Северной часовни", словно ограждая всех нас от горя и страданий...

Подует холодный северный ветер, и русская северная земля развернётся перед нашими ошеломлёнными взорами флотилией мощных бревенчатых изб - кораблей-ковчегов. Осветит скупое северное солнце крутые тёмные брёвна, дощатые палубы - улицы, чёрные лодки, мужиков-рыбаков в сапогах и ладных весёлых баб в цветастых ситцевых платках и юбках под серыми фуфайками. Засияют белёные стены древних каргопольских храмов, запестрят полосатые коврики, развешенные на изгородях. Откроют это всё руки и глаза Владимира Стожарова, словно он зачерпывал саму землю и растирал мозолями по шири холста, торопясь уместить свою любовь в упругих щетинных мазках...

Великая тайна искусства. Что же это? Откуда в человеке эта волшебная страсть?  Отчего в незапамятные времена, в глубоком младенчестве человечества, один отделялся от первобытного стада, зажав в щепоть кусок глины, угля или мела, лез, обдирая колени в тёмную пещеру, чтобы там рисовать? Что же толкало его, ещё бессознательного, но уже наполненного нестерпимым желанием изобразить то, что видели его глаза и переживало его сердце. Человек  создан Богом по образу и подобию Его, а Бог - творец, вот и в человеке оно, творческое, божественное, желание открыть мир и увековечить своё неравнодушие и любовь в искусстве.
 
"...Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя   вне живописи. Я никогда ещё не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда  ещё так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всём, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так оно не поддаётся разуму, анализу, а достигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором - пускай! Они - благоразумие... Но это моё прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всём и не уметь, сознавая своё бессилие, выразить эти большие ощущения", - писал Левитан...

Мы, крепкие и одарённые современные люди, живём сейчас. И что нам прошлые страдания и старинные истории. Сейчас другое время, другие вкусы, другой ритм. Мы вешаем свои свеженаписанные картины на светлые стены выставочных залов и арт-галерей. Наша картина красива в красивой раме. "Как удачно подобран багет, какая прекрасная поверхность, удачное сочетание пластики, светотени, фактуры и перспективы! Какое мастерство в найденной форме!" Но вдруг появляется навязчивая мысль, словно привязанный к подрамнику бумажный бантик на ниточке для   игривого котёнка: "Как же художнику хочется денег и непременно долларов!"

Вот ровные белые берёзы для медитации. Синее небо и нарядная зелёная лужайка - радикально-цветное успокоительное для душевно-расстроенного клиента. Сияющие горные вершины и умиротворяющий студенисто-обволакивающий врачующий морской бриз. Чтобы не ходить к психотерапевту, нужно утром смотреть на горы, а вечером на море!  Разноцветные, перетекающие друг в друга пятна, символические образы и атавизмы персонажей, венозные и артериальные кружева красок, наполняющие нашу рафинированную, авитаминизированную жизнь полнокровием. Часть комплекса, окно в мир прекрасного в интерьере, часть стиля и моды, космополитичное и фееричное обезболивающее средство, гармонизирующее и облагораживающее вместе с  неприятными уродливыми формами неудобную, угловатую печаль сердца. Красивость становится красотой, душевность - духовностью, чувствительность - чувствами, слезливость - слёзами. " Как Вы относитесь к новому искусству",- спросили Владимира Фаворского.  На что он ответил: "Я не знаю искусства нового и старого, есть искусство живое и мёртвоё".

"Исключительная погоня за красотой красок в картинах, которой приносится в жертву буквально всё: внутренний образ, художественность, форма, жизненность является следствием всё той же потребности чувственного наслаждения: "приятно пощекотать оконечности зрительных нервов". Когда художник видит в картинах только украшающее стены полотно, то он просто мелко плавает, не видя задач искусства более высоких и более обширных. Несомненно, красота - могучая основа его, но одна внешняя красота, не обусловленная внутренним светом в картинах, есть только "красивость". Если рядом с картиной, преследующей только красочную красоту, поместить какой-нибудь предмет прикладного искусства, вроде ковра или эмалей с задачами художественной красоты, то от такой картины не останется и следа: она померкнет и будет казаться закрашенной клеёнкой. Я вспоминаю при этом те картины в высшем их значении, которые никогда не выцветут, никогда не померкнут",- писал Аполлинарий Васнецов.

Любовь и деньги, жизнь или кошелёк - вечная дилемма, висящая гильотинным ножом над шеей художника. У всех нас почти одинаковые проблемы - меркантильные, будь они неладны. Мы любим себя, искусство, себя в искусстве, искусство в себе, себя в арт-рынке и арт-рынок в себе. Что же больше? Кто сказал, что художник должен быть худым и бледным потому, что много работает, а когда работает, то прячется в тень? Николай Крымов? Я не хочу быть в тени, хочу на яркий свет. Хочу быть успешным, толстым, сытым, с золотой цепью поперёк живота. Хочу вычистить краску из-под ногтей, подбрить бородку, улыбаться в ресторане влюблённым в меня девушкам с высокими каблуками и полированными ноготками, курить сигареты с золотым ободком, спрашивать у всех "How Do You Do?" Заказать амаретто и держать пузатый потный бокал двумя пальцами под дых. Небрежно бросить на столик денежные знаки и, когда станет совсем скучно, пригласить джаз.

...Но вдруг видишь грачей на дереве, саврасовские слёзы подступают к горлу. Уместится ли щемящая любовь в сытом объёме, спускаясь из маленького межрёберного сердечного стона в непомерные меха желудка, не превратится ли она во что-нибудь другое - в цирроз и камни в почках. И становится стыдно за себя и свои мелочные душевные потуги, глупую дрожь в руках. Оставим золотого тельца другим. Оставим себе свою любовь... А деньги? А большие деньги за картину? А если угодить публике и снискать её любовь, она будет платить звонкой монетой и маниакально требовать продолжения слёзного сериала из бесконечно-прекрасных серий?..
 
Когда на аукционе купили картину Эдгара Дега "Танцовщицы в баре" за огромную по тем временам сумму - 478 тысяч франков, его, восьмидесятилетнего, одинокого и почти слепого, спросили, что он почувствовал, когда узнал об этом. Дега ответил: "Я чувствую себя лошадью, только что выигравшей скачку и получившей в награду всё тот же мешок с овсом". И всё тот же Дега всю жизнь повторял: "Работа - единственное богатство, которое можно получить, когда захочешь".

Мы будем стараться любить по-настоящему, искренне и твёрдо. Сеять свою жизнь мукою сквозь сито сердца. Писать, невзирая на бессилие, плохой сон и хороший аппетит. Красками только пользоваться - писать сердцем, подчас разбитым, но живым, петь пусть слабым голосом, но непременно о сильной любви. Воспримем слова Аркадия Александровича Пластова как напутствие и предостережение нам: "Если бы на заре моей юности я предался какой-то расслабленности, чувству бесперспективности, естественному в иные моменты, по мнению иных, чувству усталости, скуки, вялому раздумью, я был бы давным-давно смят и раздавлен неисчислимым количеством всяких обстоятельств и преград в жизни, без следа, мутной тенью растаял бы в сутолоке этой жизни."

 И, как говорил великий труженик Камиль Коро: "Да, мы многое пережили за это время. Мужайтесь, выразим всё это в нашей живописи!"

март 2008

Примечания:
1. заковревший (пск. разг.) - давно не мывшийся, покрывшийся коростой.

Иллюстрация: А. Оболенский "Капель" х. м. 2007
https://illustrators.ru/users/aleksandr-obolenskiy