Толя-Тося

Странно, откуда берутся воспоминания? Достаточно одной самой маленькой зацепки - запаха, звука, случайно повторенного жеста, чтобы все объявилось откуда-то из темных подвалов сознания. Или подсознания, уж не знаю. Достаточно хвостика, за который можно потянуть, чтобы на свет божий показалось все чудовище. В этот раз таким вот "хвостиком", спусковым крючком для меня стал запах сирени.
В этом году сирень цвела уж как-то совсем неприлично пышно. Она была, казалось, везде. Куда бы я ни шел, за углом любого дома мне всюду попадались эти пышные необъятные гроздья. Сиреневая, как и положено, а еще синяя, розоватая и, конечно, белая. Королева-сирень. Она цвела. Цвела и благоухала.
В то далекое, жаркое и не лучшее для меня лето тоже бушевала сирень.
В 1993 году мы, пятнадцатилетние, тайком пили разбавленный спирт "рояль", курили вонючую "Астру", отплевываясь от табачных крошек, прыгали с моста в реку, каждый раз рискуя приложиться животом о воду. Мы пьянели от только что начавшегося жаркого лета, душного запаха всего, что цвело вокруг, от собственной юности и избытка энергии. Во внешнем мире происходило многое - Москва кипела, до денежной реформы оставались почти что считанные дни, до штурма Белого дома - считанные месяцы.
Но о том, что происходило в мире внешнем, мы слышали только краем уха. В нашей маленькой и милой провинции даже взрослые воспринимали все философски-спокойно, а уж нам-то и подавно не было ни до чего дела. Каникулярные бездельники, мы спали допоздна, а потом до темноты торчали на улице. Вскипавшие гормоны ударяли нам в голову, все разговоры неизбежно сводились на "это". Потными руками мы листали страницы найденной моим приятелем Валеркой у родителей иллюстрированной "Кама-сутры" - дурно изданной на серой бумаге, что совершенно не умаляло нашего интереса. Некоторые мальчишки уже имели кой-какой опыт, многократно ими преувеличенный в рассказах. Я же был, как говорится, еще нецелованным. В прямом смысле. Разумеется, это ничуть не мешало мне с волнением разглядывать заветные картинки, а потом предаваться неумеренным фантазиям и, как следствие, неумеренному онанизму. Я сам не осознавал, что представляя пару, я уделял гораздо больше внимания ему, а не ей.
В те небывалые, ветхозаветные времена мы все были наивны и чисты, мы о многом не знали, а еще о многом подозревали, но не всегда верили. Слово "пидор" было всего лишь невинным ругательством. Невинным не в том смысле, что за такое словечко нельзя было схлопотать в глаз - еще как можно, а в том, что в это ругательство как-то не вкладывался никакой "нетрадиционный" смысл. Мы просто не задумывались об этом.
Единственным известным мне в то время "пидором" был Толя-Тося.
Толя-Тося был известен всему району, если не всему городу. Можно сказать, что он был местной достопримечательностью. Небольшого роста, остроносый и суетливый, летом он носил туфли на каблуках и блузку с жабо и бантом, а к холодам одевался в старое красное кримпленовое пальто. Тося был пергидрольной блондинкой, ловко подводил стрелки на веках и красил губы морковного цвета помадой. Жил он вместе с матерью - неопрятной старухой, торговавшей семечками возле вокзала. Покупая у нее стакан и подставляя карман, все мальчишки перемигивались и пересмеивались, а над самим Толей-Тосей смеялись открыто, показывали пальцем. Он не обижался, даже улыбался в ответ, демонстрируя отсутствие зуба в верхней челюсти.
Тогда он казался нам старым, но сейчас я понимаю, что ему было лишь немного за тридцать - ровесник меня сегодняшнего. Тося работал проводником на железной дороге, потом его выгнали. Через некоторое время снова взяли, и снова выгнали. В первый раз за то, что застали его с одним из пассажиров в купе проводников, во второй раз за то, что просто "приставал". Разумеется, все эти подробности я знал из не слишком сдерживаемых или случайно услышанных разговоров взрослых. Как и то, что лишившись работы, Толя подрабатывал проституцией. По крайней мере, третий наш с Валеркой приятель - Мишка Агафонов, рассказывал, что подслушал разговор своего отца с его братом, мишкиным дядькой. Отец, смеясь, говорил, что к нему подходил один знакомый, и просил денег в долг - чтобы "трахнуть Тосю".
В общем, Толя-Тося был той еще личностью. Было просто чудом, что его не посадили по той самой, печально известной, статье, которую отменили, кстати, как раз чуть ли не за несколько дней до описываемых событий. Впрочем, кому хотелось с ним возиться! Он был чем-то вроде юродивого, и, в общем-то, никому не мешал.
В тот день я вернулся с родителями с дачи, устал, натаскавшись ведер с водой для полива и помогая отцу чинить забор. Гулять не особо хотелось, но я решил все же вылезти на полчасика.
Только вышел из подъезда, как ко мне подбежал Валерка.
- Сань, пойдем быстрее, там Тосю ****ят.
Валерка потянул меня за рукав, и я подался за ним, на ходу выясняя, кто именно ****ит, и за что. Выяснилось, что неразумный педераст завел разговор с компанией пацанов, и как-то уж очень интимно прихватил одного из них за локоть. "Че он меня лапает!" - громко возмутился пострадавший. "Вломи ему!" - посоветовал кто-то. Может быть Толю-Тосю действительно волновали юные, потные и брызжущие энергией мальчишеские тела, а может, все вышло случайно - неизвестно. В любом случае, когда мы с Валеркой подошли, Тосю уже оттащили за гаражи, где он и валялся в пыли, а вокруг него стояла компания из шести или семи человек, лениво пиная его ногами. Иногда кто-то размахивался и ударял сильнее, тогда Тося тоненько вскрикивал и скрючивался еще больше. Среди участников показательной казни я заметил Мишку Агафонова.
- О! - обрадовался он, - давайте сюда!
Когда мы подошли совсем близко, он пояснил мне:
- Этот пидор Серегу лапал. Теперь будет знать, как к нам цепляться!
Он снова развернулся к сгрудившимся пацанам и весело заорал:"Давай, мужики, меси пидора!"
Когда очередной ботинок заехал ему в позвоночник, Тося перестал сворачиваться, выгнулся назад и громко застонал. Я увидел его грязное лицо с размазавшейся помадой и его мутные и пустые от боли глаза.
Однажды я видел собаку, сбитую машиной. Сердобольные люди оттащили ее к обочине, положили ей какой-то кусок колбасы, к которому она, разумеется, и не притронулась. Она лишь, дрожа, поднималась на передних лапах - задние были размолочены. Так вот, глаза избиваемого Тоси напомнили мне глаза той собаки - только боль и непонимание, больше ничего. Я почувствовал тошноту, но тут Мишка дернул меня за рубашку.
- Давай, Саня, врежь ему!
Я не понял, почему я тоже должен был врезать бедной Тосе, поэтому только пробормотал: "Нет, я не хочу..."
Мишка развернул меня лицом к себе.
- Санек, ты че? Это же пидор, извращенец.
Он внимательно посмотрел мне в глаза.
- Так что, Санек? - Мишка ухмыльнулся, - Или, может, ты сам пидарас, раз врезать не хочешь?
Я понял, что у меня было три варианта. Первый - это развернуться и уйти, фактически, расписавшись в том, что я "пидарас". Второй - врезать самому Мишке за такие слова. Этот вариант тоже отпадал. Мы с ним были в разных весовых категориях, я никогда с ним не дрался, и вообще дрался мало, поэтому я струсил. Я выбрал третий - самый постыдный вариант. Пацаны передо мной расступились, я подошел ближе и тоже ткнул Тосю ногой в тощий бок. Потом на меня что-то накатило, может быть, от стыда. Я ударил сильнее и уже орал вместе со всеми: "Меси пидора!"
Нет, мы тогда не убили Толю-Тосю, и, видимо, не сильно и покалечили, потому что он довольно быстро оклемался. Уже через месяц его снова видели на привокзальной площади при полном параде. Потом умерла его мать, а сам он куда-то пропал - то ли тоже умер, то ли уехал.
С Мишкой, ставшим причиной моего падения, и с Валеркой, ставшим свидетелем, я как-то незаметно раздружился.
Той же зимой, после новогоднего вечера в школе я, наконец-то, впервые поцеловался - с Кариной, красивой девочкой из параллельного класса. А весной я внезапно, безумно и до судорог влюбился, и вовсе не в девочку. Мне ответили взаимностью, я лишился невинности, стал регулярно прогуливать уроки, начал осваивать трудное искусство мимикрии и был счастлив. Правда, мое счастье было несколько подпорчено воспоминаниями о валяющейся в пыли у гаражей Тосе, и о ее собачьих глазах. Иногда я будто слышал собственный крик: "Бей пидора!".
И позже, обнимая других своих любовников, молодых и красивых, нисколько не похожих на смешного размалеванного Тосю, я время от времени видел перед собой именно его.
Он и сейчас мне иногда снится. Не избитый, с мутным взглядом, а просто грустный. Нелепый, нахохленный, похожий на больного попугая, он улыбается щербатой улыбкой из моего пятнадцатого лета.