Когда бог...

А.Н. ПАВЛОВ















КОГДА БОГ…




















САНЕТ-ПЕТЕРБУРГ

2017



СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЛОГ…………………………………………………
БОГ УЛЫБАЕТСЯ……………………………………..
БОГ СМЕЁТСЯ…………………………………………
БОГ ПЛАЧЕТ……………………………………………
БОГ БЛАГОСЛАВЛЯЕТ…………………………….....
ЭПИЛОГ………………………………………………….

































ПРОЛОГ. ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ

Мы не только верим тому, что видим, но до
некоторой степени и видим то, во что верим.
Р.  Грегори

    Началось третье тысячелетия от Рождества Христова. Новейшие технологии позволили астрономам получить снимки удивительных объектов дальнего  космоса. С лёгкой руки журналистов им были даны имена: глаз Бога, губы Бога, рука Бога. Конечно, астрономы дают им физические объяснения (в рамках научной «мистики»), но вкус божественности Мира остаётся.
Размышляя над  этим снимками, снова и снова вспоминаю строки А. Городницкого:
Бог не имеет облика земного,
И не имел в иные времена.
Он лишь вначале воплотился в слово
(Неясно только – он или она).
           Бог не имеет имени, и в этом
           Секрет любви к столь разным именам.
…….
           Среди песков и в синем царстве снега
           Ему модели точной не найти, –
           Он свет и тьма, он альфа и омега,
           А мы лишь часть великого пути.

    И если мы верим, что наши пра… пара…пра были созданы по образу и подобию, мы должны принять, что и у Создателя были  руки, ноги, тело, глаза, губы и всё остальное. А почему бы им не быть сотканными из звёзд и вообще из космической материи. В конечном счёте, мы ведь тоже из неё состоим. И душа наша должна быть космической природы. Ведь душу в человека вдунул Бог (скажем, тёмную материю).  Так и хочется думать, что космические глаз, рука, губы – это разбросанные части тела Бога.
    Кто может поручиться, что в скором времени человек не увидит и всё остальное. Вы скажете, что фантазия слишком далеко меня завела. Но ведь ещё 10-20 лет назад, кто бы мог сказать, что астрономы обнаружат такое подобие.
    Почему же я так уверен в таких находках? Потому, что мы находим то, что ищем.  Посмотрите на фотографию тающего снега. Географы увидели в этом снимке голову Христа. Выходит, он везде. И на Небе и на Земле. Он вне времени и пространства. Он в нас. И мы можем его видеть, когда мысленно обращаемся к нему.
    А зачем мы ищем Бога? Да человек его всегда искал. Потому, что в жизни нам его не хватает. И наука без него уже видит  перед собой только тупик. Сегодня это понимают всё больше и больше мыслящих людей. Ведь науки ещё не было, а вера в божественное была. В православии она привела к пониманию Святой Троицы. А она построена на идеологии триединства мира:
• Ибо три свидетельствуют на небе:
Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино.
    Выдающийся отечественный учёный академик Борис Викторович Раушенбах впервые исследовал Символ Веры с логических позиций. Он рассмотрел его как задачу по поиску доказательства логической изоморфности Троицы и некоторого математического объекта. Его исследования показали, что свойствам Троицы в математике полностью отвечает обычный вектор. Оказалось, что формальная логика допускает существование триединых объектов, по своей логической структуре аналогичных Троице.  Заметим, кстати, что, будучи по рождению кальвинистом, в конце своей жизни Борис Викторович принял православие.   
    Человек живет сразу в трех мирах: материальном, информационном и духовном. Этот мир по своей логической структуре Троице аналогичен. Эта аналогия может быть названа симметричным явлением:
1. Бог-Отец. Он Творец всего, что записано в Бытие: неба, земли, звёзд, человека и т. д. Всё это в сегодняшнем понимании является физической материей.         
2. Слово или Бог-Сын это то, что можно назвать информацией. Посредством Слова (от Бога-Сына, Иисуса Христа) люди узнали о том, что помимо физического мира существует ещё и мир идеальный, который нельзя пощупать и увидеть, и что миры эти связаны (скорей всего симметричны).
3. Святый Дух, третью Ипостась Символа Веры уподобить, иначе, как  Миру духовному, пожалуй, и нельзя.
Обратимся к словам молитвы:      
• Господи, научи мя…Владыко, вразуми мя…Святый, просвети мя...
Эти три обращения показывают, что, если к ним применить простые соответствия, то мы получим вполне научные тезисы:
• Физический мир учит нас.
• Информация как некая иррациональная форма знания вразумляет нас, т.е. позволяет выводить новые истины. Напомним, что в современной науке такие истины называются легислативными.
• Главные же, невыводимые, истины человеку даются извне. Они приходят «из другого источника» и являются действительным просвещением.
Соответствия Св. Троицы и Троицы привычного нам мира не есть тождества и не есть даже копии. Это аналогии разных сторон Жизни, для которых существует изоморфная им по логике математическая структура в виде вектора.
     Символы Св. Веры и Троицы нашего Живого мира должны как-то сосуществовать. И это сосуществование определённым образом преломляется в Человеке. Обратившись к векторной аналогии, можно сделать ещё один логический шаг. Известно, что векторы являются тензорами первого ранга и, в случае, когда речь идёт об их связи, то такая связь выражается через тензор второго ранга. Количество компонент такого тензора определяется числом девять – в виде матрицы 3х3, поскольку в математике число компонент тензора  вычисляется как 3n, где n – ранг тензора.
     Если Человека рассматривать как объект (Ч), в котором  свойства двух Троиц (Святой и Живой) как-то отражены, то запись такого объекта будет выглядеть следующим образом:
Ч 11 Ч 12 Ч 13
Ч 21 Ч 22 Ч 23
Ч 31 Ч 32 Ч 33
Этот тензор можно назвать матрицей целостности. Каждая Троица определена в ней шестью независимыми свойствами (их подробно обсуждал Б. Раушенбах). Тогда диагональная сопряжённость этих свойств (числа матрицы Ч11,Ч22 и Ч33) должна принадлежать как свойствам Св. Троицы, так и свойствам Троицы Живой.
Эти три свойства принадлежат одновременно
и Материи и Богу.

В матрице целостности диагональ Ч11, Ч22, Ч33 фундаментальна. Она оформляет симметрию  Мира.

    Таким образом, появляется уверенность, что существует общий закон сохранения – сохранение целостности Мира.
     Этот вывод согласуется с главным  свойством современной М-теории струн, предлагаемой физиками как единый формализм, претендующий на так называемую окончательную теорию, которая сегодня интенсивно развивается (литера М отождествляется с понятием МИСТИКА). Вот куда   зашла современная физика!
*
   Размышляя над этими вопросами, мне захотелось рассказать различные жизненные истории, и представить себе как на события в них мог бы реагировать Создатель. Наиболее выразительно ЕГО реакция должна проявиться через выражение Губ, Глаза и Руки.
   
БОГ УЛЫБАЕТСЯ

ДЕВЧОНКИ
 А на его ладони лежала Улыбка.
Р. Брэдбери
          Каждому приходилось ездить в переполненном транспорте. Доводилось и мне. Как-то в автобусе я был свидетелем почти типовой сцены, которую можно «окрестить» как вечную проблему старых и молодых, убогих и здоровых. С первой площадки каким-то непостижимым образом в автобус протолкнулась очень старая бабка. Она была скрючена, спину разогнуть не могла и опиралась на палку. Пассажиры старались освободить дФля неё хотя бы немного свободного пространства, и она сумела добраться до первого сидения. Зачем она полезла в такой автобус, сказать трудно. Видимо, как говорят, приспичило. Сиденье, конечно, было занято. Две девчушки расположились на нём и оживлённо щебетали о чём-то своем, не обращая ни на кого внимания.
     Бабку они старались не замечать, скользили по ней весёлыми глазками и, как принято говорить, не видели в упор. Им даже в голову не приходило, что бабке тяжело стоять, что если автобус резко затормозит или ускорит своё движение, она не удержится, не дай бог, ушибётся, сломает ногу или руку.  Наконец, толпа пассажиров, падая, её может просто задавить. Да мало ли чего еще. Автобус есть автобус. Дорога есть дорога. Старый человек как ребёнок. Это проблема возраста. Ребёнок беспомощен, потому что ещё очень мал, а старик беспомощен потому, что ослабел от жизни, как правило, болен, слаб, у него плохая координация и реакция на внешний мир  запоздалая.
     Видя, что девчонки совсем не собираются войти в ситуацию, пассажиры стали их стыдить и призывать уступить бабке место. Смешно и печально было на это смотреть. Девочки никак не реагировали на возмущённые призывы и старались смотреть в окно, устраняясь от нарастающего возмущения. Оно уже заполняло почти весь автобус, и тогда юные пассажирки вынуждены были старушку заметить. Они нехотя засуетились и как-то разом стали подниматься со своих мест. Казалось бы, хотя и «с боем» место для бабки было отвоёвано.
    Я уж не помню, села ли бабуля. Скорее всего, да. Этот момент я забыл.  Забыл потому, что запало в памяти другое. Когда юные красавицы начали поднимать от кресел свои изящные седалища, на весь салон вдруг прозвучал густой баритон, спокойный и даже какой-то торжественный:
– Девочки, да сидите вы, сидите. Вот когда будете такими как она, тогда и постоите!
*
Я посмотрел на небо, и мне показалось, что Губы Бога чуть тронула улыбка, и Глаз стал немного грустным.

АХ, КАК ХОЧЕТСЯ БИБИКНУТЬ!
Ах, как нам хочется,
как всем нам хочется.
В.Высоцкий

     Как-то в Адлере заехал ко мне школьный приятель с семьёй. Посидели, вспомнили школу, поговорили про жизнь, немного прогулялись. Они собрались в свой санаторий. Сел с ними в автобус проводить. Его маленького сынишку очень привлекала кабина водителя. Он встал около неё. Смотрел по сторонам, больше вперёд. Почти не оглядывался. Наконец, его вниманием полностью завладел водитель – толстый молодой дядька с круглым и добродушным лицом при пышных усах  Малыш стоял, стоял и вдруг просящим голосом обратился к шофёру:
– Дяденька! Бибикни! Ну, бибикни! По-жа-луйста!
Дяденька посмотрел на него, но, естественно, бибикать не стал. С чего вдруг. Транспортная служба тогда этого не то что не поощряла, но, кажется, сигналы без повода были даже запрещены. Малыш этого не знал, и объяснений такого рода, всё равно бы, не понял. Нутром, чувствуя доброту дядьки, снова стал просить:
– Дяденька, ну бибикни. Пожалуйста, бибикни. Ну, би-би-кни.
Шофёр старался от дороги не отвлекаться, но, нет-нет, да поглядывал в сторону мальчишки. А тот всё просил и просил бибикнуть.
     И вот лицо водителя расплылось в улыбке, и он бибикнул. Восторгу малыша не было предела. Он был счастлив. Весь сиял и радостно смеялся.
– Дядя, ещё! Ещё! Бибикай!
Дядька бибикал ещё и ещё. Он тоже был счастлив. Тоже улыбался, забыв и про патрульную службу, и про всё на свете, кроме дороги. Вслед за ними улыбался весь автобус.
*
    Мне показалось, что вместе со всеми улыбался и Бог. Улыбка его была доброй и сердечной.

ЧУТКАЯ ДУША
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся…
А Пушкин

     К тёще приехала дальняя родственница из Узбекистана. Звали её Валя. Достаточно молода, но в жизни успела хлебнуть много горечи и бед. Левая нога сломана. Срослась неудачно. Хромала. Образования не получила. Специальности тоже не приобрела. Что называется, мыкалась по свету. Приехала с надеждой найти работу и устроиться в жизни на российской земле.
     Был сезон сбора яблок. Нашла место подённой  рабочей в совхозе. Поездки дальние. Труд тяжёлый. Но была она женщиной крепкой. Всё у неё ладилось. Казалось, ничуть не уставала. Иногда притаскивала по целому мешку прекрасных яблок. Небольших, продолговатых, и очень вкусных. Какой-то крымский сорт, кажется синопский. Рассыпали их под кроватями и постепенно с  аппетитом поедали. Как она эти мешки тащила такую даль, ума не приложу. Раз хотел помочь. Мешок поднял с трудом. Стало неловко перед ней. Больше со своей помощью не лез.
    Приехала не одна. С гражданским мужем – узбеком. Мелкого роста. Нос набок, ноги кривые. По-русски говорил плохо. Отсидел срок. Ломаный жизнью человек. Не знаю, чего Валя в нём нашла. Думаю, как большинство русских женщин, жалела. Ведь жизнь её тоже много била, частенько наотмашь. Устроиться на работу узбек не сумел. Жил при доме. Помогал, как мог.
     В то время мы часто приезжали к тёще. Привозили нашу маленькую дочурку. Они с узбеком быстро сдружились. Он ласково смотрел на неё. Много возился. Просто  обожал. С удовольствием таскал  на руках. Бегал в догонялки. Играл в какие-то игры. Оба смеялись и были друг другом довольны. Меня это радовало и поражало. Ведь наша Леночка была очень избирательна. Как-то соседка, молодая и с виду приятная хохлушка, хотела приласкать её. Взяла на руки и что-то там «защебетала» нежное. Но дитё наше упёрлось её в грудь кулачками, стало вырываться, а потом и заревело «дурным» голосом. Мы были сконфужены не меньше соседки. А вот искалеченный кривоногий узбек, бывший зэк пришёлся ей по душе.
*
И я увидел тёплую улыбку на Губах Бога и его одобрительный взгляд.

АРТИСТКА
Жила-была одна артистка…, вскоре
и роль, о которой она мечтала,
появилась. Тут и сказке конец.
Фильм. Ру (интернет)
     Адлер. Лето. От района рынка в сторону моря тянутся две параллельные улицы. Ближе к морю, они сливаются. На этом месте стоял ларёк, кажется, с овощами и фруктами. Адлер тогда был довольно затрапезным приморским местечком. Большой Сочи, куда он позже вошёл, ещё не был создан. Возможно поэтому, позади ларька валялись коробки от товаров, ящики, бумаги и всякий мусор. Среди этого хлама выброшенное колесо от большой автомашины. На нём я увидел девочку. Возможно, дочку продавщицы. Светловолосая, с двумя косичками-хвостиками. В лёгком простом платьице и каких-то стареньких тапочках. Ни на кого не обращала внимания. Смотрела куда-то вдаль. Была поглощена собой. Я понял, что огромный старый протектор был для неё сценой. Она играла в театр и была в нём артисткой. Думаю, эстрадной. Девчушка пела, танцевала. После каждого номера раскланивалась и сама себе аплодировала. Видимо, в это время изображала публику.
     Я боялся, что её кто-нибудь спугнёт или грубо посмеётся. Столько в этой девочке было непосредственности, ожидания счастливого придуманного ею будущего. Она не видела проходящих мимо людей, свалки, среди которой стояла. Для неё вокруг был другой мир. Она создала его внутри себя и радовалась ему. Видела себя актрисой, в аплодисментах слышала признание и была в эти минуты счастлива.
     Я стоял в сторонке и смотрел на это чудо детства. Забыл, зачем шёл сюда. Концерт продолжался. Мне не хотелось, чтоб она заметила меня, и направился к морю. Девочка создала у меня настроение какой-то теплоты. Глаза проскочили мимо пляжа и видели только безбрежную даль и выпуклый горизонт. На такой выпуклости находился и я, и девочка, и Адлер, и все люди. Может быть, в этом и кроется смысл картины Пикассо «Девочка на шаре». Мы все балансируем на его округлости. Надо устоять. Но приходит время, мы теряем равновесие и срываемся в пропасть Космоса. Дети стоят лучше нас. Они этой выпуклости не сознают, и потому у них нет страха перед бездной.
     Прошло пятьдесят лет. А этот счастливый ребёнок стоит у меня перед глазами до сих пор. Так захотелось поехать в Адлер. Если удастся, обязательно приду к тому месту. Там должно остаться что-то хорошее. Оно не может никуда подеваться. Кусочек души этой девочки обязательно там сохранился. Просто как часть пространства, её и моего времени.
*
Бог как-то хорошо улыбнулся. Его Глаз светился одобрением и радостью.

СОЧИНИТЕЛЬ ЗАГАДОК

Стихи я начал декламировать с пелёнок:
И плакал, и агукал с выраженьем.
«Ну надо же, вот это узбечонок», –
Шептали люди, глядя с выраженьем.
А. Р. Досов

     Неожиданно у меня появился маленький гость. Очень славный узбечонок. Мать приехала из Ташкента. Нашла здесь работу и «тянула» трёх мальчишек.  Один заканчивал девятый класс и собирался дальше приобретать специальность повара. Третьему не было ещё и года. Приходилось приглашать няньку. Снимала однокомнатную квартиру. Работала с утра до вечера.  Мой маленький гость был во втором классе. Она представила его Олегом. Почему-то была рада, что сынишка почти обрусел. Не без некоторого удовольствия заявила, что с ней ему  легче говорить на русском. Не знаю хорошо это или плохо. Но мать явно была нацелена на российское будущее своих детей. Ну что ж, ей видней.
     Мальчишечка прелесть. Плотненький. Круглолицый. Крупная голова с несколько уплощённым затылком как у грузин. На щеках ямочки, которые особенно симпатично проявлялись при улыбке. Очень общительный, живой. Но не развязный. Легко вступал в контакт. Всё кругом ему было интересно.
     Дал ему детские кроссворды. С удовольствием начал разбираться и преуспел. Потом ему это поднадоело. Перешли в другую комнату. Уселся на вертящееся кресло у компьютера.  Крутнётся в одну сторону, потом – в другую. Спросил про школу. Отзывался без восторга. Не нравилась учительница. С детьми у него было всё в порядке. С удовольствием рассказывал о всяких школьных происшествиях. Предложил ему поиграть в загадки. Живо согласился.
Начал я:
– Два конца, два кольца – посередине гвоздик.
Ответил правильно. Может быть, знал ответ. Потом загадал ему про огурец. Он не знал и перехвалил инициативу:
– Давай теперь я буду загадывать.
– Ну, давай.
Его загадки я отгадывал плохо. Он ужасно радовался моим неудачам и в восторге смеялся, продолжая крутиться на кресле. А я радовался, глядя на него.
– Да, трудные ты задаёшь задачки. Но всё же, три, кажется,  я отгадал.
Он задумался. Легкая тень огорчения прошла по его лицу.
– Ну да! Но ведь, я же тебе помог.
Пожалуй, что и помог. Наверное, так.
Он повеселел.
– Знаешь, – сказал я, – загадывай ты. Мне ничего не приходит в голову. А ты столько загадок знаешь. Где ты их слышал.
– Да не слышал. Я их придумываю.
Он повернулся на кресле ещё раза два, и с хитрецой в глазах начал:
– Такое круглое и сладкое-сладкое, а наверху вот такое…
И он покрутил растопыренными пальцами обеих рук у себя на голове. Я задумался и сказал, что не могу догадаться.
– Ну, как же. Это так просто. Подумай. Сладкое-сладкое и такое круглое, а наверху…
И он снова закрутил ладошками на голове и всеми десятью пальцами. Он смеялся, радуясь моему непониманию.
– Ну же, ну! Давай.
Я сдался.
– Да это же яблоко. Я ведь тебе говорил, что сладкое-сладкое и круглое, а наверху… . Ну, знаешь у яблока, такая наверху…
– Да, конечно, яблоко я знаю. Но ты запутал меня. Зачем же ты на голове двумя руками крутил? Я думал, что сверху что-то пушистое, как у морковки.
– Да, как же?  Я тебе показывал, что сверху, ну…, знаешь, такая штучка.
Было ясно, что проиграл я.
– Хочешь, я ещё загадку придумаю?
Мне хотелось порадовать его снова и снова.
– Давай, придумывай!
Его лицо стало сосредоточенным.  Через мгновение:
– Кошки ненавидят, мама боится, дети любят.
Я был бессилен.
– Что ж ты. Это же крыса. Кошка её ненавидит. Мама боится, а дети любят. Как же ты не догадался. – Сказал он с какой-то горечью за мою бестолковость.
– Меня сбило твоё – «дети любят». Разве ты любишь крыс?
Он вытаращил глаза от удивления.
– Конечно, очень люблю.
– Наверное, белых?
– Ну да, белых. Их все дети любят.
И я вспомнил, как в электричке метро напротив меня сидела девочка с белой крысой в клетке и как она ласкала её, почёсывая ей мордочку, и как крыса с лаской тянулась к ней, встав на задние лапки.
     И мне так захотелось, чтобы этот маленький узбечонок стал гражданином России.
*
Губы Бога растянулись в улыбке. Мне показалось, что он одобрительно кивнул невидимой для меня головой.

ОБЕЗЬЯНКА
Продажа весёлых обезьянок!
Продажа весёлых обезьянок!
Реклама

     Однажды на маршрутном такси мне пришлось проезжать по десятой линии Васильевского острова Петербурга. Около дома, в котором находится  помещение журналистского факультета СПГУ, маршрутка остановилась и в неё «погрузилась» прелестная бойкая девчушка, как выяснилось через минуту, студентка.  В салоне уже находилось несколько её однокашниц. Сразу завязался громкий и оживлённый разговор. 
– Ну, как, сдала? – обратились к ней сразу несколько человек
– У…Уф! Сдала – выдохнула та.
– Замучил меня наш Вась-Вась. Начал теорию выспрашивать.  Я что-то такое говорила, говорила. Сама запуталась.  Ещё, когда он в семестре  объяснял, я и тогда ничего толком не понимала.
–  Как же тебе сдать-то удалось. Ведь он такой зануда!
– Сама удивляюсь. Он мне вопрос, а я ему:
 – Да Вы лучше спросите меня что-нибудь другое.
Он другое спрашивает, а я опять не «в зуб ногой». Начинает мне втолковывать. А я всё равно ничего не понимаю. Спрашивает то, это. Я не очень соображаю, что он спрашивает, а он совсем не рубит, что я рассказываю. Почему он меня не выгнал, до сих пор не пойму. Наверное, такие как я, ему надоели. Да и себя стало жалко.
     Из её щебетанья я догадался, что речь шла о лабораторной работе, связанной с  синхронизацией звукозаписей текстов. Предполагалась как бы  обработка разного рода интервью.
    Вспомнил себя второкурсником, когда нам объясняли работу со шлифами, основанную на законах кристаллооптики. За семестр требовалось описать тридцать шлифов. Это тончайшие срезы горных пород, рассматриваемые в поляризованном свете через специальный минералогический микроскоп. Преподаватель объяснил раз и спросил:
– Всем понятно?
В ответ гробовое молчание.
– Вопросы? Ясно. Значит, никто ничего не понял. Объясняю ещё раз.
Результат тот же самый. В третий раз. Никакого эффекта. И наш «препод» делает, наверное, единственно правильный шаг:
– Ладно. Начинаем работать. А там постепенно разберётесь.
И мы действительно разобрались, конечно, с его помощью. За семестр сдали все работы и были допущены к экзаменам. Давно дело было. Но я до сих пор помню, как на экзамене мне была поставлена задача (на столе большой кристалл из папье-маше):
– Если такой кристалл попал в шлиф, срезанный под углом в тридцать градусов, какого цвета он будет в скрещенных николях (поляризаторах). Я ответил правильно. Сейчас я этого сказать не смог бы.
     А будущая журналистка рассказывает дальше:
– Наконец, Вась Васе надоело со мной возиться. Говорит мне:
– Ну как же вы сделаете работу, если в теории совсем нуль.
А я ему:
– Василий Васильевич! Да Вы мне только покажите. Я как обезьянка, как обезьянка.  Я ловкая. Вы только попробуйте. Вот увидите, я сумею. Он согласился показать. И у меня получилось.
     Подруги с пониманием замолчали. Все мы немного обезьянки.
*
Я посмотрел на небо. Улыбка Бога была какой-то странной. Но это была улыбка. Я не мог ошибиться.

КАК ЛЕГКО СТАТЬ ШПИОНОМ
У меня в саду шпионы
Оборвали все пионы.
С. Кухтов

     Весна. Сдан последний в году экзамен. День солнечный и тёплый. Не так много их в Магадане. Часть класса решила прогуляться к бухте Нагаево. По правую сторону порт и дорога к нему. Место не прогулочное. Пошли к левому берегу. Отлив. Он здесь небольшой. Почти сразу сопки. Но есть узкий вытянутый пляж. Идти удобно и интересно. Подставляем лица солнцу. Хочется немного загореть. На оголённых валунах ищем морские звёзды, мелких крабиков и вообще рассматриваем всякую живность. Звёзды небольшие, разной окраски. Особенно мне нравились голубые  и синие. Ползают мелкие раки с одной большой клешнёй. Сами прячутся в домиках-ракушках. Болтаем о том, о сём. Бегаем за девчонками. На душе у всех хорошо. Учебный год позади. Впереди лето. Кто-то разъезжается по разным посёлкам вдоль Колымской трассы, многие оседают до осени в пионерском лагере на 23 километре. А пока дышим морем и ловим солнышко. Мы дети старших классов. Беззаботные и почти не знающие взапрадашней жизни. Нам хорошо.
     Прошли два-три километра. Вдруг позади и впереди нас как из воздуха появляются два пограничника с автоматами:
 – Стройся в колонну по одному. Вперёд шагом марш!
Мы ничего не поняли, но построились. И нас повели под конвоем в сопки по какой-то мало заметной тропке. Доставили, как мы догадались, на заставу и закрыли в сарае. Вначале это приключение нас позабавило. Нашлись остряки. Но где-то через час, наша беззаботность стала пропадать. Никто не появляется,  ничего не объясняет. Вдруг, захотелось есть и пить и вообще  домой.  Шутники замолкли.
     Наконец, дверь открылась. Заходит солдат и с этакой ухмылочкой сообщает:
– Будем  выводить по одному и пороть. Вот так, ребята. Чтобы запомнили и больше сюда ни шагу.
     Снова сарай закрыли. Стало совсем грустно. В таком аресте просидели ещё около часа. Неожиданно дверь открылась. Нас опять построили и вывели на берег.  Услышали:
– Идите по домам. Шагайте только отливом. На сопку ни ногой. Шагом марш.
     Поплелись обратно. День был испорчен. Но запомнился на всю жизнь.
*
     Вначале летних каникул Женька Капралов, мой одноклассник по магаданской школе, предложил вместе с его отцом смотаться на охоту. Предполагался этакий увлекательный поход дня на два в район птичьих базаров. Мне надо было получить добро у дяди, в семье которого я проживал уже несколько лет. Понимая определённую опасность этого предприятия и ответственность перед моей мамой, дядя добро не дал. Для меня же соблазн был очень велик, и я пошёл на хитрость, сказав, что с утра пойду рыбачить в бухту Нагаево, что я делал практически каждое воскресенье.
     Рано утром за мной зашёл Женька и сказал, что отец не захотел идти из-за дождливой и холодной погоды. Предложил идти одним. Я тепло  оделся и мы двинулись. Женька дорогу знал и уверенно повёл маршрут. Поднялись на сопку, шли какими-то болотам, через мелкий лиственничный лес и к вечеру спустились к морю. Берег в средних и крупных валунах. Небольшой галечный пляж. За ним покрытая травой лужайка с остатками какой-то стоянки. Возможно, рыбаков или охотников. Рядом чистый ручей. У края невысокой террасы, обрывающейся к пляжу, нашли коптильню.  Стенки из небольших валунов. Крыша из дёрна.
    Дождь шёл, не переставая, мелкий и холодный. Наши ватники промокли насквозь. Я загрустил и предложил топать обратно. На что Женька ответил:
– Уже поздно. Скоро стемнеет. Я не пойду. Хочешь, иди один.
Я, слава богу, не решился. Стали обустраивать ночёвку. Притащили в нашу коптильню, брошенную на стоянке буржуйку. Запаслись валежником, в основном сырым. Кое-как затопили и приготовились ко сну. Из печурки валил дым. Дышать нечем, глаза щипало. Мы кашляли и задыхались. Высовывали головы наружу. Очухивались и снова в дым. Но деваться некуда. Ночь кое-как промучились в полузабытьи.
     Чуть забрезжило, пошли наверх. Дошли до «перевала» в виде скалы, острой, как спина худой клячи. На ней отдохнули, посидев верхом, и стали спускаться к морю в небольшой красивый грот. Море в нём ходило ходуном, то заливая, то почти осушая дно. Где-то наверху со стороны моря кричали многочисленные обитатели птичьего базара. Так мы и не увидели того, зачем пришли. Дождь перестал. На ветерке наши ватники немного подсохли. Постояли, полюбовались гротом, «насладились» базарными криками. Двинулись обратно. К вечеру надо было поспеть в Магадан. Понимали, что домашних и так уже заставили сильно нервничать.
     Почти поднялись до нашего скалистого «перевала» и застряли. Выход на скалу оказался слишком крутым и скользким. Женька всё время опекал меня, двигаясь позади. И здесь подсадил и выпихнул на миниатюрный склон под уступом. Мне же предстояло протянуть ему руку. Я лёг, и стал тянуться к нему. Руки не хватало. Снял ремень, навернул его на кисть и опустил вниз. Но я так неустойчиво лежал, что боялся упасть на Женьку, когда он ухватится за ремень. Сказал ему и стал крутиться на  своём пятачке так и этак. В конце концов, обнаружил небольшой упор, и очень медленно и плавно Женька смог добраться до меня.
     К вечеру вышли в район Нагаевского порта. От усталости едва передвигали ноги. Вдруг раздался выстрел. Охранник внизу машет рукой, требуя спуститься. Отконвоировал в дежурную часть. Сняли «допрос». Позвонили в Магадан. Из города пришла машина. Всё кончилось благополучно. Слава богу, что солдат не стрелял на поражение.
     Дома ужасно перенервничали. Были поиски. Нашли Женькиного отца. Ситуация прояснилась. Напряжение немного спало. Но всё равно переживали.
     Рухнул на кровать. Сколько спал, не помню. Потом серьёзный разговор. Прощён. Умный и добрый человек был брат моего отца.
*
     Третий раз я стал «шпионом» уже в Армении. Недалеко от иранской границы наша геологическая партия проводила поисковые работы. В одном из маршрутов я наткнулся на небольшой родник. На его песчаном дне чётко просматривались бьющие вверх струйки воды (грифоны). Решил попробовать получить по ним авторадиографический снимок по аналогии с теми, которые когда-то делал Анри Беккерель, работая с урановыми образцами. К этому подтолкнуло то обстоятельство, что партия занималась поисками урановых месторождений, и район в этом отношении рассматривался как перспективный.
     Вернулся на базу. Приготовил фотопластинку, завернув её в чёрную бумагу. Препарат изолировал резиновой плёнкой и установил на дно родника, придавив тяжёлым куском пустой породы. Ранее на аналогичном источнике я такой опыт уже проводил. Он был успешным.  Надеялся, что получится и в этот раз.
     Опытный препарат рассчитывал забрать через несколько дней. Однако уже к следующему вечеру, вернувшись из маршрута, увидел у нашей базы несколько пограничников на лошадях. Мокрые от пота гимнастёрки, южные армейские панамы, карабины через плечо. Лошади сытые, играющие под седоками. Оказывается, они нашли мою фотопластинку.  Предположили, что какой-то шпион приготовил  материалы для отправки в Иран. Гидроизоляция предполагала форсирование пограничной реки Аракс. Искали шпиона, и вышли на меня. Всё разъяснилось.
     Я спросил их:
– Что Вы сделали с пластинкой? Где она?
     Оказалось, они поторопились «распечатать» предполагаемое шпионское послание. Естественно пластинку засветили. Результат моего эксперимента оказался нулевым. Я попенял их за такую оплошность. Немного расстроился, но про себя удивился и искренне порадовался за наших пограничников.
     Как внимательно и дотошно они выполняют свой долг по охране наших рубежей.
*
    Ещё один случай мне рассказали участники истории по задержанию шпиона. Это произошло под Нахичеванью, где наши геологи вели разведку месторождения. Главному геологу по должности полагалось иметь огнестрельное оружие. С собой он его не носил. Держал в сейфе. В этот день он работал с полевыми материалами и готовил какой-то очередной отчёт. Вдруг в дверь буквально врывается один из сотрудников:
–  Эдик Левонович! Выехали на дорогу. Незнакомый человек. Говорит, что просто гуляет. Нашёл место? Голые горы, да пустыня. Надо бы его на заставу отправить к пограничникам.
     Стихийно возникла группа захвата во главе Эдиком Левоновичем, взявшим с собой пистолет. Быстро на ЗИС. Догнали. Предварительно был уговор, что в случае чрезвычайных обстоятельств ребята из кузова бьют пришельца по голове. Потом связывают, грузят и – в погранотряд.
     ЗИС остановили возле подозреваемого. Главный геолог не успел задать вопрос, а настигнутый молодой человек неожиданно полез правой рукой за пазуху пальто. Этот жест привёл план- захват в действие. В мгновение ока подозреваемый был скручен и доставлен заставу. На допросе выяснилось, что это сын директора местного совхоза. Приехал навестить родителей. Захотелось погулять по местам детства. И вот попал в такую нелепую, но вполне логичную историю.
     На границе население смотрит в оба и чужаков быстро выявляет. Этим наша граница и была крепка.
*
Посмотрел вверх, на небо. Рот Бога искривился в какой-то жалкой улыбке. А какую ещё улыбку эта история могла вызвать?

НИМБ
…И Ангел демона не может полюбить.
А. Вологжанин

    1990 год. Россия переживает трудные времена. Всё разваливается на глазах. Выживают, как могут. К этому времени кафедра подошла с хорошими результатами по переработке и реализации промышленных отходов горно-обогатительных предприятий. Многое было сделано по Казахстану, Кузбассу, Ленинградской области. Поняли, отходы надо превращать в товар и продавать его. Улучшится экологическая обстановка и на этом можно заработать. К таким выводам пришли не мы одни.
     И вот в Челябинске организована Научно-производственная конференция по проблеме техногенных отходов. Народу съехалось много. Но… в основном это были «продавцы» – владельцы отходов. Желающих купить не было. Разговор шёл о том, у кого, что есть и, как, по мнению владельцев, их «продукт» можно реализовать.
     Челябинск был для меня не чужим городом. Здесь я учился в сорок седьмом году и после Магадана закончил ту же школу под номером 10. Сбегал к дому, в котором когда-то жил. Даже поднялся на этаж к квартире. Позвонить не решился. Постоял у двери и всё. Накатили воспоминания. Вспомнил мороз пятьдесят второго года. Тогда столбик термометра днями опускался почти до пятидесяти градусов. Но не помню, чтобы отменяли занятия. Походил по улицам. В школу почему-то не зашёл. Навряд ли, меня там помнили.
     Тематика конференции была настолько актуальной и настолько касалась каждого участника, что вечерами почему-то в нашей комнате бедной гостиницы собирались этакие междусобойчики. Говорили о делах. У кого, где и когда, что-то получалось. Не боялись делиться идеями. Временами всё это напоминало базар, который в таких ситуациях называется мозговым штурмом. В небольшой номер набивалось много народу. Стояли даже в дверях. Большинство просто слушало. Разговоры «крутились», в основном около стола. Любопытно, что при этом не было ни спиртного, ни даже чая. Был только разговор. В один из таких вечеров, напротив меня через стол на железной солдатского образца кровати, сидело трое. Кажется, они приехали с Камчатки. И вот в какое-то мгновение над головой одного из них, что сидел посередине, я увидел настоящий светящийся нимб. Это длилось недолго, но достаточно, чтобы свечение зафиксировалось в моей памяти. Я был поражён. Я воспринял живой нимб как что-то личное, как предназначенное только для меня. Никому об этом не сказал. Даже «владельцу» ореола. Думаю, о таком свечении над его головой он даже не подозревал.  Прошло уже 20 лет, а этот нимб я помню хорошо и отчётливо. За эти годы  некоторым людям я рассказывал о виденном мною, не знаю, чуде или подарке. Никто не верил. Уж очень мы все приземлены.
     Думаю, что такая приземлённость мешает нам жить. Больше я молодого тогда человека с нимбом не встречал и судьбу его не знаю. Но то, что он был отмечен среди нас, в этом не сомневаюсь. Нимб над живым человеком. Возможно, над каждым такой нимб есть, по крайней мере, в моменты эмоционального возбуждения и обострённого восприятия происходящего. Но почему увидел его я?
*
Мне показалось, что Губы Бога шевельнулись и Он произнёс:
– Потому.
Кажется, я понял.

НАЧАЛЬНИК
Моё лицо упало на пол,
Я сам рассыпался на части,
Потом куда-то долго капал…
Е. Копылов

     Конец марта. Прекрасный солнечный день. Направились с Верой  в магазин. Начали с аптеки. У нас она на втором этаже небольшого здания с выходом на открытый двор, какие характерны для современных спальных районов. Вдвоём в аптеке делать нечего, и я остался на воздухе. Встал спиной к стенке дома, чтобы не мешать проходящим людям. Подставил лицо солнышку и весь отдался весенней погоде и той благодати, которая в эту пору разлита в воздухе. Смотрел на небо, на тёплые уже лужицы, в которых трепыхали крылышками воробьи и топтались воркующие голуби. Веточки деревьев и кустов изменили цвет, стали появляться почки. Вдоль стенки складских помещений магазина пробежала по своим делам кошка. Вот подъехала автомашина с каким-то грузом. Из магазина вышли мужики. Стали разгружать. Коробки, ящики, мешки. Вот они сделали перекур. Как и я повернули лица к солнышку. Молча покуривают. Переговариваются.
     Недалеко в сторонке от высокого крыльца, в котором находился вход в аптеку, помойка. Около неё навалены картонные коробки, пустая магазинная тара. У коробок ходит моложавый мужчина. Рассматривает их. Некоторые поднимает, как бы примериваясь, не сгодятся ли в хозяйстве. Наверное, у него дача или садовый участок. Дело ведь к лету. Скоро собираться и выезжать. Надо вещи упаковывать, продукты складывать, запасаясь на первое время. Осенью ягоды, грибы вывозить. Всякие соленья, варенья. Коробки – нужная вещь.  Ищет чистые и покрепче, удобные по габариту.
     Особого внимания на него я не обращаю. Так, скольжу взглядом. Вот проходит мимо симпатичная девушка. Конечно, и ей посмотрю во след. Вот идут старики, опираясь на палки. Мелькнула мысль:
– И мы когда-нибудь этак-то.
Начал чаще поглядывать на двери крыльца:
– Что-то Вера долго не идёт. Очередь, должно быть. Пойти за ней, что ли?
И тут вижу, на крыльце появляется бойкая молодуха. Завертела головой, туда, сюда. Ищет кого-то. Увидела. У помойки-то, оказывается, её муженёк.
Она так и вскинулась:
– Степка! Ты что? Экой, неладный! Я тебя куда поставила??
*
У меня над головой кто-то только усмехнулся. Я не мог этого видеть, но почувствовал.


МОЙ АНГЕЛ
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь!
А. Пушкин

     Хребет Мяо-Чан в низовьях Амура. 1965 год. Трёхдневный маршрут. Погода пасмурная. Я и выпускник ленинградской школы подошли к небольшой таёжной речушке. Наша площадь на том берегу. Воды в речке немного. Только местами выше колен.  Перешли вброд. Двинулись по своему азимуту. Пасмурная погода постепенно перешла в дождь, мелкий и затяжной. Возвращаться не хотелось. Всё намеченное выполнили. Вернулись к своему броду. Речку не узнать. Вздулась. Мутная и быстрая. О том чтобы форсировать её,  как это мы сделали утром, не могло быть и речи. Стали думать. Обратили внимание на небольшую лесину, упавшую с того берега на наш – отмёлый. Лесина тонкая. В средней части уже без коры, и поток перехлёстывает её. Ствол слегка дрожит.
     Решили, надо переходить здесь, вброд, ухватившись за ствол. На нас кирзовые сапоги, сверху на энцифалитки одеты тяжёлые брезентовые плащи, за спиной рюкзаки с пробами. Всё мокрое. Дождь продолжает идти.     Двинулись. Володя впереди. Я за ним. Шли почти вплотную. Вначале всё хорошо. Но вот метрах в двух от  берега, к которому мы двигались, Володя остановился. Я ему:
– Что случилось? Чего встал?
Отвечает в некоторой растерянности:
– «Поплыл». Ноги от дна оторвало. Глубоко стало.
Я ему:
– Давай, хоть как-нибудь двигайся.
И тут я тоже «поплыл». К счастью, Володя был крепким жилистым парнишкой. И главное не поддался панике. С огромными усилиями он преодолел свои два метра. Помню, я пытался ему помочь, ухватив зубам за плащ и подпирая к берегу.
     Наконец, он выбрался, стал тянуть меня за шиворот. И вот я тоже на берегу. Первое, что мы сделали, развалились на траве и приходим в себя. Не знаю, как он, а я понял, – переправились чудом.
– Володя, а ведь мы сейчас с тобой чуть не потонули. Запросто это могло случиться.
– Да.., – протянул он. – Правда. Могли. Запросто.
     Немного погодя понял: спасло нас, что мы стали переходить грудью к течению. Зайди наоборот  – спиной, ноги, потом и мы оказались бы под лесиной. И тогда шансов никаких, учитывая полную геологическую выкладку с тяжёлыми рюкзаками за спиной.
     Придя в себя, пошли вдоль берега вниз по течению. Метрах в пятидесяти от нашей переправы увидели большущей толщины ствол, лежащий поперёк реки.  Да.., перед тем как ввязываться в сомнительную переправу, следовало походить вдоль берега и поискать лучшие варианты. Сделав это, мы переправились бы, что называется, не замочив ноги.
     Кто-то спас нас. Видно не суждено, было нам остаться на дне этой речушки, под какой-нибудь корягой.
    На следующий год Володя поступил в Горный институт, успешно закончил его, получив специальность инженера-геофизика. Он давно уже доктор наук, профессор. Мы с ним встречаемся на заседаниях Диссертационного Совета. Оба помним нашу критическую переправу.
     Сегодня, читая лекции гидрологам и метеорологам в РГГМУ, я обязательно привожу этот случай, как пример по технике безопасности при работе в полевых маршрутах. Обычно, рисую им схему переправы и спрашиваю, с какой стороны они стали бы переходить речку. К сожалению, мнения расходятся. Тем, кто собирается переправляться спиной к течению, я безжалостно говорю:
– Считайте, вы утонули и неизвестно, найдут ли вас.
Потом объясняю ситуацию. Но, что удивительно, ни верные решения, ни трагически ошибочные, никто из студентов объяснить не мог. У них нет чувства  опасности, даже теоретического его ожидания. Как и у нас тогда.
     После первой производственной практики в Горном институте наш курс не досчитал нескольких человек. Они погибли при разных обстоятельствах. Вначале нового семестра академик Дмитрий Васильевич Наливкин прочитал нам небольшой курс по технике безопасности при работе в полевых условиях.  Много полезного я почерпнул тогда. Но вот на Мяо-Чане … Хочется верить, что мой ангел внимательно охраняет меня. У каждого ведь есть свой, но они, как и мы, тоже разные. Видно, встречаются и рассеянные. А мой и Володин, думаю, подружились и вдвоём обеспечили нашу безопасность.
*
Когда лежали, раскинувшись на траве, и приходили в себя от пережитого, я увидел Его спокойную поднятую Руку. И понял, что спасение пришло Оттуда. Не знаю, видел ли то же самое Володя. Он, как и я, лежал с закрытыми глазами.


ОДИНОЧЕСТВО – ХОРОШАЯ ВЕЩЬ…

Одиночество не наказание,
А очередное испытание.
Начинающий.

     Иван Беляков заканчивал десятый класс Санкт-Петербургской школы. Парень как парень. И вот трагедия. Случайно был раздавлен бортом грузовой машины под аркой своего дома. Жизнь бессмысленно оборвалась. Нелепый случай не дал состояться человеческой личности. После него остались прекрасные стихи и дневник. Мать сумела издать их как память о сыне. Случайно эти две книжки попали ко мне. Они поразили меня. Сколько хорошего и чистого скрыто в наших детях. Сколько любви в их молодых сердцах.  Сколько простой человеческой философии жизни. Как мало мы знаем о них.
    Чего стоит только одна мысль этого мальчика:
– Одиночество – хорошая вещь, но только тогда, когда есть кто-то, кому можно сказать, что одиночество – хорошая вещь.
Или вот:
– Мы не уходим навсегда,
   Не возвращаемся обратно,
   Она горит моя звезда,
   Я значит, жив, хоть жизнь превратна.
Или ещё:
– О, женщины, о как вы непонятны
   И от мужского глаза далеки,
   Вы так легки, вы так нежны и сладки,
   Порою необъятно высоки.
………………………………
   Вы можете умерших воскресить,
   В прозаике вольны родить поэта,
   Одним лишь словом можете всё это,
   Но жаль, что не умеете влюблённого любить.
*
     Вот передо мной сидят первокурсники. Какие они разные. Кто-то за первыми столами.  В их глазах интерес. Ожидание открытий. Другие скучиваются у задней стенки аудитории, переговариваются. Они ещё плохо знакомы. Им надо поболтать. Они тянутся друг к другу. Для них это главное. Их мало интересует лекция, смысл того, о чём я говорю. Я не их круга, я старик. Но я всё равно люблю их. Теперь как внуков. У них своя жизнь, и мне хочется, чтобы она была интересной и насыщенной, чтобы они меньше знали зла и понимали добро. Чтобы в мир они несли своё доброе и счастливое.
     Человек не может и не хочет быть одиноким. Если уж остался один, появляются собака или кошка. О них надо заботиться. С ними можно говорить, ласкать, ощущать ответную ласку, внимание и свою нужность.
    В соседней квартире на нашей лестничной площадке жила старая женщина. У неё была собачонка. Каждый день она гуляла с ней. В холода одевала в какую-то специально сшитую кофточку.  Брала на руки, гладила. Собачонка смотрела на неё выпученными преданными глазами. Виляла хвостом. Сидя на руках, пыталась лизнуть бабулю в лицо. Но вот собачка умерла.  Старушка перестала выходить. Мы звонили. Хотели передать ей еды. Но никто не отвечал. Забеспокоились. Вызвали милицию. Довольно сложно было объяснить, чего мы хотим. Но всё-таки убедили. Оказалось, старушка умерла.
     Стали искать родственников. Неожиданно обнаружились две дочери и сын. Но с матерью они не общались много лет. Разрыв был полный и окончательный. Произошёл он тогда, когда наш «божий одуванчик» выгнала на улицу беременную дочь. А нам казалось, что она бедная одинокая женщина, у которой, если что и было, то это маленькая ласковая собачка, смерть которой она не могла пережить.
*
Как всегда взглянул ввысь. Мне показалось, что Губы как-то искривились на подобии улыбки и до меня донеслось: – Что вы люди можете знать об одиночестве?

ЛЮДОЕД
Я бесподобный, я очень злобный,
Я всех на свете страшней и злей.
В. Коростылёв

     Мы знаем, что черепах едят, также как баранину, свинину, кроликов, зайцев.  Суп из черепахи считается деликатесом. Правда, работая в конце  пятидесятых годов в Нахичиваньском районе и встречая в маршрутах черепах довольно часто, мне в голову не приходило, что-то из них сварить. Наверное, потому, что там этого никто не делал. Не принято было. В основном предпочитали баранину. Но вот в Адлере, так случилось, что, увидев в кустах черепаху, я поймал её и решил отведать черепахового супа.
     У меня гостил приятель из Ленинграда. Большой гурман и к тому же хороший кулинар. Я предложил ему приготовить суп. Сам-то ничего такого не умел. Разве что, картошку поджарить или кашу манную сварить. Приятель с удовольствием согласился. Договорились, что я пойду на работу, а к вечеру мы попируем и отведаем вкуснятины.
      После работы я сразу заглянул на нашу кухню. Приятель, возбуждённый своей кулинарной работой, потирает руки и накидывается на меня с упрёками:
– Где ты там болтаешься. Всё давно готово. Я устал ждать. Ты, что не мог пораньше сбежать. Давай, давай. Поторопись.
     И тут я почему-то решил пошутить:
– Володя, ты суп-то пробовал?
Это было сказано, таким тоном, что он насторожился и как-то озабоченно сказал:
– А что?
Было ясно, что пробовал. Как же иначе можно приготовит блюдо. Продолжая свою интригу, я, как бы между прочим, сообщил ему:
– Слушай, я в библиотеке сейчас посмотрел. Оказывается, здешних черепах не едят. Они того, их мясо может быть опасно для человека.
     Он, как говорят, спал с лица, положил ложку, которую до этого воинственно держал в руке, и молча вышел. Я побежал за ним, сказал, что пошутил. Но всё было тщетно. Есть он не стал. Даже не притронулся к супу, который до этого с таким удовольствием готовил и млел, ожидая, когда мы сядем за стол.
     Я суп попробовал. Он был вкуснющий. Я с удовольствием его съел. Правда, на сердце было как-то муторно, что есть пришлось в одиночку. Но вылить суп у меня не хватило духу, а Володю зазвать к столу мне так и не удалось. Правда, не помню, чтобы он на меня серьёзно обиделся. Во всяком случае, никогда эту историю не вспоминал. Из панциря я сделал красивую пепельницу, которую впоследствии уже в Ленинграде ему и подарил.
     После супа прошло несколько дней. И выходя из дома, я встретил нашу сотрудницу с ребенком. И вдруг она, указывая малышу на меня, сказала:
– Димочка, вот дядя, который съел твою черепаху.
Ребёнок вытаращил глаза, посмотрел на меня как на Бармалея, и прижался к юбке матери. Скорей всего он решил, что я людоед.
     Позже я узнал, что эту черепаху мать купила для своего сынишки. Черепаха убежала, а я принял её за дикое животное и вот…ужасный результат. Я не знал, куда деваться от детского взгляда.
*
Со страхом взглянул на небо. Бог не улыбался. Глаз его был закрыт. Я понял, что ситуация была прескверная.


ПЛОХАЯ ПЯТЁРКА
Все пятёркам очень рады,
Мы их любим, ценим, ждём.
Вострикоа Арна

– Наконец-то, пришла! Я уже начал беспокоиться. Опаздываю, да очень хотелось тебя дождаться. Ну, как сегодня дела? Что ты кислая, расстроенная. Опять что-нибудь стряслось?               
– Да, нет, папа, ничего собственно не произошло. Просто за сочинение снова пятёрка и тройка. За грамотность отлично, а вот за содержание… Я не понимаю, чего Мария Ивановна от меня хочет. Говорит, мы должны раскрывать образ, как его понимаем, давать своё видение произведения. Я так и пишу. А её всё не устраивает. А как? Ведь я же на повторяю, что нам на уроке рассказывают. Пишу по-своему, как сама чувствую.
– Да, надо разобраться. Сейчас побегу по делам, а вечером давай подумаем вместе.
     Во вторую половину дня у меня не выходила из головы ситуация, в которую попала дочь. И тут я вспомнил один замечательный тест. Испытуемому говорят:
– Представьте себе ведро до верху наполненное водой. Ну, совсем, совсем полное, до краёв. Объясните, пожалуйста, почему, когда щуку (конечно, не очень большую) опускают в него (разумеется, аккуратно), вода не выливается.
     Каких только объяснений я не слышал. Самое распространённое было:
– Щука пьёт воду.
     Многие не знали, как ответить, просто молчали и пожимали плечами. И редко кому приходило в голову, простейшая мысль, что вода не может не вылиться, что закон Архимеда, известный всем ещё со школы, никто не опровергнул. Мало кто воспринимал вопрос как нонсенс – требовалось объяснить то, что с точки зрения элементарной физики не может быть. Правда, простая ссылка на закон Архимеда была не лучшим ответом.
     Только однажды я услышал ответ изящный и тонкий. Мой приятель, любитель зимней рыбалки, ответил мне так:
– Саша, знаешь, я такой эксперимент со щукой, никогда сам не проделывал. Поэтому, точно не могу сказать, выльется вода или нет. Но, если закон Архимеда справедлив, она должна вылиться.
    Я ему ответил:
– Браво. Браво потому, что все законы имеют ограничения в пространстве и времени. Где-то они всегда перестают работать.
     Вообще-то говоря, тест со щукой не лишён смысла. Его предлагали людям, поступающим на работу. Если требовался работник с независимым мышлением, то  брали человека, который требование «объяснить» физически не корректную задачу, отвергал саму её постановку, что называется с порога. Если же от кандидатуры требовалось «слепое исполнение» директив, то отдавали предпочтение тому, кто, не взирая на всю вздорность требования, пытался его исполнить.
     Ещё в советское время, в некоторых телевизионных программах подобного рода ситуации обсуждались. В памяти остался довольно колоритный опыт:
     Перед студенческой аудиторией демонстрировали портрет пожилого мужчины и говорили, что это крупный учёный, много полезного сделавший для нашей страны. Его фамилия и портрет были неизвестны только потому, что тематика, над которой он работал, представляла собой государственную тайну. Требовалось дать по портрету характеристику этого человека. Собственное видение его натуры. По портрету. Подчёркивалось, что мнение должно быть личным, своим. Лес рук. Все хотели высказаться. Общее мнение сводилось к тому, что человек этот прекрасен, умён. У него добрые глаза. Чувствуется, что он любит людей. Видно его желание сделать много хорошего для них, для своей страны, для человечества. И всё в таком роде.
     Одновременно в соседней аудитории перед студентами демонстрировали тот же портрет и говорили, что это увеличенная фотография преступника. На этом человеке «висит» несколько убийств, ограблений, он объявлен во всесоюзный розыск. Необходимо было дать его характеристику по портрету. Конечно, свою собственную, не зависимую, так сказать, экспертизу. Тоже лес рук Общее мнение было суровым:
– Глаза злые, подчёркивалось, что лоб практически отсутствует. Ненавидит людей. И всё в таком роде. В общем – отморозок.
     Глядя на этот эксперимент со стороны, становится ясным, что дело здесь заключается в не замечаемой людьми скрытой посылке: один хороший, другой – плохой. Всем казалось, что они принимают независимое решение. Но…, здесь срабатывает принцип – мы видим то, во что верим. Примеры просто высвечивают его вполне откровенно. Но в реальных жизненных ситуациях спрятанные от глаз посылки бывают трудно замечаемыми. Они и создают иллюзию независимости решений.
     В школьных сочинениях такие ситуации проявляются в шаблонности так называемых собственных взглядов. Они оцениваются  на пятёрки, потому что совпадают с заданной трактовкой содержания и образов. Наверное, это какой-то скрытый стиль обучения, почти традиция нашей школы.
     Думаю, он начинает практиковаться уже в младших классах, когда вместо сочинений задаются рисунки на свободную тему. Как домашние задания. Мне известен такой случай. Ребёнок приходит домой счастливый и возбуждённый. Рисуй, что хочешь. Выдумывай, твори. Трудно, но интересно. Даётся несколько дней. Пробы. Пробы, наброски, эскизы. В постель не загнать. Показы родителям. Работа в удовольствие. Все радуются. Наконец, что-то получилось Ожидание оценки. Что скажет учитель, что начертает на моей картине. Столько труда и столько поисков. Наконец-то! Ура! Пятёрка. Даже похвалили перед классом и рисунок куда-то забрали. Проходит неделя. Постепенно ребёнок успокаивается, но какой-то кусочек счастливости в его душе остаётся. Спасибо учителю. Как всё здорово сложилось. И вообще всё прекрасно. И жизнь хороша, и жить хорошо. И вдруг…
     Гуляя во дворе школы, ваш ребёнок случайно находит около помойки свой прекрасный рисунок, измятый и грязный. Оказывается, его выбросили. Выбросили. Вместо того, чтобы отдать автору. Выбросили и всё. Выбросили как мусор. Выбросили его произведение искусства, за которое хвалили перед всем классом. Оказывается, ему врали, врали, врали, врали… Душа сломана, сломана вера в себя, в честность учителя. А ещё вчера учитель ему так нравился. Ещё вчера он готов был броситься за него в огонь и воду. И слёзы потекли рекой. И мама с папой ничего не смогли ему объяснить. Не смогли, потому, что тут нечего объяснять Детская душа ещё не знает, что это стиль, стиль нашей школы, возможно, образ жизни, которая у него впереди. Безразличие к человеку. А мы хотим чего-то светлого и доброго.
          Вечером я объяснил дочери, как понял её проблему. Теперь она выглядела очень простой. В головах учителей литературы были заложены стереотипы казённого государственного мировоззрения на произведения классиков. Уйти от них они не могли по разным причинам. Но главная из них состояла в том, что педагоги не способны были избавиться от стандартов, привитых им в вузах и методикам обучения. В то же время, как будущим школьным преподавателям, им внушали, что у детей следует развивать творческий подход к осознанию темы. Ученики должны думать и находить в текстах классиков своё видение и понимание образов, событий и эпохи. В таком смысле они и наставляли своих подопечных. И они были искренни. Но когда кто-то из учеников начинал сопереживать с героями произведения и пытался оценивать их поведение в соответствии с  собственными эмоциями и настроениями, он выпадал из государственного стереотипа толкования литературного произведения. Естественно, больше тройки такой ученик получить не мог, что называется, по определению. Он был обречён на неудачу. Он выскакивал из колеи.
     Дочь всё поняла и пошли пятёрки. Плохие пятёрки, приспособленные под факт жизни.
*
В этот раз я даже не стал в небо глядеть. Стыдно было. Но неожиданно для меня Губы Бога улыбнулись. Я воспринял улыбку как нашу с дочерью победу. Понял, что Он понимает необходимость компромиссов в нашей жизни и поддерживает нас.

КАК В МЫЛЬНОЙ ВОДЕ ПРОЖИТЬ

           Он проходил действительную службу водолазом. Их команда,  впервые в СССР, отработала погружение на рекордную по тем временам глубину –  двести метров. Это о многом говорит. Народ в команде был бедовый. Но даже среди них Виктор Токмаков выделялся. Когда их призыв уходил на гражданку, старшина сказал:
– Как-то вы там устроитесь? Дай вам бог удачи. Единственный, за кого я не беспокоюсь, это Токмаков. Он и в мыльной воде проживёт.
     Это была высокая оценка будущего нашего студента. Я с ним познакомился, когда он появился на очном отделении гидрологического факультета тогда ещё Ленинградского гидрометеорологического института. Парень был толковый, от природы крепкого сложения с мощной выпуклой грудью и удивительно спокойный. В силу каких-то обстоятельств, скорей всего, бытовых, довольно быстро перевёлся на заочное отделение и работал кем-то в институте. Его послали на учебную базу в Даймище. Денег у него не было, и он стал  подкармливаться  в компании других командированных туда сотрудников, что называется на халяву. Скоро ему в таком столовании отказали. Тогда он начал выживать «охотой». Залезал на деревья, разорял гнёзда, поедая яйца, а потом, думаю, и птенцов. Когда появились студенты, и открылась столовая, жизнь его изменилась в лучшую сторону. Он помогал на кухне по солдатскому принципу:
• Поближе к кухне, подальше от начальства… 
• В то время в р. Оредеж водилось много раков. Студенты их вылавливали и варили. Виктор был самым ловким и удачливым. Он нырял и появлялся на поверхности только тогда, когда между всеми его пальцами было по раку. Иногда он не выныривал довольно долго. Начинали беспокоиться. И на вопрос:
– Слушай, как ты можешь столько времени не дышать?
Он спокойно отвечал:
– А на хрена дышать-то.
     В тот период кафедра проводила договорные работы в районе Б.Сочи. После их завершения часть студентов осталась отдохнуть на море на своих харчах. Порастратились настолько, что жить приходилось впроголодь, и выехать обратно в Ленинград было не на что. Не знаю, как бы они вывернулись, если бы среди них не было Токмакова. Он нырял, доставал много морских мидий, которые в жареном виде вкусны и калорийны. Кроме того, на больших глубинах набирал крупных ропанов. Все чистили их, создавали товарный вид, а Витя успешно сбывал среди отдыхающих. В итоге все благополучно вернулись в Питер.
     Позже Токмаков уехал в Ростов на Дону, устроился там с работой и женился. Перед этим я познакомил его со своим приятелем, заведующим Лабораторией в небольшом институте на Кольском полуострове. Приятель им заинтересовался. Ему как раз нужен был моторист на экспедиционный катер. Он собирался выхлопотать у дирекции это место для своей Лаборатории, хотя ко времени разговора такой должности ещё не было. Но мой приятель плохо знал Токмакова. Позже он мне рассказывал:
– В один прекрасный день в Лаборатории раздаётся телефонный звонок. Владимир Иосифович, это Токмаков. Я в Мурманске. Мне нужен пропуск и неплохо, если бы Вы меня отсюда забрали. Денег нет. Кое-как добрался из Ростова.
– Ни предварительного звонка, ни телеграммы. Свалился, как снег на голову. Я растерялся, но сказал, чтобы он ждал меня. Сам бросился к директору и объяснил ситуацию. Штатного места для моториста в институте не было, но где-то накануне директор пообещал для Лаборатории единицу научного сотрудника. Пришлось согласиться на своеобразный обмен, и Токмаков оказался у меня в штате. Я не пожалел. Он был дельный и толковый специалист, но намучился я с ним, как говорят, по полной.
     Рассказывал он мне о нём много, в основном всякие почти анекдотические случаи. Но и Виктор мне поведал много интересного. Он писал у меня дипломный проект, и мы дольно часто встречались. Надо сказать, что тема была нестандартная, по региону работ Лаборатории, и он хорошо с нею справился.
     Первый раз приехал с материалами и сёмгой. Из его историй запомнился один случай.
• Идём на катере в сторону обрывистого берега. Владимир Иосифович что-то там хотел увидеть и просил подойти поближе. Надо сказать, что волна была большая, крутая зыбь. Я ему говорю, что ближе опасно, разобьёмся. А он своё – давай Витя, поближе, ещё поближе. Ну, говорю: смотрите. И вдруг он как заорёт:
 – Куда, стой, стой твою мать, тебе говорят, стой.
• Аж присел. А как «стой». Это же не автомобиль. Ну, Вы понимаете. Вот такой был сумасшедший. Слава богу, обошлось.
     Я думаю, что обошлось не случайно. Просто Токмаков был опытнее своего начальника и в этих вопросах умнее. Он знал солдатскую мудрость:
– Не торопись исполнять приказ начальника, потому что через минуту он может быть отменён.
Он кивал головой в знак согласия. Делал же всё по-своему, по уму.
     Володи уже нет, что стало с Токмаковым, я не знаю. Говорили, начал много пить. Без царя в голове. Жаль. Человек был колоритный. Такие встречаются не часто. Сталкиваясь с ним и слушая про него всякие истории, я понял, что старшина имел в виду, когда говорил, что Токмаков и в мыльной воде проживёт. Без таких людей нельзя. Жизнь была бы пресной и скучной.
*
Услышав эту историю, Бог просто ухмыльнулся. Я это увидел по его Губам и прищуренному Глазу.




ВРЕМЯ И МЕСТО 
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
А. Кочетков
Беломорский 22.

     Петрович страстный рыболов. Где только не ловил. Пробовал и на реках и на озёрах. Но после того, как в нашей Берендеевке на речке Белой выловил хорошую форель, незаметно для себя специализировался в форелиста. Рыбалка эта увлекательная, но трудная. Тут с удочкой не посидишь. Нужна физическая выносливость и мастерство во владении спиннингом. Белая  – речка небольшая, но для рыбалки сложная. Берега в густом кустарнике. Подходы дикие – этакие северные джунгли. Завалена буреломом.
     Идти вверх по течению нелегко. Выбирать места не просто. Температура воды восемь-десять градусов. Блесну надо забрасывать снайперски. Под крутой обрыв, коряги, завалы из деревьев. Потерять её очень просто. Но при умелом забросе форель часто выскакивает из укрытия и, преследуя «живца», иногда хватает у самых ног.
     Река петляет. За день ловли приходится проходить такой «таёжностью» много километров. Но когда улов хороший радости нет предела. Петрович весь светится. Выкладывает рыбу на достчатый настил, фотографирует. Потом тушит  в собственном соку с луком и пряностями. Часто коптит. Всё это заканчивается в час-два ночи. Съедается с приятелями под пиво и водку. Когда улов большой, копчёности везутся домой. Приходит с рыбалки весь мокрый от пота, облепленный травой, листьями. Едва передвигает ноги. Отдувается и сияет улыбкой – рот до ушей.
     Добираться до нас не близко. От Петербурга километров триста, От райцентра дорога лесом. Бывает залита водой. Иногда приходится откапываться. Раз не было лопаты. Из громадных луж, которые не проехать, руками рыл канавки, чтобы спустить хоть частично воду. Да и от соседней деревни, где он ставит машину, до нас топать ещё около километра. Но рыбалка форелиста того стоит. Петровичу очень наши места нравятся. Балдеет от них. Поэтому и ездит.
     Нынче лето выдалось дождливое. То облака накрывают землю, то ливни с грозами. Был и град. Белая вздулась, превратившись в не проходимый мутный поток. Но всё же, Петрович приехал. Пробыл неделю.
     Дорога к нам идёт через Волхов. Именно в эту поездку Петрович решил заехать к хорошему школьному приятелю. У того давно отцом был построен в деревне на берегу этой большой реки дом, километрах в шести вниз по течению от знаменитого села Селищи. Встреча была тёплой, радостной. Немного порыбачили на лодке. Пообедали. Отдохнули. И опять на реку. Искупались. Дело к закату. Так  хорошо. Почти как у С. Маршака:
…и глядя с берега крутого
На розовеющую гладь,
Порой одно он скажет слово
И это слово – «Благодать».
     Посидели. Помолчали. Собрались в дом. И вдруг появляется большой сухогруз. Проходит мимо них, и Петрович с удивлением читает на борту – «Беломорский 22».
     Да это же судно его отца. Отец был на нём капитаном. С детства Петрович знал его. «Беломорский 22» никогда раньше по Волхову не ходил. Никогда. А тут?
     Как будто вернулось детство, вернулся отец. Вот он сейчас помашет ему с мостика рукой и улыбнётся. Сердце захолонуло.
     Ведь надо так. Совпали день и час и место, где суждено было встретиться. Он приехал и появился отец из небытия.

Рембо из Моровского.
     Вадим Андреевич, мой сосед – сильный сухощавый мужик семидесяти двух лет. Хозяйственный. Прекрасный мастеровой, особенно в том, что касается техники. Аккуратен и большой эстет во всём, особенно в обустройстве дома и сада с огородом. Нынче наметился обильный урожай яблок. У него несколько крупных деревьев. Ветки гнутся от тяжести плодов почти до земли. Необходимо срочно вырубить и поставить подпорки. Далеко ходить не надо.  Лес и кустарник обступает стеной, заполняя ещё недавно пахотные и покосные угодья. Около семи вечера, взяв топор, повязав голову банданой, в одной рубашке вышел за ограду. Дом у него последний. Да и Моровское-то состоит из трёх домов, заселяемых горожанами только в летние отпуска. Прошёл немного в молодой лесок, нарубил подставок. Окорил их. Лыко сложил рядом для обвязки. И…решил походить ещё, чтобы найти более высокие рогатины. Прошёл немного дальше, а обратно дорогу потерял.
     Надо сказать, блудил он часто, хотя леса не боялся. Когда-то служил на Дальнем Востоке. По тайге приходилось бродить часто. У нас, когда уходил за грибами, бывало, возвращался к ночи. Раз появился  даже в два часа в полной темноте. В этот раз никто не ожидал, что он заплутает серьёзно. Жена с сестрой ходили в соседнюю деревню к вечерней автолавке. Вернулись в десятом часу. Его всё не было. Забеспокоились. Ходил с ними в разных направлениях. Кричали, били в тазы. Всё напрасно. Решили ждать утра. К счастью, дождя не было. Небо вызвездило. Похолодало. Ночь прошла в беспокойстве. Женщины встали в пять утра. Стали искать хоть какие-то следы. Кругом трава по пояс. Местами до плеч. Нашли. Тропка вдоль изгороди привела их к нарубленным рогулькам. Место вытоптано. Метрах в семидесяти от бани. Как он потерял его? Непонятно. Ходили и дальше. Там густой мелкий березняк, ивы. Под ними трава невысокая. Следов не нашли. Чего только не приходило в голову. Вдруг подвернул или сломал ногу. А если инфаркт, инсульт. Лежит где-нибудь. Может быть, и не так далеко. Позвонили в райцентр. Начали со звонка 01. Ожидали, что отделение МЧС. Там выслушали. Записали. Потом сказали, что это «Пожарная часть». Отослали звонить в милицию.
     Позже выяснилась доблесть этой части. В соседней деревне загорелся дом. Что-то там было с проводкой. Изба полыхала. Позвонили 01.
– Сильно горит?
– Да!
– Так мы всё равно не поспеем. Ведь до вас десять километров по лесной дороге.
– Да ведь соседние дома могут загореться.
– Ну, не горят же.
– А если лес вспыхнет. Ведь в лесу живём.
– Мы лес не тушим.
Вот и весь разговор. Успокаивает.
     Наконец, определились у дежурного. Снова всё записали. Приехал старший какой-то там группы. В сандалиях и с папкой. Снова всё записал. Забрал паспорт. Прошёл на место заготовки рогулек, с которого исчез Вадим Андреевич. И ушёл, сказав, что позвонит завтра. Конечно, звонили сами. Услышали успокаивающий ответ:
– У нас в лесу люди пропадают каждый год. За двадцать семь лет, которые я тут служу, нашли только одну бабку и четыре трупа. Да и то, бабка сидела на упавшем дереве недалеко  от деревни и ждала.
– Собаки у нас нет. В Боровичах и Новгороде мне отказали. Да через пятнадцать часов никакая собака след не возьмёт. А тут у вас такие росы.
– Давайте ждать. Может сам выйдет.
     Позвонили в Питер детям. Приехали к вечеру вместе с внуками. Пробовали искать. Сумерки. Ночь. Промокли до ушей. Ничего не нашли. Зять палил из ракетницы. Кричали в рупор. Всё впустую.
     Утром поехали уже скандалить. Администрация района. «Ментовка» получила указание. Приехала группа. Притащили собаку – откормленную суку лабрадора. Скорей всего это была чья-то домашняя псинка. Притащили бедную для успокоения родственников. Снова посмотрели место «пропажи». Смотрели баню, чердак в доме. Спускались к ручью, где у нас родник. В лес не ходили. Пообедали. Составили ещё один протокол и уехали.
     Все в растерянности. Что делать? Искать. Где? Лес огромный. Никто не знает, куда отец мог пойти.

     Наш же Петрович просидел весь день в раздумье на веранде. Готовил снасти. Смотрел на небо в облаках и тучах. Понимал, что вода в Белой должна существенно упасть, и раздумывал – ехать к вечеру ловить или не ехать. Дни для него проходили впустую. И он решился. Быстро собрался и пошёл в соседнюю деревню к своей машине.
     Проходит несколько часов. Дело к сумеркам. Вдруг звонок от нашего сына из Питера:
– Родители, привет! Нашёлся ваш сосед.
– Где? Откуда ты узнал?
– Петрович нашёл его у реки. Подробности у Лены. 
Сразу звонок от дочери:
– Петрович нашёл Вадима Андреевича. Уже везёт. Всё расскажет сам.
     Я кое-как попал в сапоги. К соседям. Только забежал во двор:
– Нашёлся! Нашёлся!
    Вначале не поверили. Потом женщины в слёзы. Пожалуй, первый раз я видел, как рыдают от счастья. Выбежала дочь Вадима Андреевича. Ревёт. Обнимает меня.
– Где? Как?
Внуки побежали встречать деда в Квасильниково.

     Вадим Андреевич, когда понял, что заблудился, вышел к верховьям одного из многочисленных ручьёв, бегущих к Белой. Русла у них завалены лесом. Борта крутые. Почти каньоны. Шёл с палкой, щупая, нет ли по пути ямы. Боялся за ноги. Но раз всё-таки угодил. Две холодные ночёвки. Спал час-два. Рубил ветки. Ложился на них. Такими же ветками укрывался. На лицо бандану. Комары жрали нещадно. В первую ночь подходил какой-то крупный зверь. Обнюхал и ушёл. Скорее всего, медведь. Он там бродит.
    Наконец, вышел к реке и почти весь день блуждал по ней, двигаясь вверх по течению. Знал, что ближе к верховьям находится большое село. Река на участке, куда он вышел, здорово петляет. Два раза переходил реку. Пытался срезать путь. Раз вышел на старое место. Выбился совершенно из сил. Чувствовал, что предстоит третья ночёвка уже у берега. Наткнулся на заросли дикой чёрной смородины. Решил хоть как-то подкрепиться. И тут…услышал за спиной:
– Эй! Человек, кто ты?
 Обернулся. Петрович узнал его и с радостью от неожиданности крикнул:
– Вадим Андреевич! Никак это Вы?
– Да! Да! Я, Вадим Андреевич! А Вы кто (он Петровича не узнал)?
     Дальше снова переправа. Тёплые носки, кусок хлеба с помидором. Место в «десятке» и встреча с внуками  и домашними.
     Все охали и недоумевали:
– Ведь надо, как получилось. Совпали и место выхода Петровича и  нашего «потеряшки» и время.
     Такой выдался у Петровича приезд. Вначале встреча с отцовским сухогрузом на Волхове, теперь встреча с нашим «Рембо» в дебрях реки Белой.
     Кто как, а я в такие случайности не верю. Просто эти явления непонятны человеку. И, возможно, не будут поняты им никогда.
*
Мне показалось, что где-то со стороны леса Бог загадочно улыбался.

ВКУСНАЯ ЖЕНЩИНА
Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана…
Н. Заболоцкий.
               
     Думаю, что Александр Николаевич Радищев не написал бы роковую для него книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», когда бы свою поездку совершал на современном ночном экспрессе. Ведь он сел бы в вагон поезда где-то к ночи и утром уже был в Москве, мирно проспав всю дорогу в тёплом купе на мягкой полке. В этом случае он как бы участвовал в решении школьной задачи, в условии которой значились пункты А и В, расстояние между ними и средняя скорость движения. Вычислить же нужно было время, которое пассажир находился в пути. Никаких остановок, ночлегов, самоваров, встреч с людьми, разговоров, путевых наблюдений и впечатлений эта поездка, как и арифметическая задача не предусматривает.
     Есть ли между пунктами А и В, то бишь между Петербургом и Москвой, люди, как они живут, что думают и вообще существует ли между этими городами жизнь, пассажира современного ночного экспресса, по большому счёту не интересует. Его поездку можно сравнить с полётом в космосе между, например, мысом Канаверал и МКС или Луной.
     В связи с такой аналогией мне вспомнился один небольшой газетный рассказ. В нём говорилось о том, как два лётчика, друзья по училищу, оказались в различных условиях своего профессионального труда. Один летал на огромных лайнерах рейсами Москва–Владивосток, Москва–Хабаровск, другой обслуживал местные небольшие маршруты в Якутской тайге, доставляя в глухие посёлки почту, продукты и т. п. Почти как в популярном фильме «Мимино». Правда, газетный рассказ был написан гораздо раньше.
     Как-то якутский пилот пригласил московского друга провести отпуск в таёжной глухомани – поохотиться и порыбачить. Москвич согласился с большим удовольствием. Но, когда они летели над тайгой их «Аннушка» потерпела аварию, и они разбились. При этом друг московского гостя погиб. Трагедия. Оставшемуся чудом в живых столичному человеку оставалось только одно – выбираться к людям пешком. И он пошёл. Рассказ заканчивался словами:
• Ему предстояло познать истинные размеры Земли.
     Будучи ещё студентом, я участвовал в мелкомасштабном геологическом картировании в Южной Якутии. Это было Мамско-Чуйское нагорье. Ближайший посёлок находился от нас в двухстах километрах. И я очень хорошо понимал ситуацию, в которую попал московский бедолага, до того измерявший расстояния только лётными часами и которого земные детали попросту не интересовали. И вот трагический случай заставил его познать и почувствовать их.
*
     Во второй половине прошлого века мне случалось довольно часто ездить из Ленинграда на Кавказ. Иногда я ехал пассажирским поездом, кажется, это был №53. Он стучал колёсами через Ржев, Харьков, Ростов, вдоль Азовского берега, выбирался кубанскими  станицами и перевалом к Туапсе и потом потихоньку «полз» вдоль побережья Чёрного моря к Адлеру – своему конечному пункту назначения и отдыха.
     Останавливался он практически везде. К поезду всегда выходили жители станций и ближайших окрестностей. Чаще это были бойкие бабки, тётки и молодухи. Ближе к осени, предложений купить съестное было особенно много. В лесной полосе несли дымящуюся паром, рассыпчатую и вкусно пахнущую картошку, малосольные огурчики, свежесваренные яйца, солёные грибочки  в небольших фаянсовых туесках, лесные  ягоды. Поздней осенью появлялась, казалось, прямо из болот, ядрёная клюква.
     Южнее всё это сменяли фрукты, вкуснющие, сахаристые, изумительного запаха огромные помидоры. Расфасовка шла вёдрами. Носили жареных кур, иногда предлагали горячие домашние пирожки.
     У Азовского берега появлялась рыба, в основном вяленая под пиво. Преимущественно это была крупная тарань.
     На некоторых станциях, где остановки были подольше, на перроне у вокзалов пассажиров ждали накрытые столы. Помню, в Ростове – на столах тарелки с горячим наваристым борщом и ломтями донского, душистого хлеба. Этакие пахучие и свежие краюхи с подрумяненными корочками. Хлеб был настолько душист, хорош и вкусен, что многие покупали его караваями и несли с собой в вагон.
     Как-то на одной из небольших южных станций к нам в вагон села крепкая, румяная молодуха с мешком и какой-то домашней кошёлкой. Одета она была просто. Кофта, широкая длинная юбка, в косынке и каких-то мягких домашних тапочках на босу ногу. Села она у окна. Как раз боковое нижнее место оказалось свободным. Ни на кого внимания не обращала. Села и стала смотреть в окно. Держалась просто, естественно и уверенно. Посидела, посидела, затем полезла в свою кошёлку, достала газету и разложила  её на маленьком боковом столике.
     Разровняв её загорелыми и крепкими руками, вытащила следом завёрнутую в газету большую селёдку – заломный сорт. Толстая рыбина с такой, знаете, ржавинкой по чешуе. Подняла её за хвост, осмотрела и стала чистить. Запах пошёл ошеломляющий. Жир прямо капал на слой газет.
     У окружающих потекли слюнки. Вытерев о какую-то чистую тряпку (тоже из кошёлки) руки, следом за этой рыбиной молодуха извлекла каравай свежего явно домашнего хлеба. Прижав его к могучей груди, рассчитанной природой на кормление кучи ребятишек, большим ножом отрезала огромную краюху, положила рядом на газету и полезла в мешок. Порылась в нём немного и извлекла на свет крупный свежий огурец. Осмотрела его и потёрла о свою юбку. Публика замерла почти в экстазе.
     А когда молодуха стала есть свой залом с хлебом и заедать всё это сочным, хрустящим на весь вагон огурцом, многие не выдержали и начали покидать свои места. Всем ужасно вдруг захотелось  такой селёдки, такого хлеба и такого огурца с крупными семенами, что терпеть стало невмоготу.
     Столько аппетита и здоровья было в этой молодой женщине, столько степной свежести и детской простоты, что не любоваться ею было нельзя. Сразу вспомнил Некрасова – «Есть женщины в русских селеньях….». Да, есть ещё и хочется верить, что всегда будут.
     На ближайшей остановке она вышла, оставив после себя ощущение чего-то хорошего, простого, доброго и вкусного.
*
Глаз бога заискрился радостью, а Губы растянулись в добрую улыбку.


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Да, грибы искать не просто –
Они маленького роста.
Н. Фадеев

      Я не встречал человека, который не любил бы ходить по грибы. Но у каждого это получается по-разному. Одни всегда приходят домой с полными корзинами, другие возвращаются из леса почти пустыми. Вера без полной корзины из леса никогда не приходила. Да что из леса? Как-то в дачном пос. Ушково, идя на работу в свой детский садик по тропинке протяжённостью не более 50 м, она сумела, что называется, походя, положить в полиэтиленовый  мешочек 30 отличных  белых грибов. Конечно, все, кто мог, кинулись вослед, но не нашли ничего. Грибы прятались в густом зелёном мху под тоненькими берёзками. По существу, в этих зеленых шапках ничего нельзя было разглядеть. О присутствии грибов можно было только догадываться. Но не всем! А на обратном пути там же Вера нашла ещё 10 белых.
     Один год выдался не грибным. Как-то у домика, в котором жили нянечки, работающие в их детском садике, Вера остановилась у крыльца. Две ещё крепкие бабки (они на лето устраивались в садик ради внуков) сидели на ступеньках и жаловались, что нынче лес совсем  пустой, грибов нет. Охали, ахали, как водится в таких случаях. Вера вежливо их слушала, а потом обернулась и за своей спиной, почти у крыльца показала им два крупных и крепких подосиновика. Бабки обомлели. Вера, конечно, оба гриба им подарила. После этого случая о ней стали складывать легенды – одна красивее другой. И, правда, было за что. Я всегда поражался её «грибной» везучести.
     Однажды осенью наши приятели пригласили поехать с ними по грибы. Это был Карельский перешеек. Поехали на известные им места. Мы там оказались впервые. Заехали на их «Москвиче»  по лесной дорожке на какую-то полянку. Выгрузились. Вы же понимаете, грибы – дело тонкое. Они нам кивнули, что вот здесь они за грибами и ходят. И сказавши это, быстренько ушли в одном им известном направлении. Мы остались вдвоём. Поляна была небольшой. В конце её находился мелкий ельничек. Не зная леса, мы не решились уходить далеко. Я вообще остался в окрестностях машины с тем, чтобы Вера, если увлечётся, могла до меня доаукаться. Но она далеко и не пошла. Ей приглянулся ельничек. Тщательно обследуя его, довольно быстро набрала полную корзину крепких молодых боровиков. Вернулась, «выгрузила» их у машины и снова в ельничек. Ещё полкорзины. Я пошёл следом и тоже нашёл несколько белых. Стали ждать наших друзей. Их не было довольно долго. Но вот, наконец, они появились. Их корзины были почти пустые, лежала в них какая-то разносортица, не очень высокого качества. Увидев наш «урожай», они откровенно растерялись и расстроились. Поехали домой. Больше они нас по грибы не приглашали.
     На Новгородчине, в нашей Берендеевке, благодаря Вере, мы всегда были с грибами. Сушили наволочками, солили тоже много. Как-то был смешной случай. Вера задержалась в Ленинграде. И должна была приехать завтра. Внучок наших соседей, узнав об этом, помню, побежал по всей нашей деревеньке и кричал:
• Бабушка! Бабушка! Скорее пошли в лес! Завтра Вера Анатольевна приезжает!
Все смеялись, но вскорости, собрались по грибы. Вера же всегда рассуждала просто:
• Каждому свой гриб. Они найдут свои грибы, а мы, хотя и позже пойдем, найдём свои. Наши грибы нас подождут.
И верно, свои мы находили всегда.
     Рядом с нашей деревушкой есть небольшой колок. Там Вера всегда брала несколько подосиновиков, как у нас говорили – красных. Как-то сосед с сынишкой вышел оттуда нам навстречу. Надо сказать, что грибником он был хорошим. В этом колке несколько грибов взял и остановился, глядя нам вослед – найдёт Вера что-нибудь или нет. Она нашла. Он был поражён  и шутливо поднял вверх руки – сдаюсь и преклоняюсь.
     Одним летом мы снимали комнатку в деревушке Чикино. Это район Выры по Киевскому шоссе. Рядом я проходил летнюю полевую практику со студентами. Обедал и ночевал дома. Как-то, придя к обеду, узнал, что Вера около самого Чикино обнаружила осинник. Там в довольно высокой траве среди пней в один заход нашла семьдесят красных челышей. Знаете, подосиновики на толстых крепких ножках с прилегающими к ним шляпками. Мощные красивые грибы.
      Это был первый урожай года, и мы вечером пригласили на грибы моих коллег. Пришли с удовольствием. Конечно, добыли водки. Помню, это был последний день её продажи, по низкой цене. Со следующего дня она сильно подорожала. Кое-как уговорили магазинщицу продать бутылочку. Пришлось идти к ней в избу. Она вынесла её из домашнего холодильника.  Конечно, в первую очередь все бросились в обнаруженный Верой лесок. И…! Ура! Как сейчас помню, тоже принесли тридцать изумительных челышей. Поужинали отменно. Все долго помнили эти грибы.  И здесь про Веру тоже пошли легенды.
     Одна из наших преподавательниц, проводивших практику наряду со мной, попросила Верочку взять её с собой в лес. Пошли. В итоге Вера снова пришла с полной корзиной, а её спутница не сумела даже у своей корзинки закрыть дно. Но…! Что поделаешь: грибы есть грибы. На другой день наша неудачница подошла к Вере и сказала:
• Знаете, Вера Анатольевна! Ведь я всю ночь не спала. Всё думала. Как же так, ведь мы с Вами ходили, почти что рядом, но Вы пришли с грибами, а я практически, ничего не набрала. Как же так получилось. Какой секрет Вы знаете? Никак не могла понять. И только к самому утру догадалась:
Я собираю, а Вы ищите! В этом всё дело.
*
Сегодня я точно не помню, но, думаю, тогда Бог как-то загадочно улыбнулся.

СУРОВЫЕ НРАВЫ
Но мил мне севера суровый нрав…
В. Майсов

     В восьмидесятых годах мы работали на лодочном маршруте по р. Вашке – одном из крупных притоков р. Мезени. Шли двумя большими лодками с обычным экспедиционным грузом. Лагерь для ночевок выбирали по обстоятельствам. В основном приходилось ставить палатки, организовывать костер, спать в мешках и делать многое другое из походной жизни. Выбирали безопасные места у реки, старались, чтобы их продувал ветерок, который частично спасал от туч комаров. Все это было довольно утомительно, хотя в известной мере отвечало словам известной песни:
• …а вечером мы падаем на нары,
не ведая бессонницы вождей.
     В конце одного из дневных переходов на высоком берегу Вашки мы увидели маленькое зимовьё. По крутому склону к нему поднималась деревянная лестница, построенная заботливыми руками. Решили здесь переночевать. Поднялись. Маленький чистый домик из одной комнатушки, печкой, двумя широкими лавками вдоль стен, крошечным оконцем и нарами, наподобие полка в деревенских банях. Запас дров. Около домика – небольшой стол из досок и две скамьи. Чего ещё можно желать. Организовали ужин. Вдруг слышим, по лесенке от реки кто-то поднимается. Молодой мужик, среднего роста, крепкого сложения.
– Кто такие?
Мы объяснили, пригласили за стол. Он подсел. Настроен дружелюбно. Оказалось, хозяин зимовья. Шёл на лодке мимо. Увидел дымок от костра. Решил проверить. Обычно приезжает сюда рыбачить. Зимой где-то рядом и медведя брал из берлоги. Недалеко большая заводь – место его обычного промысла. Рыбой здесь считается только сёмга. Её он и промышлял, когда подходило время. Жил неподалёку, в небольшом лесхозном посёлке. Рядом находилась зона. Многие из отбывших срок оставались жить в этом же поселке. Он с ними ладил. Как выяснилось позже, человек был решительный и смелый. Бывшие заключённые и бесконвойные, работающие в посёлке, это чувствовали, на скандалы и обострения с ним не шли. Как бы походя, заметил, что кто-то из них начал было «доставать» его жену. Он этого человека спокойно без шума предупредил, что если тот не отвяжется, он его убьёт. И бывший зэк сразу ему поверил. Понял, что наш гость это может сделать, и «наезды» прекратились. Думаю, что и про медведя он рассказал нам не зря. Так, на всякий случай, чтобы мы поняли – он человек не робкий. Естественно, мы извинились за самовольное «вселение» и теперь уже задним числом, испросили разрешения в его домике переночевать. Он безо всякого ломания сказал:
– Конечно, о чём речь. Я же вижу, вы нормальные люди. Геологи. Занимаетесь делом.
И поставил из своей сумки бутылку, кажется портвейна. Выпили понемногу. Он расслабился. Стали говорить уже о его житье-бытье. И он вспомнил недавнюю свою историю на этом месте.
*
     С приятелем поставили в курье сети. Пришли через несколько дней. Хвать! А сетей-то и нет. Походили немного вдоль берега и увидели на противоположной стороне реки лодку рыбинспектора. Поняли, что сети снял он. У лодки никого не было. Они подождали немного, на своей лодке подошли к тому берегу и плавсредство инспектора увели. Стали ждать. Появился инспектор. Туда-сюда. Наконец, заметил их и всё понял. Начал кричать и требовать лодку вернуть. Всё это сопровождалось матерщиной и угрозами. Инспектор был хорошо выпивши. В ответ они потребовали вернуть им сети. Инспектор не собирался этого делать. И снова угрожал. Наконец, увидев, что мужиков ему не запугать, разделся и стал переплывать реку. Да видно, сгоряча так поступил, сил не рассчитал, начал тонуть и звать на помощь. Помощи не дождался и потонул на глазах наших рыболовов.
– Если бы он не ругался и не грозил, наверное, мы бы его вытащили, –
сказал наш гость.
– А так, что? Кричит и кричит. Может, он нас обмануть хочет. И вообще-то мужик мусорный, нехороший. Дрянь человек. Так вот и потонул у нас на глазах.
    Конечно, состоялся суд. Но что он мог предъявить? Мы же инспектора в воду не толкали. Кто его заставлял в реку лезть? Со злобы он всё это. Ну и поплатился.
     Допив свою кружку чая, наш гость сказал спасибо, распрощался и спустился к реке. Больше мы его не встречали. Ночёвка наша в зимовье оказалась неудачной. Почти не спали. Комаров в избушке было море, и мы поднялись утром разбитые, с опухшими лицами и руками.
*
Тогда мне показалось, что Губы Бога были крепко сжаты и взгляд как-то посуровел.


МАЛЕНЬКИЕ ЧУДЕСА В БОЛЬШОЙ СТРАНЕ

Кто руками шевелит?
Наше маленькое чудо,
Наше маленькое чудо.
Как тебе там в темноте?
Интернет
Допуск.
После окончания института у меня была возможность выбора при распределении мест. Неожиданно появилась специальная комиссия из Москвы. Вызывают. Беседуют. Предлагают Громовскую экспедицию в Ереване. Первый Главк. Закрытые работы. Понял – подхожу по анкетным данным. Дали подумать день-другой. К этому времени мой жизненный опыт складывался в северных районах – Магадан, Якутия, Кольский полуостров. И тут мне страшно захотелось на Юг. Горы. Тепло. Фрукты. Незнакомый мир. Я согласился.
     Ереван встретил жарой около пятидесяти градусов. Бегая по делам, забегал в дворики и обливался холодной водой из фонтанчиков. Прекрасная холодная  вода. Ереванцы очень гордились ею. Говорили, что она лучше швейцарской. Формируется в вулканических туфах. Красивый город. Новые люди. Другой быт. Экзотика для меня.
     Оформился. Направили в круглогодичную геолого-разведочную партию под Нахичеванью. Определили в деревянном сборно-щитовом домике вместе с русским буровым мастером с хорошей фамилией Кошечкин. Чтобы начать полноценно работать, надо было познакомиться с геологией и гидрогеологией района, понять, чем эта партия занимается. Пришёл в Фонды. Ничего не выдают. Начальник объясняет:
– Выдать материалы не могу. У нас всё под грифом. Поезжайте в экспедицию. Зайдите в Первый отдел. Пусть дадут допуск.
    Что делать? Поехал. Всё объяснил. У тамошнего «секретника» глаза стали квадратными:
– Какой допуск. Возвращайтесь и скажите Гургену Левоновичу, что он мудак.
– Как же мы могли принять Вас на работу без надлежащей Формы. Он что, перепил там что ли?
     Вернулся. Объяснил деликатно ситуацию. Не знаю, был ли понят. Какое-то время отчёты мне  всё-таки не выдавали. Выручали геологи. Брали материалы на себя и тайком давали мне с ними работать. Потом всё  уладилось. Чудеса, да и только! Надо привыкать.

Карты и альбом.
     В начале шестидесятых годов  в газетном киоске Краснодара увидел геологическую карту Северного Кавказа полумиллионного масштаба. Не помню почему, но не купил. Возможно, была для меня дороговата. Немного позже узнал, что из продажи она изъята и получила гриф «секретно». Возможно, такой перевёртыш был связан с «оттепелью» и последующим «похолоданием».
     Многие топографические карты России тоже были закрытыми или шли под грифом «для служебного пользования». Меня это удивляло. Известно, что оккупированные во время войны территории картировались немецкими топографами.
     От кого всё это пряталось? Чудеса.
     На кафедре обучался в аспирантуре  Юра Т.  Тема его диссертации была связана с Уралом. Руководитель, тогдашний проректор по научной работе, профессор Р., предполагал обыграть этот регион как классический случай широтной зональности. Трудность возникла с картами необходимых масштабов. Перед аспирантом возникла техническая задача – найти эти материалы. Через какое-то время он нашёл их. Начал громко и с восторгом показывать их руководителю. Тому показалось, что принесённый материал является закрытым. На кафедре в этот момент было много народу. Профессор прошёл войну. Был человек, видимо, пуганный и придерживался правила:
– Лучше позвонить первым, чем вторым.
Как проректор он знал соответствующие телефоны. Прямо с кафедры позвонил и сообщил, что здесь в открытой форме демонстрируются  закрытые материалы.
     Приехали довольно быстро. Всё перешерстили. Оказался типовой вариант (почти как с киоском в Краснодаре):
• Карты вначале были открыты; потом их закрыли, а новый статус этих экземпляров не оформили.
Лишнее изъяли. Пожурили. На том, к счастью, и закончилось.
*
     Много лет трудилась на кафедре старшей лаборанткой Татьяна Фёдоровна. Была она одинока. На руках старая матушка, которую она боготворила и была полностью ею подчинена. После смерти старушки Татьяна Фёдоровна вся отдалась работе. Тогда училось много вьетнамцев. Совершенно бескорыстно она занималась с ними с утра до вечера. Была для них и наставницей, и нянькой, и мамкой. Между ними сложились добрые и очень приязненные отношения.
     По окончании обучения благодарные вьетнамцы преподнесли ей подарок. В качестве памятной его части был небольшой красочный альбом «Вьетнам в борьбе». Растроганная таким вниманием, она многим рассказывала о подарке и с восторгом показывала подписанный альбом. Дошла очередь и до профессора Р. Он с интересом стал рассматривать альбом и вдруг…! наткнулся на портрет Мао-Дзе-Дуна. А тогда от великой дружбы с Китаем мы кинулись в другую крайность. Ошеломлённый Р. набирает известный ему номер телефона и сообщает, что на кафедре печатная китайская пропаганда.
     Татьяна Фёдоровна переполошилась. Что называется – в ноги. Заплакала.
– Не губите, пожалейте. Я не виноватая. Ведь это подарок.
 В ответ она услышала ласковые слова:
– Да Вы, Татьяна Фёдоровна не убивайтесь так уж. Приедут и разберутся.
     Приехали снова очень быстро. Ещё быстрее разобрались. Оказалось, что красочный альбом продаётся в наших советских киосках.
     Перед смертью профессора Р. Татьяна Фёдоровна навещала его в больнице и за свои деньги вызвала батюшку к одру умирающего доброго коммуниста и долго посещала его могилу.

Пропуска.
     Мой приятель собирался в служебную командировку на Камчатку. Нужен пропуск. Поскольку он уже ездил туда, требовалась только формальная процедура.
     В отдел пропусков на Литейном попал прямо перед обедом. Документы взяли и попросили зайти после перерыва через час-полтора. Он вспомнил, что с утра тоже не ел. Под ложечкой засосало. Решил воспользоваться заминкой. Вышел на улицу. Пошёл наугад. Почувствовал вкусные запахи из дверей дома, до которого он, размышляя о чём-то, дошёл. Определился со столовой. Вкусно и недорого поел. На выход. И тут в дверях наткнулся на постового.
– Ваш пропуск, пожалуйста.
Оказалось, что приятель попал на территорию военного училища.
– Какой пропуск? Я пообедать зашёл.
– А как Вы прошли?
– Через эту дверь. Здесь никого не было.
– Как не было? Этого быть не может.
Вызвали дежурного офицера.
– Ваши документы.
– У меня при себе их нет. Сдал на Литейный.
– Какой Литейный? Кому?
– В отдел пропусков.
– Хорошо. Кто вы? Зачем сдали? Когда?
Пришлось подробно объяснять ситуацию. Из неё следовало, что дежурный у дверей пост на время оставлял. Скандал. Кто виноват. Ясно, что постовой. И в ответе за его разгильдяйство – дежурный офицер. Приятеля задержали. Стали звонить на Литейный. Выяснили. Отпустили.
*
     В начале своей деятельности мне пришлось работать в погранрайонах. В местечке Шванидзор, на границе с Ираном, начальство Погранзаставы  обратилось в нашу геологическую партию  с просьбой прочитать лекцию для пограничников. Что-нибудь про геологию и про наши работы.  Почему-то отрядили меня. Красный Уголок полон. Вывесил простую географическую карту полушарий. Рассказал о геологическом устройстве Земли, основных её структурных элементах. То, что помнил из исторической и региональной геологии. Немного о методах поисковых и разведочных работ. Эта была моя первая лекция в жизни.
     Спустя какое-то время к нам нагрянула московская комиссия. В конце её работы состоялось посещение объектов. Эту рабочую поездку сопровождало руководство партии. Был приглашён и я.
     По пути следования наш кортеж периодически останавливали пограничники и проверяли пропуска. Проверяли у всех. Мне же только отдавали честь и улыбались. Московские инспектора ничего не понимали. И были немало удивлены. Но ведь каждый пограничник знал меня в лицо. Разве это не пропуск.

Цифра.
     1965 год. Низовья Амура. Хребет Мяо-Чан. Горный институт проводит тематические геолого-геохимические исследования. Одно месторождение касситерита уже находится в эксплуатации. Крупный карьер. Обогатительная фабрика. В экспедиции довольно много студентов. Организовали для них ознакомительную экскурсию. Предприятие впечатлило. Никто такого ранее не видел.
     В заключение все собрались у стен фабрики. Выслушали итоговые слова главного инженера, проводившего экскурсию. Предложили задать вопросы. После студентов руководитель наших работ поинтересовался:
– Какова себестоимость концентрата, производимого фабрикой?
Ответ был кратким:
– Это закрытая цифра.
     Наш научный руководитель был многоопытным и чётко мыслящим человеком. Он стал вычислять сам.
• Олово стоит в магазине столько-то. И начал тянуть цепочку производства в обратную сторону. Через одну-две минуты получил цифру.
Отведя главного инженера в сторонку, назвал её. Потом похвастался мне, что ошибся на копейку. Думаю, специалист по обогащению назвал бы не менее точную цифру, просто взглянув на здание фабрик.
 Разве это не чудеса? Закрыто, а  вычисляется элементарным образом.

Закрытые территории.
     После учебной практики в Крыму я поехал на Средний Урал. Предварительно с моим дядей (братом погибшего отца) договорились, что я приезжаю в Свердловск (ныне и ранее Екатеринбург) и даю телеграмму. За мной придёт машина. Я так и поступил. Жду день. Два. Никто не приезжает. Деньги заканчиваются. Решил добираться самостоятельно. Знал только номер почтового ящика и что находится он где-то в районе Кыштыма. Доехал поездом. Раннее утро. Туман. Зябко. Просвечиваются невысокие горы. Стал спрашивать. Никто не знает. Наконец, один мужичок указал мне на работающих недалеко солдат и посоветовал спросить у них. Действительно, они помогли. От Кыштыма километров восемьдесят по узкоколейке. Поезд ходит раз в сутки. Повезло. Угадал к отходу. Известный на Урале, хотя и небольшой, медеплавильный завод. Стал спрашивать. Кто-то показал рукой и объяснил:
– Дойдёшь до края посёлка. Там тропка. Иди по ней вдоль «колючки». Увидишь дырку. Пролезь. Вот и всё. Многие так ходят. Там магазин хороший. Это недалеко.
      Приблизительно через полчаса я был у своих. Дяди дома не было, но вся семья в сборе. Меня ласково встретили. Накормили. Стали расспрашивать про Крым, про учёбу в Ленинграде. Время шло к обеду. Пришёл дядя. Расцеловались. Оказалось, телеграмму не получили. И тут он удивился:
– Как ты прошёл? Почему мне не позвонили с КПП (контрольно-пропускной пункт)?
Я объяснил мой маршрут. Он прямо вскинулся.
– Какая дырка? Какая тропка? У нас стреляют без предупреждения.
Он был начальником этого объекта. Не дообедал. Поехал разбираться. Думаю, многим мало не показалось.
     Так неожиданно я обнаружил «народный лаз» на закрытую территорию оборонного объекта. Думаю, что таких дырок в заборах по всей стране было немало.
     Велик и непонятен русский человек.
*
     Один мой приятель часто бывал на закрытых объектах подобного рода и поведал такую историю.
     Огромная охраняемая территория. Цеха и склады находятся на расстояниях в километры. Вся структура объединена хорошими дорогами. Важная комиссия на нескольких машинах едет по одной из них. Вдруг…навстречу мужичок. Поднимает руку. Останавливаются.
– Не подкинете до деревни Селищи. Иду, иду. Теперь не знаю и куда. Мест не узнаю. Хоть подскажите, куда идти.
Мужика «в охапку».
– Кто такой? Как попал сюда?
Рассказывает:
– Иду, значит. Смотрю шлагбаум. Раньше его не было. Да и я ведь давненько здесь не бывал. Большие ворота. Стоит грузовой состав. Вагоны открыты. Много солдат. Офицеры. Вижу, большой шмон идёт. Я, чтобы не мозолить глаза, прошёл с другой стороны состава. Все заняты. Никто не обратил на меня внимание. Вышел на тракт. Места не узнаю. Чувствую, вроде заблудился. Спросить не у кого. И вот Вас встретил. Слава богу. Живые люди. Да ещё на машинах. Думаю, дай спрошу. Может и подвезут.
     У комиссии шок. Чем это закончилось для мужика и начальства, не знаю. Службе охраны уж явно не поздоровилось.
     Всякая граница имеет дырки. Они возникают в неожиданных местах и на короткое время. Но без них граница существовать не может.
*
Глаз бога стал задумчивым, а потом как-то неопределённо моргнул. Не то улыбнулся, не то стал неопределённо загадочным. Не сразу и поймёшь. Собственно и истории какие-то странные.


БУДУ ПОВАРОМ
Варю картошку.
В безмолвном просторе Вселенной
ребёнок плачет…
Кавахигаси Хэкигодо

     Ленинград. Хлопчатобумажная фабрика им. 1 Мая. При ней детский садик. Это мой второй дом. Мама трудится тростильщицей. Работа трёхсменная. Летом детей вывозят на дачу. По окончании сезона всех ребятишек обязательно ставят на весы. Фиксируется, насколько дети поправились. Конец лета 41-го года. Видимо, дана команда к эвакуации. Родители сами забирали своих малышей. Подводы с лошадьми. Много народу. Суета. Жара. Нам место на телегах не досталось. Шли пешком по пыльной дороге. Мама тащила чемодан. Только эта дорога и осталась в памяти. Ходить в садик в городе пришлось недолго. Фабрику разбомбили, кажется, ещё осенью. Сидел дома. Маму перевели на текстильный комбинат где-то в районе Большеохтинского моста (теперь Петра I). Всю блокаду ходила туда пешком с Петроградской стороны (теперь ул. Чкалова). Я оставался один.
    В нашей 14-метровой комнате большой коммунальной квартиры мама ловко сложила маленькую кирпичную печку (у самой двери). Мой дед был хорошим мастеровым, из деревенских мужиков, которые умели всё. Складывал и печки. Мама в семье была старшая. Возможно, частенько ему помогала. Вот и пригодилось.  Железные трубы через всю комнату в окно. От них комната нагревалась довольно быстро. Где-то добывались дрова, иногда и уголь. Как мама со всем этим управлялась, ума не приложу. Было ей 32 года. Разговоры о пожаре Бодаевских складов (продовольственных). Началась страшная голодная зима. Мама выскребала последнее по «сусекам». Пачка желудёвого кофе. Ушла на блины – чёрные как головешки. Съели с удовольствием. В шкафчике оказался пакет сухой горчицы. Мама долго её вымачивала. Но так и не решилась. Хлеба не помню. А вот баланду из муки «вижу» и сейчас. Из ржаной – нравилась. Из белой – нет. Этакий клейстер. Конечно, ел всё. Небольшой запас сахара мама переварила в некую «пастилу» на воде. Человеком она была организованным. Порции крохотные, но каждый день. Оставаясь один, пытался проникнуть в ящик комода, где хранился этот запас. Мать запирала на ключ. И, слава богу. На работу она ходила каждый день. Ноги с утра опухали как колоды. Видимо, от «супов» (вода с лавровым листом и солью). Но длиннющие маршруты на работу и обратно немного помогали бороться с отёками. А ведь ещё воду надо было носить (до Невы от нас тоже не близко), какие-то дрова. Магазин. Беспокойство за меня, оставляемого в пустой вымершей квартире. Радио-завод рядом с домом бомбили. Примыкающий угловой дом на Геслеровском (ныне Чкаловский пр.) сгорел. Ночь. Толпа людей во дворе и большущее пламя пожара. Потом в этот дом попал снаряд.   
    Возвращаясь с работы, мама не знала, найдёт ли меня живым. В критический «момент» выживания мамина  золовка получила небольшую посылку с едой от брата (моего дяди). Поделилась с нами. В январе 1942 через Ладогу меня вывезли на Большую землю. Мама осталась одна. Никто этого не знал. Оставалась моя иждивенческая продовольственная карточка. Во многом это и спасло. Самая страшная зима миновала. Прибавили немного хлеба. Она выжила. Думаю, помогла и деревенская «закваска». Ещё осенью мама получила известие о гибели на фронте братьев. Сидела у окна и тихо плакала.
    После блокады рассказывала мне:
– Почти каждый день ты всё горевал:
• Вот, дурак, я того-то не ел, почему я не ел, вот дурак-то… Вырасту стану поваром – вот поем-то.
*
Губы Бога растянулись в грустной улыбке, и на них из Глаза скатилась слеза.


ПОТЕРЯШКИ
Здесь – это вам не тут.
Черномырдин В. С.

 Правый берег водохранилища на реке Оредеж. С Верой по грибы. Зашли довольно далеко. Остановились у какой-то еле  заметой лесной дорожки. Место для нас новое. Дальше решили не идти. В поисках грибов делаю небольшие круги, чтобы быть «здесь». Вера углубилась в лес. Ходит смело, зная, что я «держу след» и проблем с возвращением не будет. Перекликаемся. На мои «а-уу!, а-у-у!» она откликается «я тут недалеко». Постепенно Вера уходит вглубь леса. Но ещё хорошо её слышу. Небо стало темнеть, поднялся ветер – от меня к ней. Дует всё сильней и сильней. Приходится кричать громче. Ответ едва улавливаю. Ещё немного, ещё чуть-чуть и не услышу «я тут». Начал беспокоиться. Побежал в её сторону. Голос мой стал злым, надрывным. Наконец, она стала приближаться. Увидел. Замахал руками. Её «я тут» превратилось в «я здесь». Выяснилось, где-то рядом с ней ходили другие грибники. Тоже перекликались. Их крики она спутала с моими и двигалась им навстречу. Всё утряслось, но мне пришлось понервничать. Места там глухие. И вспомнил один случай с детьми-потеряшками произошедший в этом же районе.
 *
    Учебная база Гидрометеорологического института. Тоже на р. Оредеж. Прекрасный день клонился к вечеру. Работы закончены. Заиграла музыка. Спортивные площадки заполняются игроками и зрителями. Дежурная преподавательница вся в делах. Вдруг хватилась – нет двух её девочек. Оказывается, и на ужине их не было. Кто-то сказал, что видел обеих за домиком кафедры физкультуры. Самая окраина лагеря. Дальше лес и болота. Забеспокоились, родители слегка запаниковали. Опросили почти всех. Никто девочек не встречал. Они городские и  «домашние». Большого леса толком и не видели. Одна в девятый класс перешла, другая – в шестой. Одеты легко. Летние платьица, сандалии на босу ногу. Младшая слабенькая здоровьем. Часто простужалась.
    Солнце к закату. Стало холодать. А их всё нет и нет. Решили больше не ждать и начать поиски. Включили музыку на предельный гром. Несколько поисковых групп. Фонарики. Мегафоны. Даже ракетница. Как всегда некстати, начал накрапывать дождь. Похолодало. Некоторые одели даже ватники. В лесу стало совсем темно. Батарейки фонариков быстро «сели». Тьма кромешная. А-у-у! А-у-у!. Мегафон ревёт. Прислушиваемся. Никакого ответа. Только лес шумит. Вернулись в лагерь. И снова на поиски. К середине ночи решили подождать до того, как начнёт светлеть и хоть что-то будет видно. Дождь льёт непрерывно. Но!…одна группа студентов настроена по-боевому. Ждать не стала и снова ушла на поиски в ночь:
• Это ж дети. Как можно ждать. Чего ждать-то.
    Без фонаря, без мегафона. Просто двинулась в лес. За прошедшие несколько часов девочки могли уйти далеко. Но главное, никто толком не знал куда. Сектор их возможного движения был велик. Лес огромен.
   К рассвету радостная весть. «Боевая» группа студентов обнаружила их. Девочки блудили, блудили и неожиданно для себя вышли на дорогу, где и столкнулись с нашими поисковиками. Все в лагере. Кто-то на всякий случай истопил баню. Их туда. Напарили. Горячий чай с малиной. Накормили. Мать долго не могла придти в себя. Отец, сразу ушедший в лес, вернулся только через два дня.
    Оказалось, девчонки, почувствовав, что дело к ужину,  решили вернуться в лагерь. Но никаких ориентиров не запомнили, звуки музыка до них не долетали, и они двинулись не в ту сторону. Скоро поняли, что заблудились. Пошли наугад. Лес шумит. Деревья раскачиваются. Жутко как в страшной сказке. Растерялись. Кричали. Их никто не слышал. Стало темнеть. Пошел дождь. Младшая потеряла одну сандалию. Выбились из сил. Совершенно мокрые и замёрзшие сели на какое-то поваленное дерево. Младшая положила голову на колени старшей и обе стали горевать:
– Всё. Теперь не выбраться. Помрём мы тут.
Отдохнув, успокоились. Шок  прошёл. Надо идти. Но куда? Куда придётся. Авось! Проплутали всю ночь. Неожиданно для себя оказались на лесной дорожке. Тут и светать стало.  Приободрились. Самое страшное позади. И увидели наших студентов. Всё тут совпало: и место и время и ангел их.
    Удивительно, но, ни одна из девочек не заболела.  Стресс мобилизует организм к  выживанию.
    Известно, что в войну солдаты, находясь сутками в окопах, по колено в ледяной воде, под дождём и снегом, не болели никакими простудными заболеваниями. А попадая в тыл, сразу «цепляли» всякую заразу.
*
    Раз и мне пришлось помыкаться в тайге. Якутия. 1955 год. В маршрутах уже два месяца. В один из дней вышел к месту нашего «табора» (лагерь для ночёвки). Никого нет. Нас двое. Я и 16-летний мальчишка-эвенк. Ходим туда-сюда вдоль небольшого ручейка. Решили, что якуты с оленями по какой-то причине запаздывают. Минут через двадцать с другой стороны ручья выходит из своего маршрута Неелов – наш начальник отряда. Ждём. Якутов всё нет. Как позже оказалось, они что-то не так поняли и разбили лагерь, не дойдя до нас километра два. Холодная ночёвка без ужина и чая. Согревающий костёр. Ложимся к нему спинами. Комары едят нещадно. Кое-как передремали. Утром появились олени с поклажей. Сроки поджимали, и Неелов решил не расслабляться, днёвку не делать, а продолжить работу. Понимая  общую усталость, распорядился так:
• Саша, сегодня пойдёшь с Ритой. Вижу, что эта ночёвка выбила её из колеи. А я возьму Сергея. Он привычный. Маршрут у тебя будет короткий. Что-то около 7 километров. Вниз  по руслу небольшого ручья. Больше для порядка, чтобы не было «дырки» на планшете. А я пойду вот через эту сопку.
И показал рукой. Сказано – сделано. Проложил на карте маршрут. Собрались и пошли. Погода хорошая. Веду пикетажку. Рабочих точек мало. Там, где можно, отбираю образцы. Всё привычно. Идём расслаблено. Часто отдыхаем. Встретили нашего рабочего – Гошу. Он ходил искать отбившихся от стада оленей. Неудачно. Спросил, где будет новый «табор». Я сказал, что в устье этого ручья, куда мы с Ритой и шагаем. Он пошел к оставленному нами табору.
    Гоша выполнял в отряде обязанности повара. На нём «висело» не только приготовление пищи, но и выпечка «хлеба». Хлеб – это толстые лепёшки из хорошей, тогда канадской, муки. Искусство не простое. Из крутого теста лепилось что-то напоминающее современный грузинский лаваш (то, что продаётся сегодня в универсамах, только поменьше). Лепёшка засыпалось горячей золой, сверху угли. Когда повар считал, что выпечка готова, она вынимались. Зола стряхивалась лёгким постукиванием. Затем лепёшки устанавливались вертикально на рогульки (что-то вроде рогаток) «лицом» к огню и доводились до кондиции. Обычно они подрумянивались. Получалось очень вкусно. Он же заготавливал дрова. Помогал вьючить оленей, разбивать лагерь. Вообще парень был ловкий и работящий. Если вам не приходилось раскалывать на поленья чурку из кручёной лиственницы, попробуйте. Вы её всю, как говорят, измочалите. А успеха не добьётесь. Сами же устанете до чёртиков и будете в поту как после парной. А у Гошки же (так его все звали) получалось это быстро и легко. Видел и понимал, где ударить и с какой силой. А выглядел субтильным. Мелкого роста. Худощав. Узкоплеч. Но взгляд был умным и проницательным.  Неелов однажды говорит мне:
– Саша, ты не догадываешься, что наш повар-то у Лукашки раб? (Все олени, которые с нами ходили, принадлежали Лукашке. Их было 40- голов. Арендовали же мы  только 7). Ты разве не обратил внимание: как олень отобьётся от стада, искать идёт не хозяин. Он Гошку посылает. Когда же я выдаю зарплату, за Гошку получает Лука. Вот так. Здесь в Якутской тайге другая жизнь.
    Позже выяснилось, что в таборе, из которого мы с Нееловым разошлись, произошёл спор. Лука снаряжался в одну сторону, куда ему сказал Неелов. Гошка же, ссылаясь на меня, настаивал, что идти надо по моему следу.
    Рита постепенно приходит в себя. Вот и устье нашего ручья. Конец маршрута. Понимая, что пришли намного раньше, ждём. Никто не появляется. Начал беспокоиться. Стали подниматься по речушке, в которую впадает наш ручей. Периодически кричим. Как бы мимо не проскочить. Такие случаи бывали. Начало темнеть. Пошёл мелкий дождик. Тайга на наши крики не отвечает. Решил не рисковать. Знал, что вниз по этой речушке наши якуты ставили лабаз с едой и некоторым снаряжением. Через неделю планировали вернуться в этот район. Надо идти к схрону. Говорю Рите:
– Уже темно. Что мы плутать будем. Пошли обратно. Найдем  лабаз. Помнишь, наши якуты его оставляли. Поедим там. В брезенте переночуем. Утром решим, что дальше делать.
    Ну и двинулись. Прошли устье нашего ручья. Берег стал крутым. Борта скользкие. Продираемся через кустарник. Все мокрые, в глине. Полная компенсация за лёгкий маршрут. И вдруг меня осенило. Вспомнил, как Неелов показал рукой направление своего маршрута. Стало ясно, что он, и табор вслед, выше по течению. На карте там значилось три распадка. Где-то в одном из них. Мы ходили в ту сторону, но недалеко. К тому же, когда мы кричали, их там просто ещё быть не могло. Надо возвращаться:
– Знаешь, Рита, пошли назад. Помнишь, Неелов рукой-то показал. Вот он за сопкой и спустился к этой же речушке, на которой мы стоим. Только значительно выше. Там  есть три распадка. В одном из них. Найдём!
    Надо сказать, что Рита совсем не ориентировалась на местности. Есть такие люди. Поверни их кругом, и они уже не могут сказать, где находятся. В этом смысле мне было с ней легко. Она не спорила и своих вариантов не предлагала.
    Совсем темно. Дождь не перестаёт. Но в душе появилась уверенность, что идём верно. Кричим чаще и стараемся погромче. Рита держится ко мне поближе. Случилось, что ей приспичило присесть по делам:
– Саша, ты не отходи. Постой рядом. Я боюсь.
Но при наших «блудилках» внутренний страх держала при себе. Вот прошли один распадок, вот и второй. Час ночи. И вдруг ружейный выстрел. Оказалось, мы уже пришли. Всё сделали верно. Пошли на речушку обмыться. Разделись. Посмотрели друг на друга. Пошли по спальным мешкам. Я к Неелову. Рита в свою персональную палатку. Сразу попал в объятия Морфея. Утром рассказал нашу историю Неелову. Может место такое. То якуты не вышли в назначенную точку, теперь я перепутал место нового табора. Он выслушал меня спокойно без комментариев. Кажется, не поверил. Якуты тем более. Стал ко мне холоден.
    Через много лет его сын, Ваня, слушал у меня курс геологии на океанологическом факультете ЛГМИ. Позже, узнал, что его отцу ампутировали ногу, и вскоре он умер. Хороший и умный был человек. Многому меня научил.
*
    В каждом регионе у геологов существуют свои правила техники безопасности. Обычно, к ним «прилагается» и набор историй, иллюстрирующих их несоблюдение.
    Вот одна из них. Мамско-Чуйское нагорье (Якутия). Геолог при спуске к лагерю подвернул ногу. Идти не мог. Внизу уже был виден ручей и палатки, хотя до них было ещё километра три-четыре лесом. Послал рабочего за помощью. Парень к палаткам вышел. Повёл группу наверх. Но не нашёл место. Снизу верх сопки оказался слишком неопределённым. Травмированный коллега ждал-ждал, решил двигаться сам. Пополз. Выбился из сил. Нашли его только на третий день. Была поздняя осень с заморозками. Окоченел он.
    В Архангельской экспедиции в случае форс-мажорных обстоятельств рекомендовалось выходить на болото или другое открытое место и ждать. Болот, как и озёр, там много. Между ними участки леса. С вертолёта вас всегда обнаружат. Конечно, на болоте свои неприятности¬ – огромные комары, мошка и всё это в невероятных количествах. Облепляют энцефалитку сплошным слоем. Но там и еды обычно много – клюква, морошка.
    Вспомнил историю, описанную в романе Валентина Пикуля «Из тупика». Отряд американцев (интервенция) в 500 человек вышел из Архангельска. И сгинул. Не повезло им  на чужбине. Не улыбнулось счастье.
*
Губы Бога печально улыбнулись. Всё хорошо, что хорошо кончается.





   




































БОГ СМЕЁТСЯ

НЕ ОБИЖУСЬ
А ты не обидишься,
Если я скажу правду.

    Наша учебная группа формировалась из абитуриентов разных возрастных и социальных категорий. Был 1952 год. Помимо выпускников из обычных школ значительная часть первокурсников состояла из молодых людей, отслуживших действительную службу в армии. Некоторые захватили войну или трудились на оборонных предприятиях. Много девушек было с периферии с немалым жизненным опытом и семейными проблемами. Они держались чуть особняком и смотрели на нас как на детей. Учились хорошо, потом разъехались по распределению и большинство из них я теперь уже не помню.
     Фаля – так звали одну из них, жила где-то в пригороде. У неё на руках была больная мать, прикованная к постели. Как она всё это совмещала с учёбой, я не знаю. Характера была спокойного, уравновешенного и твёрдого. Улыбалась редко. Лицом походила на иконописный образ. Фигурой обладала стройной, но как-то не привлекала внимания ребят и мужчин. В ней чувствовалась одинокость, печаль и какая-то скрытая от людей мудрость. Училась она неплохо. Но вот с математикой не ладилось.
     После нескольких попыток сдать экзамен за первый семестр, преподаватель отказался принимать. Положение было отчаянное. Раньше в группах существовал так называемый «треугольник»: староста, назначаемый деканатом, и двое выборных – комсорг и профорг. В ходу была шутка – треугольник с тремя тупыми углами. Но такая структура существовала и функционировала по сложившимся в ту пору правилам. В нашем треугольнике я был младшим, а остальные двое – существенно меня старше. У одного за плечами три года армии, другой пришёл из цеха на оборонном заводе.
     Пошли к нашему математику. Это был умный и порядочный человек, хотя, как я сейчас понимаю, излишне «принципиальный». Позже он стал доктором наук, профессором и получил кафедру прикладной математики. На потоке к нему относились с уважением.
– Рувим Эммануилович! Что же Фале делать? Учится она хорошо. К экзамену готовиться серьёзно. Все практические задания сдала. Вы ставите её в безвыходное положение.
Он подумал и ответил:
– Ребята! Почему-то многие считают, что математику нужно только понимать. Это неверно. Кроме понимания, она требует, чтобы её учили. Вы же заучивали в школе таблицу умножения? У меня таблицу дифференцирования. Когда человек, который сдаёт мне экзамен, отвечает хорошо, а потом чего-то не знает, потому что не доучил, я могу принимать у него переэкзаменовку раз, два, три…, ну, в общем, пока он не выучит. Но если мне отвечают всё, но не понимают этого, я принимать у такого студента экзамен не могу.
Сказано все это было благожелательным тоном, но звучало вполне категорично. Поэтому мы спросили:
– Что же ей делать?
Он ответил:
– Пусть поговорит с заведующим кафедрой и попросит назначить комиссию по переэкзаменовке.
Естественно, на наших лицах отразилось сомнение. Заметив его, он сказал:
– Наверное, Вы подумали, что я как-то негативно вмешаюсь в эту ситуацию. Не думайте так. Конечно, я мог бы это сделать, но заверяю Вас,  что с моей стороны такого вмешательства не будет.
     Мы сделали, как он посоветовал. Была переэкзаменовка на уровне комиссии. Фаля её выдержала и осталась в институте.
     Она была трудоголиком. И не только в учёбе. Когда выезжали на «картошку», в Крыму – на прополку кукурузы, она всегда работала спокойно и честно. После окончания института я уехал из Ленинграда, и многих однокашников уже не видел, разве что на редких юбилейных посиделках.
     Вернувшись, я встретил Фалю в Нефтяном институте. Узнал, что она много лет работала на Камчатке, защитила кандидатскую диссертацию и успешно трудилась в науке. Писала интересные статьи. Купила однокомнатную квартиру, но, по-прежнему, жила одна. Общалась с некоторыми однокашниками.
     Как-то с приятелем, с которым мы в своё время ходатайствовали перед Рувимом Эммануиловичем, зашли к ней. Она угостила нас чаем. Посидели, поговорили о прошлом. Поохали, поахали, посмеялись. И она рассказала нам забавную историю.
     Ко мне не так давно заходил Лёшка П. Пришёл вечером. Весь какой-то расстроенный. Спросил:
– Фаля, можно я у тебя переночую?
Оказалось, он переругался с женой. Хлопнул дома дверью и ушёл. Вы же знаете, Лёшка взрывной, но хороший парень, и я к нему всегда была не равнодушна. Он мне нравился. Разумеется, я ответила:
– Конечно, Лёша. О чём ты говоришь.
Пошла на кухню, сделала яичницу, собрала на стол и мы сели, как говорят казаки, вечерять. Он вынул из портфеля маленькую, выпил пару рюмок. Посудачили о том, сём. Я постелила ему на раскладушке, сама легла на свой диван-кровать. Выключила свет. Ворочаюсь. Не спится. Слышу, Лёшка тоже крутится. Прошло сколько-то времени. Он мне и говорит:
– Фаль, а Фаль! Ты не спишь?
– Нет, – отвечаю, – не сплю Лёша.
– Фаля, а ты на меня не обидишься?
Я немного помолчала:
– Да нет, Лёша, не обижусь.
Он тоже немного помолчал, потом сказал как-то неуверенно:
– Тогда, Фаля, я маленькую-то допью.
Нам стало немного смешно и грустно. Мы ещё посидели и раскланялись с хозяйкой.
*
Вышли на улицу, и я почувствовал, как Бог где-то в вышине тихо засмеялся.

ПОХОДЕНЬ
Я дивлюсь, как мог он сохраниться,
Этот чудный псковский говорок.
В. Половников

     Первую учебную практику я проходил в местечке Вышегород Псковской области. Работы проводились на территории между озёрами Локно и Белое.  Жили в большом деревянном бараке. Спали на общих нарах (от стены до стены), кормились в небольшой столовой, организованной в каком-то сарае из свежего горбыля. Вставать старались пораньше, работали до вечера и были счастливы. Кормили скромно, но с голоду не мучались, хотя ощущение надоедания осталось до сих пор.
     Как-то один из бывших служилых, сержант в запасе, учившийся вместе с нами сговорился с артелью местных рыбаков о найме нескольких студентов для помощи. Среди них оказался и я. Дело было вечером. Мы с охоткой пошли, рассчитывая на часть улова, которую нам посулили в качестве оплаты.
     Нас было пятеро. Оказалось, что для работы достаточно четырёх. Ну, раз уж пришли, бригадир, осмотрев нас, остановился взглядом на самом высоком и длинноногом. Помню, это был Славка Захаров из Сыктывкара. Бригадир снарядил его в деревню:
– Давай, Славка, раз уж ты пришёл со всеми, слетай в деревню. Это недалёко, километра четыре. Найдёшь там последний дом. В нём живёт баба Маня. Постучи в окошко. Передай ей, что, де мол, ваши рыбаки просят дать походень. Принеси его. Пока ты бегаешь, мы, наверное, и управимся. Так что как раз к рыбе и поспеешь. Давай.
Славка, руки в ноги, и пошёл в деревню.
     Артель работала неводом. Один его конец был закреплён у берега, другой завели в озеро и начали подтягивать к лодке. Нас рассадили на две скамьи, между которыми был сооружен ворот. Невод тянули, накручивая его «поводья» на бревно ворота. Двое крутили ворот на себя, двое, которые сидели напротив, – от себя. Надо сказать, что сил пришлось прикладывать много. Невод шёл тяжело. Свистеть, кричать и даже громко говорить категорически запрещалось. Когда невод стал подходить ближе к лодке, рыбаки начали причитать:
– Ну, всё. Невод пустой, мотня лопнула, рыба ушла.
Мы стали расстраиваться. Ну, думаем, остались без рыбы, понапрасну трудились. Оказалось, что это такой приговор. Так заведено. Вытащили полный невод. Нам за работу нагрузили два рюкзака. Мы были довольны. Собрались двигаться к базе, тут и вернулся наш Славка.
– Ничего мне баба Маня не дала. Отругала только, что разбудил её. Она уже спать легла. Так и не понял, зачем я ходил  такую-то даль.
– Как зачем,– сказал бригадир.
– Ведь походень-то она тебе дала.
– Да ничего она не дала, я же говорю. Видите, ничего не принёс.
– Как не принёс?– ответили ему. – Ты же сходил туда и обратно. Это и есть походень.
   Обратно мы шли хоть усталые и нагруженные, но в хорошем настроении. Подтрунивали над Славкой. Он не обижался. Это как на флоте за кипятком на клотик сбегать. Отдали рыбу на кухню и все отлично наелись.
*
    Когда шли обратно лесом, я всё время слышал как кто-то наверху, выше сосен, с удовольствием похохатывал.

МАТЕМАТИК
Мясники круты очень, не боятся ни черта.
От Есения

     Одно время на прилавках магазинов и на уличных лотках продавались небольшие тушки цыплят. Кажется, они стоили по одному рублю семидесяти пяти копеек за килограмм. Это был отечественный продукт, пользовавшийся большим спросом. На прилавках он не залеживался и, когда такие цыплята появлялись, их очень быстро разбирали. Как правило, при этом, возникали небольшие очереди.
      Как-то, возвращаясь с работы, в одном из двориков у Невского проспекта я обнаружил такую продажу. Девушка-продавец, видимо, еще малоопытная, торговала очень медленно. Около неё возникла очередь человек в пять. Я встал. Продавщица неуверенно выбирала тушки. По одной укладывала их на весы, долго дожидалась, когда на шкале установится стрелка, потом на бумажке подсчитывала стоимость. Покупатель, как всем казалось, очень медленно искал деньги, передавал ей. Она пересчитывала, еще медленней с помощью вычитания в столбик, считала сдачу. Долго не могла с покупателем разойтись в деньгах. Очередь напряженно ждала. Все шли с работы были уставшими,  и недовольство нерасторопностью продавщицей постепенно нарастало.
     Передо мной стоял немолодой мужчина, приятной наружности. Как и все, он молчал. Но внутреннее раздражение в нем, видимо, накапливалось. Наконец, он не вытерпел и дружелюбно обратился к продавщице:
– Девушка, дорогая, ну разве так можно торговать. Что Вы такая скованная. Будьте мягче, увереннее, расслабьтесь.
     Продавщица, не понимая, посмотрела на него. И при этом положила на весы очередной товар. Не успела стрелка качнуться, как мужчина, мгновенно назвал вслух стоимость. Продавщица удивленно посмотрела не него и с огромным уважением спросила:
– Вы, наверное, математик?
– Да нет, девушка, я не математик – ответил он. – Я мясник.
И тут мы увидели, что такое немая сцена.
*
Я услышал, как над нами кто-то громко расхохотался. Потом увидел в небе смеющийся Глаз.

АТОМНЫЙ ВЗРЫВ В ШКОЛЕ

Да мало ли где мы можем находиться
во время атомного взрыва. Интернет

     Магадан. Конец сороковых годов. Я восьмиклассник. Школа десятилетка, тогда единственная в городе. Появилось большущее объявление, что вечером в одном из классов будет лекция о строении атома. В конце покажут атомный взрыв. Представления об этом тогда были смутные, но интерес острый. Народу собралось много. Лекцию читала согбенная старушенция. Все знали, что она заслуженная учительница СССР и кавалер ордена Ленина.  Это было внушительно и авторитетно.
     Что она говорила, сегодня совершенно не помню, да и тогда не очень то вникал в суть вопроса. Я ждал взрыва. Думаю, его с нетерпением ждали все.  В стороне на каком-то штативе был закреплён проволочный макет атома, в центре которого размещался маленький резиновый мячик. Он изображал ядро.
     Эту ситуацию можно сравнить с той, которая была на одном из выступлений начинающего поэта В.Маяковского. Он рассказывал о поэзии, читал стихи, а в стороне на тросах висел рояль, повёрнутый ножками вверх. Лекция закончилась. Маяковский стал раскланиваться, а рояль всё висел. Из публики кричали:
– А рояль зачем, да ещё вверх ногами? Зачем рояль?
Маяковский ответил:
– Чтобы вы не расходились.
Кажется, публике такое объяснение понравилось.
     Содержание лекции об атоме, вопросов не вызвало. Но если таковые и были, то, они напоминали анекдот о лекции в грузинском колхозе. Почему именно в грузинском, не знаю. Наверное, чтобы рассказывать с акцентом. Это происходило на заре запусков первых спутников. Лектор говорил о космосе, о проблемах его изучения и освоения, о космических кораблях. Аудитория молчала и внимательно слушала. И только один из присутствующих в конце спросил:
– Послюшай, дарагой! Канфету падушечка, знаешь? А? Объясни, слюшай, как туда варенье запихивают? Очень интэрэсно.

    Наконец, наша лекция закончились. Все замерли. Я подошёл поближе, чтобы лучше увидеть обещанный взрыв. Заслуженная старушка подошла к модели атома, чиркнула спичкой и поднесла её к коротенькому бикфордову шнуру, который незаметно был вделан в «ядро-мячик». «Поджиг» зашипел и …, чудовищной яркости вспышка ослепила меня. Звука я не слышал. Но видеть перестал. Мрак окружил меня. Не помню, как я выбрался на улицу. Было темно. Взглянул на небо – всё белое. Я не то чтоб испугался, скорее – был удивлён. К счастью, зрение довольно быстро восстановилось.
     Скоро секрет взрыва, для нас был раскрыт, и что-то похожее мы многократно повторяли. Бабуля начинила «ядро-мячик» смесью порошка магния и марганцовки. Магниевая вспышка всем хорошо известна. Марганцовка же при сгорании выделяет кислород. Таким образом, для нас была устроена вспышка магния в кислороде.
     В школе была прекрасная химическая лаборатория, и при ней хранилось много всякого рода препаратов, в том числе и порошок магния. Наша классная руководительница преподавала химию, и многие из нас были этим предметом увлечены. Нас привлекали к подготовке опытов, мытью химической посуды. Посему у нас был доступ к «химическим складам». Мы начали понемногу таскать магниевый порошок. Марганцовку покупали в аптеке. Вместо мячика использовали плотную бумагу, в которую и заворачивали «адскую бабушкину» смесь. В классе после уроков поджигали пакет и «балдели» от взрывов. Помню, пепел густо разлетался по классу. Дальше – пуще. Стали из запасов лаборатории таскать металлический натрий, который хранился кусочками, кажется, в керосине. Бросали эти кусочки в чернильницы-непроливашки (были такие). Натрий там бегал, шипел. Иногда чернильницы взрывались. Вывинчивали лампочки и завинчивали их обратно, подложив мокрую бумажку. Бумажка высыхала, и лампочка постепенно гасла. В общем, класс был ещё тот. Помучались с нами учителя. Но потом как-то само собой всё это прекратилось.
*
Сейчас я вспоминаю, что когда смотрел невидящими глазами в ночное магаданское небо мне слышался тихий смех. Теперь я понимаю – это смеялся Бог.

БАННАЯ ИСТОРИЯ
С какого бока посмотреть…
Мила. Интернет
               
     Это было в конце восьмидесятых годов. Новгородские деревни в то время ещё не совсем обезлюдели, существовали ещё покосы, в некоторых домах держали коров, свиней, овец и коз. Поля пахали, сеяли овёс и горох. Их почему-то уже не убирали. Было кормовое раздолье медведям, зайцам и лисам. Медведи топтали посевы. На грунтовых дорогах, соединяющих поля и покосы, после дождя оставались их следы. Видно было, что медведи обходили лужи. Над самой землёй как бы скользили полевые луни, охотясь на мышей, высоко в небе парили и кричали орлы, в деревни залетали аисты, садились на столбы, вышагивали по полям. Осенью над самыми крышами пролетали огромные косяки журавлей, наполняя небо своим курлы-курлы-курлы. Ранней весной все кишело стаями мелких птичек, воздух был наполнен пением и жизнью. На изгородь иногда усаживался «в своей тельняшке» ястреб-тетеревятник, победоносно осматривая ещё не заросшие поля. На окнах «работали» своими острыми клювиками маленькие серые мухоловки.
     В эти годы мы купили небольшую избу с обычными для этих мест хозяйственными постройками. Среди них была маленькая деревенская баня в довольно плохом состоянии. Нижний сруб почти совсем сгнил, остальные венцы были чёрными с большими и мелкими трещинами.
Выступающие концы бревен местами едва держались.
     Баня топилась не понятно как: не то по чёрному, не то по белому. Приземистая печь с котлом, закреплённым для верности проволокой, зацепленной за чёрный-пречёрный потолок.  Заднюю торцевую часть этой, так называемой, печки, венчал короб из толстого железа, заполненный камнями, через которые шёл дым и пламя топки. Всё это ужасно дымило. Когда баня топилась, войти в неё было невозможно, хотя над крышей стояла труба, и из неё тонкой струйкой даже шёл дымок. Во время  одной из топок я обнаружил, что за печкой пламя лизало брёвна. Пришлось этот проём между печью и стенкой засыпать сухой глиной.
      В общем, баня была в таком состоянии, что требовала срочного капитального ремонта.
     Я обратился к одному из знакомых мужиков, некому дяде Косте, жившему в районном центре,   приблизительно в десяти километрах от нас. Это был приветливый и по-деревенски ухватистый человек где-то около шестидесяти пяти лет. Физически он был очень крепок. Среднего роста. И сразу поражал мощной грудной клеткой, выпуклой и широкой. Он многое повидал и пережил. Позже с  кем-то из своих приятелей он покрывал нашу избу  шифером, и при моей посильной помощи перестроил почти развалившееся крыльцо, превратив его в большую открытую веранду, которая стоит до сих пор. Работал он по часовому тарифу. Приходил каждый день к восьми часам утра. Трудился без перекуров до обеда. Потом обедал с нами, при этом выпивал рюмку водки, но не больше. Запивал всё это холодной родниковой водой из ковшика. И снова шёл работать до пяти часов. Потом снова выпивал рюмку водки, дела глоток-два холодной воды и уходил домой лесной тропой в свой райцентр. Все были довольны. Работал он споро, приходил и уходил всегда в одно и то же время.
     Мы бывали у него в гостях, иногда даже ночевали. Он прошёл войну, немецкий плен, потерял родную сестру, которая была в войну снайпером. Специальности у него никакой не было. До пенсии он работал в леспромхозе. Иногда рассказывал о войне, такой, какой она была им воспринята в период действительной службы на западной границе в погранвойсках, принявших первый удар.
    Он вспоминал, как неожиданно их подняли по боевой тревоге, как они заняли какие-то позиции и как им сказали о первом из них, погибшем в этом бою. Немцы, видимо, шли в обход и быстро передвигались. Им было не до них. Никто ничего не понимал, и застава стала уходить на восток. По-моему это были Карпаты. Они уходили организованно, без паники. Да ей и неоткуда было взяться. Солдаты, а это были по нынешним временам мальчишки, не представляли себе общей ситуации и той смертельной опасности, которая окружала их. Он запомнил, как в одной из лесистых горных балок они сверху увидели немецкий отряд. Оружия у них было достаточно. И появилось желание напасть на этот отряд. Но лейтенант, который ими командовал, не разрешил этого делать. В отличие от них он понимал, что немцы здесь не одни, и, если даже удастся их уничтожить, они обнаружат себя и потом им будет не уйти. Он так и сказал им:
– Ребята, не будем их трогать. Надо двигаться к своим.
     Этот молодой лейтенант оказался мудрым человеком. Он спас им жизнь и, в конце концов, вывел к своим.
     В жизни дяди Кости было много очень разных событий. Но, удивительно, что среди них он помнил своего первого командира в этом внешне незначительном эпизоде.
     Потом были бои за Киев, где его контузило, и он попал в плен. Как-то на одном из дачных посиделок у наших соседей, которым он тоже помогал, оказался человек с общей с ним судьбой. Надо было видеть, как они живо вспоминали моменты пленения, когда их сортировали в группы и на их глазах расстреливали командиров. Они рвали комсомольские билеты, срывали  комсомольские значки и старались быть незаметными солдатами. Никакого геройства. Они были совсем молодыми простыми ребятами, кто из деревни, кто из города. Они хотели жить и не хотели умирать просто так.
     Из лагерной жизни  дядя Костя вспоминал только одного немца – врача, который помог ему выжить и то, как их несколько человек забрал к себе на сельские работы какой-то бауэр и тем спас им жизнь.
Дядя Костя рассказывал:
– Мы были так худы, что вместо ягодиц висели кожные складки и так голодны, что ни о чём кроме еды не могли и думать. Когда этот немец привёз нас в своё хозяйство, и нас отвели в сарай, мы жадно набросились на сырую картошку в корыте и стали пожирать её грязную вместе с кожурой. Немец был поражён и сказал, что нас накормят. Но мы ничего не воспринимали, только ели и ели. Потом упали в сено и мгновенно заснули.
     Этого немца он хвалил и говорил, что если бы он не попал к нему, то, скорее всего, умер бы от голода.
    В плену он пробыл четыре года. Освободили их американцы.
– Помню, – говорил он, – построили нас и к нам вначале вышли наши военные в непривычных для нас погонах и сказали, что теперь мы свободны и можем ехать на родину. Затем, вышел какой-то американец и заявил, что кто хочет остаться, пусть сделает шаг вперёд. Несколько человек вышло, а мы поехали домой.
     Для дяди Кости всё обошлось хорошо, хотя дни, когда его вызывали и  с наганом на столе кричали:
– Ну, Гаврилов, сука, рассказывай, как родину продавал. – Он запомнил на всю жизнь.
Достаточно было, чтобы кто-то на него показал и вместо дома оказался бы он в советском лагере. Но на Костю Гаврилова никто не показал, и в нём безошибочно увидели простого деревенского мужика. Может быть, это и спасло его. Установили его воинскую часть, нашли каких-то командиров, один из которых был жив и взял его к себе ординарцем. В этом «чине» он и закончил войну.
    Умер он, немного не дотянув до семидесяти лет, от опухоли мозга. Видимо, контузия была не шуточная. Я часто вспоминаю его и всегда по-доброму. Простой и хороший был человек, чистой русской породы, взращенной новгородской землей.
      Баньку мою он «починять» не взялся. Сказал только, что не стоит её трогать. Стоит и стоит и еще долго простоит. Когда ставили веранду (он называл ее «крылец»), то, приподнимая над ней старую крышу со стропилами от бывшего крыльца, вначале подпирал её в обхватку столбами и, прижимая их к животу обеими руками, натужно выпрямлял спину. Он называл это словом «вздынуть». Про тяжёлое говорил «беремя». Я многому научился у него. Стал понимать, что значит «охорошить стог», «обрядить» скотину», что поворот дороги можно называть «повёрткой», научился отличать покос от просто поляны, на которой растёт, но не косится трава. Он показал мне как натёртым ольховой головешкой шнуром отбивать на доске прямую линию, как ровнять по ней топором эту доску, как пропиливать щель между половицами, чтоб они сходились впритык и как их плотно сдвигать, прижимая друг к друг клиньми Он даже оставил мне свой топор на память. Прекрасного звона и выточки лезвие, поразительно ладное и удобное в руке топорище. Как-то он предложил мне:
    – Давай работать на пару, будем «крыльцы» ставить.
Видно, я неплохо помогал ему. Я очень горжусь этим предложением и помню дядю Костю. Это был деревенский мужик довоенного образца и дореволюционной генетики русского народа. Работящий, ухватистый, ловкий и сильный.
     Несмотря на его советы не трогать баню, я не мог оставить эту идею и следовал тому внутреннему голосу, который у Некрасова отражён в словах – «мужик, что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не вышибешь...». Я искал тех, кто взялся бы мне баню починить. И вот появились двое. Им было не более, чем по сорок лет. Нагловатые, смотрящие на тебя как на городского «фраера», не умеющего топор в руках держать. Потом я понял, что в их глазах я был просто «лопух». И с точки зрения их психологии они не ошиблись, надо отдать им должное. Они по-хозяйски и мастеровито осмотрели баню, подёргали за концы брёвен по углам, один конец отломали и выслушали мои пожелания сделать всё «под ключ». Я им сказал приблизительно так:
– Мужики! Вы поднимаете баню на два венца, перекладываете полы и печь с каменкой, меняете двери и т. д. Затапливаем. Я с Вами расплачиваюсь и захожу париться.
    Они ответили, что всё поняли, пошептались, и один из них назвал цену. Я тогда был при деньгах и, не торгуясь, согласился. Они ещё раз баню обошли, поговорили между собой и тот из них, что называл цену первый раз, назвал другую цену, больше первой приблизительно на треть. Я снова, не торгуясь, ответил согласием.
     Не знаю, что там произошло с их извилинами, но они, помолчав,  заявили, что придут работать в понедельник. А наш разговор происходил в субботу. Что называется «ударили по рукам». Мои «мастера» собрались уже уходить, но что-то замешкались, потоптались и «главный» из них сказал:
– Хозяин, есть у тебя бутылка в счёт будущей работы?
Конечно, у меня была припасена пара бутылок. Порядок-то я знал. Жена принесла. Отойдя несколько шагов, они снова остановились. «Главный» вернулся и попросил ещё одну бутылку. Я не спорил. Принёс. Наконец, они ушли.
     Конечно, ни в назначенный понедельник, ни позже они не пришли, и вообще я их больше не видел. Позже при случае, я сказал об этом вдове дяди Кости (оказывается, это она их прислала). Она их нашла, пристыдила, крепко отругала по-крестьянски. Они повинились. На том и кончилось. Я на них не обиделся, поскольку понял, что сам вёл себя с ними как «лопух»  и в чём-то ситуацию спровоцировал, хотя и бессознательно. Как говорят: – Получил, что заслужил.
                Но всё же я расстроился. Стыдно стало за них. Встал в памяти Костя Гаврилов. Он был совсем другой. А разница в их годах составляла каких-то двадцать лет. Измельчал народ. Вспомнил слова Горького из рассказа «Рождение человека»:
–…солнцу, часто, очень грустно смотреть на людей: так много оно потрудилось для них, а – не удались людишки…».
Да! Похоже, что не удались.

     Всё же моя блажь дала результаты, и я справился со своей «банной» задачей. Вначале я хотел сделать все сам. Даже привезли мне несколько сосновых «хлыстов». Это не распиленные и не окоренные стволы для сруба. Но потом, слава богу, я оценил свои возможности реально и понял, что я, скорей всего баню развалю. Пошёл в близкую деревню и нашёл там настоящего, как и Костя Гаврилов, мужика. Звали его Виктор Павлович. Войну он не «проходил», поскольку, работая в шахте, сломал ногу вагонеткой и сильно хромал. Но был сноровист, и в любом деревенском деле мастер. Как и все тамошние мужики любил выпить, но не более. Сговорились. О цене ничего сказано не было. Ранее я немного общался с ним и знал, что он не рвач, человек честный и надёжный. Вечером он зашел к нам, выпил стопку, осмотрел работу. Назавтра пришёл к семи утра, хотя моросил дождь, и я не думал, что он появится.  Я ещё спал. Жена моя, Вера, родилась «жаворонком». Всегда вставала ни свет ни заря. Выглянула в окошко и давай меня тормошить:
– Вставай скорее! Виктор Павлович идёт! Встречай! Неудобно!
Я вскочил. Ополоснул лицо. На рубаху накинул ватник (было холодновато) и выбежал на «крылец» (Костиной работы). Виктор Павлович уже, ковыляя, подходил. В тёплом рабочем пиджаке, кепке, со своим топором. Завтракать с нами не стал. Сразу за дело. Ещё раз осмотрел баню, обмерил её и принялся корить брёвна. Мы быстро позавтракали и я со своей тётушкой (летом она жила с нами в деревне) стали помогать ему. Вера осталась в доме по хозяйству. Непрерывно шёл мелкий дождь. И мы бы ушли в избу. Но Виктор Павлович работал, как ни в чём не бывало, и нам было неудобно уходить. Я поразился своёй тётушке, как ловко она корила брёвна. Оказалось и до войны и в войну, она много работала на лесозаготовках и там научилась этому ремеслу. Я этого ранее не знал. И теперь она делала это, похоже, с удовольствием, вспоминая молодость, хотя тогда ей, почти девчонке, было работать на лесоповале очень тяжело.
     Виктор Павлович приходил каждый день, в любую погоду. Как и Костя работал точно до обеда. В обед выпивал рюмку водки и снова шёл трудиться. Многому я у него научился. Как вывесить сруб, сделать ряжи внутри, подпорки снаружи, как связывать брёвна сруба, чтобы не расползлись. Как рубить венцы, метить и вырубать желоба в брёвнах, как выравнивать углы, если черновой сруб получился немного ромбом, готовить глинистый раствор, складывать каменку, трубу, как снимать венцы снизу старого сруба и заменять их новыми и многому другому. Сегодня его уже нет. Я благодарен ему за мужицкое обучение. Да! Наши мужики всё умели. Тогда я частенько вспоминал своего деда, который и печи умел класть, и санки беговые делать и дом рубить, и сапоги точать, и валенки подшивать, и калиновые гвоздики заготавливать, и пахать, и сеять и многое другое.
     Таков же был и дядька моей жены, Алексей. Всю войну прошёл простым солдатом в пехоте, дважды был ранен, потом контужен, почти глухой. Хаживал и в разведку и бывал в прикрытии, сдерживая наступающую пехоту немцев на Кубани, попадал под огонь наших «катюш», ходил в атаку.  Когда нас немцы из Крыма выбросили, на телеграфном столбе переплыл Керченский пролив. Дошёл до Берлина. Поднял четверых детей. Своими руками построил двухэтажный дом в Гантиади. Мастерил бочки, чаны, бочонки для вина, был прекрасный садовод, увлекался разного рода прививками деревьев, умел делать отличное вино, чачу, рыбачил в артелях. Дожил до первой грузино-абхазской войны. Потерял на ней дом, хозяйство. Умер в Адлере, бездомный на раскладушке в общежитии у своей младшей дочери. 
      Я тогда вдруг ясно понял, что руками таких, как Костя, Виктор Павлович, дядька Алексей построена вся Россия, все деревни, все её дома от хат до красивейших теремов, церквей и соборов. Ими вырублены просеки в лесах, проложены гати через болота, наведены мосты и всё, всё, всё, посажены сады.  Честь им, хвала и память.
    Наконец, работа была закончена и Верочка организовала торжественный обед на нашей большой открытой веранде (крылец, помните!). Открыли бутылку водки, налили в тарелки наваристых и вкусных щей. Верочка  прекрасная хозяйка и умеет не только прекрасно готовить, но и отлично потчевать гостей и привечать их. Я сказал Виктору Павловичу спасибо и поднял рюмку. Выпил и принялся за щи. Виктор Павлович из стопки только пригубил и к щам лишь притронулся. Ему нужен был разговор. Я ещё и ещё раз его поблагодарил, похвалил работу и его мастерство. Потом спросил:
– Виктор Павлович, сколько же мы Вам должны?
     Его реакция была для меня неожиданной. Он как бы не слышал моего вопроса. Ещё раз пригубил из рюмки, не закусывая, и стал рассказывать о зарубинских мужиках:
– Ты Зарубино-то знаешь? Ну, там где посёлок Артём, шахты. Отвалы-то, небось, видел. Это как на Боровичи ехать.
     Я кивнул, что знаю, частенько проезжал и боровический автобус там делает большую остановку. Всегда народу много садится.
– Во-во, то самое. Так, я тебе скажу, эти зарубинские мужики, ну и дерут, прямо спасу нет. Ни чести, ни совести.   
     И начал рассказывать про зарубинских мужиков и их частные подряды, где, что и когда они рубили. Я вежливо слушал, иногда поддакивал и постепенно стал расстраиваться. Ну, думаю, сейчас после такой «артподготовки» как заломит цену. И самое главное, деваться некуда – работа-то сделана, а цена не оговаривалась. Послушал я его, послушал и вновь спрашиваю:
– Виктор Павлович, ну, а с меня-то, сколько за работу?
Он снова, как бы не слышал вопроса, как говорят, пропустил мимо ушей. И вместо ответа спрашивает:
– Да! А ты когда из Кремниц (это маленькая деревушка на шоссе из райцентра) сворачиваешь на тропку в лес, видел новую баньку у дорожки?
– Видел, – говорю.
– Ну, так это тоже зарубинские рубили. А знаешь, сколько взяли?
Я знал, и знал, что цена была немалая, но ответил, что то ж новая баня. Он её цену, также как и я, не назвал, но напомнил суть работ:
– Конечно, новая. Ну, вот у тебя мы поставили два новых венца снизу. А снимали-то три. Помнишь, когда ты спросил, зачем третий-то венец снимать, я тебе объяснил, что его заново подрубать надо, ладить под новое бревно, которое будет  под ним. Это потому, что в лесу все деревья разные и среди них не найти точной замены бревну выброшенному. Деревья, как и люди, нет среди них в точности похожих, сколько ни ищи.  Вот так.   
Я совсем загрустил. Подумал, что лучше новую баню надо было ставить.
– Да-а, – задумчиво протянул я.
– Сколько же Виктор Павлович, платить-то.
Он выдержал довольно долгую паузу и вдруг неожиданно произнёс:
– Сто рублей!
Я прямо обомлел. Мы приготовили триста рублей (по тем временам это была хорошая цена), ну – а сто рублей, да ещё после таких разговоров.
– Виктор Павлович! Вы же работали почти две недели? Я так мало не могу заплатить. Говорите настоящую цену.
– Это и есть настоящая, я не шучу. И так я тебя почти граблю. Больше я не возьму, – был его ответ.
Началась какая-то странная торговля. Я уговариваю его взять с меня больше, а он упирается. Ну, ни в какую не хочет больше брать. Тогда я повернул дело по-другому:
– Виктор Павлович! Я очень Вашей работой доволен. И плачу Вам сто рублей, как Вы её оценили, а ещё двести рублей плачу как премию за отличное качество. Могу я премию выделить?
     Он на миг задумался, но всё-таки продолжал отказываться. Не хотел брать больше и всё. Мол, ты мне водку ставил, помогал мне. Оказывается, он, по-мужицки, всё моё «участие» прикинул на каких-то своих невидимых для меня счётах, и названная им цена была вычисленной. Я стал объяснять ему, что это моё угощение, и  я не столько помогал ему, сколько у него учился. Пока он раздумывал над моей диспозицией, Верочка принесла деньги и положила перед ним на стол. Он нехотя, задумавшись и покряхтывая, взял. Подержал их в руке и потом … положил обратно:
– Нет, не могу. Этак, я тебя граблю. Не могу.
Началось его уговаривание и передвижение денег к нему и от него. Я, честно говоря, был в отчаянии и чувствовал себя очень неловко. Наконец, мне пришлось сказать, что если он не возьмёт эти деньги, то очень нас с Верой обидит. После этого он деньги, наконец, взял и убрал в боковой карман пиджака. Мы с облегчением вздохнули. Он поёрзал на скамье, допил свою стопку водки и уже собрался уходить. Потом вдруг неожиданно снова сел на скамью, вынул деньги, отложил от них сотню и твёрдо сказал:
– Ладно, двести возьму, раз уж так.
При этом оставленные две сотни разделил пополам. Одну положил обратно в карман, а вторую – в ботинок и заявил:
– Если моя баба спросит, сколько заплатили, скажете, что сто.
С этим он встал, попрощался и пошёл к своей деревне.
     Мы дообедали и вернулись в избу. Ремонт бани закончился.
    На следующее утро, снова около семи утра Вера будит меня:
– Вставай быстренько, чего-то опять Виктор Павлович идёт.
Я вскочил и скорее на крыльцо. Верно. Шел наш мастер. По-прежнему моросил лёгкий дождик. Наш деревенский просёлок был раскисшим от дождя, скользким и местами вязким. Виктор Павлович, тяжело хромая шёл в нашу сторону. На плече он нёс рулон рубероида. Кто когда-нибудь покупал такие рулоны и тем более использовал их для крыши, знает, как они тяжелы. А идти к нам не близко. Виктор Павлович был крепким мужичком. В шахтах слабые не работают. Но он не был атлетом, да ещё и имел покалеченную ногу.
     Вообще, о фантастической выносливости деревенских мужиков можно говорить отдельно. Как-то на «студенческой картошке» я наблюдал такую сцену. Несколько спортивных, натренированных в спортзалах студентов вызвались работать на погрузке ящиков с картошкой на автомашины. Вместе с ними работали деревенские. Через какие-нибудь час-два работы студенты, как говорят, «сдохли». Устали до состояния, что и рук не поднять. А местные работают и работают себе потихоньку, грузят машину за машиной. А с виду? Так себе. Никакой мышечной «накачки», никакой выдающейся мускулатуры.

    Я к Виктору Павловичу. Что такое, зачем этот рулон?
– Как зачем? – ответил он.
– Ты же говорил, что хочешь на бане крышу заново покрыть, а рубероида у тебя не хватает. Вот я и принёс. У меня остался неполный кусок.
     Я был поражён. Действительно, как-то к слову я обмолвился про крышу, но не более. Просто сказал и всё. А вот он запомнил и, видимо, эта несчастная  «премиальная» сотня мучила его душу. Вот он и принёс рубероид. Ему как-то от этого, видимо, полегчало. Конечно, посидели, поговорили о житье-бытье, тут уж он с удовольствием выпил стопку, занюхал её корочкой хлеба. Извинился, что дома дела, скоро скотину надо обряжать и попрощался.
     На следующее утро всё повторилось снова. Только теперь Виктор Павлович притащил не рубероид, а мешок с яблоками своего сада. На мои вопросы он ответил с наивной простотой:
– Да яблоки-то хорошие. Ночью, ты, наверное, заметил, был сильный ветер. Много яблок попадало. Вот я и собрал. Да ты не беспокойся, всё равно свиньям скормил бы.
    Яблоки действительно были хороши и свежи. Белый налив. Душистые и сочные. На этом моя банная история и закончилась. Виктора Павловича уж нет, а баня стоит и служит нам исправно. Входя в неё, всегда его вспоминаю добрым словом.
     Но было ещё одно примечательное событие, связанное с Виктором Павловичем, о котором хочется рассказать. На старых картах наша деревня называлась «Муровское». Была она по тем меркам небольшой. Всего дворов двадцать. Теперь никто и не помнит точно сколько. Иногда появляются старики, приезжающие из Новгорода или Боровичей, посмотреть на деревню, где родились и бегали ребятишками. Поговорят с нами, повспоминают, где какой дом был, где было их подворье, прогуляются со своими внуками, да и уедут, думаю, навсегда. Название «Муровское», наверное, пошло от слова трава-мурава. Это первая трава после зимы, которую потом по зрелости заготавливают на сено. Действительно, у нашей деревни эти травы богаты. Теперь, правда, их никто не косит. А раньше у каждого покоса был свой родник, за которым ухаживали и чистили дно, на границах покосов иногда владельцы спорили, кричали, чуть не дрались. Мурава была в цене, и многие держали скотину. Каждая пясть сена была на счету. Обычно родник у покоса обсаживался бочкой без дна, и через её край самоизливал. Вода была чистой, холодной, немного газировала. Такой не крепкий нарзан с железистым привкусом. Как-то один из таких родников отыскал и я с сыном. Почистили его, тоже обсадили старой бочкой и довольно долго ходили к нему испить водицы и запастись ею в бутылки. Родник был у ручья, и в какой-то паводок его засыпало илом и завалило ветками. От дома он был далековато и я больше не расчищал его.
     Теперь от деревни осталось только пять домов. Два развалились, а в оставшихся трёх, считая и нас, живут только летом. Местные нас называют дачниками, хотя крестьянствовали мы там по-полной. Конечно, пока были силы.
     Вначале я выкашивал мураву только возле избы, да тропинки делал. Но напротив нас наискосок в первые годы всё лето проживала некая баба Катя. У неё был свой дом, была она коренным жителем нашей деревни. На зиму дети увозили её в Новгород. Всегда баба Катя была опрятной, по утрам в чистеньком белом платочке сидела у раскрытого окошка и смотрела на мир. Как-то, видя мою косьбу, она сказала:
– А ты, Николаич, чего не всё косишь-то. Вот там и там это всё ведь ваше.
– Да не надо мне, – ответил я.
– Зачем? Скотины у меня нет. Зачем мне сено-то?
– Как зачем, – ответила баба Катя.
– А для духу. Покидай на сеновал. То-то дух в избе будет хорош.
С тех пор я так и делаю. Дух действительно хорош. Да и полежать на сене отменно. Когда бывали гости, я их тоже этим духом потчевал. Он запоминается на всю жизнь. И нам и детям и внукам. В городе они лишены этой услады и могут прожить, не ощутив её.
     Каждый год старое сено я выбрасывал под огромную берёзу за баней (подкармливал её). Сеновал загружал новым сеном. Однажды по весне приходит ко мне Виктор Павлович и говорит:
– Николаич! У меня нынче овцы большой приплод дали. Не прокормить их мне до травы-то. Может, дашь сена. У тебя оно такое хорошее.
     Разумеется, я согласился и сказал, что можно забрать всё сено. Он прислал сына и дочь. Им уж было где-то за сорок. В общем, взрослые тётка и мужик. В деревенской жизни они всё понимали и умели. Почти целый день на тележке они сено вывозили. Я был рад, что помог им.
     Ближе к осени, встретив меня, Виктор Павлович сказал:
– Николаич! Спасибо тебе. Здорово ты меня с сеном выручил. С меня баран. Вот осенью резать буду, тебе одного дам.
     Я стал отказываться, что не за что мол, что сено мне было ненужно, что я с удовольствием помог ему, рад, что такой случай представился и тому подобное.
– Нет, что ты говоришь. Я же знаю, что сено денег стоит, что ты косил, сушил, ворошил, убирал. Нет, нет. Баран это так, просто благодарность.
     Я не стал всё это обсуждать и думал, что осенью он свой посул забудет. Стало холодать, огород был убран, грибов стало мало, мы начали собираться в  город. Перед этим Виктор Павлович несколько раз угощал нас прекрасными кусками мяса. Я думал, что это и есть его баран. Но вдруг он заходит к нам и спрашивает:
– Николаич, ты как барана будешь брать с головой или нет?
Я ответил, что уж брал у него мясо и этого достаточно. Оказалось, что это было другое мясо, просто так. А баран остаётся, как он обещал. Предупредил, чтоб обязательно рюкзак взял большой, баран тяжёлый. В общем, этого барана мы увезли в город и ели с большим удовольствием.
  Я продолжал косить мураву и закидывать сено для духу на сеновал. Прошло несколько лет. Виктора Павловича не стало. Хозяйствовали уже его дети. Было тогда им лет по пятьдесят. Мы с ними общались, кое-что из вещей оставляли у них на зиму. Дружеские отношения поддерживали, как и раньше. После зимы привозили небольшие подарки. Они отдаривались картошкой, зеленью, пока у нас не вырастала своя.  Корову они уже не держали, свиней тоже. Были козы, да несколько овец, которых потом извели.
     Однажды, приехав очередной весной, зашли к ним, поздоровались, немного поговорили и пошли в свою деревню. Я обратил внимание, что от их дома тянулась довольно густая «дорожка» из сена. Она тянулась до самого нашей избы. Сеновал был пуст. Больше того, наши ящики, в которых мы прятали на зиму разные вещи и заваливали сеном, были тоже пусты и даже поломаны. Я понял, что взяли сено «дети» Виктора Павловича. И удивил меня не сам факт, а то, что они мне об этом даже не сказали, да и поломано было многое. Зачем? Позже, дней через пять, как-то вяло и настороженно их мать призналась, что сено взяли они. Конечно, сена, мне было не жалко, и я заметил ей:
– Да, бога ради, берите, когда надо.
Но больше я к ним не заходил, ничего не оставлял, гостинцев не привозил и сено на дух я не «заготавливал». Грустно стало. Начала теряться вера в людей.  Может это современное проявление вечной проблемы отцов и детей. Не знаю.
     Однако позже, года через два-три, я как-то осознал внутри себя, что баба Катя, Костя Гаврилов, Виктор Павлович, наверное, не одобрили бы меня. Плохое не должно побеждать хорошее. Я снова  стал косить траву мураву на душистое сено. Постепенно все забылось.
*
Когда эта история закончилась, в ветвях огромной  берёзы, в тени которой стояла наша банька, я услышал шуршащий, какой-то хрипловатый  звук. Будто там тихонько сквозь слёзы смеялись.

ТАРТАР
Здесь, на арене, правило одно:
Никто не выйдет, тартар заберёт своё.
M. Adamoff

     В конце шестидесятых годов один из ведущих институтов министерства геологии разработал новую по тем временам методику оценки эксплуатационных запасов промышленных вод. Она была принята в производство, выделено финансирование и всем геологическим  Управлениям СССР даны поручения на срочные работы по её  региональному внедрению. В  основном это касалось йодо-бромных вод. Управления к такой работе были не готовы, тем более что она оказалась сверхплановой. Не выполнять её они не могли и потому стали в массе своей искать субподрядчиков. По северо-западному региону среди таких подрядчиков оказался я. Поскольку новой методики исполнители не знали, её разработчик срочно организовал семинар, который должен был всем помочь.
     Местом семинара выбрали Туркмению, на юго-востоке которой функционировал йодный завод, перерабатывающий соленые подземные воды с высоким содержанием йода. Предприятие находилось в песках пустыни Кара-Кум у северного склона Копед-Дага. Принимал нас небольшой городок, состоящий в основном из глинобитных домиков, скрытых за такими же заборами, узкими и пыльными улочками, конечно, базаром. Была глубокая осень, и потому тартарное пекло пустыни нас не преследовало. Зато дынь было в изобилии. Около большущих горок этого душистого товара располагались и, вероятно, жили целые семьи. Никаких весов не было. Хозяин, когда вы дыню выбрали (часто с его помощью), называл цену. Во и все. Надо сказать, что таких вкуснющих дынь я больше не ел никогда.
     В первый же вечер нас пригласили посмотреть долину Узбой  и искупаться в тамошнем соленом озере. Как ни странно, народу набралось мало, и на небольшом автобусе нас отвезли к месту. Кругом безжизненная равнина. Недалеко от дороги несколько небольших групп  верблюдов. Отойти от дороги страшно.  Казалось, что, как только потеряешь из виду шоссе, сразу окажешься нигде – один не то на Земле, не то на Луне. Тогда я понял, что понятие тартар включает в себя не только пекло ада, но и ощущение вечной безысходности.
      Ну, вот мы доехали до соленого озера. Площадь невелика. Вода «переполненная» растворенными солями свинцово-мертвая и кажется густой. У берега устроена простенькая  купальня из досок. Ступеньки покрыты толстым слоем соли, будто льдом. Вдоль самой кромки берега рапа озера кроваво-красная. Нам объяснили, что это пурпурные бактерии. Значит, даже в такой соленой-пресоленой воде есть жизнь. Признаюсь, что купаться как-то сразу расхотелось, хотя мы понимали, что раз приехали – надо. Смелости нам придал семидесятилетний профессор Николай Иванович Плотников. Не колеблясь, совершенно спокойно он вошел в рассол. Мы последовали его примеру. Утонуть в этом озере нельзя. «Пресного» человека она в себя не принимает. Хорошо лежать на спине, можно сидеть, скрестив ноги по-турецки. Чувствуешь себя живым поплавком. У купальни душ. После озера следовало обмыться, и можно спокойно возвращаться.
     Среди нас был человек (непосредственный наш заказчик), у которого этот первый вечер на соленом озере отбил охоту приезжать сюда снова. Небольшого роста, такой весь сферический, выпуклый со всех сторон. Особенности рассольной воды озера он не предусмотрел, и решил поплавать, как обычно это делают, лежа на животе. Он сразу крутнулся на своей выпуклости головой вниз… Помните песню:
– Пошел купаться  Даверлей-Даверлей,
Оставив дома Доратею…..
……………………..
Но голова-ва-ва тяжелей ног-ног, она осталась под водою.   
 
     Инстинктивно он начал размахивать руками и тем самым усложнил свое положение. Брызги рассола попали в глаза, он перестал видеть и ориентироваться в пространстве. В испуге начал просто молотить по воде всеми конечностями и, наконец,  перестав что-либо понимать, стал кричать о помощи. Казалось, он сейчас закричит:
– Тону, тону!
В первые секунды все засмеялись. Так это забавно выглядело. Но потом поняли, что «утопающему» не до смеха, что  все может обернуться трагедией. Его вытащили и почти ослепшего от рассола отвели в душ. Постепенно все пришло в норму. Больше он с нами не приезжал.
     Закончилась деловая часть семинара и участников, как обычно, повезли на экскурсию по достопримечательностям края, связанным с темой нашего пребывания в Туркмении. Первым, естественно, было посещение йодного завода. Работал он по закрытой от глаз японской технологии и внешнего впечатления на нас не произвел. Такое чистенькое предприятие. Мы захотели увидеть конечный продукт. И нас повезли к небольшому открытому сараю среди песков. И тут мы поняли, как мог бы выглядеть тартар. Несколько человек, одетые с головы до пят в защитные костюмы, в которые облачаются спасатели в момент химической или атомной атаки, молотками разбивали металлический йод, расфасованный в плотные полотняные мешочки. Затем, когда  содержимое мешочков достигало необходимой мелкости, его высыпали в небольшие фанерные бочонки и запечатывали. Близко подходить нам не рекомендовали. Известно, что кристаллы йода сублимируют, иными словами, способны переходить сразу из твердого состояния в газовое. Для лёгких человека вдыхание таких паров разрушительно. Естественно мы побереглись.
– А как же рабочие? – поинтересовались мы.
– Да, вот так! Они же в костюмах с респираторами, – был ответ.
– Привыкли. Конечно, летом очень жарко. Это же Кара-Кумы. А что делать? Для них здесь другой работы нет.
– Сколько же они зарабатывают?
Оказалось немного. Как инженеры в России. Глядя на этой йодный сарайчик, начинаешь понимать, что тартар может быть и на Земле и тартар добровольный, вынужденный.
     Далее нас повезли на нефтяную скважину. По дороге, справа от шоссе мы увидели огромное черное облако. Именно огромное, а не просто большое. Я думал, что это горят нефтепромыслы. Нечто похожее я видел на Северном Кавказе. Но оказалось, никакого пожара нет. Это просто работал сажный завод. До этого я не знал, что такие заводы существуют. В душе мы посочувствовали людям, которые там работают и живут. Это ни какой-то там смог! Это «густая» сажа. Кстати, мы поинтересовались, куда сбрасывают использованные технологически воды йодного завода. И  получили спокойный ответ:
– Как куда? Разумеется в пески. А куда же еще? – Вопросы экологии тогда еще не обсуждались.
     Наконец мы подъехали к тому месту, которое называлось скважиной. Никакой скважины мы не увидели. Перед нами было небольшое нефтяное озерцо – поразительная черная гладь, под которой ощущалась  бездна. Близко нас не подвели. Приближение грозило бы катастрофой. Песок под ногами начинал быстро уходить, как будто возникала некая глубинная осыпь. Мы инстинктивно отступили. Оказывается, «озеро» возникло, когда из скважины начала бить нефть. Видимо, на глубине песок был так пересыщен нефтью, что, когда она через скважину стала уходить вверх, песок начал быстро уплотняться, и образовался провал. На вопрос:
– Какова глубина этого озера?
Нам ответили:
– Никто не знает. Вышка была сорок метров, её не успели демонтировать. Всё происходило так быстро. Бежали кто куда. Успели. Жертв не было.
     Пустыня поглотила скважину и вышку. Я почувствовал под собой тартар. До этого мне приходилось нырять с борта судна в Черном море, где глубина была порядка двух километров. И когда я нырнул и выскочил на поверхность, с ужасом вдруг почувствовал, что под моим животом – бездна. Ощутил её животом. А здесь вместо воды был песок, и я стоял на нем.
     На этом ощущении тартар не закончился, по крайней мере, для меня. После семинара, как требовала того традиция, был прощальный банкет. Место хозяева выбрали прекрасное. Столы были накрыты прямо на берегу Каспия. Хлеб-соль, вино. Тосты. Интересные разговоры. Но всему наступает конец. Почувствовав его приближение, мой сосед по столу, известный профессор из Иркутска, с которым мы были в дружеских отношениях, и который вел стол, предложил мне сказать заключительный тост. Как это принято, особенно на востоке, я поблагодарил хозяев за прекрасную организацию семинара, гостеприимство и в конце – за вкусный и обильный  стол.
     И вдруг, неожиданно для всех и, особенно для меня, автор новой методики и заместитель директора московского института, который инициировал нашу туркменскую встречу, будучи изрядно навеселе, встал и самым грубым образом нахамил мне в ответ на мой прощальный тост. Замечу, что мы с ним знакомы не были. Взоры всех обратились на меня. Я был ошарашен. Обойдя стол, он подошел ко мне сзади и продолжил своё «выступление».
     Его оскорбление настолько вывело меня из себя, что я встал и молча с разворота от стола сильно ударил его в живот. Он отлетел. Сотрудники, следовавшие за ним, поймали его в руки и увели. Праздник был испорчен. Все разъехались по домам. Я чувствовал себя крайне неловко, хотя никто меня не осудил. Так тартар простился со мной и, в какой-то мере, с остальными. Какая-то дьявольщина. Так всё было хорошо.
    К сожалению, мне предстояла еще одна встреча с Сергеем Сергеевичем (так его звали). Я был в командировке в Болгарии, и меня пригласили на корпоративное празднование советского ноябрьского праздника. Войдя в зал, неожиданно для себя я встретил там Сергея Сергеевича. Мы поздоровались, узнали кто здесь, в Болгарии, зачем и всё. Он не преминул похвалиться, что его встретили в аэропорту на мерседесе и поселили в прекрасном номере самой престижной гостиницы. Я всё ещё чувствовал перед ним какую-то неловкость за Туркмению и сказал ему об этом. Он махнул рукой:
– Какая ерунда! Зачем об этом вспоминать.
И добавил:
– Брось, я думал, ты умнее. Знаешь, заходи ко мне завтра. Я буду рад.
    Не знаю, почему, но я пообещал, отказавшись у приятелей от охоты в горах, куда был приглашён на праздники, о чем позже очень жалел.
 Пришел к нему в номер. Говорить не о чем. Он молчит, я – тоже.
– Ну что, давай, выпьем, – предложил он.
Я ответил, что можно. Выпили. Помолчали. Потом выпили еще. Снова помолчали. Говорить нам было не о чем. Я так и не понял, зачем он меня пригласил и с какой стати я согласился придти. Выпили ещё. Опять помолчали. Видимо, он дошел до какой-то своей кондиции. И снова началось тоже, что было в Туркмении. Мне надо было уйти, но получилось по-другому. Началась потасовка, правда на уровне какой-то дурацкой возни. Тут снова появились его ребята и повязали своего шефа, умудрившись сломать ему (это мне сказали позже) ребро. Он успокоился, а я, посидев с его молодцами, которые за него извинились, уехал в свою скромную гостиницу.
     От них я узнал, что мужик он неплохой, никому зла не делает, работяга, но вот когда выпьет, начинает дебоширить и хамить. Меры не знает. Они к этому привыкли, и внимания не обращают. Стараются по своему его «охранять» от его же дури. К сожалению, он этого не понимал.
     Позже мне рассказали, что в тот же вечер он спустился в ресторан гостиницы, много выпил, стал плакать за столом, потерял ключ от номера и доставил много хлопот и неприятностей служащим ресторана и гостиницы. Но меня это уже не касалось. Мой тартар с ним закончился.
     Спустя несколько лет я узнал, что один из докторов наук их института, не вытерпев очередного пьяного хамства Сергея Сергеевича, написал на него бумагу чуть ли не в ЦК Партии. Сергей Сергеевич был снят с должности. Надо сказать, московские коллеги этот поступок с письмом не одобрили. Автор жалобы, по существу, был подвергнут корпоративному остракизму, и ему даже пришлось покинуть Москву. Вспомнили и меня:
– Зря «такой-то» жалобу написал.  Вот Павлов, ничего не писал, никому не жаловался, взял да и врезал ему по-простому. Так-то ведь лучше.
     Этот Сергей Сергеевич был им в чем-то симпатичен. Не делал он никому вреда. Дурной был и всё.  А меня «реабилитировали» и даже одобрили.  Мне стало легче. На этом  мой тартар закончился.
*
И только теперь я взглянул на небо. Глаз Бога не то смеялся, не то плакал. Какая-то грустная смешинка застряла в нём.


АРМЯНСКИЕ ЗАБАВЫ
Так, Саят-Нова, мудрость жить велит.
Карен Хачатурян

     Моя профессиональная деятельность началась в Армении в конце пятидесятых годов. Жара стояла страшная. Столбик термометра поднимался за пятьдесят. Для оформления всяких бумаг мне приходилось много перемещаться по раскаленному Еревану. Спасало то, что почти в каждом дворе находились фонтанчики изумительной воды  – ледяная прозрачная струя. Я пил, и обливал рубашку, голову, лицо. Шел до другого дворика. К этому времени на мне всё высыхало, и я повторял операцию. Армяне своей водой очень гордились и говорили, что она похожа, а, скорее всего, лучше знаменитых швейцарских источников. В Швейцарии я не был, но, думаю, они говорили правду. Это была подземная вода из знаменитых туфов Армении.
     Позже я понял, что армяне очень любили свою страну, гордились её историей, древнейшей культурой, своим народом. Это и позволило им сохранить себя. Когда я начал заводить там знакомых и друзей, то первое, что мне пришлось услышать это фамилии знаменитых людей, о национальности которых я как-то не задумывался.
– Саша! – обращались они ко мне, – ты про Айвазовского слышал?
– Конечно – отвечал я. Это великий русский художник-маринист. Его полотна висят в Русском музее в Ленинграде, в Третьяковке и многих других музеях. Самая знаменитая его картина «Девятый вал». С неё сделано много репродукций. Звали его, кажется, Иван Константинович.
Мне немедленно отвечали:
– А ведь он не русский, он армянин. Отец его был армянином.
О том, что он учился в Петербургской Академии художеств, по-моему, мало кто из них слышал. Далее, чтобы совсем меня поразить спрашивали про Симонова. О каком из них шла речь, разговора не было. Но предполагалось, что всегда речь должна была идти об изначальном Симоняне, естественно тоже армянине. Далее мне напоминали о маршале танковых войск знаменитом Баграмяне и, наконец, завершая мой разгром, заявляли, что армяне самая храбрая нация в Советском Союзе. На мой недоуменный вопрос:
– Почему вы так решили? – Следовал совершенно обезоруживающий ответ:
– Это нетрудно подсчитать. Достаточно число всех известных героев Советского Союза армян разделить на число жителей Армении и будет получен самый высокий коэффициент.
    Я думаю, что так оно и есть, если в знаменателе будет стоять население республики. Но если помнить, что армяне жили не только в Армении, но и во всех других регионах СССР, то коэффициент храбрости, конечно, уменьшится. Это я говорю не для того, чтобы как-то умалить храбрость и смелость армянских солдат и офицеров, а к тому, что считать надо правильно.
     Перечень подобных вопросов и гордых ответов можно продолжить. Но дело не в них. А дело в том, что народ гордится собою и знает себя очень хорошо. Да, Ереван очень красивый город, но не самый, самый красивый. Да, армяне прекрасные и часто выдающиеся музыканты, учёные, художники, но не единственные. Всё это звучало немного наивно, но трогательно, особенно в устах тех, кто нигде, кроме Армении не бывал. И всё-таки их вера в какую-то избранность и предназначенность вызывает уважение. Это хороший и дружелюбный народ. Он любит и ценит разные шутки,  забавы и анекдоты, в том числе и про себя. Наш главный геолог рассказывал мне разные забавные истории. Вот две из них.
*
 Геологическая партия заканчивала работы, и результаты её были малоутешительными. В то время практиковались, так называемые, ревизионные проверки. В случае, о котором пойдет речь, объектом ревизии были заброшенные штольни, где когда-то шла добыча свинцовой руды. Эдику Левоновичу Сарухоняну было поручено посетить их и проверить эти выработки на возможное урановое оруденение. Его не было двое суток. Все с нетерпением ожидали результатов. Приехал он ближе к ночи. Перед тем как доложиться, зашел в лабораторию, мазнул по привезённым образцам клеем и ножом  соскоблил на них немного урановой черни с наших музейных образцов. Дело в том, что окисленный свинцовый блеск (минерал свинца), который он привёз из штолен,  внешне очень похож на урановую чернь. Потом положил в нагрудный карман сильный радиевый эталон, используемый для подготовки приборов к работе, и позвал начальника партии.
– Ну, как съездил? – был вопрос.
– Да чего рассказывать, Татевос Авакимович.  Вот, посмотрите образцы.
Начальник партии взял радиометр. Поднес его к образцам. Сарухонян естественным движением нагнулся к нему стороной, где в  кармане находился эталон и…. счётчик затрещал на все обороты по максимальной шкале. Татевос Авакимович охнул, взял другой прибор и осветил образцы. Они стали люминесцировать, как и должно быть.
– Ну, что ж, это здорово, – загорелся Татевос Авакимович, и начал расспрашивать Эдика подробно. Тот взмолился отложить подробности до завтра, поскольку два дня не слезал с седла и очень, очень, ну прямо смертельно устал. А начальник завёлся:
– Как ты можешь быть таким спокойным? Ведь партия на волоске. Вот-вот закроют. Бурится последняя скважина, да и она, скорей всего, пустая.
– Всё я понимаю, Татевос-Джан, но и Вы меня поймите, у меня в голове уже туман, я плохо соображаю. Давайте до завтра, умоляю.
     Татевос Авакимович, конечно, рассердился, но ушел, не забыв хлопнуть дверью.
     Наутро Эдик приходит на работу и видит такую картину. Начальник партии сидит за своим столом. Рядом с ним внимает его приказам старший буровой мастер. Разговор идёт о том, чтобы прекратить бурение на последнем участке, срочно демонтировать буровую, переезжать на новый участок к штольням и начинать новую скважину.
    Эдик понял, что дело принимает серьезный оборот. Поздоровался и, когда начальство посмотрело на него, упавшим голосом сказал:
– Татевос Авакимович! Я того, … я пошутил.
Татевос Авакимович аж просел, потом уничтожающе взглянул на Эдика, молниеносно схватил со стола чернильницу и метнул её в него. Эдик был моложе, ловко увернулся и кинулся в двери. Три дня он ночевал где-то в горах, боясь показаться на глаза.
*
     Как-то Сарухонян подлечивался на водах в Кисловодске. Прогуливаясь по городу, зашел перекусить в небольшой ресторанчик. Рядом за столиком сидели две девушки и разговаривали на армянском языке. Разговор был очень вульгарный, не принятый тогда у молодых армянских особ. Одна из них, видимо, что-то почувствовала и показала головой в сторону Эдика. Другая отрицательно покачала головой и сказала, что этот олух всё равно ничего не понимает. Эдик понимал всё, но не подал вида. Внешне он на армянина не походил. Мать у него была русская.
     Девушки собрались было уходить, но одна вдруг вспомнила, что дома у них нет хлеба. А надо сказать, что в те времена с хлебом в стране начались перебои. Она и говорит подруге:
– Давай захватим хлеб из ресторана.
– Да неудобно как-то, пусть этот тип вначале уйдет. Подождём.
(Они имели в виду Эдика). Все это обсуждалось в очень грубой, вульгарной форме. Эдик начал тянуть время и заказал стакан чаю.
– Ну вот, начинается, теперь чай свой хлебать станет. Да черт с ним, бери хлеб и пошли.
    Они встали, взяли было хлеб, как вдруг Эдик обратился к ним на чистейшем, как он рассказывал, литературном армянском языке:
– Девушки, да вы не торопитесь, я сейчас свой чай закончу.
Что тут было! Они взвизгнули, бросили хлеб на стол и опрометью кинулись к выходу.
     На следующий день Эдик вечером прогуливался по центру Кисловодска и, о боже милостивый, увидел вчерашних соседок по ресторану. Он заскочил в ближайшую булочную. Хлеба, конечно, не было. Он к продавщице:
– Пожалуйста, кусок хлеба. Выручайте.
– Закончился? Да себе-то верно оставили?
– Мне много не надо! Кусочек, только кусочек!
Продавщица кусок отрезала. Эдик выбежал из магазина. Его приятель, с которым они прогуливались, уже махал ему рукой. Он остался, чтобы не потерять девушек из вида. Эдик сделал небольшой крюк по соседнему переулку и вышел на девиц с другой стороны, навстречу. Подошел к ним и на армянском языке очень учтиво сказал:
– Девушки! Вчера в ресторане Вы хлеб забыли, пожалуйста, возьмите!
Целый квартал девушки шли за ним и просили прощения за свой почти нецензурный разговор. Думаю, этот случай послужил им уроком. Вероятно, воспитывать хорошим манерам полезно именно так.
*
Где-то в горах послышался одобрительный смешок. Наверное, Бога.

БАЙКИ ОТ КУКАНАВЫ

Пусть узнает весь мир, пусть запомнит страна
Как красиво на башне вверху
На Ахун, на Ахун…
Сергей Ахунский

     Василий Михайлович Куканов более двадцати лет посвятил изучению минеральных вод уникального бальнеологического курорта Мацеста, расположенного на территории г. Большие Сочи. Благодаря его активному участию там впервые были пробурены глубокие гидрогеологические скважины, позволяющие отпускать более  шестисот ванн в сутки и обеспечить курорт надежными запасами ценнейшего минерального сырья. Многие годы он был главным гидрогеологом курорта. В своей деятельности ему часто приходилось общаться с грузинскими и абхазскими коллегами. Приглашая его к телефону, они обычно говорили:
– Позовите, пожалуйста, Куканаву.
Он не обижался. Это звучало как-то на грузино-абхазский манер,  по-своему уважительно и дружелюбно
    На своем веку Василий Михайлович был участником и свидетелем многих событий, так или иначе связанных с развитием курорта Мацеста и города. Некоторые из них он рассказывал мне. Уверен, что они будут интересны и читателю.

БАШНЯ НА ГОРЕ АХУН
     Однажды вождь всех народов проездом на свою дачу обратил внимание на гору Ахун, расположенную на выезде из тогдашнего г. Сочи. И немного задумчиво сказал:
– Красивая гора. Высокая. Вот если бы на ней соорудить башню, наверное, был бы хороший вид и на море и на Кавказский хребет. Может быть, была бы видна и Грузия.
     Сказав это, он, возможно, стал думать о другом, чём-то более важным. Фразу он просто обронил. Но для свиты, которая его сопровождала, она прозвучала как приказ. Естественно приказ начали немедленно исполнять. Надо сказать, что склоны горы  Ахун покрыты мощным лесом с густым подлеском и обилием толстых лиан в крупных колючках, множеством кустарников вроде ажины. Мне пришлось проводить там крупномасштабную съемку трещиноватости, и я хорошо представляю чисто физическую сложность освоения этих склонов. Бывало, на них так запутаешься, что не знаешь, куда и как ступить. Лес держит тебя будто когтями. Раз я чуть не попал в переделку. Выходя из маршрута на туристскую тропу к Агурскому водопаду, мне из-за крутизны склона пришлось почти лечь на спину. Толстая лиана с огромными шипами вдруг оказалась у меня на животе и угрожала горлу. Я инстинктивно оперся на руки и выкинул ноги из-под этой «колючей веревки» в сторону и вверх. Фокус удался, но в результате такого трюка тело мое сложилось в какое-то кольцо, и я покатился вниз через узкую тропу и дальше к почти отвесному краю берега Агуры. Несколько раз спиной сильно ударился о громадные корни, и случайно распластался на животе. Ещё немного и я полетел бы в пропасть. Возможно, меня бы и не нашли. Кроме того, ахунский лес весь завален упавшими деревьями, прелыми листьями, душен и влажен. Находиться там очень тяжело. Не знаю, как я решился пойти в этот маршрут один. Там ощущаешь себя как в тяжелых тропиках. Конечно, все эти «мелочи» не могла волновать строителей. Нагнали заключенных и быстрыми темпами построили асфальтированную дорогу, кажется километров одиннадцать. Возвели красивую смотровую башню, высотой тридцать метров. Стали привозить отдыхающих и больных, проходящих курс лечения на мацестинском курорте, и, конечно, туристов. Вид с этой башни действительно был прекрасным: и дальние горы Главного Кавказского хребта и море – далеко-далеко.  Народу на вершине горы появлялось все больше и больше. Стала очевидной необходимость, как тогда говорили, блока питания. Построили ресторан со всеми сопровождающими его удобствами. Говорили, что стройматериалы доставляли самолетами из Москвы и чуть ли не каждый день докладывали вождю о состоянии дел. Наконец всё было готово, и ресторан следовало официально открыть. Но неожиданно возникли затруднения.
     В строительной запарке почему-то не обратили внимания на одно исключительно важное обстоятельство: на горе Ахун не было воды. Дело в том, что там её и не могло быть.  Гора почти вся сложена трещиноватыми известняками. В них развит карст. Гора, по существу,  является пустой, как решето. Поземные воды в ней находятся на глубине около  шестисот метров. При строительстве, воду привозили автомашинами в цистернах. Такая ситуация, думаю, сохранилась и до сих пор.
    Василий Михайлович рассказывал, что почти всех, кто имел хоть какое-то ответственное отношение к курорту и городу, пригласили в ресторан у башни. После обильного и вкусного обеда участникам этого маленького, как сейчас бы, сказали, «саммета», предложили подписать документы приёма и открытия ресторана. Организаторы предполагали, что подписание будет пустой формальностью.
     Но, когда надо было взять ручку и поставить на документах свои автографы, народ как-то сник и стал смотреть на Василия Михайловича:
– Мы подпишем, – говорили они какими-то робкими голосами,
– Но пусть вначале подпишет главный гидрогеолог курорта.
Василий Михайлович подписывать документы отказался, объясняя свой отказ следующими доводами:
– Гора Ахун является внутренней областью питания мацестинского месторождения. Всё, что попадает внутрь этой горы, так или иначе, оказывается в водах Мацесты. Гора Ахун – «дырявая» гора. Внутри её находится множество карстовых пустот и небольших пещер. Эта открытая для проникновения вод структура. Я не имею право рисковать. Ведь уникальное месторождение может быть загублено или испорчено. Другого такого месторождения нет. Сам товарищ Сталин здесь принимает ванны. Под расстрел я идти не хочу.
– Поэтому добро на открытие ресторана как главный гидрогеолог курорта дать не могу.
     Московские товарищи были в лёгком шоке. Полковник КГБ, курирующий строительство и его завершение, конечно, всё понял и впал на какое-то время в задумчивость. Потом взял Василия Михайловича под руку, дружески отвел в сторону и заговорщицким и ласковым тоном спросил:
– Василий Михайлович! Как же быть? Ведь дело сделано. Надо как-то его узаконить.
Куканов, тоже призадумался, хорошо понимая тупиковость ситуации, и спросил полковника:
– Павел Сергеевич (так назовем куратора КГБ), а когда Вы строительство начинали, вы имели на руках какие-нибудь разрешающие документы, скажем, на отвод земли, заключение  санитарных служб и т. д.?
Полковник ответил, что таких документов они не имели, и вопрос такой даже не возникал.
– Это же совершенно меняет дело, – сказал Василий Михайлович
– Зачем  Вам акты? Открывайте ресторан без всяких актов.
     Так был запущен в эксплуатацию известный ресторан на горе Ахун. Воду туда завозят, грубо, говоря, в бочках. Как сегодня обстоит дело с экологическим состоянием месторождения, я не знаю. Во всяком случае, отвечать за него некому. Сталина нет, Куканова нет. Думаю, что и полковник КГБ  и все участники того банкета тоже покинули этот мир. Теперь это проблемы живых.

НОВЫЕ ТРУБЫ.
 Мацестинские минеральные воды имеют сложный химический состав. Трубы, по которым они подавались для ванн, были стальными, и быстро окислялась. Из-за этого вода имела бурый оттенок и выглядела не очень привлекательно. Но эта вода помогала лечить людей.
   Трубы, конечно, периодически меняли, хотя принципиально внешний вид воды оставался прежним. Настало время, когда прежние трубы заменили на асбестоцементные  и полихлорвиниловые. Вода стала чистой и прозрачной, даже приобрела какой-то голубоватый оттенок. Все радовались. Наступил новый этап в курортном лечении больных.
     И вот приехал вождь народов. Он тоже принимал ванны. Человек он был осторожный. Увидев в ванне какую-то непривычную для него воду, он спросил, вероятно, охрану:
– Что случилось? Почему сегодня вода какая-то другая?
Вызвали главного врача. Перепуганный и весь настороженный он предстал перед вождем.  Сталин повторил вопрос. Облегченно про себя вздохнув, главный врач доложил, что благодаря постоянной заботе Партии и Правительства курорту были выделены деньги на реконструкцию всей трубопроводной системы месторождения и вот сегодня эта новая система функционирует. Объяснил суть проблемы.
     Видимо, вождь был не в духе, и какая-то подозрительность в нём ещё оставалась. Он сердито сказал  врачу:
–  Если Вы такую воду, которая была прежде, давали мне, то представляю, что Вы наливали в ванну простому трудящемуся человеку.
Неизвестно, принимал ли Сталин мацестинскую ванну в этот день. Врача же больше никто никогда не видел. Не повезло ему.

КРАНОВЫЙ РЕЖИМ.
     Сегодня тот факт, что на магистральных трубопроводах месторождения кранов не было,  может восприниматься, как нонсенс, но во времена Куканова дело обстояло именно так. Излишки ценнейшей воды сбрасывались в реку.
     Вопрос о запасах мацестинских минеральных вод всегда был основным. Считалось, что рано или поздно месторождение может иссякнуть. И все же, имея довольно слабое и неуверенное представление о гидродинамических особенностях месторождения в условиях интенсивной эксплуатации, вводить крановый режим не решались. Боялись нарушить естественный ход процессов, формирующих уникальные воды, и, введя крановый режим, спровоцировать негативные последствия. Василий Михайлович решился этот стереотип мышления сломать и доказывал необходимость и безопасность перехода на крановую эксплуатацию. Получить соглашение на такой, по мнению многих, рискованный эксперимент было делом не лёгким. Но всё-таки под свою личную ответственность как главного гидрогеолога месторождения, такое негласное добро он получил. Надо сказать, что количество поступающей из основных скважин воды было очень большим – до полутора миллионов литров в сутки. Кроме того, скважины самоизливали. Глубина некоторых из них превышала  километр. Бурение и оборудование стоили очень больших денег. И вот настал момент истины. Поставили вентили. Надо было «дать отмашку» на их закрытие, хотя бы на ночь. Василий Михайлович такую «отмашку» дал и пошел домой отдыхать.
     Ночью его неожиданно разбудили. И, о ужас! Самая продуктивная скважина оказалась без воды. У него сердце упало. Одевшись как попало, побежал на скважину. Воды не было. Он понимал, что такого быть не может. Но воды-то не было.  Он распорядился раскопать часть трубопровода. И сразу стало легче. На небольшом участке труба лопнула, видимо от гидравлического удара, возникшего, возможно, при закрытии вентиля. Скважина работала. Просто вода поступала не в трубопровод, а в галечные отложения реки. Трубу заменили. И после этого крановый режим получил право на жизнь. Стереотип мышления был сломан. Это была победа. Но для главного гидрогеолога она стоила многих нервов. Возможно, даже стоила кусочка жизни.
*
Небо молчало. Не исключено, что Бог был в растерянности. Хоть плачь, хоть смейся. Какая-то горькая усмешка появилась на губах.

КИПУЧИЙ
Кипит наш разум возмущённый
            (Из Интернационала)

Общежитие.
– Эй, Исаак, просыпайся! Давай, вставай!  Хватит дрыхнуть.
Толкают в плечо, тормошат.
Взъерошенная голова. Глаз два выката. Обалделый со сна взгляд. Заругался.
– Чего вы, разорались-то. Зачем будите?
– Ты что в институт не идёшь?
– Как не иду? А вы?
– Мы-то на первую пару не пойдём. А может, и вообще сегодня отоспимся. Засиделись за картами. Но это же, мы. Ты ведь не пропускаешь, знаем. Вот и будим.
– А? Ну да. Тогда спасибо. Да ведь на улице ещё темно.
– Темно. Забыл что ли, ведь зима. Давай быстрее, опоздаешь.
Исаак вскакивает. Одевается второпях и бежит к дверям.
– Ты хоть в туалет забеги, да умойся.
–Ладно. В институте успею.
– Не забыл, живём на Малом-40. Идти быстрее, чем ехать. Ноги в руки и пошёл.
– Ладно уж, помню.
     Выбежал на улицу.  Народу никого. Добегает до проходной на 21 линии. Закрыто. К главному входу. Закрыто. Увидел – этажи во мраке. Заподозрил неладное. Снова  на 21 линию. На больших уличных часах два. Ночь.  Ах, за-ра-зы:
– Подшутили. Сволочи!
Бросился  обратно. В общежитие впустили со скандалом. В комнате мирно спали.
Лекции.
     Садится в аудитории за первый стол. Слушает в оба уха. Старательно записывает. Хватает ненадолго. Клюёт носом. Авторучка скользит по странице. Тыкается в щеку. Вздрагивает и просыпается. Раз, два…, ещё и ещё. Подпирает подбородок ладонью. Какое-то время помогает. Потом локоть скользит по столу. Рука подламывается. Голова срывается. Ошалело смотрит по сторонам. Начинает записывать. Через минуту-другую веки снова закрываются.
    Я никогда не мог понять, зачем он приходит на лекции. Не спит, не работает. Мучит только себя. На одной из лекций просто упал на руки и крепко заснул. Лектор не будил. Спит парень и спит. Бывает. Замаялся, видно, окончательно. Пара закончилась. Выходим из аудитории. Исаак остаётся спать. После перерыва аудиторию заполняет другой поток. Будят.
     Прошло много лет. Я сам читаю лекции. И вижу, что такие как Исаак, есть и сегодня. Их желание не совпадает с их возможностями. Быт меняется, а люди остаются прежними.
Практики.
     Заканчиваем первый курс. Полевая практика по геодезии.  Лужский район,   местечко Вышегород. Вкалываем с раннего утра до позднего вечера. Наконец, зачёт сдан. Возвращаемся в Ленинград. До станции 25 километров. Как и в день приезда идём пешком. Устали. Ждём поезда. Некоторые пошли выпить пива. И вдруг, Исаак. Лицо в крови, под глазом огромный синяк. В чём дело? Недалеко от нас задрались между собой местные парни. Задрались и задрались. Мы их не знаем. Они не знают нас. Какие-то свои разборки. Исаак же вмешался разнимать. Что он полез? Одному богу известно. Роста мелкого, силой не отличался. Он походил на слесаря-интеллигента Виктора  Михайловича Полесова с его кипучей натурой (в « 12 стульях» Ильфа и Петрова, помните). Что-то в этом роде.
   Конец второго курса.  Геологическая практика в Крыму. Живём в палатках. Весь день в маршрутах. Вечером по палаткам забивают в карты «козла». В одной из компаний Исаак. Проигрывает. Злится. Ему начинает казаться, что Коля Дружин мухлюет. Громко обвиняет. Дружин, наш староста, исключительно честный человек. Честный даже как-то болезненно. Прелюдное же обвинение, совершенно незаслуженное, воспринял как пощёчину. Был он прямолинеен и вспыльчив. Блокадный Ленинград. Мальчишкой на военном заводе. Психика подорвана. Может, и натура была такая.
     Его прямо в жар бросило. Едва сдержал себя. Хрипло с угрозой в голосе выдавил:
– А ну, повтори, Исаак. Что ты сказал?
Исаак не почувствовал опасности и повторил, да ещё со злостью:
– Ты мухлюешь, Коля. Жульничаешь. Мошенник ты.
Дружин вскочил, бешеный. Наотмашь ударил Исаака в лицо. Кровь хлынула ручьём из носа. Кто был рядом, кинулись оттащить.  Повисли на нём. Исаака увели. Он сник, присмирел. А из Дружина будто пар выпустили. Отходчив был, не злобив. Занервничал. Выскочил виноватым. Повёл Исаака к крану, помог умыться и остановить кровь. Кончилось миром. Не помню только садились ли они снова за карты вместе.
     Аркашка Лихоманов, мой бывший приятель по школе в младших классах, тоже поступил в Горный институт. Бредил тайгой. Хотел специализироваться по золоту. В отличной физической форме. Силён и ловок. Как-то посмеялся над нами с Лёшкой Полуэктовым:
– Хиляки вы. Вам и вдвоём со мной не совладать. Уложу обоих на лопатки.
Поспорили, что двоих ему не одолеть, хотя мы признаём, что порознь он сильнее нас. Начали. Каким-то образом он оказался подо мной. Я пытался додавить его на лопатки. Он обхватил меня ногами за нижнюю часть груди. Сцепил свои ступни и, выпрямляя ноги, сдавил грудную клетку со страшной силой. Нечем дышать, силы оставили меня, и я отпустил его. Позже оказалось, он сломал мне край нижнего левого ребра. Сгоряча я ничего не понял. Да и позже не очень переживал. Постепенно заросло, но всю жизнь чувствую костную мозоль на ребре. Вначале она была острой и не давала лежать на животе. Потом я забыл о ней. Только рукой ещё могу нащупать Аркашкину отметину.
     Нашу возню смотрели многие. Среди них, конечно, Исаак. Сразу подошёл ко мне и начал учить, как надо было действовать. Он был теоретик-самоучка по вопросам борьбы карате. Нигде и никогда не тренировался, не учился, но читал. Возможно, много. И любил порассуждать на эту тему.
– Знаешь, Исаак, – сказал я, – проведём эксперимент. Я лягу на спину. Ты навалишься на меня. Я обхвачу тебя ногами. На счёт три можешь делать со мной, что хочешь. Он бодро согласился, будучи полностью уверен в своей победе. Нас окружила толпа свидетелей.
     Раз, два, три… Я сдавил его грудь ногами. Он выпучил глаза. Открыл рот. Слюни потекли на меня. Я подбадривал его:
– Ну же, Исаак, давай! Давай! Делай со мной твои приёмы.
Никаких приёмов не последовало. Он обмяк. Живой эксперимент кончился для него полным конфузом.
     Несчастья не оставляли Исаака. Невдалеке от нашего лагеря находилась небольшая частная пасека. Хозяин не то мёд качал, не то гигиеной ульев занимался. Пчёлы налетели на  лагерь. Многих покусали. Конечно, Исаака. Его прямо в лоб.  Поначалу опухоль держалась у места укуса. Потом стала расширяться. Вздутие спустилось на глаза, на нос, щёки, подбородок. Перешла на шею и только потом медленно рассосалась на груди.
     Вот Исаак побежал от кого-то. Его догоняли. Боясь быть схваченным, круто увернулся. Неловко упал. Сломал руку. Так до конца практики и проходил в гипсе. Ну чем не Полесов.
Военные лагеря.
    Защитили дипломные проекты. Мы инженеры. Оставалось получить военные билеты младших лейтенантов. Позади экзамены и зачётные стрельбы на артиллерийском полигоне. Последнее – стажировка в военных частях. Наша группа попала в батарею реактивных миномётов. Приняли хорошо. Довольствие по норме танковых частей. Каждый день мясо. Занятия. Муштры практически не было.  Но дожидаться окончания сборов невмоготу. Ведь  всё закончено. А тут?
     В один из воскресных дней Исааку приспичило смотаться в город. Недавно женился. Очень скучал. А накануне известие, что жена приболела. Совсем заметался. Пошёл к замполиту проситься в увольнение на сутки. Отказали. Не ожидал и стал в позу. Всё равно, де мол, уйду. Замполит не имеет право. Устроил скандал с угрозами. Ходил к комбату. Начал требовать. Не понимал – это армия. Всем надоел и примелькался.
     Мне тоже нужно было на побывку. Проситься – пустое дело. Своих предупредил и ушёл. Рассчитывал вернуться к вечеру. Однако застрял. Район знал плохо. Попутная машина завезла не туда. Двадцать километров шёл  пешком. Середина ночи. В свою палатку. Все спят. Лёшка Полуэктов, койки с которым у нас стояли рядышком в углу, проснулся. Рассказывает:
– Слушай, чуть ты не вляпался. С утра замполит тут как тут. Потребовал Исаака. Говорим, к нему жена приехала. Пошли на озеро. Найдите. Приведите. Конечно, понимал, что того нет. Мы тоже знали. Сделали вид, что ищем. Докладываем – не нашли. Тянули, сколько могли. Наконец, замполиту надоело. Команда –  всех построить. Офицерский состав батареи весь перед нами. Поверка. До твоей фамилии остаются только две. Ну, решили, погорел Сашка. И вдруг:
– Разойтись. Крилевич, ко мне.
Оказывается, появился Исаак. Тихонько пробирается между палаток. Был замечен. Началась расправа. Ты был спасён. Пронесло.
     Исаака на пару дней посадили на «губу». Потом угрожали, что  оставят без диплома. Послужит по полной. Теперь Исаак уже никому не угрожал. Понуро ходил по всем инстанциям и униженно ныл:
– Что со мной будет. Как же это так, вдруг. Может быть, можно простить. Любое наказание. Только не лишайте диплома.
     Надоел всем. Просили за него. В ответ слышали:
– Да какой он солдат. Выправки нет. Ремень вечно болтается, не знамо где. Честь отдать толком не может. Осточертел со своим нытьём.
     Потом всё же пожалели.
– Ладно. Подумаем. На днях будут для вас показательные стрельбы. Пусть постарается.
     Исаак был готов на всё. Нас допустили только присутствовать на пристрелке. Выпускалось по одной ракете. Сидели под кустом. При пуске первой ракеты мы только рты разинули. Позади ЗИСа столб огня. Выгорело, как нам показалось, метров тридцать. Следующие пуски смотрели затаив дыхание. Исааку же было поручено после каждого выстрела влезать  на пусковые рельсы и рукавицами гасить загорающиеся на оставшихся ракетах прокладки у головок взрывателей. Он бесстрашно справился с поручением и был прощён.
     Но Полесов в нём остался.
*
Бог смеялся на протяжении всей этой истории. Конечно, смешно. Такой вот человек был этот парень, «Исаак Полесов».

ЧЕРНОМОРСКИЕ УСТРИЦЫ

Самое синее в мире Чёрное море моё…

    Абхазская АССР. Гантиади. Семидесятые годы прошедшего века. В торцевой части неширокого пляжа стоит маленькая палатка – «база» нашей кафедры. Ведутся исследования подводных родников пресной воды. Холодные грифоны бьют на дне. Струи достигают поверхности моря. Основная задача – найти способ оценки дебита источников (количества воды, поступающей в единицу времени). К постановке этих работ я был причастен. Поэтому, находясь в отпуске в Адлере, поехал в Гантиади посмотреть, как идут работы и что интересного получается. Юра, сотрудник кафедры, автор и исполнитель натурных наблюдений и экспериментов, встретил меня с радостью.
     Погода прекрасная. Ещё не жаркое солнце. Ровная гладь утреннего моря. Лёгкое дыхание его поверхности. Нежный шелест мелких волн о береговую гальку. Вольно. Хорошо.
     Полигон – пляж и часть моря с хорошо фиксированными подводными источниками. Их положение просматривается по блестящим «блюдцам», напоминающим лужицы на поверхности.  Поплавали. Холодные «блюдца» животом отлично чувствовались. Поныряли в масках. Выходы грифонов на дне хорошо видны. К моему приезду Юра выполнил глазомерную съёмку полигона. На схему нанёс все обнаруженные источники. Вёл за ними наблюдения по температуре, солёности. Сделал индикаторные запуски красителей в точках выхода струй. Вместе с помощниками получил оригинальные фото и киноматериалы.
     Рассказывая, он заметил, что на полигоне довольно много мидий и на месте грифонов они особенно крупные. Пристрастился готовить из них вкусный плов и начал есть сырыми, как устриц.
– Хочешь попробовать? Это вкусно.
Я высказал готовность. Он тут же вошёл в море и принёс несколько крупных экземпляров. Стал показывать, как их надо есть:
– Аккуратно раскрываем ножом. Смотрим внимательно внутри. Видишь, в этой мидии есть небольшая жемчужина. Она не бросается в глаза. Невзрачный серый шарик. Его надо вынуть. А то, можно и зуб поломать. Вот собственно и всё. Теперь остаётся открыть рот и съесть этого моллюска. Собственно самого «мяса» мало. Это так называемая ножка. Остальное… На него не обращай внимание. Ну, ты же знаешь. Палеонтологию ведь в Горном изучал. Давай.
     Я медлил и смотрел на него. Показалось, что особого аппетита на эту еду у него не было. Просто передо мной рисовался. Но съел не поморщившись. Ничего не оставалось делать, как последовать примеру. Удовольствия не получил. Да и мой «учитель» как будто не очень-то свою мидию смаковал. Пожалуй, больше пижонил передо мной, да и перед собой тоже. Во всяком случае, съели только по одной. Но я был горд, что всё же сумел проглотить это деликатес.
     Года два спустя, мне пришлось побывать в этих же местах со своим приятелем по Горному институту. Погрелись на солнышке. Поплавали. Рассказал, как почти здесь же попробовал сырую мидию. Соблазнил его, хотя чувствовал, он колеблется. Совратить решил собственным примером. Надел маску, ласты, и пошёл на поиски. Принёс. Начал расписывать процесс подготовки к употреблению. Раскрыл створки ножом, объяснил про жемчужину.
     Приятель слушал и смотрел напряжённо. Без энтузиазма. Повторять свой «подвиг» двухлетней давности мне как-то расхотелось. Но выхода уже не было. Мысленно перекрестясь, я опрокинул содержимое  в рот и со скрытым отвращением проглотил. При этом сказал:
– Вот так их и едят. Сейчас я тебе приготовлю.
Взял в руки его мидию и, рассказывая кулинарную процедуру снова, уже хотел передать черноморскую красавицу ему. Но он весь как-то замкнулся и твёрдо заявил:
– Нет. Я это есть не буду. Не могу.
Я понял, – уговаривать бесполезно. И пожалел себя за глупое пижонство.

*
Где-то из глубины моря мне послышался смех. Может быть, это смеялись волны.


НЕСОВМЕСТИМОСТЬ
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень…
А. Пушкин

     Есть игра под названием «Египетский осёл». Кто её придумал? Сказать трудно. Похоже, затейники.  В пансионатах, туристических базах и санаториях. Суть проста:
• Кому-то предлагается водить. Легко находится доброволец. Он должен удалиться. Вернувшись, спрашивает:
– Кто Египетский осёл?
• Все дружно орут:
– Я!!!
• В группе играющих выбранный Египетский осёл, должен кричать громче всех.
• Задача водящего – угадать его.
• Кто бы ни был назван, говорить, что угадал. Похвалить за тонкий слух.
• Далее процедура повторяется. Новым Египетским ослом назначается бывший водящий. Такой выбор мотивируется неожиданностью для нового водящего.
• Ранее в группе договариваются, что когда новый водящий спросит:
– Кто Египетский осёл? – все будут молчать. Этого не знает первый водящий. Он закричит в одиночестве.
Итог: все смеются.
    Район пос. Можайское под Ленинградом. Кафедра проводит ежегодные геологические экскурсии для студентов. На вершине Кирхгофских высот появился небольшой карьер. Вскрыты интересные геологические структуры. Я и  мой товарищ из Горного института – кураторы студенческих групп. Решили сделать общую загородную вылазку на карьер. Прошло интересно. Ребята познакомились. На привале начали дурачиться. Я предложил сыграть в «Египетского осла».  На роль первого водящего (будущей жертвы) вызвалась студентка моей группы. Назову её Юлей. Умная, симпатичная девушка. Вдумчивая. С несколько замедленной реакцией. На экзаменах всегда спрашивала:
– А можно подумать?
– Конечно, можно. И даже нужно. Это хорошо.
Ответ непременно был отличным.
     На завершающей стадии игры на вопрос водящего:
– Кто Египетский осёл? – она честно во всю мочь закричала:
– Я!!!
Толпа студентов молчала. Раздался хохот. Юля не поняла и спросила:
– А чего вы молчите?
Я подхватил её вопрос и, обращаясь ко всем, тоже спросил:
– Да, в самом деле, чего мы-то молчим? Давайте ещё раз. Водящий снова спросил:
– Кто Египетский осёл?
Опять закричала одна Юля. Толпа студентов взорвалась хохотом. Юля снова не поняла. И мы повторили «фокус» ещё раз. Ребята катались по траве от смеха.
     Юля не обиделась. Засмеялась со всеми.
*
    У дочки День рождения. Шесть лет. Среди гостей  её двоюродная сестрёнка.  Света.  На два года младше. Чудесное создание. У нас на празднике впервые. Немного скована. Поздравления, подарки, разные вкусности. Детские игры. Верочка была мастерицей разных затей. Мне же пришла в голову идея сыграть в Египетского осла. Никто игру не знал. Объяснил начало. Первой водящей оказалась Светочка. В конце игры в одиночестве  закричала:
–Я!!!
Все смеялись. Отвлеклись на другие затеи. Снова сели за стол. Чай, торт. И вдруг хватились – Светика-то нашего нет. Стали звать. Молчание. Немного опешили. Переглядываемся. Снова зовём. Нет ребёнка. Встали искать. Даже растерялись. Комната большая. Перегорожена платяным шкафом. Находим её за ним. Стоит в уголочке, и молча плачет крупными детскими слезами.
*
     Света выросла. Поступила в медицинское училище. Какое-то время жила у нас. Женя, её мать, работала бухгалтером на железнодорожной станции Адлер. Частенько поездом  передавала для неё деньги, фрукты и всякие южные вкусности.  Получаем телеграмму об очередном транше. Жду Свету к назначенному времени, чтобы помочь. Её нет и нет. Время подпирает. Волнуюсь. Решил, всё – уже не поспеваем. Является с извинениями. Скорее на Московский вокзал. Трамвай. Тащится как черепаха. Бегом. Поезд ещё у платформы. Несёмся вдоль состава. Наш вагон. Вскакиваем. Показываем телеграмму. Два ящика! Ничего себе! Можно брать. Но деньги в сейфе у начальницы поезда. Её нет. Вся в делах. Сели ждать. И поезд пошёл. Куда? На Сортировочную. Пришла начальница. Передала письмо и деньги. А поезд идёт. Загнали на какой-то дальний путь. Слезаем на междупутье. Ящики тяжеленные. Просто не подъёмные. Пришлось их тащить через пути, обходя составы. Жарища. Выбиваюсь из сил. Проклинаю посылки. На чём свет стоит, ругаю племянницу. Она тащится рядом как побитая собачонка:
– Дядя Саша, уж вы меня простите. Так получилось. Да вы отдыхайте почаще. Давайте посидим. Виновата я. Ну, виновата.
     Оборвал все руки. Спина гудят. Что проку ругаться. Уж состоялось. Такси нет. Глухомань. Бредём до автобусной остановки. Пересадки. Наконец, у  дома. Лифт отключён. Четвёртый этаж. Одно к одному. Открыли ящики. Обнаруживаю трёх литровую банку домашнего вина – Изабелла. Тёща и теперь Женя делали его прекрасно. Люблю домашние ординарные вина. Выпил. Успокоился. Отошёл. Светка прощена.
*
     Уезжаем в свою деревеньку. Это около трёхсот километров от Ленинграда. Светы почему-то не было. Оставляем ключи для неё соседям. Тогда с продуктами было плохо. Запасались с собой как могли. Но хлеб приходилось покупать на месте. Продуктовая лавка приезжала не регулярно. Иногда без хлеба. В один из таких случаев пошёл в райцентр за хлебом. Десять километров грунтовой дорогой через лес и поля. Выстоял очередь. К счастью, хлеба хватило. В рюкзак и обратно. Прихожу – у нас Света. У соседей ключи спросить не догадалась. Приехала поездом. Нашла нас. Молодец. Для девчонки это здорово.  Но выясняется, что ей, сегодня же, нужно уезжать. Обратный поезд в девять вечера. Конечно, пошёл её провожать. Снова лесом и полями. Снова десять километров. Посадил в вагон. Поехала. Возвращаюсь другим путём, по шоссе. А дальше тропой – четыре километра.  Понадеялся на попутку. Поздно. Шоссе пустое. Теперь уже одиннадцать километров пришлось идти в сумерках. Едва волочу ноги. Вот и дом. Вхожу. Никого нет. Соседи говорят, Верочка пошла меня встречать по лесной грунтовке. Похолодало. Поднялся  сильный ветер. Боялась, чтоб не простудился. Понесла мне куртку. Проклиная всё на свете, бросился в след. Кричу. Ветер от неё. Почти бежал, чтобы догнать. Где-то километров через пять услышала меня и пошла навстречу. Обнялись. Поохали. Нога за ногу пошли к дому.  Поужинали. Упал на кровать без сновидений. Получилось около пятидесяти километров за день. Многовато для меня. А всё Светка.
    Теперь уж она бабушка. Но эти истории помним. Несовместимость.  Бывает же такое.
*
Перед сном вышел на крыльцо. Ветер разогнал тучи. Звёздное небо надо мной. Что-то загрохотало. Вначале подумал – гром. Но небо чистое. На грозу не похоже. Теперь понял. Это смеялся Бог.

УРАГАН
Буря мглою, небо кроет…
А. Пушкин

     Июль. 2010 год. Снова в Моровском. Не знаю, может последний раз. Впервые за 27 лет без Веры. Жарища несусветная. Только траве ничего не делаетcя. Не зря деревня на старой карте называлась Муровско. (Трава мурава). Хорошие здесь были покосы. Участок перед домом выкосил недели две назад. Сено убрал. После этого был один короткий ливень с грозой. Но воды оказалось мало. Цветы надо поливать. А трава!... Отава лезет вверх как бы из ничего. Уж до половины голени. Все ждут хорошей влаги с небес. Спокойного тихого дождика, хотя бы дня на три, четыре. Грибов ясно не будет. Какие грибы! Грибницы иссохли, поди, и сгорели от пекла. Теперь лей, не лей. Расти нечему. Неделю вся округа окутана сухой мглой, похожей на туман. Солнце пробивается слабо. Но температура всё равно под сорок.
     В четверг, к вечеру, небо почернело. Дышать нечем. Надвигается этакая вселенская страсть. Идёт с юго-востока от Боровичей. Прямо наползает. Почти весь месяц оттуда с утра и к вечеру дул жаркий ветер. Спокойный, устойчивый. Видно, постепенно нагонял перемену.
     Неожиданно вырубили свет. И вот рвануло. Не   скошенную траву положило, как пехоту под пулемётами. Высокие заросли цветов тоже прижало к земле. Кустарники, казалось, выдернет. Берёзы, что окружают избу, под напором ветра дрожат и сгибаются. Того гляди переломятся. Спасает только толщина и зрелая крепость стволов. Небо свистит и ревёт. Ливануло потопом. Бедные птахи! Из жёлоба, собирающего воду с крыши, струя бьёт огромным водопадом. Дождь ломится в окна. Не град ли?
А? Вот это что!  Илья Пророк катается по небу. Будто хорошо выпил, а вместо коляски сел на старую телегу. Кричит:
– Тпру! Тпру! Тпру!
Натягивает вожжи. При этом стегает коня кнутом. Как мой дед когда-то, сильно выпивши. Конь не понимает и несёт.
     Загодя закрыл двери в избе, бане, на сеновал. Чтобы крыши не сорвало. Спрятался в дом, как крот в нору. Стреляет и громыхает. Прямо артиллерийская канонада. Нет-нет да выгляну с опаской за занавеску. Страх божий. Гигантские молнии взламывают твердь небес. Будто наступает конец света, и небо падает тяжёлыми большими кусками на уставшую от жары Землю. Как у Г. Доре – Всемирный потоп (кара Божья).
     Через час-полтора поутихло. Открыл дверь. Пахнуло прохладой, почти холодом. Оделся в тёплое. Посветлело. У нас всё закончилось. Илья Пророк уехал в сторону Любытино. Там, и за ним ещё, долго громыхало и салютовало. Салют в честь победы над людьми. Испугались. Попрятались, Божьи твари. Как легко почувствовать беззащитность перед небесами. Живём-то в тонкой воздушной плёнке. Всего 8-10 километров. Именно здесь сосредоточено около 90 процентов воздуха, который мы называем атмосферой. Господи, где мы существуем. От Петербурга до Москвы 700, длина экватора 40 тысяч километров. От нас до Любытино – 10. Так это же рядом Пешком ходим. Нам выделен для жизни такой тонюсенький слой. И события в нём способны перевернуть наш тихий Мир.
     Как-то на учебных сборах в артиллерийском училище показывали фильм о применении тактического атомного оружия. Похоже. Фильм был немой. От этого ещё страшнее. Бесшумной стеной, как в сказке, валится лес, подбрасывает и переворачивает танки, схлопываются блиндажи и окопы. Потом всё горит. Это наш удар. Такой удачный. Надо успех закрепить. Пехоту бросают в прорыв, в этот тартар. Она погибнет. Потом. Но сейчас выполнит свой долг.
     Электричества в деревне нет и нет. Попытался дозвониться утром в аварийную. Связь пропала. Все телефоны глухи и темно. Ага!  Сегодня пятница. Значит, завтра лавка. Пойду пораньше. Узнаю, что и как. Может, подзаряжу мобильный. Перед ураганом не догадался, хотя он уже «есть» просил – сигналил. Пришёл в Квасильниково. Почти вся деревня на пятачке. Очень плохо. Лавка не приедет. Дорогу в лесу завалило деревьями. Громадная старая берёза в деревне толщиной в два, а может три обхвата рухнула, оборвав провода и перегородив въезд. У некоторых сорвало крыши. Любытино тоже без электричества. С завалами и разрушениями. А там почти 60 тысяч жителей. Магазины, холодильники. Хлебопекарня. Хорошо ещё, что хлеб теперь возят из Боровичей. В «Сельхозэнерго» пообещали завершить ремонтные работы не раньше как через неделю. Так что, связи не будет ещё долго. Дети звонили мне из Питера почти каждый день. Теперь, конечно, беспокоятся. Возвращаясь в Моровское, за ручьём обнаружил оборванные упавшим деревом провода между двумя столбами. Прямо в непролазной чаще у ручья (теперь сухого). Так что, мне ещё ждать и ждать.
     Пришел домой. Проверил запасы еды и воды (насос-то из дальнего родника встал). При строгом режиме недели на две хватит. Потом уеду. Правда, хлеба нет. Электроплитка, как и электрочайник, оказались теперь бесполезными. Чтобы не топить каждый день плиту, сделал перед домом лёгкий камелёк. Четыре кирпича. Между ними очаг из мелких камешков. На кирпичах железная решётка. Осталась от мангала. Попробовал. Отлично. Почти турист. Без света плохо. Читать и писать можно только днём Запас свечей есть. Но даже когда ставлю четыре штуки, всё же темновато. Выхожу смотреть закат. Солнце делает привычную падающую дугу к горизонту. За берёзу. Потом за другую. За рощицу. И, наконец, вижу только затухающую в полнеба красную полосу. Посижу на вечернем холодке и ухожу спать. Когда не очень поздно, вижу птиц, заканчивающих свой трудовой день. Люблю на них смотреть. Как они выжили в эту бурю. Дня два ласточек не было. Но вот появились. Порадовался.
     Волей, неволей начинаешь размышлять о цивилизации. Многого человек достиг. Но, какова цена? Стал таким уязвимым и беспомощным. И чем дальше, тем больше. В крупных городах особенно. Отключилось электричество – замерла жизнь. И деваться некуда. Одним словом, цивилизация. Где её вершина? Она должна быть внизу. Конус растёт от точки зарождения вверх, расширяясь. Чем выше эта конструкция, тем менее устойчива. Зародышевая точка в какой-то момент не сможет удержать махину, и та подломится. Вот вам и апокалипсис. Может, так уже было. Откуда мы знаем? Катастроф природных и техногенных становится всё больше. Происходят ни всё чаще и носят уже глобальный характер. Печальные для человека последствия всё страшнее. Остаётся только разводить руками и латать «дыры». Всё больше людей понимает это. Но никто ничего путного предложить не может. Грустно.
*
Ночью на небе увидел Руку бога. Показалось, что Он погрозил пальцем и глухо рассмеялся. То-то же, человеки. Забыли про меня. Ну, ничего. Я, нет, нет, да и напомнить могу.


МАГЕЛЛАНОВ  ПРОЛИВ
Капитан, капитан, улыбнитесь…
В. Лебедев-Кумач

    Василий Ильич родился в одной из деревень Ярославской глубинки. Море никогда не видел, но мечтал о нём. Почему вдруг? Кто его знает. Телевизоров в тридцатые годы не было и в помине. Теперь обыденность нынешних дней тогда не могла присниться ни в страшном, ни в сладком сне. Да ещё деревенскому мальчишке. Но вот запало стать моряком. Наверное, через школьную географию, кинофильмы, книжки. Мечта прикипела к сердцу. И он реализовал её. Прошёл путь от младшего штурмана до капитана дальнего плавания. Доктор наук, профессор, Фундаментальные труды по судоходству. Европу многократно обошёл и справа и слева. Пересекал Атлантику. Юго-Восточная Азия. Избороздил все моря и океаны. Остался молод душой и крепок телом. Прекрасный рассказчик. Жизнь яркая, интересная, можно сказать, состоялась. Сын преуспевает в Западном полушарии. Связан с флотом. Путь отца не повторяет, но держится той же колеи  – морской.
    Как все деды, Василий Ильич, обожает внука. Сын даже как-то сетовал ему:
– Папа, я знаю – вы с мамой меня любили. А ты, по-моему, особенно. Души во мне не чаял. Помню твои большие, сильные и  тёплые руки. Как ты маленького подкидывал меня к небу и улыбался. Я всегда гордился тем, что мой папа капитан и плавает на больших красивых судах в океане. Но, внука любишь ты больше. Я вижу это и, конечно, рад. Но, не обижайся только, иногда завидую.
     Когда начались круизы в Антарктику, Василий Ильич решил попутешествовать. Всю жизнь в море. Но океан не может надоесть, как и небо. Тянет к нему и тянет. Так же как сызмалу. Многое он на свете повидал. Но любознательности в нём не уменьшилось. Ненасытен оказался.
    Конечно, отправился с внуком. Мальчишка был сам не свой в ожидании плавания, да ещё с любимым дедом. Сиял весь от счастья и впечатлений. Новый огромный мир, поглотил его. Но мира оказалось больше, чем он мог вобрать  в себя. Это как в музее. Эрмитаж, например. Запоминаешь только несколько экспонатов, если ими ограничиться и посвятить осмотру что-то выбранное заранее. Собственно, так и поступают гиды. Остальное только фон. Если же просто обходить залы, то довольно быстро устаёшь и скоро «тупеешь» от избытка виденного.
   Постепенно «остыл» и внук. Чаще стал оставаться в каюте. В то время он был увлечён компьютером, особенно играми. Больше всего увлекали «стрелялки» и «войнушки».
     Весь напряжён. Полное внимание к событиям на мониторе. Пах, пах, тра-та-та. Враги бегают, снайперы затаились. Надо их поразить, увидеть, обезвредить. И, главное, самому уцелеть. А это так не просто. Оторвать его от такой войны было практически невозможно. Дед всё понимал и особенно не приставал. Конечно! Вода, вода кругом вода. Даже небо  как то не замечалось. Будто нет никакой суши, никаких лесов и гор, никаких стран и людей. Как при Вселенском потопе. Об этом можно размышлять. Но внук к таким размышлениям был ещё не готов. Для него нужна реальная смена впечатлений. А её пока не было.
    Сам же Василий Ильич больше стоял на палубе, благо погода была преотличная. Он давно знал, что море всегда разное. Вблизи одно, вдали другое, на поверхности третье, в глубине – загадочная бездна. Цвет неба не такой как у нас дома. Его оттенки меняются непрерывно. Вот появляются облака. Вот они уходят куда-то – уплывают в небытие. Он стоял у борта и вспоминал молодые годы. Отдыхал. Нет-нет, да вспоминал себя капитаном – человеком ответственным за всё. За корабль, за команду, за пассажиров. Их безопасность, комфорт и даже за настроение.
    Случись что непредвиденное, только он должен принимать решение. Посылать в эфир SOS или не посылать? Покидать судно или не покидать? Он знал, например, что при эвакуации потерей не избежать. Обычно, они достигают 10-12 процентов. Не покидать судно, все останутся живы, если решение верно. Если капитан ошибся, потери могут быть катастрофическими. К счастью его капитанская практика прошла без потрясений. Но он знал, что так складывается не всегда и не у всех.
    Неожиданно появились чайки. Значит, скоро пассажиры увидят восточный берег Южной Америки. Легендарный мыс Горн, вход в Магелланов пролив. Подумал, надо внука обязательно вытащить. Может быть, такое событие окажется единственным в его жизни. Конечно, внешне панорама будет  выглядеть как обычный берег. Но те, кто увидит её, должен почувствовать некую легендарность момента:
• Патагония! Невидимые следы Магеллана. Эпоха Великих Географических открытий. Парусники. Радость усталых и счастливых моряков.
    Наконец, берег стал вырисовываться довольно отчётливо. Пора звать внука. Василий Ильич пошёл в каюту:
– Всё играешь Игорь? Давай заканчивай. Скоро Магелланов пролив. Помнишь, наверное? Столько тебе рассказывал.
Внук недовольно:
– Да подожди дед со своим проливом. У меня тут такие события разворачиваются. Не до Магеллана мне. Вот закончу.
Дед ушёл. Но скоро не выдержал и вернулся снова:
– Давай Игорёк, скорей. А то прозеваешь. Догоняй меня.
Ждёт на палубе. На борту народу всё больше. Дед занервничал. Внука всё нет и нет. Пошёл снова, возбуждённый:
– Игорь! Ну, сколько можно ждать. Скоро к борту будет не протолкнуться.
Внук не двинулся с места:
– Отстань, дед! Ну, отстань же! – и махнул рукой, чтоб ему не мешали.
*
На небе Бог беззвучно хохотал. Василий Ильич слышал Его смех нутром, и сам горько усмехнулся. Что поделаешь? Сильно изменился мир.


БОГАТЫЕ БЕДНЯКИ
Беден не тот, у кого мало есть,
а тот, кто хочет иметь больше.
Л. Сенека
Скажите, Шура, честно, сколько вам
нужно денег для счастья? – спросил
Остап. Только подсчитайте всё.
– Сто рублей, ответил Балаганов…
 И. Ильф. Е. Петров

    Когда-то я слышал такую историю про царя Петра.
Разоткровенничался он с Никитой Демидовым:
– Послушай, Никита! Устал бороться с воровством в России. Вот, к примеру,  воеводы, да и губернаторы меры совсем не знают. Лишаю должностей, штрафы беру громадные, конфискую имущество, ссылаю, казню, наконец. Часто и лютой смертью. Назначаю других. А те сызнова – воровать.
Посмотрел на Демидова. Рожа хитрющая, разбойничья, хотя и глядит преданными глазами:
– Может, пойдёшь губернатором? – Подумал и добавил. – Да, ведь, тоже воровать будешь?
– Так, Пётр Ляксееч! Должность такая.
*
    Однажды, после полевой практики, сидя за пивом в столовой Горного института (тогда ещё это не запрещалось), заговорили о честности человеческой. Кто-то высказал мысль, что честных людей нет. Есть лишь мера честности. У каждого она своя. Кто-то не возьмёт рубль, но не устоит перед десяткой. Другой – не позарится на десятку, даже и сотню, но соблазниться на тысячу, и всё в таком ключе. Самый состоятельный из нас предложил провести тут же в столовой эксперимент:
– Жертвую десять рублей (тогда в нашей столовой за пять рублей можно было хорошо пообедать – отличная солянка с каперсами, мясом, колбасой; эскалоп с жареной картошечкой и огурчиком, естественно, компот). Кнопкой пришпилю её к колонне. Будем считать, сколько человек не позарится и, который всё же возьмёт.
    Все согласились, тем более что деньги были не наши. Сказано, сделано. Сидим. Пиво потягиваем. Рассуждаем о разном. На десятку посматриваем. На месте. Стали уж думать, – не прав наш коллега. Интерес к эксперименту начал пропадать. В какой-то момент, глядь, а десятки то уже и нет. Статистики и не получилось.
*
    Недавно по телевизору много говорили о другом случае. Каким-то чудом (потом выяснилось, что специально было подстроено преступниками) из автомашины, перевозящей деньги выпал мешок с тремя миллионами рублей. Ехавший сзади таксист увидел и мешок подобрал. На удивление многих не присвоил его, хотя мог это сделать без последствий для себя, а сдал в милицию. А думают, что нет честных людей. Всё-таки есть и немало.
*
     В начале войны, когда бомбили Ленинград, муж моей тётушки был призван в отряд спасателей. Главная их задача состояла в поисках погибших и раненых в разрушенных домах. Раз он принёс домой хорошие ручные часы. Кажется, их называли «кировские». Ручные часы у людей тогда были большой редкостью. Не зря их часто вручали как награду. Тётка увидела и обомлела:
– Ваня, как ты мог. Ведь это чужое. Да и люди-то, поди, погибли. Немедленно отнеси на завод и сдай. Не знаю, сконфузился ли Иван Николаевич. Может, и нет. Но часы отнёс и сдал. Замечу, что жили они бедно, и время было голодное и холодное. Война!

*
    2010 год. В стране, да, пожалуй, и в мире широко обсуждается непонятный большинству людей отказ  петербургского математика Григория Перельмана от премии в 1 миллион долларов США. Её присудил Математический институт Клэя за доказательство теоремы Анри Пуанкаре. Оно было не подвластно никому на протяжении века. Сама теорема относится к одной из семи  задач тысячелетия. Наверное, считается, что все их быстрее, чем за десять веков не решить. Формально мотивация отказа, со стороны лауреата,  была связана с показавшейся ему несправедливостью решения. Он считал, что над этой проблемой много и плодотворно трудился ещё один математик, о котором почему-то забыли. Оказалось, что Григорий Яковлевич и ранее, в 2006 году, тоже отказался от медали Филдса (математического аналога Нобелевской премии) и крупной денежной суммы. Между тем, живёт он вдвоём с мамой в небольшой квартире  в Купчино. Существуют в основном на её скромную пенсию. Иногда подрабатывает репетиторством. Как говорят, сводят концы с концами. 
    Известна его реакция на уговаривания со стороны Комитета по премиям получить награду:
– Доказал и ладно. Остальное суета.
Несколько подробней высказалась его мать:
– Не надо нам ничего. Ни славы, ни денег. Мы просто хотим спокойно жить.
    Странно, но многие пытаются хоть как-то объяснить отказ Гриши Перельмана. Никто даже предположить не хочет, что ничего искать не надо. Достаточно посмотреть широко известный отечественный фильм «Старый Новый год». Помните…
*
    Один из персонажей, Адамыч, в исполнении прекрасного актёра Евгения Евстигнеева, появляется то в квартире простых работяг, то в другой, где отмечает Старый новый год компания инженеров и тружеников культуры. В первой квартире приобретают новые вещи и планируют дальнейшие  покупки. В другой, наоборот, – нажитое выбрасывают. Жизнью недовольны. Всё-то, по их мнению, не так, жизнь скверна и пошла. Адамыч слушает разговоры. Иногда включается в них с небольшими репликами. Везде выпивает по рюмочке. К нему уже привыкли. Но в какой-то момент спрашивают:
– А ты, кто такой?
– Да, я здесь живу.
– А чего тебе надо-то?
– А мне ничего не надо. У меня всё есть.
– А что у тебя есть-то (с некоторым пренебрежением)?
– Что надо, то и есть.
– А что тебе надо-то?
– Что есть, то и надо.
Больше вопросов не было. Думаю, у зрителей тоже. Адамыч, в сравнении с достатком в обеих семьях, был беден, но достаточен. И потому был богат. У него было своё счастье.
*
    Вспомнил одно из радио-интервью с нашим известным бардом Александром Городницким. На вопрос о том, как ему видится судьба своих песен, он, немного помедлив, ответил:
– Я был бы счастлив, если какие-нибудь из них, иногда пели у костра, не зная, кто их  автор. Считали народными. Можно только пожелать, чтобы эта мечта Городницкого сбылась. Я рад, что мы учились с ним в одно время и в одном вузе.
*
    Недавно я закончил работу над вторым изданием учебника. Решил опубликовать его в Интернете. В университете возникли  сомнения в правильности такого решения. В основном говорилось о том, что книжка разойдётся в пиратских копиях. Иными словами, учебник украдут. На это я мог ответить только так:
– Это было бы хорошо. Раз крадут, значит это кому-то надо, значит, книжка интересна и полезна.  Ненужную вещь никто красть не будет. Деньги? Какие деньги? Я, в любом случае, ничего не получаю.
В конце концов, для чего учебник пишется. Чтобы им пользовались. Почему это надо объяснять?
*
Высоко, высоко в небе я услышал смех. Наверное, Бог подивился, почему люди такие непонятливые. Ведь всё очень просто.

КЛОШМЕРЛЬ
И смех, и грех.

    В начале 50-х годов на советских экранах с большим успехом прошла французская кинокомедия «Скандал в Клошмерле». Конечно, её содержание я не помню. Но вокруг этого слова (кажется, название городка) закручивалась вся забавная интрига, вроде бы связанная с общественным туалетом. Слово запало в нашей студенческой среде, как нечто смешное. Уже в 1954 году на Крымской геологической практике оно использовалось в качестве термина. На базе, где разместился почти весь геологический факультет, естественно, было возведено простенькое деревянное сооружение, которое так и окрестили – «клошмерль». Оно оказалось примечательно тем, что буквы «М» и «Ж» при разных входах разделяла очень тонкая перегородка, без всякой звуковой изоляции. Поэтому, всё, что происходило на стороне прекрасной половины человечества, слышалось на половине «М» и наоборот. Некоторые специально заходили на свою половину, чтобы послушать дамские сплетни про мужиков. При этом бывали нимало удивлены отборным матом прекрасных созданий. Узнавали даже голоса некоторых красавиц. Почему-то те не остерегались. Вот уж, действительно, был «клошмерль». Какое удачное словцо!
    Вообще, туалетная тематика неисчерпаема по смешным историям. Вот несколько из них.
*
    1965 год. Мяо-Чан. Низовья Амура. Будущий рудный узел страны только начал осваиваться. На первом его месторождении работало много научных коллективов, проводя полевые исследования и собирая материалы для совершенствования методов прогноза, поисков и разведки. Среди них оказались и мы. Довольно большая команда преподавателей и студентов разных курсов и кафедр.  В этом районе уже функционировал карьер, работала обогатительная фабрика, существовал благоустроенный посёлок Солнечный. Комсомольск на Амуре находился всего в 70 км. Но всё же, это была амурская тайга. Мы разместились в старых домиках так называемого Шанхая, которые когда-то были построены «Геологоразведкой». Конечно, освоение жилого и рабочего пространства началось с «клошмерля». Это ответственное дело по неосмотрительности было поручено студентам младших курсов.
    К вечеру всё готово. Получилось нечто! Над ямой (почти котлованом) из горбыля была воздвигнута архитектурная фантазия  не оформившегося ещё коллектива, впервые взявшего в руки пилы, топоры и гвозди. Почему-то внутри принято делать приступок в виде сидения, которым никто в общественных туалетах не пользуется. Так вот он был, мягко говоря, излишне высоким. Для некоторых если не Эверест, то уж Эльбрус точно. Отверстие сделано прямоугольным, вытянутым, но не поперёк, а вдоль. Посетители должны были научиться делать позу, в которую становятся борцы сумо перед схваткой. Да ведь при необходимости чему только не научишься. Крючок на двери строители смонтировали из длинного куска толстой проволоки. Довольно быстро выяснилось, что в самые неподходящие моменты при дёрганье за дверь он отскакивал вверх, издавая зловещий звон. Однако других удобств не было, и народ постепенно приспособился. Всё  шло своим чередом. К «клошмерлю» привыкли и, как водится, не обращали на него внимания.
    Но вот к нам пожаловала гостья из Хабаровска. Она была представителем заказчика и, видимо, хотела на месте посмотреть, как идут дела. Естественно, не посетить «клошмерль» она не могла. В тонкости  конструкции этого сооружения её никто не посветил. Правда, они, навряд ли, повлияли бы на дальнейшие события. Хотя как знать.  Спустя какое-то время, когда она осознала весь трагизм ситуации, выяснилось, что в огромную дыру она как-то неловко уронила сумочку. А там паспорт, командировка, деньги,  какие-то другие документы. Что делать? Возникла команда спасателей. После многих проб и ошибок был сконструирован на палке крюк. Методика поиска примитивна, но её надо было освоить. Почти полдня ушло на вылавливание. Наконец, успех был достигнут. Сумочка, слава богу, оказалась закрытой. Всё обошлось. Никто не смеялся, не острил. Понимали серьёзность момента. Думаю, наша гостья помнила эти поиски всю жизнь. С её отъездом чрезвычайная ситуация почти забылась.
    Но «клошмерль» дал о себе знать ещё раз. Лето выдалось дождливым и холодным. У нашей команды работа была довольно разнообразной. Кроме маршрутов, аналитики в лаборатории, отбора проб в кернохранилище, много камеральной работы. Так что все были заняты. Разве что вечерний волейбол отменялся. Рядом с нами поставили свою небольшую палатку геологи-съёмщики из Новосибирска. Для них дождливые дни, по определению, были нерабочими. И они коротали их в палатке.
    Я был в химлаборатории. Вдруг туда заскакивает наш самый молодой сотрудник. Его прямо корчит от смеха. Рассказывает:
• Пошёл в «клошмерль». Вижу туда же быстро забежал Н. из палатки новосибирцев. В одних плавках. Видимо, прямо из спального мешка выскочил. Я решил немного подождать. Спрятался от дождя на крыльце полуразваленной избёнки. Стою. Вдруг вижу, туда же направляется Надя. Молчу. Чего кричать-то?
• Она в спортивном обтягивающем трико. Подходит упругой танцующей походкой. Ничего не подозревая, дергает за ручку двери. Крючок со звоном отскакивает. Дверь распахивается. Перед ней Н. в позе борца сумо. Плавки висят на бедре. От неожиданности он застыл.
• Надюша взвизгнула и кинулась назад. Всё произошло в доли секунды. А у неё же коса, вы помните. Коса взметнулась, длинный крючок зацепил за неё.
• Надя заметалась. Крючок держал крепко. Конца я не видел. Прямо упал от смеха и скорее сюда. Боялся, что меня увидят.

        Вечером в столовой палатке были гнусные намёки. Кто-то, думаю, из химлаборатории, проболтался. Трудно было удержаться. Ведь прямо анекдот. Но всё по-доброму. Мало ли, что бывает. Это же «клошмерль».

    Но «клошмерль» не этом свои шутки не оставил. Конец полевого сезона. Студенты уехали. Перед нашим отъездом решили компанией посетить небольшой ресторанчик в  Комсомольске. С нами оказался некий Николай Иванович. Человек в годах. Кажется, он выполнял функции хозяйственника. Хороший был человек. Правда, любил выпить. Но кто безгрешен?  Выпили. Расслабились. Скоро домой! А Николай Иванович накушался несколько лишнего. Ему понадобился «клошмерль». В ресторане это заведение хотя и общее, но было квартирного типа. Ну, понадобился и понадобился. Дело - то житейское. Николай Иванович вышел… . И пропал. Все реальные сроки ожидания закончились. Пора уж и уходить. А Николая Ивановича всё нет. Стучали, стучали в дверь. Окликали. Ни ответа, ни привета. Пригласили метрдотеля. Он вызвал  милиционера. Надо вскрывать дверь. Мало ли что. Человек немолодой. Выпил. Вдруг сердце. Пришёл слесарь. Наконец, дверь открыта. Все вздохнули с облегчением. Николай Иванович крепко спал, уронив голову на руки, упёртые в коленки. Нам было неловко. Но в Комсомольске жил народ, повидавший и не такое.  Всё хорошо, что хорошо кончается.
*
    Но, пожалуй, самую экзотическую конструкцию «клошмерля» я встретил в архангельской тайге. В одном из маршрутов мы наткнулись на остатки лагеря. Это была окраина болота. Похоже, стан буровиков. Освоенное место было небольшим, но указывало на длительность стоянки. Среди каркасов больших палаток, свалки мусора, пустых консервных банок возвышалась пирамида…. Ну, вы легко догадаетесь чего. Крепкий сухой монумент в виде памятной стелы. Никакой архитектор не смог бы такое придумать, а скульптор не смог бы изваять. Высота метров более 3-х. С боков стела ограничена четырьмя столбами. Когда-то они были обшиты досками, наподобие буровой вышки в зимнее время. На вершине остатки небольшого «гнезда» со всеми полагающимися деталями. Наверх вела ещё местами сохранившаяся лестница с легкими перильцами.
    Да! А ведь, что было делать? Ни о какой яме речи тут быть не могло. Кругом болото. Так что архитектурная мысль находилась в жёстких рамках заданных природных условий. И люди с задачей прекрасно справились.
    Чего только «клошмерль» не выделывает. Подумавши, поняли, что он дарит нам добрый смех. А смех всегда кусочек счастья. Всё предусмотрено Творцом.
*
Бог в небе от души хохотал. Глаз его искрился от смеха. Рот был раскрыт в широкой улыбке. Мне показалось, что видны даже были блестящие зубы.

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Может всё же открыть эту зону
И сделать её доступной?
Алая (интернет)

     Для каждого человека на Земле есть места уютные, добрые для него, а есть и какие-то неблагоприятные, где с ним всегда что-нибудь случается или ему там просто нехорошо. Нехорошо и все. Почему так? Сказать трудно. Конечно, можно делать всякие предположения и строить разного рода догадки. Но в целом эти догадки будут из области фантазий.  Как-то я ехал в пригородной электричке и случайно услышал разговор двух женщин. Одна другой рассказывала, что недавно начала поиски сельского домика с целью покупки. Много пересмотрела. Как-то всё не то. Но вот недавно заехала в небольшую деревушку на берегу Волхова, где в детстве часто жила  у бабушки.  Заболоченное и комариное место. Но вдруг почувствовала, что это её. Так стало ей там хорошо. Купила домик и лето проводит в этих местах. Не устает радоваться. Может быть это проявление пространственной и временной памяти: место, время, человек. А её друзьям это место не нравится. Для них там что-то не так.
*
      Три раза мне пришлось побывать на Сахалине. Сказочный край. Но как-то  не заладилось у меня с этим местом. Вначале я получил легкое предупреждение. С двумя сотрудниками на небольшом катере выехал по делам в г. Поронайск.  На обратном пути двигатель нашего суденышка забарахлил и остановился. До берега было далеко. Нас начало сносить. Моторист, который катером управлял, полез разбираться с двигателем. Длилось это довольно долго. Задул ветер. Мы начали мерзнуть и для сугрева выпили бутылку водки. Надо сказать, что на морском ветерке как-то не пьянеешь. Моторист немного отдохнул и снова взялся за дело. Водка, наверное, успокоила нас, и мы стали воспринимать опасную ситуацию спокойно. Трудно сказать, чем бы всё закончилось, но, к счастью двигатель затарахтел, и катер доставил нас к базе.
    К осени пошла в реки рыба. Особенно много было горбуши. Местная непромысловая её ловля состояла в том, что «рыбак» заходил в речку вблизи устья и водил большим сачком вниз по течению.  Рыба шла вверх по реке густыми косяками. И через несколько таких «ужений» вы чувствовали, что в сачке появилась рыбина, иногда две. Я решил попробовать, и у меня стало получаться. Правда, не сразу. Удовольствие было большое. Потом рыбину потрошили, заворачивали в газету и зарывали неглубоко в песок под костер. Оттуда вытаскивали её уже готовой к употреблению. Во время такого «ужения» я, видимо, застудил ноги и заработал на ягодице большой фурункул.
     По приезде в Ленинград, обнаружил, что дело плохо. Домашнее лечение не помогало. Поднялась температура до сорока градусов, и я срочно обратился в больницу, где меня сразу со смотровой койки отвезли в операционную. Пролежал я дней десять, потом долго ходил на перевязки в поликлинику. Слава богу, все обошлось. Позже я понял, что жизнь моя была на волоске. К сожалению, произошедшее я не воспринял как предупреждение.
     На следующее лето работа шла успешно. Закончив её, я отправился в Ленинград. Мой рейс вылетал из Южно-Сахалинска очень рано, и мне пришлось выехать в аэропорт вечером, с тем, чтобы, заночевав гостинице для транзитных пассажиров, спокойно улететь. Так называемый  номер вмещал в себя несколько десятков человек, кажется, на раскладушках. Я попросил дежурную разбудить меня так, чтобы не опоздать. Она записала и я, доверившись этой записи, крепко и безмятежно заснул. Получилось так, что она разбудить меня забыла. Я опоздал. Мой борт улетел. Я бросился в администрацию и объяснил, в чём дело. Меня успокоили, сказав, что пристроят на какой-нибудь другой рейс. Но надо было доплачивать. А денег на такой непредвиденный случай, я не оставил. Правда, у меня было несколько мелких купюр. К счастью их хватило. И я добрался до дома. На эти дорожные неприятности внимания тогда не обратил.     Естественно, как после всякой командировки, подготовил авансовый отчет в бухгалтерию. Сумма была приличной. Почему-то с утра сдать его мне не удалось. Когда же я смог это сделать, оказалось, что портфеля с финансовым отчетом  у меня в руках нет. Обегал все службы, где мне пришлось быть в течение дня – нигде ничего. Обегал ещё раз, спрашивал, кого мог. Нет и всё. Портфель как в воду канул. И когда я уже потерял всякую надежду найти документы, вспомнил, что ходил обедать в городскую столовую около института (наша была на ремонте). Побежал туда, сломя голову, совершенно не надеясь их найти. Так, на всякий случай. Прибежал и… О! Чудо! Мой портфель стоит у столика. Никто его не заметил, никто не взял. Все документы были целы. Обошлось. Но и это событие прошло мимо моего внимания.
     Позже, вспоминая  эти мелкие неприятности, понял, что напрасно не отнесся к ним серьезно. Зря, потому что через много лет получил от Сахалина ещё один удар. Он был  уже серьёзным и, возможно, последним предупреждением.
     В девяностые годы, мне снова пришлось быть на острове. Вначале всё складывалось хорошо. Помню, мой приятель сосватал мне попутчика с маленькой девочкой. Ей было чуть больше года. Летели они к бабушке. И, если не считать, что в аэропорту Иркутска нам пришлось сидеть почти восемь часов, то долетели мы прекрасно. Бабушка встретила их, и мы попрощались. И не удержавшись, я сказал ему:
– Юра! Ты ощутил, что с такой крохой мы сегодня пересекли гигантский континент с запада  на восток. Проскочили, что называется, одним махом.
Он задумался и ответил:
– Да-а! Действительно это так. Здорово.
И мы расстались. Больше видеть его мне не приходилось, впрочем, как и других пассажиров.
     Встретившись с нужными людьми и обсудив важные для нас вопросы и бумаги, с одним из них (Бобровским) поехали на угольный разрез, где намеревались довести дело до предварительного завершения. Дорога была хорошая, ехали мы на служебной машине фирмы, какого-то японского производства. Руль был справа. Я сидел слева. Разговаривали на разные темы, больше всего о возможностях начать общее интересное и прибыльное, как нам казалось, дело. На душе было хорошо и расслаблено.  Подъезжая к карьеру, нам пришлось свернуть с асфальта на грунтовку. И тут машину неожиданно и резко занесло на мою сторону. Я только успел услышать крик:
– Александр Николаевич! Держись!
И мы полетели под откос. К счастью, склон был хотя и крутой, но довольно короткий и, к тому же, на пути машины оказался большой куст, который смягчил удар и  затормозил наш кувырок. Машина встала на колеса. Место было слегка заболоченным, что тоже способствовало относительно благоприятному исходу. Мы были пристегнуты ремнями. Но я почувствовал удар спиной о крышу кузова и резкий бросок копчиком о «железки» между сидениями.
     Выбрались из машины. Я выглядел в порядке, у Бобровского из носа шла кровь, крыша кузова выглядела как шляпа «пирожком», переднее стекло превратилось в мелкие крошки, заднее – вылетело на сидение, но было цело. Двигатель работал. Постепенно мы очухались и благодарили бога, что живы. На грунтовке показался мощный грузовик. Он вытащил нас на дорогу. Водитель грузовика сообщил, что только за сегодняшний день наша авария третья. В одной из них погиб человек. Место, видать такое. Мы поёжились в душе и поехали на карьер в управление. Никого не застали. Оставили наши бумаги. К сожалению, на том все наши инициативы и закончились. Настоящего дела и не получилось.
     Удар по спине я чувствовал довольно долго. В Южно-Сахалинске пришлось отлеживаться на квартире друзей дня три. До Ленинграда долетел благополучно. Жене решил ничего не рассказывать, но пришлось. Дело в том, что в день моей аварии Верочка собралась ехать к нам в деревню. При подъезде к вокзалу у нее украли сумку с документами и деньгами. Самое нехорошее состояло в том, что среди документов была инвалидная книжка, восстановление которой представляло целую проблему. Поездка на дачу была сорвана.
     К счастью, через несколько дней документы подкинули. Нас удивило, что даты её и моих несчастных событий совпали.
    После этого я, наконец-то, понял, что Сахалин для меня закрыт, что это не выездная, запретная для меня зона. Думаю, такие зоны есть у каждого. Надо только прислушиваться к событийным сигналам и реагировать на них.
*
Когда эта истина дошла до меня, мне показалось, что в небесах кто-то неопределённо хмыкнул и как-то загадочно прикрыл Глаз. Не то засмеялся, не то порадовался за меня – ну сколько раз можно предупреждать? 


БОГ ПЛАЧЕТ


ОЛЕГ
Ты умер, как и многие, без шума..
М.Лермонтов

     Cовершенно не помню его лица. В памяти сохранились только худощавая фигура, высокий рост, несколько эпизодов из школьной жизни и трагическая судьба.
     Круглый отличник. Гордость школы. Учился легко. Только раз получил тройку по физике. Но и здесь он выглядел как мощная положительная аномалия на фоне общих двоек. К концу сороковых годов в Магаданской школе часто не хватало то одного, то другого преподавателя. Произошло это и с физикой. Наконец, появился Иван Васильевич. Пожилой грузный человек. Поговаривали, что из бывших белых офицеров. Не знаю,  правда,  или нет, но взялся он за нас серьёзно, научил работать. Вспоминаю его до сих пор добрым словом. С его приходом я стал лучше понимать не только физику, но и математика пошла у меня как-то сознательнее, что ли.
     Он начал с контрольной работы. Посмотрел, кто есть кто, и что есть наш класс в целом. Все дружно получили по двойке. И те, кто ранее учился по физике на четыре и пять, и остальные, разумеется. Только один Олег вытянул на тройку. Мы были поражены.
     После этого казуса Иван Васильевич перед каждым уроком вызывал к доске двух-трёх человек и предлагал писать все формулы, которые к этому времени мы должны были знать.  От остальных, методом тыка, требовал знание основных законов. Например, правило левой руки, закон Кулона и т.п. Таким образом, к каждому уроку мы вынуждены были смотреть весь учебник с самого начала и до того места, которое в этот момент изучали. Он принуждал нас зубрить азы. Теперь я понимаю правду гимназического образования дореволюционной России.
     В один из тёплых весенних дней небольшой группой мы решили прогуляться к бухте Весёлой, расположенной «визави» от более известной бухты Нагаево, где располагался порт – морские ворота Колымы. Весёлая же больше походила на широкий и мелководный  залив. Мы с удовольствием шагали по пыльной дороге, разогретые солнцем и тёплым ветерком. Притомились. Сели на обочине отдохнуть. Пошли дальше. Олег взял на плечо небольшое брёвнышко, валявшееся на обочине, и бодро зашагал со всеми. Мы удивились:
– Олег, какого чёрта ты тащишь это бревно?
– Когда устанем по настоящему, я бревно сброшу. В отличие от вас мне сразу станет  легче.
    Мы подивились, но его примеру никто не последовал. Результаты этого  эксперимента остались известны только ему одному.
     Этот поход запомнился мне, возможно, ещё тем, что в тот день я довольно сильно разбился. Вышли на высокий берег, откуда открывался прекрасный вид на бухту. Подошёл к самому краю. Ухватившись за небольшую березку, посмотрел вниз. Деревцо не выдержало, и я полетел вниз. Острые камни содрали с моей спины два неглубоких «ремня». Внизу  ударился ногами. Меня бросило вперёд. Разбил и  лицо. Обратно шёл, задрав на спине рубаху. В городе сразу пошёл в травм-пункт. Меня обработали. Недели через две всё зажило как на собаке.
     В десятом классе неожиданно узнаём, что Олег серьёзно заболел. У него обнаружили саркому правого предплечья. Ампутировали всю руку. Говорят, что увидев результат, он страшно ругался матом, но не плакал и не ныл. Закончил школу с золотой медалью. Уехал в Ленинград и поступил в кораблестроительный институт (знаменитую «Карабелку»). Учился упорно. Приспособился выполнять чертёжные работы левой рукой. Использовал какие-то гирьки, подвесы. Первую сессию сдал на отлично, как и всё, что он делал. В зимние каникулы он умер. Перед смертью всё твердил:
– Не хочу умирать. Не хочу умирать.
*
Думаю, узнав об этом, Бог снял шляпу, и слезинка как капля крупного дождя упала на нашу грешную землю.

ПЕТРО ЛОСЕВ – ДОНСКОЙ КАЗАК
На Дону живём мы испокон веков,
Нету переводу роду казаков.
П. Бойчевский 

  Я познакомился с ним в поисково-разведочной партии, куда был определён после Ленинградского горного института. 1957 год. Местечко Кагаб под Нахичеванью. Он закончил геолого-разведочный техникум, кажется, в Новочеркасске и работал здесь уже года два. Среднего роста. Крепко сложён. Худощав. Длинноватый нос с лёгкой горбинкой. Уже немного лысоват в темени. Молчалив и сдержан. Любил надвигать кепку на лоб. Родом из донской станицы Белая Калитва. Много раз она упоминается в романе Шолохова «Тихий Дон».  Где-то недалеко от Вёшенской. У него не было кисти левой руки. На правой – всего три пальца. Большой, указательный и средний. Геологические техникумы готовили специалистов в основном для экспедиционных работ. И он не только знал своё дело, но одной рукой, как он говорил клешнёй, делал всё. Мог и образцы горных пород отобрать, вести пикетажную книжку, палатку поставить, небольшой шурф выкопать, и дрова заготовить, и часы ручные починить.
     Про его беду я не расспрашивал. Когда сошлись поближе, он сам рассказал. Фронт отошёл от них. На полях, в окопах осталось много всякого оружия. Трое дружков обследовали все окрестности. Мальчишки!  Попалась граната. Взорвалась. Двоих убило. Пётр стал инвалидом. Характер оказался сильным. После школы пошёл в техникум. Приспособился к новой для себя жизни. Рассчитывать приходилось только на себя. Не охал. Вкалывал без поблажек. Работал с охоткой и мечтой. Строил планы – в институт на заочное отделение Московского геологоразведочного (МГРИ). Готовился. Собирал документы. Я принял в его идее участие и довольно легко уговорил подать заявление на очное отделение Ленинградского горного института:
– А что? Техникум по геологической специальности  у тебя за плечами. Опыт и стаж наработал Проблем не должно быть. Выхлопочешь инвалидную пенсию. Стипендия там хорошая. Столовая недорогая. Если что, можешь подрабатывать на какой-нибудь геологической кафедре. Многие так делают. А ты-то уже спец. Это и быстрее на целый год, чем заочное отделение, и качественней. На летних практиках будешь зарабатывать. Первое время поживёшь  у нас. Комнатка, правда, небольшая в коммуналке. Всего четырнадцать метров. Будешь спать на моём диване. Мама тебя хорошо примет. А там, оформишься, переедешь в общежитие.
     Всё получилось. Но не так гладко и не совсем то, на что Петро нацеливался. Сложности начались на стадии подачи заявления:
– Вы, Лосев, инвалид. Инвалид серьёзный. Как Вас приняли в геологоразведочный техникум трудно представить. Как Вы работали полевым геологом представить ещё сложней. Медкомиссию у нас Вы не пройдёте. Поэтому подумайте о другом факультете. Советуем выбрать экономический. Как  студент Вы нам вполне подходите.
     В то время эта специальность не выглядела привлекательной. Кажется, там учились одни девицы. А Петро парень энергичный. Стремился закрепить уже сделанный мужской выбор. Пытался свою позицию объяснить. Да и не хотелось ему  в обличии инвалида ходить. Хотя пенсия и была нужна. Но приёмную комиссию так и не переубедил. Написал письмо маршалу Ворошилову, который тогда был Председателем Президиума Верховного  Совета СССР (Всесоюзным старостой). Но и там поддержки не получил. Написал мне. Хотел услышать совет. В письме я уговаривал его поступать, куда берут. Расписал экономистов в горном деле в лучшем виде, как понимал. Кстати на дипломный проект у нас по всем специальностям требовалось три рецензии. Одна из них от экономиста, оценивающего финансовую часть проекта.
     В общем Петро закончил экономический факультет. Распределился на какой-то крупный рудник на Урале. И знаю, не жалел. В институте был выбран председателем студенческого профкома. Долго его ещё вспоминали добрым словом.
     На Урале женился. Удачно. Перевёлся на родину – угольные шахты Донбасса. Родил двоих детей. Девочку и парня. Долгое время обменивались открытками.
     Петро оказался очень щепетильным человеком. Не балован был жизнью. Очень боялся быть кому-то обязанным и, не дай бог, в тягость. Вначале я удивлялся. Потом понял. Ну, такой он. И всё тут. Принимал его как есть. Раз он заехал к нам на Петроградскую, ещё к маме. Я только в аспирантуру поступил. Стал дарить мне свои часы. Снял прямо с руки:
– Саша, возьми, пожалуйста. Так мне хочется, чтобы у тебя от меня  что-то было. Я ведь твоё пальто и костюм сносил.
     Вначале я ничего не понял. Потом выяснилось. Он приехал с юга. В одной рубашке. Даже пиджака не было. Похолодало. Естественно, мама дала ему мои тёплые вещи. Казалось бы, что тут такого. А он мучился. Пришлось часы взять. Он был очень доволен. Позже, когда мы жили отдельно от мамы, снова навестил. У него умер отец. Остались в наследство какие-то деньги. Приехал сделать покупки для дома. Помню, ковёр только. Большой и тяжёлый. В рулоне. Помогал отправлять багажом. Когда уезжал, при прощании на вокзале неожиданно сказал:
– Саша, ты только не обижайся, ради бога. Я там у вас в книгу положил деньги. Подарок. Не помешают. В руки не дал. Знал не возьмёшь.
     Обнялись. И он уехал. У нас, действительно, почти как всегда в то время с деньгами было туговато. Пришли домой. Сразу в книги. Хорошо, что библиотека была ещё небольшой. Потратили несколько часов. Сделали у себя хороший обыск. Нашли. Подивились. Отсылать не стали. Зачем Петро обижать. Ведь от сердца. Да и нам они оказались очень кстати.
     Прошло несколько лет. Вдруг письмо. В Питер собирается его дочь, Света. Надумала поступать в наш Горный на маркшейдерский факультет. Приехала. Славная девчушка. Тихая и застенчивая.  Красивая и стройная. Но держалась как-то согбенно. Стеснялась себя.
     Нас навещала частенько. Всегда с цветами. Верочке она очень нравилась. Во всю пыталась её раскрепостить, вселить уверенность в женские силы и привлекательность. Слабо, но получалось. Переживали за неё. Засел в ней образ серой мышки. В каникулы ездила домой. Всегда привозила домашние гостинцы. Петро не писал, ни о чём не просил, даже намёком. Боялся обременить. Не дай бог, не так поймут. Только постоянно звал в гости.
     Света прекрасно закончила институт. Со временем перебралась к родителям. Привезла маленького сына. Устроилась на шахте по специальности. Потом наступили трудные времена. Затем очень трудные. Дружной семьёй продержались. По-прежнему, звали в гости. Да мы так и не собрались. Крутились, как и все.  Со Светой регулярно переписывались. И вдруг…письмо – умер Петро. Не стало донского казака. Но в памяти он остался мужественным и надёжным человеком. Одним из тех, на ком держится Россия.
*
В этот раз я не видел, чтобы Бог заплакал. Но небо в тот день закрылось тучами. Не видно было ни Его Глаза, ни Губ, ни Руки. Закручинился Он.

НЕМЦЫ В КРЫМУ
Там только таврика и мергеля
В колючках острых вся земля.
Студенческая песня.

     1954 год. Лето. Крым. В районе посёлка Партизанское (до войны – Саблы) по каменистой пыльной дороге идут два человека. За плечами рюкзаки, в руках – геологические молотки. Один – мой приятель детства, Аркашка Лихоманов. Мы часто сражались  на красивых деревянных шпагах, лезвия которых были обклеены серебряной фольгой. Их мастерил для нас его отец. В душе Аркашки таилось что-то мушкетёрское, романтическое. Обожал рассказы Джека Лондона. Тайга манила.   Хотел специализироваться по поискам золота. К сожалению, блокадный Ленинград не отпустил его, и туберкулёз рано сгубил.
     Второй – немец. Звали его Карл. Под самый конец войны был призван в армию рейха. К счастью, повоевать ему не пришлось, но в плену у нас побывал. Потом оказался – студентом-геологом Горного института. С Аркадием они были разные люди и по возрасту и по судьбе. Но работа в одной бригаде сближала их.
     До начала маршрута идти было не близко, и разговор шёл о мелких бытовых проблемах.
– Аркадий, здесь так много вишни. Она душистая, сочная и сладкая. Пожалуй, я такой нигде не ел. Да и молока в деревне много. Прямо от коровы. Иногда ещё тёплое. И всё недорого. Как у вас говорят – ешь, не хочу. Так кажется. Я смотрю, почти все ребята и вишни едят помногу, и молоко пьют трёхлитровыми банками. Да и к тебе приглядываюсь. Ты тоже от них не отстаёшь. И как-то все вам в пользу. А вот я съел кулёчек вишни, выпил стакан молока, и у меня сильно расстроился живот. Даже рези появились. Не знаю, что так. В чём дело.
– Карлуша, ты просто не знаешь русскую поговорку:
• Что русскому здорово, то немцу смерть.
    Карл понял, не обиделся. Посмеялись, и пошли дальше – русский и немец, ещё так недавно пережившие страшную войну. До начала маршрута оставалось совсем недалеко.
*
     В один из дней к вечеру ещё одна бригада возвращалась на базу. Шли через деревню. Эстонец и русский. Эстонца звали Аго Вило. Это был очень собранный и толковый парень. Несмотря на то, что в его речи акцент чувствовался, русский язык он знал хорошо. Во всяком случае, на вступительных экзаменах за сочинение он получил отлично, а я вытянул только на хорошо. Учились  мы в одной группе. Работали в одной команде на практиках ещё первого курса. Поэтому я знал его неплохо.
     В оккупированной немцами Эстонии в их квартире снимал комнату офицер гестапо. Этот немец покорил детское воображение Аго своей безупречной выправкой и галантным поведением с матерью. Целовал ей ручку, расшаркивался и был предупредителен во всём. В начале нашего знакомства он часто говорил:
– Знаешь, Саша, когда ваши пришли, то раскулачивали наших бедняков. А почему? Да просто они жили лучше, чем ваши деревенские богатеи. Намного лучше. А разве они были в этом виноваты. С вашим приходом мы стали жить хуже.
    Я не сразу его понимал – наши-ваши. Для меня он был наш. Как и все эстонцы. Свой. Потом понял, что он воспринимал нас не так как я их. Пытался его переубедить:
– Да брось ты. Разве вам стало, есть нечего? В Эстонии появилось много промышленных предприятий. Идёт индустриализация.
Я мыслил по-советски. Ведь нас так учили. А он смотрел на всё с другой стороны, тогда нам неведомой.
– А зачем нам промышленность. Мы сельскохозяйственная страна. Почти половину Европы кормили. А технику могли на вырученные деньги купить за границей.
     Трудно было возразить, тем более с некоторыми ссыльными эстонцами я был знаком на Колыме.
     Позже понял: мы с Аго жили в одной стране, но существовали в разных мирах. Ему нравились немцы, и он им подражал почти бессознательно. На военных сборах и учебных классах, когда выкликалась его фамилия, он вскакивал, вытягивался в струнку. Руки по швам на немецкий манер. Щёлкал каблуками и громко называл своё полное имя в эстонском звучании:
– Аго Хейндрихович Вилё!
    Его отличал педантизм. Держался со всеми на расстоянии, немножко свысока и как-то настороже. Не помню, чтобы он смеялся. Относились к нему хорошо, хотя друзей у него не было. На военных сборах, стоя во второй шеренге, незаметно держал маленький английский словарик и «увеличивал» запас слов. К языкам был очень способным и с удовольствием постигал их. Позже, приезжая на кафедру, обычно по делам, хвастался, что освоил почти все европейские языки и подрабатывал, кажется, на эстонском радио международным обозревателем. Но это было намного позже.
     Сейчас же мы шли через крымскую деревню ещё не забывшую войну. На Аго была военная кепи немецкого образца с большим козырьком. Мне казалось, что этой форменкой он даже щеголял. Сам был рыжеват. Крупные светлые волосы покрывали руки и открытые в шортах ноги. Держался с военной выправкой, вышагивал крупно.
     На завалинке одной из хат сидели мужики, покуривая самокрутки. Когда мы проходили мимо, один из них подозвал меня и спросил:
– Этот парень с тобой он немец?
Я ответил.
– Нет, это наш эстонец. Мы из Ленинграда, учимся в Горном институте и проходим здесь практику.
– Скажи ему, чтобы эту шапку не носил…, так от греха. А то ещё, выпивши, кто-нибудь спутает с фрицем.
     Я сказал об этом предупреждении Аго, добавив, что среди жителей много бывших партизан и ему лучше прислушаться к совету. Он отнёсся к разговору серьёзно, мне показалось, что как-то очень вдумчиво. Никаких реплик или комментариев я от него не услышал.
    И кепи он больше не одевал.
*
    В Партизанском было порядочно девчонок. Многие из нас проявляли к ним интерес и завязывали знакомство. Устраивались даже танцы. Как-то я навязался в провожатые к одной девчушке. Уж не помню, где мы гуляли, но в какой-то момент оказались около бывшей деревенской школы – этакой большой мазанки. Она остановилась и говорит:
– Ты ничего не чувствуешь?
– Нет, – ответил я.
– А мне здесь всегда страшно, как будто воздух весь пропитан опасностью и смертью. Пошли отсюда скорей.
     И она рассказала мне, как в войну  немцы согнали их сюда. Начали кого-то расстреливать у всех на глазах. Она ничего не понимала, жалась к подолу матери и очень боялась. Все ждали своего часа. Но, возможно, это был показательный расстрел. Они выжили. Жуть же того дня осталась в ней на всю оставшуюся жизнь. Её настроение передалось и мне. Стало не до ухаживания. Я проводил её домой и больше с ней не встречался.
     Сегодня в Крыму живут другие люди.
*
Когда я закончил этот рассказ, мне захотелось взглянуть на небо – какой будет реакция Бога. Но, хотя небо было звёздным, я не увидел ничего. Улыбаться тут было нечему, смеяться тем более. Всё перемешалось: страшное-прошедшее и послевоенное – новая жизнь. Бог молчал. Но мне показалось, что в душе Он и плакал и радовался.


НЕМЦЫ НА ПИНЕГЕ
…Там река течёт животная,
Веют воздухи безбольные…
Н. Клюев

    Начало восьмидесятых. Лодочный маршрут по Пинеге. Нас трое (правда, без собаки). Алексей Иванович Коротков, я и студент кафедры. У него производственная практика по геологии. Лодка резиновая, грузоподъёмностью в полтонны. Исходная точка – посёлок Пинега. Загрузились. Отчалили. Всё внимание на реку и наше плавсредство. Пинега здесь широкая. Стрежень быстрый и сильный. Посудина наша лёгкая и вёрткая. Нагружена по полной. Нужен глаз да глаз. Правда, опыт сплава на такой лодке у нас с Коротковым уже был прошлым летом по реке Вашке (левому притоку Мезени). Поэтому освоились довольно быстро. Начали вглядываться в берега.
    Первое, что увидели и онемели красотой чуда. Почти сразу за посёлком, справа высокий холм. А на его вершине – остатки каменной церкви. Вид завораживал. Какая-то невидимая аура исходила от этого заброшенного храма и горы, на которой он стоял.  Хотелось смотреть и смотреть. И чем больше смотришь, тем больше удивляешься нашим далёким предкам. Как они умели выбрать место. Церковь не только гармонично вписывалась в природу, она как бы дополняла её человеческим гением. Шли рекой уже более десяти километров, а храм всё был виден. И ещё долго мы чувствовали его спиной. Он как бы провожал нас, и благословлял. На душе делалось хорошо и покойно. Позже узнал, что называется это место «Красная горка». Всё в зелени, зимой, конечно, в снегу. А Красная потому, что красивая. Сейчас её так и назвали бы – «Красивая горка». Ну, да и без этого всё понятно. Во всяком случае, каждому русскому человеку. В 1606 году там был основан Красногорский монастырь. Вначале деревянный. После пожара – каменный. Недавно увидел в интернете, что на его стенах ещё сохранились остатки фресок. Большевики разрушили эту святыню Русского Севера. Впрочем, как и многое другое. Хочется верить, что руками потомков она восстанет из пепла.
*
    На третий день справа в десятке метров от уреза воды бросилась в глаза крупная глыба светло-серого  известняка. Вначале подумали – это выход на поверхность коренных пород. То, что в геологии называют обнажением. Пришвартовались. Оказалось, этакая длиной около 5-6 метров призма, квадратного сечения, толщиной до полуметра. Грубо обработанная. Откуда она здесь взялась? Непонятно. У правого её края свастика, высеченная, видимо, зубилом. Знак довольно крупный, пожалуй, с детскую ладонь, и глубокий. Подумали, что после войны где-то здесь работали пленные солдаты вермахта. В то время они были разбросаны по всей России. Во всяком случае, до Урала включительно. Дальше на восток, например, в Магадане отрабатывали своё японцы. Их колонны на улицах города. В своей форме, под конвоем наших солдат. Они, в маршевом стиле, пели популярную тогда в СССР песню.  Кажется, это была:
• Дети разных народов, мы мечтою о мире живём…
На японском песня звучала несколько странно. Но пели они бойко и, казалось, с энтузиазмом.
    Немцев же я помнил на улицах Ленинграда, встречал и на Урале. Но то, что они могли быть на Пинеге, не предполагал.
    Посудачили по этому поводу. И Алексей Иванович рассказал историю, о которой где-то читал, а может, от кого-то слышал:
    В начале прошлого века в этих местах жил-был немец. Называли его Карлом. В обиходе же говорили просто – немец:
– Как там немец поживает? Что-то его давно не видно.
Или: – Вчера около магазина немца видели. Такой весёлый, улыбался.
    Жил он на краю деревни. Кругом дома всегда чисто, ухожено. Человек тихий, спокойный. Мастеровой. Брал заказы на всякий ремонт. Часто приглашали его помощником в хозяйство. Попал в плен во время Первой мировой. Оказался на нашем Севере. Да так и остался. Или возвращаться было некуда, или понравилось ему здесь. Ведь Русский Север необычен. Ему аналогов в мире нет. Красота величественная, даже какая-то божественная. Рубленные высокие избы, бани, обычно вынесенные к реке – как бы отдельное купальное место для всей деревни. Амбары. Часто тоже стоят отдельно в ряд. Без окон, на сваях. Дома не запирались. Если никого нет, дверь подпиралась палкой. Вот и всё. Местами я застал такие «замки» ещё в Лешуконском. Хотя там из Центральной  России уже появились бичи. На берегах Мезени избы стоят в два этажа. На каждом бывает по 15 окон. Специально считал. Скотные дворы громадные. Тоже высоченные. Живность вся на втором этаже. Въездной пандус в такие дворы их брёвен. Эта монументальность и добротность покоряет своей красотой и первозданной силищей. Здесь не знали ни бояр, ни помещиков. Из поколения в поколение жили свободные работящие люди со своими песнями, музыкой, хороводами, обычаями и чистотой жизни. Это вам не Европа с её чопорностью и не Центральная Россия с её крепостной психологией. Разве можно этакое не полюбить.
    К немцу привыкли и относились хорошо, хотя за много лет он так и не врос в местный быт и оставался чужаком.
    В Архангельских деревнях вдоль домов обычно налажены деревянные тротуары. Чтобы в весеннюю слякоть и осенью они оставались чистыми, под ними выкапывались дренажные канавы, иногда значительной глубины.
    На одном из таких тротуаров какая-то доска со временем подгнила, и наступать на неё стало опасно. Все об этом знали, но чинить никто не торопился.  Это место просто обходили. Немец почему-то об этом не слышал. А может и знал, да ..... В вечерних сумерках шёл, задумавшись. Наверное, Германию вспоминал, мать, отца, детство, тосковал о доме. Накатило. Ностальгия она ведь не имеет национальности. Тут и наступил на злосчастную доску. Грохнулся в канаву, полную воды. Неловко  ударился. На улице никого не было. И потонул. Утром нашли. И пошли разговоры:
– Слышали, немец-то в канаву под лавы упал. Потонул бедный.
В ответ раздавалось:
– Так-ить немец он и есть немец.
*
    Позже поинтересовался, были ли на Пинеге пленные Второй мировой. Ничего не нашёл. Но свастику-то кто-то выбил на глыбе. Ведь не специально же для этого сюда тащились. Кто бы это мог быть? Скорее всего, какой-нибудь молодой парнишка из гитлерюгенда. Ещё не понял, что с ним произошло, где он оказался. Имперский фанатизм, который формировали в нём с младенческих лет,   ещё не выветрился. Вот   и вытесал на этой заготовке тогдашний символ своей родины. Может быть, сидел, чего-то ожидая, и плакал. Никакими преступлениями его жизнь не была запятнана. Призвали под ружьё. Вот и всё. Попал в плен. Так что довелось ему пройти от взлёта патриотизма до печального конца уничтоженной империи, претендовавшей на мировое господство. Думаю, он остался жив. И кто знает, уже в преклонных годах, как турист, может быть, приезжал на Пинегу, где работал на каменоломнях. К старости всех тянет туда, где проходили молодые годы, особенно, если они были трудными. Сегодня Пинега, как и весь русский Север, становится привлекательным для туризма. Даже на «Красной горке» построены простенькие гостиницы. И пустыми они не бывают.
*
Грустные истории. Стал накрапывать мелкий дождь. Наверное, это из Глаза Бога пролилась слеза. Людей всегда жаль, особенно, если они безвинны.



ВСЕ СВОИ
К борьбе за дело Ленина-Сталина
будьте готовы! – Всегда готовы!
(Клятва пионеров).

    1956 год. Спортзал Горного института. Пришли с Юрой Николаевым на тренировку. В раздевалке кроме нас никого нет. Неожиданно он говорит:
– Знаешь, Саша, оказывается Сталин – враг народа.
    Ещё три года назад я с большущими приключениями добрался до Москвы и прошёл мимо гроба вождя народов. В сердце ещё теплилась вера в его непогрешимость и святость. И не у меня одного. Помню, мама моего школьного приятеля по Магадану рассказывала с душевным трепетом, как ей посчастливилось видеть Сталина на одном из южных курортов. Он даже подошёл к ним и сказал какие-то слова. Отдыхающие внимали с трепетом, впитывали в себя счастье от его присутствия. Смотрели, как на бога. Этот случай  она сохранила в своём сердце на всю жизнь. Мы, школьники, слушали её с восторгом и завистью. И вдруг… такое… . Я буквально разинул рот.
– Юра! Что  ты  говоришь?
– Вчера зачитывалось закрытое письмо Хрущёва на партийных собраниях. На днях это появится в газетах, и объявят всем.
    Я не стал спрашивать, откуда ему это известно. Было ясно, такое выдумать нельзя. Действительно, через несколько дней бурлила вся страна. Позже он рассказал:
– Мой отец работал в Смольном. После убийства Кирова его арестовали. Со слов матери, когда отца уводили, он остановился у моей кроватки и сказал только:
– Клянусь жизнью Юрика я честный коммунист.
И больше мы его не видели. Через год арестовали маму. Она отсидела в лагере, как говорили, от звонка до звонка – восемь лет.
   Его воспитывала и поднимала тётка. При Хрущёве отца и мать реабилитировали. Юра закончил институт. Успешно трудился гидрогеологом  в нашем регионе. Сделал карьеру, защитил кандидатскую диссертации. Работал на Кубе. Вступил в ряды КПСС.
    После компании реабилитации сталинских политзаключённых я узнал, что многие мои однокашники прямо или косвенно были причастны к трагедии миллионов. У той были расстреляны отец и отчим, у того отец, у другого дядька. Кто-то ещё и  лагеря для детей врагов народа прошёл. Но все они были приняты в Горный институт ещё в 1952 году. Больше их никуда не брали. Хорошие гены, крепкая жизненная струна позволили закончить вуз, стать прекрасными специалистами. Некоторые защитили диссертации, работают доцентами, профессорами. Один получил даже звание члена-корреспондента Академии наук СССР. Они подготовили для нашей страны много специалистов высшей квалификации. Написали прекрасные учебники и книги.
    Среди этих потенциальных изгоев оказался и Миша Захаров, бывший малолетний  узник фашистских концлагерей. Я узнал об этом совсем недавно. И был немало удивлён.
     При встрече он передал мне небольшую книжечку «Детство с нашивкой OST», изданную у нас в издательстве «Роза мира» (СПб, 2000 г.), как сборник воспоминаний бывших малолетних узников фашистских концлагерей. Страшная исповедь оставшихся в живых.
    Читаешь, и сердце сжимается от боли. Они попали под бесчеловечный каток войны, который не щадил никого – ни солдат, ни женщин, ни  стариков, ни детей. Но, пожалуй, самое трагичное было то, что Родина отвернулась от них. Лишь единицам удалось обрести самих себя в жизни в полной мере. Повезло и Мише. Инженер, кандидат наук, доцент. До сих пор преподаёт и успешно занимается наукой.
    В этом году он был приглашён в Берлин вместе с Ниной Васильевной Рудаковой, организатором книги. Их усилиями, удалось издать эту небольшую книжечку на немецком языке. Им активно помогали не только немецкие фонды и общественные организации, но и «русские немцы», выступившие переводчиками текста. 20 февраля в центре Берлина состоялась презентация немецкого издания «Детство с нашивкой OST». Множество народа. Телевидение. Журналисты. Как рассказывал Миша, яблоку негде было упасть. В абсолютной тишине были зачитаны отрывки из воспоминаний бывших малолетних узников. Потом аплодисменты, объятия, бесконечные автографы. Целая конференция о судьбах советских и немецких детей в водовороте войны. Множество вопросов о судьбах тех, кто ещё жив. Большое удивление вызвала в целом благополучная судьба Миши. Предложена поездка в любой район Германии. Он выбрал Потсдам. Всё пребывание в Германии, разумеется, оплачивалось хозяевами.
    Но больше всего в рассказе Михаила меня потряс один факт. По завершению конференции и интервью к нему подошёл немец – его ровесник. Он просил прощение за всё зло и беды, которые немцы принесли на нашу землю. Обнял Михаила и … расплакался.
*
Ну как тут не расплакаться. У меня, слушавшего этот рассказ и пережившего блокаду Ленинграда, на таком финале тоже слёзы навернулись. Мне почудилось, что Глаз Бога заволокло слезой.


КОГДА ТРУДНО БЫТЬ ЧЕСТНЫМ

Как трудно честным быть порой,
Нет, не с другим с самим собой…
Э. Ряписов

     Автобус отъехал от кольцевой остановки, обогнул станцию метро и остановился на красный свет. В это же время от выхода из метро, через  небольшой сквер, в направлении к автобусу хлынул поток людей. В толпе выделялась молодая супружеская пара. Высокий стройный мужчина толкал перед собой коляску с младенцем. Позади молодая мама в ярком голубом платье. Громко ругала мужа. Кричала и размахивала руками. Мужчина иногда что-то отвечал, поворачивая назад голову. Его реплики возбуждали женщину ещё больше. Их поведение привлекало общее внимание. Даже несколько пассажиров автобуса  с любопытством начали разглядывать их.
     Дойдя до автобуса и поминутно оборачиваясь к ругающейся супруге, отец малыша поставил коляску, машинально почти уткнув её в колесо. Жена продолжала кричать и размахивать руками. У меня внутри всё напряглось. Был даже порыв постучать в окно и обратить внимание на опасность. Но почему-то было неловко. Как я потом ругал себя за это.
     Автобус тронулся, и папаша, повернувшись в очередной раз в сторону ругавшейся жены, неожиданно двинулся через дорогу. Раздался хруст. Водитель ударил по тормозам. Но было поздно. Коляска смялась. Родители младенца в шоке. Ругань мгновенно прекратилась. Отец выхватил коляску из-под колеса. Ребёнок был ещё жив. Толпа. Суета. Общее желание помочь. Побежали вызывать Скорую. Рядом оказалось такси. Но водитель наотрез отказался везти. Его ругали, на чём свет стоит. И побили бы. Хотя, чего толку. Равнодушный человек. Захлопнул дверцу и уехал. Появилась Скорая. Пострадавших увезли. Я видел, водитель автобуса не виноват, и записал для  милиции свои данные.
     Через несколько дней получил повестку к районному следователю. Пришёл. Рассказал, что видел. Оказалось, малыша спасти не удалось. Следователь задавал какие-то очень конкретные вопросы. На один из них, помню, не мог толком ответить.
– Сколько времени стоял автобус?
– Недолго.
– Недолго – это сколько? Минута, пять минут, десять секунд?
Чувствовал, что вопрос этот, может быть, самый важный. Многое зависит, как точно я вспомню. Интуитивно ответил:
– Пока не загорелся зелёный свет. Где-то минута, наверное. За это время пара дошла от метро до проезжей части.
     Следователь попросил меня пойти в холл и написать показания. Вышел и за высоким бюро начал писать. Тут ко мне подошло три-четыре  человека. Похоже – кавказцы. Родственники или друзья потерпевших. В оба уха горланили – виноват водитель. Чуть ли не хватали меня за руки. Заглядывали в бумагу, которую писал. Я начал злиться, и, в конце концов, заявил:
– Ребята! Если не отстанете, мне придётся заявить, что вы оказывали давление и угрожали свидетелю.
Это их вразумило. Сдал свои показания такими, каким видел происшествие.
     Недели две спустя меня вновь  повесткой вызвали уже на Литейный. Здесь всё строже и официальней. На входе вооружённый охранник. Проверил документы. Показал, как найти кабинет следователя. Я пришёл к назначенному сроку. Дверь закрыта. Жду десять минут, пятнадцать, двадцать. Никто не появляется. Внутри начал возмущаться. Даже хотел уйти. Остановила только мысль:
– Я же пришёл помочь невиновному. Я ведь для этого пришёл.
Тут же понял ещё одну деталь:
– Выйти отсюда не могу. Следователь должен отметить мне пропуск. В каком-то смысле я в руках этого человека.
     Наконец, следователь появился. Это была женщина средних лет. Пригласила меня. За опоздание не извинилась. Вероятно, у них это не принято. А если бы опоздал я? Вошёл с предвзятым мнением. К счастью, ошибся. Меня выслушали внимательно и спокойно. Даже моё мнение о трагедии было зафиксировано.
     По-существу, виноватых не было. Водитель, перед тем как двинуться, осмотрел свои фланги. Конечно, он видел толпу справа. Женщина громко ругала мужа. Этого он не мог не заметить. Но под переднее правое колесо, сыгравшее роковую роль, он заглянуть просто не мог. Рабочее место у него слева. Автобус широкий. Боковое зеркало нацелено на двери. Невозможно было предположить, что кто-то подвинет детскую коляску вплотную к колесу и вдруг двинется через дорогу.
     Наибольшая вина лежала на родителях. Женщина создала крайне нервозную ситуацию. Отец ребёнка был весь вздёрнут, и постоянно отвлекался на эмоциональные крики жены. Предположить, что отец сознательно толкнул коляску под колесо невозможно.
     Обвинения водителя – естественная реакция родителей на случившееся. Не могут же они признаться себе, любящим бабушкам и дедушкам, дядям и тётушкам, что виноваты сами. Виноваты только они. Они и никто другой. Конечно, они не преступники. Но виноваты. Их ссора затмила любовь к ребёнку. Они вдруг забыли о его существовании. Малыш на какие-то мгновения исчез из их сознания. Это мгновение и стало роковым. Думаю, такая забывчивость могло состояться у них и в будущем, Возможно, бывала и в прошлом. Но тогда всё обошлось. И они не заметили этого. А в этот день были жестоко наказаны.
     Следователь выслушала меня. Секретарь запротоколировала. Наверное, я где-то расписался. Пропуск отметили,  я покинул страшный дом.
     Через какое-то время мне  неожиданно позвонила женщина. Назвалась женой водителя. Поблагодарила за поддержку. Оказалось, что кроме меня в свидетелях была ещё какая-т пассажирка злополучного рейса. Наши показания совпали, и дело было закрыто. Бедного водителя ещё долго травмировали родственники. Караулили автобус. Угрожали. Пришлось перевестись на другой рейс.
     Хочется думать, что мой взгляд на трагический случай сыграл для следователя, ведущего дело, если не решающую, то важную роль. Я был рад за водителя, его жену и двоих их ребятишек.
    Никогда, ни при каких обстоятельствах не следует забывать о детях.
*
Очень жаль малыша. Да и родителей его тоже. Бог расстроился. Что-то Он тут не доглядел. Наверное, скандальность жены Его тоже отвлекла. Почувствовал, что с досады Он махнул рукой. Знаете, как это иногда делаем мы, люди. Но человеки же созданы по образу и подобию.

ТРАМВАЙ НАЕХАЛ   
Трамвай наехал на часы,
Время хрустнуло в тиши.
В. Ладин

     В середине семидесятых годов мне пришлось быть куратором одной из студенческих групп. Обучение для них начиналось, как тогда говорили, с «картошки». В этот год наших студентов вывозили из города на поля каждый день, благо совхозы  находились недалеко.  Кураторы по общему положению должны были выезжать с ними. Случилось так, что мою группу пришлось делить пополам, и я вынужден был «курировать» поочередно только одну из этих половинок. В какой-то день в дороге сломался автобус, на котором меня не было. Ребята посидели, подождали, затем провели «летучее» комсомольское собрание и приняли решение разъехаться по домам. Таким образом, не по их и не по моей вине, рабочий день на картофельном поле был сорван.
     Мне «влепили» по институту выговор. Я с этим не согласился и пошёл выяснять ситуацию с заведующим кафедрой, который не так давно был ректором этого института, и хорошо разбирался в вопросах такого рода. Объяснив суть дела, я добавил, с некоторой долей юмора, что не догадался сесть в автобус, который должен был сломаться, а в оба автобуса сразу я сесть не мог по определению Заведующий был человек умный, всё понял и ответил так:
– Александр Николаевич! Вы, возможно, не знаете, что незадолго до Вашего случая в университете нашего города произошло трагическое ЧП, повлекшее за собой гибель нескольких студентов. Ребята выехали на побывку в город без ведома куратора. Попутная автомашина, на которой они ехали, попала в аварию. Преподавателя тут же уволили без права работы в вузах, декан получила партийное взыскание в самом строгом виде. Считалось, что отделалась она относительно легко, только потому, что недавно стала лауреатом Ленинской премии. Так что, считайте,– на Вас как бы наехал трамвай.
– Для пущей убедительности расскажу Вам историю из своего недавнего прошлого.
– Я был ректором. Наш институт имел на балансе довольно крупное судно «Батайск». На нём проходили ежегодную учебную практику наши студенты. Кроме того, на борт брались ещё курсанты некоторых мореходных училищ.
– Практика всегда была летом. Я находился в отпуске. «Батайск» работал в северной Атлантике. Не знаю почему, но на корабле возникло недовольство студентов и курсантов в связи с неудовлетворительным, по их мнению, питанием. Они решили высказать свои претензии в виде решения общего комсомольского собрания. А чтобы такое собрание провести, следовало получить разрешение замполита (заместителя капитана по политической части). Замполит же вместо того, чтобы такое разрешение дать и разобраться вместе в ситуации, пошел по самому, как ему казалось, простому, но… ошибочному пути. Он отказал, загнав, таким образом, конфликт в угол.
– Ребята возмутились и собрание, несмотря на запрет, провели. Это разозлило замполита, и он сделал вторую ошибку – открытым текстом телеграфировал в Ленинград, что на судне «Батайск» бунт. Не успела телеграмма дойти по назначению, как известная западноевропейская станция БИ-БИ-СИ на весь мир растрезвонила, что на «Батайске» восстание студентов и курсантов (почти история с броненосцем «Потемкин»!). Мгновенно были приняты «меры». «Батайск» отозвали в порт приписки. Проректор, замещающий меня, оказался в больнице с инфарктом, я же срочно был вызван в Москву. Замечу, что ректоры утверждались тогда в ЦК Партии.
– Александр Николаевич! Если Вы думаете, что со мною поздоровались, пригласили сесть и стали расспрашивать, что  и как произошло на самом деле, то Вы глубоко ошибаетесь. С порога кабинета на меня обрушился отборный мат, чиновник в истерике топал ногами и кричал как пьяный извозчик. Пришлось эту истерику выслушивать, и молчать. Я воспринял ситуацию как наезд трамвая. Так что, Ваш случай – это такая мелочь. Будьте впредь осмотрительней. Вот мой совет. Это всё, что я могу Вам сказать.
 Он был со мной откровенен, и я ему за это  благодарен.
*
     Несмотря на совет и собственный небольшой опыт, несколько лет спустя, я все же умудрился «попасть под такой трамвай ещё раз». Но это было уже в Горном институте. В аудитории, где я читал лекции, на доске мел совершенно не оставлял следов. Доска была будто намазано маслом. Студенты возмущались. Я нервничал. Несколько раз обращался по инстанции, но ничего не менялось. Тогда я студентам сказал, что, наверное, есть смысл им действовать самим, и посоветовал старостам, комсоргам и профоргам (тогда это называлось треугольником) обратиться к проректору. Пойти и просто поговорить. Проректор человек умный и всё должен понять и помочь. Не знаю почему, но ребята сделали не так. Как потом выяснилось, они составили какое-то коллективное письмо. А у нас писем от «трудящихся» никогда не любили и боялись. Спустя какое-то время я заметил, что в окрестностях кафедры забегали представители администрации. Было похоже, что студенты расшевелили  муравейник. При этом доску все-таки не сменили. В другом виде, но повторялся случай с замполитом на «Батайске». Вместо того чтобы просто помочь….!
     Вдруг меня приглашают к ректору. Там сидят: «сам», партайгеноссе, проректора. Не успел я войти, как на меня обрушился град возмущений. Правда, мата не было, но хамства хватало, брови хмурились, тон суровый, угрожающий, «сам» старался походить на нынешнего президента Грузии:
– Я белоручка, я барин, хулиган и т. п.
Кончилось тем, что «сам» объявил, что я не соответствую занимаемой должности (хотя месяц назад я был единогласно переизбран Советом на следующий срок). Потребовали написать объяснительную. Я повернулся и вышел очень расстроенный. Внутри все кипело. Самое грустное состояло в том, что половину из сидящих у ректора людей я до этого уважал.
     Возвратясь на кафедру, я сел за свой стол, взял лист бумаги и задумался. Честно говоря, я не знал о чём писать. В это время в помещение зашла наша молодая сотрудница, еще недавно студентка Таня Салтанова и, увидев меня в таком растерянном состоянии, спросила, что случилось. Я рассказал. И она дала мне мудрый совет, неожиданный в устах почти девочки:
– Александр Николаевич! Да Вы что? Им же только этого и надо. Неужели Вы не понимаете? Ничего не пишите, ни в коем случае.
     Я вспомнил эпизод, когда при работе Московской комиссии на Академической станции в Адлере у председателя, после того как выяснилось, что у него с головкой не все в порядке, обнаружили список, по которому он предлагал всех арестовать. Логика его была «изумительна». На вопрос:
– За что? – он отвечал:
– Да там на себя что-нибудь наговорят.
Как всё просто и проверено жизнью. Председатель был завхозом в санатории МВД.
     Я сделал так, как посоветовала мне Таня. Она оказалась права. Никакой реакции и каких-то шагов от администрации не последовало. Позже, когда я в Горном уже на работал, но входил в тамошний Диссертационный  Совет, эти люди раскланивались со мной и, здороваясь, жали руки. Я тоже помалкивал, хотя не забыл, как они унижали меня. Теперь этих людей уж нет. Бог им судья. Они были человеками своей эпохи.
*
Подходя вечером к дому, я, как всегда, посмотрел на небо. Глаз бога был закрыт. Не думаю, чтобы Он плакал, но мне подумалось, что ему стало очень и очень грустно.


ГОРЯЧИЙ ВОСК
И тихо капает на стол
Горячий воск, как будто слёзы.
Е. Соловьёва
     Несколько лет назад мне случилось быть на отпевании в Смоленской церкви на Васильевском острове Петербурга. Взял свечку, зажёг её от общей свечи и встал в толпе родных и друзей усопшей. Я плохо воспринимал то, что говорил священник, просто знал, что он произносит обрядные по этому печальному случаю слова. В определённых местах он останавливался, и я крестился вместе со всеми. Было очень тихо и грустно. Все присутствующие покойную знали и любили.
     Вдруг ко мне деликатно, почти неслышно подошёл как-то сзади церковный служка и подал маленький листок чистой белой бумаги с дырочкой посередине. На мой недоуменный взгляд он жестом показал, что мою свечу я должен продеть через дырку и держать так, чтобы воск от горевшей свечи не капал мне на пальцы и на пол. Служка не хотел, чтобы я, как и другие, обжог руки и, возможно, оберегал пол. Я сделал, как он показал. Но отпевание как ритуал православия для меня было почему-то испорчен.
     Всё стало какой-то неправдой. Умер человек, его душу провожают в другой мир, а тут вдруг  какой-то странный «подсвечник». Слушая священника и глядя на гроб, начинаешь думать о бренности тела, о вечности души, о тех, кто ушёл и тех, кто остался. Вспоминаешь А. Блока:
– И только высоко, у  царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.
И тут тебя касается чья-то рука и суёт бумажку, велит что-то сделать из неё.
*
     И я вспомнил первое свое присутствие на отпевании. Это было в Никольском соборе Ленинграда в конце шестидесятых годов. Отпевали мою тётушку, золовку мамы. Я не знаю, была ли тётушка верующей или нет. Сколько я её знал, в церковь она не ходила, на тему религии я с нею никогда не разговаривал. Но и в большевиках она не состояла.
     Сейчас я, конечно, понимаю – это, мало что значит. Она приехала в Петроград из деревни Малая Руя, на Псковщине. Разумеется, была крещёной.
     Перед смертью болела и когда поняла, что жить ей осталось считанные дни, стала готовить «божеское приданое». В маленькой комнатке трёхкомнатной коммуналки, где они в то время жили с мужем, кровать стояла головами к окну, и по левую сторону от неё был шкаф. Помню открытую дверцу и на полке её аккуратно сложенные погребальные вещи. Она придирчиво их рассматривала, требуя от мужа перекладывать их на её глазах и аккуратно складывать  стопочкой. Врач приходил каждый день, но дело шло к неумолимому концу. Незадолго до кончины муж спросил её:
– Катя! Не дай бог, вдруг, помрёшь? Так отпевать тебя или нет?
Она помолчала и потом тихо и твёрдо сказала: – Отпевайте.
    Семья их была бедная, и денег на отпевание не было, но у Ивана Николаевича, её мужа, в церковном хоре пел приятель. Он то и помог устроить. Отпевание было «коллективным», сразу по нескольким усопшим.
     В Никольском соборе обряд прошёл чинно. Детали я не помню. Всё, что врезалось в мою память, – это горячий воск, капавший со свечи мне на пальцы рук. Это лёгкое обжигание для меня было неразделимым от отпевания. Ощущение горячих капель сохранилось у меня до сих пор.
*
     Я стоял и вспоминал тётушку живой. Мы не были по жизни с нею особенно близки. Но, помимо родственных уз нас связывали страшные годы эвакуации из блокадного Ленинграда. Мне шёл девятый год. Ко времени отпевания память сохранила только отдельные эпизоды этих лет.
     Вот мама провожает меня по нашей маленькой улице Теряевой (сегодня она называется – Вс. Вишневского). Двор перед большой аркой на пр. Щорса (теперь ему возвращено прежнее название – Малого проспекта Петроградской стороны). Мама везла меня на санках. Затем доверила меня золовке, надеясь, что теперь я останусь жив.
     Далее, ЗИС-5 (знаменитая трёхтонка) с брезентовым верхом. Ночью, уже на Ладоге в жуткий мороз мне потребовалось писать. Сидели мы у кабины, и оказалось, что мама в целях сохранения тепла просто зашила меня в какие-то тёплые вещи. Долго искали, где у меня то, откуда мальчики писают и как к этому подобраться. Но, к счастью, всё обошлось благополучно. Передали горшок. Я помню, как он двигался из рук в руки в мою сторону и потом от меня к открытому заднему борту.
     Дальше память пошла какими-то кадрами. Вот Тихвин. Почему я запомнил это место? Не знаю. Тогда Тихвин как раз бомбили. Я это воспринимал, как буханье снаружи и сыпавшуюся мне в чайную чашку с лапшой штукатурку с потолка.
     Вот разговоры, что нельзя мне много еды сразу давать, а то я умру. Надо по половине картофелины. Вот кому-то сказали, что одна из женщин, ехавших с нами, ночью умерла. А тут муж, военный, приехал её встречать.
    Вот мы уже на месте. Кажется, это был городок Кириллов на Вологодчине. (Позже мне приходилось бывать там, в известном Кириллово-Белозерском монастыре). Топится круглая голландская печка. Дверца её открыта. Яркое пламя. Меня раздевают. Все дивятся вшам, которые ползают по мне, и охают. Одежда вшами кишит.  Её тут же суют в печь. Оказалось, что я дистрофик. Наверное, я был похож на те живые скелеты детей, которые нам сегодня в дни памяти и скорби показывают по телевизору, демонстрируя преступления нацистов.
     Когда я немного пришёл в себя, меня послали поесть в какую-то столовую. Там меня спросили, что я буду есть, кашку или булочку. Я ответил, что и булочку и кашку. Помню, все смеялись.
    Позже меня пытались поставить на лыжи. Я встал на них, двигаться не мог и от бессилия плакал.
     Но постепенно всё восстановилось. В силу военных обстоятельств дядю (брата отца), который сумел нас с тётушкой вывести из блокадного Ленинграда, куда-то направили и мы оказались в небольшой деревеньке под Вышним Волочком. Я запомнил это событие по двум фактам. Первый был связан с тем, что я где-то нашёл гранату и пошёл показывать её местной бабке. Она гранату у меня  отобрала и забросила в снежное поле, куда я немедленно пошёл её искать. Оказалось, что поле было заминировано. Как-то обошлось. Наверное, я был очень лёгок, а снегу было много, или, как говорят, бог спас.
    Тётушка прямо взорвалась от страха за возможные последствия и отходила меня верёвкой. До этого меня никто никогда не бил. И для меня это был шок. Но я помню её слова:
– Что ж ты делаешь? Случись чего, как я твоей матери в глаза посмотрю?
Да влетело мне крепко и за дело, хотя умом я эту ситуацию не очень понял.
     Второй факт связан с нашим отъездом в Ярославль. Через какое-то время линия фронта оказалась в двух километрах от нашей деревушки. Почему-то разговоры об этом я запомнил. И женщин с детьми отправили, кажется, снова на ЗИС-5, но уже в открытом кузове в Ярославль. По дороге нас чуть не разбомбили. Была светлая ночь, но немецкий самолёт попал в луч прожектора. Было интересно смотреть. Наш грузовик встал посреди дороги. Оказалось, что шофёр бросил нас и убежал в лес. Женщины кинулись его искать. Нашли и вроде даже били. В общем, довёз он нас. Ярославль почти не помню.

     Затем Калинин (ныне снова Тверь). Город только что освободили. Наверное, это было весной, потому, что при подъезде тётка всё время отвлекала меня, а иногда ладошкой закрывала мне глаза. Она боялась, что я увижу трупы солдат, появившиеся из-под снега по краям полей и леса. Врезались в память два столкнувшихся танка. Они как бы встали на дыбы, идя, похоже, на таран. Я вертелся и видел всё это, но как-то реагировал спокойно, не сознавая глубины трагедии. Так же как блокадной зимой 1942 года в основном с любопытством наблюдал в коридоре вынос гробов умерших соседей, у которых в мирное время я бывал в гостях, и они потчевали меня чаем. Потом оказалось, что в живых после блокады остались только я и мама.
     Затем городок Кашин под Калининым. Там я пошёл в школу. Хлопот тётушки доставил много. Из первой школы, куда меня определили, я почему-то ушёл на второй день. Обидели там чем-то меня. В другой школе тоже как-то не задержался, дрались с детдомовцами. Третью школу на окраине, в деревянном доме сельского типа находящуюся довольно далеко от нас, закончил первым классом. Писали часто на газетной бумаге. Тётушка где-то работала. Жили как все. В большой комнате, которую нам определили, на полу хранили кочаны капусты. Помню их ряды на полу воль двух окон. Топились печью-лежанкой. Почему-то в памяти осталось, как тётушка щепала большим ножом лучины на растопку. Так ловко у неё это получалось. Она вязала шерстяные  серые шали. Растягивала их гвоздиками на полу. Потом где-то продавала. Как лакомство воспринимал котлеты из картофельных очисток.
     Думаю, что выжила в войну в основном крестьянская Россия. Она всё умела, умела выживать.
     Наш дом был двухэтажным. Низ каменный, верх деревянный. Мы жили наверху. Для дома был выделен огород. Землю делили между жильцами. Наверное, я был самый маленький и бесхитростный. Поэтому меня поставили спиной к небольшой толпе жильцов, кто-то выкрикивал незнакомые мне фамилии, я называл номер. Это были огородные участки.  У нас на делянке оказались старые вымерзшие яблони. Мы с тётушкой их пилили на дрова. Труд этот для меня был очень тяжёл. Тяну за ручку пилы, как будто воз везу, руки тяжелели и переставали слушаться. Тётушка только говорила:
– Шурик, ты старайся не рвать, тяни пилу ровно, потихоньку. Теперь отдохни. Ну, начали дальше.
     Зимой она купила мне коньки. Старый образец так называемых «хоккеек». Давала мне свои старые сапоги. Они были для меня сильно велики. Но всё же, верёвками с помощью закручивания у пятки петли и закрутки палками другой верёвки у носка я научился их одевать и начал кататься по уплотнённому снегу на тротуаре вдоль какого-то двухэтажного здания из красного кирпича, возможно городской администрации, как сегодня сказали бы. Оно было наискосок от нас. Летом там был асфальт.
     Достали мне и лыжи. Как-то я прокатался на них, кажется до часу ночи. В голову не приходило, что тётка перенервничала, после тяжёлой работы искала меня. Сначала она попробовала запереть меня в комнате. Но я, протестуя, проорал благим матом весь день. Наверное, это были каникулы. Переполошил весь дом. Она снова отлупцевала меня верёвкой. Я яростно сопротивлялся и орал. Больше она никогда этого не делала. Потом чувствовала себя очень виноватой. По-моему, всю жизнь.
     Была она вспыльчива и в сердцах мои лыжи сломала. Помню, прыгала, положив их на край порога. Потом, как водится, отошла. В воскресенье пошла на базар, купила мелких гвоздиков и каких-то жестянок и лыжи кое-как починила. Я не обижался на неё.
     В общем, жили мы дружно. Хлопот я ей доставлял немало, но, мне кажется, она любила меня.

     После прорыва блокады мы вернулись в Ленинград. К счастью, мама осталась жива. Я пошёл во второй класс 55-ой школы на Левашовском проспекте Петроградской стороны. Она и сейчас имеет этот номер. Недавно её закончил мой внук.
   Все эти события вереницей прошли в моей памяти, когда священник отпевал тётушку, и горячий воск от свечи капал мне на пальцы, слегка обжигая их. Образы не были чёткими и конкретными. Правильнее было бы назвать их какими-то внутренними ощущениями, чем-то вроде внутреннего струящегося эфира. Может быть, это был эффект смешения наших с тётушкой душ на общем фоне пережитых вместе тяжёлых полутора лет. Горячий воск как-то этот эффект материализовывал. Прошлое воскресло. Наверное, для этого при отпевании и предусмотрены свечи в руках живых людей, провожающих умерших.
*
И тут я почувствовал, что Глаз Бога наполнился слезами. Он плакал. Наверное, Он любил меня. Как отец, которого я потерял до войны, и рос безотцовщиной. Может быть, после этого Он как-то оберегал меня, поручив внимательному и доброму Ангелу.

СЕРТИФИКАТ НА ПРАВО ЖИТЬ

В этот день все душу очищают,
В храм Господний с покаянием идут.
Иисус.ру
     Многие из тех, кому приходилось получать сертификат на право заниматься той или иной формой деятельности, рассказывали, сколько мороки им пришлось пережить. В связи с этим я вспомнил анекдот.
• Встречаются две планеты.
– Давно тебя не видела подруга. Так рада нашей встрече. Постой, постой…
Что-то выглядишь ты неважно.
– Ой, и не спрашивай. У меня такие неприятности.
– Что случилось-то?
– Да на мне люди завелись.
– Вот те раз! Сочувствую. Но ты не очень-то расстраивайся. Это ненадолго.
     Мне захотелось представить их разговор более обстоятельным, чем дан в анекдоте.
– Подруга, ты библию-то читала?
– Конечно, и несколько раз.
– Веришь ли, всё, что там написано, я прочувствовала на себе. До сих пор мучаюсь.
– Расскажи, как было-то.
– Началось, я и не заметила. Создатель-то наш вдруг решил, что скучно ему. Ну и начал чудить. Вначале, всё как будто ничего. Всякие растения, рыбки, животные. Даже интересно было. Скажу так – украшал, наряжал меня. Любо дорого. Конечно, были и неудачи. Слышала, может быть про динозавров? Правда, Он сам освободил меня от них. Отнял сертификат на жизнь. И всё тут.
– А потом, знаешь, человеков создал. Помнишь, по библии, на шестой заход сделал мужчину и женщину. Выдал им сертификат: плодитесь и размножайтесь, питайтесь от трудов рук своих. Эти-то нормальные были. Поперек Бога не шли.
– Да вот мало показалось. Завёл сад райский – Эдемом назвал. Для ухода за ним создал из моего праха Адама, а потом и Еву – уже из ребра его.
– Ну и пошло. Решили эти двое потягаться с Богом-то. Амбиции разгорелись. Украли у Создателя тайну Добра и Зла. Конечно, раскрылось. Изгнал их Отец из Эдема. Попали они к тем, кто трудится (к людям шестого дня). Сами-то они ведь ничего не умели. Жили на всём готовом.
     С этого и начались все мои беды. Грехопадение, блуд. Посмотри-ка ещё раз шестую главу.
– Да я помню и так. Содом и Гоморра. Потоп.
– Всё-таки Создатель наш оказался не злопамятным. Пожалел одну семью. Правда, стал осторожничать. Требовал жить по своим заветам. Заветы же поручал верным людям. Выбирал их сам. Помнишь, – неплодная Сара родила, а потом неплодная Ребекка. Но и это не очень помогало. Начал почти сызнова – с Моисея. Снова не пошло, как хотел. Тогда прибёг к помощи своего родного сына. Надеялся через него люди, наконец, поймут смысл Добра и Любви. Да вот тоже как-то не складывается.
– Правда, меня эти события особенно не коснулись. Но теперь вижу, Бог-то вдаль смотрел. Но ничего, видно, поделать уже не мог.
–Человеки-то, Бога нашего не слушают. Возомнили, что умней Его стали. Вот куда завело воровство и амбиции. Без страха живут. Не думают ни о чём.
– Нынешние-то издырявили меня всю. Ищут, чего-то. Берут, что не клали. Воздушное покрывало моё уж изодрали в клочья. Скоро и укрыться будет нечем. Запаршивела вся. Завалили грязью, ядами. Дышать нечем. Болею. Кажется, вот-вот помру. А эти, человеки-то, не видят, не хотят понимать. Знаю, ищут другие планеты. Где бы приткнуться, да продолжить своё святотатство. Ты уж осторожней сама-то. Ко мне близко не подходи.
    А почему ты думаешь, что всё это, что со мной случилось, ненадолго, что скоро мои беды кончатся?
– Да ты видно Андрея Битова не читала. А ведь на тебе живёт. У него есть интересная книга «Оглашенные». В ней мысль, что пока люди живут вдоль, ничего опасного для тебя и для них не случиться. А вот когда живут поперёк, погибает их наружное и внутреннее существо.
– Думаю, это происходит потому, что нарушается завет Любви и Добра. Расщепляется неразделимое. Рушится единство Мира. Сертификат на право жить не соблюдается. Господь вынужден будет его отозвать. Нет у него другого выбора. Вспомни, подруга, поговорку:
• Если Бог захочет наказать, то прежде отнимет разум.
Похоже, что человеки на тебе уже теряют его.
*
Заморгал тут Бог своим Глазом. Даже слеза выкатилась. Но не долетела она чистой до земли. Наполнилась вся отравой из смрадного воздуха. И подумал Господь: – Видно не надо будет и сертификат на право жить у людишек отбирать. Сами себя погубят. А жаль! Неплохо было задумано. Да вот чего-то, видно, не додумал, просмотрел. Маловато я им разума дал. А может слишком много.



БОГ БЛАГОСЛАВЛЯЕТ


АВТОРИТЕТ
Дремлет разум в колыбели,
До вселенной дела нет,
У него другие цели,
Сам себе авторитет!
О. Волохов

     По субботам я приезжал в пос. Ушково, где Верочка работала воспитателем на даче детского сада. В этот день стояла прекрасная тёплая погода, и она с группой гуляла на лесной полянке. Детвора толпилась около. Она делала для них луки. Изделия были простенькими. Тоненькие палочки, согнутые  бечёвкой. Стрелки мальчишки отыскивали сами, находя лёгкие лозинки. Получив лук, каждый тут же стрелял. Стрела падала недалеко, но часто пропадала в траве или кустике. Луки ломались, и  Вера не успевала восстанавливать потери.   Тут появился я. Дети меня знали. Они кинулись ко мне. И мальчишки и девочки. Все скучали по папам. Помню, все десять пальцев рук у меня мгновенно оказались захваченные их кулачками. Я шёл, растопырив руки. Нам было хорошо. Процедуру изготовления луков пришлось взять на себя. Как и Вера, я не поспевал. Мальчишки толпились вокруг меня и просящими голосами, кто громче, кто тихо просили:
– Дядя Саша, мне, мне, сначала мне. Я давно уже сломал, а я уже и стрелку потерял, порвалась моя верёвочка!
Я пытался сформировать какую-то очередь, не обидев ни кого. Помню среди этой толпы, выделялся один мальчик. Кажется, его звали, как и меня, Саша. Он не приставал ко мне. Подходил спокойно и говорил:
– А я вот хорошую палочку нашёл. У меня и верёвочка есть. А вот и стрелки. Потом мне сделаете лук, ладно?
Как-то получилось, что он остался один. Конечно, я сделал лук. Палочка, действительно была отличная: в меру толстая, ровная. Бечёвка крепкая. Да и стрелки лучше, чем у других. Терпелив он был.
    Отдав ему готовый лук, я обратил внимание, что он не стал из него стрелять. Это просто была его вещь, нужная ему, возможно, про запас. Он мог её использовать, но не торопился, берёг.
     Почти сразу, как лук для Саши был готов, закончилась прогулка. Вера стала организовывать их в пары, чтобы двигаться на ужин. И тут оказалось, что единственный ребёнок, у которого был лук и стрелы – Саша. К нему стали приставать:
– Саш, а Саш! Дашь стрельнуть?
Его реакция была чёткой и неоднозначной. Одним он отвечал:
 – Нет, – или – Не дам.
Говорилось это так, что просящий больше к нему не обращался. Другим сулил:
– Подожди. Может быть, дам.
Он обнадёживал их.  Эти мальчишки группировались около него. Других не подпускали, отталкивали, уменьшая конкуренцию. Это была уже его команда. Она ему добровольно подчинялась. Саша становился в их глазах авторитетом и мог ими управлять. Думаю, что если бы кто-то захотел у Саши лук отнять, они бы этого не допустили. Лук был Сашин. Он им распоряжался. Свита принимала его собственность как должное. Но, поскольку им пообещали тоже попользоваться ею, они воспринимали себя совладельцами, хотя им сказано только:
– Может быть.
     Откуда всё это? Думаю – так устроен Мир.
*
Рука Бога как-то неуверенно очертила нас всех крестным знаменем.

НАТУРАЛИСТ И ТЕХНАРЬ

Кому назначено-с, не миновать судьбы…
А. Грибоедов
     Делая перерывы в работе, я люблю смотреть в окно, выходящее на большой открытый и зелёный двор. В его центре расположена детская площадка, довольно благоустроенная. Горки, качели, спортивные лестницы, песочницы. Одно время были даже колёса, по которым можно «бегать», держась за перекладину. Иногда дети крутили их руками.  К площадке  примыкает невысокая искусственная насыпь. Зимой ребятня катается с неё на санках, картонках, на ногах и просто на попах. К лету насыпь зарастает одуванчиками, травой, ромашками. При хорошей погоде площадка наполняется детьми с бабушками, молодыми мамашами. Иногда при детях появляются дедушки и отцы. Вся эта разновозрастная толпа смотрится как цветная мозаика из зелёных, желтых, красных, фиолетовых, синих, голубых и бог знает каких ещё пятен. Пятна перемещаются, звучат разными голосами, смеются, ревут, кричат. Прогулка заканчивается, и двор затихает до вечера.
     В один из дней, когда площадка ещё только начала заполняться, моё внимание привлекли две молодые мамочки, выведшие на прогулку своих малышей. Мальчишки трёх-четырёх лет были вполне самостоятельными, и молодые женщины, видимо, хорошо зная друг друга, уселись на скамеечке и о чём-то оживлённо разговаривали. Ребятишкам была предоставлена относительная свобода, и они гуляли на своё усмотрение. Правда, в самом начале, мамы их пристроили к детской горке-слонику. Однако катание не состоялось. Мальчишкам «слоник», как спортивное сооружение, оказался не интересен. Они разбрелись.
     Один пошёл к колесам, что-то там высматривал, подлезал под них, крутил винтики, гаечки, с любопытством рассматривал их, хотел понять их устройство. Мать несколько раз пыталась его отвлечь и заинтересовать подвижными играми. Качели, спортивные лесенки, мяч. Но он упрямо вырывался от неё и тянулся снова к изучению колеса и горки-слоника. Наконец, она оставила его в покое.
     Другой малыш стал залезать на насыпь. Ему было трудно. Иногда он скользил по траве. Падал на коленки, кое-как вставал и сызнова топал вверх. На пути он останавливался, внимательно всматривался в траву, отыскивал приглянувшиеся ему камешки, веточки. Приседая на корточки, брал в руки всякую живность, суетящуюся в траве и в почве. Подносил находки к глазам, рассматривал с интересом, потом бросал в траву, снова искал, и это повторялось много раз. Мать наблюдала за ним, постоянно поворачиваясь (насыпь находилась сзади). Почему-то его путешествие по склону не вызывало у неё поддержки. Возможно, она боялась, что ребёнок потащит всю эту «грязь» в рот, или беспокоилась, не упал бы он вниз. Часто окликала его, что-то говорила укоризненно, но он не слушал. Ей приходилось вставать, бежать к нему, тащить за руку. Он упирался, и идти не хотел. Взяв его в охапку, она переносила сынишку на площадку к «механизмам». Какое-то время он стоял около них, не понимая, зачем его сюда притащили. Но, стоило матери отвлечься на разговор с подругой, он тут же поворачивался и топал снова к своему склону. Его тянула туда какая-то внутренняя сила. Всё это повторялось несколько раз, пока мать не оставила его в покое.
     Другого малыша мать не беспокоила, возможно, потому, что он изучал «механизмы» перед её глазами. Думаю, если бы она стала тащить его на травку, малыш всё равно возвращался бы на площадку к своим «железкам».
     Оба мальчонка были самодостаточны. Их не интересовали сверстники, мамы, песочек и физические упражнения на лестницах и качелях. Они даже не общались друг с другом. Они общались с миром, пока в рамках нашего двора. Они его изучали, обдумывали, размышляли.
    Время прогулки закончилось, и с некоторым трудом мамаши увели их по домам. Не знаю, что из этих мальчишек получится. Хочется верить, что переломить их никому не удастся и жизнь этих ребятишек будет наполнена внутренним смыслом, поисками и открытиями мира природы и техники.
*
Я знал, что Рука Бога благословит их. Ведь интерес к разным сторонам жизни – это дар божьей милости. А как же иначе?

ПОЙДУ, ПОСЛУШАЮ …
Светлая роса –
слышно, как с гибискуса
падают капли…
Нацумэ Сосэки

     Думаю, птиц любят все. Я знал человека, который каждую весну ходил на Cмоленское кладбище Петербурга слушать соловьёв. Для него это были счастливые минуты. К вечеру он становился сам не свой. Весь светился ожиданием. Даже внешне преображался. Недалеко жил его друг – большой знаток музыки. Миша приходил к нему загодя. Ожидал вечера. Разговоры о композиторах, игра на фортепьяно настраивали его и возбуждали. Ближе к выходу на пленер весь преображался, взгляд начинал блуждать, смотрел в никуда, на разговоры не реагировал. Он был уже весь там, под кронами громадных деревьев среди зарослей кустов и кладбищенской тишины. Его физическое тело ещё находилось в квартире, около нас, а духовное уже было среди божественных трелей. Он любил ходить туда один.
     Миша давно уехал из нашей страны. Устроился по специальности. Много работал на Аляске. Преуспел в деньгах. Но уверен, соловьёв Cмоленского погоста он не забудет никогда. Они будут сниться ему до конца жизни.
     Когда мы приобрели избу в глухой Берендеевке, перед окнами росли огромные кусты сирени – обычной и белой. Они стояли стеной, загораживая от жгучего полуденного солнца. К ночи в них начинал петь соловей. Светлело на душе. Бросали все дела и слушали, затаив дыхание. Разговоры замолкали. В нас входила живая музыка отмеченного богом существа.
*
     Людей привлекают не только соловьи. Мы слушаем и простое «пение» кукушки и гвалт грачей, чириканье воробьёв, крики улетающих журавлей. У них своя «музыка». Она не предназначена для нас, но мы всегда с радостью и каким-то внутренним  удивлением слушаем её. Она заставляет нас молчать и  погружаться в звуковой мир природы. Мы сливаемся с ней. Это счастливые минуты. Бывало, осенью огромный клин журавлей появляется в небе, и летит в нашу сторону. Кто первый услышит или увидит их, кричит:
– Скорее, скорее, сюда. Смотрите! Журавли! А вон ещё один клин! Какие они огромные. И летят так низко.
    Небо всё в криках кур-лы, кур-лы.. Все замолкаем. Только смотрим и провожаем их взглядами. Возвращаемся к делам просветлёнными и радостными. Нам подарен прекрасный миг.
*
     Дважды мне удалось посетить Свято–Успенский Псковско-Печерский монастырь. Первое впечатление было особенно сильным. Не помню, с какой стороны я тогда подошёл, но купола возникли неожиданно и ярко. Синий фон с золотыми звёздами. И это явление совпало с колокольным звоном. Я остановился в каком-то оцепенении. Любовался этой небесной красотой. В душе нарастала благодать.
     При втором посещении была дождливая погода. Я укрылся под навесом небольшого домика, который находился, как помнится, на уступе с видом на Лавру. Лето. Двери домика открыты. Доносились женские крики и ругань. Выяснялись домашние отношения. Семейная свара в полном разгаре. И вдруг среди этого гвалта  низкий и спокойный мужской голос:
– Прекратите! Как не стыдно. Вы же только из церкви пришли, со службы.
Поразительно, но женщины притихли мгновенно. Дождь шуршал по крыше. Как будто ангел тихо зашумел крыльям.   
*
      Но звучат не только птицы. Как-то с дочкой, ещё до школы, мне пришлось лететь в Адлер. Рейс задержался на семь часов. До ночи просидели в аэропорту. Моя девочка здорово перенервничала. Она уже настроилась на своё первое воздушное путешествие. А тут объявили:
– Рейс задерживается на два часа по метеоусловиям.
Я объяснил дочке, в чём дело. Она успокоилась. Прошли эти два часа. Она начала тормошить меня. Стали прислушиваться  к сообщениям. И вдруг снова:
– Рейс задерживается на два часа по метеоусловиям.
Слёзы. Пришлось её успокаивать всякими рассказами. Потом ещё и ещё. Наконец, в полном душевном расстройстве мы вылетели. Приземлились в Адлере ночью.  Транспорта нет. К счастью, родственники, к которым мы летели, жили недалеко. Из вещей один чемодан. Решил идти пешком. Впечатление от этой ночи у нас осталось на всю жизнь. Ощущение очень тёплого южного воздуха, который в звёздной темноте обнял и поглотил нас. И цикады. Их «пение» преследовало всю дорогу. Это были звуки южной ночи. Ночь пела цикадами.
*
     Этим летом в нашей деревушке появился новый «дачник» – врач из Питера. По специальности совершенно приземлённый человек – хирург. Думаю, он лучше многих понимал боль, страдание людей и смерть. Но это не мешало ему оставаться в душе поэтом.
     Он мотался в деревню на своём «Рено» очень часто, делая в оба конца до 600 километров. Иногда приезжал в первой половине дня и уезжал поздним вечером. Ему нравилось у нас. Как-то перед отъёздом он пошёл за деревню по проделанной мотоблоком дорожке. Солнце шло к закату. Я был на крыльце и спросил:
Уезжаете уже?
Он обернулся и ответил:
– Поеду попозже. Пойду, послушаю насекомых.
Я остался на крыльце слушать тишину.
*
Ну разве Бог не мог не благословить нас. Мы этого не видели – небо было ещё светлым. Но длань Господа, конечно, осенила нас. Здесь не могло быть вариантов.

ТАЁЖНЫЙ РАСТРОПОВИЧ

Если бы всё, что хотела сказать Душа Душе,
Было передано из уст в уши без искажений –
как окрылились бы мы.
Н. Ёжкина

    Я обратил на него внимание при устройстве первого полевого лагеря, который почему-то называли табором. Попросил помочь нести бревно. С  удивлением Серёга посмотрел на меня. Молча подошёл к бревну, поставил на «попа» под крутым углом. Ловко подлез под него. Немного подсел. Без видимого напряга взял на плечо и понёс.
     Был он на полголовы ниже меня, худощав и отроду шестнадцати лет. Силой не отличался. Но парнишка таёжный. Эвенк.
     Стало неловко. С тех пор я брал брёвна (подъёмные, конечно) один. Намного позже, уже в Даймище (под Сиверской в Ленинградской области) на спор этак-то поднял даже телеграфный столб. Да и в деревне, потом этот навык пригодился, когда обустраивал свою избу и заготавливал дрова.
     Почти месяц я ходил в маршруты с начальником нашего отряда, Нееловым Александром Николаевичем – опытным геологом, не первый год работающим в Мамско-Чуйском регионе. Учитель он был превосходный. Перед выпуском меня «в свет» сделал контрольный маршрут:
– Сегодня поведёшь ты.
Когда я спрашивал, меняя азимут маршрута:
– Туда идти?
Он  отвечал:
– Не знаю. Как скажешь.
Точно вышли на новый лагерь, и он поверил в меня (ведь главное было не заблудиться (ненаселёнка!)):
– С завтрашнего дня станешь ходить самостоятельно. За рабочего у тебя будет Сергей. Парень он хороший. И главное местный. В тайге с ним тебе спокойней. Но на поводу у него не иди. Они тоже блудить умеют.
     Так с Серёгой и проработал я весь оставшийся сезон. Парнишка он был от матушки-природы, без элементов цивилизации в голове. Вначале меня поражало его мощное бессознательное «ЭГО». Сядем обедать. Разложим еду на упавшей лесине. Серёгу приглашать не надо. Хватает (буквально!) и, если деликатничать, то съест всё, не оставив мне ни кусочка. Не хотелось опускаться на его первобытный уровень, и вначале мне почти ничего не оставалось. Потом я стал делить еду пополам, и каждый ел своё. Меня ужасно это коробило, а сказать ему было неловко. И так почти  во всём. Какой-нибудь родничок, или чистая лужица. Пить хочется нестерпимо. Серёга первый. Пьёт до тех пор, пока не начнёт рыгать. Мне приходится стоять и ждать. В такие моменты для него я просто не существую. Почти как наш Казбек – крупная собака, которая с нами увязалась ещё с Мамы. Найдёт лужу, и сразу в неё лапами и лакает, лакает, пока не напьётся.
     А маршруты у нас были своеобразные. Подъём километра три-четыре по лесу, потом выход на так называемые гольцы – безлесные каменистые вершины, которые, собственно, для геологической съёмки и представляют главный интерес. Там ветерок, нет комаров, но…нет и воды. Разве что местами снег. Но, я уже знал, что его лучше не есть. Потом жажда охватывает ещё сильнее. Иногда до того прихватит, что спускаешься к  лесу в верховья ручейков  за водой.  Иногда «добывали» воду изо мха, выжимая его. Дрянь порядочная, но всё же, вода. На крупных каменных свалах (курумах по якутски) жажда обострялась ещё тем, что под огромными глыбами вода журчит, но добраться до неё не возможно.
     Как-то об особенностях Серёгиного «ЭГО» я посетовал Неелову, зная, что парнишка меня может слышать. И удивительно, он после этого изменился. Стал внимательнее.
     Наши якуты проверяли меня по-своему. Однажды, видимо сговорясь, один из них прыгнул с пенька мне сзади на спину. Моя реакция оказалась для них неожиданной. Я мгновенно перекинул нападавшего через голову, ухватив его за руку. Бросок был резкий и тяжёлый для нападавшего. Он крепко ударился спиной о землю. Больше таких попыток они не делали. Я же не возмущался. Просто промолчал. В другой раз у реки, кто-то начал кричать о помощи. Я всё бросил и побежал на крик, ещё не зная, в чём дело. Оказалось, снова якутская провокация. Они поспорили, побегу я на помощь или нет. Кто-то проспорил.
     К маршрутам Серёга проявлял большой интерес. Особенно его интересовало, как я иду по компасу и почему так точно выхожу на новый табор. Неоднократно просил показать, как это делается. Думал, что магнитная стрелка сама показывает путь. Доверие ко мне росло.
     Вышли на приток Правой Мамы – Ушмукан. Cделали днёвку. Серёга стал готовиться к рыбалке. Позвал меня. Я смотрю на его снасть.
• Шпагат, привязанный к довольно толстой жердине.
• К свободному концу, вместо привычной нам блесны ладится
плоский кусок свинчатки, напоминающий маленькую рыбку. Шпагат привязывается через отверстие под её верхним «плавником».
• Изо рта «рыбки» торчит крупный кованый крюк.
• «Рыбёшка» оборачивается серой шкуркой, напоминающей мышь.
   В такую снасть я не поверил и на рыбалку не пошёл. Прошло немного времени, крик радости. Потом ещё. И вот появляется Серёга. Тащит улов. Это линки. Таких крупных рыбин мне видеть ещё не приходилось. Пожалел, что не пошёл с ним.
     Сделали уху. Получилась изумительная. Душистая и вкуснющая. У меня в миске оказалась крупная голова. Про себя подумал:
– Вот жадюги!  Вместо хорошего куска голову подсунули. Что тут есть то?
Не знаю как к ней и подступиться. Верчу так и этак. И вдруг голос Егорова (нашего якута рабочего):
– Саска, давай меняться. Я смотрю, ты в рыбе ничего не понимаешь.
Я отдал ему голову, он мне отличный крупный кусок от середины. Все остались довольны. Оказывается, голова – это деликатес. И мне дали лучшее. Егоров  разделал её с таким смаком. Каждую косточку обглодал и обсосал, громко и вкусно.
     К концу сезона мы оказались недалеко от одинокой палатки, в которой летом жила семья Сергея. Он пригласил пойти вместе с ним. Убогое жилище. Почти слепая мать, сестра, младший брат. Серёга добытчик. Принёс от нас полный рюкзак еды. Радовался. В хорошем настроении. Захотел угостить меня солёным хариусом. Отошли от палатки. Брат показал прикрытую мхом неглубокую яму. В ней берестяной короб с рыбой. Вынул по штуке. Мне – самую большую. Вид не аппетитный. Я немного поковырял. Показалось, что рыба просто сырая. Потом-то уже в районе Мезени (Архангельская область) я понял, какой это редкий и вкусный продукт – малосольный хариус.
     После посещения матери Сергей стал грустить. На очередной днёвке, смотрю, берёт банку из-под сгущёнки, пробивает в неё две дырки и бросает в костёр. Я просил:
– Зачем?
– Музыку делать буду, – ответил он.
Вслед за банкой туда же в костёр бросил железную проволоку от ящика с консервами. Затем заготовил палку около метра длиной. Вытащил банку из костра и этой палкой проткнул её в проделанные дырки. Проволоку перекинул с одного конца палки на другой. Натянул её, наложив на банку. После этого сделал этакий детский лук с тетивой из тонкого шпагата. Позвал меня:
– Пошли смолу искать.
На одной из сосен смолу нашёл и натёр ею шпагат лука.
– Всё, – говорит,– готово.
Сел на пенёк. Задумался. Стал каким-то грустным и тихим. Меня уже не видел. Опустил свою «виолончель» к ногам. Взял «лук-смычок» и начал играть:
– Ж-ж-жи! Зжи-зжи-жи.
Серёгу покачивало. Глаза его смотрели отрешённо и в никуда. Какая-то пронзительная тоска вползала в сердце.
*
Высоко-высоко, сквозь ветки лиственниц мне показалось, что я вижу Руку Бога, которая благословляет его.

ВЗГЛЯД
Я помню взгляд, мне не забыть тот взгляд!
– Он предо мной горит неотразимо…
Ю. Жадовская

     К лету 1948 года вместе с семьёй дяди прибыл в Магадан. Нам была выделена хорошая квартира на проспекте Сталина. Школа рядом. Напротив Дворец Культуры, знаменитый монументальными скульптурами на крыше фасада, кажется, шахтёров. Встретила приветливая домработница Фрося – крепкая энергичная женщина средних лет. В квартире всё казённое. На первом этаже лестницы  дежурный милиционер.
     Пошли в школу по своим классам и начали готовиться к экзаменам. В отличие от всей страны, где обучение было раздельным – мужские и женские школы, здесь в единственной десятилетке мальчики и девочки обучались вместе. Было непривычно. Постепенно освоились. Тётка преподавала в этой же школе. Дядя весь в новой работе. Частые командировки. Создавалось новое Управление. Он подчинялся не Дальстрою, а непосредственно Москве. Санкционировал его назначение сам Сталин.
     Целый день «хозяйкой» в квартире оставалась Фрося. Была она заключённой. За что отбывала срок, какой – никто не интересовался. Приехали с Большой Земли и с колымскими порядками и правилами были незнакомы. Во многом наивны. Как позже узнал, домработницы и домработники из заключённых были обычной колымской практикой. Составлялся договор. Заказчик платил в казну. Ему присылали человека. Это были люди с бытовой статьёй. Правда, случались исключения. Напротив нас находилась квартира начальника Политуправления Дальстроя. В домработницах у них была полячка с 58 статьёй. Её разговоры всегда коробили и удивляли меня своей антисоветчиной. Она не очень стеснялась. Хозяйкой была отменной. Чистюля. Помню, научила нас готовить «польский мазурик». Очень вкусная сдобная выпечка.
     Как-то с Фросей пошёл по хозяйственным делам. В конце улицы небольшие бараки со скромными палисадниками. Фрося одним прыжком перемахнула высокий забор и нарвала цветов. Я молча наблюдал. Дома не рассказал. Отношения с Фросей у меня складывались нормальные. Вообще я жалел людей подневольных. Мне было как-то неловко перед ними. Видимо, они это чувствовали.
   В один из дней, я пришёл из школы  раньше обычного. Застал Фросю в комнате около шкафа. Она увязывала вещи. Опешила. Подхватилась и посмотрела не меня. Я похолодел. Что-то звериное и страшное было в этом взгляде. Описать трудно. Но я чувствую его до сих пор, хотя прошло уже шестьдесят лет.
     Не знаю почему, но дядя по своим каналам решил проверить, кто есть наша Фрося. Оказалось – шесть судимостей, три последних за вооруженный грабёж. Кто нам её подсунул? Зачем – понятно. Она исчезла из нашей жизни. Потом были нормальные женщины с бытовыми статьями.
*
     Через год или два мне в руки попала книжка, кажется, дореволюционного издания – «Преступный мир Москвы». В одной из глав описывались серийные убийства. Московский извозчик регулярно выводил лошадь на продажу. Лошадь справная, молодая. Цену выставлял умеренную. Покупатель всегда находился. Ударяли по рукам. Шли в дом продавца оформлять купчую. И в тот момент, когда покупатель внимательно склонялся над бумагами, бил гостя молотком по голове. Не помню, как они избавлялись от трупа, но преступления довольно долго сходили им с рук. В конце концов, супруги были осуждены на казнь. В главе была помещена фотография убийц. Меня поразил их взгляд. Он был такой же леденящий как у Фроси.
*
     После смерти мамы у меня появилась бессознательная тяга купить избу в одной из деревень Новгородской области. Деревни Паства, где она родилась и выросла, уже не было. Съездили с её сестрой в деревню моей бабушки. Красивое место с названием «Горки».   На берегу озера. Всего в километре от сельского центра. Появился вариант. Изба прямо на склоне к озеру. Мостки-причал. Лодка. Баня на берегу. Но как-то не срослось.
     После этого взял карту. Высматривал на ней место. Ездил искать сам. Методом «тыка». Одна из таких поездок была в местечко Удино.
     Автобус отправлялся из Боровичей. У меня оказалось два билета. На себя и тётушку, которая неожиданно поехать не смогла. Свободных мест в автобусе не было. Какой-то молодухе позарез надо было ехать. В деревне, недалеко от Удино, у родителей находился её сынишка. Она рвалась на побывку. Отдал ей свободный билет. По дороге разговорились. Сказала, что конкретных сведений о продающихся домах у неё нет, но поспрашивать можно.
     Вышли в Удино. Не понравилось. Слишком большой посёлок. К тому же с картонной фабрикой. И я  решил попытать удачу в деревне моей спутницы. Что называется, напросился. Вышли. Никто её не встречает. Вдруг она увидела мотоцикл с коляской. Крикнула:
– Дядя Миша! Здравствуй!
Тот обернулся. Подошёл. Узнал. Она спросила:
– Что мои-то на встречают? Я телеграмму давала.
– Да, наверное, не получили.
– Дядя Миша, может, отвезёшь меня. Да вот и человека заодно захватим на заднее сидение. Хочет у нас дом на продажу поискать.

     Дядя Миша оглядел меня и согласился. Невысокого роста, совершенно квадратного очертания мужик. Чувствовалась в нём огромная силища. Что-то лесное, медвежье. Глазки маленькие. Широкое скуластое лицо. Густая шапка волос.
     Деревня в десяти километрах. Хорошая, хотя и ухабистая грунтовка. Подъехали к избе. Никого. Оказалось все на покосе. Вошли. Света, стала распаковываться. Я присел на лавке. Наш возница топчется у двери. Света достала бутылку водки.
– Дядя Миша, может, выпьешь?
– Нальёшь, так выпью.
– У меня вот только закуски нет.
– Да я могу и без закуски.
Света налила ему гранёный стакан. Дядя Миша не торопясь выпил. Занюхал рукавом.
– Так я, Светка, поеду. Своим от меня привет. Вышли вместе. Дядя Миша сел на свой ИЖ, круто развернулся и мотоцикл упал на бок. Он легко поднял его, снова завёл и покатил обратно в Удино. Света пошла к соседям. Вернулась и сообщила:
– К сожалению, никто избу продавать у нас не собирается. Жаль, что Вам пришлось впустую съездить. Спасибо за билет.
     Я пошёл назад. К счастью погода была хорошая. Прошёл пару километров. На дороге стоит ИЖ с коляской. Дядя Миша ждёт меня. Стало как-то не по себе. Уж больно он был похож на варнака. Денег у меня с собой особых не было. Но сумма для задатка, в случае успеха, имелась.
– Ну, как? – спросил он.
– Да, впустую. Никто продавать не собирается.
– Что ж. Как есть, так и есть. Давай, подвезу тебя обратно.
     Едем. Неожиданно посреди леса он останавливает мотоцикл. Я внутренне насторожился. Начинает расспрашивать. Кто я, зачем, почему. Я рассказываю:
– Мама не так давно умерла. Здешняя была. Мошенского района. Деревня Паства. Может, слышали о такой. Захотелось на её родину. Хотя бы летом  жить. К земле потянуло новгородской. Нравится мне здесь. Ищу. Да дорогого мне не надо. Денег маловато. Тётушка у меня здесь в Боровичах живёт. Даже со мной сегодня ехать хотела. Уж и билет был куплен. Да раздумала. Светлане отдал.
    От него узнал, что он местный лесник. Женат. Раньше работал на шахте. Там народ бедовый. Один мужик привязался:
– Отдай твою бабу.
– Да бери, коли сможешь.
– Потом задирать меня стал. Для пробы видно.
– А как раз в лаве были. Повернулся он тут ко мне спиной. Я подборной лопатой его ка-а-к огрел. Упал он. Очухался. Приставать перестал. С тех пор побаивался. И тут дядя Миша так на меня зыркнул. Вспомнил я и Фросю и фотографию московского извозчика с женой. Ну, думаю, всё. Отъездился.
     Дядя Миша замолчал вдруг. Что-то зашевелилось в его медвежьей голове:
– Ладно,…поехали что ли.
И завёл своёй ИЖ. На автовокзале хотел я ему денег дать или бутылку купить. Да поостерёгся почему-то. Сказал только спасибо.
     Думаю, бог меня спас, да и дядю Мишу избавил от греха. А может, я зря так на него подумал. Но вот подумал же.
*
Вспомнил эту историю и подумал, что охранная Рука Бога, наверное, помогает мне в какие-то опасные моменты. Много их было. Блокада Ленинграда, послевоенный туберкулёз, полынья в бухте Нагаево, опасные  Сахалинские истории и много другого. Приставлен, видно, ко мне добрый Ангел, да и благословлением Господа не обойдён, пожалуй.

КАРТОШКА
Антошка, Антошка,
Пойдём копать картошку.
Из детской  песенки.

     Мошенской район Новгородской области.  Деревня Фалалеево. Сентрябь. Конец 70-х. Изумительные места. Озеро Коробожа. Из него вытекает река Уверь. Правый берег крутой. Много деревьев снизу обгрызены или совсем свалены. Работа бобров. В реке крупные язи. Жители видят медведей, лебедей. Река чистая.
     Одна из фалалеевских старух вспоминала:
– Любила я свою деревню. Молодая была, часто спускалась вниз на дорогу любоваться. Особенная  красота весной. Цветут яблони, вишня, черёмуха, потом сирень.  Жужжат насекомые. Почти все держали пасеки. Запах трав, цветов. Небо в птицах. В кустах соловьи. Райское место. Деревня была огорожена. На ночь у дорог въезд закрывался. Тишина. В ясную погоду небо в звёздах, аж светится. Высь  прямо к богу. Это сейчас деревня почти пустая. Остались такие старухи как я. Мужиков-то в войну побили. Послевоенные бабы разъехались кто куда. Ладно, ещё внуков на лето подкидывают. А так, запустение. Хорошо вы со студентами приезжаете. Оживляется жизнь на месяц.
    Вы – это первый курс с нами, кураторами. Разнарядка на уборку картофеля. Что-то вроде трудовой повинности. Помощь сельскому хозяйству страны. Обучение откладывается до октября. Программы сжимаются. Но есть и плюсы. Совместный труд, неудобства бивачной жизни, общий отдых по вечерам и воскресеньям. Песни и гитара у костра. Учатся решать конфликты, прощать друг друга. Это сплачивает. Появляется чувство локтя. Завязываются дружеские отношения. Возникает то, что называют казённым словом коллектив.
     У меня две группы гидрогеологов. Вместе с нами ещё две группы будущих экономистов со своим преподавателем. Поселили в бывшем магазине. Двухэтажное строение. Низ каменный. Верх деревянный. Девочек разместили наверху, ребят внизу. Внизу же столовая и кухня. Вода привозная. Каждый день совхозная машина доставляет десять-пятнадцать бидонов. Нам, преподавателям, предложили небольшую избу. Отказались. Интуитивно поняли, надо с ребятами. На втором этаже маленькая комнатка на две солдатские койки. Зато со всеми.
     Наш совхозный начальник – бригадир Алексей Иванович. Небольшого роста. Сухощавый, крепкий мужичок. Хитроват. Ловок. Себе на уме. Не брезгует прихватить, что плохо лежит. Погода дождливая. Холодно. Привезли студентам большой рулон полиэтилена для накидок от дождя. Первый курс. Организоваться не могут. Наши распоряжения замалчиваются. Полиэтилен лежит на траве около магазина. Лежит день, два, три. На четвертый исчезает. Хозяйственный крестьянин, наш Алексей Иванович! Конечно, охал со всеми. Ругал студентов за разгильдяйство. Уже в конце работы был замечен ими у бурта. Выгребал картошку. Ту, что они собирали. Их это возмутило. Но скандал не поднимали. Добрые отношения лучше плохих. Ведь он заведовал приёмкой. Мог приписать, мог и убавить. Так жизнь учила ребят. Думаю, брал не для себя. Своей у него много. Дело в обязательных поставках совхозу. Что-то вроде оброка. Вот и сдавал вместо собственной. Жалко свою-то. Она у него первоклассного сорта. Синеглазка. Душистая и рассыпчатая. Вкусна просто с солью. Теперь такую извели. А подгребал? За зиму в буртах итак сохраняется только половина.
     Постепенно вошли в ритм уборки. Втянулись. И вот первая суббота. У русского человека, особенно в деревне, она непременно банная. Кто-то собрался в административную деревню Устрека. Недалеко от нас, прямо за мостом. Километр-полтора. Многие договорились с местными хозяйками. В основном девочки. Ребята, что побойчее, нашли у реки старую заброшенную баню. Получили разрешение у бригадира. Натаскали воды. Натопили. Парились и купались. Крики восторга  за полночь. Потом костёр. Печёная картошка. Гитара. Песни. Следующую субботу ждали с нетерпением. Счастливые часы их жизни. Уже ради этого следовало ехать на уборку.
     Мы же с коллегой были пригашены помыться к Алексею Ивановичу. Ждём вечера. Посетили магазин. Купили бутылку водки.
Видим приготовления хозяина. Вот он запрягает лошадь в водовозку. Вот едет к реке. Вот заезжает в неё. Большим ковшом на длинной ручке черпает воду. Заполняет бочку. Едет к своей бане. По дороге вода немного выплёскивается. Он покрикивает на лошадь. Таскает воду в баню. Едет сызнова. И так раза три. Семья  у него большая. Теперь ещё мы. Жена, молодухи, внучата. Вот и топить начал. Из трубы потянул дымок. Вначале густой и чёрный. Потом – еле заметный. Печь растопилась. Мы собираемся. Этакий предпраздничный ритуал.
     Нас запускают первыми. Напаренные. Намытые. В чистом.  Идём в дом. Отдыхаем. На столе самовар. Ставим бутылку водки. Зелень. Соль.  Отварная картошка дымится паром. Белая, сахаристая. Позже, когда я выращивал с Верочкой свою синеглазку, всегда вспоминал этот стол – моё первое знакомство, думаю, с лучшим по вкусу сортом. Выпили чаю. Ждём хозяйку.  Пока разговоры. Алексей Иванович вспоминает свою непростую жизнь. Чтобы уйти из колхоза, сознательно и расчётливо попал под суд. По мелочи. Немного отсидел. Зато в колхоз не вернулся. Пошёл на шахту. Так всю войну в забое и проработал. Потом в совхоз нанялся. Получил кусок земли. Поставил дом. Теперь бригадир. Не жалуется. Сейчас у него всё в порядке, хотя будущее деревень видит в неясной дымке. Его знакомый тракторист как-то поделился с ним:
– Да, Алексей Иванович, как дальше то. Ну, мы кое-как вспашем. Посадим картошку-то.  Студентов нагонят, как и нынче. Кое-как уберут. Половину сгноим в буртах. Да и сажаем-то? Сказать стыдно. У тебя ещё ничего. Урожаи неплохие. А возьми Столбово. Бригадирша тамошняя мне рассказывала. Сажают три тонны. Собирают две. Да и та мелочь. Годиться разве что свиньям. А сказать не моги. План. Осваивать земли надо. Копейку-то никто не считает
– А как со скотиной?  У меня жена  дояркой работает. Без выходных. Без отпусков. Уйти нельзя. Ведь это живые твари. Их не бросишь. Каждый день поить, кормить надо. Убирать. Доить, наконец. Я после работы хожу помогать. Но ведь мы не вечны. Молодые не идут.

     Вот и хозяйка. На столе появился пирог. Выставили свежий мёд. Светлый ароматный. Налили по рюмке.  Хозяин потчует:
– Водку хорошо с мёдом пить. И вкусно и пользительно. Не стесняйтесь.
Показал пример. Мы последовали. Выпили за общее здоровье. И принялись за картошку. Никакого масла или сметаны. Макаешь в соль и в рот. Хрустишь зелёным луком. Сверху петрушка, укроп. Наслаждение. Только тут и понимаешь вкус хорошей крестьянской еды.

     Постепенно погода испортилась. Стало холоднее. Дожди чаще. Затяжные.  С поля все приезжают мокрые и замёрзшие. Жарко натапливали печи. Верёвки на гвоздях. Одежда  сушится до утра. После ужина сваливаются на нары спать. Сон крепок. Мы опекаем, как можем. Они нам не безразличны. Оказывается, мы их любим.
     Перед тем, как самим укладываться, смотрим всё ли в порядке. Однажды видим, на нашем этаже загорелись обои.  Дом старый. Сто лет никакого ремонта не было. Обои свисают клочьями. Пересохли и вспыхнули. А девчонки спят и ухом никто не ведёт. Михаил Иванович побежал вниз за водой. Ждать некогда. Закричал подъём. Схватил чей-то ватник и начал сбивать огонь. Несколько человек проснулись. Стали мне помогать. Никто не испугался. Никакой паники. Затушили. И тут появляется снизу  Михаил Иванович. Растерянный. Несёт воду – половину алюминиевой кружки. К ночи все запасы воды в бидонах закончились. Вот те на! Как мы порадовались, что живём вместе со студентами. Подумать страшно какой беды избежали.

     К этому времени я потерял маму. Она была из этих мест. Её деревня Паства не сохранилась. Захотелось купить где-нибудь в этих краях недорогую избу. Стал искать. У озера всё уже было раскуплено москвичами. Решил посмотреть вниз по Увери. Узнал, километрах в трёх заброшенная деревенька Коростель. Ходил туда по лесной дороге. Спугнул двух глухарей. Ягод прорва. Остатки мельницы на реке. Деревня на пригорке. Красивое место. Дома пустые. Некоторые ещё пригодны для жилья. Деревня не жилая. Но ещё и не мёртвая. Один дом выкуплен совхозом. Используется в период сенокоса.
     Посетил Коростель раза, два. Искал подходящий дом. На одном остановился. Узнал, что хозяева живы. Переехали в Мошенское. Планировал съездить, поговорить. Мои походы не остались не замеченными Михаилом Ивановичем. Рассказал куда и зачем хожу. Он загорелся. Попросил сходить с ним. Прогулялись. Неожиданно делает мне предложение:
– Александр Николаевич, давай на пару купим всю деревню. Наверное, это недорого будет стоить.
Я удивился:
– Зачем? Что мы с ней делать будем.
Он разъясняет свою идею:
– Вложимся немного. Приведём дома в порядок, да и распродадим. Места то здесь райские. Найдутся желающие.
Вот, что значит экономист. Правда, без понимания тогдашней деревни.
     Посоветовался с нашим бригадиром. Он объяснил:
– Ничего не получится. Каждую осень и особенно зиму будут твой дом разорять. Ходят туда рыбу ловить, охотиться. Растащат новьё-то. Да и сжечь могут. Не нарочно, конечно. Курят. Выпивают. Чтоб спать, в дом сена натаскают. Не советую.
Я с новым предложением:
– Алексей Иванович! А может купить избу, раскатать, перевести сюда, в Фалалеево. Как думаете?
– Почти не размышляя, отсоветовал:
– Да ить кто возьмётся. Народ разленился. Желающих ты не найдёшь. Да и пьют все. Ненадёжны.
И я вспомнил. Похоже, что так. Ещё в Устреке удивился, что совхоз для своего строительства нанимает людей с Кавказа или из Средней Азии. Спросил:
– Почему? Разве нет своих мужиков. Ведь наши-то к дереву привычней и опытнее. Гастарбайтеры же в основном по камню.
Ответ разоружающий:
– Зато они не пьют. Надёжны. Хотя деньги просят немалые. Но для нас они выгоднее. Нанялись – сделали. А с нашими мужиками одна морока. Подведут, и «прости» не скажут.
     Наконец, сентябрь подошёл к концу. Поля убраны. Картошка на овощных складах и в буртах. План выполнен. Урожай оказался хорошим. Совхоз даже премию начислил. Осталось сдать барахлишко, разделить заработанное и домой. И тут Михаил Иванович начал разъяснять мне метод деления денег. Он рассуждал как нормировщик:
– Работали ребята по-разному. Он вёл учёт. Считал вёдра, мешки. Выписывал какие-то талончики. Придумал экономические коэффициенты.
     На мой взгляд, всё это была туфта. И я попытался ему это объяснить:
– Михаил Иванович! Во-первых, деньги, о которых идёт речь, не наши. Это деньги студентов. Нам не гоже делить чужое.  Во-вторых, хотя общая сумма и хорошая, но в среднем на душу приходиться немного. Ваши коэффициенты принципиально ничего не изменят, а только вызовут у студентов скрытое неудовлетворение и, возможно, неприязнь друг к другу.  Пусть свои деньги делят сами. Ваши же коэффициенты можете предложить им как вариант.
     Он согласился. На следующий день созвали общее собрание и сообщили им наши предложения. Ребята оказались на высоте.  Мои даже не обсуждали. Сразу сказали:
– Делим поровну.
Экономисты немного пошушукались и объявили свое решение – поровну.  Экономическая идея провалилась. Победила молодость, бескорыстие и дружба. Я был доволен. По-моему, Михаил Иванович, тоже.
*
Уезжали в дождь. Небо в тучах. Космос не виден. Ни Глаза Бога, ни Губ Его, ни Руки. Но ведь Он же Бог. Я всё равно почувствовал Его благословление и на деревню Фалалеево, и на его старых жителей и на нас – уборщиков урожая.



УРОКИ ОТРОЧЕСТВА
За всё надо платить.
Барри Коммонер.
(закон экологии)
Осиный мёд
    Магадан. Средняя школа №1. Окончен седьмой класс.  Летние каникулы. Колымское шоссе. Бассейн реки Хасын. Любил бродить в окрестностях. Тайги не боялся. Нравилась мне она. Некоторые заводи, протоки, ручьи, небольшие острова помню и ныне. Всегда чувствовал, где нахожусь. Далеко не уходил. Делал круги, расширяя их с каждым походом. С лесных кустов ел смородину, голубику, лакомился сочным шиповником. Иногда попадались заросли жимолости. Она была крупной и сладкой. Пожалуй, любимая ягода  в тех местах. Собирали её вёдрами. Позже узнал, что жимолость бывает и не съедобной. Уже в Южной Якутии, в одном из геологических маршрутов наткнулся на её кусты. Хотел полакомиться. Но парнишка эвенк, с которым я ходил, остановил со словами:
– Нельзя. Это плохая ягода. Очень плохая. Её не едят.
Я удивился и даже посмеялся:
– Ну, будешь мне рассказывать. Я её на Колыме вёдрами ел. И, как видишь, жив-здоров. Не выдумывай.
Нарвал горсть и отправил в рот. В ту же секунду меня всего перекосило от горечи и какой-то ядовитости. Мгновенно всё выплюнул. Долго ещё слюной исходил. И услышал моего эвенка:
– Ну, что, поверил? Я же тебе говорил. Не едят её у нас. Плохая это ягода. Ядовитая.
И я понял, местный сорт из якутской тайги действительно не съедобен. Надо быть осторожным.
   Уже намного позже встречал жимолость на р. Вашке Архангельской губернии, покупал кусты и для посадки в своей деревне. Но ягоды уже пробовал с опаской. Она была оправдана. Оказывалась горькой и несъедобной. Наверное, только на Колыме её и можно есть. Такой опыт!

   В один из дней моего бродяжничанья, на небольшом островке наткнулся на два огромных осиных гнёзда. Похожи на круглые свёртки из серой плотной бумаги. Постоял, посмотрел. Ранее никогда такого не встречал. И вообще об осах ничего толком не знал, кроме того, что кусают очень больно. Подумал, в таких сооружениях может быть мёд.
    Вернулся домой. Взял большой накомарник, два полотенца для рук, ведро. На мне был толстый пиджак и плотные брюки. Направился за мёдом. Набрал из протоки ведро воды. Подошёл. Осы почувствовали неладное. Начали вылезать из гнёзд. Воздух кругом угрожающе завыл жужжанием. По спине пополз холодок. Стало жутковато. Со мной была небольшая собачонка. Беспородная. С гладкой шерстью.  Очень любопытная. Все мои попытки отогнать её успеха не имели. Осы её не насторожили. Кто-то в Магадане подарил щенком. Она никогда ос не видела. А потому и боязни к ним не имела. Мне же было страшно. Но всё же, решился. Взялся за одно гнездо руками в полотенцах, и с некоторым трудом сорвал с ветки. Что тут стало! Осы облепили всего. Но я был в броне. Бросил гнездо в ведро и быстро побежал к протоке. Накинулись они и на собачонку. Та завыла дурным голосом и кинулась прочь. Её вой ещё долго был слышен среди деревьев. Неожиданно уже у спасительной воды получил страшный удар. Снаряжаясь в поход, я не обратил внимания, что на ногах у меня простые сандалии. Кажется, даже на босу ногу. Как два кинжала вонзились сразу в обе пятки. Тело изогнуло струной. Ведро отбросил. Острая боль пронзила мозг. Чуть не потерял сознание. К счастью, протока была рядом. Она спасла меня. Добрался до дома кое-как. Моя собачка появилась через три дня.
    Опыт!

Тяга к путешествиям
    Читал мало. Интерес вызывали только книги об освоении  севера. Первое большое впечатление оставил роман Жюля Верна «Путешествие и приключения капитана Гаттераса».  Потом Руаль Амундсен, Роберт Пири. Позже Джек Лондон. Особенно нравились истории об Аляске. Планировал поступить в Арктическое морское училище. Интерес к северу не угас и позже. До сих пор на книжной полке стоят «Гостеприимная Арктика» В. Стефанссона, «Саламина»  Рокуэлла Кента. Иногда нет-нет да и листаю их. Жизнь сложилась иначе. Но тогда…
     Начал строить макет парусного судна. Какого типа – не знал. Длина около полуметра. Всё как надо. Киль. Шпангоуты. Правда, в виде сплошных перегородок. Обшивка из тонких широких реек. Как положено, с перекрытие сверху вниз. Нос аккуратно обил жестью от консервной банки. Борта просмолил. Балласт – речная галька, залитая варом. Осадка приличная. В общем, корпус оказался крепким с хорошей остойчивостью. Поставил три мачты с реями. Бушприт. Сделал палубу. Наладил белые паруса, оснастку. И вот, пробные плавания на чистой довольно обширной и глубокой заводи. Несколько дней занимался запусками своей «бригантины», пока она не застряла где-то посередине заводи в безветрие. Пошли дожди. Оставил мой корабль на воде.
     Но интерес к постройке лодок сохранился. Уже в 80-х годах, пришлось быть в селе Койнас. Это на границе  Архангельской области с Республикой Коми. Дела задержали там на несколько дней. Знакомясь с селом, на одной из улиц набрёл на своего рода домашний стапель. Хозяин строил большую лодку по типу «Зырянка». Зыряне – устаревшее название народа коми. Поразила техника. В основе ствол ели с крупным корнем. Корень ладится как нос лодки. Ствол вытёсывается в массивную доску, как основу днища. От носовой части, начиная снизу, попарно с двух сторон натягиваются доски – дно и борта. Они изгибаются к будущей корме и там фиксируются стягивающей верёвкой. Всё делается не торопясь. Стягивание происходит постепенно, по мере подсыхания досок. Корма и шпангоуты, подгоняются под готовые борта. Шпангоуты изготавливаются из корней ели. Подлаживаются к бортам топором. Карандаш, которым намечаются подтёсы, мастер держит за ухом. Красивая работа. Мечтал сделать что-то подобное сам. Да вот не пришлось жить у большой воды.

   На следующее лето увлёкся другими планами. Надумал делать плот. Поднялись с младшим кузеном выше по  Хасыну. Напилили нетолстых брёвен. Прибили к ним гвоздями поперечины. Срубили по шесту. Подкатили на кругляках  к воде. Загрузились и отплыли.  Вышли на глубину. Течение подхватило плот и понесло. К счастью, это была небольшая протока Хасына, и «летели» мы метрах в двух от залесённого берега. Неожиданно конструкция наша стала распадаться. Только успели выбросить на берег топор и пилу. Ноги провалились в проёмы между выпавшими брёвнами. Не помню как у кузена, но я оказался верхом на бревне. К счастью, довольно быстро нас выбросило на мелководье. И всё обошлось. Вернулись домой мокрые. Но затеи не оставили.
    На другой день сняли с качелей верёвки и сделали новый плот уже без гвоздей. Брёвна связаны. Поплыли сызнова. Хорошо! Радовались. Стояли на плоту как робинзоны. Я взял на себя роль капитана. Протока становилась всё шире. Выходили на оперативный простор. О том, куда нас занесёт, чем всё закончится, не думали. Наслаждались мгновением события. Неожиданно  вошли в зону мощного притока справа. Скорее всего, это было местом слияния с более мощной струёй того же  Хасына. И нас закрутило. Плот вздыбился. Куда делся брат, не видел. Передо мной откосом стоял угол плота. Стал карабкаться на него. И тут плот выпрямило. Спустя короткое время его прибило к галечному берегу. Кузен оказался недалеко и шёл в мою сторону. Снова обошлось. Но в этот раз от дома мы были уже довольно далеко.
    Прошло несколько дней. В наши летние пенаты подъёхал мой одноклассник – Юрка Никешичев. Соблазнили его продолжить путешествие. В этот раз за нами увязались мои младшие кузины. Старшей лет 12, младшей, кажется, – 9. Как мы решились их взять в плавание, ума не приложу. Шалопаи были, чего тут скажешь.
    Плот спокойно «выжидал» нас на мели. Погрузились. И снова радовались плаванию. Становилось всё глубже. Шесты уже не доставали дна. Плот несло вольно. Водная струя вела к другому берегу. Обрывистому. Я капитанил. Вдруг увидел над самой водой приближающиеся ветки не то кустарника, не то согнутых стволов молодых тонких деревьев. Сработал инстинкт. Командую:
– Ложись!
 И плюхнулся на плот сам. Команда повиновалась мгновенно. Сработал страх. Никого не сдёрнуло. Только ветки погладили головы и спины. Стали с Никешичевым  грести шестами к своему берегу. Удалось приблизиться  где-то на метр. Берег – галечный откос. Не очень крутой. Несёмся мимо. Ближе никак. Командую:
– Стройся на левый борт. Изготовиться к прыжку.
Смотрю, выстроились.
– Марш!
Команда бросилась на берег. Слава богу, удачно. Конечно, немного угодили в воду. Но выкарабкались.  Все на берегу. Потом сиганул и я. Всё в порядке.  Потащились к дому. Вёл наугад. Каким-то внутренним компасом. Боязни заблудиться не было совсем. Вышли на лесной просёлок. Он привёл нас к дому. Потом вспомнил, что по ней зэки вывозили так называемую финстружку. Заготовки для крыш.
    Дома уже лёгкая паника. Куда делись дети? Тайга, река. Кругом лагеря. Вызвали оперативников для поисков. А тут и мы явились. Так были рады, что, помнится, даже не ругали. На этом наша сплавная эпопея закончилась.
    Опасный опыт! 

Наводнение
    Утро пасмурное. Мелкий холодный дождь. Облака совсем накрыли землю. Сопок не видно. Хасын вздулся. Его воды окружили дом.  Никогда такого не видели. Мутный поток с бешеной скоростью тащил на себе лесной мусор, деревья, вывернутые с корнями из берегов, какие-то брёвна, кусты вместе с дёрном. Над всем этим парился холодный туман и стоял лёгкий гул. Смотрели как заворожённые. Опасности не понимали. Наш островок с домом посередине воспринимали как неприступную для стихии крепость. Дом в один этаж, но большой. Длинный широкий коридор. В него выходят двери из нескольких двухкомнатных секций, служебного помещения, большой кухни и веранды с бильярдом.
    Кроме нас в доме четыре человека. Наша домработница, Рая – заключённая по бытовой статье. Кажется, была директором продуктового магазина в Барнауле. Осуждена за растрату. Комендант дачного посёлка, тётя Полина. Эстонка. На поселении. Отмотала срок, вроде бы по 58. Её помощница. Заключённая. И   случайно задержавшийся в доме, приходящий по воскресеньям, повар, дядя Гриша.
    Никто нас не опекал. Были мы совершенно свободны. Делали, что хотели. Я часто уходил на Колымскую трассу. Пускали в цеха стекольного завода на 72 километре. Любил смотреть, как наждачными фрезами наносят узоры на стеклянные бокалы. Доходил даже до 81 километра к посёлку Палатка и поднимался к угольным шахтам. Цеплялся к опорожнённым от угля скибам и ехал по крутому склону сопки до места новой загрузки угля. Обратно на тех же вагонетках. Тяжёлые, нагруженные углём на тормозах двигались вниз. Пустые – им навстречу, по этим же рельсам съёзжали вниз. Где-то посередине они встречались и объезжали друг друга по раздваивающейся  в этом месте колее. В этом районе заходил на зону лагеря с заключёнными. Туда, обратно. Никто не останавливал, не ругал. В тайге как-то наткнулся на парочку, собиравшую гоноболь. Помню, он настраивался на секс. Она остановила его, кивнув в мою сторону:
– Погоды, ты! Не видишь разве, пацана. Успеешь.
    Рая выполняла нехитрые обязанности: накормить и обиходить нашу команду из двух отроков и двух девчонок. Это была крепкая молодуха. С пышными формами и ярко выраженными сексуальными страстями. Совершенно к нам безразличная. Полина за нас ответственности не несла. Её помощница – тем более.
    Повара, дядю Гришу, помню только потому, что по воскресеньям он делал вкусное мороженое. Тогда заезжало Дальстроевское начальство. В основном играли в волейбол. Всегда азартно. С криками, беготнёй. «Рубились» в бильярд. В общем, снимали стресс будней. Гриша готовил воскресный обед. Когда-то был личным поваром маршала Блюхера. После  расстрела хозяина получил 10 лет лагерей. Прошёл их от звонка до звонка. Остался на Колыме. Научил меня вязать плети из четырёх, шести, восьми и двенадцати концов. Могу ещё до сих пор.
    В вечеру, из леса, со стороны Колымской трассы, появилась матушка моих кузин и кузена. Шла по ледяной воде в беспокойстве и страхе за нас. Прикатила из Магадана, когда узнала о наводнении. Все были удивлены и слегка испуганы за её здоровье. Спиртом оттирали онемевшие ноги. Горячий чай с малиной. Но она была рада. Обрела покой. Все живы. Она с детьми. Страшная неизвестность позади. Не заболела. Была закалённой смолоду. В Неве купалась до самого снега. И вот пригодилось.
    Через несколько дней вода в Хасыне спала. Появились новые протоки. Изменилось основное русло. Почва в тайге подсохла. Снова начал бродить по окрестностям. Неожиданно наткнулся на свой парусник. Он лежал на боку среди мелколесья. Мачты сломаны. Бушприт тоже. Остался один корпус. Я оставил его там, среди валежника, как маленький памятник моего «мастерства» и пронёсшейся стихии.
    Ещё один опыт жизни.

Разговоры
   Разговоры взрослых меня не интересовали. Обычно я к ним не прислушивался. Но иногда в них была неожиданная и даже в чём-то стрессовая для меня информация. Тогда мои «ушки были на макушке». Взрослые этого не чувствовали. Наверное, я умел делать вид, что не слышу и занят своим. Зимой узнал, что на нашем 72 километре убили Полину. Зверски. Влезли через окно в нашей спальной комнате. В конце коридора, помощница Полины спала в маленькой коморке. Топором проломили ей голову. Затем вошли в комнату Полины. Убивали медленно и страшно. Потолок и стены были залиты кровью. За что-то мстили. Часовой в это время обходил другие дома. Расследование вышло на заключённых, работавших недалеко от нас по заготовке «финстружки».  Всю вину взял на себя один из них, хотя было ясно, что убивала группа.
    В конце лета на последней от нас даче (кажется, генерала Деревянко)  плотницкие работы проводил рыжий мужик лет пятидесяти. Плотный ухватистый. Топором владел мастерски. Я любил смотреть на его работу. Он всегда приветливо мне улыбался. Случайно узнаю, что он подался в бега. Срок у него был 25 лет. Тогда это был максимум. Прихватил с собой в компаньоны молодого парня со сроком 10 лет. Говорили, что на мясо. Меня это потрясло. Всех обманул. Дал дезу. Кинулись искать в Магадан. За эти несколько дней ушёл в другую сторону. Оперативники, которые занимались его таёжным поиском, судачили:
– Навряд ли, найдём! Опытный, зараза! Шесть судимостей. Шесть побегов. Последний раз сидел на Камчатке. Поймали в Одессе. Прямо какой-то Дежнёв. Крепок и живуч. Жаль, что стал уголовником.
    Рядом с нами находилась дача генерала В.А. Цареградского, крупнейшего геолога нашей страны, первооткрывателя колымского золота. Меня послали к ним с каким-то простеньким поручением. Горжусь. Что был в доме такого легендарного человека. Эпизод запомнил ещё и потому, что со слов его жены (из последующих разговоров) узнал, я довольно редкий тип – брюнет с голубыми глазами. Особого впечатления на меня такое открытие не произвело, но в памяти осталось как нечто приятное.
    Тоже опыт жизни.
*
Всё это было довольно давно. Уж и Дальстроя нет и, Колымских лагерей, и Магадан стал другим, и самому мне уже за 80. Но понимаю теперь, хранил меня Господь. Ведь это и есть благословление. Спасибо Ему.

РЕЗИНКА
Чтоб жизнь была с судьбой в ладу,
Тянула время как хотела, …
Чтоб нам хоть час да натянули, …
Пьер де Ронсар
    Мальчишка решил сделать рогатку. Долго искал в кустарнике рогульку, чтоб была похожа на те, что видел у пацанов. Срезал подходящую ветку. Содрал кору. Сделал на рожках ободки для резинки. Кожаный лоскут для камешков-снарядов был приготовлен заранее. Правда, резинка не новая, но ещё годилась. Начинала растягиваться легко, потом туже и туже. Почувствовал предел.  Вроде вышло неплохо. Стал пулять в небо, затем в стволы деревьев. Решил поиграть в снайпера. Сделал из картонки мишень. Приколотил к берёзе. Отошёл на три метра, на пять, семь. Дальше стал уже мазать. Вскоре надоело. Пошёл на охоту по воробьям. Не попал ни в одного. Воробушкам повезло.
   Почему он вспомнил свою первую рогатку? Бог его знает. Сидел в мягком кресле. Прикрыл газа. Отдыхал. И вдруг!  Как говорят, наехало. От рогатки мысль перешла на время. Оно как резинка у рогатки. Вначале растягивается. И тянется, тянется. А теперь, будто сжато до предела. Уже годы летят так, будто их и нет. Перестаёшь чувствовать. Почти как в армии:
– Ать, два! Ать два.
Вот уж и горизонт виден. У детей по-другому. К примеру, его дочка. В садике уже ныла:
– Когда я в школу пойду. Скорей бы. Когда же.., мама, папа?
Наконец. Вот и первое сентября. Первоклашки построены. Мамы, папы умильно смотрят на своих малышей. Те глазами ищут в толпе родителей. Все исполнены гордости. Цветы, музыка. Выпускники поздравляют с началом новой жизни. Какая-то она будет. Б..у..дет. Никто не знает. Но все счастливы. Уверены в хорошем. Только в хорошем. Никак иначе.
    И вот школа превращается в будни. Класс, домашние задания. В детях накапливается усталость. Хочется отдыха. Скорей бы каникулы. Когда же они начнутся. А вот уж приближается и Новый год. Опять каникулы. Дети их так ждут. А время тянется и тянется. Сколько же можно ждать? Господи! Наконец-то. К концу каникул захотелось в школу. Появились друзья. Интересно как у них.

    Опять школа, школа. Каждый день. И по субботам. Домашних заданий всё больше.  А тут солнышко пригревать стало. На улице тепло. Снег тает. Вот и травка выглянула. Позеленели деревья. Зажелтела мать и мачеха. Такие славные цветочки. Можно маму порадовать. Принесу ей маленький букетик. Мама от такого подарка счастлива. Смеётся. Целует своё чадо в весёлые глазки. Через неделю уж полно одуванчиков. Вместе с мамой  плетут друг другу на голову венки. Становятся как два солнышка. Папа смеётся, глядя на них.   

    Наконец, первый класс позади. Удалось выехать на море. Так славно. Жаль, что время снова летит быстро. Как с цепи сорвалось. Уже и хлопоты с отъездом. И так целых десять лет. В конце школы только и думается, скорей бы всё это закончилось. Когда же начнётся новая интересная жизнь. Так хочется быть взрослым.
    Постепенно, ощущаешь, что время уже не тянется нога за ногу, а бежит. Потом лететь начинает. И всё быстрее, быстрее. Глядь, а тебе уже сорок. И ты думаешь, что старик. Не успел свыкнуться – уже пятьдесят. Оказывается, в сорок ты был совсем  молодым… . А вот и маму похоронил… . Пошёл на могилку, и вдруг осознал, случилось это тридцать лет назад.
    Начинаешь понимать простое:
• Когда будущего много, много и ожиданий. Чего? Конечно, хорошего.  Это как в фильме Михаила Ромма «И всё-таки я верю». Там по ходу действия на улицах спрашивают девушек:
– Что такое счастье?
Как ответить, вот так сразу, когда микрофон у самого  лица, да ещё снимают камерой. Либо ляпнешь дурацкое, либо почти гениальное. Запомнил один ответ:
–Счастье? Его нельзя определить. В него можно только верить.
*
   Сергей Викторович Мейен, крупнейший палеоботаник, один из потомков  князей Голицыных связал время  с процессами:
• Время это процессы. Сколько процессов, столько и времён.
Наша жизнь состоит из событий. Когда они происходят, мы ощущаем время тем или иным образом. Когда событий нет, но мы их ожидаем, исчезает ощущение времени. Кажется, что оно стоит на месте.
    Будущее переполнено событиями. Наверное, оно и есть время. События позволяют нам его воспринимать. С возрастом события нашей частной жизни становятся прошлым. Время сжимается, так как свершившееся сохраняется только как факт и в памяти практически не имеет протяжённости. Возникает ощущение, что жизнь прошла мгновенно. В будущем ожидать уже особенно нечего. Вот время и летит. Вначале как птица, потом падает как звезда.
    Вспомнил хокку Исикава Такубоку:
• Была бы, думаю, только
работка мне по душе –
закончу и помру…
    Эти мысли взбудоражили его. Почувствовал себя разбитым. Захотелось прилечь. Согрелся под одеялом и задремал. Во сне увидел двух воробышков. Весело чирикают. Прыгают друг перед дружкой. Ни на кого и ни на что не обращают внимания. Любовная игра. Почему-то в руке оказалась рогатка. Стал прицеливаться. Но понимал, что  не хочет их убивать. А рука натягивает резинку. Сильнее и сильнее. Неожиданно резинка рвётся и  бьёт по руке. Боль идёт от пальцев вовнутрь. Щёлк! Воробьи испугались и вспорхнули. Он рад, что так случилось. И полетел следом, но только не за ними, а прямо к небу, далеко и всё выше, выше. Боль прошла. Ему стало хорошо. Он уже ни о чём не думал. Время остановилось как вкопанное и стало вечностью. Главные события его ждут впереди.
*
А, что же Бог? Он ждёт. Он знает, когда ты придёшь. Он никого не торопит. Всему своё время. Он благословляет нас жить дальше. Пока.

БЕЗ ГОЛОВЫ
Головы уже нет
и руки давно откололись –
каменный истукан
на обочине у дороги
превратился в обычный камень…
Масаока Сики

   Адлер. Лето. Жаркий день. Двери настежь. К обоям прицепился богомол. Левая боевая лапка согнута в локте. Оса, зажатая им,  вертит брюшком и головой. Её жужжание как рёв реактивного истребителя. Отчаянная борьба. Вырваться не может. Богомол ухватил как раз за осиную талию. Такая неудача. Обидно. И жало и челюсти свободны, а поразить богомола не может. Тот будто изваяние. Спокоен, нисколько не нервничает. Крупнее осы раза в четыре. Пригляделся. Ба! Да у богомола головы нет. Вот те раз. Видно полосатая хищница успела её откусить, но попала в капкан клешни. Она и так и сяк изворачивается, тужится. Никакого толку. Если богомол погибнет, то ей конец. Я с интересом наблюдал.
    Уж решил, что здесь ничья со смертельным исходом для обеих сторон. Но вот оса как-то изловчилась и вонзила своё страшное жало в самый локоть богомоловой лапищи. Яд подействовал, и сустав,  как бы, нехотя вяло распрямился. Хищница улетела с победным рёвом своих моторов. Богомол остался на прежнем месте без головы. Я постоял, постоял. Ничего более не произошло. И я ушёл по своим делам. Дня два богомол был на прежнем месте. Потом куда-то исчез. Думаю, погиб от голода. Может быть, беспомощного, его доели осы. В тот год их у нас было в избытке.
*
    Как-то я спросил одного из детсадовских малышей:
– Зачем человеку голова?
Почти не задумываясь, он ответил:
– Чтобы есть.
Вспомнил одну историю:
• В геологической экспедиции на техсовете обсуждали довольно сложный вопрос, связанный с нефтепромысловой стратегией региона. Мнений оказалось слишком много. Спорам не было конца. Главный геолог, проводивший техсовет, решил подвести итог. Примиряющим тоном он сказал:
– Наверное, хватит дискутировать. Давно известно, сколько голов, столько и умов.
И неожиданно для себя услышал громкую реплику:
– Голов больше.
Отложили на завтра, решив, обдумать всё, о  чём говорилось.
Никто не спорил. Молча согласились – голов всегда больше.

    К сожалению, или к счастью, так оно и есть. Тогда зачем они, головы-то? Выходит, по большому счёту, малыш из детсада был прав. Печально так думать. Но что поделаешь. Так устроен мир. Не на пустом же месте появился анекдот:
• Солдат жалуется сержанту на головную боль. Реакция простая и чёткая. Голова болеть не может. Это же кость.
*
   Ника, богиня победы, пришла к нам из IV в. до н. э. без головы. Конечно, столько столетий минуло. Но ведь другие шедевры эллинов сохранили свои головы. Скажем, Венера Милосская. Тоже ведь древности не занимать. Левая рука в плече явно отломилась, хотя по началу, как и правая, похоже,  была задумана культей.   
    Афродиту, а это она и есть, нельзя было лишить прекрасного. Вот и сохранилась голова. А у Ники нет. Считается, что Ника была легкомысленной особой. Переменчива. Какая у неё могла быть головка? Кокетки? Возможно, в ней пряталась некая лживость, обман. Считается же, сегодня, что война – это ни что иное, как трагическое примирение. Чего гадать? Домысливать можно что угодно. На самом деле, мы знаем только одно – головы нет. Значит, потомкам её показывать не было необходимости. Такой вот расклад. Победа без головы. В этом есть некая символика. Арес то ведь любил Афродиту, а не Нику.
*
    Есть известны изваяния без голов. Торсы и мужские и женские. Здесь головы отсутствуют по определению. Главное – красота тела. А какая голова? Это не имеет значения. Но вот перед нами женский торс с… нет, нет не с головой. Только с   половиной. Голова срезана сверху наискосок, как саблей полоснули и отсекли. Осталась только нижняя челюсть и губы. Зачем? Задумано неожиданно. Автор почему-то решил, что без головы красота женского тела всё-таки неполна. Но целиком давать голову – это уж перебор.
    Часто скульпторы дают возможность полюбоваться только женской головкой.  Но бывает… Огюст Роден. «Мысль» – кажется, это портрет Камиллы Клодель. Прекрасная, наклонённая вперёд голова на плоской чуть обозначенной доске. Основание – мраморный целик-тумба, похожая на эшафот. Тихая задумчивая красота. А от этой тумбы какой-то ужас и тоска  берёт за сердце. Наверное, это проглядывала судьба Камиллы.
*
Не так давно дочка побывала в  Лондоне. Рассказывая о своих впечатлениях, показала мне фото – «Памятник женщинам мировой войны II».
    В тот период он был на реставрации, но ей удалость через какую-то щель в ограде сделать снимок. Потом разные ракурсы этого памятника я нашёл в интернете. Однако её любительский снимок понравился больше. Памятник просто потряс меня своей простотой и глубиной человеческой любви. Такого я ещё не видел.   Ни голов, ни рук, ни ног – ничего. Только одежда, военные каски, санитарные сумки. Какая символика! Тел нет. А зачем они здесь? Это памятник всем женщинам. Они совершили свой подвиг и ушли.
*
Глядя на все эти шедевры человеческого Гения, Бог благословил этот гений и порадовался, что Его собственный труд созидания не пропал даром. Думаю, Своей космической Рукой Он ещё раз всех перекрестил.


ХОББИ
… есть что-то, чего никакие проверки и
никакие машины обнаружить не в
состоянии: у тебя художественная натура.
 Курт Воннегут.

    Хобби, хобби, хобби…. Что это такое? Слово влипло в наш язык. Дословный перевод? Какая разница. Понятно, что это увлечение. Попытка реализовать то, что как-то не сложилось. Может быть, мечту.  Я всегда любил рисовать. Но, все дети это делают. Наверное, от пращуров идёт. Некое самовыражение. Сразу после войны года два я занимался в кружке рисования при ДПШ (Дом Пионеров и Школьников). Получалось. Мечтал стать художником. Но жизнь сложилась так, что закончил Горный институт. Никогда об этом нет жалел. Любил говорить, что мне повезло, потому что моё хобби – это моя работа.
    Но вот где-то к годам сорока под влиянием со стороны увлёкся вырезыванием по дереву. Искал всякие коряги, сучки, наросты на деревьях. Высматривал в них образы и с помощью ножа старался усиливать то, что показывала природа. Позже использовал стамески, надфили. Вначале были мелкие поделки. От них потянуло на более крупные вещи. Обычно раздаривал. Принималось с интересом и благодарностью. Жалко никогда не было. Оставлял и себе. История некоторых поделок довольно интересна.
*
ШАМАН
  Залив Терпения. На участке наших работ пляжи просто завалены отходами лесопильного производства, деревьями из рек. Нашёл небольшую коряжку. Похожа на обломок корневища. Крутил, вертел её. Увидел что-то на подобии головы, переходящей в туловище с двумя руками. Правая – вытянута вперёд, левая – согнута в локте. Тело длинное, с выпуклостями и ямками. Принёс на базу. Пролежала до конца сезона. Часто рассматривал. Понял, что приблизительно из неё можно сделать. Решил взять в Ленинград.
    При досмотре в аэропорту контролёр заинтересовался этой странной частью моего багажа. Надо было объяснять. Я рассказал. Он был удивлён и дал добро со словами:
• Ну, если в Ленинграде своих дров нет, тогда уж везите.
И задумчиво покрутил головой. Наверное, потом кому-то рассказывал эту историю с придурковатым пассажиром.
    И вот у меня получился шаман. Правая рука посылает  сигнал – энергетический заряд. Левая – растопыренной широкой ладонью привлекает внимание. Заставляет сосредоточиться и взять посыл. Лицо шаману не нужно. Оно лишь обозначено овалом. Позади головы пук волос, выброшенных в противоположную от руки сторону. Его вытянутость как бы усиливает пасс. Фигура шамана вырастает из мелких человеческих тел, подмятых его первозданной силой. Их мне пришлось выискивать и формировать.  Тело шамана всё искорёжено. Этакий первобытный нивх.
    Может быть, погибшие на сахалинской каторге не раз почувствовали его на себе. Ведь к поискам беглых подключали аборигенов. От них не уйдёшь. Им платили за уши, которые они приносили после удачной охоты. Да куда с Сахалина убежишь? Разве что в море утопиться. Может быть, в этом искали счастье? Думаю, в сахалинской тайге такие шаманы ещё водятся. Наверное, есть и добрые. Отыскать можно. А почему нет. Даже, если и рядятся в современные одежды.
*
А. Э. КАТУНИНА В СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ В ТЕНИ ДЕРЕВА   
 Перед отправкой на объект работ наша группа почти месяц жила в военном городке Катунино под Архангельском. Там в новом кирпичном доме экспедиция выделила для нас современную квартиру (как гостиницу). Мы работали в фондах экспедиции и занимались комплектацией оборудования. Городок находился на территории довольно большого посёлка, в котором жили обычные люди, в обычных сельских домах. Почти у всех были собственные бани. За небольшую мзду, иногда даже натурой в виде куры из магазина, они с удовольствием разрешали нам попариться и вкусить блага парной с последующим бросанием своих разгорячённых тел в пруд или озеро, на берегах которых обычно бани и ставились. Как-то идя на такую помывку, мы проходили мимо наколотых дров, ещё не сложенных в поленницу. Неожиданно Валера Дмитриев остановился и, присмотревшись, вытащил из них полено с  капом (наростом). Не мог он его не заметить. Сидела в нём тяга к необычной красоте. Почти через четверть века узнаю, что он является техническим редактором журнала «Вестник Ариаварты», отражающего наследие духовного мира Николая Рериха, его сподвижников и учеников. Несколько номеров он передал мне. Я ему благодарен. Мне кап сразу приглянулся. Я увидел в нём очертания красивой девичьей спины. Однако это полено он оставил себе. В квартире мы ещё много раз рассматривали находку. В конце концов,  понял, что ничего путного с ней сделать не сможет. И подарил мне. Я привёз кап в Ленинград. Ехали поездом. Поэтому таких проблем как на Сахалине не было.
    Работы с этим «образцом» оказалось немного. Но, где и сколько убрать лишнего, как оформить наклон головы с распущенными волосами оказалось делом не простым. Наконец,  вырезывание закончил. Для создания фактуры использовал  старинную технологию, применявшуюся для подготовки иконописных досок. О ней я узнал в Вологде. Доску укатывали речной галькой до состояния слоновой кости. Обычно, специально обученный мальчишка, катал её около года. Я ограничился часом. Невтерпёж. Да и не на века. Обкатав  так-то мою девицу, я задумался, как эту красоту закрепить. Лаком покрывать не хотелось. Он даёт неживой блеск. А это девичье тело. И мне пришло в голову натереть его бесцветной мастикой для паркета. После высыхания, как и пол, следовало натирать покрытие щёткой. Можно в завершение и войлоком. Волосы сделал рыжими, мастикой же, но другого цвета.
    Спина изначально оказалась немного пятнистой. Но это было даже кстати. «Посадил» девушку под крону дерева в солнечный день. Назвал А. Э. Катунина, что означало Архангельская Экспедиция в Катунино. Вопрос решился. Своей работой я остался доволен. И отдавать её никому я не собирался.
*
КОЛА БРЮНЬОН
    В окрестностях учебной базы «Даймище» я нашёл среднего размера ольху с небольшим причудливой формы капом. Выпилил этот кусок. Привёз в город. И как всегда долго присматривался. Процесс глядения был для меня всегда интересен. По-существу, здесь включалось моё «Я». Искать и увидеть, наконец. Ещё Грегори отмечал:
• мы не только верим тому, что видим, но до некоторой степени и видим то, во что верим.   
    В этом куске я увидел кудрявую голову с курчавой бородой. Глазки-щелочки, прячущиеся в набрякших веках и приоткрытый широкий рот, любящий выпить. Можно было почувствовать, что затылок находится во власти мощной лапищи, привыкшей к тяжёлому физическому труду. Задумался мужик. Руки у меня чесались. Сразу захотелось вырезывать.  Да дел было много.
    А тут назначили меня дежурить в общежитии. Такой был тогда порядок. С вечера, кажется всю ночь. Я никогда не понимал этого и внутри противился. Люди пришли к себе домой. Кто-то занимается. Кто-то отдыхает. А тут, на тебе. Ходят по комнатам. Проверяют, что, да как. И никто почему-то не задумывался, а вот если  так-то к нему на квартиру, каждый день проверяющие ходить будут. Заглядывать в тарелку, в постель и вообще. Наверное, они бы погнали таких гостей. Да мне и рассказывали один случай:
• Ректор как-то сподобился походить с проверкой. Чего? Бог ему судья. Сунулся было в комнату к африканцу. А у того пассия в гостях. Ну, парень ректора и выпихнул в дверь. Ничего. Обошлось. Наверное, потому, что не свой был. Да и ректор оказался нормальным человеком. Нашему бы, думаю, такое не спустили.
    Зная загодя, что ни в какие комнаты я ходить не буду, взял с собой инструмент и ждавший своего времени кап. Да как-то за ночь и управился. Как говорят, нет худа без добра.
    Дома несколько раз ещё присматривался. «Пообтесал» кое-где. Мастикой уж позже воспользовался (после опыта с архангельской А. Э. Катуниной).
    Название пришло почти сразу. Сочная фигура плотника – главного героя повести Р. Роллана «Кола Брюньон». Конечно, это он. Правда, не похож на тот образ, который создал в иллюстрациях к книге Евгений Кибрик. Не француз он у меня получился. Русский мужик. Так в нашем лесу, какого ещё найти можно. Мне он нравится.
*
ЛОЖКИ
    В середине семидесятых годов летняя жизнь на учебной базе «Даймище» била ключом. Практик было много. Количество студентов временами достигало четырёхсот человек. Естественно, и штат преподавателей большой. Столовая справлялась с трудом. Трёхразовую  кормёжку организовали в три смены. Был установлен солдатский порядок раздачи пищи. Выставлялась на стол большая кастрюля для каждой группы студентов и преподавателям по кафедрам. Дежурный у кастрюли разливал и раскладывал по тарелкам. Вроде проверенный армейский порядок. Но… обнаружился дефицит поварёшек. С ложками, вилками дежурные по кухни тоже не управлялись. График питания ломался. Это отражалось и на режиме учебных занятий.
    Чтобы не зависеть от обстоятельств, я решил снабдить нашу кафедру деревянными ложками и черпаком. Мне это даже оказалось интересным. Инструмент у меня с собой был. За дело. Наша поварёшка пользовалась большой популярностью. С некоторой даже гордостью мы давали её напрокат.
    Позже я изготовил несколько подарочных экземпляров ложек. Первая была с черенком  в виде головы паренька. Его вытянутые руки держали само «хлебало». Одет в косоворотку с расстегнутым воротом. Изделие изукрасил выжиганием. Рубашку сделал в красную крапинку. Позже для маленькой тогда дочки изготовил детскую ложечку в виде гуся. Черенок –  шея птицы с головкой и клювом.  Едальная часть – толстое, но изящное тело птицы. Теперь всё это куда-то подевалось.
    Но одна ложка сохранилась и украшает мою домашнюю коллекцию. Я сделал её в один из своих приездов к Вере на детсадовскую дачу в Ушково. Ручку оформил в виде Венеры, которая на чуть согнутых в коленях ногах стоит на овале ложки. Как на яйце. По ней я прошёлся раствором марганцовки. Она придаёт дереву неяркую и натуральную коричневатую окраску. По проверенной технологии натёр бесцветной мастикой. Потом, правда, увидел, что ноги в бёдрах немного длинноваты. Хотя я и сейчас смотрю на неё с удовольствием.
*
СЛОН
    На работу и обратно я часто ходил дворами. В поздних застройках такие дворы открыты. Это – переходящие один в другой скверы и садики. На одной из дорожек была почти миргородская лужа. Она не просыхала. К ней так привыкли, что не замечали. Просто обходили. В один из дней я увидел в ней своеобразно опиленный кусок капа. Он был чёрный, весь в грязи. Лезть за ним в лужу мне не хотелось. Прошло несколько месяцев. С лужей ничего не происходило. Кап лежал на месте. Кто его туда бросил? Но вот будто меня подтолкнули – ведь кап-то, наверное, меня ждёт. Надо взять. И принёс его домой.
  Отмыл, положил на лоджию. Наконец, сподобился посмотреть. Эге! Да это же голова слона с поднятым в боевом развороте хоботом. И делать-то тут нечего. Переход головы к уху наметить. Глаз подработать, да рот «открыть». Вот только одна незадача – бивней у него нет.
    А тут мне и с бивнями подфартило. У подруги моего приятеля отец на Чукотке проработал много лет. У него оказалось несколько бивней мамонта. Один толстенный кусок она для меня выпросила. К верстаку. Дело техники. Вот и два бивня готовы. Вмонтировал в их основания небольшие винты, посадив для верности на эпоксидку. Ввинтил куда надо. Готов слон. Конечно, провозился несколько дней. Но боевой слон оказался. Нет-нет, посмотрю, и радуюсь своей работе.
* 
ЗЕМНОЕ
    Иногда думается долго. Загадаешь одно. Потом в голову приходит другое. С ним тоже как-то не клеится. И так тянется, тянется. И вдруг! Становится всё ясно и просто. Так у меня произошло с большущим корневищем от сосны. Сосна для поделок не лучший материал. Но корень у любого дерева хорош. У него своя фактура. Я сразу нацелился кресло из него мастерить. Конечно, не как у Коненкова. Но зато своими руками. Перевозили мне его на «Москвиче». Запихали кое-как на заднее сиденье. Чуть дверцу не своротили. После этого я несколько раз менял квартиру. Корневище возил с собой. Всё это напоминало историю с глыбой каррарского мрамора в прекрасном грузинском фильме, кажется, «Отдохни». Слава богу, у меня закончилось по-другому. Реализовал я природную заготовку. При переездах отпиливал, убирал торчащие кусочки. Наконец, увидел прекрасный мужской торс и почти слившуюся с ним женскую фигурку. Получалось не кресло под Коненкова, а любовь по Родену. Увидел рядом с фигурами летящего лебедя, внизу подстреленную лань. Всю композицию назвал «Охота». И только недавно, решил, что лучше подходит название «Бытие земное». А теперь вижу, что можно проще – «Земное».
*
ДРУГОЕ
    Однокашник по Горному несколько лет работал на Кубе. Подарил кусочек чёрного дерева. Я сделал миниатюру – сидящую женщину с поджатыми к подбородку ногами. Очень компактная вышла статуэтка. Полировал швейной иглой.
     Одно лето в  деревне Чикино снимали с Верой комнату. Опилил в лесу большущий берёзовый кап. Провозился долго. Берёза очень крепкое дерево. Сделал блюдо для хлеба в виде чуть свёрнутого листа с черенком. Когда бывали гости, это изделие пускалось в ход. Все «балдели» нам на радость.
    Привлёк внимание завитой отросток корня. Получился Змей в напряжённой стойке. На его голове танцующая обнажённая фигура юноши. Кроме рук от локтей там всё из единого куска. Пятнистая окраска Змея.  «Расписал» его раствором марганцовки. Назвал композицию «Мудрость». Имел в виду не только символ Змея, но и человека, сумевшего удержаться на его голове.
    На деревянном лотке для промывки шлихов находил какие-то образы и выписывал их марганцовым раствором как акварелью. Было интересно из стяжений пирита и марказита, набранных в аллювии реки Тосно, мастерить с помощью эпоксидной смолы фигуры. Был Росинант, шагающий по скале из лабрадорита, такой же тощий и добрый как его хозяин. Да вот не сохранился. Из этого же материала сделал горного козла, гордо стоящего копытами в одной точке на вырубленном в одном из тосненских обнажений куске кембрийского песчаника.
    Пробовал и многое другое. Что-то сохранилось. Многое нет. Но главное не в этом. Главное, что когда я мастерил, ощущал радость жизни.   
*
Не знаю, следил Бог за моим деревянным творчеством или нет. Думаю, что наблюдал и радовался моему верному глазу и твёрдой руке. А раз радовался, то и благословлял. А как же. Иначе бы у меня так ловко не получалось.

ГОРНОСТАЙ
Королевскую мантию тихо опутали травы.
Ю. Шмидт.

    На сопках Якутии встречаются полосы громадных каменных глыб, похожих на потоки. Якуты называют их каменными реками (курумами).
Начинаются они у открытых вершин (гольцов) и через многие сотни метров теряются в таёжной зоне. Производят сказочное впечатление. Гигантское нагромождение обломков скал. Будто некий небесный Голиаф шутки ради cсыпал их в широкий распадок, принося из неведомой космической каменоломни. Ничто здесь не растёт. Вероятно потому, что они движутся. Под ними слышно журчание воды. Но она недоступна. Здесь можно умереть от жажды. Воду слышишь, но она как мираж в пустыне. По этим глыбам ни лошадь, ни олень не пройдут. Человек же движется относительно легко. Но, когда, другой раз, почувствуешь, как страшная каменюга качнулась под твоей ногой, делается страшновато. Почему-то мне всегда приходила мысль:
• Не дай бог, попадёт под неё нога - как в капкан. Тогда, всё. Никто тебе помочь не сможет. Будешь «прикован» к скале, будто Прометей. И сожрут тебя ночью медведи. Бр..р..р. Ужас.
    Правда, о таких случаях я не слышал. Наверное, похожая мысль приходила в голову не мне одному. И люди вели себя осмотрительно.
     Как-то остановился на такой каменной реке. Пришла в голову идея по маршруту. Решил записать, чтобы, как говорят, мысль не потерять при новых  впечатлениях. Выбрал место. Вынул из рюкзака небольшую фанерку и подложил под себя.  Этому научил меня Неелов - опытный геолог-полевик. Полезное дело. Ведь профессиональная болезнь у большинства геологов-съёмщиков – ишиас. От холодных камней. Он всегда носил с собой небольшую дощечку. Все, говорит, подсмеивались. Зато я здоров. Так делать стал и я. Уселся поудобней. Достал пикетажку, карандаш, стал обдумывать, как построить на бумаге  свои соображения. Тихо так сижу. Сергея с собакой отослал вверх по куруму, чтобы не мешали.
    И вдруг, из какой-то щели выбежал, прямо на меня, горностай. Никогда раньше их не видел. Представление имел только по живописным полотнам Эрмитажа, где изображены короли в горностаевых мантиях. Застыл. Дыхание затаил. Боюсь пошевелиться. Как бы, не спугнуть. Наверное, он человека тоже выдел впервые. Не боится. Разглядывает меня. Я его.  Но горностай осторожен. Опять в щель заскочил. Но видно любопытство сильнее страха. Снова показался. Посмотрит, посмотрит и юрк в щель. Я не шевелюсь. Любуюсь красотой зверька. Вот подарок-то – нежданный, негаданный. Наконец, мой гость убежал. Забыл я, что и записать-то хотел. Да бог с ними, записями. Может, и вспомню потом. А нет, так и ладно. Ведь мне чудо показали!
    Вечером в лагере якуты на мой рассказ помолчали. Потом как-то проникновенно сказали:
– Повезло тебе Саска. Оченно повезло. Горностай это к счастью.
*
Может, это Бог его ко мне подослал. Благословлять можно по-разному.




ВСЕ МЫ НЕМНОЖКО ЛОШАДИ
Хвостом помахивала.
Рыжий ребёнок.
 Пришла весёлая,
стала в стойло,
И всё ей казалось –
Она жеребёнок, …
В.В. Маяковский.

     Я с малых лет  любил лошадей. До самозабвения. До истерик. Мать иногда не знала, что со мной делать. До войны были в гостях у деда с бабушкой. Там, кажется на базаре, существовало фотоателье. При нём фанерная лошадь почти в натуральную величину. На неё можно было сесть и сфотографироваться. Меня посадили.  Сидел влитым, свободно и легко. Душа трепетала. Как настоящий наездник. Седло. Поводья. Конь с гордо изогнутой шеей. Красивая белая лысина на лбу. Ноздри раздуты. Конь-огонь. Был счастлив, как могут быть счастливы только дети. Увести было нельзя. Орал благим матом. Слёзы текли рекой. Позже мать рассказывала, что готова была прибить меня. Как-то справилась. Слёзы забылись, а фотография осталась.
     Иногда, рассматриваю старые снимки. Грущу. Наверное, это уже стариковское. Натыкаюсь на это фото. Испытываю тихую радость. На какие-то минуты возвращаюсь в далёкое довоенное детство.  И уходит на второй план вся жизнь после. Со своими ухабами, подъёмами и равнинами. Жаль, что в жизни редко приходилось садиться на лошадь. Больше всё пешком. Но любовь к этим умным и красивым животным сохранилась на всю жизнь.
     Когда мы вспоминаем детство, значит, мы уже стары. Хочется ли его вернуть? Не знаю. Думаю, что нет. Это было бы смешно. Просто начинаем остро понимать, что жизнь, в сущности, прошла. Жалеть об этом глупо. Просить Творца о каких-то натяжках даже в голову не приходит. Особенно это ясно, когда на твоих глазах начинают «сыпаться» сверстники. Видишь оставшихся, и понимаешь, все мы подошли к своему краю. С такой любовью смотришь на детей, молодых мам и отцов. Желать просто ещё пожить? Сколько? Зачем? Главное, чтобы хотелось ещё что-то сделать.
    Год назад неожиданно ушёл из жизни мой однокашник и коллега по Горному институту. Как-то быстро, поспешно, неожиданно. Дня за два до этого я звонил ему. Он мне пожаловался:
– Знаешь, Саша, вдруг стало всё неинтересно, всё не нужно.
А за год до того, я порассуждал  с ним по телефону:
– Наука в основном пытается ответить на вопросы: почему, каким образом, где, когда. Но она даже не задавалась вопросом – зачем?
Его это поразило. Начал терзаться Он писал стихи и неплохие. В последнем попробовал найти ответ. Прислал мне:
– Что нам дано на этом свете,
    Всегда во всём имеет смысл.
    ………………………………………….
   Так что, исчезнем не совсем,
   ответив на вопрос ЗАЧЕМ?
На мой взгляд, ответа не получилось. Конечно, что-то от каждого останется. Но вопрос «зачем?» остаётся. У человека на него ответа просто нет. Ответ знает только Бог. Верно сказано у Жака Таюро:
И обратимся к Богу.
Он, укрепив наш дух, сумеет нам помочь
Преодолеть дорогу.
Пойдём же, доброту его благословляя,
Пусть нас ведёт она.
Ведь если нет её, вся наша жизнь земная
Лишь суета одна.

Ну, что тут можно добавить? Нечего.
*
Думаю, что Бог всех благословляет на Добро. Только не надо этого забывать.

БИФУРКАЦИЯ ТАЛАНТА

История нас рассудит, товарищ Бабашкин.
(Из фильма «Музыкальная история»)
Рэм.
    Он закончил Мухинское училище по отделению скульптуры. Жизнь сложилась так, что пришлось работать на Монетном дворе и по совместительству в Эрмитаже. В основном изготавливал гипсовые макеты различного рода памятных медалей. Некоторые образцы мне показывал. Изящные работы. Размером, как правило, напоминали «блины» лаваша, который нам предлагают в современных супермаркетах. В качестве частных заказов брался за ювелирные украшения. Работал в основном по серебру с хорошими минералами. Спрос на его вещи был большой. Помню, как-то даже охал, что делает для людей, а жене ничего не перепадает. Она всегда огорчалась. Так тяжело женщине расставаться с красотой. Но, что делать? Такая у Рэма была работа. Жить-то надо.
    После рождения сына я решил сделать Вере подарок в виде кулона. В средствах мы всегда были стеснены. Но мне хотелось чего-то необычного (не магазинного). От мамы  сохранился крупного размера серебряный рубль (кажется, выпуска 1924 года). Я обратился к Рему. И тут мне повезло. В Эрмитаже к нему относились как к мастеру. И в качестве укрепления отношений с ним выдали право на изготовление гальваноскопий десяти древнегреческих монет. К моменту моего обращения он почти все свои права реализовал. Но одну монету можно было сделать. Моего серебра хватило ещё на не небольшой перстенёк с бирюзинками. Получился отличный гарнитур. Ни у кого я такого в нашем окружении не видел.
    Со временем серебро почернело. Но в одной из старых книг я обнаружил рецепт наших бабушек. Отвариваются картофельные очистки. И в этот тёплый ещё «»бульон» кладётся серебро. Приблизительно через полчаса окисление исчезает. Попробовал. Отлично. Потом оказалось, что такого же результата можно достигнуть и с помощью обыкновенного ластика.
    Жил Рэм в достатке. Сумел купить трёхкомнатную квартиру. Пил только коньяк. Клиентов хватало. Работал с интересом. Но что-то сосало его изнутри. Скульптор он был. Вот в чём дело. Мечтал о хорошем большом заказе. И вот, как говорят, подфартило. Богатый колхоз захотел соорудить памятник партизанам своего района. Рэм решил взяться. И тут неожиданно для себя обнаружил, что не может эту работу сделать:
• Ничего в голову не приходит, кроме мужика в ватнике с автоматом. Понимаю, что тема выглядит избитой. Но ведь и библейские мотивы никогда новыми не были. А столько шедевров. Да вот хоть взять историю Давида с Голиафом. Придумал же Микеланджело показать его не победителем уже, а только ещё  идущим на подвиг. Пересмотрел кучу литературы. Тщетно. Ничего придумать не смог. И деньги хорошие предлагали. Но, пришлось отказаться. Забрала ювелирка у меня божий дар. Так и не состоялся как скульптор. А ведь мечтал. Хотел. Пойду выпью.




Каррарский мрамор.
    В советские времена на экранах кинотеатров прошёл замечательный грузинский фильм. Старый скульптор показывает ученику глыбу прекрасного каррарского мрамора:
• Посмотри Гиви. Это редкая и очень дорогая вещь. Она досталась мне в наследство от моего учителя. За всю жизнь он так и не решился что-то из неё сделать. Оставил мне с наказом:
– Когда почувствуешь в себе настоящего мастера, можешь пустить эту глыбу в работу. Она обессмертит тебя. Но вот жизнь моя прошла. Многое я стал уметь и понимать. Видишь, даже тебя взял в ученики. Ты очень способный, я бы сказал, талантливый малый. Придёт время уйти мне из жизни, возьми этот мрамор себе. Он будет подарком.
    И вот мастер умер. Гиви похоронил его и вспомнил про мрамор. На быках перевёз его на своё подворье. Молодость есть молодость. На экране мы видим парня в радостном прыжке на фоне белоснежной глыбы. Он счастлив.
    Вот у него уже семья. Нужны деньги. Постепенно стал принимать заказы на надгробные памятники. Успех у клиентов. На свою глыбу посмотрит, посмотрит и только вздохнёт тяжело:
• Ладно, успею ещё. Вот немного денег подзаработаю, и тогда возьмусь.
    Он часто переезжает. Бесценную глыбу перевозит из дома в дом, из одной мастерской в другую. Вот он уже и постарел. Дети подросли. Внуки. Хлопот не убавляется. Денег надо всё больше и больше. Появился у него и свой талантливый ученик. А глыба всё ждёт своего часа. И, когда он понял, что ничего путного из неё сделать не сможет, дарит её теперь уже своему ученику. На последнем кадре этот парень, весь сияющий и счастливый запечатлён в прыжке на фоне белоснежной каррарской глыбы (как и он когда-то).

Уильям Хогарт (1694-1764).

    Исследователи жизни и творчества этого великого английского художника отмечают странное раздвоение  его художественных  поисков. В то же время утверждают, что он имел редкое мужество быть самим собой. И потому в своём искусстве оставался, по существу, одиноким. С одной стороны его привлекала историческая живопись, в которой он явно не преуспел. С другой, – он создавал шедевры, выходящие за временные рамки его века. Он первым сделал Лондон героем своих полотен. Начали  говорить о Хогартовском Лондоне, который стал таким же символом как «Париж Гюго» или «Петербург Достоевского».
    И вот неожиданно, в самом конце жизни, написана «Девушка с креветками», может быть лучшее, что он создал за свою многоликую творческую жизнь. Многие считают, что «Девушка с креветками» на сотню лет опередила французских импрессионистов. Это легко почувствовать, лишь взглянув на молодое смешливое лицо и распахнутые в мир глаза этой торговки морскими продуктами. Но современный художнику Лондон не понял новаторства, как, может быть, и сам Хогарт. Он оставил картину как  этюд. А кто знает, возможно, просто считал, что так и надо. Даже через сто с лишним лет (1799 г.) картина была продана за смехотворную по тем временам цену (4 фунта и 10 шиллингов).

Дмитрий Васильевич Поленов.

«Московский дворик» художник увидел из окна кухни своей квартиры в Трубецком переулке, куда вернулся с театра военных действий (1878 год). Он не отнёсся к ней серьёзно и называл просто картинкой, хотя и писал её с душевным наслаждением. Колебался, давать ли её на Выставку передвижников. В письме Крамскому извинялся за эту вещь, обещая позже сделать что-нибудь порядочное. Неожиданно для него успех был огромным. Его единогласно избирают членом Товарищества передвижников.
    После появились «Бабушкин сад», «Заросший пруд», «У мельницы» и другие небольшие полотна, часто называемые тургеневскими интимными мотивами. Мать и сёстры неодобрительно относились к этим работам. Они подталкивали его на другой путь, терпеливо уговаривая написать большую картину из жизни Христа.
    Пожалуй, только Третьяков нутром чувствовал и понимал, что Поленов создавал подлинные  шедевры и, не колеблясь, покупал его лучшие пейзажи. Теперь это называется «Поленовским залом». Светлые и добрые полотна земли русской. Глядя на них, становится тепло на сердце.
*
   Всё же давление со стороны матери и сестёр подвигнуло его на создание огромной картины «Христос и грешница». Он буквально выстрадал её. Такое впечатление, что эта  работа в какой-то мере подорвала его здоровье.
    На XV Выставке передвижников «Грешнице» пришлось соперничать с полотном Сурикова «Боярыня Морозова» и она настоящего успеха не имела. Правда, её приобрёл сам государь. А вот Третьяков купил «Боярыню Морозову».
    Известна реакция Льва Толстого на «Грешницу:
– А вы не любите его, – сказал Толстой глухим голосом.
– Кого - его? – не понял Поленов.
– Вон того, кто сидит посредине. – Толстой ткнул пальцем в Христа.
    Уже в глубокой старости Поленов признался сыну:
– «Боярыню Морозову» не люблю.
Его позиция понятна. Василий Дмитриевич считал, «что искусство должно давать счастье и радость, иначе оно ничего не стоит».
*
Хогарта и Поленова Бог, безусловно, благословил. Бифуркация их таланта привела к созданию шедевров мировой живописи. А вот Рема и Гиви Бог как-то не отметил. И они пошли не лучшей дорогой, прожив в суете и мелочах будней. Что делать? Так сложилась их жизнь. А жаль.

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ
...мир может быть спасён, если каждый
 будет ежедневно читать на ночь Библию.
Курт Воннегут

   Вдруг остро захотелось написать что-то из жизни моего поколения на мотивы стихотворения Пушкина «Телега жизни».
Бремя.
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега не ходу легка;
Ямщик  лихой, седое время,
Везёт, не слезет с облучка
А. Пушкин (здесь и далее).

   Крепкий молодой парень, успешно отслужил четыре года на флоте. Тогда норма такая была. Никакой дедовщины. Кормили, как говорится, на убой. На фотографии того времени лицо пышет здоровьем. Снимок сделан, вероятно, в связи с получением лычек сержанта. Дед его служил ещё в русской армии (кажется, в кавалерии) и, судя тоже по фотографии, имел те же отличия.  Бремени матросской жизни не ощущал. Ходил на Большом охотнике. Получил военную специальность гидроакустика. На морском слэнге назывался «слухачём». Прослушивал морские глубины с целью обнаружения подводных лодок противника. Должность ответственная. От качества его работы, зависело главное. Гордился. Бывая в увольнении на берегу, всегда заходил к нам. Форма пригнана с иголочки, брюки-клёш отутюжены в «железную» стрелку. В общем, служба шла, как я понимал, в удовольствие. Хотя, как и все, мечтал о дембеле. Но дни не считал. Разве только в самом конце, но без какой-нибудь внутренней суеты. О будущей штатской жизни особенно не беспокоился. За плечами дорожный строительный техникум.
    Наконец, дома. Старые приятели. Девушки, у которых он пользовался успехом. Танцплощадка. Конечно, выпивки. Отдых затягивался. И вот, как говорят, попал в историю. Получил срок – семь лет. В заключении работал на стройках. Досрочное освобождение. Думаю, оно вышло не случайно. Парень был со струной. Да и служба на флоте укрепила его дух. Рассказывал случай, произошедший с ним в первый день появления в камере. А первый почти всегда определяет и дальнейшее. Привели. Определилась койка. В тюрьме была библиотека. Поощрялось чтение. Да он и так любил читать. Лежит, читает. А какой-то парень залез на окно и стал кричать. Охрана потребовала назвать фамилию. Он назвал, но не свою. Может быть случайно, но новенького. Ну, назвал и назвал. Вскорости входит надзиратель:
• Кто тут N? На выход. За нарушение режима карцер. Двое суток.
Он ничего не сказал. Отсидел. Вернулся. Молча подошёл к разгильдяю, назвавшегося его фамилией. И дал ему в ухо хорошую затрещину. Потом спокойно сказал:
• Мне таких как ты на одну руку четырёх можно. Понял? Следующий раз называй свою фамилию.
И улёгся на койку читать книгу. И по тюрьме поползло.
    Возникло какое-то уважение. На строительстве стал бригадиром. Потом прорабом. В общем, получил ещё один жизненный опыт. К сожалению, суровый.
    Освободившись, работал по специальности. Женился. Уехал в южный город на берегу Азовского моря. Был даже принят в ряды КПСС. Возглавлял строительную контору.  Родил двух сыновей. Младший – пилот высокого класса. старший – инженер авиационного профиля.
    С женой и младшим сыном приезжал ко мне в гости в деревню. Всё у него было хорошо. Сын – просто красавец. Спортсмен. Атлетического сложения. Высок. Широк в плечах. Любо дорого было смотреть на него.
    Пришло время армии. К сожалению, армия уже была не та. Парень решительный и смелый. Бежал. Домой. Отец привёл его в местный военкомат. Правдами и неправдами, направили в другую часть. Всё простили. Напереживался мой приятель по полной.     Несколько лет назад потерял жену. Умирала у него на руках. Страшно. Дети давно разъехались. Один бобылём. Пережил инфаркт.
    Вот так сложилась жизнь. Время для него, то тянулось, как худая кляча, то летело птицей-соколом. Жизнь ведь сама по себе бремя. То лёгонькое и приятное, то тяжёлое и давящее.
    Но время не останавливалось никогда. Ямщик погонял лошадей, то шагом, то вскачь. Но с облучка не слезал.
*
    Больница им. 25 Октября на Фонтанке, недалеко от Троицкого собора. В 1963 году там располагалось хирургическое отделение Военно-Морской медицинской академии.  Я бывал там каждый день в течение месяца. Огромные палаты. Человек по тридцать. Прекрасный персонал. Некоторые сёстры прошли войну. Человеческое доброе отношение. При мне привезли старую женщину в очень тяжёлом состоянии. Позже узнали, что ей много за восемьдесят. Рак. Видно, интеллигентный и образованный человек. Всё понимает. Сильное кровотечение. Но я поразился, как она цеплялась за жизнь. Зовёт сестру, врача. Скорей, скорей. Казалось бы, ну потерпи ещё чуть, чуть. И все муки кончатся. Другие молят об эвтаназии. Ведь понимала же, отсюда уже не выйти. Увезли. Умерла на операционном столе. Для неё время остановилось. Ямщик пересел на другую телегу.



Утро.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
                Кричим: пошёл!...

    Между собой мы называли его Воля. Мы – это аспиранты кафедры. Он поступал годом раньше и годом раньше нас успешно защитился. Активности и энтузиазма ему было не занимать. Профессией увлечён. Летом, будучи в Адлере, каждый день бывал у меня. Оказалось, что нас интересовали одни и те же вопросы. Но он, как говорят, шёл на шаг впереди. Начинаю ему рассказывать, что у меня получается, а у него уже статья такая есть. Причём, сделана лучше, чем у меня задумано. Прекрасный стилист, хороший организатор.
    Как-то сидим на пляже, разговор всё о гидрогеологии. Помню, он совершенно поразил меня:
• Знаешь, я подготовил статью. Хочешь, я расскажу тебе её.
И начал рассказывать. Причём не просто передавал суть. Он будто читал её по написанному тексту. Она и была у него написана, только в голове. Когда появлялась идея, он заводил для неё папку. Туда, если можно так выразиться, складировал материалы. Когда их становилось достаточно, и идея прорисовывалась  чётко и ясно, оформлял её в виде статьи.
   Воля был сильным полемистом, но довольно резким. Даже бравировал этим качеством. Поскольку для него было ещё  «Утро» жизни, не чувствовал меры. На своей защите, например, так запальчиво отвечал  оппоненту на замечания, что тот, обидевшись, ушёл с Совета. Небывалый случай! Все поражены, а Воля растерялся, если не сказать, больше. Оппонент был известным и уважаемым специалистом. Закончилось всё хорошо. Однако осадок остался. Думаю, этот случай научил его быть корректней. Но… . Азартен был.

    Как и большинство из нас в материальном отношении он перебивался, как говорят, с хлеба на квас. Поэтому довольно быстро уехал на Север. Филиал института АН СССР. Начал трудиться в геохимической Лаборатории. Влез в проблему региона и решаемых задач. Разумеется, у него «закипели» свои идеи. Начал их пробивать. Возник конфликт с заведующим. Амбиций у Воли было хоть отбавляй. В итоге сотрудники раскололись на два лагеря. Одни поддерживали заведующего, другие – Волю (как оппозицию). Началась борьба за место под солнцем. Он тогда довольно часто приезжал на кафедру и делился с нами тамошними событиями.
    Однажды заявляет:
• Знаете, надоела мне вся эта возня. Я написал докладную директору, где жёстко раскритиковал работу Лаборатории.
Мы не поддержали его. Больше того, сказали, что надо  работать, а не жалобы писать. Но шаг уже был сделан. Воля проиграл.  С его слов выглядело это так:
• Вызвал директор. Фигура в Академии сильная и к тому же пользующаяся поддержкой региональной администрации. Показал Воле его докладную и сказал приблизительно следующее:
– Я это знаю. Больше того, считаю, что всё Вы изложили верно. Но поддерживать Вас не буду. Есть только два выхода:
1. Вы забираете свою докладную и идёте работать,.. либо
2. Я на Вас подаю в суд за клевету.
Решайте. У Вас минута.
    Воля подумал и забрал свою бумагу. Директор понимал, что только дай ход докладной, и вместо дела придётся заниматься  работой с комиссиями. А такая работа конца не имеет и ни к чему хорошему привести не может. Он был умный и опытный человек.
    Воле из Лаборатории пришлось уйти.

Полдень.
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней,
И косогоры и овраги.
Кричим: полегче, дуралей!

    Он уехал на побережье Мурмана и посвятил себя исследованиям Баренцева и Белого морей. Организовал собственную Лабораторию и много сделал для изучения этих территорий. Теперь это был верный шаг. Помню, на Адлерской комплексной Станции  АН СССР, где я работал  в начале шестидесятых годов, возникла довольно склочная ситуация, спровоцированная жалобами. Директор не смог её локализовать. Она затянулась. Много комиссий. Возник вопрос о снятии директора. Место предложили моему тогдашнему научному руководителю. Куканову Василию Михайловичу. Он отказался. Мне понравился его мотив:
• На живое место я не пойду.
А Воля был готов пойти на живое место.
    На Мурмане он создал свою научную структуру. Мы за него порадовались. Начал с поиска поддержки в высоких академических кругах Москвы. Академик, который решал, быть Лаборатории или не быть,  согласился его принять, предварительно узнав, сколько этот молодой человек собирается на Мурмане проработать. Когда ему сказали, что лет пять-шесть, пригласил его на беседу. И начал с этого же вопроса:
• Молодой человек, сколько Вы там собираетесь проработать?
• Пять-шесть лет.
• Дети есть?
• Да. Сыну четыре года.
• Ну, что ж, похоже на правду. Там школа только начальная.
• Давайте рассказывайте о Ваших планах.
Воля проработал там 12 лет. В этот период писал мало, но всякого рода конференции, симпозиумы его привлекали. Просил сообщать ему о них. Но оторванность от общения сказывалась:
• В конце года планируется Конференция. Тематика такая-то. Срочно нужны тезисы и заявка о твоём участии.
• Заявка не проблема. С тезисами так быстро не могу.
• Господи, Воля, что ты не можешь написать две три странички?
• Представь себе, для меня это стало проблемой. Всё плаваю, аналитикой занимаюсь. Организационная суета. Подумать о результатах некогда. Периферия! Теперь я это ощущаю.
    Вернулся в Ленинград. Купил квартиру. Определился на работу в институт геологии океана. Продолжал заниматься Белым и Баренцевым морями. Стал одним из ведущих специалистов. К сожалению, недоброжелателей у него хватало. Думаю, в силу особенностей натуры. Несколько раз я выступал рецензентом его отчётов. Работы  были интересные и сильные. Но среди некоторых членов техсовета чувствовалась напряжённость. Недолюбливали его многие. Казалось, у них были претензии, но они просто не хотят вступать с ним в полемику.  Однако жизнь всё-таки пообтесала его. На пролом уже не лез. Умел решать спорные вопросы относительно спокойно. В целом всё у него складывалось успешно. Писал статьи. Кажется, даже пару интересных книжек издал. 
    Неожиданно я был приглашён на его доклад по  геологии и геохимии Белого и Баренцева морей (на кафедре региональной геологии Горного института). Пошёл с удовольствием. Доклад минут на сорок. Ёмкое сообщение о результатах многолетних исследований. Новый материал. Огромное число карт, диаграмм, схем. Почувствовал, что это проба докторской работы.
    Вышли на лестницу покурить (он много и часто курил):
– Ну, как тебе? – спрашивает он меня.
– Понравилось.
– Слушай, я хотел просить Короткова и тебя быть оппонентами. Ты бы согласился?
– Володя, я давно считаю тебя доктором. К тому, что ты сейчас доложил, у меня только один просьба – сформулируй, пожалуйста, что ты защищаешь.
– Главное, это, конечно, карты. Они сделаны впервые. И это огромный и новый фактический материал.
– Думаю, этого не достаточно. Ведь докторская работа – это в первую очередь идея. Некое утверждение новой истины. А фактура – лишь приложение, которое идею подтверждает.
    Он задумался. Пытался ещё что-то сказать. Но всё по-прежнему сводилось к его картам.
– Володя, ты пойми. По существующему положению, я, как оппонент, должен буду оценить именно то, что ты выносишь на обсуждение как предмет защиты. Например, если бы Коперник сегодня защищал докторскую, его идея была бы очень чёткой – гелиоцентризм вместо геоцентризма Птоломея. Остальное – это только доказательная база.
– Из того, что я услышал, мне трудно сформулировать и соответственно оценить, что ты собственно защищаешь. С чем можно согласиться, а с чем нет и почему. Зная тебя, я тем более не решусь этого сделать, опасаясь, что не так понял работу.
– Поэтому мой ответ простой:  как только ты сформулируешь сам, что ты защищаешь, я соглашаюсь на оппонирование.
    К сожалению, ответа на мой вопрос я так и не дождался. Воля был крепким мужиком. Работал много. В основном ночами. Пил много кофе и много курил. Мне казалось, его съедали не реализованные амбиции. Он рвался вверх,
но почему-то срывался. Хотел укрепить своё положение, вступив в КПСС. Не приняли.
    Помню, читая его последний отчёт, я позвонил, чтобы выразить своё восхищение:
– Хочу сказать, что завидую тебе. Я просто не умею так сделать. Здорово.
Он с некоторой грустью ответил:
– То, что делаю я, умеют делать очень многие. А вот, что делаешь ты…, я других не знаю.
Для меня слышать это было лестно. Но в этом ответе он и себя оценивал честно.
    Как бы дальше сложилась судьба этого, безусловно, талантливого человека, не знаю. Он рано умер, в возрасте шестидесяти лет, от тяжёлого инфаркта.

Под вечер.
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
 И, дремля, едем до ночлега -
А время гонит лошадей.

   Для большинства современных людей «пушкинский тележный вечер» официально наступает с момента выхода на пенсию. Но многие ещё продолжают работать и творить. Им, как говориться, не до тихой дремоты. Правда заключается лишь в том, что деловых амбиций уже нет. Они работают без надрыва, спокойно. Собственно, им ничего не надо. Что состоялось, то и получилось. Но что-то, хочется ещё доделать. Хорошо, когда есть чего. Таким людям повезло.
    Это отметил ещё великий французский физик Луи де Бройль (герцог в седьмом поколении). Конечно, он принадлежит не к моему поколению, но…уже и не к пушкинскому. Де Бройль считал, что у него пик творчества начался с семидесяти лет. Думаю, амбиции его не мучили. Он спокойно работал над тем, что его интересовало. Материальные проблемы у него, наверняка отсутствовали, что, в существенной мере, определяло душевное  равновесие и создавало внутренний комфорт.
    Я знаю несколько человек, которые в свой «под вечер», стремились попасть на академический Олимп. Они вполне заслужили это право. Но право – одно, а его реализация – совсем другое. Без поддержки ведущих академиков кворума в свою пользу не собрать. Стремясь обеспечить его, приходится пройти через довольно унизительные хлопоты. Вот рассказ человека, который прошёл через это горнило и потерпел неудачу (не он один).
• Захожу к академику, который, скорей всего, будет представлять меня. Здороваюсь. Вы помните меня Сергей Иванович?
• Конечно, конечно, Николай Степанович! Садитесь. Я хорошо знаю Ваши работы. Вы много внесли нового в наши знания о Земле. Столько успели сделать! Вас всегда отличало оригинальное мышление. Да и Лаборатория, которой Вы столько лет руководите, на виду не только у нас в стране. Её хорошо знают и за Рубежом. На Вас много ссылок.
• Сергей Иванович! Я собираюсь баллотироваться на вакантное место члена корреспондента по нашей отрасли. Мог бы я рассчитывать на Вашу поддержку?
• Разумеется, Николай Степанович! Если не Вас, то кого же тогда и поддерживать.
      Николай Степанович, полный надежд, окрылённый, благодарит и прощается. Позже выясняется, что точно такая же беседа состоялась с Сергеем Ивановичем у нескольких его знакомых. В итоге…? В итоге на вакантное место прошёл чей-то племянник. А претенденты пошли садиться в «свои сани». Вечер был зимний.
    Похоже, что со времён Пушкина ничего не изменились. А почему, собственно, должно было измениться.
*
Судя по Библии, Бог многое и многих благословлял. Но не всех.




ЭПИЛОГ


    Скептически настроенный читатель, безусловно, скажет, что замечания по поводу того как Бог реагирует на события приведённые в рассказах, автором выдуманы. Конечно. Но способны ли мы выдумать того, чего нет и быть не может. Навряд ли. Выдумывает наша память. А если принять идею «по образу и подобию», то и вопросы о не реальности выдуманного снимаются. Наш разум – искра божия. На этот постулат опирались титаны эпохи божественного материализма: Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт, наконец, Ньютон, Лейбниц и другие. Я, например, никакого научного криминала здесь не вижу. А это не может не обозначать того, что помыслы наши, так или иначе, являются отражением бытия космической материи. Это бытие непознаваемо в принципе. Представление о нём можно отнести лишь к области научной фантастики. Думаю, что мои субъективные оценки житейских событий в принципе могут как-то отражать отношение к ним Творца. Во всяком случае, думать так соблазнительно.








































Павлов Александр Николаевич


КОГДА БОГ…

Философско-психологическое фэнтези