Бунчук

Из воспоминаний моей бабуни,
Акулины Ордынцевой

В начале Первой мировой войны 1914 года русская армия вошла в Восточную Пруссию и встретила ожесточённое сопротивление немцев. После этого неприятель атаковал русские войска, которые с тяжёлыми боями отступили в Августовские леса, которые находятся в районе города Августово неподалёку от Польши.
На рассвете дозорный казак Егорий Ордынцев стоял в штабе полка. Офицер с заспанными глазами медленно передвигал указательный палец по карте.
– Поедешь вдоль этой границы лимана. Разведаешь, нет ли там немцев. Не идёт ли какая дорога через болота. Поглядишь, не видно ли нашей пехоты. Будь осторожен: езжай вдоль густого кустарника. Не суйся на открытую местность! Возьми мой бинокль и внимательно наблюдай.
Егорий поглядел на штабную карту внимательно. В западной части низины – а она, возможно, уже занята немцами – обозначен пригорок с каким-то посёлком. Это, возможно, штабника и тревожит. Никто толком не знает, связи с пехотой нет никакой, и существует ли она впереди... На карте совсем не отмечена дорога, которая интересует нас потому, что неприятелю легче по ней перейти неизвестные топи лимана.
– В разведку поедешь один, так будет тише и незаметнее вылазка. Увидишь немца – дуй обратно намётом! Отсутствовать не более пары часов!
Штабник вялой рукой отдал честь казаку и продолжил ставить карандашные метки на карте. Ордынцев на неё ещё раз бросил внимательный взгляд, вскинул руку под козырёк, отчеканил негромкое: «Слушаюсь, ваше высокоблагородие!» – и вышел из штаба. Оседлал как следует своего Бунчука и махом очутился в седле. Поводья взял в левую руку. Ремень заряженного карабина со спущенным предохранителем перекинул через правое плечо, чтобы оружие находилось под мышкой.
До места разведки добираться недалеко, не больше двух вёрст.
Утренний лес обдавал разведчиков свежим запахом влажной и прохладной листвы, так что конь с казаком поёживались поочерёдно. Солнце в лесу начнёт пригревать к середине утра. Невидимые пташки по-деловому щебетали, будто нигде и никакой нет в мире войны.
Неприятно было пробираться во влажном лесу. Обильная влага пропитала летние гимнастёрку и брюки. Мокрому телу, рукам и ногам стало зябко. Егорий выехал на открытую местность и пустил Бунчука размашистой рысью.
Лес становился всё ниже и ниже, осины и ели сменились озёрными ивняками. Ордынцев остановил Бунчука. Всё тихо. До лимана, видимо, близко. Всадник повторил остановку коня и чутко прислушался. Подозрительного нет ничего, только заяц прошебуршал между приземистых кустов ивняка и скрылся, мелькнув розовыми ушами.
Земля становилась более влажной и затхлой. Карликовые берёзы впереди были корявыми и низкими. Иван-чай хлестал по лошадиному брюху и стременам. Вот и лиман, переходящий местами в болотную топь. Болотистая низина расстилалась перед Егорием на несколько вёрст, покрытая хилой болотной травой и дымящимися озерками. Мочажина как мочажина.
Разведчик направил коня в более высокий осинник, привстал на стременах и скользнул по лиману биноклем. Тихо-тихо вокруг, и ничего больше нет подозрительного. Никаких передвижений не наблюдалось. Довольно обширный пригорок у края лимана окутывала сизая дымка, и разглядеть посёлок на нём не представлялось возможным, лишь виднелись сквозные проёмы колокольни видимой смутно церквушки.
«Ничего не поделаешь. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок», – подумал Ордынцев. «Проеду шагом с версту вдоль мочажины!» – решил твёрдо казак, положил карабин на луку седла и осторожно двинулся дальше, как было приказано в штабе.
Временами Егорий останавливал своего Бунчука и гладил ласково шею его. Прислушивался, как это всегда делал в разведке. Изучал в бинокль тихий лиман.
Вдруг внимание казака привлекла свежая колея, пересекавшая его неизведанный путь. На самом деле это была наезженная тропа, в топких участках застеленная ветками берёзы и ивняка.
«Видимо, здесь совсем недавно в нашу сторону, а именно на восток, проехал тележный обоз», – сделал вывод разведчик.
Он запомнил, в каком месте уходит в лиман колея, куда ведёт и на каком расстоянии это находится от нашего бивуака.
Казак принял решение пересечь колею, проехать немного вперёд и сразу помчаться обратно. Никому не известно, какие за это время могут последовать приказания. А может, поклажа уже на повозках и полк походным маршем продвигается дальше? Ищи-свищи его целый день на голодный желудок!
И тут случилась беда.
Лишь только казак переехал тропу, как из лимана раздался выстрел и тут же другой. Их он услышал в тот же момент, когда конь, всхрапнув, встал на дыбы и рухнул всей тяжестью на колени. Егорий полетел головой вперёд по ходу движения, карабин отбросило от него ещё дальше. К великому счастью, Ордынцев вовремя выдернул из стремян обе ноги, когда Бунчук повалился медленно на бок. Изо рта и ноздрей коня потекла кровавая пена.
Егорий ударился грудью о землю, отчего трудно было дышать, но быстро пришёл в себя. И первое что он увидел, были карие и добрые глаза его Бунчука. Шея у коня была вытянута, а из грудной клетки, из-под потника, хлестала горячая кровь.
«Целый я и невредимый! – была первая мысль казака. – Но конь мой – раненный насмерть». Ордынцев хотел было вскочить первым делом на ноги, но увидел, что от лимана их загораживают редкие кустики средь высокой травы, и очень пожалел, что поскакал на открытую местность. Ползая на коленях в траве, он отыскал карабин, ощупал себя и убедился, что действительно цел и невредим. И вдруг снова увидел перед собой добрые глаза Бунчука. Конь пытался подняться на ноги, но силы покинули его насовсем, хотя глаза всё ещё жили. Пузыристая алая кровь верного друга заливала траву. Разведчик лежал на боку на влажной от крови траве и глядел умирающему другу в глаза, гладил холку коня и беспомощно повторял:
– Ну, скажи что-нибудь мне, скажи…
Конь так и не смог приподнять голову, хотя и пытался. Лошадиная душа покинула бренное тело. А глаза Бунчука, уже ничего больше не видевшие, уставились на Егория как бы с вековечной и непоправимой обидой. Так невинно пал конь казака.
«Ну, погодите, подонки! Это даром вам так не пройдёт! Бунчук не расхожая кляча. Это был мой верный боевой конь. Что он вам, душегубам, сделал?»
Казак вытер шапкой глаза, мысленно ругаясь матерной бранью. В самом деле, подстрелить из засады коня – недостойное в чистом виде убийство. Тут уж не промахнётся самый паршивый вояка.
«Держитесь, трусливые свиньи! Точно так же запросто пристрелю вас, мерзавцы! Я не первый день на войне. Побывал не в таких перепалках».
Ордынцев изготовился к бою, вслушиваясь в зловещую тишину, глядя через прицел карабина на коварный лиман. Он подумал: «Если худо придётся – надежда на лес и на быстрые ноги. Это наша территория. Вряд ли они туда сунутся. Эти подонки, что затаились, видели, как мы оба упали и до сих пор не поднялись. Они видели, что из лесу кроме нас никто больше не появился. Значит, выждав немного, они покинут засаду и придут оглядеть место убийства. Судя по выстрелам, немцев было, видимо, двое. Иначе пальба по нам бы открылась лихая. Один из разведчиков убил коня, а второй стрелял в меня и промазал, вражина… Ну, теперь держись, брат-казак! Выдержка – признак победы».
Минут через десять-пятнадцать на дороге, что идёт вдоль болота, появился немец в брюках, заправленных в сапоги. Он осмотрелся вокруг, побежал в сторону казака и махнул рукой, поднимая напарника из-за кустов. Ордынцев выстрелил, поднявшийся в рост второй немец упал как подкошенный на полдороге к нему. Егорий быстро выстрелил в первого немца – и пуля цвикнула в кочку, за которую тот упал на живот. Он, похоже, был старшим разведки.
Вновь наступила зловещая тишина на лимане.
Разум казака, как никогда, был холодным и трезвым, хотя в сердце его кипела ярость мщения за верного друга коня, с которой он вполне совладал.
– Всё равно я тебя укокошу, и кочка тебя не спасёт! – цедил сквозь зубы Ордынцев. И снова выстрелил несколько раз.
Когда магазин карабина опустел от патронов, то в ответ так никто уже и не выстрелил. Казак зарядил карабин и вдруг почувствовал, как тяжело утомился, и решил больше не тратить зря патроны и силы.
Егорий пополз на жужжание мух возле убитого Бунчука, который лежал в кровяной чёрной луже. Добравшись наконец-то до павшего в разведке коня, казак снял уздечку с его головы, а потом отпустил подпругу и стащил седло со спины. Сделав это тяжкое дело, Ордынцев почувствовал вдруг, как одолевает страх всё его существо.
Торопись восвояси, разведчик, – скоро сюда, как саранча, хлынет полчище немцев, и ты, как розовоухий зайчонок, окажешься в лапах волков! И меньше чем через час они атакуют наш бивуак…
Живей взгромоздив седло и уздечку на горб и взяв карабин в правую руку, казак поднялся на ноги и что было духу домчался до леса. Сердце гулко стучало в груди, а горячий пот из-под шапки стекал ручейками, заливая глаза и сухие губы солёным огнём.
«Зачем я пру на себе эту конскую сбрую? Да, конечно, так положено по кавалерийскому уставу: снять полностью с павшей лошади упряжь. Тем более это седло моего боевого коня, и если я его взял на загривок, то во что бы то ни стало дотащу до своих».
Ордынцев сориентировался и пошёл по лесистой местности быстрее, так что потная гимнастёрка неприятно прилипала к спине. Возможно, Егорий заблудился бы в лесу с седлом на спине, если бы его не нашёл одностаничник, приказный Широков. Его снарядили разыскать Ордынцева. Казаки положили на спину широковской рыжей кобылы ещё одно седло, потёртое в боях, – седло Бунчука. Взяв под уздцы, Широков вёл свою лошадь, а Ордынцев держался за стремя – так было легче идти.
В лесу уже раздавались распоряжения к сбору на марш. Полк получил приказ к отступлению.
К станичникам подъехал начштаба полка Добровольский.
– Ваше высокоблагородие, обнаружил в разведке немецкий дозор! Наша пехота отсутствует. В середине лимана обнаружил тропу. Пал в разведке мой верный Бунчук...
– До этого лимана нам нет больше дела. Жаль Бунчука, хороший был конь! Отправляйтесь, Ордынцев, временно ездовым в конную батарею полка. Даст бог, с первых трофеев выбирай, казак, любого коня!
«Чуткой души человек – начальник нашего штаба!» – думал Егорий, сидя на передке орудийной повозки, грустно напевая сам себе песню:
– Конь боевой с походным вьюком у церкви ржёт, кого-то ждёт…
Ордынцев, сунув руку в карман, вытащил из него кусок пайкового сахара.
– Какой же ты недотёпа! Бунчук чуял у тебя сахар в кармане. Он просил... Ты не дал ему перед смертью лакомый сахар! – журил казак сам себя.
Егорий Ордынцев утёр платком глаза, влажные от слёз, и завернул в него кусок злосчастного сахара.
Проехав немного, казак бросил свёрток под осанистый тополь, поваленный ветровалом сбоку тревожной дороги.
В начале сентября, после недолгого отступления, полк соединился с основными частями русской армии и расположился на бивуаке в районе города Августова, где был осчастливлен особенным чудесным видением самой Пресвятой Богородицы.
Об этом видении, явившемся русскому воинству на поле сражения, генерал Самсонов рассказывал так:
«В одиннадцать часов вечера прибегает казак Удалов и говорит:
– Ваше высокоблагородие! Идите. Наш есаул Ермаков увидел Божию Матерь на небе с Иисусом Христом на руках, одною рукою Она указывает на запад. Все нижние чины видели это, упали на колени среди поля и молятся!
Видевшие всё это любовались чудесным видением, которое затем изменилось в крест и незаметно исчезло».
Вскоре после этого чудесного явления началось наступление наших войск на германцев. В ходе боёв русские части вновь вышли на границу Восточной Пруссии. Верующим людям было очевидно, что Божия Матерь явилась своевременно, именно тогда, когда надо было укрепить дух русского воинства.
Вот тогда-то была и написана Августовская икона Пресвятой Богоматери.