Рассказы из памяти. Глава 2. После войны

   
Не затихли ещё уличные бои, ещё слышна была перестрелка на другом конце города, а мы начали обустраиваться в чудом уцелевшем после огненного вала, доме с тремя комнатами: кухней, проходной столовой и спальней. Поселились в нём мы и ещё одна бездетная пара. Папа тяжело болел, а после пережитого невероятно  чудовищного кошмара стало ещё хуже. Чтобы лишний раз не тревожить соседей, мы уступили им спальню. Жили дружно, в согласии.
Жилищный  вопрос был решен.  Но как жить и где взять продукты? Огороды, на которые  возлагались  большие  надежды, сгорели. Островком спасения оставался рынок. Летом, как говорят, можно на подножном корме прожить, а как быть зимой?  Мама часто вспоминала, иногда со слезинкой на глазах, папин огород.
Как-то однажды, мама принесла домой  картонную коробку весом килограммов сорок - сорок пять, положила её на стол и строго сказала:
-Дети, я не знаю, что здесь.  Возможно гранаты, может мина, а может бомба. Поэтому  выйдете из дома, отойдите метров на пятнадцать, и лягте.
Возражать было бесполезно, а на душе заскребли кошки. Потекли минуты ожидания, показавшиеся нам вечностью, но вот на крыльцо вышла мама. Лицо её  сияло. Такой  мы её не видели года три. 
-  Прошу, заходите, - пригласила она.   Мы зашли в дом. На кухонном столе лежала гора пачек превосходного, высококачественного немецкого маргарина.
- Теперь мы заживём, -  восторженно воскликнула  мама.
Папе становилось всё хуже.  Он  с трудом разговаривал и почти не вставал с кровати. Мама, конечно, понимала, что долго он не протянет, но виду не подавала. Все заботы о семье легли на её хрупкие плечи. У неё самой здоровьишко было неважное. Ещё до войны как-то оступилась, упала в погреб и сломала позвоночник, потом долго лежала в больнице. Двадцать пятого июня ей надо было ехать в Минск на операцию, но началась война. А лекарство, помню, в те годы выписывались в порошках, в бумажных таких пакетиках. 
После  устройства на новой квартире я незаметно убежал из дома. Хотел пошляться по городу, посмотреть, что да как. На Пушкинской улице увидел разбитые и сгоревшие машины. Некоторые ещё дымились, но я не обращал внимания на такую мелочь. Захотелось пособирать трофеи. Как- никак, мы - победители. Лазил по машинам, броневикам, танкеткам и мотоциклам. Собирал всё, что надо и не надо. Очень нравилось выдувать лампочки, длинненькие такие, помещались в каких-то трубочках. Так увлёкся, что не заметил, как настал вечер. Пошёл домой. Подхожу к дому, а на крыльце заплаканная стоит мама. Подбежала, обнимает, целует.
- Да я думала, что тебя нет в живых. Всю округу оббежали, всё обыскали, сквозь слёзы говорила она, - нет нигде. Как в воду канул.
Обняла, завела в дом. "За что мне такое внимание?"- думал я. И чувствовал себя героем дня. И тут мама взяла  попавшую под руку красную такую резину. Немцы использовали её для ремонта колёс. Да как начала хлестать
меня по рукам, спине, ногам, а сама ревёт. Пытаясь перехватить резину, я ущипнул маму за руку.
Прошло 69лет. Мне исполнилось 76, а я никак не могу простить себе эту  дурацкую выходку.
Потихоньку- помаленьку жизнь начала входить в мирное русло. Открывались магазины, появились кой - какие продукты. Началась разборка уличных завалов и домов. Город начали приводить в порядок. Работали минёры.
Папе стало совсем плохо. Есть он не мог. Пил только молоко, и то через соломинку. А второго июля попросил у мамы стакан молока, залпом выпил и минут через сорок умер. Похороны я не помню. Помню только, что гроб
везли на кладбище на телеге, а похоронили под кривой сосной. Осталось нас теперь трое, и то ненадолго.
Война всё дальше уходила на запад. В город начали приезжать руководители советской власти, руководители  партизанского движения. В центре города  квартир не хватало, и нас, кто находился в оккупации, как врагов народа, начали выселять на окраины. Выселяли на правах победителей. САМОДУРСТВО!!!
Приближалось первое сентября.  23 августа мне исполнилось семь лет. Надо было готовиться к школе. Тетрадей не было и в помине. Их делали сами. Подыскивали подходящую бумагу, типа обёрточной, или какой-нибудь другой, технической, разрезали на стандартные тетрадные листы и сшивали. Получались необычные тетради. Писать на них можно было только карандашом. А назывались такая тетрадка - СШИТОК. Учебники нам выдавали в школе. Один на семь-восемь человек. Из своей старой одежды мама сшила мне сумку для учебников. Вот и все сборы. Накануне мы с мамой ходили записываться в ближайшую школу, до которой было километра четыре - пять. Ближе не было - сгорели.
Настало первое сентября. Школьную сумку я собрал ещё с вечера. Утром мама дала мне одну, сваренную в мундире, картошину. Это была еда на весь день. Я мог съесть её сейчас, мог в обед, а вечером как придётся. Но вечером чай с сахарином - гарантирован . На уроках нередко дети падали в голодный обморок. Чтобы хоть как-то помочь им, на большой перемене начали  давать  кусочек хлеба, слегка  посыпанный  сахаром. Кусочек - это буханка  хлеба, разделенная на двадцать частей. Этот кусочек был для нас великим счастьем.  Дома такого не было, тем более, посыпанного  сахаром.
Мама работала завхозом в школе, только на другом конце города.  Как завхоз, она получала продукты, делила и раздавала их. Но ни разу не принесла домой хоть маленький кусочек хлеба. Крошки приносила, хлеб нет. Ни разу. Зарплата завхоза была маленькая,  и мама начала искать другую работу. На  исходе осени  она устроилась секретарём директора  на Киселевический известково-черепичный завод.  Киселевичи - это приличная  деревня, пригород  Бобруйска.
Квартира наша - одна комната. Но нам места хватало. Дня через два мы с сестрой  пошли в школу. Находилась она на территории военного городка и называлась военной. Учились в ней много детей военных, даже дети маршала Конева. В одном классе с моей сестрой училась его дочь, а классом старше - сын Юра.  Никаких особых условий для них не было. Они абсолютно ничем не выделялись среди других учеников. Одноклассники даже в гости к ним ходили. И не через парадный вход, где стоял часовой, а через дыру в заборе.
Однажды возвращаясь со школы, я проходил мимо солдатской столовой и увидел на помойке  головы от селёдки. Собрал, принёс домой, а мама сварила из них отличный суп, что ж... голод не тётка. Интересно, буду ли я теперь есть такой суп? Надо проверить. Попробую.
День Победы встретили в Кисилевичах. Мама пошла в город за продовольственными карточками и на полпути по радио услышала сообщение об окончании войны. Забыв, зачем и куда шла, с возгласом:" Победа!! Победа!!!" - прибежала на завод. Ликованию народа не было конца.
В Киселевичах  мы прожили недолго. Около полутора лет. Мама тяжело заболела и умерла. Мы тяжело переживали её смерть. Я, как теперь говорят, был в шоке. Даже плакать не мог. Не заплакал, узнав о смерти, не плакал по дороге на кладбище, когда отпевали в церкви,  когда опускали гроб в могилу и засыпали землёй. Я просто молчал. Маму похоронили в январе 1946года. Сестра в это время училась в педагогическом училище, а я - в школе. У мамы было две родных сестры - тётя Лида и тётя Валя. Тётя Лида к своим трём дочерям взяла в семью Зою. Тётя Валя из-за тяжёлой  болезни взять меня в семью к своим двум мальчишкам не могла. Был единственный выход - отдать меня в детский дом. В это время был набор в Любонический детдом. Туда и отвела меня тётя Валя. Я стал пятидесятым воспитанником. Тетя Валя на прощание обняла, поцеловала, всплакнула и ушла. Побежал было ей вдогонку, но нянечка не пустила, была начеку, видать не первый  такой шустрый. Сердце моё рыдало. Я хотел домой.  Делать было нечего. Пришлось покориться судьбе.
 Что представлял наш детский дом? Одно большое помещение, бывший госпиталь, невзрачная столовая да в дали  деревянный туалет. И всё это на семи ветрах, ни столбика, ни дощечки. Территории детдома, как таковой, не существовало
Условия жизни, надо признать, были далеки от нормальных. Не хватало одеял, кроватей, матрасов. Вообще не матрасов, а матрасовок, которые набивали  соломой. Подушки тоже были соломенные. На кровати вместо сеток клали доски. Чтобы было теплее спать, нас укладывали на кровать по двое. Поверх одеяла укрывались своим пальто. От байкового одеяла велико ли тепло? Утром подъём, лёгкий завтрак и чай без сахара. Кружек или стаканов не было, чай наливали в алюминиевые чашки и хлебали ложками, а кто-то пил через край. К девяти бежали в школу, благо была она в метрах трёхстах.
Дети были разных возрастов: от дошколят-ползунков до 14-15 летних, которые из-за войны окончили по два-три  класса. В спальных комнатах, у дошколят особенно, относительно было тепло. А вот в общей комнате окна на две трети были забиты досками и засыпаны опилками, готовили уроки и ходили в пальто. Печкой служила переделанная для отопления трёхсотлитровая бочка. Электричества не было. Занимались при свете керосиновых ламп.  Трудно, как и везде, с питанием. Иногда оставались без обеда или ужина. Всякое бывало.
Не лучше было и с одеждой. Кто как мог, донашивал свою. Директор просил нас потерпеть, и мы терпели.
На все беды и невзгоды старались не обращать внимания. Сами придумывали игры, типа морского боя, крестиков-ноликов, палочек- топориков. Устраивали громкие читки, разные подвижные игры. Собирались кружком и пели, по тем временам, модные, популярные песни. О лыжах и коньках не могли даже мечтать. Находились среди ребят деревянных дел мастера - из где-то добытой доски выстругивались лыжи, а из подобранного где-нибудь полешка делали коньки, мастерили санки. А иногда, потихоньку брали в "займы" конские сани и кучемалой скатывались с горы.  Случалось, в этой кутерьме рвали пальто, тогда находили тонкую проволоку и пришивали оторванный лоскут. Проще было ремонтировать оторванную  подошву: её, просто привязывали к ботинку шнурком  или верёвкой. Мокрые, замёрзшие, но весёлые, возвращались домой, и усаживались вокруг докрасна раскалённой, трудившейся почти круглые сутки, нашей спасительницы – печки трёхсотлитровки.
Для нормальной работы столовой создали несколько бригад дежурных на кухне. В бригаде было от шести до восьми человек. Обязанности бригады обширны: от получения продуктов до раздачи на столы. Картошка, квашеная капуста, свёкла, в большинстве сахарная, хранились в овощехранилище. И когда дежурные несли продукты на кухню, на них совершался набег. Частично картошку и свёклу растаскивали, а потом, забившись в какой-нибудь отдалённый, тёмный угол, грызли её сырую. На виновных в набеге помещали карикатуры в стенгазете, отчитывали перед строем. Другие дети не осуждали этих ребят, сами были на грани. Чтобы избавиться от этой напасти, нашли простой и оригинальный способ - просто перестали возмещать всё растащенное. И набеги вскоре прекратились.
В столовой стояло несколько длинных столов со скамейками по сторонам. За столом у каждого воспитанника было своё постоянное место.  На столы сначала раскладывался хлеб, а затем ставили чашки с супом. И, заглянув в окно, тебе казалось, что кусок хлеба у соседа больше, чем у тебя. А если у тебя был  в бригаде друг, ты просил его поменять куски местами. Заглядывать в окна столовой считалось плохим тоном, но всё же...               
Зима, так надоевшая нам, подходила к концу. Дни становились длиннее и теплее. Днём звенела капель, начали появляться лужи. Понемногу нас начали одевать по сезону. Особое внимание обращали  на обувь. Хватило всем - кому боты, кому галоши, кому чуни. Обули всех.
Весна властно вступала в свои права. Снег почти весь сошёл. Подсохла земля на пригорках. Приготовив уроки, мы бежали на полянки играть в футбол, лапту, чижика, шляпы. Кому не нравились такие игры, те забирались в укромные, уединённые места и играли в шахматы  или шашки. Занятие по душе находил каждый.
Жизнь постепенно становилась  лучше. Помаленьку нас начали одевать, обувать. Улучшилось питание.
Но по-прежнему  дирекция не могла найти подход к сердцам ребят. Дети многое пережили. У одних немцы на глазах  расстреляли или  повесили родителей, у других  загоняли в мельницы, сараи да просто в дома, обливали бензином и поджигали. Не всякому взрослому такое пережить. Дети были вспыльчивы, раздражительны  или просто молчали.  Иногда случались нарушения дисциплины, и лучшим средством для наведения  порядка  наш директор Иван Васильевич, не помню его фамилию, считал широкий офицерский ремень. Мы не стали терпеть такое издевательство и пожаловались в райком партии.  Была назначена комиссия. Факты  подтвердились и директора сняли с работы.
Новым директором стал Рылик Павел Сергеевич. Фронтовик. На вид серьёзный, представительный мужчина, но мы приняли  его насторожено. Кто его знает, каким он будет?
Закончился учебный год. Наступило лето - золотая пора детворы и пора заготовки кормов. У нас в детдоме было небольшое подсобное хозяйство: пара лошадей, несколько свиней и, если я не ошибаюсь, две-три коровы. Нужно было пополнить запасы кормов и дров. Все заботы ложились на плечи ребят. До сенокоса занимались дровами.  Подбирали команду из восьми-десяти человек. Мальчишки постарше, посильнее валили лес, среднего возраста - обрубали сучья, ну, а народ, по мельче, стаскивал ветки в кучу. Конечно, трудная работа, но, нам она нравилась. Лес, грибы, ягоды и свобода были на усмотрение старшего группы. Уставшие, но весёлые, к двум часам возвращались домой. С большущим удовольствием съедали обед с добавкой и ложились отдыхать.  После обеда и отдыха ходили купаться или в лес на прогулку.   
Был у нас и свой огород. Росли на грядках  капуста, морковка, свёкла.  Перед  ужином  мы  их поливали.  Днём пололи и рыхлили. День был занят, бездельничать не приходилось.  Больше всего нравился нам сенокос. Выезжали на него старшие и средние группы  вместе с воспитателями, завхозом, конюхом и завучем. Приезжали на луг, становились табором, устанавливали шалаши. Поваров не брали. Кашеварили старшие девочки. Забота о дровах лежала на мальчишках. Готовили на кострах в вёдрах. До чего было вкусно!
Утром, на восходе солнца, просыпаются косари. Пока ещё трава в росе, косари начинают косить. Фьють, фьють - посвистывают косы, срезая и укладывая  траву в рядок. Косцы спешат не торопясь. Хочется скосить побольше, пока трава в росе. Верна русская поговорка: " Коси коса пока роса. Роса долой - коса домой." Вслед за косарями, потягиваясь и протирая кулаками глаза, встают стряпухи. Проспали  малость. Тяжко вставать на рассвете. Однако нужно спешить, скоро встанет народ, да и косари народятся.  Торопятся девчонки. И вот из-за кургана показался краешек солнца, а буквально, через несколько минут выкатилось оно само - большущее, красное, играя своими лучами, обхватило полнеба. Начался новый день. Просыпаются  работнички, клюя носами, идут умываться на речку, но, услышав побулькивание в котле, мигом просыпаются.
 За стол садятся все вместе: и гребцы, и ворошильщики, и носильщики. Дежурные подают им на стол ароматную, пахнущую дымком и диким полевым луком, лапшу. На десерт - чай с сахаром. Покончив с завтраком, каждый берёт свой инструмент и работа закипела. Норму никто не устанавливал. Каждый работал от души. Девчонки, повязавшись матрёшками, одни переворачивали сено, другие сгребали в копёшки, а мальчишки  подтаскивали их  к местам, где метали стога. Погода стояла изумительная. На небе ни облачка. Солнце пекло нещадно. Была настоящая сенокосная  пора. Работали до часу дня, потом  обедали и делали перерыв часа на два, на три, пережидая жару, а потом, когда станет прохладней, выходили опять и продолжали работать до часов семи.  Окончив работу, бежали к речке. О, какая благодать окунуть в тёплую, чистую воду реки своё уставшее после сенокосной работы, тело. Усталость, как  рукой сняло, и кажется тебе, что ты не идёшь по земле, а паришь над ней. За ужином звучали  смех и шутки-прибаутки. Что значит молодость!  После ужина каждый занимался, чем хотел. Частенько были танцы, под кем-то, где-то раздобытую балалайку.  Танцевали вальс, фокстрот, танго, краковяк  и даже подэспань., девчонкам  нравилась весёлая, стремительная полька. Гриша Таркан лихо отплясывал гопака. Но вот закатилось солнышко. Незаметно наступил и прошёл прохладный, тихий вечер.
 Окутывая таинственными шорохами, на землю опускается ночь.  Садятся  ребята вокруг костра и начинают рассказывать сказки про чертей, Бабу Ягу, вспоминают бабушкины рассказы об оборотнях, колдунах и покойниках. Говорят тихо, шёпотом, а сами нет да нет, оглядываются в темноту. Страшновато чуть-чуть. А вокруг тишина, нарушая её, иногда просвистит летучая мышь, где-то ухнет филин, да прокричит "Спать пора, спать пора"- перепёлка. Догорел костёр. Ребята  расходятся по шалашам. "Спать пора"- кричит перепёлка.
Десять дней пролетели, как один. Сенокос и волшебные ночи окончились. Нужно возвращаться домой. Ох, как не охота.
В трудах и заботах пробежал июль. Прошла половина августа. Приближалась пора нового учебного года.
Ребята-переростки, которым  исполнилось 15-16 лет и окончившие четыре класса начальной школы считались выпускниками, их направили в школы ФЗО(фабрично-заводское обучение) или ФЗУ(фабрично-заводское ученичество).  Через шесть месяцев, получив специальность каменщика, штукатура или плотника, они направлялись в строительные организации. На вольные, так сказать, хлеба самостоятельной жизни.
Ближе к сентябрю нас одели в новую одежду, обули в приличную обувь. Немного хуже было с учебниками. Один учебник давали на три-четыре ученика,  и по четыре настоящих тетрадки, карандаши, ручки, совершенно не похожие, на современные шариковые. Ученическая ручка нашей поры представляла собой круглую, толщиной и длиной, как шариковая, а на конце была металлическая трубочка, в которую вставлялось железное перо. Перья были всякие, но я помню три, придуманные нами названия, это звёздочка, уточка и рондо. Писать разрешали
 только звёздочкой, остальные, как шариковая или авторучка, были вне закона.   
В августе  произошло ещё одно судьбоносное для  нас событие. Не знаю, по какой причине, ушёл сам или был снят с работы, Рылик Павел Сергеевич, а на его место заступил бывший фронтовик старший лейтенант Дубровский Соломон Моисеевич, еврей. Статный такой мужик, волевое лицо, мясистый нос картошкой, человек знающий себе цену. Для знакомства нас построили в общей комнате. Зашёл, поздоровался, представился:
-Я ваш новый директор, зовут меня Соломон Моисеевич, фамилия моя Дубровский. Прошу любить и жаловать.
Обошёл я всю территорию: ну и обросли же вы. 
- Золотом, - перебил его кто-то из строя.
- Дерьмом, самым настоящим дерьмом. Как же вам не стыдно!
А ведь он прав. Редко, ночью идя в туалет, не наступишь на кучу. Странно, но почему- то до него никто не обращал на это внимания. Присмотрелись, привыкли, наверное. И мы поняли, что с этого дня для нас наступили новые, гораздо, строгие времена. И не ошиблись. На следующий день началась генеральная уборка всего двора и помещений детдома.  Девочки в корпусе и столовой драили полы, чистили окна. Мальчики убирали своё и чужое, копали, носили, подметали . К вечеру наши  жилища было не узнать. Всё сверкало, блестело, улыбалось. 
 На дворе дорожки, ведущие к столовой, в канцелярию к общему корпусу обложены кусочками  кирпича и посыпаны жёлтым песком. Дорожки, что в стороне, напротив окон столовой, посыпаны тёртым кирпичом. Клумбы, с надписью: МИРУ- МИР!  ВОЙНА - ВОЙНЕ!  СЛАВА  ПАРТИИ ВКПб. Обложены камнем. Вечером, ближе к ужину, первый этап генералки, так мы назвали это мероприятие, был закончен. Глядя на творение рук своих, восхищались, и не верилось, что эту красоту создали мы. А ещё мы поняли, что наведённый сегодня порядок, это надолго, если не навсегда. И придётся добегать до туалета тёмной ночью, дрожа от страха и оглядываясь, не гонится ли за тобой  приведение, и не разбрасывать мусор, где попало. Остался не убранным хоздвор. Надо было распилить, расколоть и сложить дрова, вычистить и вывезти навоз, отремонтировать сараи, подготовить место для сена, а ещё загородить  территорию.
Наступил день 1сентября. Празднично, по тем временам, чисто одетыми, пошли в школу. На первом уроке познакомились с учителями, а на втором предложили:
- Дети, откройте учебники. Давайте вспомним то, что за лето забыли. - В наше время не было такого праздника, "День знаний". К занятиям приступали сразу. Тяжко было привыкать к урокам. Ну, какие тут плюсы-минусы, подлежащие да сказуемые, когда  солнышко манит на улицу и голова почему-то смотрит в окошко, а не на учителя.
И ждёшь, не дождёшься конца уроков. Занятия длились до половины второго. Потом обед, подготовка уроков часа два-три, и работа по хозяйству. Копали ямки под столбики, кололи дрова, ремонтировали  сараи. Всё делали с шутками, прибаутками, звенел детский смех. Закончив работу, каждый находил занятия по вкусу. Кто-то играл в лапту, кто-то предпочитал" Пикоря". Девочки водили хороводы или "Со цветком ходили". Слышались считалочки. Это малыши играли в прятки. В отдалении звучало неуверенное дрень- дрень. Кто-то мучил балалайку. Увлекались шахматами, любили читать.. Вечер, полный забав и увлечений, подошёл к концу. Небо усыпалось большущими яркими, как лампочки, звёздами. Из-за веток старого, могучего дуба месяц  выставил свои рожки. Пора мыть ноги, умываться и спать. При свете керосиновой лампы расправляли постели, раздевались и залазили под одеяло. Как только все угомонятся, воспитательница уносила лампу, я полагаю, от греха подальше. Нет да нет, возникали иногда подушечные баталии. Как-то сама собой появилась традиция: перед сном рассказывать сказки или ужастики такие, что душа уходила в пятки, и укрывшись с головкой одеялом дрожали, как осиновые листочки. Правда," неожиданностей" не случалось и "медвежьей болезни" тоже. Очень любили слушать пересказ книг Жюля Верна  "Сорок тысяч километров под водой",  "Затерянный мир", "Пять недель на воздушном  шаре". Сегодня свой рассказ о капитане Немо, ведёт страстный любитель приключений Митя Плышевский. Спустя некоторое время, слышится сладкое посапывание ребят. Незаметно для себя, споткнувшись на полуслове, засыпает и сам рассказчик. Ночь вступила в свои  права.
      Время шло. Не далеко Октябрьские праздники. Нужно подготовить концерт посвящённый Октябрю. За это взялась отличный организатор, талантливый воспитатель Ольга Яковлевна Тимашова. Приехала с семьёй к нам, в Белоруссию, из Феодосии. Выслали их, тогда это модно было. По её инициативе появился хоровой кружок, кружок сольного пения, драматический, танцевальный, физкультурный, художественного чтения. И конечно первую скрипку в создании художественной самодеятельности играл наш директор, Соломон Моисеевич, изумительный детский психолог, психолог от бога, страстный сторонник воспитания детей по методу великого педагога Антона Семёновича Макаренко. Желающих записаться в какой-нибудь кружок было хоть отбавляй. Брали не всех, только успевающих в учёбе. Оно и понятно, ведь участие в художественной самодеятельности отнимало немало времени. Начались репетиции и подготовка к концерту. Тема была в основном военная и революционная. К занятиям в кружках относились самым серьёзным образом. И вот седьмого ноября, после торжественного собрания и подведения итогов успеваемости за первую четверть был дан большой концерт.
 Всё прошло без сучка и задоринки. Адам Вежневец задушевно, эмоционально спел "Землянку" будто бы сам он сидел возле этой печурки. Как истинный мастер художественного слова, как настоящий артист Шура Гарбар прочитал стихотворение "Не забудем, не простим". Мастерски выступили гимнасты. Замечательно была поставлена пьеса "Я хочу домой". Действия происходили в лагере, в Германии. Всех зрителей покорили девочки танцевального кружка. В белых платьицах, в зелёных косынках и с зелёными платочками в руках они  исполни ли танец "Во поле берёзка стояла". Они не вышли на сцену, нет. Они выплыли, как белые лебёдушки. Сколько пластики, сколько элегантности. А когда рассыпались по сцене, создалось впечатление, что мы не в комнате сидим, а прогуливаемся по белой берёзовой роще.  После концерта нам в виде подарка выдали по полбанки американских орехов. Вкусные.
Вскоре после праздника у нас проходил очередной медосмотр (а их было множество, тряслись над нами, не дай Бог кто-нибудь заболеет). А у меня  на голове была какая-то  болячка. Предположили, что это лишай и от беды подальше, на всякий случай, отправили на лечение в мой родной Бобруйск, во второй спец. детдом. В город приехали  во второй половине дня. В хлопотах оформления документов и определения меня на место,  незаметно подкрался вечер. Ведь зимой темнеет быстро. Не успел я как следует осмотреться, устроиться, умыться с дороги, прозвучала команда:" Ужинать!" Что было на ужин - не помню, но что белый хлеб с маслом был, помню до сих пор. Столовая светлая, освещённая электролампочками. При входе я даже зажмурился от такого яркого света. Столы на четыре человека накрыты красивой клеёнкой, хорошие, покрытые лаком стулья. На столе стоит хлебница полная хлеба. Садясь за стол, я улыбался.
 - Чему улыбаешься? - спросил Виктор, с которым я успел уже познакомиться.
 - Посмотрел на хлебницу и вспомнил, как у нас быстро и просто решили проблему нехватки хлеба. Дело в том, что каждому возле его чашки клали по куску хлеба. У кого-то этот кусок был чуть больше, у кого-то чуть поменьше, и это вызывало у детей не жадность, нет, не зависть, а чувство несправедливости, и хлеба почему-то всегда не хватало. Решили эту напасть очень мудро, быстро и просто. Раздвинули столы, посадив по четыре человека за каждый. Четыре куска хлеба нарезали  на такие тонкие кусочки, вот как на столе, сложили в хлебницу, получилась приличная  горка  хлеба, и поставили на столы. Результат превзошёл все ожидания после первого же обеда. На многих столах хлеб остался, не съеден. А Ваня Киселёв, выйдя из столовой и похлопывая по животу, произнёс фразу, ставшей крылатой.
- Сегодня хлеба было вволю, - и блаженно улыбнулся. Вообще-то он редко улыбается. Видать кровоточит ещё глубокая, душевная рана.
   Их  семью  вместе с другими односельчанами немцы согнали в амбар и подожгли. Кто и как вытолкал его из бушующего пламени, он не помнит.
 Помнит только прощальный, душераздирающий крик матери. Об этом он говорит очень-очень редко. Казуличи, так называется Ванина деревня, постигла печальная участь  Хатыни.
     Разделавшись с ужином, мы вышли из столовой, и тут я остановился, как вкопанный, поражённый красотой ночного города, залитого яркими  огнями. Огни здесь, огни там, там фонарь,  чуть подальше окна домов светятся ярким светом, а гирлянда лампочек на Социалистической улице вообще кажется  рекой  в ясный солнечный день. После Любоничских керосиновых ламп  и лучины,  мне показалось, что я попал в какую-то сказочную, волшебную, залитую светом страну, где не бывает ни войн, ни насилий, ни страданий. Что такое керосиновая лампа, думаю, что не все родители смогут объяснить своим детям. Об этом нужно спрашивать у бабушек, а лучше у прабабушек или прадедушек. А вот, что такое лучина, объясню. Лучина - это тонкая, в один полтора шириной и шестьдесят, семьдесят сантиметров длиной, палочка, которую вставляли в специальный держатель, закреплённый на стене, и поджигали. Чтобы угли не падали на пол и не  наделали пожара, подставляли тазик с водой. Света получалось мало, а вот копоти хватало.
- Что с тобой? Очнись! - тормошил меня за рукав пальто Витя.
- Да ты посмотри, красотища-то какая, - взволновано ответил я, разводя рукой.
- А, ты про это?- кивнул он в сторону центра города, -  понимаешь, я уже привык. К хорошему, ведь, быстро привыкаешь.
   Утром меня вызвал к себе врач:
- Ну вот, товарищ дорогой, с сегодняшнего дня начинаем твоё лечение, - сказал он, осматривая мою голову, сейчас возьмём анализы и приступим.
     На следующий день привели меня в поликлинику. Завели в кабинет, похожий на рентгеновский, уложили на стол-кушетку, над головой установили какой-то чудной аппарат и, когда включили , послышался шум дождя, но не грозового, грозовой шумный, стучащий, а такого мелкого, обложного, убаюкивающего. Я тут же уснул.
   После такой терапии волосы должны почти безболезненно отделяться от головы. Дней через пятнадцать тётя Даша, медсестра, пригласила меня в процедурную, положила мою голову себе на колени и общипала её, как курёнка. Оставшийся пушок удаляла пинцетом приговаривая:
 - Какая у нас головка хорошенькая, какая беленькая. Сейчас мы её покрасим, станет ещё краше. 
 Так, приговаривая, она намазала  её йодом.  Мне показалось, что на мою бедную головёнку вылили ушат кипятка. От такой боли я прыгал и скакал, и охал, и ахал.
 - Ничего, милый, сейчас пройдёт. Всякая бяка от йода сгинет, - успокаивала она.
Наши головы мазали какими-то мазями, а потом, чтобы не пачкать шапки, надевали колпаки. И, наверное, из-за такого наряда за нами не было строгого надзора. Да и самим неудобно было появляться в городе в таком виде. А как хотелось пройтись по родной улице, постоять у родного дома, от крыльца которого бежали от немцев, посмотреть на дом, в котором пережили войну. 
    Лечение шло успешно. Анализы становились лучше. С голов наших сняли колпаки, и выглядеть мы стали вполне прилично. Опасность заразить кого-то миновала. У нас появилась возможность бывать в городе. Недалеко от нас, на соседней улице, находился шикарный, с большими белыми колоннами, чудом не тронутый войной, лучший в городе  кинотеатр «Товарищ». В нём мы смотрели популярные в то время фильмы, название некоторых помню до сих пор. Это «Падение Берлина», «Белая мгла», «Бобруйский котёл». На противоположной стороне нашей улицы залили каток, обнесли забором и назвали это сооружение стадионом «Спартак». На нём мы часто играли в хоккей с мячом, без коньков, конечно. Катались по льду на подошвах, к великому неудовольствию воспитателей.
     Здесь, в детдоме, работала мамина подруга, и я изредка, пользовался покровительством. Она, знала, что в городе живут мамины сёстры и отпускала меня на день-другой погостить у них. Однако я не говорил, что поеду к тёте Вале, которая жила на станции Телуша, это километров тридцать от города, и ехать надо было на поезде. Отпросившись,  бежал на станцию Березина, отсюда до Телуши ходил рабочий поезд, с двумя маленькими пассажирскими вагонами. Приходил я минут за пять до отправления и прогуливался недалеко от поезда, дабы не вызвать подозрения на «зайца». А когда паровоз оживал, подавал гудок и начинал трогаться, шипя парами, я вскакивал на подножку. Зима, ехать холодно, но приходилось терпеть. За всякое удовольствие нужно платить. Однажды во время такой поездки чуть было не произошла трагедия. Я уже сидел на подножке, поезд набирал ход, как вдруг, кто-то схватился за поручни. Я оглянулся. На подножке, едва держась за неё, висел мальчишка, примерно моего возраста. Он уже не перебирал ногами, они просто тащились по земле. Ещё минута, и он окажется под колёсами. Помню, я сделал шаг на последнюю ступеньку подножки, нагнулся. Рывок, и он стоит передо мной. Не переводя дыхания, с широко раскрытыми, полными ужаса  глазами, выдохнул: «Спасибо». Как он оказался на подножке, за что я ухватил его, как втащил на подножку, не могу понять до сих пор. Тёте Вале про этот случай я, естественно, не рассказал.               
   По профессии тетя Валя, как и мама, была учителем, но во время войны переболела тифом с осложнением на голову. Она забывала название вещей, предметов, имён, хотя помнила их назначение, стоило ей только подсказать. Дядю Васю, мужа её, по доносу арестовали в тридцать седьмом году, во время так называемой, чистки рядов партии. Двух сыновей, Геру и Лёню, она воспитывала одна. Выросли хорошие парни. Старший, Гера, окончил Вольское авиационное училище и служил в авиации. Лёня стал железнодорожником. Выучился на машиниста паровоза, потом электровоза, а спустя какое-то время работал начальником отдела Новосибирской железной дороги. Работала тетя  Валя в конторе техничкой с окладом двести шестьдесят рублей в месяц. Как умудрялась она сводить концы с концами - одному Богу известно. Меня иногда спрашивают, почему никто из родственников не взял тебя в свою семью, а отдали в детский дом? А кому и куда брать? Тётя Валя серьёзно больна, а у тёти Лиды своих дочерей трое, да ещё моя старшая сестра в придачу, и здоровье, не ахти какое. Муж у неё в первые же дни войны, погиб под Минском. Так что, куда не кинь - всюду клин. И выбран был единственный, оптимально правильный вариант - отдать меня в детский дом.         
   В семье Маслоковых (фамилия т. Вали) я чувствовал себя, как бы это сказать, уютнее, что ли. Свободнее. Все трое они были как-то ближе мне, роднее, чем Нартовы (т.Лида). Поэтому, наверное, я чаще бывал в Телуше.
В декабре в честь праздника Дня Сталинской Конституции нам давали богатые подарки, а участникам художественной самодеятельности, каким был и я, вручили ещё по одному, большому, от Бобруйской кондитерской фабрики «Красный пищевик». В то время иметь столько шоколада, столько сладостей, было величайшей роскошью. И я решил это всё богатство увезти в Телушу Маслоковым. Доехал хорошо, как обычно « зайцем». Захожу в дом, а у её соседки (она жила в смежной комнате) посиделки. Тётя Валя встретила меня, обняла, поцеловала. Мальчишек где-то носило на улице. С дороги умылся, но есть не стал. Отдал ей свои сокровища. Она улыбнулась, погладила меня по голове, а по щеке её покатилась слезинка. Молча, насыпала на блюдечко конфет и сказала.   
 - Иди, угости соседок.
 Я подошёл к первой протянул блюдечко и предложил:
 - Угощайтесь.
 - Поставь вон, на тумбочку,- ответила соседка. "Ага, щас",- подумал я,- и пошёл по кругу. Угостив всех, молча, ушёл в свою комнату.
  Утром мальчишки убежали в школу, тётя Валя ушла на работу, дома остались мы с соседкой, и её полуторагодовалым ребёнком.
  - Юра, посиди с малышом. Я минут через десять прибегу,- попросила она и убежала.
 Сначала всё шло хорошо. Мы ползали, кувыркались, учились ходить. Вот прошло двадцать минут, вот сорок, а мамы нет, а малышу на руки надо, начинает хныкать. Не знаю, что придумать. Потом взял табуретку, перевернул её вверх ногами, поставил дитё туда, в табуретку, сунул ему в рот карамельку и - о, какая радость- ребенок замолчал. Через час пришла его мама. Глянула, но ничего не сказала. Потом и сама начала пользоваться этим методом.)))))))))
      После утренних туалетных и лечебных процедур, все дети по четвёртый класс садились за парты. Дети классами постарше (человек семь) до десяти занимались хозяйственными делами, а потом до обеда были свободны. Нам обещали найти преподавателя. Время шло, но договориться, похоже, ни с кем не удалось. На лечебный курс был рассчитан на два месяца, и, чтобы не отстать от учёбы, мы решили заниматься сами. Но заниматься каждому  самостоятельно оказалось  не под силу, и тогда шефство над нами взяли семиклассники, с условием - на полном серьёзе относиться к  учёбе, выполнять все "домашние" задания, и, если хочешь учиться - учись, нет - уходи, не мешай другим. Мы, самообразовывающиеся - так нас называли, занимались по четыре часа. До обеда. Учили в основном  русско-белорусский язык, литературу и математику. Почему русско -белорусский? Да просто потому, что никто не мог говорить на чисто русском или чисто белорусском языке. Однажды учительница белорусского языка писала на доске тему урока, "Бульба -  наш друг и хлеб"  и повернувшись к классу спросила:
- Ребята, вы вчера картошку копали?
    Наши ученики-учителя отнеслись к своим "шефским" обязанностям очень серьёзно. Забегая вперёд, скажу, что по возвращении домой, в Любоничи, из-за пропущенных полутора четвертей, меня хотели перевести обратно в четвёртый класс. Для меня это было трагедией. Я попросил учителей проверить мои знания. Проверка прошла более чем успешно, и меня оставили в пятом классе. Это заслуга моих учеников-учителей. Молодцы ребята. Большое им спасибо! Интересно, как бы сложилась моя жизнь, останься я в четвёртом классе? Можно представить, но с трудом.
После обеда у нас было свободное , так сказать, процедурное время. Ребята ходили к врачам на лечение или консультации: кого стригли, кого  мазали, а кого "теребили", а кто занимался своим любимым делом. В общем, каждый находил занятие по душе.
Володя Дягченя хорошо рисовал. Пытался и я изобразить что-то. Со временем кое-что  начало получаться. И вот однажды нам в голову пришла крамольная идея. А что, если мы нарисуем портрет Сталина. Иосифа Виссарионовича? Долго думали и всё же решились. Мастером, конечно, был Володя,  а я, так, естественно, подмастерьем. Как, известно, зайцы трепаться не любят. Сказали-сделали. Так и мы - решили и  взялись за дело. Добыли с большим трудом лист ватманской бумаги и приступили к работе. Дня три корпели над портретом. Ничего не получалось. То нос не такой, то глаза н е так выразительны или пальцы на руке кривоваты.  Это не нравилось Володе, и он безжалостно всё браковал, и опять начинали сначала. Наконец, дней эдак через пять, предстал он перед глазами нашими в полный рост, без фуражки, во френче военного покроя серого цвета, с заложенной за лацкан френча рукой,  в синих брюках с лампасами генералиссимуса и в чёрных лакированных туфлях. Взгляд строгий, но не суровый. Даже нам понравился.)))
Подошла воспитательница, мамина подруга, посмотрела, портрет ей понравился.  «Молодцы, ребята,- похвалила она нас.- Очень похож». Окрылённые такой похвалой, мы предложили повесить этот портрет в общей комнате. « Не стоит, дети. Кто-нибудь может не правильно нас понять, а какие могут быть последствия вам, наверное, объяснять не надо». Мы согласились с ней. А портрет всё же повесили на стену в своей комнате.
     Однажды завуч взял меня с собой для покупок ручек, тетрадей, карандашей и прочих канцелярских и учебных принадлежностей. Зашли в магазин " Наглядные пособия". На глаза попался  какой-то прибор под названием фильмоскоп.
 - Берём?- спросил он.
 - Берём,- ответил я, хотя толком не понимал, для чего нужна эта штука.
 Приобрели несколько диафильмов. Все покупки я молча складывал в сумку. По дороге завуч объяснял, для чего нужен фильмоскоп и в конце добавил:
 - Придём домой, возьмёшь инструкцию, внимательно прочитаешь и вечером, после ужина, будешь детям показывать кино.
   Если сказать, что я очень обрадовался такому предложению, значит ничего не сказать. Я был в восторге и с нетерпением ждал вечера. И, наконец, он настал. В классе устроили кинозал. Вместо экрана на стену повесили белую простынь,
на стол поставили стол поменьше, на него фильмоскоп, а рядом водрузился я. Вот сейчас бы глянуть, как я выглядел. Заправил ленту, выключили свет и сеанс начался. На экране появился первый кадр. В зале стало тихо-тихо и только слышался голос воспитателя, читавшего текст слайда.
     С этого вечера у меня появилась новая забота: нужно было где-то добывать новые фильмы. И это у мня неплохо получалось. Один и тот же фильм смотрели максимум три раза.
      Кажется, шел последний день зимних каникул, сидим с Виктором  за столом, обедаем. Вдруг кто-то врывается в столовую и кричит:
 -Лозовский, за тобой приехали!
 Ложка выпала из руки, сам чуть не подавился от такого известия. За два месяца пребывания здесь, я забыл, откуда и для чего сюда приехал. Мне казалось, что я живу тут всю свою жизнь. Всё складывалось очень хорошо. Я чувствовал себя дома и вдруг всё рушится, опять надо куда-то ехать и всё начинать снова. Конечно, будь это обычный детски дом, я  всеми правдами и не правдами остался бы в нём. А так - ничего не поделать, придётся  идти собираться. На сборы и оформление документов, на прощание ушло часа полтора. Приехали за мной на санях. Пожал руки друзьям и завалился на пахнущее летом сено. По пути заезжали в какие-то организации, в общем, домой приехали поздним вечером. Какими убогими показались Любоничи. Кругом темнота. Все помещения и комнаты освещаются керосиновыми лампами. После Бобруйского электричества мне показалось, что я попал в каменный век. Ребята как-то повзрослели, вытянулись, какими-то важными стали. Некоторых узнавал не сразу. После ужина получил тетради, дневник. Помню, сказали, что учебники выдадут, тогда, когда решат, в каком классе буду учиться. Почему-то занятия проходили не в школе, а в детдоме. Не откладывая в долгий ящик, утром проверили мои знания программы пятого класса. Проверка прошла более чем успешно, и я остался в своём классе.
    Потихоньку - помаленьку, втянулся в ритм школьной жизни. На уроках меня спрашивали чаще, чем других. Да это и понятно. Каждый учитель хотел убедиться, насколько хорошо я знаю его предмет. После обеда часа три занимались подготовкой уроков, а дальше, до отбоя, свободное время. Устраивали танцы, литературные вечера, занимались художественной самодеятельностью, кому-то нравился музыкальный кружок, кому-то физкультурный. Каждый мог выбрать занятие по вкусу. По воскресеньям устраивали походы на лыжах в лес, и заодно вязали метёлки, но не много, так, чтобы хватило только до следующего выходного. И ещё очень важное событие произошёл в том году. Над нашим детским домом взяли шефство моряки-балтийцы. И, как объяснил нам Соломон Майсеевич, они будут приезжать к нам в гости на майские праздники вплоть до десятого. Наша делегация посетит их в день военно-морского флота, и поедут только отличники. Успеваемость сразу резко возросла, но потом опять понизилась. Видать не у всех хватило терпения или просто не поверили.
    В учёбе и трудах, незаметно, со звоном капели, пришёл апрель. Появились проталины. Зацвели подснежники. Солнце, лаская своими нежными, тёплыми лучами, манит на улицу. Какую же нужно иметь силу воли , чтоб не поддаться такому соблазну, а внимательно смотреть на доску и слушать учителя. Расслабляться нельзя, скоро экзамены. Но всё равно, после подготовки уроков бежали на пригорки или школьный двор и придумывали себе игры.
       К концу мая раздали на класс несколько экземпляров экзаменационных билетов, кому не досталось - переписывали от руки. Как и где заниматься каждый решал сам. Одни уходили в липки, другие - в питомник, а третьи оккупировали берёзовую аллею. Готовились основательно, никто не хотел получить работу на осень или остаться на второй год. Да и желание поехать к шефам было не на последнем месте. Не помню, как успешно закончил пятый класс, но к шефам я не попал это точно.
      Вступил в свои права июнь. Скоро должны приехать шефы и встретить их надо достойно, с почётом, с концертом, с хлебом, солью. Начались усиленные репетиции художественной самодеятельности. Распределялись роли для встречи. Кто будет приветствовать от имени дирекции, а кто от воспитанников. Подготовительная работа шла полным ходом. Не забыли и о порядке на территории и в корпусах.
   И вот она, долгожданная телеграмма: "Встречайте." Тут же снарядили и отправили в Бобруйск машину. За километр от околицы посёлка выставили дозорных, дабы не опростоволоситься при встрече. Всё пришло в движение, закрутилось, завертелось. В столовой накрыли праздничные столы. Кажется, всё готово. Осталось ждать сигналы дозорных. Ждать и догонять всегда не очень приятно. Ну, наконец- то, есть первая отмашка. Вторая. Весь коллектив собрался у въезда. Каждый занял своё место. Третья отмашка -  и минуты через три машина остановилась у парадного подъезда. Мы во все глаза смотрели на своих гостей.  Герои! Стройные, молодые, в парадной морской форме,  в лихо надетых набок бескозырках с надписью на ленточках "Балтийский флот". Особенно потрясли нас  блестящие якоря  на пряжках и гвардейских ленточках,  они просто полыхали на солнце. Заворожил капитан-лейтинант Мухановв форме капитан-лейтенанта с кортиком на боку.
     После встречи моряков проводили в столовую, а мы принялись разгружать машину с какими-то коробочками, ящичками, упаковками. Вечером, после ужина, в честь наших гостей был дан концерт художественной самодеятельности, а они в ответ преподнесли нам подарки. Подарили футбольные и волейбольные мячи с сетками, городки, крокет, что-то вроде аттракциона "гигантские шаги", "закрути мяч",и, конечно, много сладостей. После официальной части начались дружеские общения. Все они фронтовики, воевали, и их рассказы мы слушали, раскрыв рты, боясь пропустить хоть слово. А они рассказывали о войне всё т.к., как оно было на самом деле, ничего не скрывая и не преувеличивая.
     Для нас эти дни пролетели незаметно, а вот для шефов - не знаю. Им бедным, не было покоя ни днём, ни вечером, ни утром. Ребятня ходила за ними хвостиками, разве что в столовую отпускали.
     Нежданно, негаданно, пришёл день расставания. Дети ходили, как в воду опущенные. За эти несколько дней все сумели крепко подружиться, привыкнуть друг к другу - и, на тебе, расставание и возможно навсегда. Печально, конечно. После завтрака собрались провожать шефов. Оставались только дежурные и те кому по долгу службы, нельзя отлучаться. Машину отправили вперёд, а сами всей толпой пошли проводить их за околицу. Как бы медленно мы не шли, а вот уже Липки, вот и машина. Начались прощания, последние пожатия рук, последние похлопывания по плечам, последние объятия. Вот они забрались в кузов, взревел мотор и машина тронулась. Дети замахали на прощание руками, некоторые смахнули слезу рукой, а кто-то плакал не стесняясь, и всё махали-махали, пока машина не скрылась за поворотом. Понурые, расстроенные, мы возвратились домой и ещё дня два ходили с чувством какой-то утраты. Спустя несколько дней о наших проводах написала областная газета.
     Закрутили, завертели летние дела и заботы. Переболели  расставание с шефами, потекла интересная, бурлящая жизнь. Каким-то образом Соломон Моисеевич расширил нашу территорию. До обеда мы готовили её под будущий огород и сад. Тут же должен быть и колодец. После обеда – сончас (ох, как мы не любили его), а коль спать не хочешь, вот тебе метёлка или лопата, забавляйся с ней. После полдника  лес, грибы, ягоды, речка до самого вечера , выбирай на вкус. Коли воспитателей не хватало, то собиралась группа по интересам, назначался старший (только попробуй его ослушаться) и вы свободны, отдыхайте.
    Закончили строительство ещё одного корпуса. Разместили в нём столярную мастерскую для мальчишек и комнату для кружка кройки и шитья- девочкам. Столярка имела полный набор инструментов. На должность мастера директор пригласил  очень талантливого столяра. И хотя образование у него было не выше церковно-приходской школы, и говорил он "полтрет", "шалнир", специалистом он был отличным. Научил нас делать табуретки, парты, рамки для портретов, столы, скамейки. Некоторые поделки представлялись на областной выставке. Будучи на экскурсии, я заглянул в павильон "Детские поделки", и не поверил глазам, прочитал несколько раз. На полочке стояла красивая, небольшая табуретка. Внизу табличка:  Юра Лозовский, Любоничский детский дом. Очень приятно видеть творение рук своих. Теперь, вспоминая то время, понимаешь, что даже в те наитруднейшие годы, страна для нас денег не жалела.
    С другой стороны нового корпуса размещался изолятор. Как и все другие дети, мы болели  ангиной, гриппом, чесоткой, желтухой, дизентерией. Не помню случая, чтобы кто-нибудь из воспитанников лежал в больнице. Всё лечение проводилось дома, в изоляторе. Да и изолятором его трудно назвать. Невзирая на то. заразная болезнь или нет, кто-нибудь  да навестит больного и не один раз. Караулить бесполезно. Пробовали. Убеждать тем более. Чесоточных с ног до головы мазали какой-то тёмно коричневой мазью, бегали в одних трусах. Приставить хвост и рожки, от чертёнка не отличишь. Захотелось ему в туалет - выбегает, а тут футбол гоняют, да разве можно пробежать и не ударить по мячу? Ударил раз, второй и забыл куда бежал. А при возгласе " Шухер"замечется, не знает что делать, убегать или пнуть по мячу. Любителей поболеть.. таких не помню ни зимой, ни летом.
     В начале второй половины июля состоялось заседание детсовета. На него были приглашены все воспитатели и дирекция детдома. Обсуждался один вопрос:  Кого послать с ответным визитом к шефам? Вопрос щепетильный. Кандидатов много. И как вести отбор? Долго совещались, спорили, наконец, отобрали, если мне не изменяет память, восемь достойных ребят, без обиды, четырех девочек и столько же мальчиков. Имена кандидатов, естественно, до поры, до времени, держали в строгом секрете. Отправка состоялась накануне дня военно-морского флота. Повезли какие-нибудь подарки шефам или нет, не знаю. Но, по-моему, Соломон Моисеевич не тот человек, чтобы отправить в гости своих питомцев с пустыми руками. Делегация уехала, а мы с нетерпением ждали её возвращения. Каждый мечтал посмотреть на море, а может и искупаться в нем, и самое главное, увидеть настоящие военные корабли, а повезёт - и подводную лодку. Но, увы, такое счастье выпало не многим.
    Жизнь в детдоме шла своим чередом. Лето выдалось жаркое, нередко шли тёплые дожди, что доставляло малышам великое удовольствие босиком, только в трусах носиться по лужам. А народ постарше, более степенный, занимался делами, по серьёзнее. Мальчишки пропадали в столярке, девочки вязали, вышивали крестиком или гладью. Часто ходили в лес на прогулку. Иногда ,во время таких прогулок, находили оружие: полусгнившие винтовки, автоматы, пистолеты. Конечно, о находках таких, кроме гранат, воспитателям не говорили. Никому не нужный ствол от винтовки валялся во дворе под крыльцом. А однажды Вася Жавнерович наткнулся на приклад немецкого автомата. Хорошо сохранилась рукоятка. Вася подумал, покумекал, достал ствол винтовки и сотворил отличный не самопал, нет, лучше его назвать маузером. Стрелял пулями, со спусковым крючком. Заряжался со ствола, как поджиг. Иногда постреливали из него, благо пуль и пороху хватало. Как-то сидим, рассматриваем свое оружие, да так увлеклись, что не заметили ,как вошла воспитательница.
   -Ну-ка, ну-ка покажите, что это у вас,- обратилась она к Васе, протягивая руку.
   -Да вот,- замешкался он и подал пистолет Ольге Яковлевне.
   -И эта штука стреляет?- с недоверием спросила она.
   - Стреляет, - утвердительно  кивнул головой Вася,- можно я ба-ба-бахну?
  Ольга Яковлевна, с усмешкой глядя на нас, долго молчала. А потом, махнув рукой, сказала:
   -Да ба-ба-бахни!
  Вася не заставил себя долго ждать. Взвёл курок, маузер направил вверх и...ба-ба-бахнул. Пуля, пробив потолок и крышу, куда-то улетела. Мы стояли, заткнув пальцами уши, а Ольга Яковлевна сидела на кровати, усыпанная извёсткой.
Забирать пистолет  не стала, только попросила:
 -Спрячьте, пожалуйста, куда-нибудь своё орудие и больше никогда его не доставайте. Договорились?
 -Договорились,- за всех ответил Вася и сунул маузер под матрас. Больше мы его не видели. Принцип: договор дороже денег, строго соблюдался, и нарушить, его не смел никто.
      В первых числах августа наши вернулись из Балтийска. Гадали, предполагал, с какими подарками они приедут. Всякое ожидали, но такое....никому и во сне не могло присниться. Вот они, все восемь, заходят во двор. Ребята глянули на них, раскрыли рты и...онемели. Перед нами стояли молодые, стройные, подтянутые, в превосходно сидящей на них форме, моряки. Мальчики - в лихо надетых набок бескозырках, с развивающимися ленточками. Девчонки -в беретах, украшенных крабами и  якорями. Они смущённо улыбались, будто чувствовали за собой какую-то вину.
Спустя две-три минуты мы зашумели, загалдели, начали их обнимать и качать. Потом начались расспросы, вопросы, ответы, примерки. Всё, как в большой дружной семье.
    Новый учебный год начался как обычно с напутствий, пожеланий и с увеличением желающих поехать на Балтийское море к шефам. С этого года начали появляться путёвки на экскурсии в Минск, Брест, по местам боёв.
     Первые две четверти я закончил хорошо.  Но для поездки на Балтику не дотягивал. Надеялся взять реванш на экзаменах.
На Новый Год в общей комнате установили до потолка пушистую настоящую ёлку. Малышей отправили спать, а мы, кто постарше, остались наряжать. Больше половины игрушек сделали сами. Были гирлянды или нет, не пом-ню. Часам к двум ночи закончили наряд, дверь до вечера закрыли на замок и пошли спать. Утром, после завтрака, началась подготовка к концерту. В одной комнате репетируют и приводят в порядок костюмы снежинки, в другой солисты и хор, а вон из-за угла выглядывает Баба Яга, что-то не поделили с чёртом. К ним, навести порядок спешит Дед Мороз:
-Эки две сатаны, чего не поделили? - громовым голосом гаркнул  он.
-Да мы, да мы, - запрыгал и завертел хвостом чёрт, а Баба Яга разведя руками, изогнулась, как вопросительный знак и оба исчезли.
-Вот и пойми их, то ли репетируют, то ли чего не поладили,- в раздумье пробурчал Дед Мороз и ушёл к снежинкам. Пока группы обедали, участники самодеятельности  устанавливали декорацию. В дальнем углу от ёлки посадили лес. На опушке поставили расписанную героями сказок избушку. На двери красовалась голова чародея в шлёме с большущими усами и бородой. После обеда всех пригласили на концерт. Зрители ждут, волнуются. Не терпится им. Наконец,  дверь избушки открывается и из неё, как будто из сказки,  выходит Дед Мороз со Снегурочкой. Они поздравляют ребят с новым годом, с праздником, с каникулами. Потом Мороз надул щёки и начал дуть, свистеть, и в зал залетают снежинки. Они кружатся, вертятся, хотят прилечь, присесть, но он дует всё сильнее и сильнее. Вдруг ветер утих, снежинки прилегли и вдали послышался заливчатый, серебряный звон колокольчиков - на поляну влетает белоснежная тройка лошадей. Лошади (девчонки лет десяти) укрыты расписными бордовыми попонами, в гривах( в волосах) вплетены разноцветные ленты, на дугах - бубенцы. Запряжёны они в  роскошную, усыпанную звёздами, со всполохами северного сияния,  карету. На карете в белых, расшитых золотом, сапожках, в белой шубе с широкими рукавами и усыпанной драгоценными камнями, высокая, стройная стоит Снежная Королева. Лицо белое, взгляд холодный, надменный. На голове золотая корона, украшенная жемчугами, алмазами, бриллиантами. Обвела всех холодным взглядом и ледяным голосом повелела:
-А ну, негодники, говорите, куда побежала Герда с Каем?
-Воон туда,- ответили ребята хором,- и несколько десятков рук указали в разные стороны.
-Заморожу! Всех заморожу!- с угрозой крикнула Королева.
Лошади испугались, рванули и понесли. Залились нежным звоном бубенцы, и карета также стремительно скрылась, как и появилась на опушке. Потом выступал хор, пели частушки, были и  клоуны. Было всё, как у взрослых. Из избушки вышла Снегурочка и объявила:
-А теперь начинается Новогодний бал. Бал-маскарад,- поправилась она.
Быстренько расставив стулья, скамейки вдоль стен, побежали переодеваться. Каждый в тайне готовил какой-нибудь костюм на бал маскарад. Костюмы показывали, выходя из избушки-сказки.
Ох, какой вместительной оказалась изба! Первым из неё вышел Волк, за ним - Ниф-ниф. Перекатился через порог кривоногий Ёжик. Важно появился Заяц и совсем незаметно Алиса-лиса. Пират со шагой, мушкетёр в широкополой шляпе, тоже со шпагой. А вот выходит Руслан. В руках у него щит и меч. А где же Людмила? Что-то не видать её. Ага, вон она, рассматривает игрушки. Косолапому, пришлось протиснуться боком. Непонятно, то ли дверь узкая, то ли Михайло слишком толстый. И совсем, как по волнам, из избушки выплывает Царевна-Лебедь. Месяц под косой блестит,
а во лбу звезда горит. Рядом с ней князь Гвидон. Баба Яга что-то объясняет Деду Морозу. Похоже, что кто-то взял у неё метёлку покататься и до сих пор не вернул. Ан, нет,  шлёпнула себя ладошкой по лбу и убежала в избушку. Чай, вспомнила, где свой транспорт забыла. Прибежала Снегурочка, все взялись за руки и начали водить вокруг ёлки хороводы. Кто-то завёл патефон, и над полянкой поплыла спокойная, нежная музыка. В танце закружились пары. Волк танцевал с Нифнифшей, лиса Алиса пригласила Зайца. И тот, и другой с такой нежностью смотрели на своих избранников, что были готовы съесть их хоть сейчас и целиком, не будь объявлено Новогоднего перемирия. За нарушение можно будет лишиться головы или хвоста. Ёжик вот подсказал, что будут лишать зубов, а потом они сами повесятся.
 Где, куда делись Дед Мороз и леший? Странно, куда же они запропастились? Аааа, вон леший под тяжестью мешка согнулся в три погибели, идет сюда, еле-еле переступая ногами. За ним шествует Дедушка. Тоже с мешком и тоже согнувшись. Зашли, мешки поставили рядышком. Леший сел, утирает со лба пот, отдышаться не может, а Дед Мороз хитро улыбаясь ,объявил:
-Ну, дети мои! За труды свои, за учёбу хорошую, за устроенный праздник, получите от меня подарки! - и открыл мешок. Наступила самая тожественная минута - раздача подарков! Ура Новому Году! Веселились, танцевали, пели, плясали до часу ночи. В пять минут второго объявили отбой. Нехотя расходились по спальням. Но что поделать: порядок есть порядок.
    Каникулы пролетели, как один день, будто их и не было. Началась третья четверть, самая длинная и самая главная. Желание поехать к шефам не пропадало. К учёбе относился более чем серьёзно. Жизнь в детдоме и школе шла своим чередом. По выходным ходили в лес на лыжах, занимались в кружках. Нежданно зазвенела за окнами капель, воздух стал чистый, прозрачный. Чувствовалось приближение весны. За здоровьем нашим здорово следили. Делали прививки, уколы под лопатку да такие больнючие, что на утро больно было поднять руку. Поили какой-то микстурой,  рыбьим жиром и ещё чем-то противным. Пили все, ведь лежать в изоляторе не хотел никто. Главврач сельской больницы знал это и часто стращал изолятором, даже тех, кто при виде шприца падал в обморок.
    Хотя месяцы были весенние, погода стояла довольно прохладная, если не сказать холодная. С крыш начинало капать только на солнце после полудня,  и то не каждый день. По-моему, на весенних каникулах нашу группу отправили на рентген в Боборуйск. Не скажу, сколько километров было до города, наверно не много, потому что за день, даже за зимний, оборачивались. Тогда автобусов ещё не было, ходили пешком. Позавтракали. Пошли. Дорога торная, сухая под ногами снег поскрипывает. Зашли в лес, полюбовались на красноголового, с белым воротничком, дятла. Кто-то из запасливых ребят на сучёк для него кусочек хлеба положил. Да куда ему грешному. Пока клювом стучал да головой вертел, шустрая рыжуха белка вмиг слетела с верхушки сосны, схватила гостинец и была такова. Переходя Березину, речку, покатались на подошвах по льду. А на другой стороне - уже город. Пришли в поликлинику. Были на приёме часа два. Вышли на улицу - тепло, как в разгар весны. На нас шапки, зимние пальто, валенки. Жарко, хоть раздевайся. Двинулись в обратный путь. Подошли к реке, она какая- то горбатая стала. Ступили на лёд, он весь в трещинах, кое-где вода, лужи. Пришлось обходить. Первая мысль, которая пришла в голову:  не в том месте переходим. Осмотрелись. Нет, правильно идём. Вышли на берег, а снег на дороге мягкий, рыхлый, превратился в кашу, а потом и вовсе начал проваливаться, а под ним вода. На заливных лугах вода доходила  повыше щиколотки. Валенки намокли, хлюпают, стали тяжеленными, иногда шагнёшь - валенок слетает, а ты дальше шлёпаешь.  Возвратишься, с силой сунешь в него ногу, чтобы воду вытолкнуть, и опять шагаешь.  Ребят, тех, кто послабее, приходилось поддерживать не только под руки, но и за валенки. Шли трудно и долго. Начало смеркаться, когда группа вышла на опушку леса. Сели на поваленное  дерево, Сначала выжали носки и валенки девочкам, потом себе, пошли как можно быстро, останавливаться нельзя, можно переохладиться. До дому оставалось километра полтора-два. Пришли, дома небольшой переполох. Забеспокоились, почему долго нет группы. Готовили отряд спасателей. Но всё обошлось. Переодели нас в сухое бельё, накормили, напоили горячим чаем и велели забраться под одеяла. Да разве кто-нибудь ляжет в постель, если он герой дня и есть что рассказать. Характерно: никто, ни один из нашей компании не то чтобы не заболел, даже не чихнул.
      Время, время. Что это такое? Из чего состоит? Одно для всех или у каждого своё? Кто его выдумал? Может кто-нибудь объяснить? То течёт спокойно, ровно, без омутов и водоворотов. А то взбунтуется, как горный, бурный поток
заключит в свои объятья, закрутит, завертит и несёт тебя вдоль своих берегов. Проносятся мимо года, события, чьи-то судьбы. Набесившись, выплёскивается на широкую равнину и успокаивается. Течёт медленно, как-то задумчиво, а порой, кажется, вообще не движется, стоит. Так и меня, выплеснуло на берег Невы. Сиди, копайся, разбирайся с судьбе своей.
      Шестой класс закончил хорошо, но не настолько, чтобы попасть на Балтику. На экзаменах схватил тройку по белорусскому языку. Признаться, он, язык этот, и раньше прихрамывал, но есть ещё такая штука как АВОСЬ. Не сработала, за что и поплатился. Однако награжден был  круизной путёвкой по маршруту Бобруйск-Минск-Москва-Сталинград. Из детдома ехал я один. Собрали, приодели, выдали сухой паёк на несколько дней и отправили. Сбор назначен в Бобруйске в доме пионеров. Приехал, зарегистрировался у секретаря, тут же получил инструктаж по правилам поведения. Приехал я не первым. Были ребята из школ и других детдомов. Поджидали ещё троих. Шляться по городу не разрешали. Команда "Поехали" могла прозвучать в любую минуту. Но слово  "нельзя" - не для нас, для кого-то другого. Уходили не все сразу, а незаметно, по очереди, предупреждая, если что, где искать. За такое нарушение- могли и домой отправить, а там неприятностей не оберёшься. Приговорят дней на десять- запретят выход за территорию детдома, не то, что петухом запоёшь, кукушкой закукуешь. Про футбол, волейбол, городки, крокет и все другое, забудешь. Да какая же детская душа такое выдержит? Вот и придумываешь, как из "нельзя" сделать "можно", и чтобы не больно. Пришла наша очередь со Славиком, он из бобруйского детдома, дежурить. В случае если что, объяснять, бегать, искать, собирать. Сидел он, долго думал, потом  предложил:
-Давай сделаем мороженое.
-Как, из чего?- спросил я и с удивлением посмотрел на него
- Ну-ка посмотрим, что есть у нас из продуктов? О, вполне достаточно,- сказал он, разглядывая содержимое сухих пайков,- открывай сгущёнку, а я смешаю сахар с маслом.
Открыл я сгущёнку, добавили в смесь масла с сахаром, перемешали, попробовали. Вкуснооо! Не хватало только холода. Негде было даже просто охладить. Холодильниками не обзавелись. В то время их вообще не было. Много делать и есть, не стали. Масло оно и есть масло. А нам предстояло длительное путешествие и детские неожиданности нам ни к чему. К вечеру собралась вся группа. Часов в восемь вечера сели на поезд и поехали в Минск. Путешествие началось. В Минске поселились в какой-то школе. Спали на матрасах, прямо на полу. Сходили в музей Янки Купалы, на строительство авто- и тракторного заводов. В Минске впервые в жизни  побывали в цирке. Шла программа "Слоны не арене цирка". Всё было впервые:  клоуны,  гимнасты, наездники, жонглёры всё приводило в восторг наши детские души. С замиранием сердца, затаив дыхание, восхищались выступлением девчонки-гимнастки, лет четырнадцати, под куполом цирка. Удивлялись её бесстрашию и красотою выполнения трюков, а наши девочки только ойкали, закрывая лицо руками. Не спеша, махая ушами и хвостом, на арену вышли слоны. Стали в ряд, поклонились. Встали на передние ноги затем на задние. Выполнив номер, опять поклонились. Ох, какими огромными они показались нам. По знаку дрессировщика подкатили несколько большущих, чуть ли не с метр в диаметре, мячей к ногам слонов и они начали пинать их в зрительный зал. Я сидел в крайнем ряду, рядом с проходом. Вижу, в мою сторону летит мяч. Соскочил с места, подпрыгнул с поднятыми вверх руками, хотел поймать его. Да где там! Мяч сбил меня с ног и полетел дальше, ближе к выходу. Ударился я не больно, но ощущения неприятные. После представления, при выходе из цирка, какой-то мальчишка ,теребя свою маму за рукав, показывает  пальцем в мою сторону, говорит ей:
-Мама, мама, смотри. Вон того мальчика слон мячом зашиб.
Но в целом, город нас не впечатлил - видны ещё были следы войны.

   Москва встретила нас солнечной, тёплой погодой. До сталинградского поезда усели побывать и полюбоваться Красной площадью, осмотреть собор Василия Блаженного, побыть в Третьяковской галерее, в мавзолее Ленина и, конечно, вволю накатались на метро. Понравилась нам Москва.
    В Сталинград выехали ночью. Забрались в вагон, улеглись на полки и тут же уснули. Вагоны деревянные, довоенные, качаются, стонут, скрепят, того и смотри, что на ходу рассыпятся. Пока поезд катится - всё хорошо, но при торможении вагоны начинают дергаться, двигаться рывками, будто муку сеют. Ещё хуже, когда трогается с места. Сначала резкий толчок назад и тут же резкий  рывок вперёд и...посыпались пассажиры с верхних полок. Правда, серьёзных травм не было, так, только шишек набили. Видать, машинист никогда не водил пассажирский поезд. На одной из станций заменили паровоз, и все неприятности наши прекратились.
     Приехали. После небольшого отдыха отправились на экскурсию по городу. Город отстраивался, кругом виднелись подъёмные краны.  Побывали на тракторном заводе, у дома Павлова, показали несколько ДОТов на линии обороны на берегу Волги, съездили на Мамаев курган. Экскурсовода слушали без особого интереса, приличия ради. Она заметила это и спросила?
-Я плохо рассказываю? Спрашивайте, если что-то не понятно.
-Нет, не в этом дело. Вы всё делаете замечательно,- начала объяснять ей наша руководитель,- Дело в том, что мы приехали из Белоруссии и удивить, поразить детей такими развалинами, руинами невозможно. Наши небольшие города  в таком же виде, - она показала на разрушенную почти до основания мельницу, - Вы не обижайтесь на детей. Они повидали такое, что лютому врагу не пожелаешь.
    Перед отъездом вдоволь накупались в Волге и попрощались со Сталинградом.
     Никак не могу понять, как и почему случилось так, что я сижу на набережной Невы, а не в Клайпеде на берегу Балтийского моря? Где дал маху, где ошибся? Или не хватило упорства отстоять свою цель, свой выбор? Этот вопрос постоянно будоражит меня, хотя точно знаю, что изменить нельзя ничего.
    После выпускных экзаменов немного отдохнули и начали готовиться к вступительным.  Собрать документы - дело не простое. В то время все копии делались от руки, и время на это тратилось довольно много. Наконец, собрал всё, что нужно и отправил в Клайпедское мореходное училище. Дней через десять пришёл ответ: ждите вызов. Стал ждать. О каких-либо экскурсиях или поездках не думал и не мечтал. Не до того было. И вот, где-то в средине августа приезжает к нам представитель из Ленинграда для набора учеников в ремесленные училища. Вызывали на беседу каждого отдельно. Подошла моя очередь. Захожу, сажусь. Последовали обычные вопросы: сколько лет, образование, кем хочешь быть. Я ответил,  что хочу стать моряком, что уже отправил документы и жду вызов. Представитель мне что-то долго объяснял, уговаривал, я стоял на своём. Тут он не выдержал и на повышенном тоне, скорее заявил, чем сказал:
-Ну, хватит тебя уговаривать. Страна лежит в разрухе и надо её восстанавливать, а море, как-нибудь, обойдётся без тебя. Не велика потеря. И не забывай, сколько государство средств затратило на твоё воспитание.
-Все мои документы в Клайпеде, как я поеду,- хоть за что-то пытался зацепиться я.
-Это не твоя забота,- последовал ответ.
      Привезли нашу группу в Ленинградское железнодорожное училище №2., принадлежащее Пролетарскому паровозоремонтному заводу. Ребята с образованием ниже семи классов попали в токарную группу, а с семилетним - в слесарную. Переодели в форму трудовых резервов. Рабочая и повседневная - чёрные рубаха и брюки "хэбэ", бушлат. Выходная -чёрные шерстяные рубаха и брюки, ботинки. Верхняя одежда - шинель, широкий ремень с буквами ЖУ на пряжке, фуражка с блестящим козырьком с эмблемой: крест-на-крест молоток и разводной ключ.  Форма красивая. Ни в одну из групп я не попал. Не было документов.
  И вот уже дней пятнадцать, как я в Ленинграде. Хожу знакомлюсь с городом. Побывал на пристани, на мосту Володар-ского. В парке отдыха Бабушкина постоял у карусели, посмеялся в комнате смеха. В будние дни некоторые аттракционы не работают, но и не закрыты. Поехать посмотреть крейсер "Аврору", Петропавловскую крепость, Исаакиевский собор - у меня нет ни денег, ни какого-либо документа. Форму не выдали, на занятия не допускают. Ладно, ещё хоть в столовой кормят и из общежития не выгоняют. Ходил к генерал-майору, директору училища на прием. Объяснил обстановку.
Просил отправить меня назад в детдом или в Клайпеду. Он кому-то позвонил, выслушал, потом сказал:
- Документы твои выслали, скоро придут.
Не знаю, директор распорядился или документы пришли, только на завтра меня вымыли, приодели и зачислили в десятую группу по специальности "Слесарь по ремонту промышленного оборудования". Все учащиеся в группе были только с семилетним образованием. Мастером группы был замечательный человек, специалист на все руки Николай Иванович Мишарин. Ничто не выпадало из его золотых рук. Специалист высшего класса. Что угодно мог сделать, отремонтировать, сотворить. Не превзойдённый мастер игр в шашки, шахматы, домино. В карты сам не играл и нам не давал. Карал очень строго. Был строгим, требовательным, но справедливым. Однажды обрабатывали молотки. Раздали поковки, и работа началась. Размеры, плоскости, фаски, радиус бойка - всё должно соответствовать чертежу.  Всякой паковке даётся допуск на обработку. Чтобы не пилить напильником, Витя Абрамов решил обточить фаски, почти последнюю операцию, на наждаке. Это заметил Николай Иванович. Он забрал у Вити, считай, готовый молоток,
и вручил ему новую паковку со словами:
-Учитесь работать напильником. Станок к наждаку не потащишь и заданной точности не достигнешь,- и начал проверять готовые изделия других ребят.
 Были и общеобразовательные предметы: математика, русский, физика, химия - программа восьмого класса. Учёба давалась почему то легче, чем в школе, увлекательнее. И относились учителя к нам, учащимся, не как к детям в школе, а как к молодому будущему рабочему классу. Если кому-то какая- то тема давалась трудно, учитель будет на плакатах, на схемах, на пальцах, в конце концов, объяснять тебе до тех пор, пока до тебя не дойдёт. Витя Францев никак не мог понять, что такое реактивная сила, как возникает, как работает. Леонид Николаевич, преподаватель физики, щупленький, невысокий, но очень энергичный, фанатично влюблённый в свой предмет, чтобы не терять время зря, решил показать на опыте её действие. Из алюминия выточили модель ракеты. В её полость плотно уложили киноплёнку (в то время плёнка горела почти как порох). Лёгкими ударами молоточка запрессовали заглушку с соплом диаметром около миллиметра. Конструкцию подвесили на натянутую проволоку. Раскалённой докрасна булавкой, через сопло, подожгли плёнку. Повалил сизо-коричневый дым. Ракета вздрогнула, прошла метра два, как вдруг раздался несильный хлопок и звон разбитого стекла. Оказалось, что запрессованная заглушка не выдержала возникшего внутри ракеты давления, и с силой вылетела, пролетев метра четыре, угодила в оконное стекло, хорошо не насквозь, а только внутреннее. Второй запуск прошёл удачно. Заглушку посадили на резьбу, а проволоку натянули вдоль класса. От стены до стены, ракета пролетела в мгновение ока.
- Ну что, Виктор, теперь понял?- спросил Леонид Николаевич.
- Теперь понял,- улыбаясь, ответил Францев.
 На практических занятиях учились правильно держать и пользоваться инструментом: зубилом, молотком, напильником, рейсмусом, кронциркулем, штангенциркулем. Спустя месяца два, начали поступать несложные оплачиваемые заказы. Тридцать три процента от стоимости причиталось нам. Появилась возможность оплатить поездку на трамвае, купить батон хлеба. После занятий или по выходным ходили на экскурсии, в музеи. Занимались в спортивных секциях, в танцевальных кружках. Кто-то занимался в Невском доме культуры, кто-то ездил в дом культуры Трудовых резервов. Я и ещё два парня ходили в заводской оркестр народных инструментов. Выбор был большой, было бы желание.
   Учили нас основательно. Я должен был уметь пользоваться всем измерительным инструментом и приборами. По цвету искры определить марку металла, по цветам побежалости определить температуру его нагрева. Паять, лудить мягким и твёрдым припоями. Уметь рассчитать шестерню, модуль и количество зубьев. Шабрение и притирку. Закалку и отпуск детали, не говоря уже о режущем инструменте. Плюс к этому отличное знание устройства и кинематику токарных, фрезерных, поперечно- и продольно- строгальных, долбёжных, револьверных, карусельных и сверлильных станков. И несколько иностранных марок типа "Атлас". Тогда-то я понял, почему набирали группу с семилеткой.
     После нового года мы уже делали комбинированные плоскогубцы, формовочные крючки, труборезы, трубные зажимы. В месяц зарабатывали по двести - триста рублей. Кроме группового похода в кино, цирк или стадион, можно было гулять самостоятельно. Я любил театр. Почему-то понравился театр Рубинштейна. Бывал в нём почти каждую неделю. Билет стоил недорого, рубля два-три, и я запросто, мог себе позволить.
    Надоело слушать футбольный матч по радио - поехали на стадион посмотреть встречу "Зенит"(Ленинград) - "Динамо"(Тбилиси). Счёт был ничейный 0:0. Не понравилась игра. Игроки не бегали - ходили, как сонные. Не было того за чем мы приехали. Ерунда. Больше туда  ни ногой. Другое дело салют. Не помню, по какому случаю, он был. Если не ошибаюсь, в честь празднования начала белых ночей. И мы, человек пять,  решили съездить посмотреть на это чудо. В то время салюты были в диковинку. Начало представления - в десять часов вечера напротив Петропавловской крепости. Приехали на место чуть пораньше, но народу собралось много. Протиснулись к ограде набережной, поближе. Стоим, ждём. Вдруг толпа пошатнулась и понесла нас влево, потом назад. Чувствую, что кто-то ходит по моим ногам, я поджал их, думал упаду, да где там при такой давке. И так носило меня минут пять. Вдруг раздался выстрел, толпа замерла, и сотни цветных ракет, рассыпаясь, взлетели в небо. Зрелище завораживающее.
     В конце весны мы вышли из учебных мастерских и начали самостоятельно, но под наблюдением мастера, ремонтиро вать токарные станки учебной группы. Получалось неплохо, а главное, появилась уверенность в себе. Представляете  какой восторг (какое счастье, если хотите) испытываешь, когда загудит, зашумит, запоёт возвращенный к жизни твоими руками, станок. Возникает ощущение своей значимости, и видишь воочию плоды своего труда.               
     С августа начались каникулы. Билеты на поезд для нас, как железнодорожников, были бесплатные, и все разъехались по домам. Накупив полный чемодан продуктов, я отправился в Телушу к тёте Вале. Лёня, её младший сын, несказанно обрадовался моему приезду. У старшего брата были свои друзья, а Лёня был, как бы, не у дел. К их соседям приехали две девчонки из Москвы, и у нас появилась своя компания.               
     Приехал я вовремя. Мальчишки заготавливали на зиму торф. Утром, после завтрака, тётя Валя укладывала в сумку провизию, и мы уходили на болото. Братья в два ножа нарезали брикеты, а я относил их и укладывал клетками для просушки. Работали до вечера. Часам к девяти, собравшись всей компанией, отправлялись на вечеринку. После танцев парами возвращались домой. Когда работы поубавилось, решил побывать в Любоничах. По дороге встретил Валю Харитонову. Тоже воспитанница детдома, она училась в Бобруйске. Вместе пришли в детдом - нас встретили приветливо. Окружили, рассматривают, море вопросов. Тут же завели в столовую, накормили, напоили компотом и ...вопросы, вопросы, вопросы. Присмотрелся, бааа, да сколько здесь выпускников! Из Минска, Могилёва, Бреста, Бобруйска! Да и понятно. Все считают это место своим домом, а некоторым просто некуда податься. В детдоме днём, как и раньше, занимались хозяйственными делами, а вечером, усевшись в кружок, рассказывали об учёбе, о городах. Не успел оглянуться, уже пора возвращаться домой. Тепло распрощавшись, я покинул этот дом навсегда.
    Август подошёл к концу. Каникулы закончились. Пора возвращаться в училище. Ленинград меня встретил тёплой, солнечной погодой. Стоило только сесть в трамвай, я почувствовал себя дома, будто никуда не уезжал. Приехал в общежитие, большинство ребят уже вернулись. Через день начались занятия.  Нас распределили по цеховым рабочим бригадам, так началась производственная практика. Работали, как в первую, так и во вторую смену. Скидок на молодость не было. Работали по-настоящему. Иногда крутишься, вертишься, по очереди на обед ходишь, а придёшь в ведомости расписываться - там...так...слёзы. А иной раз не знаешь, куда себя дать и выспишься, и належишься, а зарплата такая, что начнёшь человеком себя чувствовать. Заработок зависел от работы станков. Станок работает, он на тебя работает. Станок стоит - и ты в пролёте. Практику проходили в разных цехах: в кузнечном, механическом, колёсном.
После работы часто слушал радио. Очень хорошие передачи были, а потом появилась новая тема  - "Письма с целины". Поначалу не обращал внимания, потом заболел целиной и решил:"Всё. Еду!"