Это имя звучит
как звук церковного колокола
Сегодня – день празднования Казанской иконы Божией Матери, которую – любимый свой образ – многократно писал выдающийся художник, иконописец, реставратор, подвижник и мудрец Георгий Эдуардович Бострем. Промыслом Божиим мне довелось в течение ряда лет общаться с ним, учиться у него. Затем были годы общения с его дочерью Галиной Георгиевной. Эта милая добрая женщина много чего напутала в биографии своего отца, но именно ей мы обязаны сохранению фотографий, писем, документов, и – главное – картин Бострема. Сейчас, когда я решил систематизировать все имеющиеся материалы о Георгие Эдуардовиче и попытался написать его биографию, именно Галине Георгиевне, Царство ей Небесное, я выражаю самую глубокую признательность. Неоценимый вклад в эту работу внесла Ольга Михайловна Барковская, автор нескольких работ об Обществе независимых художников в Одессе, членом и основателем которого был, в том числе, и Бострем. Большую помощь оказал мне человек, с которым я, к сожалению, не знаком – прекрасный писатель, автор ряда биографических книг, вышедших в серии «Жизнь замечательных людей», Алексей Варламов. Многие из тех, кому посвящены его произведения, были хорошо знакомы с Бостремом. Именно книги Варламова «подтолкнули» меня к этой работе. Помощь мне оказал и священник Роман Цуркан. Окончательно убедила меня взяться за книгу о Георгие Эдуардовиче моя жена Елена. Всем этим и другим людям, знавшим и помнящим Бострема, рассказавшим или написавшим о нем мне, я выражаю искреннюю благодарность.
24 июня 2014 года
ЗАРЕЧНОЕ
«За горами, за лесами, за широкими
морями, не на небе – на земле жил старик
в одном селе».
П.П. Ершов «Конек-Горбунок»
Почти полвека назад я стоял перед домиком, скорее похожим на сарай, с наполовину провалившейся крышей «под татаркой», стоявшим под сенью огромных деревьев, среди зарослей лопухов и бузины в селе Заречное на трассе Симферополь - Ялта. Сквозь грязное, треснувшее стекло двери смотрело на меня потрясающее, никогда уже не забываемое мною лицо древнего патриарха с пронзительным и одновременно добрым взглядом, с непропорционально огромным лбом, осененное, как ореолом, спадающими на плечи седыми волосами и окладистой белой бородой.
Много лет спустя, вспоминая эту встречу, я написал: «Думаю, нет смысла рассказывать о том, что говорил мне тогда Георгий Эдуардович, как потом я приезжал к нему со своими картинами, как слушал его рассказы о людях, окружавших его в жизни, а мне знакомых по страницам книг: Флоренском и Розанове, Пришвине и Фаворском, Нестерове и Кандинском. Бострем показал мне много интересных живописных приемов, но главным в наших встречах были беседы, точнее, повествования, наставления, лившиеся удивительно спокойно, словно неторопливая могучая река. Как сейчас помню низкий, рокочущий и добрый, со старинными оборотами и книжными, из прошлых времен, интонациями, голос Бострема…».
Оказалось, что смысл описывать все это был. Многое забылось, стерлось из памяти… А ведь как тогда поразили меня кошки Георгия Эдуардовича! Не меньше десятка их, а с ними несколько собачонок, не ссорились, жили во множестве находившихся во дворе ящиках и коробках. Они ластились, терлись о ноги Бострема.
Посмотрев на меня сквозь стекло в двери при первой нашей встрече, Бострем широко и светло улыбнулся, открыл дверь и вышел:
- Не знаю, может быть Вы когда-нибудь продадите меня и купите, но сейчас Вы мне нравитесь и я рад с Вами познакомиться, - дружелюбно и очень интеллигентно сказал он, затем тепло поздоровался с Федоровым (именно этот гениальный пианист и привез меня к Бострему), пригласил сесть. На мое изумление по поводу обилия у дома животных, Георгий Эдуардович сказал, что у них нужно учиться прощать – они не помнят зла, не мстят, не завидуют.
Шел 1968 год, - мне было тогда шестнадцать лет…
Бострем был среднего роста, сильно (видно, что не от старости) согнутый, но широкий и мощный. На нем были старые брюки, огромные ботинки, перевязанные какими-то веревками, серый свитер грубой вязки с разорванными рукавами, болтающимися бахромой. Но выглядело это на Бостреме, как мантия. Было понятно, что в тех условиях Георгий Эдуардович особой, мягко говоря, возможности мыться не имел, но волосы и борода у него были чистые, глаза не закисали, никакого запаха, как это бывает подчас и у вполне «домашних» стариков, от него не чувствовалось. Строго растительная диета (он не ел даже рыбы, очень редко творог и молоко, да крашенные яички на Пасху), а главное – внутреннее состояние способствовали чистоте тела.
Бострем возделывал возле дома несколько грядок; там росли редиска, какая-то зелень, пара виноградных лоз. Одно из окружавших дом деревьев было ореховым. Видя, как легко Бострем носит ведра с водою по довольно неудобной тропинке, я удивился его силе – было ему тогда больше восьмидесяти пяти лет! Вспоминаю со стыдом, что однажды решил проверить его «на крепость», и попросил пить. Бострем протянул мне полное большое ведро, а я как мог медленно цедил из него воду, ожидая, когда же он устанет держать ведро на весу. Когда я наконец поднял голову, то увидел его смеющиеся глаза. Георгий Эдуардович все понял! Позже его дочь Галина Георгиевна рассказала, что Бострем помог соседям в Заречном перенести рулон линолеума, который никак не могли поднять двое мужчин. Он положил себе его на плечо и отнес куда следовало. Георгий Эдуардович как-то поведал мне, что в молодости проводил эксперименты: держал за колесо и не давал тронуться телеге, которую тянула запряженная в нее лошадь.
Я никогда не видел Бострема сердитым или мрачным. Он всегда был кротко-величественный. Добрый мудрец, никогда и никого не попрекавший. Он много говорил мне о любви, о Христе. Как-то я спросил: бил ли он когда-нибудь человека. Георгий Эдуардович, как бы оправдываясь, сокрушенно рассказал, что однажды ему пришлось заступиться за женщину, которую оскорблял и унижал военный при оружии. «Я был вынужден взять и выбросить его в окно, - сказал Бострем, - что с ним случилось дальше, я не знаю». Бострем не лгал никогда. Я в этом уверен.
Однажды я застал у него монаха из Троице-Сергиевой Лавры, который привез Бострему икону на реставрацию. Оказалось, что он постоянно поддерживает связь с Лаврой. Монастырь снабжал Бострема красками, кистями и крупами. Было это, впрочем, довольно редко. В основном Георгий Эдуардович писал на чём и чем придется. Для своих собачек и кошечек просил привозить косточки и рыбку.
В первый же свой приезд я показал Бострему свои работы – сангину, акварели. Некоторые он выделил, похвалил за экспрессию, предложил наведываться к нему. Он извинился за то, что не особенно приглашает, так как он сознательно уединился от суеты – он не избегает людей, он устает от тех, кто приходит к нему из праздного любопытства, поглядеть на него, как на диковинку.
В 1971 году я уехал из Крыма, вернулся в 1976. Бострема в Заречном не было. Его, совсем больного, забрала к себе в Евпаторию дочь. С ней тогда я знаком был мало, - лишь пару раз заставал ее у Георгия Эдуардовича. Увидеть Бострема мне больше так и не довелось… Годы спустя я с благодарностью понял, как много дал мне Георгий Эдуардович, что я общался с самым удивительным человеком, кого послал мне в жизни Господь.
К Бострему в Заречное ездили всякие люди. Несомненно, «кэгэбэшников» такой житель явно не радовал, но прицепиться было не к чему: Георгий Эдуардович мог рассказывать, как во время землетрясения «огромные камни с шумом путешествовали к морю», но о политике не говорил никогда. Ему это было действительно безразлично. Он учил, что смерть столь же величественна и прекрасна, как и жизнь, и послушать его приезжали молодые богоискатели, музыканты, художники.
Одним из тех, кто посещал Бострема в Заречном, был известный симферопольский художник Виктор Андреевич Платонов, оставивший записи, которые относятся к лету-осени 1966 года.
Текст и орфография сохранены в оригинале:
- 23, пятница, ездили с Володченко в деревню Заречное, познакомились с оригинальным стариком Георгием Эдуардовичем Бостремом.
Он получил художественное образование в Мюнхене в 1909 году. Он был близко знаком с семьей Кандинских.
По его словам, после окончания обучения, он, поняв и усвоив искусство прошлого, пришел к выводу о наступлении новой эры – как он называл, наступил период цивилизации. Он сказал, что стало ясно, что то искусство, которому он обучался, закончилось с наступлением новой эры. Тогда он сжег все свои работы и отправился в Персию. Это было до войны 1914 года, в 1909 году. Он был на Алтае, беседовал с раскольниками (в горах, в районе Белухи).
В 1913-14-15 годах – в Одессе – Общество независимых художников. Работает, как абстракционист. Он назвал его «мистический» абстракционизм. В то же время он находится в религиозно-философском обществе. В 20-е годы он жил в Загорске под Москвой, пишет «для пропитания» портреты вождей в академическом плане и создает свои «Небесные симфонии». Он глубоко религиозный человек, но говорит о Вселенской Вере, знает христианство, пантеизм, йогов.
Вообще, говорено было много. Я убежден в его просветленной старости, в его стремлении к созерцательной жизни. По этому поводу он говорил, что нужно было бы создать заповедник человеческой культуры, в частности – Индонезия. Индустриализация действует на культуру разрушительно.
Он показал 3 свои работы:
1) Абстрактную. «Небесная симфония» - очень хорошо профессионально написанная вещь. Как он выразился: «Флюиды, которые холст поглощает при своем рассматривании, они потом передаются следующим зрителям и настроение, с которым художник писал картину, сообщается зрителям». По поводу того чувства, которое возникает у рассматривающего, было сказано, что оно переводится на слова.
Кроме того была показана «Богородица» в академическом стиле. Хвалил Прерафаэлитов и «Христа в терновом венце» - гризайль Гвидо Рени. Для наглядности он принес открытку и я убедился в несхожести копии. Это был как бы вариант темы.
Потом долго беседовали сидя. Нам мешали очень ласковые кошечки и собака. Вот некоторые мысли, которые он высказал полно, а я только пометил:
Чтобы не нуждаться ни в чем – откажи себе во всем.
Нельзя зафиксировать себя на одном.
Привычка сильнее натуры. Доминанта – мания.
Создавать новый мир органически, а не на подсказках –
Преображение.
Увидеть себя и освободить.
Подводные камни: гениальность и сумасшествие (без человеческих придумываний).
Наша жизнь – это один из возможных вариантов.
Эмоции – христианство – улавливание переживаний.
Буддизм – рационализм.
Цивилизация.
Массовый психоз.
Мистика практическая.
Мистика догматическая.
Этап нового мироощущения.
1910 г. Тавриз «Те, кто открывает тайны духа, - будут казнены, а кто открывает тайны природы – будут править миром».
Наука сомневаться.
Сомнение.
«Грех быть скептиком».
Религия – подсказывание.
Вселенский дух.
- мистик «Дух существует».
Спирит. сеансы. Спиритом он был, под конец жизни был православным христианином.
Сомнамбулизм.
Обрядовость по православному обычаю. Лука (архиепископ) ставил высоко.
Речевые сигналы высоко ставил Филатов.
Бострем – отрицает речь, как подсказывание и как искажение внутреннего смысла. «Раз названа вещь, значит она теряет внутр. смысл, а в многократном воспроизведении исчезает сущность».
Безмолвие – следующий этап развития.
Психические наслоения по уничт. желаний.
Карма йога – форсированный образ жизни.
Синархия – управление мудрецами.
Быть самим собой.
Сказать недозволенное.
Особое ударение он сделал на том, что с течением времени опыт должен был бы накапливаться. Но на самом деле этого не происходит, ни о чем с уверенностью говорить нельзя. Сомнение – главное. Все требует проверки, а инструментов таких нет.
Кроме того, был разговор о том, что все видимое глазом и как видимое глазом в природе – это лишь одна из многих сторон действительности, во многом не дающего полного, исчерпывающего представления о сути.
5 измерений:
1) высота
2) ширина
3) глубина
4) движение (зрит. образ меняется)
5) относительность наших знаний, представлений, понятий и т.д.
Созерцание.
Также был разговор о том, что машинная техника имеет свои ритмы, свой строй, а живые организмы, в частности, организм человека, имеет свой, отличный от мира машин, ритм жизни и деятельности. Навязывание же машинного ритма людям сказывается пагубно на организм человека, он не может жить в машинном ритме, это сказывается в первую очередь в потере духовной жизни, в уничтожении психической деятельности, интеллектуального творчества. Отсюда и психические заболевания и подверженность массовым психозам.
О медицине. Все современные знания о жизнедеятельности организмов и их лечении весьма условны. Лечение различными химическими лекарствами наносят непоправимый вред тем, что расстраиваются биогенные стимулы, нарушаются естественные вековечные связи организма с окружающей средой. Организм привыкает жить по подсказке, перестает творить.
Об обломовщине. Было сказано, что это чрезвычайный, своеобразный, интересный, положительный образ жизни.
О татарском иге – (со слов старовера) – оно дало возможность изолироваться от Европы и подготовило русскому народу свое самосознание и расцвет культуры. Именно в этот период исчезают княжеские междоусобицы и появилась активная духовная жизнь русского народа. После свержения ига снова начались княжеские междоусобицы и «реакционное» влияние Европы, подключение к иным ритмам жизни.
О русских царях. Иван Грозный – имел совершенно ненормальную психику. Петр Первый – был эпилептиком. Сталин страдал манией грандиоза и манией преследования. Он был просто больной человек.
…Позавчера. 15 июня б15 июня был с Иваном Мегальниковым (приехал на днях) у Георгия Эдуардовича Бострема. Встретили его на троллейбусной остановке, отъезжающего в Ялту, приехал на отдых его хороший друг. Я захватил с собой этюды. Он их посмотрел и отозвался о них очень лестно. Нужно сказать, что он меня просто окрылил. У меня появился интерес к работе, а не только обязанность, как раньше. Ивану он тоже очень понравился.
Он сказал, что в свое время, когда его поколение было молодым, оно обладало волевыми импульсами, и благодаря им добилось результата. Он бы хотел видеть в своей смене людей, обладающих волевыми импульсами. Он говорил, что когда он был молодым, старец обращался к нему: «Радость моя!». Он тоже должен приветствовать молодость, идущую на смену. После этого, несколько раз пытаясь проголосовать и сесть в троллейбус (без успеха), он сказал: «Как люди автоматизированы, человеческое начало отключено, главное – преследование выполнения программы, как стрелок стреляет в цель (он сделал руки, как будто держит винтовку и спускает курок) – а там безразлично – мишень ли, человек ли… Вот и они (подразумевая кондукторов) проносятся мимо с выпученными глазами и даже не замечают… как будто здесь пустое место».
Потом он говорил, чтобы были волевые импульсы, хорошее настроение, здоровая и долгая жизнь, нужно два часа в день улыбаться (он улыбнулся ангельской улыбкой). Когда человек забывается, ему легче живется. Вот и мне часто приходится – садишься в троллейбус, а сзади кричат: «Быстрей давай!» Плечом подденут будь здоров, улыбнешься и сведешь все на шутку. Трудно бывает быть веселым, но это большое дело. После этого он обратил внимание на мой сверток с этюдами и я их показал. Он отметил как очень положительное то качество, что я могу «разбрасывать цвета по всему этюду интересно», и что все они держатся внутри, в единстве. Это большое качество у меня в этюдах есть хорошее декоративное качество, он сказал, что современная эпоха идет к «декоративному началу» и нужно это умело претворять. Чувство времени – большое ценное качество. Только тогда художник может стать самим собой, когда он это сумеет выразить. Много было больших и талантливых мастеров, которые остались никем и ничем, т.к. занимались не своим делом. Например: импрессионизм исчерпал себя, передвижники тоже относятся к другой эпохе. Подражать им в наше время – бессмысленно, бесплодно.
Одно качество – жесткое декоративное начало. Другое – от чего отошел – импрессионистическая маячность. Эти этюды нужно беречь, так как это хороший документ, а прошлое не вернешь.
Он посоветовал работать на цветных грунтах.
Посоветовал больше писать коротких этюдов с натуры (года два) чтобы развить руку и приобрести быстроту исполнения, а тогда браться за картину.
Поговорили о его работах и о том как работали древние. Он сказал, что заслуга Ван [Дэйка]Эйка в том, что он работал в смешанной технике: темперой, акварелью и маслом.
О том, что картины должны писаться в 8-12 слоев. По поводу того, чтобы снова к нему пожаловать, сказал: «Стучите и откроют вам».
Он сказал, что когда пишешь только на белых грунтах, впадаешь в нарочитость, когда разнообразишь технику, тогда скорей добьешься результатов.
… В Заречном у Георгия Эдуардовича были всей семьей в прошлое воскресенье, 13 ноября. Я решил показать ему свои этюды натурщиц. Кроме того, взял несколько рисунков, чтобы узнать его мнение. К нему мы приехали в 1-ом часу.
… Коротко о том, что мы говорили с Г.Э.
Во-первых, я ему представил Лиду и Василька. Он тепло поздоровался и сказал ей, что нужно в день улыбаться 2 часа, чтобы восстановить равновесие жизненных сил. Когда он смотрел мои этюды, он сказал, что в целом все обстоит хорошо. Можно этюды перекомпановать, менять формат и цвет. Он сказал, что время сейчас динамичное, поэтому художник должен работать очень быстро, чтобы он мог выплеснуть свои мысли и чувства на холст за один прием, за один сеанс. Или же нужно картину писать долго, годами, пользуясь приемами старых мастеров. Я задал вопрос о картине. Он сказал, что картину нужно начинать писать после того, как написано множество этюдов, примерно с 1000. Тогда из этого обилия материала можно выбрать какой-нибудь мотив, чтобы его развивать. И это не всегда происходит.
Я сказал, что так можно и не написать картину.
На это он успокаивающе возразил, что поспешность не поможет. И может быть даже к лучшему, если картина не будет написана. Свою мысль он развил и пояснил тем, что сейчас так много сделано неверного, ошибочного, что для исправления даже лучше будет принять обет молчания. Когда раньше в подобных случаях спрашивали старца, он так и говорил: «Исцели душу свою молчанием». Так что не стоит печалиться, если неверная работа не будет сделана. Рисунки на него впечатления не произвели. Он только спросил, сколько времени они выполнялись. В заключение он сказал, что может констатировать, что имеет дело с талантливым человеком. Он сказал, что нужно в дальнейшем делать все, что хочешь, и как хочешь. И не полагаться на советы.
Из своей жизни он вспомнил, что, когда он приносил свои работы старому художнику, тот смотрел, не хвалил, не ругал, а говорил: «Продолжайте дальше, через месяц принесете новое». Когда я ему рассказал инцидент с В.Д., он очень удивился. Потом сказал, что, вероятно, это очень талантливый художник, а искусствовед и педагог неважный. От других он хочет того, в чем сам убежден. Он отметил, что сказано о том, что «люди говорят на разных языках», и «не будут ведать, что творят». Это является наглядным примером этого положения. Потом вынес свою работу «Благословение даров» и поставил на солнце. Сильный солнечный свет съел цветовые оттенки и картина смотрелась главным образом за счет крупных соотношений светлого и темного. Он сказал, что картина не сразу проникает в сознание, а нужно определенное сосредоточение, сконцентрированность, чтобы «флюиды», заложенные в ней, стали поступать в сознание смотрящего.
В разговоре коснулся П. Корина. Он сказал, что знает его хорошо. Этот художник много получил от Нестерова. Его личной трагедией было то, что он хотел быть и религиозным и модным. Также о Рерихе он сказал, что Рерих копировал гениальные образцы русской церковной росписи 16-17 вв., а на Западе решили, что имеют дело с гениальным художником. На самом деле это отраженный свет. Он кратко сказал, что на Руси христианство дало гениальные образцы изобразительного творчества и вообще 2000-летняя история христианства дала грандиозные плоды в виде готических церквей, творчества Баха, Тициана и т.д. Это нельзя сбросить со счетов и просто отмахнуться. Христианство развило идеи древнегреческой и древнеримской культуры, понесло их дальше. Эта высокая культура и поныне является первенствующей. Из всех современных государств люди и сейчас вступают в Европу, чтобы быть причастными к этой высокой культуре, хотя мы знаем и другие образцы культур. Русская культура имеет общность с европейской. Культура Индии тоже очень плодотворна и имеет много общих точек соприкосновения.
Потом картину поставили в тень и она стала смотреться совсем по-другому. Г.Э. сказал, что в комнате она смотрится еще по-другому. В моих этюдах ему понравился интенсивный цвет. Он сказал, что молодые художники, приносят ему работы, они стараются поставить их в тень, но он одинаково их видит как на свету, так и в тени. Когда я показал ему «3-х купальщиц» - он сказал: «Так вот вы какой! Вы и это задание решаете». (Это самая высокая похвала). Он посоветовал отрезать лишнее и работа сразу стала выглядеть законченной.
Потом он вынес работы «Христос» и «Богородица». Я еще раз наглядно видел пример хорошего исполнения. Он пожалел, что я не увидел его последнюю работу, которая уже уехала в Москву в подарок другу.
Мы тепло распрощались. На прощанье он вынес коробку шоколадных конфет с ромом и угостил Василька и Лиду. Он сказал: «Берегите его. Через 10 лет вы узнаете, кто он такой».
Мне сказал, чтобы через месяц я принес ему свои новые работы и самые ранние, чтобы посмотреть путь развития.
… Недавно с Корсуном ездили в Заречное к Г. Бострему.
Мне запомнилось: Царь Соломон говорил, что все – суета сует. Сейчас суета сует в хаосе.
О себе (Г.Б.) «Буду перебираться дальше в горы. Современные ритмы жизни сбивают с покоя, мешают выходу интуиции (интуиция дает правильные оценки, все ставит на свое место). Если стоит чашка и дотронуться до нее рукой, она становится уже другой (о взаимозависимости).
Последнее время отказался от электричества, стал пользоваться керосиновой лампой – и зрение стало лучше.
Вообще люди так много достигли, что связано с потерями, нужны мощные тормоза».
К записям Платонова следует относиться с определенной долей осторожности. Естественно, что все высказывания Бострема приведены в понимании Платонова, через его восприятие. К тому же эти записи явно не были предназначены для широкого читателя. Порой возникают и некоторые неувязки. Например, что касается Владыки Луки. Речь явно идет о крымском святителе Луке (Войно-Ясенецком). Но непонятно – то ли Лука обрядовость ставил высоко, то ли Бострем высоко ставил самого Луку. Впрочем, к святителю мы еще вернемся в свое время. Виктор Андреевич Платонов в любом случае оставил ценнейший материал, особенно что касается взглядов Бострема на историю, культуру, его отношения к некоторым художникам. А главное – эти записи проникнуты искренним восхищением и глубоким уважением к личности и творчеству самого Георгия Эдуардовича.
Вот еще записи, сделанные человеком из другой среды. А. Коваль (к великому сожалению не могу вспомнить имя и отчество этой милой женщины) передала мне их в свое время и с моей подачи они были в «Одесском альманахе», № 10 за 2002 год О.М. Барковской.
Текст сохранен в оригинале.
«Летом 1968 года я с семьей отдыхала в Краснолесье, что километрах в двадцати от Симферополя. Дом, в котором мы жили, был самым крайним в деревне, дальше начинался лес.
Однажды утром мимо нас проследовала странная процессия. Пожилая колхозная кляча с трудом тащила громыхающую телегу. В ней как-то отрешенно и величественно сидел седовласый старец. Возле него, подпрыгивая, грозя вывалиться, подрамники с натянутыми холстами, ящик с красками. За телегой шла женщины с плетеной корзинкой в руках. В ней копошился клубок черных котят. Далее гуськом чинно выступали девять апсидно-черных кошек. Они были похожи на пантер в миниатюре и, как позже выяснилось, с такими же повадками, худющие, короткошерстными, с длинными нервными хвостами. Мордочки с высоким скуластым, египетским профилем и огромными совершенно зелеными глазами, которые хищно светились даже на солнце. Вся их компания невозмутимо, не нарушая строй, прошла под носом очумевших собак. В последний момент один кот подлетел к бедной Кнопке – и лес огласился жалобным воем. До самого вечера она так и не решилась выйти из будки.
Заинтригованные, мы отправились следом. По дороге состоялось знакомство. Это были Георгий Эдуардович Бострем и его дочь. Выяснилось, что дочь работает ассистентом в мединституте на кафедре педиатрии, которую возглавляла родная тетя моего мужа Наталья Ивановна Королева.
В то лето именно Ивановна посоветовала нам оздоровиться в Краснолесье, так высоко ценила его климат и красоту. Георгий Эдуардович заключил с местным клубом трудовое соглашение и обязался написать для правления несколько портретов партийных деятелей. За это ему ссудили некоторую сумму денег, дали холсты и краски. Жить в деревне он отказался, а поселился прямо в лесу.
Это было прелестное место. Дорога через кизильник неожиданно выходила в неглубокую котловину прямо у подножия Кош-Каи. В ней чудом сохранился яблоневый сад. Деревья были старыми, коренных крымских пород. У входа в него росли гигантские груши, справа от дороги – крохотное озерцо с чистейшей водой. Она наливалась из родника прямо под скалой и тихо журчала. Ниже просматривались следы заросшего травой и цветами огорода и развалины хаты лесничего. Собственно, от строения остались только крохотные сени и один угол, над которым висели остатки крыши. Все остальное рухнуло и заросло бурьяном, крапивой и мощными лопухами. Благоуханный воздух звенел от жужжания пчел. Летали армады ярких бабочек. В кустах возились и трещали ветками дрозды, ворковали лесные голуби. Словом, земной рай, но жить там было невозможно.
Однако Георгия Эдуардовича ничто не смутило. Он по-детски радовался тишине и покою. Как мало ему было надо! Дед-возничий бросил в угол охапку сена, накрыл мешком – вот и постель! Холсты и краски поставили в единственное сухое место – сени. Два камня стали очагом, подобранные садовые ящики – столом и креслом. Старую котомку с припасами повесили на дерево, чтобы не достали мыши. Мы договорились с нашей хозяйкой о молоке и твороге, но, как потом выяснилось, все доставалось котам. Плошки стояли по всему саду, так как эти «милые» твари совсем одичали и отбились от рук. Они охотились по всей округе и совершали разбойные нападения на деревню, опустошая курятники. До сих пор можно встретить их черных, злющих потомков с фосфоресцирующими дьявольскими глазами.
Всей душой моя семья привязалась к старому художнику, да и не только мы. Необычная внешность, незлобивый мягкий характер, кротость и религиозность, какой-то внутренний свет привлекали многих. Часто можно было застать у него очередного гостя, принесшего отшельнику то миску борща, то медовые соты, то горячий пирожок. Народ был разный – от местных старушек, которые стали считать его святым и приходили поговорить о чудесах и великомучениках, до студентов университета, проходивших здесь летнюю практику, и деревенских мальчишек. Никто как-то не замечал его страшной нищеты и старческой немощи.
Представьте себе тихий лесной приют, пронизанную солнцем яблоню почти исчезнувшего теперь сорта «челеби», усыпанную мелкими кораллово-красными яблоками. К его морщинистому стволу приставлен холст с изображением очередного вождя. Перед ним на ворохе травы сидит невысокий сухонький старик – словно оживший портрет Л.Н. Толстого. Те же крупные, мужественные черты лица, кустистые брови, глаза. Окладистая борода закрывает грудь. Ветер шевелит пряди длинных серебряных волос. Они нимбом светятся вокруг головы. Сходство довершает точь-в-точь такая же белая парусиновая толстовка, только очень ветхая, впрямь из тех времен.
За его спиной – необычная картинная галерея. Готовые изображения кумиров тех лет стояли, прислоненные к деревьям, по всему саду. В воздухе витал запах красок.
Мой четырнадцатилетний отпрыск трафаретом сноровисто наносил на грунт контур лица и заполнял фон. Дело было поставлено на поток. Оказывается, с лагерных времен Георгий Эдуардович не раз зарабатывал себе таким способом на хлеб и, что называется, модернизировал его. Сейчас он экономил силы и подготовительную работу доверял юному помощнику, а тот с азартом включился в процесс, пропадая в лесу с утра до ночи. Удивительно, что всего за неделю он научился писать масляными красками, грунтовать холсты, натягивать их на подрамники. До сих пор хранится в семье портрет Ленина, написанный сыном под руководством старого мастера.
Помню наши нескончаемые беседы. Георгий Эдуардович любил рассказывать о молодости, годах учебы в Мюнхене, своих путешествиях. Он объездил всю Европу, был в Персии, совершил паломничество к святым местам. Часами мог говорить о древнерусской иконописи, старых монастырях, их подвижниках. Его эрудиция поражала – музыка, живопись, история, жизнь животных. До сих пор не могу забыть его вдохновенную лекцию о кошках. Страсть к ним он пронес через всю жизнь, досконально зная их биологии, поведение, историю и место в восточных религиях, его привлекала их грация, независимость, таинственная связь с луной и даже нечистой силой.
У него были свои интересные, необычные философские взгляды, он обожествлял природу. Землю почитывал живым существом, причем женского рода. Горевал, что люди обижают свою мать и кормилицу, планомерно уничтожая ее недра, растительность и животный мир. Все сущее имеет право на жизнь! Никакого зла и насилия! Только доброта и любовь нужны миру! Проповедуя необходимость самого тесного общения человека с Природой на все отпущенное ему время, считал, что излишний комфорт, технизация среды обитания выхолащивают душу, уводят от Бога.
Любопытной было теория улыбок. Как бы ни было тяжело на сердце, что бы ни выпало на твою долю – улыбнись, кротко пошли Богу благодарность за испытание… Все преодолеешь.
Как ему хотелось передать свои убеждения нам, молодым! Мягко улыбаясь, он проникновенно смотрел в глаза, легонько прикасался к плечу, как будто хотел перелить в нас свою мудрость!
- Чаще смотрите на звезды! Подарите себе бессонную ночь под шатром неба, на земле, прогретой солнцем, в лесу. Размышляйте, всматривайтесь и вслушивайтесь. Вечность очистит вас!»
Ну, что же, отдадим должное несомненному литературному таланту этой почитательницы Бострема. И хотя порою в жизни самое невероятное и странное (особенно, если это касается таких личностей, как Георгий Эдуардович) оказывается реальным, - некоторые моменты этих ярких мемуаров вызывают сомнения: и девять (!) гуськом (!) идущих кошек, свирепых и мстительных; и юноша, за две недели (!) научившийся маслом писать портреты с помощью трафаретов; и сами эти трафареты и многое другое. Вообще, жилище в Краснолесье напоминает в каком-то гротескном виде домик Бострема в Заречном. Можно предположить, что в этих описаниях больше эмоций и фантазий, нежели реальности. Но главное – это личность Георгия Эдуардовича, поражающая, увлекающая, завораживающая. И передана эта личность ярко, искренне, тепло, с любовью и уважением.
Священник Игорь Подурец в детстве жил в Заречном. Георгий Эдуардович был частым гостем в их доме, - и неудивительно: мать отца Игоря Юлия Борисовна преподавала в местной школе русский язык и литературу и в семье царила любовь к родной культуре, почитались традиционные духовные ценности. Игорь с братом тоже часто ходили к Бострему, и мальчишкам запомнился величественный добрый старец, всегда ласково улыбавшийся гостям. Он восседал (не сидел, а именно восседал) как минимум с одной кошкой на плече. На стене висела горизонтальная картина, изображавшая звездное небо. Но главным для детей было то, что у Бострема всегда были московские конфеты, шоколадные, каждая завернута в бумажку, в красивых коробках. Этими конфетами Георгий Эдуардович всегда одаривал Игорька и Олега. Сохранилась фотография, на которой братья рядом с Бостремом среди подсолнухов.
НА ГОСУДАРЕВОЙ СЛУЖБЕ
«… Это сильные, издревле славные люди».
Бытие. 6, 4.
Существует две версии появления шведского рода Бостремов в Российской империи. Согласно одной, это были оставшиеся после Полтавской битвы офицер с семьей; согласно другой Бостремы были приглашены Петром I как специалисты кораблестроения. В пользу этого говорят и имена членов рода, связанных с флотом.
Бострем Иван Федорович (1857-1934) – российский флотоводец, мореплаватель, вице-адмирал. Окончил в 1877 г. Морское училище с Нахимовской премией в 1878-79 гг. В чине гардемарина был в США для участия в переоборудовании крейсера «Африка»; в 1880 г. окончил Минный офицерский класс; в 1882-85 гг. лейтенантом участвовал в кругосветном путешествии под командованием Н.Н. Миклухо-Маклая; затем старший офицер, и.о. директора Балтийского завода. В 1893 г. в чине капитана 2 ранга назначен на Черноморский флот. В 1901 г. – контр-адмирал; в 1907 г. – товарищ Морского министра; в 1909 – вице-адмирал. В 1909 – командир Севастопольского порта, военный губернатор Севастополя. С 1920 г. в эмиграции, жил в Париже, был председателем Парижской кают-компании и почетным членом Военно-Морского союза. Похоронен в Париже. В «Истории Трифоново-Печенгского монастыря и Соловецкой обители» имеется следующая запись, относящаяся к 10-16 октября 1906 года: «Ввиду отсутствия настоятеля встречать моряков Русского флота пришлось казначею монастыря иеромонаху Порфирию. Он прибыл на борт флагманского броненосца «Цесаревич», где был радушно принят моряками и командиром эскадры контр-адмиралом Бостремом Иваном Федоровичем… Чтобы выразить благодарность за такие дары (вельбот с керосиновым двигателем – Г.К.), архимандрит Ионафан с братией телеграфировал на имя Товарища морского министра, должность которого в скором времени занял И.Ф. Бострем: «Ваше превосходительство, Иван Федорович. Монаршею милостью и Ваши усердием тронуты до глубины души. Смиренно повергаем свои сердца к стопам Его Величества, молим Воскресшего о мире Отечества с Августейшим домом и просим Бога благословить возрождение Русского флота в водах Северного океана, искони принадлежащего Русскому Царю с Его народом». О личности И.Ф. Бострема наглядно свидетельствуют и следующие документы: «Государя сопровождала в этот раз большая свита только мужчин. Кроме, как бывало всегда, министра Двора барона Фредерикса, шел за морского министра, престарелого адмирала Дикова его товарищ, энергичный и образованнейший адмирал Ф.Ф. Бострем» (ошибка в инициалах – Г.К.) («Дворянское собрание», № 2, 1995 г.). «… Такая же кипучая подготовка шла на Черном море, где последовательно командовали любимые флотом адмиралы – В.С. Сарнавский, И.Ф. Бострем, А.А. Эбергард» («Дворянское собрание», № 4, 1996 г.).
У Ивана Федоровича был сын, Глеб Иванович, «1898 г.р., уроженец Украины, житель г. Архангельска, морской офицер, штурман пароходства. 16.04.20 г. комиссией Кедрова Архангельской ГУБЧК за «службу морским офицером при белых» незаконно заключен в лагерь принудительных работ сроком на 1 год. С 07.06.23 по 22.11.23 незаконно содержался под стражей за «руководство скаутской организацией». 13.08.26 особым совещанием коллегии ОГПУ СССР по статье 66 УК РСФСР незаконно лишен свободы сроком на 3 года. 28.09.28 неотбытый срок заменен на высылку в Сибирь сроком на 3 года. Сведений о дальнейшей судьбе нет». («Поморский Мемориал: Книга Памяти жертв политических репрессий». Архангельск, 1999 г.). По данным Ю. Кудряшова, опубликованных в «Журнале православных скаутов-разведчиков» за 2006 г., читаем: «Г.И. Бострему из Казахстана разрешили вернуться в Ленинград (? – Г.К.), а в конце 1937 года расстреляли». Есть упоминание и о другом сыне Ивана Федоровича – Н.И. Бостреме. В статье «Русская эмиграция в Мексике» (Интернет) говорится: «… к таким семьям можно отнести также Н.И. Бострема – сына русского адмирала, находившегося долгое время в руководстве Черноморского флота. Вокруг семьи Бострем, прибывшей в начале 1960-х гг. из Венесуэлы, долгое время группировались остатки русской «белой» колонии. Немалую роль в этом играла вдова Бострема (умерла в 1993 г.) Валентина Бострем, возглавлявшая русское отделение факультета иностранных языков Национального университета в Мехико». К сожалению, имени Н.И. Бострема мы не знаем – Николай, Никита, Никанор? Бог весть…
Еще к одному из Бостремов – Глебу Германовичу - через Интернет обращается историк из Челябинска А.В. Буданов: «Уважаемый Глеб Германович, не являетесь ли Вы сыном известного уральского инженера Германа Ивановича Бострема, работавшего до революции 1917 г. на заводах Урала? С лета 1917 г. бывшего горным начальником Златоустовского горного округа, многое сделавшего для поддержания нормальной работы предприятия в трудные революционные годы. Известно, что он эмигрировал в Китай вместе с остатками армии А.В. Колчака». Сын ли это Ивана Федоровича – не ясно.
Сам Иван Федорович возможно был сыном Федора Ивановича Бострема – ветеринарного врача, занимавшего в свое время должность енисейского губернского ветеринара. Был он известен тем, что плодотворно работал над изучением вопроса об оспенных прививках, сам привил 24000 человек, что следует из «Архива ветеринарных наук», № 3, 1875 г.
К сожалению, о семье Георгия Эдуардовича Бострема мы знаем и того меньше. Из «Книги приема учеников в Елисаветградское Земское Реальное Училище» (начата 22 апреля 1896 г., окончена 7 января 1903 г.) следует: «Бострем Георгий, 1884 г., декабря 25 (в День Рождества Христова – Г.К.). Метрическое свидетельство за № 26 Екатеринославской губернии; свидетельство о прививке оспы № 4; свидетельство о звании за № 2472, сын губернского секретаря, православной веры». Значился Г. Бострем под № 35. Также запись: «Александрийский уезд, с. Орлова Балка». Возможно, имеется в виду поместье, где родился Г.Э. Бострем. Еще один документ относится к 6 мая 1901 г.: «Его Превосходительству господину директору Е.З.Р.У. Прошение. Покорнейше прошу Вас ввиду болезни моего сына Георгия Бострема, уч. III класса, освободить его от держания экзаменов. По свидетельству врача Михалевича мой сын нуждается в продолжительном лечении в деревне. При этом прилагаю свидетельство врача Михалевского, засвидетельствованное Училищным врачем. Е. Бострем». (Это все из «Книги приема» - Г.К.).
Кировоградский краевед Владимир Босько пишет, что семья Бостремов проживала в одном из красивейших зданий города, «решенном в стиле поздней эклектики и раннего модерна» на улице Дворцовой (ныне Ленина). По его словам Г.Э. Бострем учился в Елисаветградской мужской гимназии и посещал вечерние Рисовальные Классы при Земском Реальном училище, которые были единственными в своем роде в России – общественной художественной школой. «Художественный талант мальчик унаследовал от матери, которая хорошо рисовала и была талантливой музыканткой. Не исключено, что отец Георгия имел архитектурное образование. Известно, что чета Бострем имела еще и дочку, которая была в начале ХХ столетия очень известным скульптором, но умерла в преклонном возрасте в забвении», - свидетельствует Босько. О сестре Георгия Эдуардовича в свое время (20.III.88) мне писал и выдающийся советский искусствовед А. Каменский: «О Г.Э. Бостреме я слыхал и читал в прессе давних лет, но его творчество представляю себе смутно. Помнится, он участвовал в нескольких одесских выставках. Была у него еще сестра Мария Эдуардовна, также художница. Догадываюсь, что судьба у них была нелегкой». О сестре Георгия Эдуардовича мы еще поговорим.
Если фотографии отца Г.Э. Бострема отсутствуют, то снимки матери, Евгении Юльевны, урожденной фон Бранк имеются – и в молодом, и в достаточно солидном возрасте. Перед нами сильная, уверенная в себе женщина. Видимо, ее роль в воспитании детей была и впрямь значительной.
А вот письмо, написанное однокашником Георгия Эдуардовича по Елисаветинскому Реальному училищу через несколько десятков лет по его окончании.
Текст приводится в оригинале.
«4 февраля 1967 г., г. Черкассы обл., ул. Гоголя 287А, кВ. 2.
Дорогой мой друг и товарищ Георгий Эдуардович! Большое спасибо твоей дочурке за присланную фотографию Владимира Галактионовича Короленка. Я должен тебе, Жоржик, сказать, какое ты мне большое одолжение сделал, т.к. мне теперь не будет стыдно опять посетить музей в Полтаве имени В.Г. Короленка, которому я обещал представить старинную фотографию В.Г. в годы его ссылки в Нижнем-Новгороде, где он женился на Иваницкой. В 1928 году я жил в доме Короленковых у своего друга, ныне профессора Киевского Губ. Ин-та им. Ф.Г. Яновского – Бориса Петровича Александровского. Ты, Жоржик, должен помнить, его отец был директором в наши годы Елисаветградской мужской гимназии, у нас те далекие годы был директором реального училища Иван Федорович Бучинский, чех по национальности.
Тебе, Жоржик, я пришлю фотографию всех наших товарищей по Елисаветградскому Земскому реальному училищу снятой в 1898 г. /т.е. 70-летней давности/. Мы сняты для посылки ее в Париж на выставку 1900 г. С нами снят Фридрих Иванович Келлер и ты найдешь себя и рядом с тобой твой покойный брат – Сережа.
Многих фамилий товарищей я уже не помню, много их уже нет на свете, из них, Жоржик, тебя я единственного из своих товарищей разыскал в 1962 г. в Загорске. Случайно мне в Москве «Справочный киоск» дал твой адрес. Бесконечно рад был я нашей встрече спустя более полувека разлуки в Одессе, где жили тогда твои родные на Херсонской улице в 47 доме. У них я часто бывал со своей дочуркой – Люсинькой, которую очень любила твоя мама и сестры – Оля, Маруся и Надя. Дочь погибла от скарлатины в 1921 г.
Мария Эдуардовна прислала мне из Саратова фото вашей матери. Я просил тебя нарисовать ее масляной краской, я имел бы двойную память, но ты разленился и не желал, чтобы я имел память от тебя, как художника и фото твоей мамы, которую я глубоко уважал, как и вообще всю Вашу семью.
С Марией Эдуардовной я переписываюсь, она не такая «ледарь»…, как некоторые, на которых я «пальчиком не указываю».
Копию фото Владимира Галактионовича я тебе вышлю, одну оставлю себе, а одну отошлю в Киев, т. Александровскому, другу семьи Короленковых.
Целую руки твоей дочурке, большое ей спасибо, написал бы и ей лично, но не знаю ея имени?
Обнимаю тебя, мой друг и товарищ, и крепко целую.
Спасибо за твои добрые пожелания. Будь здоров.
Твой Ваня».
Итак, Босько все-таки ошибся – Бострем учился в Реальном училище. И о семье у него сведения неполные – у четы Бострем было три дочери и два сына. Сергей, видимо, рано умер, т.к. о нем нигде никто больше не упоминает. Не упоминает и однокашник Георгия Эдуардовича в своих воспоминаниях об Одессе и отца Бострема.
Интересны сведения о фотографии учеников Елисаветградского Земского реального училища для Парижской выставки 1900 г. Это свидетельствует о высоком статусе этого учебного заведения. О личности И.Ф. Келлера выяснить мне, к сожалению, ничего не удалось.
Из этого письма следует и то, что Бострем (а возможно и вся его семья) был достаточно хорошо знаком с В.Г. Короленко.
И еще один важный момент – в 1962 г. Георгий Эдуардович жил в Загорске, а не в Крыму. В целом ряде статей (в том числе и моих) указана, таким образом, ошибочная дата его переселения в Крым – 1961 год.
Крым мистическим образом связан с родом Бостремов: Иван Федорович был командиром Севастопольского порта, военным губернатором этого героического города, ставшим, возможно, его последним пристанищем на земле России; последним земным пристанищем Георгия Эдуардовича стал другой крымский город – древняя Евпатория.
«НЕБЕСНЫЕ СИМФОНИИ»
«Беспредметник хочет писать о самом духе…
Это возможно путем святости («жить иначе»)»
М.М. Пришвин
Собственно, так можно было бы назвать и все эти воспоминания о Бостреме. Вся его жизнь, все его творчество – исполнение Божественной музыки в красках.
Исследователь истории независимых Одесских художников Ольга Михайловна Барковская выяснила, что Георгий Эдуардович в 1902-1905 гг. учился на живописном отделении Одесского художественного училища у К.К. Костанди и Г.А. Ладыженского вместе с Воловидовым, Школьником и Скроцким. Не окончив обучения, выбыл из училища 3 февраля 1905 г. и вместе со своим другом Павлом Нитше, также оставившим учебу, уехали в Мюнхен. Этих художников связывала тесная дружба, что можно заключить по надписи на фотографии, которую Бострем из Мюнхена прислал матери. На обратной стороне снимка, изображающем Бострема и Нитше, читаем: «Дорогой маме от сына Георгия», а ниже: «Шлю привет и благодарность Матери такого сына, как друг мой Жоня. Павел Ницше» (Интересно, что именно «Ницше», а не «Нитше», как везде – Г.К.). На снимках, присланных из Мюнхена, Бострем выглядит вполне благополучно и даже респектабельно: большой франтовитый бант на шее, уверенный взгляд, полуулыбка. В Мюнхене Бострем знакомится с В. Кандинским. Борис Носик в своей книге «Здесь шумят чужие города», повествующей о русской художественной эмиграции за границей, пишет: «Василий Васильевич Кандинский был даже среди тогдашних русских художников существом исключительным. В родной Москве он себя чувствовал так же свободно, как и в почти родном баварском Мюнхене… Писал картины (то на холсте, то на стекле), писал статьи в журналы «Мира искусства», сам прошел увлечение символизмом, антропософией, югендстилем, неопримитивизмом, экспрессионизмом и русским лубком, возглавлял в Мюнхене объединение «Синий всадник», а в 1911 году пришел к абстракционизму и написал книгу «О духовном в искусстве». Бострем в своих исканиях был, видимо, близок идеям Кандинского. По крайней мере, Н. Строцкий, который тоже учился в Мюнхене и посещал школу Калоши, где бывали Бострем и Нитше, кроме занятий в Академии, в 1909 г. ехидно писал в своих «Мюнхенских наблюдениях»: «Бострем признает, что то не искусство, которое идет вразрез с его взглядами. Всем сообщает с печальной миной, что сжег свое … (так – Г.К.) произведение. Бострем занимается переоценкой ценностей. Он уважает собеседника, пока тот соглашается с его взглядами. Любит повторять стереотипно. Бострем – тип, извлекающий свое я из своего не я. Для пущей важности приплетал Нитше».
В своей статье «Житие Георгия Бострема» в «Одесском альманахе», № 40 за 2010 год О.М. Барковская пишет, что в 1913 или 1914 году Георгий Эдуардович снова появился в Одессе.
Вот любопытная запись историка и путешественника Г.К. Гинса из «Исторического вестника» № 10 за 1913 г. в статье «Очерки из поездки по Семиречью»: «… В этих пустынных частях Кульджинского тракта обыкновенно не встретишь пешего путника. У киргизов, между прочим, имеется правило: не ходить пешком. И уважающий себя кочевник, да и другие туземцы нередко переезжают от юрты до юрты на самых незначительных расстояниях. И вдруг мы видим путника.
Но это не был киргиз. Синяя рубаха и длинные белокурые волосы выдавали русского. Но что за странный путник. В такую жару он идет пешком через пустыню и притом без шапки. Скоро мы нагнали его, путник оказался действительно чудаком, но таким чудаком, встреча с которым не забывается. Это был интеллигент, и притом из хорошего круга и с хорошей шлифовкой ума.
Случайный спутник был странствующий художник Георгий Эдуардович Бострем, однофамилец известного адмирала. Окончил он Мюнхенскую академию и по специальности портретист. Отрицая современное искусство и изображение природы сквозь призмы мимолетных впечатлений, он хочет слиться с природой, чтобы она, - как он выразился, - сама в нем говорила, чтоб быть естественным и сильным реалистом. И вот он в белых холщевых панталонах и ситцевой рубахе ходит по азиатским горам и равнинам, направляясь сейчас на поклонение Хан-Тегри, высочайшей в пределах Семиречья вершине в 24 тысячи футов. Он терпит лишения, когда не принимают на земские квартиры спит на улице, и, не скучая по оставленном мире, все больше уходит в любимую им природу. Но зачем же он без шапки? Он направляется в Индию и приучает себя к горячему солнцу…» (На всех имеющихся фотографиях того времени Бострем скорее шатен, так что волосы, видимо, выгорели от азиатского солнца – Г.К.).
А вот воспоминания о Георгие Эдуардовиче священника, протоиерея Николая Ивановича Глебова из Сергиева Посада. Они касаются разных периодов жизни Бострема, но мы приведем их полностью, в оригинале.
«С Георгием Эдуардовичем я встретился впервые что-то в начале 60-х годов, будучи священником Ильинской церкви в г. Сергиев Посад (тогда г. Загорска) Московской области.
Вспоминая о Георгие Эдуардовиче, хочется сказать несколько слов о его супруге, Евгении Флегонтовне, с которой я познакомился чуть позже. С их дочерью, Галиной Георгиевной, я познакомился еще позже.
Эта семья, несшая отпечаток аристократизма, в лучшем понимании этого слова, оставила у меня неизгладимое впечатление.
Но возвращусь к Георгию Эдуардовичу. Я уже упомянул о том, что был священником Ильинской церкви. Здесь Георгий Эдуардович какое-то время проводил реставрационные работы. Особенно мне запомнились две его работы: это реставрация огромных размеров Голгофы и большой старинной иконы Божией Матери Казанской.
Георгий Эдуардович, будучи прекрасным художником и прекрасным реставратором, конечно же не нуждался ни в чьем совете. Однако он счел нужным обратиться ко мне почему-то за советом, тогда третьему священнику храма, по вопросу реставрации Голгофы. Она была выполнена в старинном, очень темном стиле, и до того почернела, что на ней трудно было что-то разобрать. Георгий Эдуардович спросил, как мне кажется лучше, высветить изображение распятия или сделать его в том же стиле. Я сказал, что мне кажется, лучше оставить его в том же стиле, чтобы приблизить его к подлиннику. Георгий Эдуардович так и сделал. Этот эпизод был лучшим штрихом, показывающим Георгия Эдуардовича не с точки зрения его профессионализма, так как в этом не было никаких сомнений, а с точки зрения его культуры, его характера. Так и остался в моей памяти Георгий Эдуардович, как в высшей степени культурный, любвеобильный и по душе очень добрый человек. Потом Георгий Эдуардович часто приходил ко мне на дом, беседовал со мной за чашкой чая, и от этих бесед в памяти моей кое-что осталось.
Супруга Георгия Эдуардовича, Евгения Флегонтовна, также несколько раз была у меня в доме, обучая игре на фортепиано моего старшего сына, тогда еще ребенка. До своей болезни Евгения Флегонтовна успела дать сыну что-то семь, не более восьми уроков. В каждом ее посещении можно было наблюдать удивительную степенность, тактичность, спокойствие и, конечно же, в высшей степени грамотное преподавание. Потом, после кончины Евгении Флегонтовны, когда Георгий Эдуардович передал мне «Физиологию» И.П. Павлова, я увидел, что каждая страница этой книги пестрела карандашными пометками, сделанные рукой Евгении Флегонтовны. Настолько серьезным было ее отношение к своему педагогическому опыту. Не зря все, кто проходил музыкальную подготовку у Евгении Флегонтовны, без разговора принимались в школу Гнесина.
Георгий Эдуардович закончил две художественные академии: Санкт-Петербургскую в России, и Мюнхенскую, в Германии.
После окончания Мюнхенской академии, рассказывал Георгий Эдуардович,
- Я, получив диплом с отличием, придя к себе в художественную мастерскую, собрал написанные мною полотна картин и все их сжег. Я понял, что мы, новые художники ничего нового не творим, мы попугайничаем, и решил попутешествовать по свету, поискать мудрости. Первое, что я сделал, я поехал в Персию, в теперешний Иран, на прародину человечества. Там я встретился с персидским ишаном. Меня предупредили, чтобы я не задавал ему вопросов, что он сам со мною будет говорить. Как сейчас помню, зашел ишан, сел на пороге и стал говорить: «Когда-то во времена синархии, - в Персии была такая форма правления, - был издан закон, согласно которому каждый, кто пытался проникнуть в тайны природы, приговаривался к смертной казни». Этот закон был издан в связи с тем, что когда-то человечество, открыв глубокие тайны природы, этим погубило себя. «В дальнейшем, - сказал ишан, - люди снова будут проникать в тайны природы, и это будет поощряться, а те, кто будет проникать в тайны духа, будут преследоваться». После Персии я отправился к себе в Россию и сказал маме: «Мама, я уезжаю на Греческий Афон, хочу стать монахом». Мама мне не противоречила. И вот мы, мама, ее сестра и я, с чемоданами, в Одесском порту. Я собираюсь плыть на старый Афон. Перед прощанием, мамина сестра, обращаясь к ней, как закричит: «Что же ты делаешь?! Зачем ты его отпускаешь? Ведь он станет монахом и ты больше его не увидишь». Мама была мудрой женщиной. Она наперед знала, что со мной произойдет и потому спокойно ответила тетке короткой фразой: «Не думаю». И вот я на Афоне. Меня назначают на послушание в монастырский сад. Здесь я работаю под духовным руководством опытного афонского старца. Мне очень нравится. Вдруг, неожиданно, меня снимают с послушания в саду, отводят мне большую комнату со столом и яствами, дают мольберт и краски, чтобы я писал рекламу для монастырских овощей и фруктов. Недолгое время я так поработал в монастыре и сказал: «Я не за этим к вам приехал. Это у меня было и там, в миру», и оставил монастырь. Так сбылось предсказание моей мамы, что я не стану монахом. Оказывается, слух о том, что я нахожусь в Старом Афоне дошел до одной видной дамы при императорском дворе, и она сказала, по-видимому, кому-то из высшего церковного начальства: «Почему Георгий Эдуардович работает в монастырском саду? Что он вам мужик что ли?». И этим все было решено».
Потом Георгий Эдуардович часто говорил:
- Человек, куда не вторгнется, везде навредит. Вторгнется в природу – напортит. Вторгнется в государственное управление – и там навредит.
О дальнейшей жизни Георгия Эдуардовича, вероятно, будет рассказано теми, кто лучше меня об этом знает. Я лишь продолжу свой рассказ несколькими эпизодами и скажу о последней моей встрече.
Однажды, придя ко мне, Георгий Эдуардович сказал:
- Я встретился с одной знакомой дамой, посмотрел ей в глаза и увидел, что у нее на сердце тоска. Я ее поцеловал, и она тут же изменилась в настроении.
Этот, крайне незначительный эпизод, говорит о том, насколько чуткой была душа Георгия Эдуардовича, как близко принимал он горе другого человека.
- Недавно, - говорит Георгий Эдуардович, - я встретил знакомого мне человека, и мы стали говорить с ним о культуре. Я стал объяснять, что понятие культуры и понятие цивилизации – не одно и то же. Можно быть в высшей степени цивилизованным человеком и бескультурным и наоборот. Знакомый ответил: «А я думал, что я – культурный человек. Оказывается, я лишь – цивилизованный человек».
Однажды, в совместной беседе с Георгием Эдуардовичем пришлось обратить внимание на церковное таинство Причащения, как на таинственное действие тесного общения православного христианина с Самим Христом, когда начинаешь смотреть на мир другими глазами, когда жизнь приобретает совершенно иной смысл… Впоследствии Георгий Эдуардович сказал, что он стал причащаться систематически.
Что следует особенно отметить, так это то, что Георгий Эдуардович, будучи всегда с улыбкой на лице, и всем советовал, невзирая на перипетии жизни, всегда улыбаться. Очевидно, Георгий Эдуардович понимал улыбку как необходимую для человека психологическую разрядку. К сожалению, это не все понимали, если учесть, что людям, нередко пребывающим в сложнейших ситуациях, просто бывает не до улыбки.
В дальнейшем, в связи с болезнью супруги Евгении Флегонтовны, и с тем, что дочь Галина Георгиевна, будучи ученым врачом-педиатром, жила и работала в Крыму, Георгий Эдуардович с Евгенией Флегонтовной переезжает в Крым. После этого наши встречи с Георгием Эдуардовичем стали редки.
Видел я еще Георгия Эдуардовича с Бироном Михаилом Николаевичем, учившимся с Георгием Эдуардовичем как в Санкт-Петербургской, так и в Мюнхенской художественной академии, на отпевании друга – богоискателя и духовного писателя, оставившего замечательные еще не опубликованные дневники, Геймана Николая Германовича.
Кажется, последний раз видел я Георгия Эдуардовича, когда он пришел ко мне и стал спрашивать, где найти гриб-чагу, как обезболивающее, для Евгении Флегонтовны. Гриб был найден.
19.07.1997 года. Протоиерей Николай Глебов».
И еще воспоминания о. Николая Глебова, также присланные им по моей просьбе, уже в 2003 г. (адрес о. Николая дала мне Галина Георгиевна Бострем):
«… Мне пришлось в жизни повстречаться с Георгием Эдуардовичем и до сих пор эти встречи оставили у меня неизгладимое впечатление.
Мне трудно добавить еще что-либо… У меня только образ всегда улыбающегося Георгия Эдуардовича, добродушного, религиозного, православного человека.
Однажды Георгий Эдуардович принес показать мне картину, как бы несколько абстрактного характера. Это – Христос в небесной дымке, окруженный небесными звездами, уже точно не помню, внизу, кажется, земля с ее сооружениями. Эту картину Георгий Эдуардович принес показать после нашего разговора о реалистической и абстрактной живописи.
Не помню, был ли разговор о том, когда это было. Георгий Эдуардович сказал, что какой-то генерал попросил разрешить ему прийти на эту выставку во внеурочное время. Он долго ходил, смотрел картины. Потом сказал: «Попытки создать абстрактную живопись предпринимались что-то дважды и каждый раз неудачно». Далее он сказал об отношении к абстрактной живописи у восточных народов. Что это? Египет или Индия? Не помню. Там, сказал генерал, был свой цветовой язык этой живописи. Для выражения того или иного понятия применялся строго определенный цвет, и если художник в выборе своем ошибся, ему грозила смертная казнь. Больше ничего из этого разговора я не помню…».
К этой теме мы еще вернемся. Из писем о. Николая Глебова видно, что Бострем учился в Санкт-Петербургской Академии художеств. До того я слышал об этом от Галины Георгиевны Бострем, но решил, что она что-то путает.
Дальнейшие тексты – цитирование статей Ольги Михайловны Барковской с ее любезного разрешения:
«В 1913 или в самом начале 1914 года Бострем появился в Одессе. Его имя обнаруживается среди организаторов «Весенней выставки картин», в числе которых были будущий глава Одесского общества независимых художников, живописец и критик Михаил Гершенфельд, критик Мария Симонович, профессор-анатом и известный художник-любитель Николай Лысенков (артистический псевдоним Кальвинский), художники Павел Волокидин и Павел Нитше. В выставке принимали участие левые художественные силы Одессы, московский «Бубновый валет» и мюнхенская группа во главе с Кандинским. Несколько одесских художников прислали работы из Парижа. Издан каталог с теоретическими статьями В. Кандинского, М. Гершенфельда, П. Нилуса, М. Симонович. Это было последнее перед началом Первой мировой войны масштабное художественное событие. Бострем показал на выставке 1914 года только одну работу – «Симфония», но она привлекла внимание практически всех одесских критиков. М. Симонович: «Из произведений, стремящихся к чисто красочному восприятию вещей, останавливает внимание чисто красочное панно Бострема, выдержанное в глубокой гамме синего и зеленого – радостное и звучное» (Музы, К., 1914, № 7). Н. Бялковский: «Кроме работ организации «Бубнового валета» большое впечатление оставляет декоративное панно Бострема. В этом панно воплощен весьма трудный и, пожалуй, не всем понятный опыт выявления творческого Я в гармонии красок. Безусловно, что как декоративное выражение переживаний это панно привлечет внимание художественных кругов» (Южная мысль, 1914, 24 марта). М. Гершенфельд: «В картине Бострема «Симфония», в сочетании сине-зеленых тонов, в их радостном устремлении, несомненно, есть то, что можно назвать живописной музыкой. Но эта картина была бы еще лучше, если бы возникающие на ее фоне фигуры вытекали из красочного задания, а не являлись только как дополнение к нему» (Аполлон, 1914, № 5). Были и другие отзывы: «Симфония» Бострема нечто дикое и представляет собой рекламу магазину ярких красок» (Аквилон, (Шуф В.) Одесское обозрение театров, 1914, № 591). «Вот перед нами громадное полотно Бострема. Называется – «Симфония». Нарисовано… Сине-зеленое с пестрыми точками. Не то разбитое стекло в витрине… не то план города Парижа» (Думский Л. Малые одесские новости, 1914, 25 марта/7 апр.).
Осенью 1916 года Георгий Бострем, Василий Милеев (преподаватель физики и арифметики в художественном училище с 1902 г.) и Исидор Маркузе (художник и одновременно студент-математик Новороссийского университета) выступили организаторами выставки молодых художников, которую критики назвали первой выставкой нового общества «Независимых».
Ненадолго отвлечемся от текстов О.М. Барковской и обратим внимание на фотографию Бострема с надписью: «Папе от сына Георгия. Ташкент. 1916 год. 1 января». Выходит, отец Георгия Эдуардовича в это время был жив, а сам Бострем оказался в 1916 году каким-то образом в Ташкенте. Что его туда привело – остается только гадать… Что же, в жизни Бострема было много удивительного…
Но вернемся к О.М. Барковской:
«Прием картин производится без жюри, требуется только грамотность,» - отмечал художественный обозреватель «Одесского листка» С. Золотов в анонсе выставки от 10 октября. Выставка открылась 6/19 ноября в залах Городского музея. «Г.Э. Бострем и В.Ф. Милеев давно уже носятся с мечтой об устройстве такого общества, и вот настоящая выставка была организована с целью произвести смотр тому, какие именно и сколько художников могут стать членами общества» (С. Золотов, Одесский листок, 14 ноября); Н. Скроцкий: «Выставку можно считать безусловно удавшейся, и образование нового художественного общества – свершившимся фактом» (Одесский листок, 23 ноября). Как и на «Весенней выставке» 1914 года Бострем показал на ней только одну работу – «Атлантида». Вот несколько отзывов критики об этой картине, судя по прессе, самой популярной из представленных на выставке:
«Картина г. Бострема «Атлантида» (интимная запись, симфония вибрирующих красок, как называет ее автор) замечательна тем, что в ней выражено полное отрицание чего бы то ни было от реального мира. Несомненно, что подобие ковра живописно. Но в ковре, гобеленах, парче есть орнамент, элементы реального мира, здесь же нет никаких намеков на реальное.
Глубокими, сильными, красивыми тонами пестрят вертикальные и горизонтальные мазки, по форме очень определенные, производящие впечатление редкой настойчивости. Если искать в этой картине аналогии с музыкой, то действительно, могут послышаться звуки большого органа.
Из художественных сект Запада г. Бострему ближе всего те, к которым принадлежат Кандинский и Густав Климт» (Н. Скроцкий, Одесский листок, 1916, 12 ноября).
«Много толков и разговоров вызывает оригинальная по своей трактовке и исполнению картина «Атлантида» Г.Э. Бострема.
В этой вещи нет определенного, так называемого предметного содержания. Есть только краски, изумительные по яркости и красоте краски. И чем больше всматриваешься в эту картину, тем больше проникаешься очарованием этих красок. Я назвал бы картину г. Бострема – картиной настроения, симфонией красочных мотивов» (И. Златогоров, Южная мысль, 1916, 9 ноября).
«Еще дальше по пути чисто живописных исканий идет Г. Бострем. Он совершенно исключает из своих картин всякое реальное содержание и стремится достигнуть определенного впечатления самодавлеющей силой красок. Бодрящий и радостный аккорд сапфиров и изумрудов – его впечатление о мире, и это впечатление он хочет передать зрителю при помощи совершенно отвлеченного линейного начертания. Как звуками музыки, заворожить душу зрителя, ввести его в определенный круг эмоций. Несомненно, художнику было бы несравненно легче приобщить к своему переживанию зрителя, если бы он придал своим живописным сочетаниям хотя бы некоторую реальную оболочку» (Летиция (М. Симонович), Одесские новости, 1916, 7 ноября).
«В «Атлантиде» Г. Бострема видно стремление художника чисто красочным воздействием, вне всякой предметности, ввести зрителя в круг музыкальных эмоций, но вероятно, это очень звучное по краскам произведение могло бы успешнее приобщить зрителя к замыслу автора, если бы в картине была дана какая-нибудь связь с конкретным миром» (Гершенфельд М. «Письма из Одессы. Три выставки», Аполлон, СПб., 1917, № 2).
И негодующий зритель: «Это уже просто палитра красок без всякого сюжета, без всякого содержания» (А. П-в. Из письма в редакцию, Одесский листок, 1916, 13 ноября)».
Со ссылкой на одесские газеты за 1916 год О.М. Барковская сообщает, что Бострем и Милеев планировали открыть выставку картин иностранных художников, старых и современных из частных собраний одесских коллекционеров. Одновременно должна была открыться посмертная выставка картин Г.А. Ладыженского, у которого Бострем в свое время учился. «Однако эта благородная идея в жизнь так и не воплотилась,» - пишет Барковская.
«Как прошел для Бострема 1917 год неизвестно, - продолжает она. – В одесской прессе не нашлось ни одного упоминания его имени. Не принимал он участия ни в работе по созданию «Союза пластических искусств», ни в декабрьской выставке «Независимых».
В 1918 году работы Бострема появились на летней выставке Общества изящных искусств, открывшейся в здании художественного училища:
«… В комнатах, отведенных об-ву «Независимых» весьма выгодно выделяются работы по оригинальным краскам и композиции г. Бострема – «Симфония», «Атлантида» и «Космогония» - отмечалось на страницах журнала «Жизнь», № 4, июнь. Поэт и художник Вениамин Бабаджан (псевдоним Клем Б.) писал: «Заблуждаться может тот, кто ищет. Заблуждается г. Бострем, проливающий на свои холсты море дорогостоящего ультрамарина» (Южный огонек, 1918, № 4). В газете «Вільне життя» от 28|15 упоминаются «4 великих малюнка Бострема, надумані та дуже претенціозні. Його «Сімфонія» скучна і, як можна так висловитись, калейдоскопічна. Багато тут не … одної з другою плям; цікавіша його «Космогонія» № 2 – тут досить ясна виявлена ідея і в ній єсть вартість». «Наиболее полно выразить свое мировоззрение языком живописных материалов и передать в своих картинах мировой ритм, который он ощущает в своей душе – вот интересные и значительные задачи, преследуемые Бостремом. Но воплощение нельзя признать отвечающим своей идее. Ближе подходит к ней «Симфония», обе «Космогонии» совершенно не гармоничны и не выразительны» (Е.К. «Молодая Украина», 1918, 26 июня). «Лучшие работы в этой выставке гг. …, Бострема, Де-Нискра, Волокидина, Милеева, Фазина и Бри» («Южная мысль», 1918, 30 мая).
В августе появилось сообщение об открытие художественной студии Бострема. «В студии будет преподавать живопись и драматическое искусство. В числе преподавателей Н.И. Скроцкий, О.И. Маслова (свободная художница) и А.К. Горностаев. В студии «обращено особое внимание на практическое изучение искусства. Между прочим, будут преподаваться логика, психоанализ, психология и другие предметы» («Одесские новости», 14/1 августа). Но уже в конце августа – начале сентября во всех газетах появляются заметки о скором открытии Свободной академии изящных искусств Общества независимых художников. Среди будущих преподавателей фигурируют Бострем и Скроцкий… Возможно, толчком для создания Свободной академии бостремовская идея студии. «В Одессе основана еще одна академия благодаря инициативе художника Бострема и перешедшая впоследствии в ведение обществу «Независимых», - писал С. Золотов в «Итогах 1918 года»… Академия «Независимых» прекратила свое существование (в 1919 г. – Г.К.), тем более, что с 4 апреля в городе в очередной раз поменялась власть… Очередная выставка «Независимых» открылась 1 декабря (14 ноября ст. ст.). Однако работ Бострема на ней не было», - сообщает О.М. Барковская.
«Незадолго до прихода большевиков, - продолжает Ольга Михайловна, - «Одесский листок» (26/13 марта) опубликовал сообщение: «… Учреждено религиозно-философское общество, имеющее своей задачей всестороннюю разработку религии и философии и распространение религиозно-философских знаний… Среди членов общества Г.Э. Бострем, Х.Н. Бялик, М.А. Волошин, А.К. Горностаев, А.М. Дерибас, А.А. Кипен, Н.К. Лысенков и др.». Бострем держался в стороне от политических игр и от большевистских художественных акций…
23 августа в Одессу вернулась добровольческая армия А.И. Деникина. В декабре 1919 – январе 1920 г. Бострем выступил как участник еще на одной выставке – ежегодной Общества независимых. По дошедшим до нас беглым отзывам можно понять, что его работы, «два больших полотна», представляли собой экспрессивные абстракции, поражающие буйством – и гармонией – красок, живописные «симфонии», как называл их сам художник. На обеих выставках, и летней, и зимней, Бострем выставил по две работы. Трудно сказать, были это одни и те же произведения – или разные. Ни сохранилось ни фотографий, ни описаний. А напряженная политическая обстановка не располагала к пространным художественным обзорам. На 1-ю народную выставку лета 1919 года нет ни одной рецензии. В связи с зимней выставкой «Независимых» были опубликованы две небольших статьи. В одной из них нашелся лаконичный отзыв о Бостреме: «К числу наиболее удачных работ Бострема принадлежит «Небесная симфония», прекрасная по технике» (Веч. одесские новости, 1919, 19 декабря).
Трудно сказать, были знакомы между собой Бострем и Бунин. Большая доля вероятности этого имеется: в 1918 году Иван Алексеевич приехал из Москвы в Одессу, спасаясь от большевиков. Общался с Волошиным и Киппеном, членами религиозно-философского общества, в котором состоял и Бострем, явно посещал выставки «Независимых», ходил на Херсонскую улицу, где жила семья Бостремов. (Все это описывает сам Бунин). Для нас важно то, что будучи людьми одного сословия, воспитанные в близких культурных традициях, и Бострем и Бунин могли во многом одинаково воспринимать окружающее.
«Мертвый, пустой порт, мертвый, загаженный город… Вечером почти весь город в темноте: новое издевательство, новый декрет – не сметь зажигать электричество, хотя оно и есть. А керосину, свечей не достанешь нигде, и вот только кое-где видны сквозь ставни убогие, сумрачные огоньки: коптят самодельные огоньки… А на углу стоит старуха и, согнувшись, плачет так горько, что я невольно останавливаюсь и начинаю утешать, успокаивать. Я бормочу: - «Ну будет, будет, Бог с тобой». И спрашиваю: - «Родня, верно, покойник-то?». Старуха хочет передохнуть, одолеть слезы и наконец с трудом выговаривает: - «Нет. Чужой, завидую…». По вечерам жутко мистически. Еще светло, а часы показывают что-то нелепое, ночное. Фонарей не зажигают… На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем… И вот уже третий год идет нечто чудовищное. Третий год только низость, только грязь, только зверство. Ну, хоть бы на смех, на потеху что-нибудь уж не что хорошее, а просто обыкновенное, что-нибудь просто другое…». Это строки из «Окаянных дней» Бунина.
С уверенностью можно сказать, Что Бострем был охвачен такими же чувствами.
В любом случае, «после 1919 года следы Бострема в Одессе обрываются», - констатирует О.М. Барковская.
«ГРАЖДАНИН ВЫСОКОГО ГРАЖДАНСТВА»
«Нужно вспомнить человеку, что он гражданин
высокого небесного гражданства»
Н.В. Гоголь
Целые десятилетия последующей жизни Г.Э. Бострема представляются весьма смутно. По словам дочери художника Галины Георгиевны он некоторое время жил в Петрограде, Москве, затем в Сергиевом Посаде. В эти годы в его жизни произошло очень важное событие – Бострем обзавелся семьей.
Бострем (опять же со слов дочери) оказался невольным свидетелем того, как владелец дома выселял на улицу молодую женщину с маленьким ребенком на руках за неуплату за снимаемое ими жилье. Возмущенный Георгий Эдуардович расплатился с квартиросъемщиком и предложил женщине переложить их заботы на него. Тронутая благородством Евгения Флегонтовна стала с того дня и до самой кончины верной спутницей Бострема. Девичья фамилия ее была Волкова, а отцом девочки Михаил Андреевский. Сохранилось его фото; на обороте надпись рукой Галины Георгиевны: «Мой родной отец Михаил Андреевский (юрист) умер очень молодым до моего рождения от скоротечной формы туберкулеза». По словам Г.Г. Бострем, известный религиозный философ РПЦЗ Андреевский был родственником отца. «Но своим папой я считаю Бострема и другого даже представить себе не могу», - говорила она не раз… Когда и где соединились судьбы Георгия Эдуардовича, Евгении Флегонтовны и маленькой Галины – точно неизвестно, но есть фотография их семьи, датированная 1925 годом.
Справочник «Выставка советского изобразительного искусства», том I, указывает на участие Бострема в выставках 1923-1926 гг. в Алма-Ате и Кзыл-Орде. Есть снимок с надписью Галины Георгиевны: «Алма-Ата. Среди участников курса живописи». Из дневников М.М. Пришвина следует, что в 30-е годы Георгий Эдуардович жил и работал в Сергиевом Посаде (подробнее об этом ниже), но имеется фотография, подписанная: «Ташкент. 1932 г. Мама и папа».
«Его постоянные переезды можно объяснять по-разному. С одной стороны, похоже, что попробовав вкус скитаний еще в молодости, Г.Б. и в зрелые годы не сидел на одном месте, делил время между Россией и Средней Азией, нигде надолго не задерживался и перебиваясь, в основном, случайными заработками, - пишет О.М. Барковская. – Сыграло здесь свою роль, несомненно, его неприятие официальной идеологии и официального искусства, его религиозность, его увлечение теософией и философией, ничего общего не имеющей с марксизмом. Человеку, настолько не вписывающемуся в советскую действительность, в те годы нельзя было привлекать к себе излишнее внимание, и частая смена жительства – один из способов избежать этого».
Были и более серьезные причины. Галина Георгиевна рассказывала мне, что однажды какой-то доброжелатель предупредил Бострема о его предстоящем аресте. Георгий Эдуардович ночью проник на какую-то конюшню, без единого звука запряг лошадь (о его необычном контакте с животными многие отмечали) и они, взяв только самое необходимое, всей семьей бежали из этого места.
Самые нежные и теплые воспоминания связаны у Бостремов были с Сергиевым Посадом. Галина Георгиевна практически до конца своих дней, как минимум, дважды в год ездила «к Преподобному» (по ее выражению). Ходила на улицу, где много лет проживали. В их доме бывали Василий Розанов, Михаил Пришвин, отец Павел Флоренский. В ноябре 1919 года великая святыня России – Троице-Сергиева Лавра была советской властью закрыта, а в апреле 1920 года был утвержден декрет о передаче ее под музей, который и открыли летом. Видимо, Бострем появляется здесь в это время. По крайней мере, из «Дневников» М.М. Пришвина следует, что: «… художник, начиная с 1920 г. часто бывал в Сергиевом Посаде, реставрировал настенную живопись в Святых воротах Троице-Сергиевой Лавры…», дружил с Пришвиным, несколько раз писал его портреты, которые, по свидетельству сына писателя, Петра Михайловича Пришвина, отцу не нравились и потихоньку им уничтожались. Один из самых интересных, на мой взгляд, российских писателей – Алексей Варламов в своей книге «Михаил Пришвин» (М., 2008 г., серия ЖЗЛ) пишет, ссылаясь на запись Пришвина: «N (художник Г.Э. Бострем, загорский друг Пришвина) считал их (большевиков – Г.К.) просто случайностью и потому временным затмением невежественного народа. Никогда он не мог про себя ставить народных комиссаров с императорскими министрами. Короче сказать, события не были для него универсальными, а мелкими, временными, вроде китайских бунтов и замирений». В той же книге читаем Пришвина: «Б. (по всей вероятности, загорский художник Бострем) в сущности, стоит на старой психологии раба, конечно, утонченнейшего; он очень искусно закрывается работой, при том без всякой затраты своей личности: это не выслуга. Конечно, он в постоянной тревоге, чтобы его не просветили и в этой тревоге заключается трата себя, расход: легко дойти до мании преследования, тут весь расчет в отсрочке с надеждой, что когда-нибудь кончится «господство зла». Обе эти записи датированы 1930 годом. В том же году находим и другие: «Апрель. Встретил искусствоведа из Третьяковки (Свирин) и сказал ему, что для нашего искусства наступает пещерное время и нам самим теперь загодя надо готовить пещерку, или взять прямо решиться сгореть в срубе по примеру предков 16 в. Свирин сказал на это, что у него из головы не выходит – покончить с собой прыжком в крематорий. А Бострем собирается уехать на Кавказ и жить пчелами. Одному смерть мелькает, другому жизнь в одиночку в природе с пчелами».
«11 июня. Великая сушь, буря. Занимаюсь фотоработой. Увеличил сову. Бострем будет ее писать».
«12 июня. Сушь. Бострем начал сову. Боюсь, что картина, если она удастся, - будет беспредметной, и если останется сова, то будешь досадовать, что осталась».
«14 июня. В четверг 12-го Бострем начал писать сову. Что-то будет? Ведь при малейшем отступлении от фотографии, которая открыла нам такую действительность, сова будет казаться произвольно очеловеченной. Если же наоборот, будет сохранена фотографичность, что же останется от «беспредметника»? …Бострем прямо и называет картины свои «симфониями». Я не успел закончить свое рассуждение, как явился Бострем с готовой картиной. Он ее сегодня в 3 ч. утра начал, в 12 д. кончил и отделывал до вечера. Мы долго беседовали об искусстве и последние заключительные слова о создании чего-нибудь нового были: «надо жить иначе».
«20 июня. Вчера после моего рассказа о том, как счастливо я миновал Сциллу и Харибду в пору богоискательства, Бострем сказал: «У вас гениальнейший инстинкт самосохранения». И потом еще: «Вот и Толстой даже не мог справиться…». Мне было ново такое понимание инстинкта самосохранения. Мне думается, что в состав этого инстинкта входит тот же риск, или пренебрежение самосохранением в общепринятом смысле. Хорошо, если Бострем напишет Одуванчики и Глухаря, а я Сову и Глухаря. С этим можно бы выступить».
«21 июня. Приходил Бострем и говорил о том, что такие учителя, как Флоренский, как вообще люди вроде Штейнера и даже русские простонародные старухи – учителя теперь уже не современны. А надо быть современным в том смысле, что прошлое это ассоциация, будущее – мечта, современность – ни мечта, ни механизированное повторение, а свободное начало (понятно, а выражено не ясно). Современность – это религия Духа Святого».
«2 июля. Рассказ художника о муках своего разделения: эти портреты даром не прошли. И мы согласно сказали: «Да, так разделиться невозможно. Какой-то предел. Очень больно…» и примечание: «Речь о художнике Бостреме, который, мучаясь и страдая, писал на заказ портреты вождей».
«17 июля. Определилось больное место у Б.: избушка в лесу, куда можно уйти и укрыться».
«18 июля. Бострем и сова «Б» в живописи имя совсем неизвестное, потому что один известный художник однажды бросил имя свое, взял это Б. и скрылся. Время от времени он писал картины, но не выставлял их, а дарил друзьям, а кормился разного рода занятиями, ничего не имеющими общего с искусством. Он написал мне сову с особенным взглядом древней мудрости. Простодушные, ничего не понимающие в искусстве люди принимают ее за Маркса и ничего не говорят, а если обратят внимание и они вдруг поймут, то всегда говорят: «А я думал, это Маркс». Люди образованные, напротив, восхищаются, правда, чрезвычайно эффектной, неожиданной и колоритной картиной. Ищут имя, но его нет: имя свое художник бросил давно и не подписывает.
- Кто это писал? - спрашивают.
Я называю это никому не известное имя «Б» и говорю:
- Вы знаете этого художника?
- Ну да, конечно… - обыкновенный ответ.
Самые осторожные говорят:
- Имя слышал, конечно, но…
Никто не отвечает:
- Нет, я такого художника не знаю.
Этот потому, что образованный человек должен все знать».
«28 июля. Беседовал с Б. Главное мы, как писатели, поэты и художники не являемся, как раньше думали, «избранниками», будто бы мы живем, а внизу где-то прозябают (обыватели). Нет! Мы ничем не отличаемся от других, если их дело является творчеством жизни. Так мы говорили, а между тем нового в этом для меня нет ничего: я так и писал…».
«15 октября. Уехал Бострем».
Спустя два года, в 1932 году, в дневнике Пришвина запись:
«Пример: художник-мистик пишет портрет Ленина и этим живет. Третью тысячу теперь кончает, ведь в конце-то концов он делает Ленина, а не Бога, в которого будто бы верит».
В журнале «Октябрь» (№ 1, 1990 г.), опубликовавшим эти дневники Пришвина, В своих комментариях А. Рязанова пишет: «… речь идет о художнике Г.Э. Бостреме».
Вспоминая фото 1932 года в Ташкенте, можно предположить, что Георгий Эдуардович действительно «делил время между Россией и Средней Азией».
Когда я показал эти строки (Пришвина) Галине Георгиевне Бострем, - она искренне огорчилась: «А папа так любил Михаила Михайловича». И совсем по-женски: «А мы его всегда вареньем угощали и с собой давали, а он…».
Среди нескольких фотографий М.М. Пришвина из семейного архива Бострема, есть одна, на обороте которой надпись карандашом: «Художник слова Пришвин думал о себе, как о поэте, распятом на кресте прозы. Проза-поэзия». Сохранилась и телеграмма из Москвы на адрес: «Загорск, Московский овражий пер. 23 А Бострем» с лаконичным текстом: «Миша скончался Пришвина». Чужим людям так не пишут, видимо, отношения Бострема с Пришвиным были хоть и сложные, но добрые и дружеские.
Что же касается пресловутых портретов Ленина кисти Бострема, то вот интереснейший рассказ друга семьи, православного знатока религиозной философии, библиографа, серьезного известного ученого Екатерины Александровны Крашенинниковой. Он был записан в 1956 году со слов Г.Э. Бострема:
«Посещение.
Однажды осенью поздно вечером к нам в дом постучался человек, попросивший защиты от дождя. Передо мною стоял человек в старом черном длинном пальто, с низко на лоб нахлобученной шапкой. Я попросил войти, предложил раздеться и провел в комнату. Это был очень пожилой человек с длинными волосами и бородой. Я стал хлопотать относительно чая. Моя жена встала и поспешно стала приготовлять угощение для гостя (селедку). Гость похвалил ее, сказав: «Какая у тебя заботливая жена». Пока он закусывал и пил чай, мы разговорились. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что я художник и незаметно для себя стал рассказывать всю свою жизнь. Он слушал очень внимательно и когда я умолк сказал: «Я бы хотел дать тебе совет: работай как художник в Союзе художников рисуй портреты вождей. Не высовывайся (это подчеркнуто в тексте – Г.К.) с высоты своего искусства. Через какое-то время тебе придется включиться в другую работу. Будут восстанавливаться некоторые храмы, ты будешь принимать участие в их реставрации. При заключении договоров бери самую умеренную плату, которой тебе хватило бы, чтобы прокормить семью. Слушайся во всем жены. Когда ты почувствуешь, что сможешь чисто сам писать свои иконы, - начнешь ими заниматься в течение грядущих лет.
Я Архимандрит Агафангел, который удостоился чести участвовать в жеребьевке при выборах Патриарха. После смерти Патриарха моя жизнь была очень трудной, и я решил удалиться в леса, как поможет Бог. Мне на дорогу и мои нужды собрали деньги, а я знаю, что они мне не понадобятся. Даю тебе их, чтобы ты купил себе дом. Тебе нужен свой дом. Да благословит тебя Бог, и твою хозяйку, а я должен идти на вокзал, чтобы с первым поездом уехать в Москву. Ты меня не провожай».
Визу пометка «Патриарх Тихон».
Стиль и орфография оригинала сохранены.
Зная трепетное отношение Георгия Эдуардовича к послушанию, его склонность к мистике, можно с уверенностью сказать, что этот визит старца был воспринят им как воля Божия и потому он и писал портреты вождей.
Забегая вперед, приведем еще одно воспоминание Е.А. Крашенинниковой, опубликованное в журнале «Новый мир» (№ 1, 1997 г.) в статье «Крупицы о Пастернаке»:
«Мы с сестрой (в 1954 г. – Г.К.) отнесли ему (Пастернаку – Г.К.) картину очень близкого нам художника Георгия Эдуардовича Бострема «Моление о чаше». Дома его не застали. 4 октября он мне по поводу ее написал: «Да, это очень хорошо. Сначала, не заглядывая внутрь, я не поверил вашей записке, а потом, развернув холст, увидел, как вы правы. Лицо живет, дышит, молится, и хотя оно повторяет представления обычной дореволюционной иконописи, и хорошо, что с ними не расходится, художник в виде особого тепла и тонкости вливает в его формы все свое переживание».
О предвоенном периоде жизни Бострема мы имеем самые общие сведения: реставрировал иконы и фрески в Троице-Сергиевой Лавре.
Вот документ Промыслово-кооперативного товарищества «Прикладное искусство» на фирменном бланке за подписью Председателя ликвидотдела и управделами (фамилии – неразборчиво – Г.К.) от 9 октября 1941 г. № 1439:
«В Загорский гор.-совет.
Дано художнику тов. Бострем Гр.Э. (так – Г.К.) в том, что он действительно работал в т-ве «Прикладное искусство» г. Москвы с 20/IV 1939 г. по 16/II 1941 г. и освобожден от работы по болезни. В данное время нуждается в разрешении выезда из г. Москвы в Туркестанский край г. Ташкент совместно со своей семьей».
В Ташкенте Бострем встретил давнего друга – офтальмолога академика Владимира Петровича Филатова.
«С Филатовым, тоже увлекавшимся теософскими и мистическими идеями, Бострем сблизился еще в Одессе, - пишет О.М. Барковская. – Как художник-любитель Филатов пользовался советами Г.Б.».
Это подтверждает и их переписка, сохранившаяся с несколькими фотографиями (точнее, послания Владимира Петровича):
На оборотной стороне фотографии Филатова за обеденным столом надпись: «Дорогому другу Г.Э. Бострему о нашем Ташкентском житье-бытье, о наших беседах и о наших прежних встречах от любящего В. Филатова 9/4 1944. Ташкент. (Неразборчиво), акад. Филатов».
Из других фотографий с надписями пять относятся к 1954 г.: «Дорогому Г.Э. Бострему на память от его друга акад. Филатова. 10/III 54 г.».
«От Художника – Художнику» (так, крупно – Г.К.) 30/III 54 г. (на снимке Филатов за мольбертом).
«Дорогому Г.Э. Бострему «Дружба народов СССР». Узбек и мордовка. В. Филатов и В.В. Скор (неразборчиво – Г.К.) 10/III 1954 г.» (на снимке Филатов в узбекском халате протягивает цветок женщине в мордовском наряде).
«Дорогому другу Г.Э. Бострему на добрую память. 30/IX 54 г.» и:
«Дорогому другу Г.Э. Бострему от любящего его академика Филатова. 6/XII 54 г.».
Один снимок (Филатова за письменным столом) 1955 года:
«Дорогому другу Г.Э. Бострему на память! Академик Филатов. 20/IV 1955. За письмом Г.Э. Бострему».
К 1954 году относится письмо:
«Дорогой Георгий Эдуардович!
Спасибо за обстоятельное письмо от неизвестного числа. Я очень рад, что Вы от пребывания у меня почувствовали прилив творческих сил. Ваше «Видение» производит после освещения потрясающее впечатление на зрителей. Ваше письмо погрузило меня, пока теоретически, в такую пучину техники, из которой, если я в нее влезу, я и не вылезу. И пока я остаюсь в той «подносной» технике, которая несомненно улучшила мою живопись. К сожалению Вы о ней не написали мне ни слова. А вы бы попробовали бы ее! Особенно замечательно писание набивкой (ударчиками вертикально поставленной кисточкой). Моя затея переводить рисунки Доре в краски очень меня забавляет и очень полезна для развития моей цветовой фантазии. Досадно, что в Одессе уже нет подносов. Я купил 10 и их больше нет, но я получу из Москвы пластины пластмассы.
Надеюсь, что у Вас благополучно. А я дошел до крайней степени утомления. Я дошел до того, что болезни служат мне отдыхом. Смогу освободиться для отдыха живописного только 21 июня. Когда будет охота – напишите. Вы знаете, как я Вас люблю и мне будет приятно получить от Вас весть. Немного видимся с Варварой Васильевной по саду. Главным образом с гусеницами, которые начали снова нашествие.
Обнимаю, сердечный привет семейству.
Радуюсь, что мой метод (неразборчиво – Г.К.) Вам полезен. Попробуйте подносы (краски берите с лаком).
На линолеуме я когда-то пробовал писать, но он мне не нравится своею грубостью.
Химик В.В. Зиманов обещал прислать мне из Москвы пластины пластмассы разного размера.
Какие работы у Вас по реставрации?
Шлю привет.
Любящий Вас В. Филатов».
Это письмо интересно и тем, что из него следует информация о приезде Бострема в Одессу к Филатову в 1954 или 1953 году и о написанной там картине «Видение».
У меня хранится доставшийся от Г.Г. Бострем маленький, очень красивый и очень профессиональный этюд В.П. Филатова – пейзаж с кипарисами, выполненный маслом на рентгеновской пленке (возможно крымский). На обороте надпись:
«Галине Георгиевне
Бострем
с пожеланиями благополучия!
Советую изучить тканиевую терапию и начать учиться живописи.
15/III 1954 г. Академик Филатов. Одесса. Пролет. буд 53».
Симферопольский священник Димитрий Шишкин в своем рассказе «Моление о чаше», выложенном в Интернете, пишет, что музыкант А.А. Федоров (который привез меня когда-то к Бострему – Г.К.) утверждал, что Георгий Эдуардович о благословении на его переезд в Крым от архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Бострем в своем разговоре с художником Платоновым, как мы помним, тоже упоминал имя владыки Луки. Вполне возможно, что с архиепископом Лукой Бострем мог познакомиться еще в Ташкенте. Сын владыки Луки был учеником Филатова, а сам академик лечил владыку. Так что тоже вполне мог познакомить с ним Бострема.
В Ташкенте Георгий Эдуардович подружился с еще одним человеком – выдающимся художником, классиком отечественного пейзажа Николаем Михайловичем Ромадиным.
Вот что об этом вспоминает жена Н.М. Ромадина Нина Герасимовна в ответ на просьбу Г.Г. Бострем рассказать об отце:
«Дорогая Галя! Извините меня за невыполнение моего обещания написать о Георгие Эдуардовиче. Очевидно я опустилась и обленилась. Есть некоторые обстоятельства и оправдывающие меня. Уже три месяца я больна, не выхожу из дома с 18 ноября. Была всякая пакость, вначале отравление, а может быть желудочный грипп. Во всяком случае с высокой t много дней, на несколько часов отнимались ноги. Ослабла до предела и когда начала немного оправляться пошла эпидемия гриппа: и до сих пор я не могу выбраться из этой гадости. Все сопровождалось ужасным бронхитом. Кашель сильнейший до сих пор. И погода у нас гнуснейшая. Всю зиму слякоть. Об этом довольно – это, конечно, не оправдание для моего молчания.
Большое спасибо, что позвонили 27 января, все-таки мы все собрались 3 Нины.
Что я могу сказать о Георгие Эдуардовиче. Первый раз я видела его в Ташкенте у Филатова в 1942 г. Но перед этим мы уже слышали от Владимира Петровича, что скоро из Самарканда приедет его друг и наставник. Слышать, что у Владимира Петр. Наставник, было несколько странно – он сам нами воспринимался, как наставник, особенно, конечно Николаем Мих., который ловил каждое слово Влад. Петр. и страшно был рад, что Ксения Георгиевна Дежинская познакомила нас.
К сожалению, я была слишком молода, чтобы внимательно вслушиваться в разговоры. Георгий Эдуардович говорил только о глубоких проблемах философских и вопросах искусства. Его связь с Мюнхенской школой изобр. Ис-ва, которая, начиная с 10-х годов, имела большое значение в общеевропейском развитии культуры, имела непререкаемое значение для взглядов Филатова, который сам увлекался и был под воздействием этого течения. Что сразу бросалось в Георгие Эд. – это полное отсутствие интереса к вопросам быта и повседневной реальной жизни. Это не была выработанная точка зрения. Это было органично в нем и сразу влекло к нему людей. Сколько раз мы встречались в Ташкенте я не помню, но он с Влад. Петр. и у нас на квартире в Свердловском пер. в Ташкенте. Ник. Мих. показывал свои работы. Кое-что было привезено из Москвы, но в основном написанное в Ташкенте. Знакомство с живописью Ромадина состоялось тогда.
Потом были уже встречи в Москве. Первая, очевидно, у Ковальского Виктора Владиславовича, который до войны был профессором Новороссийского университета в Одессе. Там они все втроем работали и, очевидно, уже дружили, так как понимали друг друга с полуслова и каждый знал взгляды и воззрения другого.
Духовная сторона взглядов Геор. Эд. очень влекла Ник. Мих. Высокая русская философия, простота и ясность его утверждений находили отклик у Ник. Мих. Ну, и, конечно, то что Георг. Эдуард. был художник. В 1959 г. открывалась выставка Н.М. в залах Академии, Георг. Эдуард. был на открытии и Ник. Мих. после вернисажа говорил, что это самый для него большой подарок в этот день. Из Академии приехали на Масловку. Георг. Эд. оставался у нас дня два. В мастерской он наглядно показал Ник. Мих., как он пишет. Написал две работы (освещенный храм и маленькую, где как бы только огни). Красивая живопись, похожая на эмаль. Вещи не абстрактные, но формальные, очень красивые и глубокие.
Был как-то приезд к нам на Пасху тоже с ночевкой.
Потом переезд Георг. Эд. в Крым и встречи уже в Крыму по дороге к Южному берегу, остановки в Заречном и ваш приезд к нам в Гурзуф, тоже с ночевкой чтобы было больше времени для общения. Разговоры главным образом о духовной сущности искусства. Мне кажется что религиозные взгляды Георг. Эд. были лишены догматических формул, что и сближало этих людей. Никогда не было разговоров об обрядовой стороне христианства, а об воздействии религии на искусство всегда было. Встречи с наставником, таким ясным, удовлетворенным простотой, созерцательной жизнью, какой, как мне кажется была жизнь Георгия Эдуардовича в последние годы. Было несколько приездов учеников-художников Георг. Эд. из Загорска. Встречи очень приятные, люди одухотворенные. Очень чувствовалось влияние учителя.
Вот, Галя, пока все, что я могу Вам сказать о Георгие Эдуардовиче. Конечно, это очень мало. Постараюсь потом еще, иногда вдруг вспомнится какое-то высказывание или еще что-либо.
Напишите не собираетесь ли Вы приехать к нам на Пасху. Повидаться хочется.
Целую Вас Нина Герасимовна.
Наши шлют привет».
Письмо датировано 19 февраля 1990 года. Орфография сохранена.
Очень хотелось бы узнать имена учеников Бострема в Загорске. Вот еще документы, относящиеся к дружбе с Ромадиными: Приглашение на юбилейную выставку Н.М. Ромадина 4 мая 1978 года, но уже для Галины Георгиевны.
Сохранились две похожие фотографии Бострема с Ромадиным.
Надписи на обороте: «Г.Э. Бострем с Н.М. Ромадиным в Гурзуфе. Д/о Коровина. 1969 г.» (явная ошибка – Г.К.).
«Георгий Эдуардович Бострем и Николай Михайлович Ромадин (Московская квартира Ромадиных)».
Сохранилась записка Н.М. Ромадина к дочери Бострема (дата отсутствует):«Уважаемая Галина Георгиевна!
Мне крайне нужно увидеть дорогого Георгия Эдуардовича. Я нахожусь сейчас в Гурзуфе в д/о Коровина где буду почти две недели. Прошу Вас передать глубокий поклон Георгию Эдуардовичу и мое желание с ним встретиться. Я оставлю эту записку если не смогу сам найти Г.Э.
С искренним приветом художник Ромадин.
Мой адрес
Гурзуф дом
Творчества им. Коровина
Н.М. Ромадин.
P.S. Как и что напишите.
Н.Р.»
Орфография сохранена.
Сохранился альбом «Природа в творчестве Ромадина» (М., 1962 г., текст К.Г. Паустовского) с надписью:
«Любимым Бострем на добрую память Н. Ромадин».
Завершая тему отношений с Ромадиным, приведем строки из альбома «Н. Ромадин» (М., 2001 г.), принадлежащего сыну Николая Михайловича – Михаилу Михайловичу, известному кинохудожнику:
«… Георгий Эдуардович Бострем был колоритной личностью с внешностью Бетховена (вспомним сравнение с Л.Н. Толстым – Г.К.), швед по-национальности, ученый-физиолог (? – Г.К.) и философ-мистик, он уже в то время проводил телепатические сеансы, никак не вписывался в советскую действительность. Одно то, что Бострем окончил университет в Германии (? – Г.К.), учился у знаменитого философа Рудольфа Шнейдера, а затем в России у самого Сеченова (? – Г.К.), вызывали большой интерес к этой личности. Кроме того, Бострем был и любопытным художником, писал церкви и мистические абстракции.
Они с отцом познакомились во время эвакуации в доме у Филатова, который помимо лечения глаз занимался также опытами по измерению веса «души», гипнозом и телепатией.
Бострем после войны жил в Симферополе (? – Г.К.). Как рассказывал мне отец, они ежедневно в строго определенный час выходили с ним на телепатическую связь «Москва - Симферополь». Не знаю, сколько здесь истины, сколько воображения. Сейчас Симферопольский художественный музей назван именем Бострема (?)». Приводится в альбоме и работа Георгия Эдуардовича – абстракция «Композиция».
Вся несуразность текста М.М. Ромадина (в таком серьезном издании!) лишний раз подтверждает, что фигура такого масштаба, как Бострем непременно обрастает легендами.
О печальной судьбе музея им. Г.Э. Бострема мы еще поговорим.
Когда Бострем вернулся в Загорск – точно неизвестно. Имеется трудовое соглашение от 3 июля 1948 г. между наместником Троице-Сергиевой Лавры Архимандритом Иоанном и бригадой художников в лице С.М. Боскина на реставрационные работы в Трапезной. Срок исполнения – две недели. Перечислены члены бригады: Боскин С.М., Смирнов Ф.А., Никулин Н.А., Хохлов Н.Н., Бострем Г.Э., Боскин Т.М., Ломакина М.В., Масалин С.А., Токарев Н.С., Муравин Ф.И., Бессмертный П.П.
Судя по всему, работой остались довольны, так как последовал следующий заказ – на реставрацию алтаря Свято-Духовной церкви Троице-Сергиевой Лавры. О сроках в договоре ничего не говорится, а бригада претерпела изменения: Боскин С.М., Никулин Н.А., Бострем Г.Э., Боскин Т.М., Токарев Н.С., Авраменко Г.М., Погребов В.В., Хохлов Н.Н., Масалин С.А., Муравин Ф.И., Тухтаев В.Н. Заключен договор 10 сентября 1948 года.
Сохранилась и смета на роспись (именно роспись) зимнего (? – Г.К.) храма на колоннах, южной и северной стенах, - 16 иконописных изображений, каждое размером 3 на 0,9 м на сумму 16000 рублей. Художники: Боскин С.М., Бострем Г.Э., Боскин Т.М., Токарев Н.С. Дата – 12 декабря 1949 года.
С Сергеем Михайловичем Боскиным (сыном художника-передвижника Михаила Васильевича Боскина) впоследствии знаменитым протодиаконом Сергием, Бострема связывала прочная дружба. Спустя годы после кончины Георгия Эдуардовича, С.М. Боскин продолжил общение с дочерью Бострема. Сохранилось поздравление:
«Дорогая Галя!Поздравляю Вас с величайшим, всемирным и радостнейшим Праздником Рождества Христова! Желаю Вам в наступающем Новом Году здравия, бодрости, благоденствия, Многая Лета! С этими-же пожеланиями поздравляют и приветствуют Вас Тоня и о. Виктор. У нас все по прежнему. У Вас наверное опять нагрузка фауны? Всяческих Вам благ.
Всегда Ваши С.М., Тоня и о. Виктор.
1989 г.». Орфография сохранена.
Есть фотография С.М. Боскина с надписью:
«На память Галине Георгиевне г. Сергиев Посад, от Сергий Боскин (так – Г.К.). 1997 г. 14 марта».
В музее им. Г.Э. Бострема экспонировались два этюда С.М. Боскина. На оборотах надписи:
«Художник Боскин Сергей Михайлович.
г. Сергиев Посад Московской обл.
На память Галине Георгиевне
Татьяна Серг – дочь художника» (подпись)
Зять протоиерей отец Виктор (подпись)
Вид Абрамцевского леса».
и: «Калужская обл., р. Угра (храм на Угре реставрировали
Сергей Мих. Боскин
Бострем Георгий Эдуардович
Картину писал художник Сергей Мих. Боскин)»
По словам Галины Георгиевны, Боскин считал Бострема своим учителем.
Как видно из воспоминаний близких Георгию Эдуардовичу людей, он был любим и уважаем; но и сам Бострем «возлюбил много», умел ценить друзей и сам был верным и преданным другом.
С одним человеком Георгия Эдуардовича связывали особенные, теплые и близкие отношения. Это был выдающийся певец Иван Семенович Козловский.
С ним сначала познакомилась дочь Бострема Галина Георгиевна и свела с отцом Ивана Семеновича. «Они никак не могли наговориться, - вспоминала она позже, - не желали расставаться, словно всю жизнь ожидали этой встречи». Все последующие годы, вплоть до кончины Георгия Эдуардовича, они пользовались всяким удобным случаем, чтобы встретиться. Иван Семенович каждый год отдыхал на Южном берегу и по дороге непременно заезжал к Бострему в Заречное. Бострем, в свою очередь, тоже ездил к нему в Алушту. По словам Галины Георгиевны, в один из визитов в Заречное Козловский, войдя в жилище Бострема, возмутился, увидев дыру в крыше: «Георгий Эдуардович! Да что же это такое?! Позвольте мне обратиться к какому-то начальству, или возьмите у меня денег на ремонт». На это с неизменной доброй улыбкой Бострем ответил: «Милый Иван Семенович! А скажите мне, можете ли Вы у себя в Москве любоваться звездным небом?». И, получив отрицательный ответ, - «А я вот могу это делать, даже не сходя с кровати». Козловский только руками развел…
Священник Игорь Подурец вспоминает, как однажды Бострем привел к ним в дом Козловского: «Он был очень прост, без малейшего высокомерия. Попросил нас с братом спеть. Мы запели: «Шел отряд по берегу…». Иван Семенович указал пальцем на брата и сказал, что у него очень хороший слух. Потом мы попили чай и Козловский угостил нас московскими конфетами».
В отличие от всех других друзей, Бострем с Козловским фотографировался огромное количество раз – сохранилось более сотни (!) снимков. Конечно, заслуга в этом – прежде всего Галины Георгиевны, которая обзавелась фотоаппаратом, но Георгий Эдуардович и Иван Семенович снимались явно с удовольствием. Кроме того имеются фото, на которых Козловский сам, с Полем Робсоном, с Маршаком, с разными своими знакомыми мужчинами и женщинами. Есть оригинальная открытка, изображающая Ивана Семеновича в разных оперных ролях. На обороте этого коллажа почему-то отсутствует дата, но есть надпись:
«Фотосерия «Мастера советского искусства» Лауреат Сталинской премии, народный артист СССР И.С. Козловский» тираж 27000!
Некоторые фотоснимки подписаны Галиной Георгиевной:
«И.С. Козловский и Г.Э. Бострем. Алушта».
«1962 г. Алушта. Дача артистки Большого Театра Чубенко Н. Георгий Эдуардович Бострем и Иван Семенович Козловский».
«Г.Э. Бострем, И.С. Козловский, в тени – Чубенко. Г.Г. Бострем. Алушта, дача Чубенко Над. Самойловны (певица Большого Театра)».
В основном фотографии датированы 1962-63 гг., есть без дат. Самая ранняя – Галина Георгиевна и Козловский у поезда на железнодорожном вокзале в Симферополе подписана 14.Х.1961 г. Целый ряд снимков сделан в Заречном. Один из них особый: Козловский в костюме и галстуке-бабочке рябом с Бостремом, одетым в подрясник, со скуфьей на голове. К этой теме мы вернемся…
На одну из выставок в Симферополе Г.Г. Бострем привезла картины Г.Э. Бострема из Москвы – две из собрания Н.М. Ромадина и одну из собрания И.С. Козловского; это самая красивая из виденных мною работ Георгия Эдуардовича…
С бригадой С.М. Боскина, или нет, Бострем реставрировал и расписывал храмы: Ильинский и Казанский в Загорске, Казанский в Шепетово, Покровский в Одинцово – Отрадном, Рождества Христова в Угре, Казанский в Калитниках (сведения Г.Г. Бострем).
18 мая 1950 г. Бострем берет документ из Центрального Комитета Профессионального Союза работников искусств СССР:
«В Загорский районный отдел социального обеспечения.
Центральный Комитет союза работников искусств, проверив документы о трудовой деятельности художника Бострем Г.Э. (расчетные книжки, справки, договора, заказы, наряды и т.д.) подтверждает, что художник Бострем работал в качестве художника-живописца с 1919 по 1949 год в различных организациях.
Председатель ЦК Союза Рабис (И. Гаврилов)
Член Президиума ЦК –
Зав. отделом соцстраха (П. Баталин)»
Печати и подписи
Для каких целей брал эту справку Георгий Эдуардович – неизвестно, но на этом сведения о докрымском периоде в его жизни заканчиваются.
Имеются еще две интересных фотографии. Учитывая, что случайных фотоснимков у Галины Георгиевны не было, можно с достаточной уверенностью сказать, что изображенные на них люди были знакомы Георгию Эдуардовичу. На одной снят в окружении трех женщин разного возраста (видимо, близких) Александр Поликарпович Шишов, ученый, занимавшийся жизнью, бытом и культурой таджиков. С Бостремом они могли познакомиться в Средней Азии в том числе.
Другая датирована 1968 годом. На ней священник (или монах) в подряснике и скуфье рядом с мужчиной в шляпе с тростью. На обороте надпись:
«Пюхтицы. О.И. и доктор богосл. наук профессор Александр Ветлев».
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
«… Да принесут горы мир людям и холмы правду»
Пс. 71, 3
Бострема всю жизнь влекли горы. То Гинс встречает его в Киргизии на пути в Индию, то посещает он старообрядцев на Алтае, то признается Пришвину в своей мечте о Кавказе… Наконец Георгий Эдуардович оказывается в Крыму.
Кроме назначения на работу дочери, закончившей 1-й Московский мединститут для переезда в Крым была очень важная причина – онкологическое заболевание жены Бострема Евгении Флегонтовны. Врачи рекомендовали ей сменить климат. Жили какое-то время в Симферополе на квартире, - Галина Георгиевна вскоре получила место в общежитии мединститута, где работала. В 196… году Евгения Флегонтовна скончалась, похоронили ее на симферопольском кладбище «Абдал», рядом с нынешним храмом во имя Великомученика Димитрия Солунского.
Через какое-то время Бострем обосновался в Заречном. Вот «Выписка из приказа № 192 по совхозу «Перевальный» Крымвинсовхозтреста от 10 мая 1965 года.
Закрепить земельный приусадебный участок за Бострем Георгием Эдуардовичем в с. Заречное в размере 0,15 га.
Инспектор». Подпись и печать
Заречное во многих отношениях было местом превосходным. Располагается поселок вдоль живописной трассы Симферополь - Ялта близко к столице Крыма (так что Галина Георгиевна могла достаточно просто и быстро приезжать к отцу), совсем рядом с удивительно красивыми горами, получившие название «Крымская Швейцария». Чистый воздух, речка, родники, леса с ягодами и грибами, старые фруктовые сады – идиллическое место для непритязательного художника, умеющего радоваться самым простым вещам.
Прежде, чем рассказать о тех, кто приезжал или жил рядом с Бостремом в Заречном, хочется поведать о его, может быть, самом верном, преданном и бескорыстном друге – псе по кличке Буран.
История этого большого серого пса достойна внимания.
Еще в Загорске, по просьбе жены Георгий Эдуардович как-то отправился за покупками. Продукты предполагалось приобрести впрок, и Бострему была выдана вся семейная наличность. На улице Георгий Эдуардович стал свидетелем удивительной сцены: молодой парень держал за веревку привязанного крупного пса и буквально умолял прохожих купить у него собаку. Оказалось, что юношу призвали в армию и ему некому оставить пса. Всех, осмеливавшихся подойти поближе, пес свирепо облаивал, и охотников стать хозяевами собаки не было. Бострем подошел к псу, и тот, к изумлению всех, завилял хвостом и облизал руку Георгия Эдуардовича. Потрясенному хозяину собаки Бострем протянул все деньги, выданные ему на нужды дома, взял веревку и повел пса домой. Можно представить негодование и удивление Евгении Флегонтовны, но Бострем успокоил ее и пошел одолжить денег у знакомых. Пса привязал к ножке обеденного стола,стоящего посреди комнаты. Но мощный пес бросился вслед за полюбившимся ему новым хозяином, потащив за собой стол, с которого с грохотом посыпались все стоявшие на нем предметы. На сей раз Георгию Эдуардовичу успокоить жену стоило куда больших трудов… Эту историю мне рассказала Галина Георгиевна, добавив, что мама потом в Буране души не чаяла, а он был ей предан самозабвенно. Звали его так и раньше, или имя дал ему Бострем – не знаю. Где пес находился, когда семья жила на квартире в Симферополе – тоже непонятно, - скорее всего привезли его в Крым позднее. Мне Бурана увидеть не довелось – он уже умер к тому времени, как я оказался у Бострема… Священник Игорь Подурец вспоминает трогательное прощание Георгия Эдуардовича с верным псом. Бострем завернул друга в белоснежную простыню и похоронил в саду возле дома. На могиле Бострем поставил крест… Для меня это – очевидное подтверждение любви Бострема ко всему живому, вера его в непременное спасение всякой твари Божией.
В один из приездов к Бострему в Заречное я познакомился с Михаилом Анжело, милым, скромным, нервным человеком. Был он талантливым скульптором, лепил из гипса кукол в театре кукол в Симферополе. Мечтатель, Анжело верил, что если на площадях наших городов поставят изваяния прекрасных обнаженных мужчин и женщин, как это было в античном мире, то люди не будут мусорить, плевать под ноги, перестанут сквернословить, станут добрее и лучше. Он был очень несчастен в жизни. В Союзе художников его постоянно затирали, жена все время требовала денег, сыновья-близнецы считали его неудачником; жил безответный Миша Анжело в старом районе Симферополя, с «удобствами» во дворе, с печным отоплением. К Георгию Эдуардовичу приезжал он часто. «Мне Бострем просто голову погладит, даже не говоря ничего, и мне спокойно, хорошо становится, - делился Михаил со мною. – Плохо будет без него». Так и случилось. Спустя несколько лет затравленный и дома и на работе несчастный Анжело взял спальный мешок, пачку снотворного и ушел в горы… Нашли его спустя несколько недель случайно. Когда я узнал о смерти Миши, то пошел к нему домой в надежде получить его скульптуры, прежде всего превосходный бюст Бострема, получивший в свое время премию на Всесоюзной выставке. Один из сыновей Анжело молча указал мне на сарай. Там на куче угля я нашел черепки от Мишиных произведений; склеить их никакой возможности не было…
Приезжал к Бострему в Заречное, а затем и в Евпаторию музыкант и художник Владимир Заклинский, самоучка. Под влиянием Георгия Эдуардовича стал посещать православные службы, был даже чтецом в храме Всех Святых Симферополя. Но увлекся потом индуизмом, стал адептом какой-то секты. И это произошло после кончины Бострема. Жена Заклинского, научный сотрудник Русского музея, организовала в 1993 году в Санкт-Петербурге выставку «Бострем и ученики».
Все время Бострему Бог дарил встречи с людьми такими же, как и он сам – замечательными, выдающимися. Так было в Одессе, так было в Мюнхене, Ташкенте, Загорске, Москве. Так было и в Крыму. Великий художник Георгий Эдуардович Бострем встретился здесь с великим композитором Алемдаром Сабитовичем Карамановым. Было в этой встрече что-то провиденциальное, библейское.
Но вернемся чуть раньше этого знаменательного события. Одна симферопольская пианистка случайно где-то в окрестностях Заречного встретила Бострема. «Идет мне навстречу дед и как будто светится,» - рассказывала она потом своим друзьям-музыкантам. Некоторые из них приехали посмотреть на чудного старца. Один пианист Аркадий Федоров стал приезжать к Георгию Эдуардовичу постоянно – и в Заречное, и в Евпаторию – до конца жизни Бострема.
«Дьявол борется с Богом, а поле битвы – сердце человеческое». Эти слова писателя-пророка Достоевского как будто о Федорове. Яркий, самобытный, в чем-то до гениальности одаренный, Аркадий Александрович Федоров был порочен, обаятелен и потому очень опасен. В минуты искреннего раскаяния и обращения Богу в желании исправить свою жизнь, он приезжал к Бострему, и общение с Георгием Эдуардовичем на время очищало его. После смерти Бострема Федоров медленно и неукоснительно погружался в пучину сексуальных извращений и наркотических удовольствий и дошел до проповеди поклонения сатане. Умер нераскаянным.
Именно потрясающего дарования пианист, закончивший с отличием Московскую консерваторию, Аркадий Федоров (мой к тому же и крестный отец, так как мое крещение в детстве никто не мог подтвердить) познакомил меня с Алемдаром Карамановым.
Впервые я услышал в исполнении Федорова произведение Карманова «Пролог. Мысль. Эпилог», написанное специальными знаками – привычных нот автору не хватило. Эта музыка просто потрясла меня, и когда я узнал, что Караманов живет в Симферополе и дружен с Федоровым (они вместе учились и в Московской консерватории), то попросил его познакомить нас. Уже спустя несколько лет увидел я это произведение, изданное в нотном музыкальном альбоме в ФРГ: никому у нас почти неизвестный тогда Караманов был представлен в ряду признанных советских классиков и новых композиторов – Прокофьева, Хачатуряна, Шостаковича, Шнитке, Артемьева, Губайдуллиной. Я познакомился и подружился с этим удивительным, одновременно эпатажным и застенчивым человеком, со взглядом, устремленным в Него. В Ямальской тундре, куда занесло меня в свое время, услышал по «Голосу Америки», что по мнению американских музыковедов Караманов был признан лучшим композитором в мире 1975 (?) года и входил в десятку самых выдающихся мастеров ХХ века вместе с Рахманиновым, Пендерецким, Айввом, Прокофьевым, Мессианом и другими.
«Если бы не Бострем, то никого из нас не было бы», - сказал Караманов. Сын турецкого революционера-эмигранта и донской казачки, Алемдар Сабитович родился в 1934 году в Симферополе, здесь же учился в музыкальной школе, в училище, поступил в Московскую консерваторию, сразу на два отделения – композиторское и исполнительское. Еще будучи студентом, получил приглашение выдающегося кинорежиссера Михаила Ромма написать музыку к фильму «Обыкновенный фашизм». Кинолента принесла всем ее создателям мировую известность. Но по окончании консерватории Караманов возвращается в Симферополь, принимает крещение в Православной Церкви и посвящает себя религиозной музыке. Он вспоминал потом: «Я навсегда запомнил слово Иисуса, переданное Апостолом Иоанном: «Истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым». Для пропитания писал Алемдар Сабитович музыку к спектаклям, кинофильмам, но для души, главное – небесное, Христово. Названия произведений сами говорят за себя: «Аз Иисус», «Совершишеся», «Ave Maria», «Stasat Mater», «Месса Херсонес». Понятно, что эта музыку у нас не исполнялась, а композитора, открыто посещающего храм Божий до «перестройки», тщательно забыли. Потом что-то исполнили в Москве, появилась статья в популярном журнале «Смена» о нем, присвоили звание Заслуженного деятеля искусств Украины, удостоили Государственной Премии Украины им. Т.Г. Шевченко, дважды Премии Автономной Республики Крым, заказали Гимн Крыма. В 1995 году в Вестминстерском Центральном холле прозвучали его произведения в исполнении Софийского филармонического оркестра и Лондонского хора. Участвовали звезды мировой классической музыки. Записали ставший раритетным компакт-диск. Исполняли музыку Караманова в разное время Владимир Ашкенази, Виардо, Эдуард Гублис, Антонио де Альмейда, Владимир Спиваков. Выше всех сам Алемдар Сабитович ценил Владимира Федосеева.
Хочется рассказать о единственной написанной Карамановым картине. Учась в Москве, Алемдар стал свидетелем знаменитого разноса, который устроил художникам на выставке в «Манеже» Н.С. Хрущев. Под этим впечатлением Караманов купил масляные краски, пришел к себе в консерваторское общежитие, снял со стены портрет Ленина и записал его абстрактной композицией, которую назвал «Тайна Мироздания». Позже он передал ее в Музей им. Г.Э. Бострема… «Алемдар Караманов не просто талант. Он – гений». Эти слова принадлежат скупому на похвалу Альфреду Шнитке.
Замечательный музыковед, исследовательница творчества Караманова, московская пианистка Елена Клочкова очень точно замечает: «Хотя в его (Караманова – Г.К.) творчестве присутствуют и католические церковные жанры, но главное – это сочинения, проникнутые духом Православия. Речь не идет о жанрах православной музыки, но именно о духе православия, нашедшем воплощение в ведущем жанре творчества А. Караманова – симфоний. Композитор понимает этот жанр очень широко, свободно: он воспринимает симфонию как эстетическую категорию, неразрывно связанную с религиозным источником».
Несомненно, эти слова в полной мере относятся и к творчеству Бострема. Оба этих великих мастера посвятили себя служению Богу, оба предпочли уединение суете мира сего, оба, независимо друг от друга, называли свои творения Небесными симфониями… Они очень уважали друг друга: Бострем неизменно радовался приездам Караманова, а над роялем Караманова висели фотографии Георгия Эдуардовича и его картина – один из вариантов «Моления о чаше».
Алемдар Сабитович Караманов скончался в мае 2007 г. Похоронен в Симферополе.
Приезжали в Заречное к Бострему и его сестры – Мария и Надежда, вместе с племянницами и порознь. На сохранившихся фотографиях, запечатлевших эти встречи, даты почему-то отсутствуют. Но на некоторых Галина Георгиевна персонально обозначила: кроме родственниц присутствуют еще и соседи, а также молодой человек, известный музыкант, кажется, виолончелист, имя которого неизвестно. Огромное количество снимков, изображающих Бострема с собаками, кошками и картинами.
Писал Георгий Эдуардович в Заречном много. Писал при дневном свете, или свечах, не пользуясь электричеством, что, по его словам, избавило его от необходимости пользоваться очками. Писал натюрморты, Богородицу (почти всегда Казанский образ), варианты «Моления о чаше», «Христа в терновом венце» и, конечно, «Небесные симфонии». Картины дарились, порою забирались без ведома Георгия Эдуардовича. Об одном из своих образов Богородицы Бострем сказал: «Перед этой иконой еще в церкви лампадку зажгут, попомните мое слово». Через четверть века так и случилось.
Однажды, приехав в Заречное, Галина Георгиевна нашла отца в тяжелом состоянии – сдавало сердце, сказывался более чем девяностолетний возраст. Бострема она забрала к себе в Евпаторию, где жила и работала детским врачом. Там я у него так ни разу и не был. Так что о последнем годе жизни Георгия Эдуардовича знаю лишь со слов его дочери. Из маленькой однокомнатной «хрущевки» в пятиэтажном доме Бострем уже не выходил. Однажды на улице Галина Георгиевна увидела большую умирающую собаку и рассказала о ней отцу. Бострем настоял, чтобы животное принесли в дом. Вылечил он собаку чесночным (!) настоем и она потом еще долго жила с Галиной Георгиевной. Конечно же, были любимые кошки. Однажды Бострем, глядя как бы в небо, вдруг сказал: «Как много воды в Ялте, даже люди гибнут». Дочь подумала, что Георгий Эдуардович вспомнил какие-то давние события. Но оказалось, в Ялте в эти дни из-за сильных дождей затопило улицы и подземные переходы, были даже жертвы.
Последними словами Георгия Эдуардовича были: «Я только сейчас понял слова: «Научи меня, Господи, оправданиям Твоим». С ними он и ушел из жизни, тихо, словно уснул. Это произошло в октябре 1977 года, Бострему было 94. Похоронен он на городском кладбище в Евпатории. Через тридцать с лишним лет рядом похоронили Галину Георгиевну.
На погребение свое берег Бострем подрясник и скуфью, в которых фотографировался в Заречном. Значит, принял монашеский постриг – видимо кто-то из монахов Троице-Сергиевой Лавры, приезжающих к нему, совершил этот обряд.
НАСЛЕДИЕ МАСТЕРА
«Музеи – память человечества».
Из телепередачи
Какие-то немногие картины забрала из Заречного к себе Галина Георгиевна, кое-что подарил Бострем Федорову и Караманову, кому-то еще. Некоторые работы Георгия Эдуардовича оказались в руках людей, никогда ни в Заречном не бывших, ни Бострема не видевших.
Замечательный знаток храмового искусства, православный философ князь Е.Н. Трубецкой писал: «Чтобы изобразить духовное страдание… не достаточно его пережить, нужно над ним подняться». Бострем сумел этого достичь – посмотрите на скорбные лики его Богородицы и Христа.
Обладателем первой картины Бострема я стал в 1976 г., вернувшись в родной Крым после нескольких лет отлучки. Ее, полагая, что я имею на это полное право, передал мне Федоров. На куске оргалита с ободранными краями, на темном фоне проступал старинный православный храм, окруженный земными и небесными огнями. Позже оказалась у меня, - уж и не помню как – картина «Моление о чаше», на картоне, кем-то сильно и явно умышленно исцарапанная; еще через какое-то время – молящийся спаситель, написанный на дверце от письменного стола. В 1985 году я работал научным сотрудником в Симферопольском художественном музее, организовал выставку памяти Бострема. Из Евпатории приехала Галина Георгиевна, привезла несколько работ. Одна из них, пожалуй, лучшая из всех, которые я видел, образ Казанской Иконы Божией Матери, предана в дар Симферопольскому художественному музею. Одна из них передана в дар Симферопольскому художественному музею. Узнав, что я собираюсь создать музей творчества ее отца, передала две работы – портрет жены и «Небесную симфонию» для будущей экспозиции. Врач из Симферополя А. Сельниченко, навещавший не раз Георгия Эдуардовича и имеющий несколько картин его кисти, также передал образ Божией Матери для будущего музея. В Музей Бострема передал работу А. Федоров.
Помня то, что Бострем много писал и реставрировал в храмах, мы с Аркадием Федоровым решили три работы Бострема передать в церковь Трех Святителей в Симферополе: «Христа в терновом венце» и два образа Казанской Божией Матери. Какое-то время одна из этих работ висела в алтаре (и перед ней, как и предвидел Георгий Эдуардович, горела лампадка), затем ее вынесли в подсобку. На мою просьбу вернуть все для музея, отдали этот образ Богородицы, а два других якобы по ошибке сожгли (?!) с церковным мусором. Так ли это – Бог им судья.
Среди тех художников, с которыми мне выпала радость общения, особенно теплые отношения сложились у меня с Еленой Варнавовной Нагаевской и Олегом Валерьевичем Грачевым. Ровесница века, «бабушка Нагаевская», как мы ее называли, была участницей выставок «Бубнового валета», училась у Куприна и Богаевского, она много лет не принимала участия в художественной жизни, писала книги о Бахчисарае, в котором жила в теплое время года. Я часто бывал в ее доме, окруженном садом, с видом на «сфинксы» и живописную долину. Несколько своих картин, в знак нашей дружбы, она мне подарила. Вместе с работами Бострема они и составили основу создаваемого музея. Олег Валерьевич Грачев был из «шестидесятников», прошел войну, был участником престижных московских выставок, по праву считался «патриархом» крымской живописи. Его картина «Храм» несомненно стала одной из лучших в экспозиции Музея им. Г.Э. Бострема.
В концепцию создаваемого музея было положено прямое или опосредованное отражение христианской тематики, что позволило назвать его Музеем современного христианского искусства. В экспозицию принимались произведения достаточного профессионального уровня.
Вскоре целый ряд ведущих крымских мастеров передали свои работы в музей. После обменных выставок с художниками из немецкого города-побратима Симферополя – Гейдельберга свои картины подарили и немецкие мастера. Появились произведения художников из Киева, Риги, Москвы. Московских мастеров с музеем познакомил человек, оказавший неоценимую помощь в создании экспозиции, выставок, вообще всей деятельности Музея современного христианского искусства им. Г.Э. Бострема – коллекционер, историограф и знаток современного искусства Леонид Прохорович Талочкин.
Об этом замечательном человеке стоит рассказать особо. Внук священника, коренной москвич, Л.П. Талочкин был личностью весьма колоритной: крупный, с бородой по грудь и ниспадающими на плечи волосами, ставшими со временем совершенно седыми. Он был энциклопедически образован, имел лучшее в мире собрание произведений отечественных (в том числе и эмигрантов) художников, был фантастически бескорыстен, дружил со многими легендарными мастерами искусства. Крым он знал и любил самозабвенно. Познакомились мы с ним на одной из московских выставок и сразу подружились. До самой его внезапной смерти от инсульта в 2002 году, Талочкин два-три раза в год приезжал ко мне. Он был потрясен, увидев работы Бострема, с радостью пропагандировал наш музей и учил меня вести документацию. В свою очередь, я познакомил его с Карамановым, крымскими художниками, искусствоведами и коллекционерами. Талочкин был одним из самых близких и дорогих мне людей.
В 1993 году я стал работать в Крымском республиканском краеведческом музее, в том году был создан Крымский фонд «Искусство во имя Христа», который я возглавил. В 1997 году, как совместный проект фонда и краеведческого музея, был официально, на правах отдела, в Крымском краеведческом музее открыт Музей современного христианского искусства: получен зал для постоянной экспозиции и утвержден штат из двух научных сотрудников. Этому всячески способствовал генеральный директор музея Сергей Всеволодович Павличенко. При его непосредственном содействии был проведен целый ряд выставок, в том числе совместно с Симферопольской и Крымской епархией.
Об уникальном, единственном в то время Музее им. Г.Э. Бострема писали много не только в крымской прессе, - статьи появились в одесских, киевских изданиях, московских журналах «Новое время», «Литературная учеба», «Братина». В киевском справочнике «Кто есть кто в Крыму», изданном в 2002 году Украинской Академией геральдики, товарного знака и логотипа, о музее сказано так: «В 1996 г. (описка – Г.К.) на правах отдела Крымского республиканского краеведческого музея создан уникальный музей современного христианского искусства, носящий имя великого художника и иконописца ХХ века Георгия Эдуардовича Бострема, чьи произведения составили основу коллекции. В музее экспонируются также произведения живописи, графики, скульптуры, художественной фотографии многих выдающихся мастеров современности. Повсеместно помощь музею на правах консультанта осуществляет известный коллекционер и историограф Леонид Прохорович Талочкин». Исчерпывающие сведения.
В музее собралась интересная коллекция экспонатов, связанных с историей христианства в Крыму, была создана галерея фотопортретов подвижников Православия ХХ века в Тавриде. Организована галерея детского христианского рисунка. Кроме постоянной экспозиции, устраивались передвижные выставки в музеях и при храмах Крыма. Был собран большой материал об авторах, чьи работы оказались в музее. Издавались буклеты, открытки, афиши…
Все изменилось со сменой руководства. С приходом на должность директора музея вместо С.В. Павличенко, А.В. Мальгин явно не благоволил к отделу современного христианского искусства. Достаточно сказать, что выставка, посвященная 125-летию Г.Э. Бострема (к юбилею в Киеве был издан почтовый конверт, а в Симферополе открытка) прошла в Симферопольском художественном музее; и это при том, что залы Центрального музея Тавриды – так теперь он стал именоваться, - были свободны. При пустующих залах был организован и целый ряд выставок, прошедших в научной библиотеке «Таврика», коллектив которой всегда поддерживал отдел-музей им. Г.Э. Бострема. Наконец, в 2011 году, ссылаясь на новую концепцию Центрального музея Тавриды, согласно которой христианскому искусству в музее не находилось места, отдел был упразднен. Письмо в защиту Музея им. Г.Э. Бострема на имя министра культуры Крыма, подписанное многими деятелями культуры полуострова, осталось без ответа, как и просьба (письмо) Московской Патриархии. Зал был освобожден, экспонаты переехали в кабинет, формально принадлежащий отделу, музей прекратил свое существование.
Правда, надежда вдруг появилась: руководитель Рескома по охране культурного наследия Крыма С.А. Тур предложил взять музей под свою опеку. Расположить его предполагалось в доме Палласа – историко-архитектурном памятнике, расположенном в парке Салгирка – красивейшем уголке Симферополя. Увы, в связи с очередной перестановкой в крымском правительстве, Тур уехал в Киев, а идея осталась мечтой. Все переговоры с Министерством культуры закончились, несмотря на новое руководство, тоже безрезультатно. В итоге весной 2012 года по распоряжению А. Мальгина все экспонаты бывшего музея были вывезены из здания. Символично, что это произошло накануне 15-летия со времени создания Музея современного христианского искусства имени Георгия Эдуардовича Бострема.
С горечью сообщу, что после возвращения Крыма в Россию ситуация не изменилась. На наше обращение с просьбой сохранить то, что осталось от коллекции, Председатель Российского Фонда Культуры Н.С. Михалков не ответил…
Часть экспозиции музея, связанная с историей Крымской епархии, была передана в Таврическую духовную семинарию; материалы о художниках – в Республиканскую библиотеку им. И.Я. Франко; картины немецких мастеров – в Гейдельберг-центр в Симферополе; детскую галерею – в Крымский этнографический музей; фотопортреты подвижников Православия и ряд картин, в том числе одна из Казанской иконы Богородицы кисти Бострема – в музей, созданный при приходе храма во имя иконы Божией Матери «Достойно есть» в пгт. Октябрьское Джанкойской и Красногвардейской епархии; несколько картин – в симферопольскую библиотеку им. Святителя Луки (Войно-Ясенецкого)… Что-то пропало. К счастью, основная коллекция сохранилась…
Сейчас известно о приблизительно трех десятках работ Г.Э. Бострема в Крыму – в Симферопольском художественном музее и частных коллекциях. Что-то хранится у Ромадиных и Козловских в Москве и у профессора В. Дьякова в Одессе. О судьбе других произведений выдающегося мастера ничего не известно…
«Живое сердце имеет запас доброты для всех: утешение для горюющего, помощь для надеющегося, совет для беспомощного, ласковое слово для всякого, добрую улыбку для цветов и птичек… И простое обхождение с таким человеком становится незаметно живою школою сердечного участия, любовного такта, христианской мудрости», - эти слова великого православного философа Ивана Ильина как будто специально сказаны о Бостреме.
Каштан зажигает свечи: началась Литургия весны.
Подвижник Бострем развесил на небе свои холсты.
И с них на нас скорбно взирает Избранница Бога-Отца,
Спасительница России – Казанская Богородица.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Алемдар Караманов. Музыка. Жизнь. Судьба. М., 2003.
2. Барковская О.М. Черный квадрат над Черным морем. Одесса, 2001.
3. Барковская О.М. Независимы Бострем // Одесский вестник. 2002. № 10.
4. Барковская О.М. Житие Георгия Бострема // Одесский вестник. 2010. № 40.
5. Барковская О.М. Общество независимых художников в Одессе. Одесса, 2012.
6. Бунин И.А. Окаянные дни. М., 2013.
7. Варламов А.И. Пришвин. М., 2008. (ЖЗЛ).
8. Гинс Г.К. Очерки из поездок по Семиречью // Исторический вестник. 1913. № 10.
9. Дворянское собрание. 1995. № 2, 4.
10. Ильин И.А. О России. М., 2010.
11. Клочкова Е.В. Библейские симфонии Алемдара Караманова. М., 2005.
12. Когонашвили Г.К. Учитель Бострем // Предвестие. № 6. Симферополь, 1992.
13. Когонашвили Г.К. Великий светильник // Литературная учеба. № 5. М., 1994.
14. Когонашвили Г.К. Крым в судьбе Бострема // Крымский архив. № 5. Симферополь, 1999.
15. Когонашвили Г.К. Свидетели верные. Симферополь, 2006.
16. Когонашвили Г.К. Г.Э. Бострему 125 лет // Вестник коллекционера. Симферополь, 2009.
17. Крашенинникова Е.К. Крупицы о Пастернаке // Новый мир. № 1. М., 1995.
18. Кто есть кто в Крыму. Киев, 2002.
19. Маркелов О.В. Между светом и тьмой. СПб., 2006.
20. Носик Б.М. Здесь шумят чужие города. СПб., 2012.
21. Ромадин М.Н. Николай Ромадин. М., 2001.
22. Пришвин М.М. Дневники // Октябрь. № 1. М., 1990.
23. Пришвин М.М. Дневники.
24. Шишкин Дмитрий. Моление о чаше // Интернет-сайт, 2013.
Г.К.Когонашвили
Бострем. Г. К. Когонашвили
© Copyright: Дмитрий Филов, 2017
Свидетельство о публикации №217012100019
Свидетельство о публикации №217012100019
Рецензии
Прочитала о Бостреме...Хотелось продлить время знакомства с жизнью этого человека.Есть ощущение высокой и строгой наполненности души.Как от соприкосновения с чем-то крупным, значительным,объемным,как звук колокола. Большое спасибо автору за эту работу.Она вызывает уважение-настолько серьезно,кропотливо,ответственно сделано исследование, с большим уважением к СОБЫТИЮ БОСТРЕМ. Мне кажется, в этом звучит дух служения самого Георгия Когонашвили.Удачи Вам Георгий Константинович. Кстати, я тоже считаю, что такие глубокие работы надо и полезно печатать
Людмила Захарова 6 14.03.2017 11:24 • Заявить о нарушении
Людмила Захарова 6 14.03.2017 11:24 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.