Пожар Латинского проспекта. 8 отрывок

(предыдущий отрывок http://proza.ru/2017/01/21/1759)

В субботу я отправлял своих в Польшу. В двухдневную, как обычно, турпоездку. Затемно — в семь утра был уже сбор у школы — втроём вышли мы из подъезда: я нёс в руках малиновую дорожную сумку, до пяти, как обычно, раз ещё не повышая голоса отбрыкиваясь от Татьяны («Давай, говорю, вместе понесём!»). Семён — путешественник уже со стажем, бодро нёс свой рюкзачок за плечами («Наконец-то поем настоящую французскую булку!»).

«В чемодане ложка, вилка!.. «Крокодил» за прошлый год… Да початая бутылка!.. Да засохший бутерброд!» — пел я, к смеху своих, запомнившиеся строчки незнаемого мною барда: надо было разогреть своих пилигримов в морозной темноте. Пусть будет весел и лёгок их путь!

Подъехал, гулко перезванивая своими стальными чреслами, трамвай, я посадил путешественников в его светлое, тёплое нутро. «Дальше нас не провожай, там уж до школы мы сами дойдём!» — Татьяна никогда не настаивала, а я не хотел рисоваться
перед её учениками и коллегами.

А вот Сергей, рассказывала Татьяна, как заботливый муж, провожал Любу всегда — до самого отъезда автобуса. Да потом она ему звонила чуть не через каждые двадцать минут до самой границы. «Нахимова! Ну чего ты трезвонишь? Понятное дело, что трубку не снимает — ну, выпил уже, наверное, пива. Так зачем его дёргать? Да отдохните вы друг от друга чуть!» — «Нет, пусть он мне ответит!»

Любовь какая!

Знатно было бы, конечно, вернуться в тихую сейчас тёщину квартиру, завалиться на диване опустевшей нашей комнаты, включить без звука — на все пятьдесят его кабельных каналов — телевизор, а может быть даже: «Да початая бутылка, да засохший бутерброд!» — суббота, всё-таки! Но — отпадало! Именно потому, что суббота: практика в студии — в два часа дня. А сейчас надо было идти «деньгу ковать»: на этой неделе я снял евро со счёта («Семёну за визу надо заплатить, и с собой чтобы наличных — не менее 50 евро было»), те самые, что клялся и божился милой банковской кассирше только множить.

Накануне я дал фирменное, по былым временам, своё объявление: «Кладка и ремонт печей, каминов, чистка дымоходов» в пару бесплатных газет и позвонил Славе — чего, в самом деле, пока какой-никакой клиент не отыщется, бездельничать, на диване ногами кверху лежать. В сущности, я всегда ведь на него рассчитывал, убеждая и Татьяну: «Пока, как раз, документы морские буду делать, работа у Славы — самый замечательный вариант! Деньги-то на тот момент всё равно будут нужны — и на прожитьё,  и вам, в море уходя, что-то оставить. А у него — куча для меня работы, когда надо будет мне, допустим, по бумагам, днём — отскочил, в любое время вернулся, вечер, если что, для работы прихватил, а то и в ночь остался». Татьяна, вздыхая, соглашалась нехотя: где бы уже это время не перебился, лишь бы в море ушёл! Без щенячьего восторга разделял мои планы и Слава. Он ведь серьёзно на меня рассчитывал, надеясь, что какое-то время я поработаю с ними конкретно, а не набегами, да между делом.

Нет! Мне надо было уже в море! Я выручил тебя, Слава, той неделей своей работы на Емельянова — даже после нашей с тобой, по дороге туда, склоки в самом её начале — как положено другу. Тебе было надо, и я взялся спасать загубленный твоими мастерами объект. Выудив из опыта полутора десятков шабашных лет единственно возможный спасти дело вариант. Своими руками же эту идею и осуществлял, успевая — времени к сдаче было в обрез — тут же учить помощников, набранных тобою вчера с улицы, не жалея горла и сил на воодушевление, посредством жизненных баек, их, хмурных с похмелья и недосыпа, на трудовой подвиг. Который таки мы свершили — фактически задаром. Но не даром увещевал я, проявляя чудеса дипломатии, разуверившихся уже было хозяев, что закончим мы, конечно же, к сроку — как всегда у нас и бывает! — втуляя мягко, но убеждённо, что ещё и повезло им несказанно — получат чистый эксклюзив! Склоняя ещё и повинную — за тебя! — голову: «Да Слава на меня рассчитывал! А я всё никак с Ушакова расквитаться не мог — вот только-только к вам и вырвался».

Мы сменили минусы на плюсы. Ужасающая взор халтура превратилась в радующую глаз работу. Эксклюзивную: всякая ручная работа — эксклюзив.

Ну, а теперь у меня — свои дела. Свои, к осуществлению, планы.

И в этот остаток до рейса времени я уже не хочу творить — дайте мне выносить мусор! Я не хочу быть незаменимым — желаю быть незаметным! Я не желаю быть «с во от такой буквы «М» мастером — определите меня к кому-то подсобником!

Я хочу в море! Хотя…

— Только, Слава, чур, чур! Документы я буду по ходу делать — отбегать, и по вторникам и четвергам танцпол — это святое!

— Давай, давай — приходи! Нам сейчас каждая пара рук в помощь — семнадцатого сдача.

* * *

«Это святое!» — так говорила и она. Когда я спросил её однажды, провожая: «Татьяна говорит, что ты каждый день по несколько, хотя бы, страниц художественной литературы читаешь». — «Да, это святое! Каждый вечер, как только домой возвращаюсь, — сейчас вот просто воду горячую на октябрь отключили, — набираю ванную и беру книгу. Мои уже знают, что сорок минут меня не трогать — релакс!»

Как здорово, что есть ещё такие люди, которые без нескольких прочитанных страниц прожитого дня помыслить не могут!

* * *

— Да плохо это! — досадливо поводил головой Слава. — Не с книжкой совсем надо в ванне расслабляться.
               
У кого что болит!

— Ладно, давай, показывай, что делать, — торопил я, — время-то дорого, не хочу твои деньги — «за здря!» — получать.

Давай сразу обговорим! Значит, Слава, почасовая — да? — оплата у меня здесь будет, и всё, до получаса, я суммирую — ты меня знаешь: я — фиг обману!

— Договорились! Вот как я своим говорю: «Только вы переступили порог — деньги вам уже пошли».

— Ага, вот как самый худой подсобник у тебя получает… А сколько, кстати, он получает?

— Да я одинаково всем плачу, — пожал сильными плечами Слава, — по пятьсот рублей в день.

— Это со скольки, до скольки?

— Ну, получается, за двенадцать часов. Мы, вообще-то, сутками здесь уже работаем.

— Давай тогда, чтоб не путаться, полтинник в час? — чуть поднял я себе такие прямо с порога — не с потолка! — идущие расценки.

— Ну, тебе, конечно, должно быть больше, — щедро отжалел сотню с двенадцатичасового рабочего дня Слава. — Зайдём-ка, друга твоего проведаем!

«Чёрный строитель» только что закончил клеить обои в тесной боковой каморке — обрывки рулонов валялись на кафеле.

Теперь он с чистой совестью перекуривал в открытую створку окна. Меня приветствовал радостно и сердечно — точно родственную, единственно понимающую его душу.

— Серёга! Мать твою, перемать! Во-первых, какого болта ты окно открываешь: обои только поклеил — отвалятся! Во-вторых, какого хера здесь куришь — обои сырые, напитаются сейчас запахом табака моментом!

— Да Слава!.. Не кричи — щас! — Вихрастый мой ученик спешно захлопывал створку и старательно растирал о кафель окурок — третий уже, среди обойных лоскутков.

— О-ой! — вздохнул Слава. — Лучше бы — скажи — и не заходили!

Смекалистым, чего и говорить, был его авангард!

Площадь отделки была большой: целый верхний этаж нового торгового центра был отдан Славе. Кто им с Джоном такое доверил? «Москвичи всё, москвичи!» Из местных сновала по объекту средних лет блондинка в теле. Добрая, виделось сразу. «Ребятки, если семнадцатого мы не сдадим!.. Ой! — Она прикладывала руку к сердцу. — Меня просто выгонят без разговоров». Рабочих — я бы тоже половину разогнал! — было много. Что каждый из них делал, понятно было не сразу — если понятно было вообще. Все юноши (старше двадцати пяти не было никого) с озабоченным видом куда-то бежали, чего-то делово суетились — были, в общем, в вечном движении. Как акулы. Или как солдаты, для которых передвижение по армейскому плацу разрешено — по уставу — только бегом. Парадно вышагивали только Слава с Джоном, облачённые в утверждённую своей властью форму строительноначальников — оранжевые рабочие комбинезоны со светоотражательными полосами на ногах — лампасами поперёк! — а у Славы ещё и штормовка, как генеральская шинель, или как тога победителя, на плечах. Это при температуре, при которой мне вольготно работалось лишь в футболке!

Вечное Броуновское движение в огромном помещении (точнее — в нескольких его залах) осуществлялось, начиная с Джона, а от него (от греха подальше!) убегали в другой конец — к Славе, к которому кто-то да подбегал каждые пять минут.

— Слава, запиши на меня сотню?

— Зачем? — лукаво щурился начальник.

— В магазин сбегать — чаю попить.

Слава неспешно, с укоризненной улыбкой покачивая головой, точно смакуя мгновения, вытягивал из нагрудного кармана «комбеза» пухлый блокнот с авторучкой, где записывал выданный «работяге» аванс, а потом толстенный, с коим никогда не расставался, бумажник — символ высшей власти: почти магический! Из коего и одалживалась просителю вожделенная купюра.

«Грабили нас грамотеи десятники…» Но тут, право слово, неизвестно ещё кто кого грабил: десятник ли грамотей, или его продвинутые подчинённые!

Пили чай и ели здесь с утра, в обед, вечером и даже ночью — в любое, в общем, время. В чём, в чём, но в этом деле ребята знали толк! Ели за длинным, сколоченным, наверное, первым делом столом из ДСП, убраться на-, под- и вокруг которого намеревались, видимо, в последнюю очередь. «Отлетали», судя по горам пластмассовых контейнеров, по покупным салатикам: греческий, грузинский, оливье, сельдь под шубой — гурманы! Жаль немного, верно, было закусывать «без толку», но здесь был установлен Славой жёсткий сухой закон. «Москвичи первым делом сказали: «Если хоть одного даже с запахом ловим — сразу на четверть всей суммы штрафуетесь». Так и в договоре записано. А тут у нас — миллион триста тысяч: вот и считай!» Славные молодцы Славы с лихвой компенсировали недостаток алкоголя избытком сладостей. Неписаный, самим народом установленный «сладкий» порядок гарантировал купившему законное право только на первый пряник (пирожное, зефир, круассан, тарталетку), а дальше уж — как повезёт! Вероятно поэтому — карауля вновь из магазина прибывших, за столом в любое время дня (а теперь уж и ночи) кто-то да заседал. Теперь это была вторая маленькая отдушина в суровых лишениях безвылазного круглосуточного аврала для хлопцев, переехавших в «Кловер» до окончания объекта. Первую составляла прекрасная половина человечества — полдюжины девиц, кроивших из пеноматериалов незатейливые орнаменты и вырезавших рожицы инков и их божков (этаж должен был называться «Империя инков»), как автопортреты. Впрочем, свои отнюдь не греческие носы девицы задирали высоко: ведущий художник этого объекта то ли в порыве вдохновения, то ли сдуру, то ли, как любил говорить Слава, «с перепуга», платил девчушкам по тридцать тысяч рублей в месяц. Разница в оплате со Славиными орлами была разительной, о чём многие уже успели «пожалиться» мне втихаря. Полбеды бы ещё это, так и от ударной работы художницы дефилированием в воздушных своих, одноразовых комбинезонах братву отвлекали. Даже Джон, проходя мимо двух умелиц, вырезающих и громоздящих топорные фрагменты по разные стороны входа, приостанавливался:

— Вот сейчас и посмотрим, кто быстрее работает!

 Иди марафонцев своих на промежуточных финишах фиксируй, смотрящий!

Что-что, а физическая выносливость парней впечатляла! Особенно поражал своей кондицией парнишка в ярко-красном комбинезоне, и по прозвищу же: «Партизан». Настолько стремительно и делово сновал он по этажу с вдумчиво-чистым взо-
ром ясных глаз! Происхождение его героической «погремухи» с усмешкой пояснил Серёга:

— А-а, загасится где-нибудь постоянно — и курит.

Для чего нужна была такая капелла бездельников Славе? Для реставрации «Битвы за “Кловер”»? Линолеум во всех залах был уже постелен («Зацени, какой узор мы сделали!»), большие баннеры по стенам тоже почти все поклеены: «Сейчас вот, на следующей неделе, должен контейнер из Москвы прийти — с оставшимися». Шёл, правда, ремонт в маленьком туалете. Внеплановый: когда дорогостоящий узорчатый кафель, утверждённый привередливым дизайнером, был полностью поклеен по стенам и на полу (Джон самолично, никому не доверив, укладывал), решили и воду в трубы открыть (тоже Джона вся, с сантехникой, работа) — всё «по-нашему»! Открыли…
Теперь вот, чтоб до потёкших труб добраться, долбили эксклюзив отбойным — гордостью Славы — молотком: ну хоть все увидят, что инструмент весь для работы у «фирмы» в наличии есть!

Пошныряв по всем закоулкам в поисках работы, я, наконец, набрал ведро воды, прихватил флакон моющего средства и припал, с тряпкой в руках, на мытьё полов. По-чёрному исполосо- ванных подошвами и каблуками мастеров-скороходов. И самая то была продуктивная сейчас работа. Жаль, что времени на неё оставалось лишь пара часов…

* * *

У меня был повод позвонить ей… У меня было счастье услышать её голос!

— Нет, иди, конечно, ты что — даже не думай. — Явная грусть между тем слышалась в трубке. — Я же тебе говорю: назвался груздем!.. Нет, я никак не могу — мы с детьми в кино идём: в «Плазму». Так что недалеко там друг от друга будем…

* * *

Теперь Гаврила сделался Гамл’етом: (ударение на 2 м слоге)
«Быть на танцполе нынче, иль не быть?»
Как форму не терять? При этом —
Как Даму сердца не ран’ить? (опять на второй слог)

Решил (ведь ждать её всегда он будет):
Гаврила в студию сегодня всё ж придёт.
И, в вальсе головою закружа, не позабудет,
Какую розу алую он на щите несёт!
               


* * *

В студии я с порога напоролся на Алевтину — так, выяснилось, звали вероломно вторгшуюся в группу нашу девицу. Как на мину. На секс-бомбу, точнее, коей, верно, она себя и числила. Из элементарного приличия — мы ведь были одиночками, а мой
рыцарский плащ ещё развевался с самой улицы, — пришлось опять терпеть себя её партнёром. Стоически перенося писки, визг и понукания.

— Ты не обижайся, — с детской непосредственностью увещевала она, — я на мужа своего тоже кричу.

Вот на мужа и кричи — я причём? Хоть и жаль, конечно, бедолагу! Наверное, и на танцы её услал, чтоб пара часов тишины в его жизни появилась!

Вдобавок, когда я подхватывал Алевтину после кружений, рука путалась в складках газовой накидки: пока, там, до спины доберёшься, уже и опять в кружение её посылать пора!

Пора было её посылать…

Я честно отдал Алевтине час — на большее, при всей моей «уважухе» к мужу её, незнакомому и горемычному, сил не хватило: «Слушай, мне бежать срочно надо! Не обижайся, ладно — дела». — «Да иди, иди, конечно — если надо». — На удивление,
она всё прекрасно поняла (глаза даже на миг просветлели задумчивостью) и, к её чести, приняла моё бегство с достоинством.

Всему положены пределы —
Душой Гаврила занемог!
И, под шумок, да между делом,
Не от своей партнёрши сбёг.

— …Ну, чего ты с танцев сбежал?.. Подожди — сейчас из зала выйду… Но ты позанимался хоть чуть-чуть?.. Надо, конечно, готовиться!.. Да — мы, допустим, можем и в школе заниматься, там у нас и музыка есть!.. Во вторник обсудим…

Я почти бежал домой, хотя сегодня никто там меня особо и не ждал, да и время вечерней поверки тёщи ещё не подошло. Прицепом же я нёс на глубине пакета «чекушку» — одиночество
субботнего зимнего вечера (ведь декабрь уже наступил) коротать.

И, «прорисовавшись» на кухне участливо — прилежной физиономией - трезвой ещё харей, — и, затворив за собой дверь нашей
комнаты, первую рюмку я налил за польскую сторону…

* * *

— Привэт, мой эвропейский дружисче!

— Здорово, мой славянский брат!
               
Только так, по народной дипломатии, мы друг друга и приветствовали.

Иностранец Томек носил очки с толстыми линзами и постоянно спадающие — не особо на чём им держаться было — джинсы. Длинные волосы были непременно взлохмачены на голове, и торчали в разные стороны из ушей. Европеец имел видавший виды «Фольксваген-пассат» (в бардачке ли, в дверях, или под ковриком которого можно было отыскать болтик любого диаметра или дюбель всякого размера) и троих детей от законной своей супруги — нашей соотечественницы и землячки.

На Ушакова он был приглашён, по своим каналам, Альвидасом (тоже ж теперь евросоюзником). Укладывать мраморные ступени на заднем балконе и центральном входе. Когда он управлялся, без сантиментов сбив мой камень по нижней каёмке, с балконом, я как раз закончил калым мангала «Мальборк».

— Мальборго, — знающе кивал Томек, — замок тевтонов.

— Мы же их вместе потом, в 1410 году, разбили, знаешь? Правда, наших смоленских витязей было лишь три полка, и все полегли. Я книгу читал: «Крестоносцы».

— Знамо, знамо… У нас в честь того сражения напиток есть — «Грюнвальдска битва»: килограмм дрожжей, четыре — сахара, десять литров воды поверх заливаешь. Когда выбродит и перегонишь — нелегко одолеть!

Братец ты мой славянский!

Одолев без труда задний балкон за два летних вечера, в следующий раз Томек был призван тёплой зимой клеить дорогущие мраморные ступени на крыльце самого что ни на есть центрального входа. Главного крыльца — парадного подъезда. Приспичило хозяину. Впрочем, я уже выходил каменной мозаикой на крыльцо, а, по словам Гриши: «Поляк ещё летом это положить был должен!» Но руки, за другими работами, у него не дошли, да и к лучшему — ноги строителей переносили на своих подошвах столько шпаклёвки, клея и строительной пыли, что теперь, пожалуй, ступени надо было бы уже перекладывать.

— Пива не хочцэ, пан? — весело кивал мне Томек на запенившуюся воду в бадье из-под краски, что он только залил.

— Спасибо! — тактично отказывался я. — У меня самого скоро чай поспеет.

Вода, в которой грел руки и куда окунал застывший камень, закипала в моём резиновом ведре с погруженным в него кипятильником: зимние условия кладки!

Я ещё и в помощь Томеку подписался — подсобником. Чтоб иметь для себя представление об укладке мрамора. Станок даже свой готов был предоставить — всё для друга! Но Томек, бесполезно попытавшись укротить уже изрядно «ушатанный» резкой камня агрегат, покачал головой:

— Нэ-э, в этой печи хлэба не спече!..

Как знаешь.
               
Вдвоём, вспоминая моменты общей истории («Да и добже, что тогда, в восемьдэсят пэрвом, Ярузельски власть забрал — было бы, как у Чехословакии»), мы уложили ступени за пару дней.

— А швы когда, Томек?

— Да по веснэ зафугую.

По-нашему!

Весной же он появился лишь на день, установив мраморную столешницу на барбекю, обошедшись здесь без моего, с Гришиной подачи, участия: «Лёха, не отвлекайся по мелочам».

— А ты, гляжу, упёртый малый, — подивился он, когда я в четвёртый раз потащил большущий каменный пласт к станку: «палуба» была в самом начале. — Я только одного такого мастэра видел — у себя, у Польше. Тот тоже мог один камень целый день молоточком лупать — тэрпенья бралось!

— А ты не хочешь подключиться? Деньги-то здесь я вбил хорошие — на двоих хватит!

Я всё ещё не терял надежды найти себе помощника.

Томек по-доброму усмехнулся.

— Я нэ перэживаю, что ты меня обманешь! Они, — он кивнул в сторону дома, — обоих нас кидануть могут.

Мне нечего было ему возразить.

— О! Отдэлочныки унывэрсалы! — отметил Томек вереницу среднеазиатских гастарбайтеров, проходящих мимо забора. — Звоню, курва, вчера утром по объявлэнию: «Отдэлочныки уныверсалы трэба?» — «Чё делать умэшь?» — «Ничего!» — «А чё звонишь?» — «А чё б ты объявлэний дурных не давал». Засмеялся. Спросил расценки на плитку, на обои: «Это дорого! Навэрно, дэйствитэльно отдэлочныков-унывэрсалов искать придётся».

Томек тоже жил с тёщей. По его словам получалось, из ума если не выжившей, то, скажем так — пожившей.

— Была хорошая квартира, у цэнтре — трёхкомнатная. «Голова у городе болит». Поменялись — на Светлогорск.

— Ого!

— На такую же, с доплатой. Море видно! Воздух свэжий. Мне езди каждый день — ладно. Ей — скучно! Город маленький. Ходить днём некуда! Поменялись обратно. Опять — на трёхкомнатную, опять — с доплатой.

— А откуда ты деньги, клещ, берёшь? Детей трое, жена, тёща, да ещё квартиры, как перчатки, меняешь — всё с доплатой.
               
— Работаю, — хмыкнул Томек. — У шесть утра уже встаю — привычка, кофэ выпил, сыгарэту скурил — и поехал!

Смолил он одну за одной.

В следующий раз мы повидались с Томеком уже летом…

Было облачное утро июльской субботы…

— Ты у меня тут всю жизнь отрабатывать будешь!..

…Плавно переходящее, впрочем, уже в день.

— Ну, где твой грёбаный поляк, Альвидас? Я что — из-за него свой выходной терять буду?!

Хозяин, всунув руки в карманы брюк спортивного костюма и перебрасывая из угла в угол рта зубочистку (верный, как заверял Гриша, признак, что он явно не в духе), стоял на верху крыльца — того самого…

Альвидас, кручинно свесив повинную голову и плешь на ней потирая, топтался внизу, в чертополохе. Между ними, на середине ступеней, скрестив руки на животе и пронзая незадачливого дизайнера стальным колючим взором, могучей фигурой обозна-
чался Миша.

— Звони, давай, ещё раз!

Крякнув, Альвидас извлёк из кармана моднявых своих джинсов телефон.

— Томек!.. Томек, ты давай, это, подъезжай — правда! Приезжай — я серьёзно.

При всей своей прощелыжности — отдадим ему должное — Альвидас не был жалким трусом. А может даже, это у него был уже профессиональный подшёрсток — везде же так у него случалось…

Томек подъехал минут через двадцать. Дальше, за забором, события, по его рассказу, развивались так:

— Выходит вот этот громила: «Ты крыльцо делал?» — «Я». Вытаскивает пистолет: «Пошли!» Я чуть не обо…

Не мудрено!

Пленного подвели к крыльцу.

Где-то я это уже видел?!

— Ну что? — жёстко, не повышая при этом голоса, отчего становилось ещё более жутко, вещал хозяин сверху. — Один раз вас простили — балкон с перепадами, другой — на барбекю…
               

Точно — «Мастер и Маргарита!» Иешуа га Ноцри и Пилат Понтийский. И балкон со ступенями!.. Ну, и кентурион Крысобой (Марк!.. Миша!), конечно — куда без него? Все по местам!

А грех Томека был такой: через непрофугованные вовремя щели с талой и дождевой водой на ступени пролились потёки клея — зимняя кладка дала себя знать. Белыми разводами они уже так плотно въелись за это время в мрамор, что очистить их
не представлялось теперь возможным.

Эх, Томек, Томек! Какой же ты, брат мой славянский, раздолбай!

А и цена-то всей мраморной лестницы была — четырнадцать тысяч евро: всего-то!

У Томека забрали документы — права и что-то ещё, что уж у бедолаги было в тот момент, — и Миша куда-то с ними уметелил.

Со всем своим семейством уехал скоро и хозяин, оставив Томека с Альвидасом скоблить и вылизывать крыльцо. Но сколько те ни лили из шланга на ступени воду, сколько ни елозили мягким пушистым диском, в полчаса оперативно Альвидасом купленным, шлифовальной машинки по проклятущим белым потёкам, клеевые разводы пропадать не собирались. Засели они теперь в мрамор крепче тевтонских рыцарей в замке Мальборг.

— Когда мокро, так даже и ничего, — обречённо вздыхая, говорил Томек курившим тут же Костику с Витей-без-Лёши, простодушно удовлетворяя их злорадное любопытство мелкими подробностями: «Когда пистолетом у спину уткнул, я, курва, чуть не …!»

Парни были счастливы. Потёки никак не изводились.

Часа через три бесполезных Томека потуг (уже без чуткого руководства «свалившего» по тихой волне Альвидаса) прибыл Миша, отдав, наконец, мытарю документы:

— Ну, теперь ты никуда и не выедешь — даже не пытайся!

Вот это беспредельщики! Международного — шугайся! — масштаба. Этим мнение священного синодриона не нужно — им Каифа не указ!

Сегодня хозяин два часа ждал: «Я что — свой выходной терять буду?!» Меня («Как мы уже устали») они ждали уже третий год.

Тут уж Мише одним пистолетом не обойтись! Не одной, во всяком случае, обоймой.

Вот и покачай ты, Гаврила грешный, права здесь! Упади на четвереньки, уткнись в свой камень, ползи скорее к окончанию и не отсвечивай! И тем будь счастлив: пока ты не закончил, ты людям — серьёзным! — нужен.

Томека в тот день отпустили, долг повесили на Альвидаса. Расплатился тот достаточно скоро: не живыми же деньгами — взаиморасчётом за дизайнерские услуги свои, бесценные. «Альвидас нам ничего не должен», — как-то к слову обмолвился
Гриша уже зимой. Томек же, когда мы поздравлялись по теле- фону с Новым годом и Днём защитника Отечества (он этот праздник почитал особо), на моё: «Заезжай, если
что!» — отнекивался яро:

— Я эту улицу, курва, Ушакова объезжаю тэперь за километру!

Счастливый! А я день за днём — ещё год с лишним! — носил туда свои ноги. Хоть и не шли те, проклятущие…

* * *
Блеклое зимнее солнце скучно тянуло день до вечера, равнодушно взирая через большие, запылённые окна верхнего этажа на снующие туда-сюда фигуры.

— Вот, я сразу слышу, что Серёга идёт! — проводил агитационную летучку на рабочем месте Слава. — Вот так! — Он изображал стариковское шарканье ног. — А я хожу вот так! — Слава — на ходу! — перевоплощался в спортивного ходока — землемера.

Эх, Слава, в ногах правды нет! И от работы не убежишь, и от судьбы не уйдёшь…

Правда была в том, что парням, волею судьбы у которых работал теперь, я был здесь абсолютно не нужен. Третий день кряду слонялся из угла в угол, принимаясь за какую-нибудь бестолковую работу, на половине её бросая, чтобы ухватиться за другую — такую же. В воскресенье с утра надыбал вынос мусора на рампу, что находилась на первом этаже, и это продуктивное занятие можно было бы растянуть на целый день. Если бы не Слава, подключивший по такому случаю мне в помощь всю ораву. А ушлые, не мудрствуя лукаво, подключили в дело лифт («Потом убрать только надо будет!»), и работа была сделана в два счёта. Пришлось искать другую: «Слава, чё делать-то?»

Делать мне здесь было нечего!

Деревянный каркас лодки, что должен был служить столиком в кафе, захватил набирать Саня — земляк Джона, знакомый мне ещё со стройки в Мамоново. Пылесос, что, по замыслу Славы, должен был гудеть безостановочно, с профилактическим лишь
пятнадцатиминутным «перекуром» — в два часа раз, не выпускал из рук Костя-«светофор» (наколка у него на шее была трёхцветная), хорошо зарекомендовавший себя на объекте на улице Емельянова. Нашлось, правда, мне место — с бока припёка — при наклейке последнего баннера на стену.

— Стену грунтовали? — в последний момент строго дознавался Слава.

— Грунтовали, грунтовали, — не моргнул ясными глазами Партизан.

Дотошный Слава всё же решил проверить, проведя по стене пальцем. А когда отнял, продемонстрировал, зануда, шпаклёвочную на том пыль.

— А-а!.. Здесь-то? Не грунтовали! — мотая отрицательно головой, всё так же прямо глядел в глаза Партизан.

Да, у этого, и вправду, правды не выпытать — хоть ты к стенке его той поставь!

Под вечер Слава вспомнил для меня дверной проём, что нужно было заложить. Подтащив, как добрый, кирпич с кладочным раствором, я успел выложить кладку в свой рост (не забывая армировать каждый ряд забитым в стену гвоздём — как положено!), оставив окончание на завтра — «пшеков» своих надо было бежать встречать. А в понедельник мне осталось лишь, покривившись, обозреть кривокирпичное завершение Серёги — это он, сразу было видно, постарался.

— Ночью доложил, —сказал утром мне Адиль. И, сверкнув чёрными зрачками, добавил: — Это ты Славу, там, у Вадима, научил по ночам работать… Вадим, кстати, до последнего дня спрашивал: приедешь ты камин выкладывать? Хоть по ночам — согласен он уже был.

— Да ну его, Вадима этого! Пусть ищет, кого хочет…

* * *

А в один полуночный час я рассмотрел через футбольный проём немытого окна, как строится часовня напротив — через дорогу. Тоже в ночную смену работали. Споро. Прожекторы, кран подъёмный, монтажники в клетках арматуры — заливать
бетоном с утра будут. Вот — кризис, не кризис, а строятся тоже!

Не всё, знать, под небом плохо — переживём трудности эти временно-постоянные, переживём!..

* * *

Да ну его, Вадима этого! Пожертвовал я ему однажды июньское воскресенье прошедшего лета, приехал, как добрый — друзьям помочь. Давно уже Слава просил дымоход кирпичный положить: «Ты, главное, начни — сколько успеешь». Успел я в тот день много — почти на второй этаж трубу о восьми каналах выгнал, сумев, по ходу работы, и с хозяевами поочерёдно пообщаться. Вадим примчался раньше супруги. Поведал ему обстоятельно — чтоб потом лишних вопросов и ненужных претензий не было — о плюсах, но больше о минусах открытого, как они хотели, кирпичного камина перед чугунной топкой за жаростойким стеклом — пусть и станет она чуть дороже. «Растележил», рассусолил, разложил по полочкам. Как правило (бывшее безо всяких до этого дня исключений), такое серьёзное, обстоятельное начало работало безотказно. Только, оказалось, не здесь! Потому что Вадим, видевший меня первый раз в жизни, без сантиментов возмутился подъехавшей чуть позже супруге:

— Ты же хочешь открытый огонь? Ну вот, а этот, бляха, говорит, что ещё чего-то там надо покупать!

«Этот»! Действительно! Разводит бедного хозяишку на бабки — вставку какую-то чугунную — бляха медная! — требует!

Дурень — тебе как лучше говорят: для себя же ты дом строишь!

Поглядев на такие дела, считанные разы я сюда ещё и приезжал — от Ушакова факультативом. По дружбе и по воскресеньям. Дымоход до крыши да столбик на веранде выложил. Поавралил и одну ночную смену — к осени уже ближе: срочно нужно было отдельно стоящий дымоход — как раз-таки, для камина — выгнать. Но тут уж я передавал немудрёные секреты мастерства преемнику своему здешнему — вихрастому, вороватому
Сергею. Каменщику от сохи и «чёрному строителю» Славы («Вот есть, знаешь, чёрные полковники, а это — чёрный строитель: чего бы ни делал, наверняка закосячит!»). Но так как то был единственный мало-мальски сноровый в кирпичной кладке умелец в большой — с упором на общестроительные работы («от фундамента — под ключ!») бригаде, то оставалось довольствоваться им. В любом случае, Слава с Джоном смело перешли на новый уровень («Отделку мы уже переросли»), взявшись за этот дом с нулевого уровня.

Когда-то надо начинать!

Друг наверняка делал ставку и на меня, надеясь выдернутьтаки с Ушакова. «А мы сейчас всей толпой фундамент льём — бетон привезли!.. Да, а у нас тут радуга такая — через всё небо: красота!» Но все попытки залучить меня героикой коллективных трудовых свершений и романтикой необозримых далей оказались тщетны: да я бы с удовольствием, но Ушакова, Ушакова!..

Место то было действительно красивое. В тихом уголке уютного городка. У самого края отлогой низины с железнодорожными рельсами на дне, по которым четыре раза в день проходил пассажирский пригородный дизель. На другом её крае был почти вольный бурьянный простор, в который гармоничной пожухлостью вписывалось несколько заросших участков с погнившими покосившимися балками — огородками.

— Просто я боюсь, — сознался как-то Слава, — что мы без тебя кладку запорем.

— Поставь Джона на углы, пусть каждый угловой блок выставляет аккуратнейшим образом, по уровню — в трёх измерениях. Не спеша. А вся толпа уже от угла до угла, по шнурке — нитку такую натягиваете, — кладку гонит. Если вы так не сможете, тогда… Тогда, Слава, вышивайте крестиком!

Кладку ребята одолели. А вот дальше дело начало замедляться. Не думаю, что лицезрение живописных окрестностей славных строителей Славы от работы отвлекало. Обычно они, если не было того на объекте, рядком сидели по лавкам — нетёсаным, положенным на керамзитовые блоки горбылям — и, запивая шоколадные крекеры чаем со сгущёнкой, смотрели на ноутбуке «Хроники Нарнии». А что — мой девятилетний сын, такой
же, кстати, большой любитель «сгущика», тоже этим фильмом бредил.

— Как ни приеду, они всё только хавают! — ещё по-доброму журил их появляющийся на своей стройке Вадим. Пока стройка эта плавно не перешла в долгострой — вот тогда он уже в выражениях не стеснялся!

Однажды Вадим со своей хозяйкой — милой и спокойной женщиной — по наводке Славы, подъехали на Ушакова: поглазеть. Перегородив своей «аудюхой» выезд из ворот, за которыми — я видел — уже заводила свой «поршик» Наталья Алексеевна. Поэтому, вышедши быстро за ограду, я был сдержан в ответах на вопросы Вадима: «Где это они столько денег наворовали?»

— А ты не сказал, что это мы всю отделку внутри сделали? — взъярился моей бестолковости Слава, которого к тому времени на Ушакова уже и в лицо забыли. — Ну, ты лош-шара!

Они с Джоном ещё надеялись, видимо, заполучить и всю внутреннюю отделку дома Вадима.
               
Не «срослось»…

Ветер осени первыми порывами развеял те друзей надежды, рассеяв и половину дружной их бригады (вторая в срочном порядке была переброшена на «Кловер»). В сентябре, когда мы спасали заказ уже на улице Емельянова (тот самый, по пути на смотрины которого и поругались тогда мы со Славой — «по взрослому!»), в день его сдачи имел «шеф — нарасхват» пренеприятный, видимо, разговор телефонный с Вадимом:

— Я здесь, на Емельянова, объект мы здесь заканчиваем… Вадим… Вадим!.. Ну, мы же тебе не завтра ещё заканчиваем.

— Чего там? Мозги тебе взрывает, хлыст? — поинтересовался я, когда Слава упрятал телефон в нагрудный карман комбинезона.

— Да нет, — по-настоящему грустно вздохнул Слава. — Если бы все заказчики были такими, как Вадим… С ним-то, как раз, договориться можно.

И он со вздохом обернулся на оклик здешней фурии: «Вячесла-ав! А что это вот здесь?..»

На Емельянова мы в тот день заказ сдали!

Через пару дней я приехал, за компанию со Славой, на дом Вадима. Был серый, холодный, промозглый день с непрекращающимся дождиком, временами переходящим в косой ливень. Из коробки дома, где в пустых дверных и оконных проёмах гулял ветер, и лишь устланная чёрным рубероидом крыша охраняла хотя бы от дождя, выбрели «чёрный строитель» с Адилем: ёжащиеся, небритые и неприкаянные. Брошенные генералами остатки разбежавшейся армии. Пленные. Живая доверенность Вадиму, что объект не оставлен, работа ведётся.

— А, на фиг! — грустно улыбнулся мне храбрившийся Адиль. — Скоро пошлём здесь всех, да и уйдём, к черту!

— Давно пора, брат! — крепко пожал ему руку я.

Ужели они рассчитывали здесь что-то ещё получить?

Чего они здесь могли уже наработать?

Мне было искренне жаль бедолаг. Но я не желал разделять их участь — здесь уже было всё потеряно. А второй раз наступать на ушаковские грабли — мёрзнуть, мокнуть (за что — за идею: «Через четыре года здесь будет город-сад!»?) у меня просто не было уже сил.

— Надо же с тобой ещё за этот дом рассчитаться, — спохватился Слава на обратном пути. — Сколько мы тебе должны?

Я оценил свои труды в символическую тысячу рублей — чего было с них, сирых, взять!

…Но в тот, самый первый, июньский день — в солнечное то воскресенье, когда как заведённый гнал я всё выше и выше массивный дымоход — всем на диво, — то отдыхал по-настоящему.
               
От Ушакова — душой. В которой также непоколебимо поднималась волна радости: я всё ещё могу свернуть горы, я не зачах там, я — сильный!

А в конце дня подошёл Джон:

— Вот видишь, как хорошо с нами работать: никто над душой не стоит, никто не напрягает, никто лесом не припугивает!

Приберегал, верно, весомый этот аргумент.

Хоть сам парням за то приплачивай!

А где-то в тот дышащий сочной зеленью лета день была Люба?..

* * *

Во вторник, по короткому дню («Танцы же, танцы!») я «свернулся», заработав 300 рублей — за 5 часов.

Хоть что-то — всё не дома сидеть!

А здесь — у парней на шее…

Да я хоть бы и по ночам рад был работать — самый ведь сейчас для меня вариант!

Но не было здесь моей работы.

* * *

— Ну что — встаём?..

Я не помню когда — сколько уж лет назад! — спешил я так на свидания. С этой студией, с этой атмосферой, с этой музыкой, с ней… Я ждал её пришествия, а она всё не шла. В зале сегодня были все- все- все, плюс «бандо’с» Алевтины — очень прилично, впрочем, одетый и достаточно сдержанно себя ведущий. Со спокойным, мужским взором, беспристрастным и чуть даже равнодушным. Алевтина, наверняка, притащила его сюда: уступил, наконец, супруге. Сидел на лавочке и глядел больше на теребимые перчатки, чем в зал.

— Вот этот, вот этот, — исподволь кивнула она по моему приходу.

Чего хотела? Семечки оптом не закупаем!

— Та-ак! Плечи работают!

Артём гнул свою грудь в разминке натурально — колесом. Мне так никогда не суметь, не научиться!

Хотя… «Назвался груздем»!

Да смогу! Ради неё — должен смочь. Смог же там, на Ушакова, даже без Любви — всего лишь в её предчувствии, горы — камня — свернуть. И уйти красиво. Да что там: хотя бы уж просто — уйти!

А по сравнению с Ушакова, всё прочее — семечки!

Алевтина!..

Любовь появилась не одна. С молодым нахалюгой, крепко сложённым, с модной стрижкой и снисходительно-насмешливым взглядом: просто с ходу хотелось влепить ему «подлещика» — легонько, для профилактики.

Юноша остался у стойки, свойски завладев участливым вниманием вставшей по другую сторону Татьяны.

Здесь сегодня что — пати-«сходняк»? День свиданий?!

Сегодня был вечер любви. И ревности, конечно — румба.

— Скорее всего, румба будет вторым латиноамериканским танцем в турнирной программе. Поэтому давайте сегодня поработаем над ним!.. Трудный, всё-таки, танец.

Сначала мы работали поодиночке — партнёры против партнёрш: стенка на стенку. А незваный спутник Любаши беседовал меж тем с «ля професс|орой» всё оживлённее и разбитней. И только когда я нежно, но твёрдо привлёк к себе свою партнёршу в латинской стойке, он, тотчас с Татьяной распрощавшись, убрался моментально.

Ступай себе, ревнивый мучачо: это моя партнёрша!

— Вчера было занятие в другой группе, и общая была у большинства партнёров ошибка. При алемане, когда партнёрша кружится, начинают её руку своей крутить. Как бетономешалку!.. Чего смеётесь — именно так!.. Не надо этого делать — держите
ладонь вот в таком положении, — он воздел ладонь почти вертикально, под небольшим лишь углом, кверху, — на месте. И тогда партнёрша, скользя по ней, своей ладонью тоже свершает круг. Так что не надо — как бетономешалку!..

Не буду! Я, кстати, сроду ей на Ушакова и не пользовался, лопате больше доверяя. Никакой, во первых, от электричества зависимости — ни с кабелями таскаться не надо, ни гнездо розетки свободное выискивать. Да и мыть бетономешалку по окончании работы — сплошная морока: гляди, чтобы водой цементной хозяйские цветочки не залить!

Если бы, конечно, Миша в неё запрыгнул — можно было бы ещё подумать…

— Далее — посмотрите, какой ещё — важный! — момент: когда мы проходим основные шаги, то промежуточные два шага делаем ровно, без спешки. А в крайних мы должны чуть замедляться, шагая на партнёра, делать едва заметную паузу, приставляя шаг,
а назад уже отталкиваемся с ускорением. Получается натяжение такое, для танцев вообще очень типичное: если где-то замедляемся, значит, в следующем движении будем добавлять — делать его резко, с ускорением! Вот как, знаете, резинку в рогатке вы
в детстве натягивали, натягивали, и — бах! — выстрел! Давайте, помня это, продолжим!..
               
По воронам из рогатки я в детстве — достаточно примерном — стрелял мало. Больше потом, в юности удалой — по воробьям, из пушки.

— Когда партнёрша кружится в алемане, вы, партнёры, сообщаете ей лёгкое давление на ладонь. Вообще — партнёры! — своей ладонью, кистью рук вы сообщаете своей партнёрше — вы показываете ей! — ваше последующее действие: что вы дальше намерены делать, куда пойдёте, куда идти ей. То есть — через руку вы сообщаете свои намерения… Знаете, давайте сделаем сейчас так: встаём в парах, упершись друг другу в ладони, руки чуть согните в локтях… Так! Вот подавите сейчас слегка друг другу в ладони, покачайтесь таким образом!.. Почувствовали? Для закрепления давайте сделаем следующее упражнение: партнёры, таким вот образом сообщая давление, ведите — двигайте — свою партнёршу. Вот, как будто вы тележку в магазине перед собой катите. И возвратитесь обратно, от окна, сообщая уже обратное давлению натяжение: вы увлекаете её! Тянете к себе, как магнитом! Попробуем!..

Все — люди, как люди! — бойко «покатили» свои «тележки» по залу, а Люба… Она осталась стоять на месте, наивно глядя в мои глаза и пожимая плечиками:

— А я ничего не чувствую!

Вот стерва!

Не увлеклась она, видишь ли, партнёром! Ну, не тянуло её, хоть убей, ко мне магнитом!

Да — трудный танец эта румба!..

Однако, разочарованиям в этот вечер не было конца!..

Когда, по окончании шоп-дансинга я, как обычно, шмыгнул за двери переобуться на лестничной площадке, украдкой заметил, как Люба приняла из рук того «мужика в очках» обувную коробку — на глазах у всей, до отказа забитой скамейки. А когда через минуту вернулся обратно за курткой и шарфом на вешалке у входа, она уже вальсировала, под одобрительные взоры, в чёрных бальных туфлях в объятиях седовласого ветерана из семичасовой группы. Явно «прибалдевшего» от счастья такого, нежданно выпавшего. А очкастый ей в довершение запястье душевно пожал, интимное что-то, похоже, проблеяв.

Интересно!

— Ну, ты, вижу, одна не останешься! — Пропуская её в двери, я не смог удержаться от мимолётного приобнятия Любы за талию.

— Кто бы сомневался! — совершенно счастливо, широко улыбнулась она. — Но ты же у меня первый партнёр! И единственный.

Ага — видели мы!

Реверанс в мою сторону — всего лишь! Перед тем, как шагнуть — на все пять шагов файф-стёпа — обратно.

Но ведь знает, как лучик надежды на сердце пролить!
               
Мы вышли на улицу.

— За полторы тысячи рублей, — кивнула Люба на пакет, — новые, совершенно. А они стоят — четыре! Это он своей партнёрше купил, но что-то они там с Леной поссорились, она даже на последние занятия не пришла… В четверг надо ему деньги отдать, а где брать буду?!. Ой! — задорно тряхнула она головой.

— А это кто с тобой приходил?

— Это мой ученик! — с гордостью заявила Люба. — Столкнулись вот здесь, на Ленинском, ну я и сказала, что на танцы здесь хожу, и какой у меня партнёр!.. Вот и заглянул посмотреть.

Закипающую внутри меня лаву ревности нужно было срочно залить — я даже знал чем. Поэтому, попрощавшись с Любой у подножки подкатившего автобуса, сразу же и навос-
трился к уличному ларьку, что располагался, впрочем, по пути домой.

Там, кстати, и «Остмарк» крепкое было дешевле всего.

Нет, но всё-таки — какова! Приходит с одним, пируэтит с другим, третий ей локотки жмёт, неизвестно что на ушко нашёптывая!

По числу приволокнувших в этот вечер за партнёршей пришёлся и «Остмарк» — три бутылки. Домой я малость припоздал.

— Шлюха!.. Голимая шлюха! — в сердцах бросал я с порога комнаты.

— Заметьте, — удивлённо обернулась Татьяна, — не я это сказала.

Внутри всё тлело: шлюха! Это — с одним, то — с другим, третье — с третьим!..

* * *

То с одним, то с другим, то с третьим!.. А ты — ей туфли покупай!

* * *

— Послушай, Алексей, может, ты действительно многого требуешь.

— Да, Танечка, конечно!..

— Ну, ходишь ты, вместе с ней, на танцы — ну будь счастлив уже и тем…

— Да-да, Тань, я и счастлив!..

— Ведь тебе там так нравится — это же видно! — так тебе на пользу, ты так здорово изменился — даже внешне!

— Да, Таня, я и хотел тебе сказать!..

— Так будь ей благодарен уже и за то, что она тебе составляет пару…
               
— Так я и благодарен ей, благодарен!..

— Она ведь тебя ничем не обидела — даже наоборот! Она ведёт себя очень, по отношению к тебе, корректно. Ведь она, разобраться, тебе ничего не должна…

— Тань, ну о чём ты говоришь — конечно, нет! Я и сам хотел тебе позвонить — извиниться за вчерашнее: это я сдуру, да не подумавши, ляпнул! Прости: больше не повторится! Конечно, я очень благодарен и ей, и тебе, что такой мир для меня открыли! Не переживай, не волнуйся — всё хорошо! Минутная то была слабость… Очень тебя люблю, до вечера!

— Ты вернёшься?

— Обязательно!

Искренне каясь пред святой своей женой, я извертелся по ходу этого телефонного разговора на сиденье автобуса — пригородного, опять, сообщения.

Присядьте, чтоб не упасть, и вы: я ехал к Вадиму!

А что? Был камин — была работа: само по себе хорошо! У человека, который ждал именно меня, — ещё лучше! Он даже подпрыгнул от радости, заслышав Джона по телефону.

— Не за что, — снисходительно скривив губы, отвечал на его благодарность в конце разговора тот.

Вадим поблагодарил! Когда — пусть Слава с Джоном скажут, а Адиль, со «строителем чёрным» подтвердят! — когда такое было, да и было ли, как говорится, вообще?!

Значит, действительно позарез ему печник сейчас был нужен.

— А сколько ты ему за камин зарядил? — осведомился Женя.

— Двадцатку.

— Мало! — досадливо цокнув, покачал головой практичный Джон.

— Да нормально, Женёк, он же хочет простенький, из красного кирпича — под расшивку: за неделю сделаю — легко! Треть, как обещал, ваша!

— Да брось ты! — отмахнулся Слава, Женя же в сомнении промолчал.

— Не-не, мужики, уговор дороже денег! Я же сам обозначил! Прикинь, Джон, если бы каждый из твоих работников тебе по шесть тысяч рублей в неделю приносил!

— Столько каминов не хватит, — хмыкнул Джон.

— Но здесь-то я вам — абсолютно без толку! Я просто ворую ваши деньги — да! Так что поехал я в забытый богом этот городок, по-быстрому там забабахаю, ещё и здесь успею с вами семнадцатого закончить!

Одолжив зубило, шлифовальную машинку «Black & Decker» (взамен своей, дешёвой, великодушно здесь на бригадный «общак» пожертвованной и уже благополучно кем-то загубленной) и тысячу рублей проездных у Славы («Через неделю окупятся сторицей!»), не мешкая, выдвинулся я к Вадиму.

Хватит! Хватит мне каминов!

(продолжение http://proza.ru/2017/01/21/2090)