Следуй за мотыльками

 Шрх! - последний кирпич встал на место.
Плюх! – еще не застывшая лепешка цемента отвалилась от кладки и упала мне на штаны.
Я стряхнула ее, счастливо вздохнула, бросила инструменты, поднялась на ноги и отошла на несколько шагов, любуясь своим новым камином. Ему, конечно, сильно не хватало облицовки, хоть какой-нибудь полки и желательно решетки, но по большому счету, все это пустяки. Главное, основание готово. Значит, сегодня вечером я буду, как настоящая хозяйка, сидеть в кресле у огня и попивать травяной чай. Мне так не терпелось разжечь камин, так что я даже не стала переодеваться, хотя одежда порядком запылилась. И уже через пару минут на стене так уютно заплясали на стене отблески огня! Моя комнатка вообще была уютной: большое плетеное кресло - вместо подушки в нем лежал свернутый гамак, грубый стол из тяжелого дерева, прочные полки на стенах, на полках - тоненькие узорные салфетки (плела с детьми в школе). Деревянная посуда: пара мисок, несколько ложек разных размеров, несколько ларей с травами и крупами, и главная ценность - настоящая медная кастрюля. Я нашла ее когда-то в хозяйском сарае, заросшую грязью и прохудившуюся. Худо-бедно залатала – с помощью наших мастеров, конечно! – и теперь варила в ней каши, супы, а то и варенье. На этот раз я наполнила ее водой, насыпала трав от души и через полчаса, сменив наконец одежду и подвинув кресло поближе к огню, потягивала свой чай. Все было именно так, как я когда-то мечтала.
За последние три года я прошла довольно большой путь: от простой интернатки до молодого независимого мастера. Ну, насчет независимости я, конечно, перегнула палку – кто я без нашей мастерской? Но все равно – меня в городке знают, заказов на мебель и корзины порядочно. Особым успехом я пользуюсь у тех, кто победнее: потому что работаю на совесть и денег беру умеренно. Иногда кажется, что даже слишком умеренно. Еле хватает, чтобы за эту избушку хозяйке платить. А тут зима на носу, и так хочется купить теплый плащ на меху! Мои старые тряпки не очень-то защищают от ветров и снега.
В это время на улице громыхнуло, и комнату осветила молния. По крепкому деревянному подоконнику (не чета прежнему, который был, когда я сюда въехала) тяжело забарабанили капли.  А потом во дворе скрипнула и с грохотом захлопнулась калитка. Я невольно вздрогнула. Мой дом далеко на окраине, не знаешь - ни за что и не свернешь на узкую тропинку, ведущую ко двору. В окнах сейчас темно – лампу я специально не стала зажигать, хотела полюбоваться огнем в камине. Да и вряд ли кто-то из моих знакомых отправился бы на прогулку в такую ночь, даже если б и захотел проведать меня (чего, в принципе, и не бывало никогда). Кто-то зашел в деревню с моей стороны и ищет ночлег? Я прислушалась. Ни одна ступенька крыльца не скрипнула. Но внезапно прямо за дверью послышался глухой стук - как будто что-то упало. Я собрала в кулак всю свою храбрость, поднялась, зажгла лампу на столе и открыла дверь. Под проливным дождем на моем крыльце лежала без сознания маленькая девочка.
Несколько секунд я стояла в полной растерянности. Потом подхватила ребенка на руки, моментально определив, что там кожа да кости, - и внесла ее в комнату. Замерла на секунду со своей ношей, лихорадочно думая, куда ее положить. Кровати у меня не было, я подвешивала на ночь гамак. Девчонка промокла, как мышь, вся ледяная, того и гляди подхватит простуду, если еще не успела. В итоге я опустила девочку на стол и кинулась растягивать гамак, соображая на ходу, чем укрыть ребенка. Наконец завернула ее во все, что нашлось в доме подходящего, разве что кроме салфеток. Еще раз вскипятила чай, добавила шалфея и мяты побольше, мгновение подумала и достала с самой дальней полки свое сокровище - маленькую коробочку с медовой сотой. Отломила от нее половину и положила в чашку. Осторожно влила в рот лежащей все еще без сознания девочке ложку чая. Она вдруг закашлялась и открыла глаза. Пронзительно-зеленые, полные все еще какого-то необъяснимого ужаса.

Со стороны могло показаться, что эта ночь прошла, как обычно. Но на самом деле – сна у меня не было ни в одном глазу. Девчонку была лихорадка. Она тряслась, не переставая. От моего чая  у нее открылась рвота (я не удержалась и с тоской подумала, что зря истратила медовую соту). Она молчала, не плакала, не стонала, а только смотрела на меня, не отрываясь и как будто ожидая чего-то. Я бестолково металась по комнате, давала ей в руки горячую чашку, придвигала кресло к камину, сажала ее туда, отодвигала, клала девочку обратно в гамак. Наконец, измаявшись, не выдерживая этого пронзительного взгляда и отчаявшись ее согреть, я снова вернула кресло к огню, подбросила пару поленьев побольше, взяла девочку на руки, прижала к себе, закутала нас обеих во все плетеные ковры и подстилки, выпила остатки медового чая и начала медленно покачиваться в кресле. Маленькую трясло так, что мне скоро тоже стала передаваться ее дрожь. Я дышала на ее руки, крепче обнимала, смотрела на огонь... и так задремала. Проснулась, когда уже светало. Первое чувство - непривычная тяжесть на руках - сменилось паникой: девчонка умерла! Но нет. Она была теплая. И влажная. Одежда пропиталась потом. Ее еле уловимое дыхание щекотало мне ключицу. Я тихонько потянулась и охнула - все тело затекло от неудобного положения.  Стараясь не обращать внимания на тысячу иголок, впивавшихся в шею, руки и ноги, я, не вставая с кресла, пошерудила в камине. Осторожно встала, положив девочку на сиденье. Она, кажется, не проснулась. Я быстро натянула гамак, в который мы кутались, уложила ребенка, предварительно стянув с ее страшно худого тела какие-то грязные тряпки - стирать сейчас же. На это ушли все остатки воды из кадки на улице.  Это означает пять-шесть походов к колодцу. Вычерпывая воду со дна, я все больше осознавала масштабы бедствия. Это ребенок. Его, как минимум, надо накормить. Хотя бы утром. Хотя бы сегодня. Кто она такая? Откуда? Придет ли кто за ней? Почему она пришла в мой дом? С дороги проще всего предположить, что он нежилой. Зачем ребенка несло в нежилой дом? Она хотела спрятаться? От кого? Если она от кого-то убегала, почему за ней никто не пришел ночью? Чем мне ее кормить? Что с ней делать? Как я ее оставлю, если  пойду сегодня на уроки? Что я скажу людям, если они о ней узнают? имею ли я право держать ребенка в своем доме? У меня нет ничего, кроме горстки круп и трав, полуразваленного дома и умения плести корзины и тесать дерево. У меня нет даже ни одной вещи, кроме тех, что на мне. Откуда она вообще свалилась на мою голову?! Раздражаясь все больше, предвидя не самый приятный маршрут "дом-колодец" в пяти исполнениях, я втащила ведро в комнату, вылила воду в корыто и подняла  с пола девочкины тряпки. Там, где грязь не въелась окончательно, было видно, что это лен, и довольно светлый. Платье было девочке в пору, не мало и не велико. Прочное хорошее платье, не с чужого плеча - это редкость для наших детей из местных деревень. Значит, она издалека. Штаны узкие и короткие – у нас таких не носят - изорваны, особенно снизу. Репей на репье. Значит, шла полем, по острым травам. Падала в канавы. Вдруг, уже почти опустив платье в воду, я заметила еще что-то. Растянула вещь, подняла к свету, жидко сочившемуся из окна. На спине, примерно на уровне лопаток, два вертикальные разреза. Такие ровные, как будто ножом. По краю темные и затвердевшие. Тихо, на цыпочках, я подошла к спящей. Разворошила одеяла и посмотрела на ее спину. Два узких пореза, уже затянувшихся и не кровящих, как будто обрезанные крылья у бабочки. Я молча смотрела на шрамы, на белые, давно не мытые волосы девочки, на бледную кожу...
- Мотылек, - тихо сказала я.
Девочка глубоко вздохнула, повернулась ко мне и открыла глаза. Прежнего испуга в них не было, осталась только пронзительная зелень радужной оболочки.

   


Еще занимался рассвет, когда я открыла дверь и выволокла на крыльцо с десяток корзин. Свалила их в кучу, сходила за телегой и, подкатив ее к крыльцу, нагрузила товаром. Толкнула - тяжело, но куда же деваться. К восходу солнца я должна пройти весь город насквозь и встать у северного въезда.  Утро воскресенья - лучшее время для продажи корзин. К тому же, сегодня ярмарка. Люди потянутся за покупками из соседних деревень, и на въезде им будут очень кстати мои корзины. Одним - для покупок, другим - чтобы получше разложить свой товар на ярмарке. Кто-то, конечно, перепродаст их подороже. Благо, таких будет немного - я ставлю на своих корзинах секретный узелок,  местные его узнают и не покупают втридорога, дешевле прогуляться на самую окраину, к моему дому. Тем, кто готов проделать этот путь, я обычно делаю скидку на товар.
На площади уже началась возня: вот старая Братч лупит молотком по столу, чтобы прочнее вошел в землю. В корзине - кстати, моей работы - тускло блестят бутылки. Кариша натягивает цветное покрывало на каркас своей палатки. Здесь уже через час-другой будут толпиться дети и тянуть ручонки за липкими леденцами и жесткими пряниками. От мысли, что Мотыльку, возможно, тоже захочется потолкаться у этой палатки, мне становится неприятно. Я никак не могла смириться с этим явлением в моей жизни, не могла понять, как к нему относиться. Поэтому просто прогнала мысль и покатила дальше свою телегу. По дороге через торговый квартал меня окликнул Сар: он даже не вышел из ворот своего прекрасного дома красного кирпича. Только живописно облокотился о крепкую дубовую калитку (старое дерево, - отметила я про себя, считая на ходу годовые кольца на срезе; а резьба не очень, видно, что экономил: рисунок похож на Капельский, но листья загнуты в обратном порядке, угол плетения срезан, в общем, кто-то из новичков промышляет, копируя нашего мастера), подождал, пока я поравняюсь с ним, и только тогда лениво окликнул:
- Ранняя ты нынче пташка, покажи-ка, что там у тебя за товар.
Я нехотя остановилась. Сар мне не нравился, но нельзя не признать: его рекомендации сделают мне хороший доход. Соседи, глядишь, потянутся: сам Сар купил у девчонки корзину, значит, надо брать тоже. Конечно, он заплатит дороже, чем надо, чтобы никто не догадался, что корзина из той же кучи, что все остальные. А я, куда уж деваться, продену какую-нибудь ленту по краю, затяну по лишнему узлу на ручке - для отличия от всех остальных корзин. По крайней мере, такие номера я не раз проделывала с другими торговцами из этого квартала.
- Ну-ка, подкати сюда свою тележку, - продолжал Сар.
 С трудом преодолевая неприязнь, я подъехала поближе и даже постаралась улыбнуться.
- Покажи ту, что сверху. Хм, ну и ручки. Дальше. Дно слишком толстое.
- Двойное, - почти рявкнула я, швырнув корзину обратно в телегу. У Сара оказался наметанный глаз: никому не удавалось распознать в моих корзинах двойное дно на таком расстоянии.
- Все ясно. Это у тебя закупаются все мои соседи. Ну, что с них взять, - сощурился торговец, - они лучшего и не видели.
- А вы что, видели? - его тон и манеры привели меня в бешенство. - Будете брать или нет?
Торговец лишь ухмыльнулся. 
- Пойдем, покажу кое-что, - и он распахнул передо мной калитку.
На секунду я застыла в нерешительности. Соблазн был слишком велик. Даже если его корзины не окажутся восьмым чудом света, когда я еще смогу увидеть, как живут богатые торговцы? Оставив телегу у самой калитки, я шагнула во двор. К дому вела чисто выметенная дорожка, с обеих сторон усаженная цветами (кто ухаживает за ними, это же сколько надо времени, воды и семян, - размышляла я на ходу). Мы обогнули дом. Во внутреннем дворе стояло несколько просторных сараев. Сар открыл один из них. Тяжелые дубовые двери даже не скрипнули - идеально подогнанные, со смазанными петлями. Я заглянула внутрь - и сначала ничего не увидела. Потом в глубине, у стены, проступили очертания нескольких корзин. Приземистые, но вместительные, достаточно глубокие и очень прочные. Мой глаз сразу уловил непривычные переплетения веток. Исключительно поперечные. Конечно, отсюда и крупа не высыпется, и сено не будет торчать. Я уже собиралась взять корзину и вынести ее на свет, чтобы изучить незнакомый рисунок, но Сар, похоже, не собирался выпускать меня из сарая. Он занял собой весь дверной проем и не сдвинулся ни на шаг, даже когда я подошла вплотную.
- Выход с товаром запрещен, - хмыкнул он. – Но мы можем побыть здесь вдвоем…
От него повеяло таким сытым хлебным духом, что от злости я даже не растерялась. Кто-то вынужден вставать ни свет ни заря, грузить телеги, тащиться до рассвета на дорогу, чтобы заработать хоть какую-нибудь копейку, а эта сытая рожа, позавтракав с утра и заманив своими дрянными корзинами, еще смеет ко мне приставать! Я моментально оценила пути к отступлению. Видимо, в этом сарае держали и кормушки для животных. В углу у дверей виднелось корыто, кажется, наполненное чем-то жидким. Оставалось – правильно рассчитать угол падения…
К рассвету я, конечно, опоздала.  Судя по следам на дороге, здесь уже прошли несколько человек и даже одна повозка. Минус две-три монеты, - вздохнула я, еще раз мысленно обругав Сара. С поля дул сильный ветер, скоро я начала замерзать и с некоторой тоской вспомнила о плаще. Мой чудесный стеганый плащ на меху остался дома, в последний момент я укрыла им спящую Мотылька. Зажигать камин было слишком рискованно - дым из трубы в пустом доме мог привлечь ненужное внимание приезжих, да и вдруг Мотылек решит погреться, слишком низко наклонится, подпалит волосы... Гораздо спокойнее накрыть ее плащом, а в камине оставить кастрюлю с похлебкой. Так девочка точно не замерзнет. Ну, а я обойдусь старой кофтой - торговка Тильда отдала недавно свои обноски. Залатать, ушить, постирать - мне дел на один день. Перевязать кофту заново я не сумела, зашила только пару дыр. Шерсть вытерлась и утончилась, но для дома, где есть камин, вещь была вполне подходящей. Декабрьским утром на дороге в ней оказалось слишком холодно. 
Корзины – все! - разошлись довольно быстро. Удача казалась небывалой, но я понимала ее причину. Это было отнюдь не мое мастерство. Это была Мотылек. В первые дни после ее появления я внимательно прислушивалась ко всему, что рассказывали в городе. Но ни одна сплетня не касалась девочки, пропавшей, сбежавшей или бредущей ночью по дороге. Мои школьницы тоже молчали. Время шло. За Мотыльком никто не приходил. Через неделю примерно я решилась: вытрясла всю свою копилку, заказав себе теплый плащ на зиму - он нужен был теперь и Мотыльку.  Пришлось приврать, что это моя троюродная племянница, родственники завезли ее ко мне, а сами поехали обживаться в столице, через пару месяцев, глядишь, заберут. Не говорит она, потому что с детства немая. Поверили мне или нет - не знаю, но вопросов не задавали, а почему-то стали помогать. Я бы в жизни не приняла ничьих подачек. Возможно, зная это, сердобольные женщины помогали напрямую Мотыльку. Кто булку сунет ей в руки на улице. Кто кофту старую отдаст. Только деньги я ей строго-настрого запретила брать. Милостыня ни одной из нас не была нужна. Я зарабатывала не так уж плохо и даже становилась известной. История про девушку, которая выживает сама, своим умом и трудом, не идет работать на завод, а учит детей и плетет корзины, да еще и мебель делает - удивительна сама по себе. А уж то, что я взяла на прокорм маленькую немую родственницу, дошло даже до жителей соседних сел. Думаю, именно поэтому они подходили ко мне - поглазеть на такую нахальную девчонку, у которой получается пока что жить не по правилам.
За то время, что я простояла у входа в город, мимо меня прошли человек сорок. Мимоходом кто-нибудь бросал в мою корзину пряник, прикладывал лишнюю монетку к плате за корзину, а то и просто подмигивал. Я, наступив на горло собственной гордости, улыбалась и кивала в ответ. Я до сих пор сомневалась, сможем ли мы выжить зимой вдвоем, поэтому рассчитывала сделать запасы на этой ярмарке.

Когда в моей телеге не осталось ни одной корзины, ярмарка уже была полна. Но я знала: так только кажется, на самом деле, народу здесь будет в три раза больше. Скоро просто шагу будет негде ступить, и до этого времени надо успеть поставить палатку. Я и ждала этого момента, и оттягивала его - боялась. Моя идея с палаткой должна была или с треском провалиться (что делать тогда, я и сама не знала), или принести колоссальный успех. От волнения мне даже стало жарко, когда я подошла к центральной площади. В толпе мелькнула и выдалась на первый план знакомая красная кофта. Мотылек подбежала ко мне, потянула за руку. Лавируя между лавочками и покупателями, она вывела меня на отличное место - и от центра недалеко, и не слишком выдается, и людей здесь будет проходить много. Как она его нашла и как смогла отстоять свое право на него, - осталось для меня загадкой. Мотылек уже очертила здесь круг, теперь она осталась сторожить, а я поторопилась за телегой, где были сложены части нашей палатки. За несколько минут, что меня не было, Мотылек уже успела собрать небольшую толпу зрителей. Они вроде как и не глазели в открытую, но, проходя мимо, обязательно кидали взгляд на девочку, улыбались ей или, наоборот, строго прищуривались, замедляли шаг или вовсе останавливались. Мотылек стояла просто и смело, не краснела и не злилась, смотрела перед собой совершенно спокойно. Услышав грохот моей телеги, кинулась на помощь. Мы быстро вколотили по периметру столбы, я, взобравшись на телегу, положила на столбы каркас, а легонькая Мотылек  залезла на самый верх и стала растягивать по  крыше лозы винограда. Мне оставалось поставить стол и разложить товар. К нам уже стали подходить люди: таких зеленых беседок на ярмарке еще не видели, мы и без товара всех заинтересовали. Но не потому, что такие умные и додумались до этого первыми. Просто для большинства наших ремесленников эта ярмарка была делом будничным: у них и без нее были постоянные клиенты, репутация, даже слава. Они могли позволить себе сбывать тут любой товар: тот, что похуже или с браком, просто шел по меньшей цене. Для меня любая ярмарка - а эта, предзимняя, в первую очередь - была серьезным экзаменом. На этот раз на кону стояло практически наше выживание. Поэтому мы готовились серьезно и заранее.
Я устанавливала столик и все больше смущалась под взглядами людей. Мотылек, вероятно, почувствовала это и, развязав мешок, сама стала раскладывать ложки, миски, кружки, доски для резки, корзинки для хлеба, игрушечные ветряные мельницы, которые тут же зашуршали лопастями, и прочую мелочь. Все это было хорошо и привычно. Но вот на стол лег мой самый прекрасный - и самый ненадежный товар. Небольшие, в овальной оправе, как медальонные портреты, резные картины. Виноградные лозы, колокольчики, подснежники... Украшения на стену - такие милые и такие бесполезные... Ну кому придет в голову тратить деньги на такую чепуху? Детям нужны крепкие ботинки, жене плащ, мужу корзина понадежнее и кружка пива, но картины?.. Кому они нужны? Я сама не знала ответа на этот вопрос, но не смогла справиться с собой. Увидев, как Мотылек рисует куском отвалившейся побелки на перилах крыльца цветы и обводит их в рамочки, я забыла обо всем и строгала до мозолей, пока не смогла воплотить это в дереве. То же самое сделала с беседкой: собрала каркас, сверху решила навить лозы, а опорные столбы покрыть тонкой резьбой в форме тех же деревьев и птиц. И никто из зрителей даже не подозревает сейчас, сколько бессонных ночей я провела, вырезая на шаблонах этот узор листьев и спирали усиков, сколько кустов подорожника извела на порезанные пальцы, сколько зарубок осталось на стене сарая от гневно брошенного ножа. И, признаться, я этим гордилась. И мучительным процессом, и достигнутым результатом.   
- А это что?
- Просто картина.
- А зачем она?
- Ну, ее можно повесить на стену... - мямлила я в очередной раз.
У нас довольно быстро разобрали всякую мелочь вроде кружек и ложек. Оно и понятно - товар нужный, бытовой, цена ниже средней, а качество на уровне. В наших селах людям не до шика. Картину купил только один мужчина, наверняка приезжий, но откуда - я так и не смогла определить ни по цвету и покрою одежды, ни по говору. Он закинул картину в мешок (на секунду что-то внутри меня взбунтовалось против такого обращения с моей тонкой работой), мешок за спину и пошел дальше, растворяясь в толпе.
Прибежали мои школьники, расхватали ветряные мельницы. Постоянные покупатели перекидывались со мной парой слов и по ходу дела заказывали кто корзины, кто табуретки. За несколько часов мы распродались больше, чем наполовину.
Когда толпа народа заметно поредела, я бегло подсчитала доход, посмотрела на Мотылька, присевшую прямо на землю перед палаткой, - и бросила ей монетку - на леденец. Другого способа вознаградить девочку за помощь, работу и терпение не пришло в голову. Пусть у нее сегодня будет радость. 
Мотылек весело вскочила на ноги и побежала к палатке Кариши. Толкучка там была уже небольшая, да и лакомств значительно поубавилось. Но Мотылек, получившая целую монету на сладости, выбирала долго и старательно. Вернулась ко мне с красным петухом на палочке - выбор, может, и не самый оригинальный, подумала я про себя, - мне всегда больше нравились пузатые пряники или глазированные печенья в форме цветов.  Но, похоже, этот петушок соответствовал представлениям Мотылька о счастье. Когда я покачала головой в ответ на ее молчаливое предложение попробовать леденец, она снова уселась на землю перед палаткой и с абсолютно безмятежным видом взялась на лакомство. Я окинула взглядом площадь, прикидывая, подойдет ли еще кто-нибудь к нам, потом вытащила из кармана складной нож, за ним сучок, похожий на собаку, уселась прямо на прилавок и принялась строгать.
Когда на мою работу упала тень, я даже не сразу подняла голову.
- Этот товар тоже продается? - издевательский голос и тычок в плечо заставили меня вскочить на ноги. Еле удержалась, чтобы не замахнуться ножом - что еще за наглость?! Передо мной стоял... Сар. От его утреннего купания в уличном корыте не осталось и следа – чистенький, лицо лоснится от удовольствия, карманы туго набиты - должно быть, хорошо распродался.
- Не продается, - рявкнула я, не придумав ничего более едкого. Возможно, достойный ответ придет мне в голову, но не раньше, чем через полчаса после разговора. Досадный недостаток - не уметь сразу уколоть противника.
- Я про палатку, - уточнил Сар, прищуриваясь и оглядывая резные столбы, дергая лозы, проверяя их прочность.
- Палатку? Ну... ээээ... - я снова растерялась. Такая сделка в мои планы не входила, но, с другой стороны, почему нет?
Сар помахал перед моим лицом мешком с монетами. Небрежно бросил его на прилавок.
- Прикатишь к дому. Картинки свои тоже давай сюда, - он небрежно, одним движением собрал мои художества, сунул их в карман и так же вразвалочку пошел дальше. Тоже мне, ценитель прекрасного!
Еще несколько секунд я молча смотрела ему вслед, размышляя, не кинуть ли вдогонку деньги - что за тон, в конце концов?! Прикатишь к дому! А что еще мне сделать?! Может, сапоги ему почистить? Потом меркантильность взяла свое. Я развязала мешок - плата оказалась  честной. Не слишком высокой, чтобы я почувствовала себя униженной, и не слишком низкой, чтобы стать насмешкой.
Я собрала остатки товара в мешок, снарядила Мотылька, все еще увлеченную леденцом, домой, а сама принялась разбирать беседку, складывая составные части на телегу. Через полчаса, громыхая на всю улицу, подкатила к дому Сара. По дороге я ломала голову: что это за фокус? Зачем ему моя палатка? Он проникся уважением к моему таланту после сегодняшнего купания? Вряд ли. Подкупает меня, чтобы я никому не сказала? Тоже нет. Хочет отомстить? Вот это похоже на правду, но причем тут беседка? В конце концов, я решила, что подтекста тут нет. Просто ему понравилась резьба, лозы и все дела, а во дворе у него как раз не хватает такого местечка, чтобы выпить чаю на скамейке. На скамейке... В ту же секунду у меня в голове возникла резная скамейка, с такими же лозами, легкая, из тонких досок... Интересно, за сколько я смогу ее продать? К весне этот товар будет в ходу... Забыв и думать о совершенно теперь неважных мотивах Сара, я остановилась у его забора и пронзительно свистнула. Откликнулась только собака в соседнем дворе. Через несколько минут послышались шаги. Сар молча распахнул калитку и жестом пригласил меня завезти телегу во двор. Также молча я довезла детали своей беседки до утоптанной площадки у забора, скатила их на землю и снова вышла за калитку. Странное это было молчание. Ни спасибо, ни на здоровье, ни до свидания. Я дошла почти до конца улицы, когда в спину мне ударил стук топора. Это Сар рубил мою беседку.  ((ЭТО НАДО ЗАПОМНИТЬ, ОН ЗАМЕТАЛ ЗА НЕЙ СЛЕДЫ))


Первые знаки появились в самом конце декабря. Снег шел скупой, земля была еле покрыта его тонким сероватым слоем. Зато ветра завывали страшные, ночью над нашим домом деревья трещали так, что я всерьез подумывала укрепить крышу. Упади на нее ствол, проломит насквозь. Мы топили камин почти круглые сутки, я несколько раз вставала по ночам, чтобы подбросить дров. Спали вдвоем с Мотыльком, в гамаке, укрываясь меховым плащом. В школе детей распустили на каникулы, но погода пока держала их дома. Все ждали снега. Я тоже ждала – у меня в сарае лежал десяток маленьких детских санок. Работа была окончена совсем недавно. Пузатые, с крутыми полозьями и крепкими сиденьями – они тоже ждали снега, чтобы понестись с горок. Вырученные деньги я подумывала потратить на рождественский стол: устроить Мотыльку… да и себе, пожалуй, настоящий праздник. По сравнению с обитателями торговых кварталов - жили мы, конечно, нищенски. Но среди работяг – вполне достойно. Ели скромно, но не голодали ни разу. Обновок не покупали – но никогда не замерзали. Вырученные на зимней ярмарке деньги я аккуратно тратила на еду - в основном на крупы. Картошку и морковь запасли с осени. По воскресеньям я ходила к Брауни за козьим молоком, а Мотылек приносила из пекарни хлеб. На Рождество я мечтала купить настоящую булку, золотистую и ароматную. И кусок мяса. Мы замочим его в травах и зажарим в камине. Еще можно взять козий сыр и пару яиц. Испечь омлет, например. Рецепты я осторожно выспрашивала у мам своих учеников перед каникулами. Мы устроили выставку школьных работ – там были кривобокие подушки, неровные салфетки, косоватые деревянные игрушки, но родители обычно не придавали этому значения. Несколько человек подходили ко мне, благодарили за работу, мол, дети теперь дома всегда чем-то полезны. И ножку у стула подобьют, и доску для резки принесут с уроков, и отцу лишний раз на дворе помогут. Мне было приятно – и я, в свою очередь, пыталась учтиво расспрашивать о делах и подготовке к Рождеству. Правда, иногда вся эта затея казалась мне сплошным и необоснованным транжирством. Возможно, я казалась той же Мотыльку слишком бережливой, ведь так или иначе у меня был постоянный заработок, все остальное можно было пускать в расход. Но это – наша первая зима, и я хотела быть уверенной, что мы ее благополучно переживем. К тому же, все излишки я откладывала на дом – чтобы выкупить его у хозяйки, понадобится не один мешок монет.
В тот день, после ярмарки, когда я услышала, как Сар рубит во дворе мою беседку, желание пойти и швырнуть деньги через его забор было очень сильным. Мне было плевать и на дом, и на Мотылька, и на себя. Но, пожалуй, впервые в жизни я придавила свою гордость и молча продолжила путь. По щекам бежали злые слезы. Но в кармане у меня была часть моего дома. Когда-нибудь, - со всей строгостью пообещала я себе, - когда-нибудь я встану на ноги, и тогда никакой Сар не сможет меня подкупить своими деньгами. И никто не посмеет портить то, что я создавала своими руками.
Наконец лег снег. В одно утро небо словно прорвало, и оно разверзлось белыми перьями. Медленно и легко они парили в воздухе, и если выйти на улицу и поднять лицо к небу, от этого бесконечного снега начинала кружиться голова. Я закрепила на колесах полозья, превратив свою телегу в сани, и в самый снегопад мы пошли на площадь. Было тепло, ветер улегся, и на улицах было полно детей. Кто-то уже тащил за собой свои санки, кто-то с любопытством бежал за нами. Мы остановились недалеко от булочной, расставили санки прямо на снегу. Мотылек принялась что-то лепить из снега, а я откашлялась и заголосила:
- Санки детские, свежевыструганные! На новых санках по первому снегу! Покупаем, покупаем!
Вообще-то я так делаю редко – терпеть не могу зазывал. Но тут выбора не было: за густым снегом нас могут просто не разглядеть. Подбегали в основном дети, поглазеть, потрогать, подергать за поводья. Потом подошли женщины. Присмотрелись, приценились. Ну давайте же, взволнованно думала я. Товар хорош, цена невысока. Наконец первый покупатель. Я благодарно улыбнулась – и замерла. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Но откуда? Отец моей ученицы? Он бы поздоровался. Очень странно, подумала я. Эти мысли не оставляли меня, пока перед нами не остались последние санки. Я по опыту знала: последний товар всегда уходит плохо – покупателю выбрать не из чего. Поэтому, окликнув Мотылька, двинулась в сторону дома. Она подхватила оставшиеся санки за веревку и потащила их за собой. Снег начал редеть, но все уже и так было белым-бело. День можно считать удачным. Мы почти миновали ремесленный квартал, когда я услышала за спиной знакомый голос.
- Эй, подмастерье! Хорошая работа!
Обернулась – и все сразу поняла. На пороге своего дома стоял мой учитель ремесла. Я не видела его почти два месяца – он уезжал куда-то. Кажется, на заработки, делать крупный заказ – так говорили в мастерской. Рядом стоял – похоже, его сын. Мой первый покупатель. Чье лицо и показалось мне смутно знакомым. Я радостно помахала рукой и подошла поздороваться. Учитель улыбнулся:
- А ты молодцом. Мне тут порассказали про твои корзины и беседки. И сын вот санки притащил. Я говорю: ты чего это в детство впал? А он: такие санки грех не купить.
- У кого учились, - рассмеялась в ответ я, краснея от похвалы. – А вы чему-нибудь новому научились? Будет курс?
Наши ремесленники, возвращаясь с заработков, обычно привозили много новостей: как соседи обрабатывают дерево от воды, где куют лучшие ножи, из какой породы теперь модно делать мебель…  Все это еще несколько дней бурно обсуждается в мастерской и зовется курсом. С появлением Мотылька я почти не заглядывала к мастерам: не хотела лишний раз оставлять девочку одну, да и времени не было: ярмарки, заказы и школа съедали почти все свободное время.
- Будет, будет, - махнул рукой учитель. – Завтра приходи.
И спросил, почему-то отводя глаза:
- Что, сироту пригрела?
- Она не сирота, - честно говоря, за несколько месяцев вранья я и сама в это поверила. – Дальняя родственница.    
- А это мой сын, Брун, - учитель подтолкнул плечом высокого парня.
- Привет, - низким голосом поздоровался он.
Я кивнула и снова повернулась к учителю.
- Ну, спасибо вам за покупку, рука у вашего сына легкая – почти все распродали. Одни санки остались.
- Погоди, у меня есть для тебя кое-что.
Учитель скрылся в доме и через минуту вышел с маленькой красной коробочкой. Все это время его сын внимательно меня рассматривал, а я отводила глаза, стараясь не думать, что из-под моего плаща виднеются его полевые штаны, в которых он работал несколько лет на сборах урожая.
- Как знал, - мой учитель протянул мне коробку. Это была краска. – Покрасишь санки – с руками оторвут. И не бойся, завышай цену. Больно дешево отдаешь. Ты уже не новичок.

В ту ночь я спала плохо. Мне снились какие-то птицы, огромные, с небывалым размахом крыльев. Они оглушительно ими хлопали, склоняясь надо мной. Я проснулась, рывком села в гамаке. Страх не сразу отпустил даже наяву. Стараясь не разбудить Мотылька, я вылезла из-под плаща и босиком подошла к окну. Отовсюду лился ровный белый свет. Это снег отражал лунные лучи. Так красиво. И так тихо. Я прислушалась. Нет, не тихо. Какой странный звук. Я на цыпочках подошла к двери и приоткрыла ее. Хлопанье крыльев. Оно мне не приснилось. Звук доносился так четко, словно стая парила над нашей крышей. Но никаких птиц не было видно. Даже ветра не было, деревья стояли совершенно спокойно. Я поежилась и, закрыв дверь, собралась вернуться в постель. И тут же вскрикнула от неожиданности – за моей спиной стояла Мотылек. Она смотрела на небо за окном с тем же непонятным мне ужасом, что в первый день ее появления в моем доме. А на следующее утро у нее воспалились порезы на спине. 

Иногда я забывала, что вообще-то Мотылек немая. Я и сама немногословна, и мы как-то понимали друг друга с полувзгляда. Хотя что нам было понимать? Я днями, а иногда и ночами просиживала над своими заказами, следила за домом, готовила еду. Мотылек наблюдала за мной, подхватывая на ходу какие-то мелкие домашние обязанности. Глядя на меня, научилась варить крупу и простенькие супы. Когда я работала, она сидела рядом и рисовала. Иногда по ее рисункам я вырезала по дереву узоры. Когда я обращалась к ней с какими-то будничными вопросами вроде «сходишь за водой?», «приберешь тут?» - она чаще всего согласно кивала и принималась за работу. Иногда я думала о том, кто она такая, откуда и как оказалась у меня в доме. Но при этом я никогда и не пыталась этого выяснить – по крайней мере, у самой Мотылька. Поначалу она была слишком слаба, чтобы мучить ее вопросами. А потом мне стало казаться, что это и неважно. Зачем лезть в чужую жизнь? Начни кто-нибудь сейчас выспрашивать у меня про мое прошлое – я бы очень обрадовалась и кинулась рассказывать? Мотылек знала, что она здесь делает и почему. Этого было достаточно. Так мы жили по молчаливому согласию. Когда-нибудь все станет понятно.
За день до Рождества мы пошли в лес за елью. Мотылек с санками пробиралась по снегу впереди меня, а я вдруг припомнила свое собственное интернатское детство. Рождество, пожалуй, было единственным праздником, который мы хоть как-то замечали. В этот день не было уроков и вообще занятий. В Сочельник в зале ставили елку, и мы наряжали ее нехитрыми игрушками, которые делали на уроках ремесла. Помню свои первые шарики, кривенькие, но по-своему оригинальные: я пыталась вырезать на них цветочки и листики. Вечером мы собирались в зале, строились, получали листы с оценками за полгода. Семейных детей к вечеру разбирали по домам родители. А мы весь вечер проводили в зале. Старшие готовили концерт. Кроме рабочих песен мы ничего и не знали, но все равно это был самый лучший вечер в году. Нас не гнали спать, не делали внушений и замечаний – может, потому что воспитатель оставался всего один.
 Первый в своей жизни подарок я получила тоже на Рождество. Мне было лет 10. В праздничное утро, когда мы уже собирались на завтрак, меня перехватил в коридоре учитель ремесла.
- Заскочил воспитателя поздравить, - зачем-то объяснил он мне (за завтраком я и вправду увидела на столе у дежурной воспитательницы деревянную розу). И добавил свое обычное. – У меня кое-что для тебя есть.
Это была кисть для рисования – из беличьей шерсти. Прочное деревянное основание, упругий пушистый ворс – на уроках я одним взмахом закрашивала самые трудные участки своих поделок. Честно говоря, я даже на ночь убирала под свою подушку это сокровище. Не только потому, что кисть была сама по себе хороша. Просто это была одна-единственная вещь на свете, которая принадлежала лично мне. Года через два ее, уже порядком облезлую, отобрали и сломали мальчишки.
Под ногами хрустнула ветка, и я очнулась. Мы зашли довольно глубоко в лес, можно начинать поиски подходящей ели. Мотылек приотстала от меня, собирая ветки. Я хотела ее окликнуть, чтобы не занималась пустяками, нам бы поторопиться, чтобы успеть дотемна все приготовить. Но вовремя себя осадила: пусть у ребенка будет праздник. Я знала, почему так не любила свои детские воспоминания. Меня никто никогда не любил. И поэтому я тоже не знала, как это – любить ребенка. Я не могла и не умела любить Мотылька. Но хотя бы старалась не обижать ее. Нравятся ей эти ветки – ну пусть собирает. Тем более что через несколько минут она набрала их столько, что в руках еле умещались, и присоединилась ко мне.
Мы выбрали маленькую пушистую елочку, я в два счета с ней справилась, погрузила на санки и повернула обратно. Солнце уже садилось, когда мы добрались до дома и поставили дерево посреди комнаты. Конечно, сразу стало тесно, зато Мотылек прямо зацвела. Она ходила вокруг ели, гладила ее ветки, улыбалась, потом потянулась к игрушкам, начала развешивать шары – и я впервые услышала, как она мурлычет под нос какую-то мелодию. Вроде бы, мне незнакомую… Я прислушалась. Нет, не знаю. Но все равно невольно запоминала напев.
На следующее утро я запланировала встать пораньше: надо было сбегать в город за мясом, сделать взвар из трав, взбить омлет… За прошедшую неделю мы продали еще десяток санок, так что праздничные траты были оправданными. Я только проснулась, еще глаз не успела открыть и сразу почувствовала что-то неладное. Мотылька не было рядом. Очень хотелось потянуться в гамаке и почувствовать простор, но вместо этого я испуганно вскочила – и сразу успокоилась. Мотылек сидела за столом и заканчивала пятый венок. Четыре сплетенных из еловых веток кольца уже лежали перед ней на столе. Она сняла с нашей ели маленькие выструганные звездочки и привязала их к венкам. Кое-где на ветках уцелело несколько шишек, и они тоже добавляли прелести. Я одобрительно кивнула.
- Хорошая работа! Куда повесим?
Но Мотылек покачала головой и кивнула в сторону города. Мы позавтракали остатками булки и сыра и направились в город. Свои венки Мотылек не пожелала везти на санках, а аккуратно повесила на руку. В домах уже светились окна – наверняка все хозяйки сейчас хлопочут над своими семейными рецептами. Мы прошли ремесленный квартал, и вот уже появились впереди рыночные костры. Я давно не бывала на рынке в какую рань. Отблески огня падали на городскую елку, поставленную посреди площади. Людей было немного, а те, кто пришел, бегло осматривали ряды, сверяясь со списками покупок, расторопно заполняли корзины и шли дальше. Мотылек первым делом потянула меня к столу Братч – старушка всегда была к нам добра.
- Спозаранку сегодня ваша компания, - хрипло приветствовала она нас.
А Мотылек вдруг подбежала к самому прилавку, притянула к себе Братч, чмокнула ее в щеку и вручила рождественский венок. Удивилась даже я, а уж Братч, похоже, растрогалась до глубины души. Она несколько секунд молча смотрела на венок, потом прижала к себе Мотылька и так же молча отпустила, махнув рукой. А Мотылек, очень довольная, уже поскакала к мясному ряду, потянув меня за руку. Мы выбрали мясо, я докупила несколько пучков трав, нужных для взвара. По дороге Мотылек подарила еще один венок Карише, которая только ставила свою палатку. В ответ девушка одарила нас рождественским бисквитом и пожелала нам светлого праздника, тоже ласково обняв Мотылька. Еще одним венком мы удивили Бинора, старшего мастера нашей мастерской – и заодно помогли ему выбрать отрез ткани на платье – рождественский подарок жене. Значит, дела в мастерской идут очень даже неплохо, - отметила я про себя. Цена отреза повергла меня в настоящий ужас: никогда в жизни я не позволила бы себе потратить столько денег всего на одну покупку, тем более такую бесполезную. Хотя ткань, конечно, была хороша: легкая, такая приятная на ощупь, фон густо-зеленого цвета – как будто летний луг – с мелко рассыпанными красными цветами.
- Тебе бы тоже подошла, - улыбнулся мастер. Ох и непривычно было мне видеть его таким – не в окружении полуготовой мебели и разбросанных инструментов, сосредоточенного и строгого, - а семейного мужчину, чуть рассеянно глядящего на прилавок с цветными тканями.
- Ну уж, - рассмеялась я. – Впрочем, если вырезать такой рисунок на летнем гарнитуре, может получиться интересно! Скажем, белая окантовка ИЗ … (БЕЛАЯ ДРЕВЕСИНА У КАКОГО ДЕРЕВА???) и более темные дверцы с мелкими вырезками цветов.
Мастер ухмыльнулся, подмигнул Мотыльку и вдруг протянул ей шелковую ленту с прилавка. Перехватив мой удивленный и полусердитый взгляд: что это за подарки еще такие? – он покачал головой:
- Ну, не сердись, не сердись, гордячка. К тому же это не тебе – а девочке. Пусть носит на радость.
Мотылек и его поцеловала от души.
Кому предназначался четвертый венок, я так и не узнала: переходя мостик по дороге в ремесленный квартал, Мотылек оступилась на скользком бревне  и плашмя упала на доски. Венки слетели с ее руки, и один оказался в ручье. Пока я поднимала и отряхивала девочку, быстрое течение унесло венок далеко, и он скрылся за поворотом. Мотылек хотела бежать следом, но я ее отговорила: значит, так тому и быть, вода ничего не делает зря. Девочка с тоской поглядела вслед венку, странно задумалась, но послушно засеменила дальше. Я уже поняла, куда мы держим путь: к моему наставнику. Идти туда мне не очень-то хотелось: одно дело вместе в мастерской  работать, а другое – по домам ходить, слишком уж личная это территория. Но это были подарки Мотылька, она сама их делала и имела право решать, кому их дарить. Когда мы подошли к дому, рассвет уже занимался, но в окнах не было огня. И дым из трубы не шел. Мотылек хотела постучать, но я ее остановила: если люди спят (что было очень странно для рабочей семьи в Сочельник), не надо их будить и заставлять выходить к незваным гостям в полусонном состоянии. Мы тихонько повесили венок на дверь и спустились с крыльца. Дойдя до соседнего дома, я оглянулась. На окне моего наставника дрогнула занавеска. Но никто не окликнул нас с крыльца.

Наш рождественский ужин удался на славу: омлет получился пышным, мясо – сочным и пряным, чай – горячим и сладким. На десерт - бисквит Кариши. Отблески каминного огня играли на еловых ветках, скупо освящая деревянные игрушки и шишки в мелких каплях смолы. Около полуночи я тихонько затянула рождественскую песню. Мотылек время от времени подхватывала мотив, плохо попадая в ноты. Далеко в городе что-то грохнуло, до нашего дома долетел только красноватый всполох. Потом еще один. Мотылек подскочила к окну, следом подошла и я. На рыночной площади взрывали фейерверки – удовольствие, только недавно появившееся у нас. Хлопушки привозили перед праздником, стоило это баснословных денег, но несколько наших самых крупных торговцев смогли себе позволить запустить в небо несколько ослепительных вспышек. Они расцветали и гасли, одна за другой: красные, зеленые, желтые, - как огромные ночные цветы. Мотылек заворожено смотрела, а когда фейерверк кончился, долго еще прислушивалась к тишине.
Уже была глубокая ночь, а сон ко мне все не шел. Мотылек уснула, убаюканная моей песней и мерным покачиванием гамака. Пожалуй, не надо больше пить на ночь такой крепкий чай, - подумала я, потягиваясь в кресле. Впрочем, мне надо было сходить на улицу, принести из сарая и поставить под елку рождественский подарок для Мотылька – маленькие крылатые санки. На них ушли остатки красной краски, а по бокам, на высокой спинке, я вырезала крылышки, как у бабочки. Мотыльку понравится. Она давно с восхищением глядит на детей, которые несутся с ледяных горок на площади. Выходить на холод не хотелось, но я надеялась, возвращение в тепло меня разморит, и я смогу заснуть. Поэтому я даже не стала накидывать плащ, только сняла со спинки стула вязаную кофту. На улице было светло – луна и снег. Я неплотно прикрыла дверь, рассчитывая вернуться через минуту. Каждый мой шаг отдавался легким хрустом. Дверь в сарай открылась легко и бесшумно, как всегда, но вот санки куда-то запропастились. Странно, я ведь ставила их позади двери. Может, сегодня в суматохе их задвинули куда-то вглубь? Наконец я увидела красный полоз в углу, за корзинами. Как они там очутились? – удивилась я. Вдруг - хлопанье двери. И детский крик, надсадный, полный ужаса.
- Мотылек! – вскрикнула я, пулей вылетая на улицу. Дверь в дом нараспашку. Я кинулась внутрь. Гамак перевернут. В дальнем углу на полу скорчилась Мотылек. Глаза, полные дикого ужаса.
- Что случилось, кто тут был? Кто тебя напугал? – трясла я ее.
Девочка мотала головой и дрожала мелкой дрожью. Я выскочила на крыльцо. Снег переворошен – даже если тут и были следы, уже неясно, где и чьи. От калитки идут только наши. Обходить двор кругом я побоялась. Вернулась в дом, вытащила из угла Мотылька, которая цеплялась за меня, как перепуганная кошка. С этой ночи она потеряла покой и аппетит. 

Когда Мотылек слегла, наш дом стал, кажется, самым популярным местом в городе. Ну, может, после рынка. Каждый день кто-нибудь заглядывал: то Братч принесет травы лечебной (знать бы еще, от чего лечить!), то Кариша забежит и оставит на столе сладкий пряник. Приходили наши мастера – просто узнать, не нужна ли помощь. Даже в интернате, где я проводила несколько занятий вместо своего учителя, руководитель класса интересовалась, вызывали мы доктора или нет. Кажется, в те дни каждый житель поселка перекидывался со мной словом о болезни Мотылька. Кроме одного человека, который раньше всегда меня поддерживал и во всем помогал.
Учителя ремесла я толком не видела с тех самых пор, как мы повесили венок на дверь его дома. Мы, как и прежде, встречались в мастерской и на рынке, просто на улице – но раз за разом повторялась одна и та же история: он отворачивался, занятый разговором, едва кивнув мне, если был не один. А если один – вовсе мог не заметить, просто шел, не поднимая глаз. В мастерской работал в дальнем углу. В другое время я бы обязательно выяснила, что случилось: может, обиделся? Или кто-то на меня насплетничал, что слишком загордилась своим мастерством? Может, дома что случилось? Сын попал в беду? Но сейчас было действительно не до этого.
После школьных уроков я пулей летела домой, где в гамаке лежала бледная и худая Мотылек. Казалось, она таяла с каждым днем. Совсем не ела. Мало спала и часто смотрела в окно остановившимся взглядом. Я старалась за день влить в рот девочке хотя бы несколько ложек травяного отвара. Один раз кто-то из родителей моих школьников сказал, что слабому организму нужен бульон. Я притащила с рынка целую тушку курицы. Мотылек выпила обычные две ложки и отвернулась. Мне пришлось давиться остатками бульона – такой вкусный и наваристый, он просто не лез мне в горло. Я сложила руки на столе, опустила на них голову и долго смотрела на дремлющую Мотылька. Все, что с ней происходило, происходило неспроста. Необъяснимые и жутковатые, мне непонятные, но причины были. Это хлопанье крыльев ночью и воспаление порезов. Этот ночной визит, так напугавший Мотылька. Напугавший… Я задумалась. Вспомнила ее панический ужас, ее внезапный отказ от пищи и этот неподвижный взгляд, которым она упиралась в окно… Как будто ждала чего-то неизбежного и боялась пропустить начало…
- Ты сдалась! – вдруг крикнула я, вскочив со стула так резко, что опрокинула его.
Мотылек вздрогнула и испуганно посмотрела на меня.
- Ты что-то увидела той ночью, что-то узнала и теперь просто молча ждешь этого! Ты сдалась, перестала есть, лишила сил себя и меня заодно, потому что я просиживаю ночи рядом с тобой и тоже не сплю! Почему ты сдалась?! Что будет?! Чего ты боишься?! Расскажи мне, мы вместе справимся, я не отдам тебя! – я почти трясла и без того перепуганную девочку. И вдруг она одними губами, без голоса, проговорила: уже нет.
На небе вспыхнула зарница. Издалека будто пронеслись раскаты грома. Я тряхнула головой: не может быть. Конец января, какой гром?! Я открыла дверь и выглянула на улицу. Небо, и без того  с утра хмурое, затянуло черными тучами. Время от времени они озарялись всполохами. Ветер дул с необыкновенной силой, как будто перед бурей. Снег еще не шел, но казалось, вот-вот с неба посыплются громадные серые хлопья.  Мне стало страшно, я быстро захлопнула дверь.
- Идет буря, надо запереть ставни, - я накинула плащ и заторопилась на улицу, чтобы Мотылек не заметила моего страха. Но девочка, в оцепенении сидевшая в гамаке, только смотрела перед собой и качала головой: нет, нет, нет.
Когда я заперла последнее окно, со стороны городка послышалось хлопанье хлыста и громкие понукания. Я удивленно всматривалась вдаль - в нашу сторону мчалась повозка. Возницу разглядеть было невозможно, но чем ближе он был к нашему дому…
- Быстрей! – мой учитель с трудом перекрикивал ветер, привязывая лошадь к забору.
Он схватил меня за руку, бегом протащил через двор, оглушительно топая, поднялся на крыльцо и втолкнул меня в дом.
- Хватай девчонку живей! – я ничего не соображала от неожиданности, но автоматически подхватила на руки испуганную Мотылька. Учитель рывком содрал с крючков наши теплые вещи, сильным толчком открыл дверь и  выпихнул нас на крыльцо. Я еле успела прийти в себя только у калитки – и попыталась вырваться из его рук.
- Куда вы нас тащите? Мотылек болеет, на дворе будет буря! Объясните хотя бы!
Но учитель еще крепче впился в меня, не слушая ни моих вопросов, ни хныканья девочки. Как только мы оказались в повозке, застланной сеном, учитель хлестнул лошадь, гикнул и погнал во весь опор.
- Что случилось, что происходит?! – кричала я ему в спину.
Я  попыталась дотянуться, схватить его за одежду, развернуть к себе, заставить ответить, но очередной порыв ветра чуть не сорвал с меня плащ. Я торопливо завязала шнурки на второй узел, обернулась к Мотыльку, закутала ее в пальто и шарф, прижала к себе, закрывая от ветра, и стала тихонько баюкать. Пошел снег, темный, колкий: казалось, он оставлял порезы на лице. Телега свернула с дороги в каком-то незнакомом мне месте и углубилась в лес. Здесь ветер дул не так сильно, но снег заваливал нас с головой: казалось, он не хлопьями падал, а комками, тут же застывая на лицах, руках, одежде. Наконец мы остановились. Учитель соскочил с телеги, вытащил нас с Мотыльком, мельком оглядел и тут же бросился что-то искать в сене. Достал очень странную вещь: две большие плоские деревянные лепешки с мочалом по краям. Он бросил мне их под ноги, через плечо пробормотав: надевай! На деревяшках оказались ремни. Плохо соображая, я все-таки просунула туда ноги в ботинках и тут же получила на спину какой-то мешок.
- А теперь слушай меня, вопросов не задавай. Девчонку ищут, за ней уже идут в ваш дом, - я судорожно сглотнула и почувствовала, как все волосы на теле зашевелились. – Если найдут – вам обеим конец. Уходи в лес, следов под таким снегопадом в этой обуви не оставишь. Как стемнеет, ставь шалаш, утром снова в путь. Днем им вас труднее выследить.
- Кому? Зачем мы?.. И куда, куда нам бежать?!
Это сон, - твердил мой разум. Это сон, я проснусь дома, в тепле, надежно укрытая от снега, ночного леса и этого парализующего страха.
- Иди, сколько сможешь, ищи знаки. Как только смогу, я тебя найду, - одним движением мой наставник обвязал меня и повисшую на мне Мотылька одним ремнем и толкнул в сторону чащи. – Иди сейчас же, иначе вам уже никуда не уйти!
Я почувствовала, как сжала руки на моей шее девочка и, так ничего и не понимая, доверяя только учителю и своему страху, заскользила по снегу, взрывая мочалом и без того рыхлую дорогу.

Луч солнца нагрел мне щеку. От этого тепла на лице я и проснулась. Открыла глаза и не сразу вспомнила, где я и почему. Сквозь стены и потолок низкого шалаша струился голубоватый свет. Я с трудом повертела туда-сюда затекшей шеей и огляделась. Мотылек спала у меня под боком, заваленная вещами так, что один нос выглядывал. Мой плащ немного заиндевел, но под ним было все еще тепло.
В двух шагах от меня был выход из шалаша, густо прикрытый ветками и, похоже, снегом. Значит, он так и шел всю ночь. Значит, он окончательно замел наши следы. А заодно и нас. Хорошо бы, не наглухо. Зато тепло: толстый слой снега закрыл нас и от чужих глаз, и от ветра. Я осторожно пошевелилась, чувствуя боль в затекшем теле. Мотылек тихо вздохнула, но глаз не открыла, так что я тихонько добралась до выхода и смогла отодвинуть ветки. На голову мне посыпался снег. На секунду я замерла в ужасе: а если кто-то нас обнаружил и только ждет моего выхода, чтобы… Да нет, перебиваю сама себя, - если бы нас обнаружили, я бы вовсе не проснулась: порешили бы тут же. Кто? За что? Вот это и было, наверное, самым отвратительным: не иметь никакого представления о том, что происходит. Кто за нами охотится и почему? И охотится ли вообще? И не сошел ли мой наставник с ума (на что было похоже, честно говоря)? Но я помнила панику Мотылька. Помнила ночное хлопанье крыльев. И видела девочку вчера: наконец-то ожившую.
Когда мы шли через лес, у меня просто не было сил ни о чем думать. Дорога казалась бесконечной, от валящегося снега кружилась голова, Мотылек на спине тяжелела с каждым шагом, пот катился по лицу и спине. Я мысленно повторяла только одно: шаг, шаг, еще шаг, иди, иди… Путь прокладывала напролом: кажется, без всяких поворотов и зигзагов, слишком страшно было сделать в этом снегу круг и вернуться обратно к деревне. Шла, куда учитель толкнул. В сумерках стала на ходу присматривать ночлег. Увидела бурелом, нашла рядом дерево покрупнее и за несколько минут поставила что-то похожее на низкий шалаш. К счастью, его сразу замело снегом так же, как прежний бурелом. Мы протиснулись внутрь, я закрыла вход ветками, прижала к себе Мотылька и, несмотря на страх и голод, уснула почти сразу: от усталости.
Теперь, едва выглянув из шалаша, я крепко зажмурилась: свет отражался от бесконечного белого снега и до боли бил в глаза. Через несколько секунд, прикрывая лицо ладонями, я наконец смогла оглядеться. Солнце лишь недавно встало. Значит, у нас впереди целый день пути. Эта часть леса незнакома мне совсем, так далеко я ни разу не заходила. На секунду мне снова охватил страх: как мы пойдем по такому снегу? Оставлять за собой следы сейчас - то же самое, что ночью запустить сигнальную ракету! Вот если бы у меня был нож, можно было превратить вчерашние деревяшки в копыта. Но я ничего не успела взять из дома. Мысль о доме расстроила меня совсем. Стоило представить, как сейчас солнце топит снег на окнах, как играют блики на стене, как уютно можно было проснуться в гамаке… Нет, нельзя расклеиваться, - приказала я себе. Соблазн вернуться туда был очень, очень велик. Может, это все приснилось? И дома все в порядке, и можно вернуться? Чем больше я об этом думала, тем сильнее мне казалось, что вчерашний день был сплошным сумасшествием. За спиной раздался хруст – я подскочила и, дрожа всем телом, обернулась. Мотылек, вполне довольно улыбаясь, стояла у входа в шалаш и протирала глаза. От ее прежней апатии и болезни не осталось и следа. Только вот во мне от ее лучезарного вида вдруг поднялось раздражение. Все время, с самого начала она знала все. Кто она, откуда, почему убегает и кто за ней гонится. И только я, потеряв покой и сон, и дом! – только я ничего не знаю: ни где мы сейчас, ни куда нам дальше идти – и надо ли вообще идти куда-то! Я рывком схватила девочку за плечи и тряхнула:
-Ты знаешь, что происходит? Кто за нами гонится и куда нам бежать?!
Мотылек сразу поникла и кивнула. Махнула рукой в лес. Маленькая. Худющая после своей голодовки. Ребенок.
- Ладно. Ты боялась и не могла мне ничего рассказать. Но теперь-то ты не боишься?
Девочка покачала головой, - не очень уверенно.
- Ты хотя бы знаешь, кто нас преследует? Мы точно должны бежать?
Девочка тяжело вздохнула, кивнула и показала на мою спину. Только сейчас я заметила, что до сих пор таскаю рюкзак, который вчера повесил на меня учитель. Мы его так и не открыли. Сейчас, наверное, самое время. Вдруг там еда? Мы вернулись в шалаш, там все-таки теплее, и я развязала горловину.
- Хлеб! – обрадовалась я, развернув укутанные в несколько тряпочных слоев лепешки.
Одну мы сразу поломали пополам и принялись есть. Кроме этого в рюкзаке я вроде бы больше ничего не обнаружила. Странно, ведь он весил так, будто железом набит. Железом… Я потрясла за лямки и услышала металлический стук. А если развязать все веревки, их тут многовато? И вот веревки развязаны, рюкзак раскрывается вдоль и оказывается… чехлом для инструментов! Вот это да, вот это действительно шанс выкарабкаться из этого приключения! Тут, пожалуй, не так много: пара ножей, … и …, … - но я почти сразу, откусив побольше от лепешки, хватаюсь за вчерашние снегоступы и за несколько минут придаю им форму копыт какого-нибудь лося или кто там еще может ходить по лесу… Жаль, в животине разбираюсь плохо. Но, возможно, наши преследовали тоже не в курсе копытных тонкостей, думаю я, натягивая на ноги свои деревяшки.

Мы быстро раскидали наш шалаш, чтоб выглядел, как лосиная лежка. Я взяла ставший теперь драгоценным рюкзак, подхватила на спину Мотылька, и мы отправились в путь. День был славный, солнечный и морозный. Несколько раз нам попадались в чаще зайцы, а однажды – пара косуль. Это давало надежду, что наши следы не вызовут особого подозрения – эти вон тоже натоптали. Если только наши преследователи не чуют запах. Когда я думала об этом, по телу бежали мурашки.
Мы старались идти в бодром темпе, несколько раз я ссаживала Мотылька со спины и ставила впереди себя на наши копытца – моя измученная спина отдыхала, и шли мы быстрее. Снег блестел, солнце играло в ветках деревьев, которые так и манили: сделай из меня что-нибудь! Мыслями о деревянных фигурках я старалась отбить другие мысли: о еде. Мы съели еще две лепешки, но беспрерывная ходьба отнимала у меня все силы, и аппетит не унимался. 
Вдруг, уже во второй половине дня, кода наши тени стали длиннее, а солнечный свет немного потускнел, мой взгляд упал на необычную ветку. Она была явно подправлена ножом и напоминала собаку. Лайку, наверное: высокая холка, хвост колечком…
- Смотри, - почему-то шепотом сказала я Мотыльку.
Она потянулась в ту сторону.
- Нет, не ходи, - остановила я ее. – Мы же лоси. Подойдем – следы оставим под деревом, зачем лишнее внимание привлекать?
Мы еще минутку постояли. Я внимательно рассматривала изгибы фигурки. Штрихи были незначительные, возможно, посторонний бы и не заметил. Просто мой глаз наметан, я ведь всю дорогу наблюдала за ветками. «Ищи знаки», - вспомнила я вчерашнее предупреждение учителя. Ох, неужели вчерашнее? Неужели только вчера утром я была дома? Кажется, прошла неделя, вокруг нас одни снега, снега… Знак ли это? И если знак, куда он ведет? Нос собаки смотрел налево. Свернуть? Теоретически я знала, что у многих наших мастеров есть своих стоянки в лесу, но никогда их не видела.
- Пошли? – спросила я у девочки.
Она кивнула. Мы для отвода глаз сделали небольшой крюк, потом свернули налево. Приближались сумерки, никаких признаков стоянки не было. Я чувствовала, что пора сворачиваться на ночь и уже краем глаза приглядывала подходящее место, когда Мотылек вдруг постучала мне по плечу и показала направо, вглубь. Там виднелся низенький, приземистый сруб. Рядом поленница… значит, там есть печь, можно затопить ее, погреться… Нет, дым будет виден, - мысленно оборвала я себя. Нельзя. Но там хотя бы теплее, чем на улице. И, возможно, есть запас еды. Только как туда попасть? И… безопасно ли там?
- Ты их чувствуешь? Тех, кто за нами гонится? – спросила я у Мотылька.
Девочка непонятно дернула плечом. Ну, по крайней мере, это не значит «нет», - решила я и продолжала напирать:
- Ты боишься? – она покачала головой.
- Тогда пошли.
Действовать надо было быстро – становилось все темней. Просто взять и зайти в дом мы не могли. Что это за лоси, которые ходят в гости? Прогулялись мимо – пускай еще. Значит, надо заходить издалека. Мы подошли к дому, так, чтобы Мотылек дотянулась до двери. Еле дыша от натуги, дрожащими руками я страховала девочку, чтобы она не наступила снег и не оставила следов. Возможно, мой хитрый план - это пустые предосторожности. Но подставлять себя под удар, если можно этого не делать, - тоже глупо. Хотя, если наши преследователи пойдут по следам и выйдут на этот дом, они наверняка сюда заглянут, даже если следы пойдут мимо. Нет, лучше об этом не думать. Раз учитель оставил знак, значит, он хотел, чтобы мы сюда попали. Наконец в дверях показалась довольная Мотылек: она мельком оглядела дом и не нашла ничего пугающего.
- А теперь слушай меня, - я бдительно отошла на несколько шагов в сторону леса. – Я должна запутать следы. Это быстро. Я уйду на несколько минут вглубь леса, а потом вернусь задом наперед, понимаешь? Как будто лось прошел мимо дома, но не заинтересовался им и пошел дальше.
В глазах Мотылька появился страх. Я понимала, что ей очень страшно оставаться одной дома в сумерках, даже на 5 минут. А тут их будет не 5, а 10 или даже 15.
- Ты спрячешься. Закроешь дверь и будешь сидеть тихо, как мышка. Где-нибудь под кроватью, за печкой или в корзине, тебя никто не увидит, да никто и не придет, только я – вернусь быстро-быстро, обещаю.   

Я торопилась изо всех сил. Без Мотылька идти было гораздо легче. Я невесело усмехнулась про себя: без нее вообще все было легче. Не явись она той ночью в мой дом, сидела бы сейчас у камина, строгала… Никаких забот! Чтобы отогнать эти мысли, пришлось как следует потрясти головой. Потоптавшись у большого дерева и даже потеревшись об него для верности - я же лось! - я переобула свои копыта задом наперед. Обратно идти пришлось аккуратно: попадать след в след. Когда впереди показался дом, мне показалось, что что-то изменилось. Прямо в воздухе. Тишина стала какой-то звенящей. Почти темно. Как будто угроза висит в воздухе. От всего этого мне сделалось очень не по себе. Надо было убираться отсюда. Но куда? И как? Черт, что же делать?! – выругалась я про себя и почти бегом припустилась к дому. Он тоже стоял, как неживой. Только бы Мотылек была в порядке! В пределах видимости все чисто. В руках у меня была небольшая раздвоенная ветка. Я собиралась нырнуть в дом, оставив копыта в снегу, а потом поднять их своей палкой – не оставлять же следы ботинок. Дотянулась до двери. Толкнула. Тихо. Нашарила руками две точки опоры, сгруппировалась, оттолкнулась… и почти кубарем влетела в дом.
- Мотылек, - тихонько позвала я.
Хотя по шуму, который тут получился, и так было понятно, что это я пришла. Но девочка не ответила. Вместо этого от дальней стены отделился темный силуэт. Слишком высокий для девочки. Меня парализовало от страха. Сердце сразу застучало в горле.
- Успокойся. Это я.


Я проглатываю последний кусок вяленного мяса с лепешкой, залпом допиваю остатки чая и наконец требую:
- А теперь рассказывайте. Все. С самого начала.
Мотылек тихонько сидит в уголке на соломе и жует сушеное яблоко. Мой учитель выпотрошил все запасы в своей сторожке, чтобы накормить нас. После еды я подобрела, но не настолько, чтобы спустить ему с рук всю эту таинственность и панику. Загнать нас в лес, направить в свой домик, а потом до полусмерти напугать неожиданным появлением. Учитель скрещивает руки на груди и откидывается на спинку грубого деревянного стула. Потом говорит совершенно будничным тоном:
- За вами гонятся птицаи.
Я вспоминаю ночное хлопанье крыльев и чувствую, как по спине бегут мурашки. Это ощущение только усиливается, пока наставник разворачивает передо мной всю картину происходящего.
Лет десять назад государство решило заняться разработкой особого оружия – биологического. На первых порах собрали небольшую группу ученых и отправили их в глухие леса, подальше от городов и сел. Основным оружием – точнее, переносчиками заразы – должны были стать насекомые. Их ведь и в лесу пруд пруди, и в дома они без проблем попадают. Обработай лапки мух какой-нибудь отравой – и привет, человечество. Пока травить никого не собирались, конечно, но как удержать в лаборатории бесчисленных паучков, комаров и прочую мелочь? Кто-то из них все равно смог просочиться в природу. Первыми жертвами экспериментов стали птицы. Их трупами были усеяны целые поляны. Единственные свидетели этого – кочевники, которые только пришли на эти земли. Пока никто не разобрался в происходящем, несколько человек даже успели погибнуть – видимо, подстрелили отравленных диких уток. В конце концов встреча лаборантов и кочевников все же случилась. То ли ученых намеренно выследили, то ли люди случайно столкнулись на поляне – уже неважно. Кончилось все кровью. Кочевники объявили себя защитниками птиц. Лабораторию нашли и разгромили, ученые разбежались. Кто-то погиб на месте, кто-то сгинул в лесах. Но несколько человек смогли пережить эту бурю и вернуться. По крупицам восстановить разрушенную лабораторию и вернуться к работе. Среди выживших была молодая пара с ребенком, девочкой.
За это время природа вокруг начала меняться . Насекомые, которые разбежались из пробирок во время погрома, мутировали, за ними – птицы. Больше всего мутаций пережили совы. Их ночное зрение стало еще острее, когти приняли устрашающий вид, агрессия била через край. Этих птиц стали называть ненасыть (на этом меня снова передернуло). Кочевникам - после нескольких неудачных – в том числе смертельных - попыток удалось приручить нескольких птиц. Ну, если не приручить, то по крайней мере подчинить. Те, кто смог справиться с ненасытью, объявили себя птицаями.

…………………………………………..

Когда мы наконец увидели деревню, стало совсем светло. Снег таял, мои ботинки покрылись толстым слоем грязи, да и плащ оказался по колено забрызган. На самом въезде, прямо на краю дороги стоял покосившийся двухэтажный трактир. У него был такой хилый вид, что, казалось, он скрипит от малейшего дуновения ветра. Правда, у нас не было ни сил, ни времени искать что-то другое. Учитель – да что б тебя, наверное, я никогда не научусь называть его по имени! – удержал меня в тени деревьев на секунду.
- Будешь молчать и подыгрывать мне. Ясно?
Я еле кивнула. Кажется, мозг совсем перестал соображать, и я была очень рада уже тому, что у Агвора есть план – неважно какой. Он спустил спящую Мотылька со спины и потряс ее за плечо. Девочка испуганно открыла глаза, но, увидев нас, успокоилась и недоуменно потерла глаза: зачем разбудили? Учитель скинул куртку, двумя движениями разодрал подклад по швам и вытащил оттуда холщовый мешок. Хоть я и устала так, что ноги подкашивались, и голова совершенно отключалась, все-таки эта страсть ко вшитым мешкам и складным рюкзакам меня позабавила.
- А из вашей куртки можно палатку сделать?
Агвор криво усмехнулся и вдруг скомандовал Мотыльку:
- Полезай.
Мы обалдело переглянулись. Кажется, не только я повредилась умом после ночной битвы.
- Полезай быстро! Ты – наша главная примета. Немая девочка, слишком приметна и сейчас не нужна совершенно. А люди с мешком, идущие из города, гораздо меньше вопросов вызовут. А ты сиди тихо и не шевелись, что бы ни случилось. Ты – груз. А груз молчит и не брыкается.
Мотылек обиженно влезла в мешок и свернулась там калачиком. Агвор, кряхтя от натуги, поднял мешок на плечо.
- Пройдем лесом до самого трактира. И запомни: я знаю, что делать, твое дело – играть по моим правилам.
Я еще раз кивнула. Что толку гадать, каковы правила. Главное – мы живы и скоро будем в тепле и, возможно, даже сможем поесть.
Не успели мы выйти из леса, как Агвор сделал несколько нетвердых шагов и, запутавшись в собственных ногах, растянулся на земле. К счастью, мешок он приложил об землю не сильно, и Мотылек даже не вскрикнула.
- Бери, - просипел учитель, вставая и отряхиваясь.
Я чуяла, что мешок меня подкосит окончательно. Мои ноги тоже были готовы заплестись друг за дружку. Но был уговор: молчать и подыгрывать. Поэтому я молча, из последних сил попыталась поднять упакованную Мотылька, но не смогла. Кое-как мы погрузили мешок мне на спину. Не дойду до трактира, - подумала я. Пот лился градом, руки и ноги дрожали. Каким чудом удалось это все-таки сделать? Едва мы переступили порог, походка Агвора стала еще более неверной. Он панибратски закинул руку мне на шею (а то без него груза мне было маловато!) и, шатаясь, доплел нас обоих до стойки. Оттуда хмуро глянул на нас старик. За серой бородой, усами и волосами глаз было почти не разглядеть. Как бобтейл, - мелькнуло в голове, и я еле удержалась, чтобы не хихикнуть. Впрочем, в отличие от этой жизнерадостной собаки, старик был настроен агрессивно.
- Выпивки нет.
- Ай-ай! Что, рано пришли? – невнятно пробормотал учитель. Вид у него, надо сказать, и правда был в стельку пьяный. Когда это он успел так войти в образ? – Ну да не беда, к вечеру же будет? Дай-ка нам пока, малец, комнатушку. Мы давно уж идем, вон на ярмарке распродались, - последовала смачная икота.
Старик пожевал губу и посмотрел на меня.
- Дай, - настаивал учитель. – Нам бы с женушкой поразвлечься – и спать улечься, - он захихикал и неожиданно ущипнул меня пониже спины. Я чуть мешок не выронила и мысленно пообещала себе этим мешком его огреть. Мотылек не будет против, думаю.
- Не повезло тебе, - наконец обратился ко мне старик. – И где ты такого нашла себе? Малая еще совсем, что в девках-то не сиделось? Ступайте на второй этаж. Вторая дверь. Да поставь ты свой мешок! – это снова мне.
Неприметны люди с мешком, конечно… Особенно такая алкашня. 
- Нет, пусть несет, - уже почти бессвязно плел мой верный и надежный учитель. – Баба – она же что, лошадь! Раз ярмо надела, пусть пашет!
Продолжая бормотать и съезжая то и дело на какие-то песни, учитель мучительно медленно поднимался по лестнице. Я из последних сил тащилась сзади, молясь только о том, чтобы не упасть прямо тут и не убить Мотылька. Впрочем, кто знает, что для нее лучше. Смерть или такая жизнь, где тебя постоянно подстерегают птицаи, а от них путаются уберечь такие напарники.
Едва мы закрыли дверь в комнату, я выронила мешок и опустилась на пол. Учитель, мгновенно стряхнув с себя мнимое похмелье, присел рядом и крепко сжал мою руку, зашептав в самое ухо:
- Прости, прости, девочка! Ты умница, прости меня! Спасибо, что не подвела.
От усталости я оцепенела и поняла, что даже с пола уже не поднимусь. Тем более не развяжу тесемку на мешке – чтобы Мотылек смогла вылезти. Учитель, видимо, понял это, легонько потрепал мешок, подхватил меня на руки. Я отключилась прежде, чем почувствовала, что меня опустили на кровать. 
…………………………………..