4. Советские Женщины. Терпенье и труд всё перетрут

Предыдущая глава: 3. Неусвоенный урок. Нечистая сила.
http://www.proza.ru/2016/10/30/1807


           Родители мои вышли из простых семей. И с той, и с другой стороны родственники были честными тружениками, привыкшими надеяться только на себя да на Божию помощь. Как-то держались на плаву, но особого богатства не собрали, да и небезопасно это было при советской власти, не любила она крепких хозяйственников, нещадно кулачила их, изводила под корень. Правда, у бабушки Клавдии отец Михайло Манаков был атаманом, жили они до революции очень зажиточно, потом же со всеми вместе хлебнули нищеты.

       По отцовской линии мой дед Василий Фёдорович, муж бабушки Клавдии Михайловны, был предприимчивым человеком, с толковой головой и умелыми руками. Он знал себе цену, держал себя с достоинством. Пожив в городе, овладел многими ремёслами: умел делать мебель, плотничать, тачать обувь, шить одежду. Всему научился самоуком, подсматривая за другими умельцами. А до того крестьянствовал, всё умел: и пахать, и сеять, и урожай собирать, и скот выращивать, и рыбу ловить. Закинь его на необитаемый остров, крестьянская смётка и многочисленные трудовые навыки не дали бы ему погибнуть. Он не боялся никакого труда и во всяком деле старался получить наилучший результат. Я его помню высоким худощавым стариком с  солидным мясистым носом (мама говорила "нос валенком"), с аккуратной седой бородой, с острым взглядом умных серых глаз, в валенках с калошами. По своему облику и внутренне и внешне чем-то напоминал он Льва Толстого.

        Бабушка Кланя, кругленькая, пухленькая, ходила слегка вперевалку, как уточка, всегда хлопотала по хозяйству, так как семья была большая - восемь детей, из них пятеро сыновей и три дочки. В семье все у них  относились уважительно друг к другу, но как-то холодновато и очень сдержанно. Иногда нас с Верой привозили к ним, оставляя на короткий срок, но мне в их доме почему-то было всегда неуютно, тоскливо и одиноко. Я не помню никаких особо тёплых отношений между нами. Отцовская родня была равнодушна к нам, мы были равнодушны к ним, существовали как-то параллельно. Я не любила бывать в этом чужом для меня доме, в чужом мире.

          По вечерам родня большой семьёй собиралась за столом, ярко освещённым лампой, и вела какие-то бесконечно-долгие разговоры. Помню, удивлялась, как любят эти взрослые поговорить. Я любила тишину, молчание, музыку, шум деревьев и пение птиц. И понимала, что я здесь никому не нужна, просто обстоятельства вынуждают родителей оставлять нас здесь, и я смиренно принимала это, хотя в такие вечера тоска особенно тяжело наваливалась на меня. Маму в этом доме не любили, не приняли её. И родственники отца никогда не знались с маминой роднёй, держались высокомерно с ними. Я не знала причин этого всего, но меня это всегда тяготило: так хотелось, чтобы все жили в мире и согласии, были приветливы и доброжелательны друг с другом.

           Я тосковала по маме. Она была ласкова с нами и скучала по нам, я это чувствовала всем сердцем. Однажды там, в слободке у родственников, я заболела, поднялась  высокая температура. Мне было уже лет пять, и я считала себя абсолютно взрослой! Маме позвонили, и она тут же с работы помчалась за мной. Помню, что сойдя с автобуса, мама взяла меня на руки и понесла по нашей улице. Мне было невыносимо стыдно, что меня, такую большую, несёт мама на руках. И ещё я как будто чувствовала, что ей тяжело нести меня - хоть я и была девочкой-невеличкой, но ведь и мама была хрупкой миниатюрной женщиной. Я старалась вырваться из маминых рук, стать ногами на землю, но мама цепко держала меня, спеша поскорей добраться до дома.
 
           С родственниками мамы мы виделись тоже не так часто, но всё же чаще, чем с роднёй отца. Я любила бывать у бабушки Вари. У нас с ней была неафишируемая, но постоянная внутренняя симпатия друг к другу. Родители бабушки Вари тоже жили зажиточно, но революция обнулила все их усилия, кинула в беспросветную бедность. Дед Егор рано умер, оставив бабу Варю молодой вдовой с пятью маленькими детьми. Она так и не вышла больше замуж, поднимала детей сама.

         А была она вечная труженица и рукодельница! В её беленьком доме, типичном для России, с голубыми ставенками, с завалинкой, с палисадничком и кустами сирени, стоял огромный ткацкий стан, занимавший полкухни. На нём она ткала деревенские полосатые половики из старых тряпок.

         Половики - это такие тканые дорожки, которыми устилали в домах полы. Они были очень прочными, сносу им не было! Могли быть красивыми, весёлыми, яркими, пёстрыми или скучными серо-чёрно-белыми: всё зависело от тряпок, которые приносил с собою заказчик. Обычно это был мешок со старой одеждой и старыми простынями. Бабушка  разрезала или разрывала тряпки на полоски, потом сшивала их между собой, чередуя по цвету, сматывала их в огромные клубки, складывая затем в мешок или в корзину. Первый подготовительный этап закончен. Потом с клубков всё это перематывалось на челноки (гладкие деревянные дощечки с раздвоёнными заострёнными концами с обеих сторон). На стане была натянута основа - множество очень прочных нитей. Мне этот механизм казался таким сложным, я удивлялась, как это баба Варя не запутывается во всех этих хитросплетениях. Весь процесс был мне очень интересен!

         Позже я начала понимать, что это был тяжёлый каждодневный труд. Но это был творческий труд! И свободный! Над тобой не было надсмотрщиков, тебе не надо было тащиться куда-нибудь за тридевять земель и пахать там "от" и "до". Ты мог работать утром, днём, вечером или ночью, когда душа позовёт или время прижмёт отдавать выполненный заказ! Пенсия у неё была крошечная, так как стаж официальный для пенсии был небольшой, поэтому половички были неплохим подспорьем.

         Баба Варя была предприимчивой, смекалистой, острой на язык, великолепной рассказчицей, имела феноменальную память, а память её хранила множество разных интересных жизненных историй, часто смешных. Не сказать, чтобы она была очень общительной, наоборот, была порой закрытой, стеснительной, но люди тянулись к ней, потому что она была интересной и независимой  личностью. Тогда телевизоров ещё не было в домах, люди общались между собой гораздо больше, собирались на посиделки, судачили о том, о сём. Рассказывали друг другу разные истории: поучительные, смешные, страшные. О сколько таких историй, вовремя не записанных, бесследно затонуло на дне моей памяти. Я записала лишь несколько мелких историй, но они, к сожалению, не передают всё очарование и искромётность, юмор и сарказм бабушкиных смешных рассказов. В любой ситуации она могла увидеть смешную сторону. Причём она легко могла поиронизировать и над собой. Прозвища, которыми она наделяла окружающих, прикреплялись к ним навечно! При всём при этом она была скромной, даже порой застенчивой, никогда не выпячивала себя вперёд, не брала ничего чужого без спросу, вообще старалась ничего ни у кого не просить и не одалживать. Может, это была и какая-то внутренняя гордость, которая передалась всем её дочкам:"Я - сильная! Я - сама! Я смогу, осилю, вытерплю!"
 
         Все описанные выше качества в той или иной мере передались и моей маме. Она была старшей в семье, и вся помощь по хозяйству, вся возня с младшими были и на маминых плечах. Старшие дети в семье со строгими родителями  всегда рано лишаются детства: все эти бесконечные "Надо!", "Ты должен!", "Иди туда!", "Принеси то!", " Подай, сделай, помоги!" заставляют их рано взрослеть, постоянно чувствовать свою ответственность перед родителями и младшими братьями и сёстрами. Порой, если уж взваленная на детские плечи ноша слишком тяжела, эта преждевременная взрослость заставляет их убегать из отчего дома при первой же возможности. И мама, и бабушка - обе  своенравные, вспыльчивые, гордые, порой даже злопамятные - всю жизнь были в какой-то скрытой конфронтации, не могли забыть друг другу какие-то давние обиды, и, в то же время, всегда почтительно вспоминали друг о друге, и, я думаю, жалели друг друга.

         Иногда люди отрицательно относятся к слову "жалость", дескать, это чувство унижает и принижает другого человека. Как они ошибаются! Жалость и Любовь идут рядышком, рука об руку! И знайте, если в вашем сердце шевельнулась искренняя острая жалость к любимому ли человеку, к поверженному вами или ещё кем-то противнику, к ничтожной букашке, над которой вы занесли ногу - знайте! - это Господь сейчас в вашем сердце! Конечно, вы можете по-разному проявить себя. Вы можете тут же помочь тому, кто вызвал в вас это острое чувство жалости и сострадания. Если вы делаете это, не требуя никакой награды (даже перед самим собой!), а ещё лучше делаете это втайне, то это высшая степень жалости, жалости действенной. Господь сам определит награду, вас это не должно волновать. Но если ваша жалость показная, сиюминутная, на публику, то она, действительно, оскорбительна и унижает человеческое достоинство.

         Особняком идёт  жалость к  с е б е, любимому. На мой взгляд, такая жалость имеет разрушительный характер, и в ней нет ничего общего с разумным следованием инстинкту самосохранения. Жалость к себе ослабляет человека, взращивает в нем эгоизм, лень, нерешительность,  позволяет легко пренебрегать интересами окружающих его людей ли, животных или растений, оправдывает все его неблаговидные поступки, заглушает голос совести и постепенно омрачает его душу.

           Мама до последнего, даже в самые трудные годы, старалась послать какие-то денежки бабушке. И мама, и бабушка всегда умели конролировать свои доходы-расходы, всегда старались отложить что-то про запас. Жизнь научила их быть всегда начеку, быть очень осторожными со своими финансами, уметь ограничивать свои потребности, часто отказывая себе во многом. Имея природный живой ум, бойкий язычок, приятную внешность, они привлекали к себе мужчин - те всегда хороводились вокруг них, распушив перья. Конечно, как привлекательным женщинам, им хотелось покрасоваться и в новеньких туфельках, и в элегантном пальто, и в красивом платье, и в модной шляпке. Ведь молодость, красота, свежесть так быстро улетучиваются. Но эти проклятые "надо" и "должен" выдавливали из них все эти "хочу-не хочу", "могу-не могу", "буду-не буду". И они привыкали жить без особых желаний, без особых запросов, настроенные лишь на то, чтобы продержаться, выжить и вытащить  тех, кто был рядом с ними, кто был им дорог. В каких-то бахилах вместо модных ботиков, в каком-то сером ватнике вместо мехового манто на изящных плечиках - только умные смеющиеся глаза да ослепительная улыбка, да острое словцо, рождающее заразительный смех вокруг, были украшением этих женщин.
Впрочем, эти украшения во все времена перевешивают остальные драгоценности мира!
 
          И такой была участь не только моей бабушки и мамы, а многих советских женщин в наиболее трудные времена нашей страны. Долг перед Родиной, перед семьёй и детьми, перед трудными обстоятельствами заставлял многих совестливых женщин забывать о себе, отодвигать все свои нужды на самый задний план; совершая подвиг самопожертвования, они отдавали последний кусок младшеньким деткам или ослабевшим старикам, часто сокращая, а то и вовсе прерывая этим свою собственную жизнь. Они научились быть сильными, сдержанными, строгими, терпеливыми. Они не завидовали тем, кто был всем обеспечен, лишь уповали про себя на то, что когда-нибудь и у них всё будет. А потом подступала старость... И ничего уже особенного не хотелось...

          Живя в стране тотального дефицита на всё: еду, одежду, обувь, товары повседневного спроса, советский народ проявлял невероятную смекалку и чудеса изобретательности по добыванию нужных для жизни вещей, часто делая "из дерьма - конфетку"! Все отходы, все отбросы  у рачительных хозяев обычно шли в дело.

          Кстати, я абсолютно убеждена, что именно так должен жить человек на Земле! Не в режиме тотального дефицита, конечно, но в режиме разумного потребления и разумной экономии, уважительного, благодарного и бережного отношения к природе и её ресурсам, в чём-то даже преклоняясь перед нею, относясь к нашей планете Земля, как к живому существу. Основополагающим принципом землян должен стать принцип :"Не навреди никому!"

Продолжение: 5. Новая квартира. Посёлок ГРЭС.
http://www.proza.ru/2017/01/25/245