Записки о мятеже в Северозападной России в 1863-18

Полный сборник записок гр. Муравьева-Виленского, о мятеже в Северозападной России в 1863-1864 гг. составленный по номерам журнала Русская старина. Файл PDF сборника (178 страниц - 58 мегабайт). Составитель - проект «Западная Русь»
 
V
Принимая меры к уничтожению повсюду скитавшихся мятежных шаек, получавших продовольствие и вооружение от самих владельцев, которые тайно и явно содействовали и покровительствовали мятежу, я скоро убедился, что одним оружием не предстоит возможности подавить мятеж, ибо весь край был заражен мятежным духом, поддерживаемым ксендзами, дворянством и шляхтою, и потому необходимо было принять самые решительные меры против владельцев, дающих приют мятежникам, и к открытию тайной организации, покрывавшей весь край.
С учреждением, как выше сказано, военно-полицейского управления в уездах, и с сосредоточием власти в руках военных начальников, при распространении на все шесть губерний военного положения, я получил возможность учредить во всех уездах, более участвовавших в мятеже, военно-следственные комиссии, независимо от таковых во всех губернских городах, поручив деятельно заняться исследованиями поступков всех лиц, более или менее принимавших прямое или косвенное участие в мятеже, подвергая ответственности и тех владельцев, которые давали приют мятежникам и снабжали их хлебом, оружием, деньгами, не исключая и тех, которые, для прикрытия своей вины, утверждали, что они были вынуждены угрозами давать пособия мятежникам. А дабы более поставить помещиков в ответственность за участие в мятеже, я распорядился, чтобы все, которые жили по городам (будто бы для безопасности, но в сущности для прикрытия только тайных сношений с шайками, кои снабжались ими на местах чрез управителей всем необходимым), отправиться немедленно в свои деревни и там ответствовать за спокойствие в лесах и принадлежавших им землях, под опасением военного суда, в случае недонесения ближайшей команде о прибытии мятежников. Совокупность этой и иных принятых мною мер поставили местное управление в возможность захватить в скором времени главных деятелей мятежа, тайно содействовавших развитию шаек, которые сами собою начали уничтожаться, не имея опоры в населении. Тогда и крестьяне, видевшие восстановленную силу правительства нашего, бывшие столь долгое время под страхом истязания и мучительных казней, производимых над ними мятежниками, с содействием ксендзов, за преданность их правительству, начали понемногу освобождаться от обуявшего их страха и содействовать правительству к открытию скитающихся еще в лесах мятежных скопищ, так что в скором времени можно было образовать из самих крестьян сельскую вооруженную стражу, которая повсюду содействовала войскам к окончательному истреблению мятежников.
Нельзя не удивляться, каким образом главное местное управление в крае могло быть так недальновидно и беспечно, что попустило полное уничтожение правительственной власти и уважения к ней, так что никто уже не верил, чтобы в крае том могло быть восстановлено русское правительство; даже и крестьяне в этом были убеждены.
Манифест 19-го февраля 1861г. о прекращении крепостного права, по слабости и беспечности начальства, не был даже введен в действие. Крестьяне еще в начале 1863 года во многих местах отправляли барщинную повинность или платили неимоверные оброки там, где была прекращена барщина. Мировые посредники были все избраны из местных помещиков и большею частью были агентами мятежа и даже главными тайными распорядителями оного. В уездах и в городах учреждены были съезды помещиков и мировых посредников для общих сговоров по устройству мятежа и увлечению в оный самих крестьян. В Вильну были вызваны все почти помещики и мировые посредники в феврале 1863г. будто бы для обсуждений по крестьянскому делу. Но на этом и на подобном же съезде в Ковно были положены начала для действий по мятежу и соединились обе партии, так называемых белых и красных, причем избраны для губернских и уездных городов по два делегата, которые бы наблюдали за действиями предводителей дворянства и самого правительства – и все это делалось явно в глазах того же правительства. Генерал-губернатор не имел решимости прекратить эти мятежные манифестации. Я уже не говорю о тех манифестациях, которые продолжались с 1860-го по 1863-й год в разных видах повсеместно: в костелах, на улицах, народных гульбищах и вообще везде, где только было можно. Собирались сотни и тысячи народу и пели об освобождении Польши от ига москалей со всевозможными ругательствами. Учрежденные, по предложению министра внутренних дел, полицейские суды, составленные из тех же дворян, служили только посмешищем над бессилием нашего правительства. Полицейских чиновников, которые решались доводить до сведения начальства о сих сборищах, толпы били и с ругательствами вытаскивали из костелов и тому подобных мест. Когда однажды генерал-губернатор решился взять под стражу нескольких гимназистов, певших в костеле гимны, то толпы женщин всех сословий пришли к нему во дворец на выручку их. Генерал-губернатор вынужден был удалиться во внутренние покои, и, после некоторых переговоров, арестованные были выпущены, а женщины удалились, узнав, что приказано было привезти пожарные трубы. Описывать все дерзкие поступки обывателей в Вильне было бы излишне – они довольно всем известны.
Положение 19-го февраля было превратно истолковано крестьянам. При составлении же уставных грамот отняты у них лучшие земли и обложены высокими оброками, далеко превосходящими их средства. Крестьянам объявили, что в этом заключается дарованная Государем милость и свобода, и что ежели они пойдут в мятеж и будут помогать польскому правительству, то отдастся им вся земля даром, и они не будут платить никаких податей. Между тем, тех крестьян, которые не платили возвышенных оброков, подвергали строгим наказаниям, заключали в тюрьмы, и малосмысленное местное главное начальство, по ходатайству тех мировых посредников и помещиков, посылало войско для усмирения мнимых крестьянских бунтов.
В начале мая месяца 1863г. большая часть мировых посредников, уездных предводителей дворянства, и некоторые из польских чиновников (еще при бывшем генерал-губернаторе) прислали просьбы об увольнении их от службы; в просьбах сих употреблялись самые дерзкие на счет правительства выражения, в том смысле, что будто бы оно возмущает крестьян против помещиков и готовит Галицийскую резню; что посему мировые посредники и предводители дворянства, в том числе и губернские: гродненский – Старжинский и минский – Лаппа, признавали неприличным служить такому правительству. Цель же их существенно заключалась в том, чтобы возбудить общее негодование помещиков против правительства и склонить их к более усердному содействию мятежу, во главе коего они сами находились.
Генерал-адъютант Назимов был испуган этим общим заговором чиновников, оставлявших службу, как видно, по приказанию революционного жонда (правительства – ред.). Некоторых он уговаривал остаться на службе, а большую часть просьб оставил без разрешения, ожидая, вероятно, моего прибытия.
Полагая, что на эту дерзкую манифестацию следует ответствовать решительной мерой, я распорядился немедленно отрешить от должностей всех просивших об увольнении; а тех из мировых посредников и уездных предводителей дворянства, которые в просьбах своих употребили дерзкие выражения, или замечены были в тайных съездах и заговорах против правительства, приказал, арестовав, доставить в губернские города под строгий надзор полиции; более виновных содержать под строгим караулом, предав их на месте военному суду. Мировые же учреждения во всех четырех, так называемых Литовских губерниях, как действовавшие ко вреду правительства и к угнетению крестьян, окончательно закрыть, поручив ограждение крестьян от притеснения владельцев военным начальникам и уездной полиции, которую постепенно наполнял русскими чиновниками.
Принятая против лиц, подавших заговором в отставку, мера произвела всеобщий страх. Многие из неблагонадежных мировых посредников и предводителей дворянства были отправлены на житие в отдаленные губернии, с секвестром их имуществ, другие же содержались под стражею до окончания о них военно-судных дел. Затем не только прекратилась подача просьб об увольнении, но многие стали просить о помиловании и возвращении к должностям. Сим последним было, конечно, отказано; но польский чиновничий мир, хотя наружно, смирился. Оставались еще из губернских предводителей два главных деятеля мятежа: минский – Лаппа и исправляющий должность гродненского – гр. Старжинский. Лаппа, как один из руководителей дела, был привезен арестованным в Вильну и отправлен в Пермскую губернию; графа же Старжинского я приказал привезти в Вильну, где, содержа его под арестом, произвести над ним военный суд.
Старжинский был одним из самых замечательных лиц польской пропаганды и мятежа. (Он уже прежде сего был за участие в политических заговорах сослан на Кавказ, где и служил рядовым). В 1856 году был прощен и, вместе с прочими, возвращен на родину, избран гродненским уездным предводителем дворянства и исправлял с 1861 года должность губернского. Он умел вкрасться в ближайшее знакомство с главными нашими властями в Петербурге и, вместе с тем, имел тайные сношения со всеми заграничными революционными агентами и особенно с варшавскими. Там ему покровительствовал Велиопольский. Будучи протежирован и министром внутренних дел, он представлял ему проекты о восстановлении Литвы, отдельной от России, но соединенной с Польшей, уверяя, что этим одним можно усмирить продолжающееся более трех лет революционное волнение в крае. Покровительствуемый таким образом Валуевым, кн. Долгоруковым и иными лицами, которые, по несчастию, тогда признавали, как и ныне еще (1866г.), весь Западный край не русским, но искони будто бы польским, Старжинский был представлен Государю. Ему даже отведена была квартира во дворце в Царском Селе, и он не однажды удостаивался быть у Государя, прочитывая ему свои проекты. Зимою же 1862г. он даже был приглашен сопровождать Государя в Москву, где находился все время пребывания там его величества, стараясь всеми мерами доказать, что надо смирить поляков кротостью, милостью и восстановлением границ 1772-го года.
Так велико было заблуждение в высших сферах правительства нашего, что Старжинскому верили как оракулу и тайно разрешено ему было сообщить министру внутренних дел свой взгляд на дело для будущего успокоения края. Старжинский, по возвращении в 1862г. в Гродно, не хотел уже и знать генерал-губернатора и показывал ему полное пренебрежение, рассказывая всем о блистательном приеме Государем и о покровительстве петербургских властей. Под сим обаянием он овладел всеми умами безумной польской интеллигенции в крае. Все поляки смотрели на него, как на будущего избавителя, смело уже пренебрегавшего местную правительственную власть.
…В феврале 1863г., когда вспыхнул мятеж, Старжинский решился действовать уже самостоятельно, написал дерзкие письма Государю и министру внутренних дел, в которых обвинял правительство в допущении будто бы демократических начал и в восстановлении крестьян против владельцев, также в принятии строгих мер к гонению польского начала в крае и в употреблении вооруженной силы против оного (тогда как, напротив того, правительство безнаказанно допускало распространение революционных начал и только принимало полумеры для прекращения манифестаций и начавшейся резни отдельных русских команд), объявляя, что засим он не считает себя обязанным служить правительству в качестве предводителя дворянства и слагает с себя это звание, но вместе с тем, сообщил о том всем гродненским уездным предводителям, дабы и они последовали его примеру, что и было ими исполнено. Министр внутренних дел, не сознавая в этом поступке ничего противного чести поляка и обязанности верноподданного, исходатайствовал всемилостивейшее увольнение его от должности по прошению, с тем только, чтоб он оставался на жительстве в Гродне.
Генерал-губернатор Назимов, находя пребывание Старжинского в Гродне, по связям его с революционерами, вредным и опасным для края, поступок же в высшей степени дерзким и противозаконным, ходатайствовал о том, чтобы подвергнуть его законной ответственности, но министр внутренних дел, под разными предлогами, оттягивая дело, не давал никакого ответа. По прибытии в Вильну и удостоверившись в вреде, приносимом Старжинским в Гродне, я приказал доставить его арестованным в Вильну, где и предал его военному суду, известив о том министра внутренних дел, чтобы он доставил всю бывшую с ним и о нем переписку. Само собою разумеется, что министр не смел противоречить, но доставил мне кое-какие неполные сведения о действиях Старжинского в Петербурге.
Все то, что выше сказано было, найдено в собственных бумагах Старжинского. Военный суд, на точном основании законов, приговорил его к каторжной работе. Но и здесь петербургская интрига старалась вредить этому делу: постоянно требовались, по высочайшему повелению, сведения о ходе оного, видимо с целью прикрыть нелепые действия и сношения с Старжинским министра внутренних дел, и так как Старжинский, в оправдание своих поступков, ссылался на петербургское правительство, а потому и необходимо было смягчить приговор ссылкою Старжинского на жительство в отдаленные губернии, с выдержанием в крепости одного года. Но и этот приговор был в Петербурге ослаблен: крепостное содержание ему назначено в Бобруйске, т.е. в краю, где польская пропаганда еще сильно действовала, и потом он выслан в Воронежскую губернию. Вот пример тенденции высших петербургских правительственных лиц (писано в январе – апреле 1866г. – примечание автора), которые, конечно, были более виновны в совершившихся в крае событиях, нежели те жертвы польского сумасбродства и безумия, которые решились поднять оружие против правительства нашего, потому лишь, что они были уверены в его слепоте и бессилии, а частью в надежде даже на покровительство некоторых правительственных лиц в Петербурге…
VI
Я рассказываю эпизод о Старжинском во всей подробности единственно для того, чтобы ознакомить с положением, в котором находилось правительство при начале мятежа, и с чем мне предстояло бороться. Очевидно, что из трех врагов: мятежа, петербургского правительства и варшавского, самая трудная борьба была с двумя последними, ибо вся сила мятежа была в этих двух пунктах, и на местах он поддерживался не столько собственною силою (в поляках нет достаточно постоянства, чтобы долго преследовать одну цель), а в надежде только на (особое) покровительство…
…Последнее доходило до того, что когда мятеж в Северо-западных губерниях значительно начал утихать после принятых мною мер, то для ограждения спокойствия в крае я вынужден был посылать отряды войск в соседственные губернии Царства Польского, чтобы уничтожить там мятежные скопища, предоставленные там своему произволу, без всякого преследования, и беспрестанно вторгавшиеся в Гродненскую губернию, где и производили грабежи и разные неистовства. В Августовской же губернии формировалось и регулярное войско. Слабость управления в Царстве доходила до того, что повелено было в уездных казначействах принимать на счет казны все выдаваемые мятежниками квитанции за взимаемую ими контрибуцию. Раненых же мятежников приказано было оставлять на попечении владельцев, не считая их пленными.
Безначалие и поблажка польскому восстанию в Царстве Польском доходили до того, что несколько волостей Августовской губернии прислали мне, 6-го августа, с депутациею, адрес за подписью нескольких тысяч с просьбою принять их в мое управление и оградить от неистовств мятежников. Вследствие этого, и видя усиливающееся неустройство и развитие мятежа в Царстве, Государь повелел принять мне в свое управление Августовскую губернию…
Управление Царством после сентября 1863г. было вверено графу Бергу.
Из губернских предводителей виленский – Домейко умел скрыть свои польские тенденции пред бывшим ген.-губернатором. С одной стороны он потворствовал революционному направлению владельцев, а с другой он заискивал расположение правительства, так что к Пасхе 1863 года, когда мятеж уже был в значительном развитии, он получил в награду за свое двусмысленное поведение орден Станислава 1-й ст. Но вслед за тем, получив общее приказание жонда оставить службу и выражение негодования оного за полученную награду, а еще более испугавшись слухов о моем назначении генерал-губернатором, Домейко исходатайствовал себе позволение приехать в Петербург, дабы избавиться, как он говорил, от преследования мятежников. Действительно, Домейко человек не дурной, но слабый и хитрый; он хотел плавать между двух вод и, явившись ко мне в Петербурге, просил об увольнении его за границу на воды. Само собою разумеется, что я ему в этом отказал и потребовал немедленно отправиться в Вильну, ибо теперь, более чем когда-нибудь, каждому следует быть на своем месте, не взирая ни на какие опасности. Он прикинулся больным и только через несколько недель после прибытия моего в Вильну ко мне явился. Я заставил его вступить в должность и действовать решительно, т.е. показать себя или преданным правительству, или врагом оного. В то время начали уже убеждаться в том, что сила правительства будет восстановлена в Литве, и Домейко решился, хотя по наружности, показывать себя противодействующим мятежу – и действительно, около него образовался кружок из нескольких польских помещиков, признавших более выгодным устранить себя в настоящее время (1863г.) от мятежных заявлений.
Пользуясь сим начинающимся благоприятным направлением, я старался внушить мысль о ходатайстве (со стороны) дворянства о помиловании. Так как мятеж видимо уже ослабевал в исходе июня, большая часть тайных и явных вожаков мятежа были открыты и арестованы, другие, страха ради, бежали за границу, и сами крестьяне и вообще простолюдины, бывшие в мятеже, увидели бессилие шаек, беспрестанно уничтожаемых войсками, и притом, по причине полевых работ, без чего хозяйства их значительно бы потерпели, начали расходиться, то дворяне Виленской губернии стали приставать к тому кружку, который намеревался просить о помиловании.
Для усилия сего движения, я в июне месяце 1863г. обратился с воззванием вообще к народу, объясняя поселянам всю бессмысленность мятежа и бедственные оного последствия, при чем обещал помилование всем простолюдинам, которые возвратятся восвояси с отдачею оружия, и независимо от сего, поручил всем сельским обществам иметь ближайшее наблюдение за помещиками и управителями, и об участвующих в мятеже немедленно доводить до сведения начальства. С тем вместе приказано было заняться составлением обывательских книг и переписью всех сословий, приняв строгие меры к прекращению беспаспортных отлучек лиц всех сословий – и особенно ксендзов, облагая нарушающих преподанные для сего правила значительным штрафом; равным образом подвергая контрибуциям тех владельцев и вообще селения, которые давали приют мятежникам.
Мера эта имела самый благоприятный успех. В конце июля месяца уже многие тысячи народа оставили шайки и водворились на прежнем месте жительства. При этом начальники банд, не будучи в состоянии противиться сему движению и распуская шайки, требовали, чтобы после покоса и уборки хлеба они вновь возвращались в оные, для чего зарывали бы оружие в лесах для будущего вооружения. Вместе с тем мятежные банды, по распоряжению жонда, разделились на мелкие шайки от 20 – 25 человек, расположились по всем уездам и лесам, где только было можно, и держали террором в страхе все население, учреждая во всех местах полициантов, так называемых жандармов-вешателей, которые следили за направлением народного мнения, и тех, которые выказывали преданность правительству, увлекали в леса и вешали, подвергая предварительно всякого рода истязаниям, производимым даже над женщинами и детьми.
Этот новый способ действий мятежников представлял немаловажные затруднения для военных распоряжений, ибо мелкие шайки в лесах были неуловимы. Между тем аларм и террор везде увеличивались, всюду только и было слышно об изувеченных, убитых, повешенных мятежниками разных лицах; в том числе было и несколько наших священников. Надо было принять выходящие из обыкновенного разряда меры к уничтожению сего страшного для края действия мятежников – надо было уничтожить жандармов-вешателей и мелкие бродячие шайки, которые находили еще приют у помещиков и ксендзов и получали продовольствие также из шляхетских околиц.
Оставалось мне одно последнее средство: приказать уничтожать до тла помещичьи мызы и шляхетские околицы, в которых произведены мятежниками неистовства и допущено водворение жандармов-вешателей. Те же селения, которые наиболее участвовали в мятеже, после надлежащего исследования, переселять в Сибирские губернии. Тех лиц, которые составляли бродячие неистовые шайки, при взятии судить на месте военным судом и тут же расстреливать. Самые же селения облагать огромными контрибуциями и на 10–15 верст весь околоток, допускавший заведомо пребывание разбойников, и не донесший о сем ближайшим командам. Несколько подобных примеров скоро положили преграду помянутым неистовствам мятежников, ибо они, как и все содействующие им обыватели, увидели, что правительство не шутит и сильнее мятежа.
Все это, вместе исполненное, скоро побудило и дворянство во всех губерниях писать адресы о помиловании, ибо оно полагало, что сим способом подписавшиеся, хотя бы и замешанные в мятежных действиях, будут помилованы. Первый пример адреса подало Виленское дворянство 27-го июля 1863г.: адрес был представлен мне губернским предводителем при нескольких депутатах и был подписан более 200 лицами.
Я был обрадован этим движением умов или, лучше сказать, страхом помещиков: оно доказало, что принятые мною меры достигали цели. Адрес этот я сделал гласным по всем губерниям, дабы возродить везде подобное же движение. В Гродне и Ковне начали также помышлять о составлении подобных адресов.
Революционный жонд был устрашен этим успехом и решился принять отчаянные меры к остановке действий главного местного начальства.