Пожар Латинского проспекта. 11отрывок

(предыдущий отрывок http://proza.ru/2017/01/21/2141)

К полудню понедельника пришло sms от Вадима: «Долго ещё отлёживаться будешь?»

Ну, Вадик, грипп так быстро не проходит — и осложнения могут быть!

«Болею ещё. Пару дней».

Заканчивать надо было — вот что! Печку нашу, выложенную в грубейшее нарушение всех книжных технологий — «методом замораживания». С наледью на кирпиче, минусовой температурой и стывшим на лету раствором.

Жесть!

Кстати о трубе: метр оцинкованной трубы Равиль купил лишь во второй половине понедельника. Так что крышу махом прошли мы уже во вторник.

— А примыкание трубы с крышей этот гастарбайтер разделает! Завтра же я его притяну — пусть деньги, что мы ему дали, отрабатывает.

— Слава Господу! — завидев трубу издалека, воздавала хвалу Всевышнему Максимовна.

— Сейчас разожжём!

Пламя тонко, но живо занялось в печурке, благополучно превращаясь в тепло в невидимых теперь внутренних каналах, бойко потянуло серым дымком из трубы. И ни единого поддымливания внутри дома сквозь возможные щели не было!
               
Теперь здесь никто не замёрзнет.

— Мы с Максудовной очень довольны!

Они сидели рядышком, отрёшенно щурясь в огонь сквозь открытую печную дверцу. И почуявший тепло массив уже парил просыхающими у плиты кирпичами в полутьме комнаты. И паучиный иней по углам таял на глазах.

Однако (и было у меня такое предчувствие!) расплатиться до конца Максудовна не поспешила.

— Мало ли чего? Ты же ещё придёшь — штукатурить, вот и рассчитаемся.

— Так, а чего я сегодня жене принесу?

Ишь, повадился — каждый день деньги в дом носить!

— Ай, да не иди ты у жены на поводу! — на восточный манер затянула Максудовна. — Не приучай собой помыкать, а то будешь, как мой Камиль!..

За этой словесной вознёй, в которой Максудовна так умело насовала мне под дых, что только задохнуться от такой простоты и мог, я ещё и комбинезон, что считанные секунды хотел на плите подсушить, спалил! Замечательный, балахонный — можно было залазить в него прямо в чистой одежде (чтоб по холодрыге такой не переодеваться), не снимая при этом ботинок.

Мне их два таких Таня с Семёном из Турции привезли.

Сплошное расстройство!

Да чёрт с ними, с тремя теми оставшимися тысячами — больше мне должали! Может, это у людей последняя, на Новый год, заначка: выгреби они её мне подчистую, не за что, наверное, было бы и рюмочку ту, заветную, у дышащей теплом печки поднять.

Но молодец, Гаврила: верно смикитил — подённо брать!

На донышке осталось, что в заначке было.
Но будет всё же, за что рюмки поднимать:
За ум крестьянский, и умение Гаврилы —
И печь сложить, и денежку подённо брать!

Ну, а со штукатуркой, наверное, теперь уж сами, как-нибудь, да с тем гастарбайтером… Потихоньку.

Темнота зимнего дня спустилась, как всегда, быстро и неотвратимо. Без промедления теперь должен был действовать и я.

Мухой — белой — метнуться домой, помыться, переодеться, по пути на танцы забежать в ломбард и успеть на занятия. По запруженным часом «пик» — предновогодним! — улицам города.
               
— Люба!.. Ты сегодня обязательно будь, ладно! Я должен тебя сегодня видеть! До встречи, пока!

А ещё и такси удалось поймать уже на полпути от дач к городу.

— В разы в эти дни выручка возрастает, — просвещал меня, дотошного, в бесконечных заторах разбитной и словоохотливый таксист — молодой, казалось, парень, а выяснилось — мой уже ровесник. — А потом будет полное затишье — до самого двадцать третьего февраля, но больше даже — до восьмого марта. И всё равно: такого обвала, как новогодние праздники, больше нет! В разы, говорю, выручка возрастает.

Конечно, я не удержался, чтоб не поведать, куда и к кому спешу. То ли он профессионально улавливал настроение клиента, чутко подстраиваясь под него, то ли сам готов был разорваться изнутри от адреналина:

— Да я тоже, после развода, встретился — совершенно случайно! — с первой своей, школьной, любовью… И вот до сих пор с ней не можем понять, почему же тогда, в юности, мы расстались! Восемь лет вот уже вместе, а я спешу домой каждый раз, как
на первое свидание!

Вот, вот!

И роман «Мастер и Маргарита» он прочитал: «Одна из любимых моих книг: “Рукописи не горят!»

В общем, дал я ему триста рублей. Транжира!

Ну, не нашлось у меня нарзанных этикеток!

* * *

Когда я уже взбегал по ступенькам — тем самым, замечательным! — лестницы-чудесницы, восемью своими пролётами ведущей в дивную, внезапно возникшую вдруг в моей жизни сказку, позвонила Люба.

— Маршрутка в пробке застряла! Вообще: Ленинский стоит, эстакадный мост стоит!..

— Всё равно, Люба — я должен тебя сегодня увидеть! И увижу!

— Ну, хорошо — я приду. Только к концу занятия уже получится.

— Неважно: я хочу тебя видеть, слышишь?

Группа, на удивление почти в полном составе, жучила шаги ча-ча-ча «на зеркало». Когда я пристроился с краешка, Оксана, поздоровавшись кивком головы и радушной улыбкой, прошептала в паузе:

— Мы, наверное, так отстали, да?

— Да не-е, всё то же!..
               
— …Потому-то мы каждый раз и возвращаемся к основным шагам: надо научиться их правильно проходить. От них идёт уже всё остальное… А потом, поверьте, перед вами предстанет такое несметное разнообразие вариантов!..

Я верил маэстро безоговорочно и на слово. И чеканил шаги своего уже любимого танца старательно — коленками назад. Пуще кузнечика! А вот «восьмёрка», что одновременно нужно было крутить нижней частью тела, никак не удавалась. Не хватало пока у Гаврилы класса на два таких «сурьёзных» момента — внимание в кучу собрать: рассеивалось оно!

— Не забывайте про восьмёрочку!.. Вот, спуски и подъёмы вальса — они в повседневной нашей жизни присутствуют: мы приседаем, мы распрямляемся по ходу дня десятки раз.
А восьмёрка существует только в танце — нигде больше мы её не проделываем. Поэтому, сложнее, конечно, нам ею овладеть. Но надо! Потому что восьмёрка у вас должна идти в каждом шаге ча-ча-ча.

Пока это была не моя цифра…

— Хорошо!.. Давайте встанем в пары и пройдём всё, чему уже научились.

Мы составили пару с той новой, приятной девушкой, что появилась на прошлом занятии. Была она, правда, почти одного со мной роста, но это ничуть не мешало. Спокойная, ровная, добропорядочная — это безошибочно угадывалось сразу. С обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки — как и Люба.

Но это была не моя партнёрша…

Тоже, верно, при относительном благополучии и спокойствии семейной жизни хотелось чего-то чистого и вечного — этой музыки, этих вальсов, этих движений…

А и зажигательные латинские ритмы сойдут: кровь в декабрьскую стужу разогреть не помешает!

— Так, — нырял, как всегда, в самый водоворот Артём. — У вас, — он указал нам рукой, — всё правильно: хорошо получается!

— Это — вас похвалили! — с мягкой улыбкой, склонил голову набок я: пусть она не чувствует себя брошенной.

Но буквально через минуту!..

Белая дверь ожила одной своей створкой, и в полном свете зала случилось пришествие Любви!..

Ну, хоть икону дурню блаженному про то напиши, и над входом повесь!

А что — сумел бы: куда б делся! Барельеф рыцаря-то, на мангале Мальборгском, приснопамятном, уделал — увенчал им сооружение. И не один ведь раз залепить, по книжной иллюстрации, крестоносца пришлось!..

— Ты подождёшь меня, Люба?! — отняв правую руку у девушки, одними губами шептал я и покачивал растопыренной полусогнутыми пальцами ладони книзу, изображая, по всей
вероятности, что-то прочное, как фундамент, когтисто-цепкое, как орёл, и непоколебимое, как слон.

— Подожду, подожду! — касаясь щекой мехового воротника своей куртки, поняла, наконец, мою истовую пантомиму Люба, общавшаяся через стойку с Татьяной.

Девушка, держащая одну руку на моём плече, другую же, за моей жестикуляцией, поневоле пока опустив, тактично дожидалась окончания проникновенного и выразительного моего этюда.

Ну, не сволочь? Партнёр её тот!..

Простите меня, милая девушка, но я не могу больше таить своих чувств!

* * *

— И обязательно надо, чтобы все видели, да? — подставляя шею под золотую цепочку с распятием, резонно спрашивала Люба.

— А и вправду — пойдём уже! — Я никак не мог зацепить звёнку в малюсенькое колечко. — Спасибо, Артём!

На лестничной площадке я отдал цепочку Любаше:

— Давай, ты уже сама!

Расправив цепочку на ладони, Люба оценивающе всмотрелась и покачала головой.

— Ну, ты хорошо подумал, да?

— Это тебе от ангела-хранителя!

— Я сейчас надевать не буду, — решила она. — Сначала в церкви надо освятить.

Святое дело было слажено, словно само собой — по воле, конечно, Небес, внезапно озаривших простым таким решением (и в ломбарде комиссия мне, грешному, вылилась в сущие копейки). Золотые серёжки никогда не виденного отца, свершив многолетний круг, отлились Святым Распятием. И вернулись точно по адресу. Пусть и инкогнито — так лучше будет…

А на улице морозный вечер уже искрился блёстками грядущего праздника, и в воздухе витало то неповторимое ожидание новогоднего чуда, что непременно должно обрушиться — вполне заслуженно! И не стоило, в продолжение этого чудесного вечера, говорить о чём-то сейчас серьёзном — лучше было поведать Ей о дивном и сказочном…

* * *

А рыцарь тот вышел действительно на диво! Барельефом вылепленный из специальной скульптурной глины, что была куплена в уютном магазинчике «Лавка художника» — в одной остановке от Ушакова. И участь ему была уготована достойная — увенчать собой — как центром композиции — как венцом творения! — калымом оконченный уже (слава Иисусу!) мангал «Мальборк». Где над остроконечной готической аркой топки зияла одна лишь брешь — для барельефа.

Первоначально Гаврила, подглядевший подобное изображение всё в том же альбоме «Мальборк. Замок Тевтонских рыцарей», по серости своей задумал вырезать форму —
лекало — из дерева, и по ней отлить рыцаря гипсом. Набор стамесок даже купил — за сто десять рублей. Но, оценив чуть позже и объём работы, и то, что гипсовая фигурка не продержится долго в уличных условиях, решил — по совету работавших тогда на особняке Ушакова кровельщиков (уже тогда положивших, наверное, глаз на стамески) — лепить рыцаря из глины.

На изготовление барельефа ушла одна, всего лишь, ночь — работать с такой глиной надо было махом. Но удался и рыцарь, и перчатки его кольчужные (зубочисткой стройные ряды натыкал), и плащ, правильным кручением складок на ветру развевающийся. Получился и добрый конь под ним — с гривой, натурально, лохматой (стальную кисточку у тестя в ящичке с инструментом позаимствовал), и копыта — рельефно: от них ведь вся композиция отталкивалась. Ей-богу: достоин он был книжного своего соперника!

Семёна, принимавшего в лепке непосредственное участие до самого смыкания век, рыцарь поутру очень впечатлил. Но легко согласился отправить он крестоносца в дальний поход, под данный мной обет: «Себе мы ещё не такого слепим!»

Теперь барельеф надо было правильно обжечь в муфельной печи. А где мне её было взять? Поэтому, начитавшись литературы по обжигу изделий из глины, решено было обжигать рыцаря допотопным способом внутри того самого мангала.

По пути туда «лыцарь» сделал остановку на день (мой — рабочий) на Ушакова.

— Да, не ценят тебя здесь! — взглянув на барельеф, вынесли свой вердикт кровельщики. На что присутствующий при этом Гриша недовольно буркнув: «Не ценят!.. Куда ещё только и расцеловать-то осталось!» — вышел обиженно из подвала, где все мы обретались.

— Прикольно, — оценил Слава. — Правда, я как казак ростовский сразу вижу неточность: он на крупе лошади сидит.

— Это конь, вообще-то! Вороной, — хмурясь одним глазом, скрывал я улыбку Славиной правоте. — А барельеф высокохудожественно исполнен в традициях средневековья — тёмного! А тогда — в университете нам преподавали — на рисунке, положим, всё было одного размера и роста: дерево, дом, человек. Безо всяких ракурсов и перспектив… А ты до крупа докопался!.. Я, кстати, шлем даже у храмовника — вишь, как? — по-своему залепил: на картинке он, ну точно, как сварочная маска — один в один!

Костик с Олежкой, проявив редкое и потому подозрительное внимание к моему вытворячеству, тоже горели чёрным своим глазом лепнину «заценить». А увидев, даже не фыркнули презрительно — тоже редкий случай! Олежка, конечно, смолчать не смог — не преминул высказаться в том смысле, что горячо ожидали они увидеть рыцаря, как такового, а тут ещё конь под ним оказался. Причём, коня этого явно больше, чем, собственно, рыцаря того.
               
Ну, ребята, вам не угодишь! Так ведь и должно быть — по пропорциям: то ж не пони!
               
И всё же сглазили рыцаря храма, дьяволы!

По дороге на «Мальборг» захотелось мне, по таким-то рецензиям, сразу барельеф запечатлеть — Бог весть, как он обжиг выдержит?

Натурально — приспичило!

И хватило же ума, только до мангала добежав, поставить глиняного в ту самую бойницу — пусть и под порядочным углом, а уж потом фотоаппарат непременный в сумке нашаривать!

Дебильный!

А рыцарь, последних мгновений не теряя, устремил взор свой сквозь забрало в небо ясно-синее, весеннее, поймал в полы плаща порыв ветра ранне-апрельского — откуда тот шальной вмиг налетел? — да и предпочёл, чем в огне-то моём, инквизиторском, гореть, ухнуться вниз, вместе с лошадью, с бойницы той, как со стены замка крепостной. Так, что только по осколкам — по фрагментам — и смог подъехавший вскоре хозяин восхититься: какой красивый был!

Ланцелота II я сотворил уже из «продвинутого», купленного в той же лавке пластинола, который хоть и был много твёрже в лепке, зато не требовал обжига — стыл через сутки при комнатной температуре.

И по центру на лошадь усадил.

И не показал никому.

И приторочил над аркой мангала молекулярным клеем намертво.

И, вопреки опасениям соседских работяг, никто на фигурку не покусился, не свандальничал.

Скачет мой рыцарь в светлые дали…

Счастливых ему дорог!

Скачи, мой рыцарь, в светлые дали!
Счастливых тебе дорог!
Костик с Олежкой тебя не видали,
И Слава ославить не смог…

Мне б увязаться вослед за тобою,
 Но держат опять кирпичи,
 Значит, махну лишь прощально  рукою:
 «В светлые дали – скачи!»

* * *

— Вот видишь! — взглянув в мои глаза, улыбнулась Люба. — Не одна, выходит, я пламени убоялась!..
               

— Да не, Люб! — глядя в сторону, поджал губы я. — Снесло, просто, мне поначалу

башню, понимаешь?
               
— Ну, теперь, как я вижу, она опять на месте, и никакие ветра лихие ей не страшны! Мой автобус!.. Пока, пока, Лёшечка!

Татьяне с Семёном привет!

Проводив до самых дверей автобуса, я, как уже повелось, преданной собачонкой подождал, пока она пройдёт по салону и усядется на сиденье, и потом, мимолётно взглянув в окно, наткнётся взором на меня, опечалившегося, улыбнётся милой сердцу улыбкой и помашет на прощание рукой. И я тоже махну ей в ответ с печатью высокой и светлой грусти на задумчивом лице…

Вот «понтовила»!

* * *

А стамески-то те, что на изваяние «лыцаря» предназначались, частично у меня кровельщики-«крышники» выцыганили. Хитрованы! Пожилой Витя набор заприметил да завёл однажды — под доброе моё обеденное настроение — разговор:

— Стамесочку — вот эту, маленькую, — подарил бы — друзьям на память!

Парни и вправду помогали мне и словом, как Витя, и делом, как второй — Андрей, чинивший мои турбинки, и меня научивший в них щётки менять. Но на такое неприкрытое вымогательство владелец инструмента законно взбрыкнул:

— Нет, Витя! Сходи, вон, купи — сто пять рублей, всего-то!.. Вдруг они мне ещё понадобятся. А на память — добрую! — сдаётся, я вам уже что-то дарил!

— Да, точно, — безропотно вздохнул седовласый Витя, потирая натруженные ладони цепких своих клешней. — Хотел, кстати, книгу твою перечитать, да куда там: тёща мёртвой хваткой ухватила — клещами теперь не вытянешь!

Бедолага! В его годы он всё ещё жил с тёщей! Тоже…

— Ладно, Витёк, возьми, чего там! Если она тебе нужна, — недрогнувшей рукой протянул я стамеску.

— А я! — захлебнулся приступом смеха Андрей. — Я, Лёха, уже пять раз прочитал!.. И шестой!.. Собираюсь!..

Согнувшись пополам, он корчился от смеха, сняв даже запотевшие очки.

Спросить бы его, конечно, по содержанию-то произведения! Но далеко тогда была Любовь Васильевна…

Пришлось отжалеть стамеску и ему — пусть подрубает свои балки и стропила.
               
Свои же, в доску, ребята!

Андрея я дюже уважал! Не только из-за того, что любил он поковыряться в моих глохнущих турбинках — и исправлял, в конце концов! Но и потому ещё, что Андрей — он ведь был во Вьетнаме! С трубами и уголками там воевал. Сварщиком — на вышках буровых. В 1988 году, когда я ещё салагой на палубе своего первого, на Каспии, судна первые шаги морской походкой делал, он уже братской стране в юго-восточной Азии помогал — дивитесь! Трудовым десантом — гордитесь! Молодец! И мир экзотический поглядел — через сварочное стекло, — и денег заработал!

— Да, платили там хорошо! — охотно рассказывал он мне, горевшему, как кроваво-красный закат в азиатских джунглях, желанием всё дотошно повыспросить. — Впервые в жизни видел там велосипедные пробки…

— Ничего себе!

— Ага! Ругаются так же друг на друга, толкаются, норовят вперёд залезть!.. Там велосипедное движение в почёте. А мы раз и на рикшах прокатились…

Андрей снял и протёр очки — даже через время тот случай, видимо, его волновал то ли сладостным воспоминанием, то ли ощущением тревоги.

— Да, Васька всё — он хохол такой!.. Пошли мы в ресторан как-то, посидели хорошо — на базу надо возвращаться. Вот спьяну и додумались на рикшах поехать. А Васька ещё давай на своего покрикивать: «Шибче, шибче!» — чтоб меня обогнать! Ну, и я своего давай подгонять. Так мы наперегонки залётных и гнали. С утра очухались: ёлки-палки — чего натворили!..

— А чего такого?

— Да ты что! Если бы про это прознали — нас бы сразу на самолёт и обратно: это ж эксплуатация человека — на рикше ездить!

— ?..

— То ж Советский Союз ещё был!..

Да, славное было время!..

А Витьку-то я не сильно потчевал: не работяга он был по жизни — барыга. Неудавшийся.

— Помню, когда ещё бизнесом занимался…

— Это когда?

— Ну, вот — в девяностых… Едем мы с приятелем по Куйбышева, а там, на повороте, фургончик перед нами заворачивал — дверцы задние открылись, и три или четыре ящика вывалились. И бомжи местные — тут же! Ну, и мы остановились. А в ящиках — водка! «А ну, давай, грузи быстро в багажник!» — вроде, как мы следом за компаньонами ехали! Дали, конечно, им одну бутылку — с горлышком треснувшим.
               
Купеческий размах!

По старой, должно быть, памяти тех лет лихих, Витя проникся к Славе особым уважением, с оттенком даже подобострастия. Почуял былого «куратора» таких вот «бизнесменов».
               
Да, обоим им — что Вите, что Славе — по молотку и шпателю в руки, и на Ушакова, на Ушакова! «Взять бы этого Канта за такие доказательства — да года на три в Соловки!»

А у меня ведь и того больше вышло!..

* * *

— Послушай, Алексей!.. Я не против турнира, но на вечеринку ты не должен идти!..

Чего это она?

— Это по’шло!

Вот это пряники!.. Показали — и не дали!

— Слушай, Таня, — сердечно пожалел вдруг я мальчишечку, что за Ушаковским забором столько времени от жизни прятали, — чего тут такого? Тебе же, допустим, от меня ничего не возбраняется… Вы вот с Семёном уже второй год в Турцию ездите — ничего! Наоборот — счастлив я, что могу вас отправить!.. А тут — на вечеринку, под боком, сходить — всего-то дел!

— Рассказывай! Да что я — Нахимову не знаю? Две рюмки — и её понесло: она звезда, всё должно вокруг неё крутиться, все мужики должны быть только её!.. У них же знаешь — у северных народов — в организме нет ферментов, сопротивляющихся алкоголю… В общем — выбирай! — упрямо подытожила Татьяна. — Или мы с Семёном, или эта вечеринка!

Вот сказанула! Ты о чём, вообще, Таня? Нашла, что равнять!

— Всё, всё, сплю я уже, Таня!.. Ага, ага!..


* * *

Совою в дивной чаще мыслей закружил Гаврила,
Не шёл Гавриле нынче крепкий сон:
Уж не подумала ли та, кому всё говорилось,
Что хоть от слова может отступиться он?

Пожар он усмирил, но пламень ровно бьётся
Внутри Гаврилы — в сердце и душе.
Никто о тот огонь теперь не обожжётся,
Но никому не затоптать, не потушить его уже!
               

* * *

Спозаранок я отправил sms Вадиму: «Встал на ноги. Могу двигать к тебе».

Ответ пришёл незамедлительно: «Ну тебя в баню!»

А что — по-нашему! Надо было срочно объясняться — пусть и по телефону.

— Вадим, Вадим! Ну, хорошо хоть не в самые дальние дали послал!

Да ведь и мог бы — по праву!

— Нет, ну, так а чего ты, — бурчал с другого конца области тот, — у тебя то болячка, то срачка!.. Извини, конечно.

Не за что — всё в точку!

— Да сейчас, не переживай, подъеду!

Пора уж было!..

Я ехал к Вадиму. С удовольствием взирая на запорошенные снегом, проносящиеся за окном пейзажи: «Ведь жил Гаврила нынче, жил!..»

Пришлось заходить к нему в офис за ключами: дружбаны- отделочники, свернув работу до самого Рождества, убыли домой праздновать — как люди!

Офис в пчелиных тонах находился чуть не напротив автобусной остановки. Провинциальный мобильный магнат, всё в тех же желто-черных полосах на широком галстуке, был здесь и продавцом-консультантом, и кассиром, и всем-всем-всем. Когда ему надо было «отъехать на дом» или поехать домой пообедать, его подменяла жена.

Молодец: трудяга!

Супруга-то мне его ещё по лету, когда воскресным днём гнал я в одиночестве трубу, пожаловалась на строителей Славы: «Я говорю им: “Ну, будет же зима, будете же вы без работы — вот тогда и отдохнёте. А сейчас — сезон, пока работа есть — трудитесь!.. Не знаю, как бы мы дом строить смогли, если бы мой муж по выходным отдыхал — сколько уж лет без них пашет!»

Была уж та самая зима, но Гаврила без работы не был, и работал, по-прежнему, по выходным. Разве что на болезнь с перерывом…

— Вадим!.. Болел! — И глядел ведь я в серые его, колючие глаза открыто, и руку даже к груди прижал.

И тот бухтел что-то ещё недовольное, но уже примирительное, старательно пытаясь скрыть удовлетворение моему возвращению.

— Вот ключ, я сейчас подъеду.
               
А Слава-то, с орлами своими, «Кловер» сдали на прошлой неделе — вчера только с ним созванивались. «Империя инков» — так этаж теперь назывался. Аттракционы, игры, кафе — всё для детей. Объект сдали в срок. Оставались, конечно, ещё мелкие недоделки, но это уже — по ходу песни. Обещанный афишами Влад Топалов, кстати, на открытии был.

И была дискотека до полуночи, на которой в полный рост резвились все строители, потом веселье перекочевало в сауну, где неприступные доселе, как изваяния их инков, фифы — художницы — не оставили шансов разве что Серёге — «чёрному» моему строителю.

Отверженный в лихом хмельном угаре, с разбега, на глазах у художниц проехал голой задницей по дощатой лавке сауны — с конца на конец. Не занозив.

Поступок!

Однако те такой его сюрреалистической выходки не оценили — лохушки от кисти малярной!

Ну а деятелю от печной кельмы надо было приниматься за возобновление мрачного своего, в классическом стиле, камина.

Занудно было ещё и то, что подошёл он к самому проблемному своему месту: «перекрытие топочного портала» — так по грамотному это называлось. Перемычку надо было над топкой ладить. В других-то случаях Гаврила долго над этим не заморачивался: как по накатанной дорожке, делал полукруглую кирпичную арку, что сразу и вид внешний красила, и конструктивную функцию выполняла — несущая, как-никак, деталь, на неё вышестоящие кирпичи опираться будут. Но здесь хозяева заказали прямой портал: как на картинке журнала, что Гаврила им и подсунул. Чуть не в первый попавшийся ткнули. Удружил себе, в общем, в который раз, мужичина!

Как сделать теперь перекрытие это прямое? Не подкладывать же, в самом деле, как горе-печники, уголки стальные, которые непременно со временем «поведёт»: ведь это место камина ещё и самое жаркое.

Как? Как это сделать?

Как теперь пойти на вечеринку после выставленного Татьяной ультиматума?

А не идти я попросту не мог… Не мог, вот и всё!

И я принял хоть и непростое, но единственно правильное решение. Делать опалубку под перекрытие, и, проложив внутри, как положено, арматуру, залить мощным раствором: железобетонную перемычку огнём не скрутит!

И всё равно я пойду: «Ступив с одной ноги, шагай теперь с другой». Поздно «заднюю» включать!

Нормально всё — жизнь продолжается!

А днём Гавриле полегчало —
Их было две у одного:
Жена сомненья отметала,
Любовница утешила его.

И пусть судьба та будет дура,
Две женщины не продадут:
Любовница — литература
С женой — работой вечно тут.

А там? Хотя с высокопоэтической точки зрения напрашивалось даже «тама» и «здеся». Но да ничего — говорил про то Станислав Витальевич на одной из своих лекций: «Проза, вопреки общему вашему заблуждению, на порядок сложнее поэзии. В поэзии можно спрятаться за слог, за рифму, за размер строки и стиха. А в прозе не спрятаться ни за что: один только текст, и только он».

В стихе-то я — тут! — спрятался, а вот здесь мне ни за какого- никакого помощника — подсобника от Вадима — не спрятаться: всё самому придётся залепить.

А посему, хлебнув живительный поэтический глоток, Гаврила взялся за опалубку: проза жизни на порядок сложнее.

* * *
В четверг Вадим, когда я крайне осторожно ввёл его в курс дела о сегодняшнем танцполе, а значит, и ранним отъездом, попенял мне искренне, по-мужски:

— Ты деньги зарабатывать должен. Семью кормить… А у тебя — танцы какие-то!

Прав он был, конечно — прав!..

— Ладно, Вадим! Я же никого не держу с камином: пока отделочники с праздников вернутся, я уж и закончу. Чего ты?

Чего он, действительно? В первый раз в жизни Гавриле такое чудо открылось!

Да и в последний, наверняка.

* * *

В студию я пришёл, как частенько в последнее время получалось, пораньше. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать, и что происходит на паркете, и всю царящую здесь атмосферу.

Созерцать!

Но сегодня, верно, я погорячился.

Студию арендовала Алевтина: со всем пространством паркета, софитами и зеркалами, и личным, от студии, юным партнёром в придачу. Это называлось «индивидуальные занятия», и стоило целых пять тысяч рублей в месяц.

Круто!

Видно, торговля семечками не то что кризисов не знает, но ещё и расцветает во время них — как подсолнух под солнцем.

И шелухой на кризисы плевать она хотела:
Подъёмы — спады наш народ как семечки грызёт.
Акула бизнеса подсолнечного туго знает дело:
Торговля жареными — по стакану! — всё переживёт!

Теперь Алевтина беззастенчиво одёргивала Дениску, визжала и верещала в полный голос. И ничего было не поделать: «Уплочено»!

Бедный юноша!

А по завершении своего занятия Алевтина поинтересовалась у Артёма:

— А хоббиты тоже будут в турнире учавствовать?

Под «хоббитами» подразумевался хобби-класс — есть в танцевальной иерархии такой. «Хоббиты»! Ты-то, наверное, уже в профессионалы себя записала! Давно ли мне все ноги оттаптывала?

Впрочем, не обошла Алевтина вниманием и меня — я на проходе, у вешалки стоял.

— Привет, а где партнёрша твоя?

— Здравствуй!.. Сейчас придёт.

— А вы на семичасовое занятие не остаётесь?

— Да я бы оставался — Любе некогда.

— Не понимаю её, — облачаясь в дорогую шубу, ревностно, как показалось, пожала плечиками она, — я бы, на её месте, оставалась!.. Ну ладно, пока!

И ущипнула таки живот на прощание! Точно, как Люба однажды.

Не тронь чужое!

Гаврилы муза угасала,
Хоть будоражила мозги,
Животик больше не щипала
Но рвала сердце на куски.

Кстати, пресс надо в порядок привести, да и похудеть не мешает — живот втягивать на протяжении всего занятия частенько забываешь. Люба тоже на днях поведала, что качает руки к турниру: «Гантельки у своих Серёжек одолжила».

Уважуха!

— Скажите, Артём, а вот танцоры с железом, там, на тренажёрах, занимаются? Подкачиваются, в смысле?
               
— Ну да, — кивнул он, — занимаются, конечно, в спортзале. Но — в разумных пределах. Не как Шварценеггер, конечно.

Так что не перекачайтесь, Любовь Арнольдовна!

* * *

И опять свет софитов вспыхнул на полную яркость лишь с Её пришествием!..

— Татьяна собирается прийти на турнир, — глядя, как полагалось, через моё плечо, многозначительно поведала мне в медленном вальсе Люба.

— Зачем? — Это вырвалось невольно.

Строго взглянув, моя партнёрша повела бровью.

— Она против вечеринки.

— Серёжа тоже не в восторге, — кротко поведала Люба, — но мы же, в конце концов, не крепостные.

«Серёжа не в восторге тоже…
Аль, крепостные мы — нешто?»
Да пусть набьёт за то мне рожу!
Вот только было бы за что!..

Ой, Гаврила, не скромничай — на хороший тебе мордобой и былого хватит сполна!..

В это последнее перед турниром занятие под бдительным взором Артёма мы прошли всего понемногу: джайву, ча-ча-ча, медленный вальс. По окончании занятия маэстро напутствовал нас:

— Несколько советов: не пытайтесь в оставшиеся уже тут два дня включить что-то новое в свою хореографию. Если вы уверенно пройдёте то, что мы уже успели с вами изучить, этого будет вполне достаточно. Теперь ещё момент: постарайтесь занять место где-то недалеко от жюри: чтоб судьи могли вас увидеть и оценить… Знаете, как бывает даже у нас, спортсменов, на турнирах! Какая-нибудь заурядная, в общем, пара пробьётся нахально в центр, растолкает там всех, вытеснит, да, глядишь, в финал и выйдет. Ну, займут они в этом финале сорок восьмое место, но в пятидесятку-то лучших вошли! А другие, более достойные, хорошие пары, что по углах танцевали, не пробиваются.

Чуялось, со знанием дела Артём говорил.

Зачем, нахалюги, маэстро в угол задвигали?

— А много, получается, там участников бывает? — поинтересовался я.

— Пар двести-триста.

— А у нас много участников будет? — осведомилась высокая и милая партнёрша Паши (сегодня они занимались в две смены).
               
— Вы все будете выступать в классе начинающих — там будут пары из всех клубов области. Такого огромного количества, конечно, не будет, но пар тридцать-сорок, по опыту прошлых лет, может быть вполне.

И когда уже встали на поклон, минуточку внимания властно взяла Татьяна.

— Итак, мы всё-таки надеемся, что многие из вас придут на турнир. — Качнув головой, она лукаво и в упор посмотрела на меня. — И поддержат честь нашей студии. Поэтому пожелаем вам успеха, до встречи в воскресенье — мы будем там рядом с вами! В одиннадцать часов начинается регистрация — так что будьте с паспортами, а выступление ваше начнётся, примерно, в половине пятого — сразу за детками.

Я спросил у неё, конечно, под шумок, когда все ринулись в раздевалку: «А вечеринка-то во сколько начнётся — закончится?»

— Часам, думаю, к девяти сюда мы вернёмся, — заговорщицки улыбнулась она. — Ну, а разойдёмся, наверное, за полночь глубоко, если не под утро. Оно же, сами знаете, — как пойдёт!

Я представил на миг весь свет студии, что давала в темноте гирлянды стоящей в уголке новогодней ёлочки; и весь цвет этой студии, изрядно уже захмелевший… И Любу совсем рядом… Просто жуть тебя берёт!

Артёма, конечно, я тоже в покое, поджидая Любу, не оставил. Занудил опять чего-то о турнирах, и о зрителях, и о хореографии нашей недалёкой, пока маэстро, наконец, от меня не отвязался:

— Ну, вы на дискотеку зачем ходите? Потанцевать — в своё удовольствие! Вот с этим же идите и на турнир.

На дискотеку! «Когда то было — сто лет назад. Но в прошлом точно ещё веке!»

Но, счастливо пропустив Любу в двери, я воскликнул на прощание в студию:

— Спасибо, Артём!

Я всегда теперь так делал. Было ведь, по чести, за что благодарить!

* * *

Как истые спортсмены о турнире, что был уж на носу, мы не обмолвились с ней ни единым словом. Тогда бы надо было ведь спросить друг у друга, а где наша подготовка, где занятия в школе, в которой и музыка есть?

— Татьяна тобой дорожит, — задумчиво промолвила Люба. — При всём том, что все мы, — улыбнувшись, она прижала облачённый в чёрную перчатку кулачок к груди, — все мы ждём принца на белом коне, Татьяна тобой очень дорожит.

— Да, — кивнул я, — я обязан ей многим, если не всем. — Только встреча с ней дала, наконец, жизни смысл. Ну, а уж с рождением Семёна!.. А до того как-то всё было уж очень несуразно в том моём прошлом. Как сейчас говорится: «Ни о чём».
               
— Ну так и отпусти это прошлое. — Она грациозно повела рукой так, словно отправляла бумажный кораблик по реке. — Не держи его в себе: пусть оно тебя оставит.

Мудро! А отпустила ли своё прошлое ты?

Я желал этого теперь, как самого нынче главного — иначе, зачем я сейчас был с ней рядом?

* * *

Гавриле кубков и не надо.
Нет для него иных наград:
С партнёршей танец — лучшая награда!
И главный приз — тех глаз открытый взгляд…

А когда мы встретимся? Да завтра, верно, созвонимся.

* * *
Морозной дивной стужей задышал Гаврила
В провинциально тех заснеженных краях.
Турнир был на носу, по боку остальное было,
Кроме искрящихся тем снегом искорок в её глазах!..

Последняя строчка — длинная-я!.. Как история возведения камина этого…

В пятницу надо было залить опалубку, сколоченную из подножных обрезков фанеры и слепленную из подручных обломков гипсоплиты. Ручная работа! Но всё по делу, и по уровню, кстати: «сика в сику». Да Вадим разве ж то «заценит»? Это кирпичики декоративные, что в обрамление топки замучился я накануне выкладывать, он может колючим взором своим буравить: «А ровно они стоят?.. А ну-ка, уровень приложи!» А то! Даром, что ли, день вчера на них потерял — чтоб симпатично, сирые, легли.

Кирпичи эти декоративные («под старину»), гранями своими кривоватые — «по определению», закуплены были нами штучно. Нельзя было их загубить!

Кирпичик кривенький, «под старину», декоративный,
Он стопочкою неприглядной в «уголку» стоял.
Но в обрамленье топки у камина лёг он рядом дивным:
Гаврила, всеми сторонами повертев,
                достойный его вид придал.

И без восклицательного знака — это работа его, Гаврилы.

Ещё наждачкой кое-где шаркнем по месту — вообще будет класс!

Да, пока камень, кирпич ли вот такой — «неадекватный» — через руки несколько раз не пропустишь, не пошлифуешь — не поласкаешь! — не будет от того толка. Встанет или боком безликим, или вовсе — задом повернётся.
               

* * *

Чем хороша работа руками — оставляет голову свободной для мыслей, воспоминаний, мечтаний. Всё это нынче сводилось к Ней одной, волнуя, будоража, ведя от отчаяния к радости и обратно…

Ну зачем ты ей, Гаврила грешный, нужен с кирпичами и булыжниками, с танцевальным своим неумением, с ямбом трёхстопным, которым, верно, её уж достал?!. Ведь она такая тонкая, а теперь, вдобавок, и изысканная натура!

Муза!

Нашёл себе жертву, которую можно безнаказанно «бомбить» Гаврилиным народным творчеством — за что ей такое наказанье?! А то мало ей в жизни лиха без тебя, безбашенного!

Но Гаврилу теперь уж было не остановить: натурально — несло! Он будет тянуться, он станет лучше, умнее — всё ещё у него впереди! С Ушакова-то он, главное, ушёл! Теперь вся жизнь распахнута — на все четыре стороны! И он себя ещё найдёт! А что касается ямба!..

В стихах ещё он не был докой,
И рифму, с лени, отметал.
Японское трёхстишье хокку
Гаврила нынче постигал:

«Утро слякотно-серое
Не стать тебе солнечным днём —
Сегодня Её не увижу».

* * *

А вечером, когда нашпигованная арматурой опалубка была залита крутым бетоном (тоже умаялся «замесы» в ведёрке мастерком делать), лежащий на деревянных козлах телефон вдруг озарился Её звонком:

— …Говорить можешь? Алексей, мы не идём ни на турнир, ни на вечеринку!.. Так получается!

Явно: она говорила в волнении.

— Семён, Татьяна — для меня значимей… Ты — мой самый сказочный принц!

* * *

«ТЫ — МОЙ САМЫЙ СКАЗОЧНЫЙ ПРИНЦ!»!!!

* * *

— Тань, ты чего-то Нахимовой, что ли, наговорила?

— Ну да, поговорили мы сегодня с ней. Она мне занесла подарок Семёну от школы, ну и я
               
сказала, что сильно против вашей вечеринки — мне это совсем не нравится!

Вот так: показали — и не дали!

* * *
Оно, с другой-то стороны: «Турнир с воза — Жеребцову легче!» Чего бы мы там, клоуны, показали? Какой бы хореографией зрительский люд удивили?! Чем бы счастье на сердце Татьяны — которая со студии, — пролили?

Зато теперь другую Татьяну уважили!

Не надо, опять же, «заморачиваться» насчёт того, что надеть… А впрочем, у тебя, Гаврила, и выбор-то: серые брюки от свадебного ещё костюма да рубашка красивая, белая, с цветными вставочками. Та, что Таня то ли на Новый год, то ли на день рождения тебе подарила.

А — всё равно теперь!..

Теперь можно — нужно! — было сосредоточиться на камине: целиком и полностью. Чтоб скорее треклятый закончить!

Чтоб скорее заработать деньги на морские «корки» и скорее те заполучить.

Чтоб скорее уйти в море!

Вот теперь уже точно — пора…

* * *

Чуть за полдень чудесного зимнего дня, когда отражённый тысячами снежных искр яркий солнечный свет свойски заходил ко мне сквозь окна зала и стеклянные двери зимнего сада, Она звонила вновь:

— Говорить можешь?.. Точно можешь говорить?.. Зачем острые углы ещё заострять? С тобой мы в другой день можем встретиться, сходить в кафе выпить кофе.

— А может, всё-таки, наплюём да и пойдём — хотя бы на турнир?

— Нет, — твёрдо сказала она, — решения мы не меняем.

* * *

Ты в жизнь мою уже вошла,
И даже буду на другом конце я света,
Знай, я с Тобою рядом! Никогда
Не сомневайся и не забывай об этом!

* * *

Воскресенье в стоящем на отшибе и без того тихого городка доме было тихо, торжественно и чуточку печально.
               
За работой я хотел, конечно, выждать символические шестнадцать тридцать, но батарейка в телефоне садилась, и я отправил sms раньше.

В тот день, что мог бы быть счастливым,
Гаврила кирпичи лепил.
И у партнёрши своей милой,
Прощения за всё просил.

А до этого, в полдень, пришло сообщение от Татьяны: «Алексей, может, всё-таки, пойдёшь на турнир?»

Таня, ты о чём? Это ж не за семечками сходить!

Люба откликнулась почти сразу:

— …Ты кирпичи-то творчески лепишь? Я надеюсь!.. Хожу по магазинам… Нет уж! Это чувство вины в ней говорит.

А в половине-то пятого, когда, наверное, во Дворце культуры моряков готовились или уже выходили на паркет наши, пришло sms от Семёна: «Люблю тебя».

Я тебя тоже люблю, сынок! Не волнуйся — ни турниры проходящие, ни времена года — за окном ли, на сердце ли сменяющиеся, этого не изменят: я люблю тебя, сынок!

* * *

Камин же двигался еле-еле. Я ещё только лепил (именно так!) собранными по двору и по закоулкам дома, бэушными кирпичами верх, а ведь предстояло облагородить всю эту, местами кособокую, конструкцию декоративным «кабанчиком».

Жесть!

Проезжу больше!

(продолжение http://proza.ru/2017/01/22/138)