Фиалки от Кэт

Наташка была дедушкиной любимицей. Энергия фонтаном била из нее. Ладная, крепко сбитая, она ни минуты не сидела на месте – прыгала, как резиновый мячик, вертелась юлой, все время что-то придумывала и изобретала.

Прадед, которому шел восемьдесят шестой год, ласково называл девочку зайчиком. Она и впрямь походила на зайца: слегка раскосые глаза, курносый нос, два хвостика волос,схваченные резинками.

Дед души не чаял во внучке, ни в чем не мог ей  отказать.
Но на этот раз просьба Наташки озадачила старика.

Попросила она, чтобы он пришел в ее 4-й «А» класс  как почетный гость и выступил с рассказами о Великой Отечественной войне.

–Староват я для таких встреч, – сказал Илья Захарович, тяжело вздохнув.

–Ты что, деда? Я же за тебя ответственная!

Наташка кинулась к деду на шею, прильнула к нему. И дед растаял. В назначенный час он сидел в парадном мундире с золотом наград на груди и смотрел, как буквально впились в него тридцать пар восторженных ребячьих глаз.

Пятеро учеников вышли вперед. Они приготовили для ве- терана литературный монтаж.

– Это было в мае, на рассвете, Нарастал у стен рейхстага бой. Девочку немецкую заметил Наш солдат на пыльной мостовой, – прозвучал в наступившей тишине дрожащий мальчишеский голос.

– У столба, дрожа, она стояла, Детский рот перекосил испуг, А куски горящего металла
Смерть и муку сеяли вокруг, – продолжила девочка с пышным белым бантом на голове.

– Тут он вспомнил, как, прощаясь летом, Он свою дочурку целовал.
Может быть, отец девчонки этой дочь его родную расстрелял?
– с выражением продекламировал мальчик.

В класс заглянула директор школы. Осторожно прикрыв за собой дверь, прошла и села на заднюю парту.

– Но сейчас в Берлине, под обстрелом, Полз боец и, грудью заслоня,
Девочку в коротком платье белом
Осторожно вынес из огня, – голос юного чтеца дрогнул.

 От волнения он забыл нужную строку. Учительница подсказала шепотом:
 
– И, погладив ласково ладонью,
Он ее на землю опустил.
Говорят, что утром маршал Конев
Сталину об этом доложил,

– звонким голосом подхватил мальчик.

У Ильи Захаровича перехватило дыхание. В памяти ожило то, о чем он помнил всю жизнь. А дети продолжали декламировать хором:

– И в Берлине, в праздничную дату, Был воздвигнут, чтоб стоять в веках, Памятник советскому солдату
С девочкой спасенной на руках.
Слова потонули в аплодисментах.

Учительница сказала, что сейчас выступит кавалер двух орденов Красной Звезды и медали «За отвагу», герой Великой Отечественной войны, прадедушка Наташи Соколовой – Илья Захарович Макаров.

Ученики снова зааплодировали. А дед не мог вымолвить ни слова. Притихшая Наташка смотрела на него умоляющими глазами. А он увидел перед мысленным взором пылающий Кенигсберг. Учительница подала стакан воды.

–Со мной, ребята, такая же история приключилась, как в стихотворении, которое вы сейчас прочитали, – тихо проговорил Илья Захарович, сделав несколько глотков.

–Это было в Кенигсберге. Когда мы взяли его, наш батальон вывели на окраину города для отдыха. После шести дней тяжелых боев к нам впервые приехал повар с кашей.
 
Метров в пятидесяти от нас стояло разрушенное здание, где солдаты заметили тень. Моему отделению было поручено обследовать дом.

Когда мы поднялись на второй этаж, то обнаружили в углу маленькую девочку, лет семи. Вся в ссадинах, истощенная, измученная, она плакала и звала на помощь. Потом присмотрелась к каскам со звездами, бросилась нам в ноги со словами: «Не убивайте меня…»

 
Илья Захарович достал из кармана носовой платок, поднес к глазам. В классе стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как бьются сердца маленьких слушателей, потрясен- ных рассказом ветерана.

–Мы смотрели на эту девочку, и каждый вспоминал своих детей.

На руках мы принесли малышку в лазарет.

–Может, она дочь гитлеровцев? – строго спросил командир взвода.

Девочка кинулась ко мне, схватила за полу шинели, прижалась к ней лицом.

–Разве она виновата, что идет война? – сказал я и взял девочку на руки.

Уже после мы узнали, что девочку зовут Кэт, что она немка. Ее отец ушел на работу, он был простым рабочим на заводе, и домой больше не вернулся. Мать погибла при бомбежке.

Три дня мы отдыхали после тяжелых боев, и все дни девочка прибегала к нам и приносила свежие фиалки с лужайки. На что уж было у бойцов во время войны сердце каменное, но, увидев тогда эту несчастную, беззащитную, измученную девочку, так екнуло сердце, что до сих пор не могу вспоминать о ней без слез!

Нас отправили воевать дальше, а девочку решено было отдать в приемный пункт для граждан. Отвезти туда маленькую Кэт поручили мне и еще одному солдату.
 
На прощание малышка, громко всхлипывая, обняла меня слабенькими ручонками за шею и долго не отпускала, прижавшись к груди всем своим худеньким телом.

Я записал адрес приюта, фамилию директрисы, а сослуживец сфотографировал нас с Кэт на память.

Илья Захарович достал из левого нагрудного кармана пожелтевшую фотографию, на которой был изображен молодой боец в солдатской шинели, держащий за руку девочку-заморыша.

Никто не нарушил тишины. Дети сидели присмиревшие.

 
–Дедушка, а ты больше не видел эту   немецкую девочку Катю? – спросила Наташка.

–После войны я посылал запросы. Но ответа не получал, – задумчиво проговорил Илья Захарович. – Однажды пригласили нас, освобождавших Кенигсберг, на встречу ветеранов в честь двадцатилетия Великой Победы.

На следующее утро после приезда я взял с собой друга, который хорошо знал немецкий язык, и мы пошли в приют.

Я показал директрисе фотографию. Она с трудом, но узнала меня и вспомнила маленькую Кэт.

–Через два года  ее удочерила супружеская пара немцев,  у которых умерла собственная дочь, – сказала она и, в ответ на настоятельные мои просьбы увидеть Кэт, протянула мне листок с адресом.

Мы разыскали нужную улицу. У меня так колотилось сердце, думал, что оно выскочит из груди.

Дверь открыла женщина с сединой на висках. Мой товарищ объяснил цель нашего прихода и вообще был переводчиком при нашем разговоре.

Женщина обрадовалась нам, стала хлопотать, накрывая на стол. Она сказала, что Кэт спустилась в булочную за хлебом. Раздался звонок. Я замер. В проеме двери показалась молодая, красивая, грациозная двадцатисемилетняя женщина.

У нее были серо-голубые глаза маленькой Кэт, которые я не раз видел во сне. Мой товарищ стал что-то торопливо объяснять ей. Кэт кинулась ко мне на грудь и прижалась к плечу как тогда, при расставании в приюте. Она плакала, гладила меня по  щекам, что-то говорила.

Ее приемная мать тоже плакала, и у меня по лицу катились слезы. Мой товарищ не мог переводить из-за нахлынувших чувств. Но все было и так понятно без перевода.
Когда мы сидели за столом, Кэт не сводила с меня глаз. Она снова и снова благодарила меня за спасение в тот далёкий день, когда чуть не задохнулась от дыма в подвале.
 
Мать  достала  из  шкатулки  золотые швейцарские часы, протянула их мне.

–Это часы моего покойного мужа, – сказала она. – Он был прекрасным хирургом. Возьмите, прошу Вас, на память… Спасибо Вам за Кэт!

Илья Захарович снял с руки часы.

–Я до сих пор, ребята, по ним, а не по сотовому телефону, узнаю время.
Ветеран помолчал, собираясь с силами, чтобы закончить рассказ.

–Нам пора было возвращаться в гостиницу. На другой день мы уезжали.
Кэт с приемной матерью пришли на вокзал проводить нас. В руках у Кэт была завернутая в целлофан небольшая картина.

 Когда она развернула ее, я ахнул. На холсте в изящной вазочке с прозрачной водой стояли фиалки изумительной красоты – трогательные цветы той победной весны, с ярко фиолетовыми бархатистыми листиками.

–Мой друг-художник нарисовал их за одну ночь, – призналась Кэт.
Она прижалась к моей груди.

–Если у меня родится сын, я назову его Ильей, – сказала она и поцеловала меня в щеку.

Поезд тронулся, а две женщины еще долго махали нам вслед.

Дети зааплодировали. Учительница вручила Илье Захаровичу букет красных гвоздик. А Наташка при всех обняла и поцеловала деда.

–Ты у меня самый лучший! Спасибо тебе, дедушка, за спасенную Катю! – прошептала она.