Житьё-моё 2

У бабушки Поли был сильный характер, обострённые чувства собственного достоинства и справедливости. Именно поэтому, не побоявшись остаться одна с четырьмя детьми, она в военное лихолетье «намахала» мужа Василия, выгнала его из дома. Он был нужным лекальщиком на оружейном заводе, имел военную бронь, пользовался вниманием заводских молодух и однажды гульнул на стороне. Поэтому в нашей семье его называли не иначе как дед-мудак.
По семейным преданиям моё личное знакомство с дедом Василием было анекдотичным. Однажды якобы дед Василий явился и спросил меня мелкого, знаю ли я, кто он такой. Тут я ему и выдал кратко открытым текстом. С тех пор он в нашем доме не появлялся.
Я помню, бабушка часто, но исключительно по делу, как-то особенно красиво и остроумно, применяла ненормативную лексику. Даже поговорка у неё была вроде бы староверческая – «лучше матом выругаться, чем чёрным словом».

Говорят, в детстве я виртуозно владел матерщиной. Бабушка Поля рассказывала, что однажды я отличился в гостях у моей очень набожной прабабушки, Ольги Васильевны Моисеевой. Она одиноко вдовствовала в своём доме на улице Горького в районе нынешнего трамвайного кольца. В базарные дни под окнами этого дома густо ходил народ на Хопёр и обратно. Вот прабабушка и попросила меня узнать у прохожих базарную цену картошки. Я быстро вскарабкался на подоконник открытого окна, свесил наружу ноги и звонко, на всю улицу, запросто обратился к первому встречному: «Мужик, <в лоб> твою мать, почём нынче картошка». На улице и дома почему-то стало весело.

На одной из первых моих фотографий я приблизительно в двухлетнем возрасте стою совсем один на студийном плетёном кресле. На мне светлая кроличья шубка, белая вязаная (пуховочёсаная) шапочка, валенки и калоши. Судя по всему, я демонстрирую обновками полную готовность к зиме. Шубка навырост служила мне долгую службу, а когда я дорос лет до шести, а она состарилась, из неё мне сделали душегрейку. Это такая меховая жилетка.
Полагаю, что летом 1958 года меня, выпускника детского сада и почти школьника, моя родная тётка Тоня затащила в танцевальный ансамбль при клубе оружейного завода, где сама занималась. Это в том же клубном здании на углу нынешних улиц Демидовской и Литейной, в четырёх кварталах от нашего дома. Я был единственным мелким в этом взрослом ансамбле, поэтому мне давали преимущественно комические партии типа юнги в матросском танце или Нового Года на ёлках.
Однажды зимой ансамбль выступал на каком-то ответственном клубном концерте. В гримёрках, за кулисами и на сцене было очень холодно. Никто не заметил, что я надел танцевальную рубаху русского сольного танца «Сиротинушка» прямо на свою меховую душегрейку. В этот раз я сорвал за своё выступление оглушительные овации. А после концерта мне бабушка сказала, что многие её соседки в зале плакали и жалели «горбатенького» мальчика. А горбатеньким меня сделала бывшая детская шубка.


Зареченские школьные годы (1958-1962).
В ночь на 1 сентября 1958 года я спал беспокойно. Волновала неведомая школьная жизнь. Предчувствия беды не обманули. Первый день в школе №53 на улице Герцена я не помню. Но путь из школы домой оказался незабываемым. В те времена было не принято сопровождать зареченских первоклашек из школы домой. Решив сократить путь, я перелезал через высокий забор с острыми вертикальными стержнями, отделявший школьный двор от «Шалмана». Так назывался густонаселённый огромный двор коммуналок на месте дореволюционного госпиталя, выходивший на параллельную улицу Сакко и Ванцетти, некогда бывшую Госпитальной.
Спрыгивая с  вершины забора, я зацепился хвостом своей форменной гимнастёрки за острый штырь и повис. Школьное сукно оказалось добротным, до края фалды не прорвалось. Блестящий ремень с гербовой пряжкой спас от удушения. Снимали меня при большом стечении народа, отчего мне было особенно конфузно. Помню, бабушка совсем не ругала меня. Посмеивалась, что висящий внук, оказывается, гораздо спокойнее бегающего и лазающего.

Вспоминается ещё одно приключение по пути из школы домой. Поздней осенью на улице Заставной копали вручную ямы для электрических столбов. Ямы были широкими и глубокими, с грунтовыми уступами. В день, когда ямы привлекли моё внимание, они почти до краёв были заполнены водой с тонкой коркой льда. В этом льду было очень увлекательно пробивать камнями дырки, любоваться бульками и фонтанами. Увлёкшись, я прошёл даже мимо своего дома, и почти у самой церкви Сергия Радонежского в одной из ям увидел вмёрзший в лёд рубль. Это был большой советский бумажный рубль, находившийся в обращении до 1 января 1961 года. Предвкушая покупку кулька карамели с начинкой «Подушечки», я не задумываясь спрыгнул на этот лёд. Естественно, провалился по пояс. С трудом выбрался по уступам и совершенно мокрый прибежал домой. Снимая с меня пальто, бабушка обнаружила прилипший к спине рубль. Потом она с восхищением рассказывала всем, как её внук может задницей рубли из проруби извлекать.

Бабушка часто говорила, что я выгодный внук. Мои новогодние выступления в клубе оружейного завода в роли новорождённого Нового Года (по три Ёлки ежедневно втечение всех каникул) приносили и по три пакета честно заработанных новогодних сладостей. Мы потом долго пили с ними чай, экономя на сахаре.
Однажды я участвовал в небольшом концерте в одном из цехов оружейного завода. Это было в обеденный перерыв. Перед концертом нам показали станки и продукцию. Цех делал пластмассовые ножны для штык-ножей. Я всё надеялся, что нас одарят сувенирами своего оружейного производства. Но наградой стали всё те же новогодние пакеты.