Пожар Латинского проспекта. 14 отрывок

(предыдущий отрывок http://proza.ru/2017/01/22/172)

«Давай, ты хоть что-то доведёшь до конца!»

Принято!.. Или даже так: «Я тебя услышал, Татьяна!.. Услышал». И брови насупить, и губы поджать, и кивнуть веско — как Миша-телохранитель…

А не доведёшь — ответишь!

* * *

— Ты так здорово выглядишь!

— Да прямо! — добродушно рассмеялась она. — Матрёшка такая!

— …Счёт помните: раз, два, три- четыре!.. Три-четыре, раз, два! Не скачем — танцуем на подушечках, в шаге припадаем — джайва!

Любовь порхала бабочкой — ей был хорошо этот танец знаком и, без сомнения, ею любим. А она ещё и шампанского успела до этого выпить. С кем, правда, — на этот мой нетактичный вопрос она лишь строго повела бровью.

— И вот когда вы меняетесь позициями — такой момент!.. Вот, как тореадор: не здорово — если он просто с быком разминётся, высший пилотаж — когда рога по его покрывалу прошуршат. Вот вы должны тоже помнить: когда, расходясь, вы друг о друга ветерком прошелестите, буквально — вот это будет идеальное исполнение!

А группа редела на глазах: сегодня танцевало только три пары.

* * *

— Как у тебя с розой-то дома: обошлось?

— Обошлось!.. Серёжа-маленький, правда, сразу набычился: «Это кто подарил?» Сказала — ученики бывшие заходили.

Прошуршало, значит… Ветерком.
               
— Ну, ты когда уже там закончишь-то?

— Где? Камин-то? — изумился я. — Да вот-вот: один пролёт остался! А чего это ты вдруг интересуешься?

— Да просто я тебя поторапливаю — чтоб мог спокойно на танцы ходить.

И эта — туда же!

* * *

Да-да, сейчас, уже вот-вот:
Один остался лишь пролёт,
И будет всё белым-бело,
Как в том камине сажа!

Но новый месяц уж грядёт,
Работа медленно ползёт,
И всех кругом уж допекло,
А и Любовь — туда же!

А тут ещё за танцпол пришла пора за следующий месяц платить!..

* * *

— …А за Нахимову не переживай! Тысяча рублей для неё — ничто! «Без пяти тысяч в кармане я чувствую себя некомфортно»!.. А кольцо — видел, какое ей Серёжа подарил?.. Что? Пять тысяч?!. Алексей, цен сейчас таких нет! Посмотри на мой брюлик, которого и не видно, и на её кольце бриллиант!.. Ладно, ты извини, что я про деньги, но поверь — там, — Татьяна указала в сторону двери, — там! — тебе этот вопрос задавали бы гораздо
чаще!

Да знаю я, Тань. Прекрасно знаю…

А Серёга, оказывается, вот чего — охранником-то прошлый месяц подрабатывал.

А за танцпол за партнёршу заплатить всё равно надо, «хуш плач»: как же я, с коня-то своего белого, в попоне, спешусь? Напрасно, получится, в такую даль скакал?!.

* * *

Шампанского Гаврила был не против.
Чтоб только бы не с незнакомцем N его пила.
Когда о том партнёрше заикнулся робко,
Законно та прекрасной бровью повела.

«Ктуй ты такой? — та бровь сказала. —
Партнёр по джайве, а мужа мне вопросы задаёшь!
Если такого статуса тебе, гонимый, мало —
Отставку дам — Любовь что есть, тогда поймёшь!»
               
И тут Гаврила, натурально, наш — сорвался!
(Не удержала и потянутая в джайве той нога!)
Серьёзным гневом мужичина обуялся:
«Во вторник, в шесть, Любашечка?.. Ага-ага!»

Рифма стала изменять, а строка уже не слушалась чёткого размера. Лиха беда — начало?

* * *

В пятницу, когда я только подходил к дому, Вадим от него уже отъезжал. Было, правда, уже начало одиннадцатого. Остановившись и опустив боковое стекло, он, кивнув, сказал без предисловий:

— Давай так: если до понедельника ты не заканчиваешь, то я тебе денег не плачу.

«Денег»! Там осталось-то — семь тысяч! Остальные ж я авансами выбрал: «на проезд».

— Вадим, — непроизвольно скривив полупрезрительную гримасу, процедил я, — мне осталось двенадцать плиток по верху. Не к понедельнику — к обеду тебе будет готово. Ну, а нижний ободок — как договаривались: когда парни половую плитку вокруг камина бросят.

Кивнув и буркнув что-то невнятное, Вадим дал газу.

Не газуй, Вадим!

А я некстати заметил, что промежуток между верхних его зубов — точно крысиный.

Да ладно — он ведь в том не виноват: я действительно здесь безобразно долго делал.

Парни сегодня молчали, угадывалось — виновато. Это они, наверняка, Вадима «настрополили»-науськали: в понедельник планировали начать выкладывать плитку на пол зала. Да только я-то их не держал! Наоборот — теперь мне их ждать придётся. Чтоб нижний бордюрчик по плитке проложить. Но так то ж — работа! С неизбежными её издержками.

Да ладно — сегодня я их вижу последний раз…

Чуть за полдень я уже был в офисе у Вадима.

— …Слушай, Вадим, я вот тут что подумал: может, вы сами положите эти бордюрные плитки — там двадцать штук всего-то. За оставшиеся деньги, парням-то — чего?..

Может, он, или они, такого варианта хотели?

— Лёха!.. Лё-ха! — удивлённо подняв колючие, ставшие теперь чуть растерянными глаза и вздохнув протяжно, совершенно искренне посерчал Вадим. — Я фигею от всех строителей планеты Земля!.. И ты — туда же?!

Ну, если действительно так!..
               
— Всё, Вадим, извини — не парься, забудь! Думал просто, может, так тебе будет лучше…

— Лёха!.. Вот тебе деньги — думаешь, мне жалко? — сдвинув брови у переносицы, протягивал заранее отсчитанное Вадим. — Только полторы тысячи я пока придержу — а то ты тогда можешь не приехать.

Вадик!.. Вадик! Я не удивляюсь одному заказчику маленького городка — он ведь меня совсем не знает.

— Всё — звони, когда они пол закончат, пока! Спасибо за деньги, Вадим!

— Спасибо тебе за работу!

* * *

А парни — парни меня просто к партнёрше моей заочно приревновали.

Что же может быть ещё?

* * *
— Вот — бери эти деньги и иди — делай себе в море документы.

— Хорошо, Таня — с понедельника начну!

— Тебе надо писать! А ты ерундой занимаешься!.. А в море у тебя больше на это времени будет!

* * *

Роман был морской и писался уже несколько лет. Но сильно в «Ушаковский период» работа подзачахла — хоть и двигал я старательно крошечные отрезки. На колене в автобусе — по дороге на работу: а много ли так напишешь?

Да, в море-то тоже: выкраивать от драгоценного сна, конечно, придётся. Выходя тогда на вахту не выспавшимся и оттого раздражительным, нервным. А что делать — искусство, равно как и жалкие мои потуги на него, требует жертв! Но что здесь для писанины хорошо — замкнутость пространства и крайняя ограниченность событий. Однообразие. Ничто с толку не собьёт!..

Повестушку-то, в книжечке заглавную, так ведь и писал: в Северном море. Зимой — когда шторма там буйствуют вовсю. И сельди синебокой было — навалом, и вахты в трюме — по полной, а и повесть написать надо — позарез! Потому что внутри-то кипело всё и рвалось: писаниной только и спасался. И чтоб лирической героине — той, № 1, ко дню рождения, было что в конце апреля подарить.

Вот и выкраивал три полновесных часа за двое суток — больше не получалось. На той отдыхающей вахте, что с восьми часов вечера до четырёх утра. В первом часу поднимался и — за перегородку коек, с краешку дивана. Там, в малюсеньком этом закутке, Слава (тоже!), с которым мы эту каюту и делили, обустроил мне крохотный столик-парту, светильник повыше приторочил, занавеску приделал. Это он так по домашнему ремонту,
что из-за рейса пришлось на полдороге бросить, тосковал.И здорово же в уголке этом, под чародейным покровом ночи,сочинялось! Почему именно ночное время выбрал — чтоб Слава спал! Кружка чая, лист бумаги, света луч — что ещё надо для мук творчества?!..

Лишь кружка чая, лист бумаги, света луч,
И тишина, с привычным гулом — судовая…
Полдюжины ты белых творчеством замучь,
По строчкам, к счастью прошлому, вновь отлетая.

А они уж меня помытарили! Ведь хотелось — ой, как хотелось! — сохранить, оставить себе все дни, часы и мгновения той любви, что случилась так нежданно и быстротечно! Ничего не забыть, не потерять!.. Но попробуй ты — скажи новое, о любви-то, слово! Так, чтобы она услышала!.. Всё какая-то мура получалась!.. Пока однажды в трюме том самом — морозном, родимом, с могучими пиллерсами — колоннами храма моего, не пришло вдруг озарение: «А увяжи ты, дурень, любовную эту лирику с забойным своим, но сугубо морским рассказом — как вы рыбу, под чутким твоим «руководительством», ченчевали — продавали. Современно, в фарватере времени, свежо — в прошлом рейсе ведь было. А развязку — по О’Генри, новеллистическую, — перерисуй один в один с мечтаний своих сумасшедших. Коих, в трюмном своём одиночестве, ты нагородил — круче коробов вокруг!»

Уж чего, чего, а соврать Гаврила всегда был мастак.«Мастер — с во;от такой буквы!»…

В какой-то месяц повесть была написана. Просто балдел, дурень, когда уже, по пути в родной порт, начисто её переписывал.

Оценили. И она, и редактор областного еженедельника, и сотрудники собственной экономической безопасности.

«Делов не знаю — литературный вымысел!..»

Не знаю…

— Слушай, может, тебе всё-таки стоило на ней жениться?

— Да ну, Таня, скажешь тоже!.. Драконили бы друг друга — с нашими-то характерами!..
И с ней, наверное, меня бы уже не было… Кто, кроме тебя, меня бы столько лет терпел?

Сущая, ведь, правда!

Одним вопросом я теперь только и одолевался: почему, за тринадцать лет жизни, ни полстрочки не посвятил я Тане?.. Уж кому, как не ей, всё лучшее посвящать?!.

Про остальное — не знаю… А, и знать — не хочу!

* * *

В понедельник, прилежным школяром — с авторучкой и тетрадкой даже, для конспектов, сидел я в учебном классе Морского Института повышения квалификации. В группе нашей, девятичасовой — занятия же с девяти утра начинались, — девять, как раз-таки, человек и было.
               
Через неделю обучения и успешной сдачи экзаменов — в следующий вторник, должны мы были получить международные сертификаты матросов торгового флота.

«Торгаши»! Не рыбаки какие-нибудь! В которых ты, Гаврила, двадцать два года «отходил», и был тем, в общем-то, счастлив и горд…

И, старательно записывая за кутающимся в чёрное наброшенное на плечи пальто сухим преподавателем — вторым лишь бывшим штурманом, по временам я отводил взор в заиндевелое снизу рамы окно. В котором — выше прямых крыш скучных серых типовых пятиэтажек — зимнее, ещё слабое солнце старательно восходило к невысокому нынче зениту, окрашивая порой небосвод лазурным, а мгновениями и голубым.

У неё сегодня, говорила она, инспекторская проверка районо.

В проверке жизнью наш Гаврила
День каждый Божий состоял.
И, чтоб Любаше подфартило,
Сегодня кулаки держал.

— …Так, далее — судно, идущее с тралом!.. Значит, бортовые огни: зелёный — с правого борта, красный — с левого. Ходовые — белый над красным: белый лоб, красный нос — так легче запомнить, может быть, кому-то.

— А на экзамене конспектом можно будет пользоваться?

— Да. Поэтому лучше вы всё записывайте!

Я чинно сидел — обучаясь и переквалифицируясь в солидном морском учреждении, а не рыскал по калымам, с зыбкими, как сама вода, договорами — на «честно’м» слове.

Я двигался к морю!

* * *

Вторник принёс мне любимоё ча-ча-ча и свидание с любимой — партнёршей! — наедине…

— Так, надо, наверное, вас в семичасовую группу переводить, — поразмыслив, сказал Артём, — одни вы из шестичасовой и остались!

Мы были одни на всем паркете ставшего таким просторным зала.
 
Поневоле маэстро уделял внимание сегодня только нам.

Ну, прямо-таки, как «спортсменам» или «индивидуалам». Так что даже подошедшая под конец Алевтина простодушно изумилась в нашей паузе:

— Ой, а чего это вы?

Вместо ответа я горделиво повёл бровью, а Люба, пожав плечиками, улыбнулась мило и, как показалось мне, счастливо.
               
Сегодня и получалось всё как-то особенно хорошо — я видел это в отражении зеркал. Мы действительно смотрелись с Любой парой, мы уже немалому здесь научились, мы уже чувствовали друг друга. Мы уже здесь — были!..

— Сегодня один ученик в сочинении написал, — улыбалась в пушистый мех воротника своей куртки Люба, — что Му-му была любимой профурсеткой Герасима.

Засмеялся и я.

— Вот дают! Да чего с них, вообще-то, взять?!.

И рукой махнул.

— Да нет, — качнула Люба головой. — Не скажу, что они глупее или хуже нас. Просто, у них мозги на другое работают. Просто, они — другие!

Мы прошли немного молча: несколько десятков драгоценных мне шагов — впустую.

— Вот я абсолютно точно знаю: Серёжа, когда подрастёт, он обязательно от нас уедет.

Понимающе кивнув, я не нашёлся, что сказать. Да и чего я буду лезть в чужую семью.

Действительно!

* * *
— Серёжа? — раздумчиво покачала головой Татьяна. — Нет, ты Серёжу не потянешь! К нему только Нахимов подход и имеет. Пока…

Нет — не женитесь на психологах: вопроса просто так не задашь!

* * *

Любил я этот день недели! Были, значит, причины… «Или — не было!» Это, как хозяин с Ушакова Гришу распекал — за кого-то, с объекта вдруг пропавшего: «Значит, денег дали!.. Или — не дали!» Так или иначе, но Гриша всё равно оставался виноватым — а как же, и кто же ещё? Но — то не в среду было… Хотя, возможно, что и в среду — я разве всё упомню?..

В среду занятия были посвящены борьбе с пожаром. Серьёзная, кстати, тема. Помнится, ещё в училище кто-то из нас, зелёных и несведущих, задал вопрос: «А что, вот, на кора-
бле горит — железное же всё?» — «Да, — поддёрнув очки на переносице, улыбнулся в усы преподаватель — бывший капитан, — действительно: чему, казалось бы, гореть? А как вспыхнет — не знаешь, куда и бежать!»

— Тушение пожара — процесс творческий!.. Помимо обязанностей, закреплённых за нами расписанием по тревогам, каждый должен быть готов действовать и по обстановке…

Согласен!

— Не каждый пожар возможно потушить…
               
Это точно!

— Если он поздно замечен и уже охватил большое жизненно важное пространство…

Душу, например.

— …то потушить его зачастую не удаётся. Тогда нам остаётся что?..

Что?

— Срочно покинуть судно!

Пока ещё рано. А вот сигналы в эфир подавать уже можно было вполне — половина десятого утра.

Не осуждай наивного Гаврилу.
Будь выше, чем сей день и час.
Как многому его ты научила!
Ты знаешь — всё сторицей он отдаст!

Тоже, наверное, урок сейчас ведёт. Отчаянная сейчас это профессия — деток нынешних обучать. Проповедовать им вечные истины среди шабаша безоглядного стяжательства и цинизма. Преподавать русскую литературу в компьютерную эру. Нести чистое русское слово носителям «языка уродов». Учить добру в эпоху зла.

И класс, какие бы нештатные ситуации с иными ученичками- оболтусами ни случились, не покинешь…

Их тысячи — учеников тех было,
И каждому давала часть души.
И взрослого ученика Гаврилу
Отныне ты в актив свой запиши!

С частью души — каждому ты, должно быть, погорячился слегка, но так — для Неё и для строки поэтичной!

— …Взрыв — это мгновенное выделение энергии.

Люба уже давно не отвечала на мои sms: тушение пожара — процесс творческий.

* * *

А в четверг она не пришла!.. Не было её в четверг… Звонок только от неё и остался:

— Я — никакая! И в эмоциональном, и в физическом смысле… Ну да, зато проверку прошла успешно. Поеду отсыпаться… Нет, ты что меня оправдываться заставляешь? Нахимову позвони!

В одиночку я сегодня выдвинулся в семичасовую группу. Всех, впрочем, я здесь уже видел и даже кого-то знал — шапочно. Оно всё ничего — нормальная была группа: «мужик в очках» уже не ходил. Только какая-то всё же непростая — «на понтах»,
как Слава бы сказал. Тон — высокий! — задавал Андрюша Здоровый. Гроза волн вальса! Впрочем, относительно здоровым он был разве что на фоне других — и только. Но он этим здорово кичился, потому и рубашку переодевал неизменно в зале, демон-
стрируя присутствующим дамам свой торс. Далеко не могучий, с изрядной жировой прослойкой.

Мишу бы тебе увидать — хотя бы…

На одном из первых, в этой группе, занятий, я что-то вякнул — впопад! — Артёму. Все рассмеялись, а Андрюша, медленно обернувшись, удостоил меня тяжёлым взглядом: «Хту-й такой здесь ещё появился?»

Ты на партнёршу свою «косяка дави», в другого кого-то «целься», смотрящий: не с такими вольными стрелками на узеньких тропах расходиться приходилось!

Партнёршей у Андрюши была та высокая девушка — фронтмэнша женской половины.

Паша, проникающийся явным уважением к фронтмену, с отторжением некоторой доли и на свой счёт, занятия тоже почти не пропускал: только если по делам бизнеса своего. В котором, понял я, он тоже был на всех ролях.

А вот Женя отчего-то студию уже не посещала… Так бы, конечно, я ни секунды не раздумывал, когда, проходя среди вставших в пары, Артём щедро повёл рукой в сторону трёх одиночных девушек.

— Выбирайте!

«Ты меня выбирал, как цветы в магазине!..»

Нет, нет — я первой стоящей руку и подал. Скромно первую красавицу и выбрав — Инну. С живыми серо-голубыми глазами, золотыми волосами, длинноногую и полногрудую — в общем: «Мечта оккупанта».

Но у меня о других завоеваниях нынче все думы были…

— Если только удобно вам будет! — улыбнулась она, имея в виду почти равный наш рост.

Да нормально: трус не играет в хоккей!

— Ну, тогда ты должен соответствовать! — ревностно взирая через плечо высокой своей партнёрши, поперхнулся завистью Паша.

Ещё как буду! Танцуй, давай, не отвлекайся — споткнёшься ещё!..

Четверг — «стандарт»: танго…

— Вэри сори!.. Вэри сори! — улыбалась златовласка, когда наши стопы, бывало, сталкивались.

— Донт меньш! — ответил, наконец, и я.
               
— Что, простите?..

— Не стоит, говорю!.. Вы же извиняетесь — по-английски! А я и отвечаю вежливо: да не переживайте вы, не стоит!

— А-а! — ещё шире улыбнулась она. — Поймали, да?.. На слове, и на моём незнании английского.

Прямо, сети расставлял! С бортовыми, передними и задними топовыми огнями!.. Кстати, английским-то как раз сегодня нас и озадачили: команды на руль. «Steer the course» — править по курсу; «nothing to port!» — лево не ходить!; «steady! steady so!» — так держать!

Так я и держал!

— Вы уж не бойтесь! — в крайней точке файф-стэпа, когда мне следовало «тряхнуть» партнёршу («…дёрнуть и тут же вернуть на место» — как Артём учил), подсказывала мне Инна. — А то как-то очень уж осторожно вы это делаете.

— Да вроде, — глубоко втягивая голову в плечи, пожимал ими я, — как обычно!

Хоть и сам чувствовал — совсем не то!

— Нет, — загадочно улыбалась Инна, — с вашей-то партнёршей у вас это хорошо получается!

Это просто с непривычки: «ease the helm!» — легче отводи!

— Вот, видите — получилось!

Не совсем всё-таки, но…

«Nothing to port!»

* * *

Партнёрши не меняет наш Гаврила!
Любви он не изменит никогда:
«Чтоб только счастье в её жизни было!
Всё остальное, право, ерунда!»

* * *

Пятничным утром позвонил Вадим: плитку в зале положили, можно приезжать.

— Я сейчас учусь, а завтра утром и приеду. И для плитки, кстати, лучше — лишний день постоит, крепче схватится: уж ты мне поверь!

Вадим не возражал.

А краткосрочное обучение подходило к концу. Уже и «окно» выдалось между лекциями.
               
— Ну, если ты ещё и сварщик — так ты запросто уйдёшь! — обнадёживал меня пухлый, но располагающий к себе парнишка. — Да вон — внизу же, на дверях — объявление висит: в ЗРП матросы-сварщики требуются. Правда, там зарплата — никакая.

— А какая?

— Да сорок, максимум, тысяч.

Ничего себе! Для меня, не то что издержавшемуся — обнищавшему за годы Ушакова, это были сейчас деньги, да что там — деньжищи!

* * *

— Денег, сынок, у нас скоро будет — видимо-невидимо!

И руками разводил широко в стороны: как в «Вожде краснокожих».

— Ты ему говоришь так, а ведь он верит, — замечала мне Татьяна.

Я и сам в это верил. Точнее сказать — старался верить. Вот, сейчас — столбы по зиме закончу, а уж летом разгонюсь!.. Вот, сейчас — выйду на палубу, а там уж объёмы будут!.. Вот, сейчас — на пруде «хапну»… Хоть за всем этим стояло единственно правдивое: «Вот, сейчас — с Ушакова закончу, тогда — может быть…»

Но долго к этому идти пришлось. Выходя порой и на тропу войны…

По первой ещё ушаковской осени телохранитель Миша, влезавший во все строительные дела по дому хозяина с похвальным рвением, углядел: пыли от моей шлифовальной машинки, когда подрезаю я камень, много. На фасад свежевыкрашенный садится.

— Так, а как без пыли-то? — искренне недоумевали, по отъезду хозяина с Мишей, Витя-с-Лёшей. — Резать-то тебе всё равно надо… Да она дождями сто раз смоется!

— Так объясни ты ему!..

Легче было мне из трёх жердей сколотить себе «фигвам», обив его чёрной плёнкой. Чтоб внутри, на той самой, моей любимой, бочке резать камень.

— А дышать чем будешь? — пытали Лёша-с-Витей.

— Пылью, чем ещё?

«Обдолбившись» камня и надышавшись каменной пылью, в первый же день бежевой краской (художники забор как раз декорировали) написал я на входе в «фигвам»: «Настоящему индейцу завсегда везде ништяк!»

— Молодец! — от души рассмеявшись, оценили художники.

— Ну что, Чингачгук? — расплылся в улыбке полнокровного лица на следующий день Миша.
               
Да что — загнали тут меня в резервацию периметра дома этого!

Это уж потом, по весне, науськал однажды хозяина проклятый краснолицый…

По той самой весне, по которой фасад, на который Гаврила боялся пылинку уронить, трещинами весь пошёл — переделывали.

* * *

В субботу, как и обещал, я приехал к Вадиму. С утра пораньше — чтоб поскорее уже положить последние эти две дюжины плиток. Нижний, по положенной парнями керамиче-
ской плитке, бордюр.

— Вообще, Вадим, честно сказать…

— По чесноку!..

— По чесноку: на другой же, несколько, вариант, мы первоначально сговаривались: камин из красного кирпича, под расшивку. А тут ещё облицовка выплыла… Не-не, я ничего — мы всё уже сделали. Просто — почему так долго и вышло.

Вот «лекарь»!

— Зато я буду всем говорить: «Вот камин, что сложил Алексей — мировой парень!»

— Ладно, Вадим, ты тогда подъезжай к вечеру — всё будет готово.

Финальные аккорды всегда приятны. За пару часов управившись с бордюром, принялся колдовать с флакончиком чёрной краски, что позаимствовал у Семёна из набора «художки» (который, впрочем, сам в «Лавке художника» ему и покупал). Надо было поработать с серой плиткой — чуточку, на мой взгляд, недоставало ей контраста. Выливая несколько капель на губку, я втирал их в бетонную структуру выбранных, в хаотичном порядке, плиток, тут же размывая водой с помощью другой губки.

Главное — чтоб Вадим Мнительный за этим занятием не застал: он уже Славой учен!

Задай упрямой плитке той контраста!
Как можешь — очерни,
И, в хаосе, размой!

…А знаешь — вспоминать ты будешь часто
Все зимние те дни,
Что были здесь с тобой…

Наконец, окончил. Навёл марафет вокруг. Отошёл к окну. Глянул в окончательном варианте.

А камин-то получился очень симпатичный и необычный. Честно сознаюсь: я бы такой задумать не смог. Хозяйка лучше его видела! Признаю и признаюсь!

Главное — здорово получилось! А шелуху личных амбиций — в огонь!
               
Кстати!..

— И, как я уже Вадиму вот говорил, никогда теперь не выбрасывайте картофельные очистки — сжигайте их в камине! Дело в том, что их сжигание прочищает дымоход от сажи.

Хозяйка внимала моим наставлениям с открытым взором чуть раскосых, добрых глаз. Вадим косился, как всегда, недоверчиво.

— Да, и вот ещё что — с трубой… Так как где-то и моя есть вина — что я до вас так и не доехал… Давайте, по весне, когда у меня время выдастся, приеду я — трубу подреставрирую.

Трубу-то, по осени дождливой, ученик мой — «строитель чёрный» — так уделал! Все кирпичи в растворе заляпал. До того самого места, как его на настоящих, на стороне Вадимом найденных спецов сменили. Зато теперь, по «убитым» кирпичам отчётливо видно было: «Вот до этого места Серёга выкладывал».

— А возможно это? — Хозяйка обернулась в надежде, глаза Вадима загорелись огнём. — Отделочники вот эти говорят, что уже всё — испорчен кирпич.

«Делов»-то куча! Лак в цвет подобрать да им пройти.

— Можно! — авторитетно заверил я. — Можно — я знаю, как…

— Ну, мы тогда будем вас ждать! — кивнула хозяйка.

— Но только по весне — для верности ещё раз упредил я, — когда тепло уже будет: сейчас, по минусовой температуре — не получится.

А когда Вадим довёз меня до остановки, хозяйка, обернувшись с переднего сиденья, радостно протянула и крепко пожала на прощание руку:

— Спасибо вам огромное! Будем вас ждать — с трубой.

Значит, действительно — славный у нас камин получился!

И разве теперь хоть сколько-то важно, сколько дней на него было потрачено?

* * *

В предэкзаменационный понедельник, в обеденном перерыве я «отскочил» в кадровое агентство по трудоустройству, что находилось через дом: грех было бы не зайти.

— А какая именно работа вас интересует?

— Временная, сменная, а лучше всего — ночная.

Мне же сейчас придётся по крулинговым компаниям, в море-то определяясь, днями бегать!
               
Таких вакансий, без интереса сообщили мне, пока нет. И, понял я, в этом агентстве вряд ли с моим запросом помогут.

Поищем ещё…

А, выходя из серого коридора на слепивший солнечным снегом день, я нос к носу столкнулся с Равилем: он тоже шёл сюда.

Одновременно шарахнувшись в стороны, каждый сделал вид, что не заметил другого.

* * *

Во вторник мы сдавали экзамен строгому капитану и тому самому штурману, что читал нам первую лекцию. Одного свободного слушателя отправили домой — до следующего раза.

Додумался же — полуночный перегар ещё и «свежаком» усилить!

Для берега-то нормально было. Как говорил на Ушакова Гриша, трусясь одним субботним утром перед аудиенцией с шефом: «Запах перегара перебьёт только запах свежака!» Но вот для моря…

— А что ещё происходит в восемь часов утра? — удовлетворённый, в общем, моим ответом про буксируемое судно и спасательный жилет («…Делается из пробки, имеет светоотражательные полосы, выдерживает падение на воду с высоты тридцати пяти метров!»), пытал заслуженный капитан.

— Так — в восемь!.. Смена вахт на мостике и в машинном отделении…

— А ещё?

— Начало судовых работ. — Я уже знал, что это всё не то!

— Ну, а что ещё? — уже нетерпеливо сдерживал досадливый выдох экзаменатор.

И тут проблески памяти лучом судового прожектора резанули по давно забытому…

— Так, подъём флага происходит в восемь утра.

— Правильно!

— В восемь часов утра на судах торгового флота происходит подъём флага, — торопился браво доложить я, — а на рыбаках…

— Да забудьте вы про рыбаки! — раздражённо махнул рукой капитан. — Сдались они нам!

«Нам»! И вправду — чего в преддверии оценки итоговой морскому капитану перечить?

Я готовно кивнул.
               
Предатель — ты двадцать два года на «рыбаках» ходил!..

За вычетом, теперь, трёх с лишним ушаковских лет, правда.

* * *

«Забудьте вы!..» Да как же забыть — как стоял я с четвёртым штурманом стояночную вахту в порту. Суточную. И молодой «штурманец», уже под утро решив ненадолго глаза сомкнуть, все уши мне прожужжал: «Только флаг поднимешь — когда рассветёт!.. Понял? С восходом солнца!»


Он ушёл, а я остался у трапа. Добросовестно стараясь не прокараулить момент — если это так важно! И вдруг на судах, стоящих в торговом порту, стали один за другим подниматься российские флаги на кормовом флагштоке. Помаявшись с ноющим сердцем (верно, дубина, ты чего-то недопонял!), я, наконец, решился на подъём флага на нашей корме. И только успел вернуться на трап, как снизу уже громыхал вот такой же суровый капитан, по злому року ковылявший мимо на службу:

— А ну, позвать сюда вахтенного штурмана!..

В то злосчастное утро я и уяснил: на «торгашах» флаг поднимается ровно в восемь утра и опускается с заходом солнца, а на «рыбаках» — с рассветом, и опускается также — по закату.
Зачем такой кавардак? Чтоб враг, наверное, не догадался, зачем ещё?!

Но почему такой на флоте кавардак?
С рассветом поднимает флаг «рыбак».
«Торгаш» с восьми утра взвевает стяг:
Гаврила мозг напряг —
Запоминать старался!

Но, получилось, он опять дурак!
Ведь штурман назидал и эдак, да и так:
«Как солнышко взойдёт — тогда поднимешь флаг!»
Зачем бардак?
                Чтоб враг
                Никак
                Не догадался!

Да, было около восьми утра, досточтимый читатель. Не помню, конечно, какого числа, но весеннего месяца апреля. И в белом плаще, хоть и без кровавого подбоя, развальной морской походкой явился я в том году к Татьяне:

— Я тогда подумала: ну вот же он — принц! На белом коне.

И повесть в том году напечатали. Которую лихо и написал я на том самом, с торопыжным флагштоком, судне…

А он говорит: «Забудьте»!
               
* * *

— В первый раз, вообще, сколько я помню, — говорила методист в своём кабинете, — Сергеевич кого-то похвалил. «Хорошо, — говорит, — эта группа подготовилась». Но вам, Жеребцов, для получения международного сертификата нужно ещё отучиться на спасательные средства и на вахтенного матроса — это вместе десять дней обучения.

Ёлки-палки!

— А стоит сколько?

— Две двести — вахтенный матрос и три четыреста — шлюпки.

Ёшкин кот — вот этого я не рассчитал!

* * *

— Слава, ну чё там у тебя — с работой?

— Да пока нет ничего. Мёртвый, до весны, сезон. Детский садик, вот, уже заканчиваем, но там своим — которые все с «Клевера», — уже работы нет. Подожди вот чуть-чуть: пару, может быть, дней — что-то сейчас должно появиться!

— М-мда!.. Надо, наверное, на пока работу какую-то искать: с документами затягивается.

— Слушай, ну, книжку попиши — два дня подождать: будет у нас работа для тебя!

Славный всё-таки парень Слава: не из-за работы — из-за «книжки»!..

* * *

— Мне, честно, всё не верится, что это ты написал! — хитро щурясь, говорил Слава ещё там — на Ушакова.

— А кто, по-твоему?

— Не знаю. Кто-то, может, тебе рассказывал когда-то, а ты…

— Его грохнул и рассказы присвоил, да?

Слава смеялся. Вполне логично! Во всяком случае, более, для Славы, правдоподобно.

Потом он как-то раз распекал меня, когда накануне набрался я, как поросёнок:

— Я всем своим говорю: «Какой строитель у нас появился: книжки пишет!» Вот, вчера бы они подъехали, глянули, сказали бы: «Чё ты гонишь? Какие, на хрен, книжки?!»

Слава был единственным, с кем я по-настоящему сошёлся на Ушакова — больше не с кем было. Правда, ушёл он оттуда очень скоро. Не оставив надежды вытащить с Ушакова и меня.
               
— Уходи оттуда, — не оставлял повторять он. — Тебе надо с нами работать! Вернёшь ты свои деньги, и быстро вернёшь!

Конечно, не был я наивен насчёт денег, а Гриша и в отношении работы «под Славой» сомневался:

— Зачем тебе с ними работать? Совершенно разный у вас уровень. Тебе одному работать надо!

Гриша мне твердил своё, но то же: «Заканчивай, Лёха! Заканчивай скорей, и уходи!»

И вот за две, буквально, недели до окончания ушаковской эпопеи Слава позвонил мне:

— Слушай, мне сейчас звонил Гриша — минут сорок, наверное, выговаривался. Правда, очень он просил тебе ни в коем случае ничего не говорить, так что — не подставляй меня! В общем, он сказал: «Забирай Лёху! Забирай любым путём! Выдёргивай, как можешь! Здесь такие люди, что и пять шкур сдерут, и будут ещё недовольны, что так медленно нарастает!»

Слава блефовал! Гриша — Гриша! — который «пас» меня чуть не ежечасно, чтобы доделал я, наконец, последние метры палубы, завершив огромную эту работу, мог, позвонив Славе, нести такую чушь?.. Он что — самоубийца?!.

Слава блефовал. Зачем?..

Причина стала ясна через несколько дней. Когда позвонил друг, сказал, что мне надо приехать на Емельянова, посмотреть — что там можно сделать.

Тут-то я уже понял: плохи его дела!

Но увидеть такого, что представилось моему взору по приезде, я не ожидал!

То было убийство камня — самое настоящее! Громождение его на отмостке дома, дорожках, и въезде в гараж напоминало скорее затор ледяных глыб в весенний ледоход. Швы между камнями «плясали» толщиной до пяти сантиметров, а где-то камни сходились вплотную.

Был у меня один знакомый плиточник, он справедливо, в общем, говорил: «Плитку на пол надо выкладывать так, чтоб только люди не спотыкались». Но здесь и этого не получалось!

Никак…

А камень, сам по себе, был красивый! Жёлтый песчаник с красно-коричневыми полосами — разводами: «Тигровый песчаник». Дорогущий!

Под пристальные взгляды хозяев я понял: Славу вот-вот «поставят на бабки». Это «мастера» его, что все уж к тому моменту разбежались (и почти все деньги, кстати, уже выбрали), в течение двух месяцев такое вытворяли!

— Да мы вас уже с самого июля ждём! — сообщили мне хозяева. — Договаривались ведь, что вы будете работать.

Вот как: и здесь, получалось, всех я подставил! Напропалую: и Славу, и хозяев! Руки ни к чему не приложив, но безвольно что-то проблеяв — «пообещав». Вселив «людя’м» в сердца напрасную надежду…

Лично я-то ни на что такое не договаривался! В тот злополучный день, когда с такой склокой доехали всё-таки мы со Славой и Адилем сюда, я лишь ходил бледной тенью, не отошедши ещё от ссоры, где-то, по мелочам, кивал, где-то, по случаю, поддакивал.

Понятно: я был «брендом» Славиной фирмы.

Хорошо, действительно, что эти люди ушаковской работы не видали: «Они меня тогда убьют», — говорил ещё раньше Слава.

Да было, честно сказать, за что — не убить, так руки оторвать!

Поневоле теперь надо было выручать друга — кто, если не я, должен был это сделать? И кто ещё, кроме меня, сделать это мог?!

В самом деле: на что Гавриле опыт прошлых лет? Зачем он тогда столько лет себя и камень мучил, чтобы в один — самый нужный! — момент все свои знания, умение и наработки в прорыв не бросить?

Вспомнил, как почти десять лет одному хозяину (тому самому, что «художником» меня и величал) угождая («Чтоб что-то такое — необычное — как ни у кого ещё не было!»), поднаторел Гаврила выпуклые швы между камнями лепить. В журнале тоже подглядел. И своего видения добавил. Масса раствора пальцами наносилась в узкое, с причудливыми «берегами» «русло» меж камнями и вылепливалась в упругий, вольно текущий поток. Который то разбегался широкой поймой, то сужался в узкий ручеёк. И разные промежутки между камнями — то, чего так старательно избегает каждый мастер, замечательно вписывались в картину, довершая, венчая, превращая невольную случайную разницу между камнями в прекрасно задуманную художником (!) гармонию. «Меняем минусы на плюсы: два к одному!»

Да, это уже была работа сродни скульптурной.

Но было только полдела: «расшив» таким образом два квадратных метра «демо-версии», хозяев здешних на подобный вариант уговорить (собственно, вовсе они не противились, лишь о сроках осведомились: на больную Гаврилы мозоль!..). Вторая, более трудная часть состояла в том, чтобы парней от сохи, в срочном порядке Славой с улицы набранных, на такую тонкую, творческую и даже вдохновенную работу мобилизовать, а то, может, и увлечь.

Удивительно, но — получилось: дуракам везёт!

Слава понагнал народу столько, что работников на одном квадратном метре сидело — как мурашей. Нет — как китайцев на строительстве Великой их стены. В обязанности Гаврилы входило контролировать течение многих «ручейков» из раствора, сбегающих в единую «реку», да веселить работников жизнеутверждающими байками из своего
строительного прошлого.

Само собой, нелёгкое такое дело требовало, время от времени, вполне конкретных вливаний, которые честно Слава и обеспечивал, обязательно появляясь к обеденному перерыву.

— Да возьми ты себе хоть огурцов солёных на закуску! — наталкивал он меня на витрину в супермаркете, что находился через дорогу от нашего объекта.

Хорошо он дела вёл!

И увядающее сентябрьское солнце освещало нас, под ним копошащихся, и осенний ветер уже холодил мыслями о грядущей зиме…

И увядающее солнце сентября не согревает,
И ветер мыслью о зиме грядущей холодит,
И руки, по локтю в растворе, простывают…
Спеши, ваяй, лепи — работа всё простит!

Сплошная глагольная рифма: такая же халтура, как, впрочем, и была там!

В недельный срок, который и был последним поставлен хозяевами, управились мы с работой. Счастливы были те попрощаться, наконец, со Славой, а уж со мной тем более: немало послеобеденного времени я, стоило им только на глаза мне попасться, тратил
на просвещение убогих: как же, всё-таки, повезло им со Славой, и со швами такими эксклюзивными — ручной лепки!

«Два к одному…»!
Без устали Гаврила на мельницу Славы воду лил! Успевал бы только тот ему наливать!..

Но спасли мы работой этой кропотливой дело! Каменная площадь теперь напоминала мягко волнующееся море — с плавными перекатами волн: без барашков.

Имел такой вариант право на жизнь — безусловно! И мы, теперь получалось, тоже…

Удалась, на сей раз, Славе авантюра: проскочило, «проканало», прошелестело. В которой и я невольно поучаствовал с самого начала — со склочного, по пути сюда, давнего того разговора.

А ещё — на эту работу я ушёл с Ушакова. Окончательно. Безоглядно, и по-английски. Закончив, конечно, там всё сполна. Хоть и можно (а даже, пожалуй, и нужно!) было кое-какие моменты доработать ещё. Хоть и поглядывал я всю эту неделю исподволь на телефон: «Слава Богу — никаких звонков!.. Молчи, родной, молчи!»

Да ладно — нет предела совершенству: ещё бы месяц-другой вполне мог туда ноги носить. А так — выдернул всё же, получалось, меня Слава!..

И, возвратившись в последний день оттуда — с Емельянова, я и услыхал в награду: «Любе нужен партнёр!»…
               
* * *

Во время домашних моих сборов на танцпол Татьяна, подняв голову от исторической энциклопедии, сказала, как о давно решённом:

— Она тебя не достойна!.. Если тебе действительно плохо с нами… Мы найдём тебе достойней и лучше.

Да о чём ты, Таня?! На что мне — «другая»? Если б в том дело было!..

Кого найдёте, и зачем?

Другое дело здесь совсем!..

* * *

— Ты что — из дома, что ли, ушёл? — чуть нахмурив брови, глядела в мои глаза Люба.

Момент благоприятствовал: румба.

— Да нет, ты что! Откуда это такая информация? Ну да — не ночевал, который раз, дома, но так потому, что там, на объекте, оставался. Но сейчас-то — ты ведь знаешь: закончил я.

Едва заметно вздохнув, Люба отвела взор.

— Да ладно, не обращай ты внимания — то бабский, по работе, трёп!..

* * *

— Пойми: Татьяна — это твой тыл, — прижав кулачок чёрной перчатки к груди, убеждала меня по пути на остановку Люба.

— Конечно, Люба — я это знаю! И, что бы там ни было — это всё равно не повод, чтобы бросать семью и ребёнка.

— Да ещё такого ребёнка, — тихо промолвила она.

— О том даже и речи идти не может! А что насчёт разговоров — вали всё смело на меня!

Это же у меня крышу снесло! Это же я чудю не по-детски!.. Прости — так получается. Потому и сам я буду за всё отвечать — тебя пусть даже не трогают!

Посмеют только пусть!.. Сам в школу приеду!

С Гаврилы станется!..

* * *

«Из дома ушёл»!.. Вот Вы, Любовь Васильевна, горазды меня из дома «уйти»! Как тогда, когда получил я накануне очередной от Гриши «транш» (работа на Ушакова шла полным ходом) да по дороге домой вечером забежал в пару (может — тройку) питейных своих заведений — по пути. И, как учил меня шутками, прибаутками, поговорками родному своему языку Альвидас: «Клюкас, клюкас, клюкас, иж гярсим по стеклюкас!» Переводить нужно?.. А уточнять, каким я домой вернулся?.. Так вот, на следующее утро, спросонок спрятав морду в подушку от злобствующей на мой вчерашний счёт Татьяны (жидкая стопочка купюр на столе, кстати, участь мою только и смягчала) и выждав её ухода, начал потихоньку собираться на работу и я: сегодня меня там ждут с особым пристрастием! О том, чтобы завернуть на кухню за каким-то на скорую руку бутербродом или яичницей по-быстрому, и куры не пели: в звенящем (опять-таки — за вчерашнее!) молчании там собиралась тёща. И выслушивать его — молчание это — было выше моих сил: голова и без того гудела, а в животе урчало. Но в кармане подбадривающе шуршало щедро Татьяной оставленное: «На проезд». Поэтому завернул я, изрядный сделав круг по пути на остановку, в «Викторию»: надо было всё-таки чего-то и съесть.

За всегдашней обильностью тамошнего выбора ограничился я тарелочкой  - пластмассовой — борща с пампушками (аминокислоты измождённому моему организму!) и пятью, буквально, варениками с картошкой и луком золотистым поверх — поджаристым! И только принялся, чередуя ложку борща с половинкой вареника, за умиротворяющее — похмельную свою трапезу, как перед столиком, откуда ни возьмись, возникла она — Любовь (тогда ещё, впрочем, строго — Васильевна).

— Лёша, приве-ет! А чего это ты тут?..

Укараулила! «Припасла»! «Спалила».

Тоже по пути на работу в супермаркет зачем-то забежала. Ей давно учеников в классе школить пора, а она мужей подруг здесь прихватывает!

Понятное дело, с жирным подбородком и масляными губами, да ещё вареником тем поперхнувшись, внятно ответить я не смог — не подготовился дома! Не заучил заранее ответ. Что и дало Любе повод с живым, неназойливым участием спросить в школе срочно найденной Татьяны: а чего это он по «Викториям» спозаранок столуется — из дома, что ли, ушёл?

Вот сарафанное радио — перекусить на стороне нельзя! Чего уж там — о другом думать!..

«Nothing to port»!

* * *

— Иди уже в море, — сказала утром мне Татьяна, — нам надо от тебя отдохнуть.

Пойду, пойду, Танечка — вот- вот!

* * *

Уж как я сам от себя устал!..

Смешные деньги меня от моря отделяли — шесть тысяч рублей! Сущие ведь копейки для взрослого-то мужика. Кто бы мне сказал — в душе над тем инфантом бы скривился: «Иди да заработай!»
               
Где?

С работой, в кризисные теперь времена, было тяжело. А уж в конце января — тем более. К тому же, постоянная работа отпадала — нужны скорые деньги, да и как я, на дне полном трудовом, буду по крулингам шастать — ещё и без трудовой книжки. С временной работой были, в общем, те же самые трудности, плюс к тому — она отсутствовала почти напрочь, а те скользкие варианты, что порой и предлагались, были совсем не варианты:
«блуда». Со строительными калымами — на них только и оставалось уповать — было глухо: мёртвый, до весны, сезон. Десятки объявлений в каждой газете о поиске работы отделочниками-универсалами (расплодилось в «жирные» докризисные!). Добавить сюда ещё тысячи приезжих гастарбайтеров, согласных на любую работу за сущий бесценок: Гаврила, твоё дело — табачок!

Но прорываться было надо!

Прорвёмся! Чай, не в таких передрягах бывали!

Что-нибудь да придумаем…

Главное — завтра четверг!

(http://proza.ru/2017/01/22/879)