Портрет-призрак

Третья неделя декабря ушедшего года оказалась во-первых напряженной, во-вторых – снежной, а в третьих - холодной. Позавчера ночью было минус 19, а завтра ожидается ближе к нулю. Ласковая, я бы сказал, погодка. Снегу за пару предыду-щих выходных навалило порядочно, и вкупе со всем, что нападало ещё раньше, ле-жит он по обеим сторонам дороги ковром толщиной сантиметров тридцать. В Москве, я слышал, уже полметра! Но не будем завидовать! И теперь про напряже-ние прошедшей недели.

 Приезжали друзья из Израиля, они же бывшие московские, причем в самые давние доисторически-доприжимные времена. Зовут их Аня и Саша. И с ним я знаком аж с 10 октября 1961 г. Достал я даже свою старую трудовую книжку и проверил, что на предприятие п/я «такой-то» зачислен был именно в этот день на должность лаборан-та. Именно с этой даты началась моя высокопрофессиональная деятельность. Правда, полтора месяца до этого я успел уже поработать маляром в соседнем с нашим домом ЖЭКе , приобщившись тем самым к замечательным трудовым традициям московского пролетариата, из коих самой главной считаю способность пить водку граненым 200-граммовым стаканом.

А в тот эпохальный день, явившийся рубежом в моих занятиях по  окраске стен и радиоэлектроникой, сидел я перед раздраженно смотрящим на меня начальником отдела кадров. Я-таки не мог понять, чем я так его раздражаю, поскольку одет был чистенько, побрит и подстрижен. А он периодически поворачивался к листу миллимитровой бумаги, проколотому кнопками на стене слева от его стола. Лист этот содержал шестнадцать строк, в которые   сверху вниз по номерам были вписаны подразделения предприятия и номера телефонов их руководителей. Кадровик с периодичностью в одну минуту проводил пальцем по листу, и, остановившись на цифре пять, набирал тот номер, что значился в данной графе. Видимо телефон там был занят, потому как послушав несколько секунд, мой визави опускал трубку на рычаги. Но, наконец, ему ответили. Из этой беседы я понял, что сейчас за мной пришлют сюда сопровождающего, который отведет  меня в кабинет начальника отде-ла. И действительно, вскоре появилась женщина, с толстыми амбарными книгами в руках. Кадровик вернул мне мой паспорт и выдал  подписанный им листок, озаглавленный жирно выделенным словом «НАПРАВЛЕНИЕ». И после этого мы с женщиной, пройдя пост вооруженной охраны, двинулись вверх по лестницам двухкрылого серого здания, занимавшего угол Большой Почтарской улицы и Карининского переулка.

Начальник отдела,  сдержано улыбнувшись, также взялся за телефон. Но в его списке значилось по номерам уже только шесть лабораторий. Появился немолодой мужчина, который, уже в свою очередь, отвел семнадцатилетнего меня в помещение лаборатории и передал руководителю группы Галине Алексеевне. Та, посмотрев на недоросля, по-матерински обласкала улыбкой, покачала головой и отвела в дальний угол комнаты, где сидел тогда этот вот самый теперешний мой гость, и обратившись к нему сказала:

- Саша. Вот тебе лаборант на воспитание, дай ему что-нибудь почитать. Его зовут Володя. Покажи ему где тут у нас что. Хорошо? – и, повернувшись, удалилась.
- Чего ж тут у нас хорошего?- сам себя спросил Саша и, подумав, ответил. – Туалет у нас по коридору налево. А почитать...- Он порылся у себя на полке и достал книгу в зеленом картонном переплете. Называлась книга мудрёнейшим в те времена словом – РАДИОЛОКАЦИЯ. На обложке была изображена параболическая антена, а на внутреннем заглавном листе было пропечатано «Для офицеров и солдат Советской Армии». Саша при этом, пролистнув с десяток-другой страниц, открыл её на второй главе, именовавшейся МУЛЬТИВИБРАТОРЫ, и протянул книгу мне, указав на свободный стул за боковым столом. Я сел и уставился на схему в середине правой страницы. До сих пор помню, что схема была простая, ламповая, базировавшаяся на двойном триоде 6Н1П. В начале шло объяснение, как все это работает при подаче постоянного напряжения 110 вольт, а вослед рядками шли формулы для расчета анодных токов и частоты возникающих колебаний.

Сегодня мне трудно сразу вспомнить, куда я, придя домой вечером, положил ключи и кошелек, а вот страничку из той книги память моя семнадцатилетняя сфотографи-ровала и хранит до сего дня уже пятьдесят шесть лет.

Мы провели с нашими гостями почти всю эту неделю. Восхитительно прятное время. А вчера, после занимательной экскурсии-прогулки по Чикаго (взяли частного экскурсовода с машиной), вернулись мы замёрзшие, как цуцики, и для сугреву хорошо приняли коньячку. Ну, а раз так, то, естественно, потекли разговоры и воспоминания. И вспомнили мы с Сашей историю, достойную отдельного описания.
 
Было это через год после моего прихода в п/я «такой-то». В тот период нашей  совместной деятельности лабораторию переформировали и меня с Сашей свели в группу с ещё двумя мужиками, разместив в отдельной (узкой и длинной) комнате. Возглавлял нас тогда двадцативосьмилетний ведущий инженер по имени Эдик Рейтер. Саше в те времена было лет двадцать пять, мне восемнадцать, а четвертым в нашей компании был мой ровесник Витя Лепко. Работали мы увлеченно, в начале 60-х годов радиолокация была ещё чем-то совсем новым и уникально-передовым, только-только начинался переход на транзисторы. По этой причине все мы тайком масты-рили транзисторные приёмники. Эдик был в тот момент аспирантом и готовил диссер-тацию, Саша заканчивал вечерний институт, а мы с Витей только ещё начинали учиться. Короче, на работу ходили с интересом и с удовольствием.
 
И вчера мы с Сашей, предаваясь сладким воспоминаниям, припомнили даже название блока, над которым наша группа работала – УФКСК – устройство формирования кода синуса и косинуса, назначение которого состояло в обеспечении плавного вращения луча на экране радарного индикатора. Код был двоичный, а система - модерновая, импульсно-цифровая! Эдик с Сашей мудровали над 9-ти разрядной полупроводниковой схемой, а я лично отвечал за макетирование и отладку блока. Витя, до этого год поработавший монтажником, помогал мне с пайкой и сборкой.
 
Но история, которую мы вспомнили, к радарам никакого отношения не имела, хотя сама по себе была она по тому времени в высшей степени занимательной. Как-то Эдик, подозвав меня, ткнул пальцем в стену у себя над головой и объяснил, что на это место мне следует повесить руководящий портрет. Такова была советская традиция, а год это был, напомню, 1962-й, всевластие Никиты Сергеевича Хрущева. Порывшись в кармане, Эдик вручил мне полтинник и сказал, что самым правильным будет зайти в плакатный отдел книжного магазина по дороге к метро Бауманская на улице, именуемой в просторечии ФРЭНГЕЛЬСА. Точку после двух первых букв в произношении шкодливо пропускали.

Придя в магазин, я осмотрел представленный на стене отдела наглядной агитации официоз, цветные и слегка подретушированные изображения членов Президиума ЦК КПСС, полный ряд в небесной вышине под самым потолком. Но по ощущениям моим тогдашним какие-то они были неживые, смотрели строго в глаза, что само по себе было неприятным. А вот на перпендикулярной стене кнопочками среди великого множества художественного и иллюстративного материала, был прикреплен талантли-во сделанный рисунок – живой и очень реалистичный карандашный портрет Никиты Сергеевича Хрущева. Такой мощный мудрый 70-летний мужчина. Портрет был выполнен в очень хорошей графической манере. Глубокая сосредоточенная  задумчивость и какое-то доброе тепло исходили от него, в отличии от всех тех,  цветных и официальных. И я, помнится, за двадцать копеек приобрел этот стандартного размера плакатный рисунок. Эдику, которому я вручил сдачу с полтинника, портрет тоже понравился. Он даже отметил именно то, что подумалось мне при покупке, привлекает, мол, неофициальность изображения.
 
И следующей моей задачей стало добывание рамки для этого портрета. Эдик позвонил помощнику начальника отдела, Александру Ивановичу Митяеву, ведавшему хозяйством, и, попросив помочь, направил меня к нему. Помощник начальника, очень важное в отделе лицо, ведавшее у нас  распределением запасов питьевого спирта и, по этой причине, пропахшее им насквозь, порылся по углам своего кабинета и вытащил из-за металлического шкафа солидную дубовую раму, под покрытым пылью стеклом которой как-то глухо и потусторонне мерцало строгое цветное и художественное изображение Генералиссимуса Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина, в полной парадной форме с фуражкой.
 
- Вытрешь пыль, выдернешь портрет и пользуйся. Понятно?
- Понятно!- Я с радостью протянул руки, ведь это была такая, можно сказать, историческая, раритетная, как теперь говорят, реликвия.

Но Митяев, заметив блеск непраздного интереса в моих глазах, резко изменил своё решение. Он достал из ящика письменного стола отвёртку, отвинтил два-три шурупа на задней крышке, запустил под неё пальцы и вытащил оттуда портрет, исполненный на плотной шелестящей бумаге. После этого, почему-то вздохнув, разорвал его на мелкие части и бросил ошметки бумаги в корзину. Обернувшись и отметив, видимо, мою с любопытством вытянутую шею, он, строго погрозив указательным пальцем, про-тянул мне пыльную раму и ещё раз напомнил про то, что с неё необходимо вытереть пыль. После этого с пустой и пыльной рамой я направился к уборщице тете Варе, которая, намочив тряпку, тщательно протерла раму снаружи со всех сторон, затем вытерла насухо и, удовлетворённо оглядев, протянула мне. Как и положено воспи-танному мальчику, я сказал спасибо. И по засветившимся её глазам понял, что тёте Варе это понравилось.

Вернувшись к себе в комнату, я, совершив действия обратные Митяевским, вложил портрет под заднюю крышку, завинтил шурупы, вколотил в стену солидный гвоздь и повесил на него рамку с портретом. Комната у нас была, как я уже заметил, длинная и узкая. Эдик сидел лицом в стену у самого окна слева, а Саша – спиной к нему и справа. Столы у них были письменные. Мы с Витей Лепко размещались ближе ко входной двери, он справа, а я – слева за рабочими стендами, уставлен-ными нашими макетами, блоками, генераторами и осциллографами. Закончив занятия с ответственным поручением, я дождался Эдика и, получив вполне заслуженное одобрение, взялся за регулировку УФКСК. Погода была зимняя, пасмурная. В комнате весь день горели лампы. И все мы, четверо, не поднимая голов, занимались своими обычными делами.

Прошло несколько дней, и к полудню за окном посветлело, из-за снеговых туч выглянуло яркое зимнее солнышко и заулыбалось нам прямо в смотрящее на юг окно нашей комнаты. В этот момент я, выйдя за деталями на склад, вернулся в комнату и, войдя в дверь, поднял глаза на ярко светившееся отражение дневного сияния в стекле портрета над головой Эдика. В угловом отражении я узрел резко посерьёз-невший лик Никиты Сергеевича, на голове которого проступала фуражка с кокардой, на плечах светились погоны с золотыми гербами и огромными звездами, а под носом у него обвисали густые Сталинские усы. От неожиданности я опешил и прохрипел нечто невразумительное, показывая на портрет рукой. Обитатели комнаты сгруди-лись у меня за спиной и, глядя на портрет, весело гомонили. Хрущев в эти годы проходил уже под титулом «Наш дорогой Никита Сергеевич», культ его полыхал вовсю и везде, поэтому неожиданно «проросшие» усы и погоны вызвали у нас приступ истерического хохота. Смеялись мы долго и почти до слез.
 
Постепенно успокоились, но каждый солнечный день ближе к полудню призрачное видение в нашей комнате оживало, вызывая собой непраздный интерес наших соседей по этажу. Иногда кто-то, зная о нашем комнатном призраке и проходя мимо, просто заглядывал, смотрел и, улыбаясь, шел дальше. И в какой-то момент Эдик забеспо-коился. Несмотря на дух фрондерства, царивший среди интеллигенции того времени, дело это попахивало неприятностями. И тогда он подозвал меня, распорядившись снять вечером портрет, вынуть стекло и промыть с мылом его обратную сторону, на которой по причине многолетнего контакта с цветным изображением Генералиссимуса отпечатался его негатив, начинавший проступать и светиться в боковых солнечных лучах. После этого призрак, проживший в нашей комнате почти два года, весной 1964-го года исчез, как бы растворившись во времени. Но очень скоро, в октябре, пришло время убирать за шкаф и сам портрет. Хрущев был отправлен соратниками на пенсию. И после этого, в результате продолжительного обсуждения, Эдик распорядился повесить портрет Ленина. Так по его мнению было надежнее, долговечнее и политически вывереннее.

Вот такие были вчера у нас воспоминания о тех уже далеких, почти забытых временах. Про Витю Лепко мы уже давным-давно ничего не слышали. Начальник пятого отдела Эдуард Георгиевич Рейтер в прошлом году умер в результате сердечного приступа, случившегося в метро Таганская, по дороге на работу. Было ему в это время 81 год. Мой гость Саша месяц назад отметил 79, а я ещё за месяц до этого перешагнул рубеж 72-х. Такие вот интересные воспоминания о делах 56-летней давности. Начал я своё повествование,  просто так, как говорится к слову, а получился почти полноценный рассказ. Чего только не хранит в своих глубинах наша память...