Лисички

Как же это было тяжело. Для того, чтобы встать, пришлось опереться на ножку торшера. Вы чувствуете, как липко она встает? Чувствуешь ли ты каменное оледенение воздуха? А ведь она всего лишь встала с кровати, чтобы через несколько часов снова в неё лечь.
Она идет в душ, потому что там всегда чувствуешь себя в безопасности. Теплая вода создает некоторую иллюзию на тему околоплодных вод. Нужно всего немного воды, но температура все решает: прохлада может разбудить, а тепло погрузит тебя в летаргический сон. Теперь ты снова нерожденный младенец. Самое обидное, когда плацента оказывается акриловой.
Она собирается, как умеет. Рядом нет никого, кто мог бы помешать ей своим присутствием. Ни единого звука. Она пока не знает о том, что происходит за окном, оно завешено непроницаемой шторой. Снаружи очень ярко; слишком ярко.
"Давай!", - говоришь ей ты, - "Открой свои внутренние веки!" Но она не откроет, она не хочет просыпаться, ей хорошо там, где она была несколько минут назад. Ей снился прекрасный сон. Бегали белые собаки, и одна из них была она, а вокруг не было никого, ни единой души, только собаки и трава, пахнущая ванилью и свежим миндалем. Она все еще была там, пряталась от других в зарослях лопуха.
Её разбудил порыв мокрого печального ветра. Она открыла глаза и подумала: "Как же болит голова, ни у кого не болит голова так, как у меня". Голова всегда давала ей массу поводов для разочарования, начиная легким головокружением и заканчивая тем, что именно ею она была похожа на Тильду Суинтон меньше всего.
Но сейчас ей было всё равно. Она вышла на улицу. Улица была твердая, особенно отличился воздух: всё вокруг заволокло туманом, твёрдой меренговой дымкой, белой тонировкой, так что не было возможности разглядеть другой конец улицы. Думаю, если бы на вашем пути встала такая непреодолимая преграда, как Пелена, то вы бы вернулись домой и не выходили бы туда, где вещи изменили привычные значения и очертания; ведь, например, зачем в тумане близорукому очки? Очки изменили свое значение так же как и все остальное, но это не важно. Всё перестало быть важным, когда она решилась шагнуть в Пелену.
Несмотря на практически полную потерю возможности видеть, она чувствовала, что город, наоборот, открылся ей. Вот он, этот город, и такое чувство, будто его накрыла какая-то тайна.
Тайна. Тайна несомненно была. На улице стояла абсолютная тишина, и она, выйдя из дома, сначала растеряласьэ, не зная в какую сторону ей лучше всего направиться. Она пошла наугад, не разбирая дороги, и наткнулась на трамвайную остановку. Ранее, когда город не казался ей таким одухотворенным, наполненным таинственным, священным сновидением, трамваи в городе тоже ходили, регулярно, со скрипом и металлическим шелестом останавливаясь у её дома, поэтому остановке она не удивилась. Она села на лавочку под козырьком и задумалась в ожидании чего-нибудь, не обязательно трамвая, но любого изменения пространства, рождающего толчок к изменению жизни. Она ждала, а вокруг было промозгло и сыро, будто бы кто-то распылил ливень пульверизатором.
Неслышно, будто уши заложили ватой, подъехал к остановке трамвай. Его поверхность, крашеная, покрытая тонкой паутинкой облупки, напомнила ей о том, о чем она было бы забыла - о Городе. Город был похож на покусанный ботинок, наполненный термитами. На фоне самых красивых зданий всегда помещалась стройка, шум и грязь. Город думал, что красота слишком пугает человека, а потому её надо оттенять, возвращать к реальности мелкими ошибками-рубцами, уничтожать идеальность, которая по его мнению могла бы свести людей с ума.
Дома в Городе ложились длинными бесформенными змеями, и хоть с высоты птичьего полета они и складывались в причудливые завитки, для человека задумавшегося и на мгновение остановившегося становилось ясным, что окружение его наиболее сильно напоминает поле боя: дома, разбросанные будто трупы солдат армии Города против некоего неощутимого врага. В этот момент человек думал о том, что Город не может бороться с ветряными мельницами, а значит его предположения абсурдны, но она, та, что только что собиралась сесть в трамвай, так не считала. Она причисляла себя к партизанам антиГородского движения, а главным своим оружием считала имя. Звали её Ядвига.
Сегодня был особый день - день перемирия. Город скрылся, и его влияние больше не чувствовалось Ядвигой. В глубине души она считала туман своим союзником, и поэтому радовалась.
Ядвига считала, что город строят люди, и этот Город не исключение; причем строят его не какие-то конкретные личности, а массы, общество, поэтому бороться было необходимо прежде всего с ним. Её имя, её волосы и походка, её мысли и книги в сумке, её сумка - всё это вызывало у людей вопросы и недоумение. Она надеялась, что потихоньку шатая, выступая фактором легкой лихорадки она сможет расшатать не только ноги общественности, но и фундаменты зданий, особенно она надеялась, что делает это не одна. Ядвига понимала, что надежда - чувство глупое, но ничего с собой поделать не могла.
Сегодня она собиралась навестить бабушку, которая жила в лесу. Иногда Ядвига завидовала ей, но это чувство быстро проходило. Всё в жизни Ядвиги проходило быстро и незаметно, словно растворяющиеся под дождем плёнки наслоившихся друг на друга сновидений. Сейчас, когда внутреннюю пустоту не мог заполнить ни Город, ни мысли о социальных рамках, Ядвига чувствовала себя будто бы в легком подобии паралича: она медленно вошла в вагончик и села сзади у дальнего окна.
За окном был лес; его тёмный силуэт намеками прорезался сквозь слои тумана. Трамвай тронулся. Тогда Ядвига отвела свой взгляд от вида за окном и заметила, что в вагоне никого не было.
Она осталась одна. Больше не было факторов, сдерживающих её, вот-вот должна была проявиться подлинная личность, настоящая сила, но Ядвига только клевала носом и очень сильно хотела спать. Ей вдруг почудилось, что вся она осталась там, в борьбе с Городом, что другой её и не существует; есть лишь фактор противостояния, зовущий себя Ядвигой, который лишь уравновешивает построенную людьми систему. После она поняла, что ей это не чудится. Ядвиге показалось, что если она сейчас заснет, то исчезнет, а потому заставила себя не засыпать - это желание стало новым стержнем внутри неё, центром, вокруг которого должна была вырасти новая Ядвига, пока туман не ушел и не обнажил железобетонные клинки Города.
Она начала думать, соображать и воображать, сочинять себя, делать наиболее свободную из всех вещей. Подумав, она решила оставить протест, как важную составляющую себя, но вывести его на качественно новый уровень, не такой подростковый и наивный, каким он был когда-то вчера. После небольших размышлений в голову ей так ничего больше и не пришло. Тогда она откинула голову назад и с полуулыбкой уставилась в шершавый потолок трамвая, боковым зрением внимательно наблюдая за изменениями силуэта леса в смотровом окне. Колеса отбивали тёплую музыку, так что Ядвига расслабилась и почувствовала, как её накрывает чувство нового и непознанного, чувство, которое гораздо сильнее любви, названия для которого не потрудился придумать ни один народ на земле. Она ехала в неизвестность.
Лес становился все ближе и ближе к путям, так что через некоторое время Ядвига смогла разглядеть отдельные деревья. Она вышла на следующей остановке и, не оглядываясь, направилась по тонкой тропинке в лес.
В лесу было очень просторно; запах голых сосновых стволов перемешивался с ночной влагой и отдавал оттенком благородной плесени. Ядвига шла вперед по моховой подушке, изредка обходя поваленные деревья, рыжики, мокрухи и другие грибы. "Почему я не гриб?" - подумалось ей случайно. А ведь действительно, почему она не гриб? Я сам не знаю ответ на этот вопрос.
Ядвига шла все дальше и дальше, погружаясь в чувство новизны и любопытства, как люди медленно погружаются в море. Она чувствовала, что что-то мешает ей погрузиться полностью; оно вытаскивало её все снова и снова на эмоциональный берег. Это было какое-то смутное чувство, лишь отголосок ответа на вопрос, который она подняла настолько давно, что сама забыла о его содержании.
Вдруг взгляд Ядвиги упал на землю и она увидела круг из маленьких чёрных лисичек. Не было на свете вещей более темных, чем они. Рядом с ними росла белая трава, которую в народе называли трупной, конечно же, из-за цвета. Ядвига застыла на месте, ибо мешающее ей чувство вдруг стало пробуждаться. Внезапно она подумала, что всё поняла. Протест внутри неё нашел выход в форме пассивности и отказа от Города. Ядвига присела на мох и вспомнила, что и в лес она пошла, именно убегая от города, ведь бабушки у неё не было. Только сейчас она ощутила истинное спокойствие, то спокойствие, которое имеет общие корни с плотной грустью и искрометной радостью.
Ядвига легла на землю и закрыла глаза. Дыхание её стало замедляться, и она заснула. Волосы её были как черные лисички, окружившие её голову словно нимб, а кожа её была как трупная трава. Последнее, что мы заметили - это то, как Ядвига исчезла, оставив Город и его жителей. До последнего мгновения она надеялась, что делает это не одна.