***

Когда город, еще существовавший, цветущий лазурными красками и белым камнем, когда я еще приходил в этот город, окунался в него, помнил каждую извилину и бороздку его улиц и площадей, я звал их туда, и они заглядывали, одним глазком, и тут же ошарашенно оглядывались назад, пока я, не замечая этой оплошности, шел вперед по белой брусчатке, здоровался с прохожими/собственными отражениями, ибо отражать было больше некого. Постепенно город, алогично облачный, становился все сложнее (или вернее сказать интереснее?), и я, идя по закрученным лестницам уже не мог чувствовать того самообмана, который таблеточно глотал раньше, как лекарство от простуды или головной боли, только от одиночества; невидимые очки слетали с моих глаз, давая горькое понимание, что белый камень - это мои пальцы, а лазурь - всего лишь костяные лопатки. Город разрастался, теряя свой облик, теряясь в собственной сложнопостроенной системе, умирая изнутри, оставляя только скелет, коралловый блестящий каркас/хитиновый золоченый покров. Мой город был сброшенной змеиной шкурой, телом приколотой к вагонке булавками бабочки, жемчугом на базаре, бальзамированной кожей ангела - ничего из этого не было ему чуждо, а я, обессиленный сфинкс, мог лишь наблюдать за течением времени, за тем как облетает с деревьев лазурь и приходит чернь, как облетает и она и остается лишь пустота. И когда раздастся ржание путника, панический стук или слабый голос: Можно войти? // Да-да, почему нет? // Я не знаю/Сюда мало кто ходит // Но вы ведь пришли // Говорят, что здесь очень красиво // Откуда они это знают, если никто не ходит сюда? - сил останется лишь на то, чтобы протянуть слабой рукой веник и усмехнуться непониманию ваших вытаращенных от скуки/веника/пустоты/сложности/этой непревзойденной красоты глаз.