Перепёлочка

Hе знаю, почему именно мне доверила баба Катя свою исповедь. Я часто приезжаю к ней в деревеньку, потому что дружу с дочерью бабы Кати Верой Алексеевной, прекрасной хозяйкой, умелой огородницей, удивительно светлым человеком.

С бабой Катей у нас взаимная симпатия. Я искренне люблю эту милую ясноглазую бабулечку, всегда ухоженную, чистенькую, приветливую.

Бабе Кате – 92 года. Но когда бы я ни приехала, всегда застаю ее за каким-либо занятием. То она подметает двор или чистит овощи к обеду, то лущит фасоль или вяжет носки, то смотрит телевизор или занимается с трехлетней правнучкой Дашенькой.

Однажды я приехала в деревню на юбилей любимой подруги. Баба Катя была по-особому нарядна. На ней было новое платье и узорчатый платок. Ее голубые глаза сияли. Она чувствовала  себя  виновницей  торжества,  потому  что  гордилась своей дочерью, уважаемым на селе человеком.

Когда веселье было в разгаре, баба Катя позвала меня в сад. Здесь пламенели на клумбе настурции, буйно цвели флоксы и розы. Мы сели на скамейку, любуясь игрой солнечного света на лепестках цветов.

–Хочу доверить тебе мою тайну, – сказала баба Катя, сжимая мою ладонь в своей сухонькой руке. – Никому ее не открывала. А теперь чувствую: пора. Не хочу ее с собой в царство Божие уносить, пусть живет на земле.

На днях сон видела. Мой Коленька снился. Мы с ним в поле гуляли, до самого горизонта шли. А потом он остановился, обнял меня и сказал:
–Не спеши ко мне, моя перепелочка. Поживи еще…

Баба Катя смахнула кружевным платочком набежавшую слезу.

–Так и сказал: «Моя перепелочка», как в первый раз. Уж сколько лет прошло, а все было как будто вчера. Я тогда жила в деревне Дербетовка Апанасенковского района, дояркой работала. Иду с рассветом на дойку, еще и четырех утра не было, а он, мой Коленька, возле кустов сирени стоит.

Обнял меня так неожиданно, прижал к груди:

–Не беги от меня, моя перепелочка! Люблю тебя, просто мочи нет…

–Как же не бежать? – говорю. – У тебя жена, дети малые.

–Их я никогда не оставлю. А тебя люблю, аж кровь в жилах закипает.

–Целует меня, обнимает. Я стою, как вкопанная, сама не своя. Чувствую, что помимо воли таю в его руках. А руки у него сильные, еле вырвалась.

–Сумасшедший, – говорю, – я же на дойку опоздаю.

А он одно свое шепчет:

–Вечером у реки буду ждать тебя, моя перепелочка!

Целый день я промучилась. Всю жизнь свою в уме перебрала. Замуж вышла не по любви, а скорее по нужде. Я старшей в семье была, еще пятеро, мал мала меньше. Сосватали меня за сына мельника. Со слезами под венец шла, не мил он мне был. Жизнь с первых дней пошла горше горькой редьки, детей не было. А потом муж запил, загулял. Так от водки и сгорел.

Баба Катя погладила прибежавшего кота. Рыжик уютно свернулся у нее на коленях.
–В тот вечер я не пошла на свидание, – продолжала баба Катя, – но среди ночи раздался стук в окно. Я отдернула занавеску. Под окном стоял Николай.

–Уходи, Коля, прошу тебя, – сказала я, – не хочу твоему семейному счастью мешать.

–Счастье мое ты, моя перепелочка! – проговорил он тихо, и уже в следующее мгновение я почувствовала его губы на своих губах.

Баба Катя опять поднесла к глазам кружевной платочек.

–Растревожил он мое вдовье сердце. И такая любовь у нас началась, что только в сказках, наверное, бывает. А от того, что она тайной была, ее огонь еще сильней горел. Как он любил меня, как берег, какие слова шептал!

Баба Катя улыбнулась, ее глаза вспыхнули голубым огнем, она словно помолодела.

–Бывало, вытащит из-за пазухи букетик васильков. Говорит: «Они на глаза твои похожи, моя перепелочка!» Как-то из ягод рябины бусы сделал. Сказал: «Столько раз тебя поцелую, сколько ягод на нитке!»

Ведь простой мужик от сохи, тракторист, а как любить умел, сколько стихов знал! Особенно Есенина обожал. Она закрыла глаза и проговорила почти шепотом:

Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз, И душа моя – поле безбрежное
Дышит запахом меда и роз.
 
Я порадовалась памяти бабы Кати и сказала ей об этом.

– А как же не помнить, голубонька! – воскликнула баба Катя. – Я эти стихи всю войну повторяла, будто с Колюшкой разговаривала. Он томик Есенина с собой на фронт взял. Ушел, как многие в нашей Дербетовке, добровольцем в первые дни войны. Ночью попрощаться пришел и все повторял:

«Ты меня обязательно дождись, моя перепелочка! Я вернусь, чего бы мне это ни стоило!»

Помню проводы на войну. Бабы на всю деревню голосили. Жена на грудь ему упала, захлебываясь в рыданиях. И дети  к отцу жались. Миша уже ремесленное училище закончил, а Нюра только в первый класс ходила. Коля смотрел поверх голов, может, меня хотел напоследок увидеть. А я в толпе стояла ни жива, ни мертва.

Рыжик спрыгнул с колен бабы Кати и побежал к дому.

–Лекарь мой, – улыбнулась баба Катя, – чуть сердце прихватит, он уже тут как тут. Полежит, помурлычет, и, что уди- вительно, боль проходит. – Она тяжело вздохнула.

–Зимой сорок третьего на Колю похоронка пришла. Жена его упала на снег, еле ее отходили. В больнице долго лежала. Я как про похоронку услыхала, онемела. Слезы душат, а плакать не могу. Будто кто-то говорит: «Погоди его   оплакивать, живой он, ты только верь и жди!»

Так и вышло. Уже  август был на дворе, как Коля  ночью  в мое окно постучал. Я глянула, оторопела. Седой как лунь, похудевший, на палочку опирается. Но такой родной, такой желанный! Слезы у меня из глаз брызнули, и он плачет.

 Заметил бусы рябиновые. Ягоды высохли, но так на нитке и висят. Улыбнулся: «Теперь столько раз тебя поцелую, сколько звездочек на небе!»

Рассказал, как после боя из окружения по болотам выходили, попали под обстрел. Его ранило, контузило, долго в госпитале лежал.

И вспыхнула  наша тайная любовь еще сильнее,  чем   прежде. Однажды почувствовала я, что под сердцем ребеночек бьется.    

Чтобы тайну нашу сберечь, неделю походила по деревне напоказ с конюхом Трофимом.

Все знали, что он смолоду ко мне неровно дышал, не раз замуж звал. Потом собралась и в другую станицу к тетке переехала.

Здесь и Верочка родилась. Коле ничего не сказала. Рано или поздно открылось бы, что Верочка – не Трофимова дочь. Ведь она как две капли воды на Коленьку похожа.

В конце аллеи показалась Вера Алексеевна. В руках у нее была пуховая шаль.

–Вот вы где, – сказала Вера Алексеевна, заботливо укрывая плечи матери шалью. – Прохладно уже. Пойдемте к столу, у нас на десерт торт из мороженого и желе со взбитыми сливками.

–Ступай к гостям, Верочка, – сказала баба Катя, – мы сейчас придем.

–Смотрю на нее и Колюшку вспоминаю, – вздохнула баба Катя, когда Вера Алексеевна ушла.

–А Колю Вы больше не видели? – спросила я, потрясен- ная рассказом бабы Кати.

–Как же не видела! Разыскал он меня. Много раз приезжал. Верочке подарки привозил, пальтишко бархатное, платьица, обувь. Все годы продуктами, деньгами помогал. В последний раз с автобуса еле дошел.

После смерти жены сильно сдал. Всего денек у нас погостил. Я уговаривала его остаться. Но он сказал: «Домой поеду. У меня там внуков целая команда. Не хочу обузой быть тебе, моя перепелочка!»

Налетевший ветерок сорвал с яблони пожелтевший листок. Он упал к нашим ногам – живой привет надвигающейся осени.

–Больше я его не видела, – вздохнула баба Катя. – Лет пятнадцать назад родственница из Дербетовки приезжала. Зашел разговор, кто как там живет. Я про Колю спросила. Она мне и сказала, что помер он.

«Перед смертью, – говорит, – все птицу какую-то звал. Не то куропатку, не то перепелку. Совсем, говорит, из ума выжил!»
 
Во мне что-то оборвалось тогда.  В одно мгновенье почувствовала, что осиротела.

По ложбинкам морщин на лице бабы Кати покатились слезы.

– Недавно день рождения у меня был, – сказала она еле слышно. – Верочка такой праздник устроила, всю родню собрала. Все меня пытала, что мне подарить. А у меня одно желание: в Дербетовку съездить. Может, удастся среди родных могил Колину разыскать. Поклониться ему в последний раз, ведь он своей любовью всю жизнь мне осветил.

Косые лучи солнца прошивали весь сад. Все вокруг наполнялось каким-то волшебным светом. Было в этой картине летнего вечера что-то завораживающе-прекрасное, как тайная любовь, которую через всю свою долгую жизнь пронесла баба Катя.