Надежда. Рассказ

Анна Гавриловна, шестидесятилетняя дама, в цветастой футболке и чёрных бриджах, широкополой шляпе с причудливо изогнутыми полями, приехала на дачу в 11 часов утра. Солнце уже палило вовсю. День обещал быть жарким. Надо было срочно снять плёнку с парника, где росли огурцы, иначе сгорят огурчики. Надо было собрать клубнику, успеть увезти её на электричке в город и там быстренько продать до наступления вечера. Дел было пропасть. Надо было всё успеть сделать. Надо было спешить.
Анна Гавриловна, не подходя к дачному домику, поставила свою дорожную сумку в тени сирени и устремилась к парнику с огурцами. Она начала бережно снимать плёнку. От гряды рвануло жутким жаром и влагой. Запаренные растения благодарно вздрагивали и расправлялись под потоком свежего воздуха, который хлынул на них отовсюду. Капельки росы загорелись на солнышке всеми цветами радуги. Анна Гавриловна залюбовалась своими буйными огурчиками, которые цвели, которые уже начали завязываться и образовывать крошечные зеленцы. Вдруг на краю гряды она  увидела мёртвую птичку. «Это к покойнику», – подумала Анна Гавриловна, но не испугалась и не расстроилась. Скорее наоборот. В сердце её ворохнулась сладостная надежда на чудо. Она отошла от огуречной гряды, взяла свою сумку из-под куста сирени и направилась к домику. На крыльце её ожидал еще один сюрприз. На крыльце лежала ещё одна мёртвая птичка. «Вторая …, – прошептала Анна Гавриловна. – Ну, это уж точно к покойнику». Сладостная надежда переросла в уверенность. Да, именно так всё и будет. Будет покойник. Обязательно будет. Анне Гавриловне сделалось весело и легко на душе. Она буквально порхала по дому, по участку. Работалось легко. Жара не донимала её. Окрошка, которую она привезла с собой, была необыкновенно вкусной и свежей. Сад был необыкновенно хорош. Всё хорошо завязывалось, наливалось живительным соком, всё обещало обильный урожай. Пионы уже отцвели. Она продала их очень выгодно. До чего же они хороши были, её пионы. Белые, увлажнённые росой, благоухающие пионы. Набирали силу бутоны гладиолусов, георгин, астр. Вся эта роскошь тоже пойдёт на рынок. Конечно, Анна Гавриловна видела на своих клумбах и грядках не десятки и не сотенки, совсем нет. Она видела роскошные растения, которые она вырастила, взлелеяла из жалких росточков. Это потом, когда она насытит ими свои глаза, они превратятся в десятки и сотенки. Была ли она жадной? Нет. Скорее она была страстной. Её обуревала жажда созидательной деятельности. Она любила свой домик, сад, огород. Она любила всё благоустраивать и украшать. Она любовалась результатами своих стараний и, конечно, пользовалась этими результатами. Десятки сотенки – конечный этап её работы. На эти деньги она помогла одному сыну купить автомобиль, а другому – чудесную квартиру. Самой ей ничего не надо было. Лично ей хватало её пенсии да овощей с огорода. Ей надо было только работать и видеть свой чудесный сад.
Наскоро пообедав, она приступила к сбору клубники. О, какое это наслаждение – собирать клубнику, и какое священнодействие. Она стояла на коленях перед каждым кустиком, осторожно раздвигала тяжёлые поникшие ветви, отягощенные разноспелыми ягодами. Как их было много, этих ягод. Зелёных больше, чем спелых. Как красиво свисали эти ягоды с веточек, как заманчиво лежали они на земле, как согревало их июльское солнце, как расцветило их солнце – зелёные листья и ярко-красные ароматные ягоды.
Анна Гавриловна набрала ведро клубники для рынка. Потом она отдыхала, сидя на крылечке. Обе мёртвые птички были похоронены за оградой, но не забыты... Надо было ехать домой, но не хотелось. Не хотелось расставаться с садом, с надеждой на чудо. А солнце неумолимо склонялось к западу. Когда совсем уже стало ясно, что день угас, и наступил вечер, Анна Гавриловна пошла на станцию. Ехала она в электричке, пропахшей клубникой. По мере того как поезд приближался к городу, меркла её надежда. Да, всё будет так, как всегда… Грубый, неотёсанный бездельник муж, пьяница и дурак, будет высмеивать её за трудолюбие, за всё то, что было хорошего в её душе,  за страсть к возделанному и выращенному в саду. А ведь когда-то она любила своего мужа, любила вопреки рассудку, вопреки здравому смыслу. Опомниться она не успела, как стала матерью двоих сыновей. Остановилась она в своей любви тогда, когда все тяготы бытия, все заботы, моральные и материальные, свалились на её плечи. Сама-то она устояла, выдержала, а её любовь – нет. Женщина в Анне Гавриловне погибла навсегда, но зато возникла ловкая, сильная, предприимчивая, любящая мать. Все свои силы, всё внимание она отдала сыновьям. Слава Богу, они не подкачали, не подвели её. Они переняли от неё страсть к работе, деловую смекалку, выносливость. Они  состоялись как мужчины, несмотря на присутствие отца.
Анна Гавриловна старалась не думать о муже, гнала от себя его образ, глядела в окно, глядела на проплывающие за окном поля, перелески, золотящиеся в лучах закатного солнца.  Что значит «старалась не думать о муже»? Он, как призрачная, навязчивая тень, стоял перед нею. «Мёртвые птички к покойнику», – подумала она и ужаснулась. Она отчётливо представила себе своё душевное состояние. Она желала смерти мужу, желала избавления от его присутствия, желала, чтоб его не было в её жизни, хотя бы в конце этой самой жизни. Она вдруг вспомнила, что кто-то из литературных героев тоже страстно желал смерти своей половине. Кто же? Ах, да! Каренин. Это из романа Льва Толстого «Анна Каренина». «Ну, и дура же, эта Анна. Такого мужа не ценить! Да за одну его фразу: «соловья баснями не кормят», да за то, что он давал ей деньги, надо было Богу на него молиться. Попробовала бы ты с моим мужиком повозиться. От него только и слышно было: экономика должна быть экономной. И это – всё. Крутись, как знаешь. Тащи на свои 140 всю семью. А Вронский…, – продолжала думать Анна Гавриловна, вспоминая роман, – ну не свинья ли? Он никому добра не сделал. Анну толкнул под колёса поезда, сломал спину прелестной лошадке, а Кити, Серёжу и Каренина затоптал, не глядя, и даже не заметил этого. А конец-то каков… На войну поехал, людей с горя убивать, ну не сволочь ли!». Разделавшись таким образом с графом Вронским,  Анна Гавриловна опять задумалась о себе, о муже, о своих греховных надеждах. Опять же, если не он, то кто же? От кого бы она родила таких чудесных парней? И потом, он мог бы быть ещё хуже, чем был. Он мог быть вором, убийцей, истязателем. Да мало ли…
А вот и город с его домами, машинами, асфальтами, дымами и прочей нечистью. На базар идти было поздно. Анна Гавриловна пошла по людной улице к продуктовому павильону. Его уже обсели загорелые кумушки со своими вёдрами и корзинками. Анна Гавриловна не успела даже присоединиться к ним, как к ней подошёл расторопный молодой человек.
– Продаёте клубнику? – спросил он.
Анна Гавриловна кивнула головой.
– Возьму вместе с ведром. У меня нет тары. Плачу косарь. Идет?
Анна Гавриловна опять кивнула головой. Парень подал ей новенькую купюру, взял ведро с ягодой и быстро направился к японскому джипу. Анна Гавриловна спрятала деньги в потаённый карманчик сумки и проводила взглядом удаляющийся японский джип. Такую же машину купил её сын за 800 «косарей». Потом она побрела домой. Шла она нехотя, вяло. Ей не хотелось идти домой. А дома было удивительно тихо (сыновья с жёнами и детьми давно уже жили отдельно в своих квартирах). Муж неподвижно лежал в своей комнате на диване. Спал он или нет? Анна Гавриловна тихими кошачьими шагами ходила по квартире, делала свои хозяйские дела, а он всё лежал на своём диване. Совсем уж стемнело, когда она разделась и легла на кровати в своей комнате, укрылась одеялом. Она не хотела смотреть на мужа. Она ценила тишину, которая царила в квартире, не хотела нарушать её ничем, не хотела терять своей бледненькой надежды. «Завтра, всё будет завтра, а сейчас, прости меня, Господи, грешную, спать, спать, спать…», – думала она, засыпая.