Воспоминания 73 или Позорный рекордный забег

Сегодня, для разнообразия и по своему извечному капризу, тому единственному командиру, которого иногда, изредка слушаюсь, я сменил наполнение своих наушников, и сейчас в них торжественно и неспешно плещется папа Бах. Нет, не орган и не квартеты, а, вот эти вот его, пятичастные хоровые шедевры, которые он стряпал, как блины - кантаты, что ли? Нужно будет уточнить, никогда я этого не запомню и, даже, уже и не пытаюсь.

Так уж устроен мой мозг – если что-либо нельзя привязать к логическому проводнику, то оно обязательно вылетит из моей башки. Оттого и география с историей повергали меня просто в шок и трепет – ну где, где же тут логика, скажите на милость?.. Во всех этих столицах, материках, океанах, датах и следованиях династий? Физика, математика, ладно уж - химия – совсем другое дело! Вот, изволите видеть, отсюда вышло  и, прямёхонько, туда пошло! Вон, вон туда!
 
Даже философия имеет внутреннюю, неоспоримую логику, и я мог свободно дурить наших институтских преподавателей, плавая в этих темных водах, как очкастый, непотопляемый тритон, пока не напарывался, как плоскодонка на риф, на какое-нибудь письмо Гугельмахера к Махергугелю и здесь уже нужно было лавировать предельно осторожно, зондирую дно на предмет того, кто же из оных господ наш человек, а кто - проклятый, конченый оппортунист, ну, а дальше – как по маслу…
 
Но как уловить, например, разницу между брутто и нетто или канцоной и кантатой – это уж не ко мне. С бруттом этим я, правда, легко разобрался: брутальный, значит – грязный, тогда нетто просто обязано быть чистым весом!

 Интересно, испытывает ли кто-нибудь из моих друзей такие же затруднения? Может, чем поделятся, как у них получается бороться с невосприятием нелогичных определений.

Музыка же Баха меня зацепила еще в семидесятые года, когда я просто сходил с ума от западного рока, да, чего там корчить из себя рОкового сноба, и от попсы тоже, и, тоже, только западной. Но, почему-то, было очень легко перескочить от простых и понятных ритмов «Мидл оф зе роуд» или бешенных «Дип Пёпл» к органным фугам Баха, именно Баха, а не кого-нибудь другого. Потом, как-то незаметно, в меня прокрался Вивальди, этот сумасшедший рыжий поп, ну, а за ним – и все остальные, кто только глянулся бы мне на прилавке магазина «Мелодия», где плиты с классической музыкой стоили ощутимо дешевле, не говоря уж об ассортименте. Политика державы, не хрен собачий, мальчики! А сколько её, этой классики, пёрло из наших вездесущих брехунцов?
 
А сейчас, во всём ФМ диапазоне не найдешь ни одной подобной радиостанции – на фига? Слушайте шансон! Как же он меня задалбывает на моей даче, когда, по выходным – слава Богу, только по выходным! – меня с двух сторон соседи изводят, по доброте своей душевной, этой дивной музычкой! А, за речкой, на троицу, например, всю ночь хрипит врач этот, бард очкастый – фамилия вылетела из головы. Всю ночь! Это ж, какие нервы надо иметь, а?! И это я не про свои нервы говорю, у меня-то они железные… И, никуда ведь от этого не убежать - я и так забрался в такие места, что сюда даже бомжи не забредают – далеко от всех трасс.

О! Фраза о беге вытащила из моей памяти образ еще одной моей одноклассницы, ни имени, ни фамилии которой я не запомнил, но то, что у меня с ней произошло, не забуду никогда.

Была в нашем классе, как и в вашем, и в вашем, и в вашем тоже - очень, очень высокая деваха. Пусть она будет Любой, Любашей – ей это идёт. Пусть даже фамилия будет, что-то, наподобие, Белова. Люба Белова, прошу любить и жаловать! И ничем, кроме изрядного, но, довольно пропорционального роста, оная Люба не отличалась, пока не попала в один беговой дуэт с вашим покорным слугой.

Сразу за нашей школой, впритык, располагалось обширнейшее футбольное поле, а также и другие спортивные площадки и сооружения. Сюда же выходили и черные, запасные хода из школьных наших мастерских и холла с раздевалками, и, по-моему, из закрытого, зимнего спортзала, в котором репетировали, в свободные от спорта часы, наши доморощенные рокеры, и я даже, один раз, сподобился лицезреть этих небожителей, как они, явно бравируя и фраппируя окружающих, презренных смертных, с показной неброскостью шествовали с этими своими, самопальными электрогитарами наперевес. Лица каменные, гитары подмышками, клеша вздуваются и бугрятся на икрах, кепки, патлы – боги, боги, да и только!

Откуда-то отсюда вываливала и наша шантрапа с крякающими горнами и бухающими барабанами – как же без них-то! И мы, с Яном и Радей, вытаскивали сюда же, из мастерской, какие-то ржавые прутки и, не столько ровняли их на покоцанной, звонкой станине окончательно списанного токарного станочка, сколько фехтовали, становясь в картинные позы, пока нас хрипло не призывал к порядку наш ироничный трудовик, и мы, сразу же, с показным старанием, утирая воображаемый пот воображаемыми же платками, начинали бухать молотками по ржавым извивам и изгибам.
 
И, без ложной скромностью должен заявить, что у меня это получалось лучше всех. Я имею ввиду не показное буханье и утирание пота, что как раз потрясающе демонстрировали эти прирожденные клоуны, Радя с Яном, а именно интуитивное ощущение того, как нужно эту чертову ржавую железяку повернуть, и куда ударить, чтобы, из вихляющей во все стороны спирали, получить ровную струну заготовки.

Отсюда, из черного хода, в один из прекрасных, так любимых мною осенних дней, выбежал и наш, наряженный в трусики-маечки, готовый к физкультуре класс: мальчики – отдельно, девочки - отдельно. Физрук – Глеб Иванович? Или это в Киеве такой был? Нет, там, вроде, Демьянович, что ли, лень посмотреть в альбоме – физрук свистит, мы бегаем по кругу, разминаемся. Сегодня сдача каких-то нормативов. ГТО, не иначе. Беговых дорожек только две, да и секундомеров у Глеба тоже только два, вот мы все по двое и бежим наперегонки с нормативами.

И каждому настоящему пацану в пару припасовывают пацана же, и только Серёге Снакину в напарницы тыкают это Гулливершу, эту гребунью без весла, Любочку Белову. Эх, и что же это за судьбинушка-то такая! Вечно, не как у людей, вечно! Я, правда, мгновенно меняю своё отношение к такой пикантной ситуации, когда замечаю, явно и ясно замечаю, что эта дылда расстроена еще больше, чем я! Ишь ты, гнушается, значит! Нос свой – симпатичный, правда, носик, ровный, европейский, мой любимый – воротит свою носяру, короче!

А Любочку вовсю уговаривают, особенно, почему-то, старается мой тёзка, Серёга Хлебников: Ты, мол, дура, за ним потянешься и побьешь все эти ваши бабские рекорды! А она, глядите-ка, даже лицо своими веслами закрывает и головой мотает! Но у нашего Глеба сильно не помотаешь – как сказал, так и будет! Еще бы! Непререкаемый девчачий авторитет и неизменный персонаж всех их невинных, и не совсем, грёз и сновидений в эротичном, до трепыханий девчоночьих сердец, до судорог, трико. А – стартовый пистолет! А – свисток?!  Эх, да что тут говорить, подруга, ты и сама всё знаешь!

И вот, мы уже на старте. Я, снисходительно и, хоть и снизу, но, все равно, свысока, как и положено мужику, поглядываю, скосом ничего не видящего, в зазор оправы очков, глаза на свою тандемшу – а, слово-то какое выдумал! Дарю, пользуйтесь!- и спокойно жду сигнала. Пробегу себе, не очень напрягаясь и не спеша, чтобы не совсем уж позорить эту гладиаторшу.  Норматив, на троечку, всяко у меня в кармане будет…

Чуть ли не из стартового ли пистолета, выстреливает нас в разбег ковбой в спортивке, и мы срываемся, позабыв про все настрои. Тем более, что эта лосиха совершенно и не думает от меня отставать, а, тем более, за мной тянуться!  И это я побиваю все свои и прочие рекорды, когда, высунув от напряжения и стыда свой опозоренный, как и сам я, язык, прибываю на финиш вторым! Вторым!!!

А Любаши даже и след простыл! С девичьего своего перепуга – как же! Мужик догоняет, щас чегой-то будет, ай! - она набрала такой сумасшедший темп, что Глебушко просто обалдел и забыл клацнуть вторым своим прибором, потому, что этот ногастый вихрь преодолел уже сверхзвуковой барьер и увлек ковбоя за собой!

Вот это было зрелище! Эта дурища все прёт и прет, а за ней, как сбесившийся педофил, несётся, потрясая пистолетом и беспрерывно сюрча свистком, наш обалдевший, от такой удачи, физрук!

Думаю, что этот невероятный феномен, это блестящее рождение потрясающей бегуньи, и прикрыло меня и мой позор своим благосклонным, пальмовым или, даже, лавровым опахалом, а Любаня отныне стала неизменной спортивной гордостью восьмидесятки, побивая своими загребущими, но, вполне, вполне стройными и привлекательными ножками, все многочисленные рекорды и рекордики.
 
Дорогая Любочка Белова! Если ты сейчас меня слышишь, то вспомни, кто послужил отправной точкой, трамплином, вознёсшим тебя на вершины спортивных твоих достижений, и, особенно, возьми на заметку то, как я собирался, совершенно искренне, совсем уж не осрамить тебя могучим, мужским отрывом в забеге. Это, как мне кажется, может быть дороже всех этих ваших рекордов и достижений, ради которых вы готовы на все.
 
Буквально – на все…