Моя первая загранка

Это рассказ был положен в основу моей новой повести "Лазенки. Мгновения любви".


Человек всегда помнит, что происходило с ним впервые. Таким незабываемым событием стала для меня первая поездка за границу, куда большинству советских людей  хотелось отчаянно. Загранка  для нас отождествлялась с каким-то Эльдорадо, где все есть, красиво, чисто и улицы моют шампунем. Однако для того чтобы поглазеть на эти сказочные места надо было иметь особые заслуги перед Родиной или очень мощные связи. К счастью, в конце восьмидесятых с поездками за кордон стало попроще, и , после того, когда весь ведущий профессорско-преподавательский состав кафедры сподобился взглянуть на зарубежье во время деловых командировок, дошла очередь и до меня - единственной в коллективе женщины. Вначале мне не верилось, в такое счастье, но после четырехмесячных хлопот по организации поездки, стали закрадываться сомнения по поводу того, а счастье ли это вообще, если за него надо так мучительно биться, доказывая, что ты его достоин?

Кто только не писал о том, каких трудов стоило советскому человеку попасть за границу? У меня тоже все шло по негласному, написанному спецами госбезопасности закону: рекомендация кафедры, факультета, парткома института, райкома партии и, наконец, согласование рекомендации в обкоме партии. В институтских структурах сидели свои люди и, подмигивая, задавая вопросы с заранее подготовленными ответами: «Расскажите, какова политическая обстановка в Гондурасе?» или « С какими трудовыми успехами вы встречаете международный день солидарности трудящихся 1 мая?». За стенами института ни чем не интересовались, а только заставляли подолгу ждать под дверями чиновных кабинетов получения заветной закорючки, бумажке разрешающей деловую командировку.

 Месяца два ушло на эти пустые хлопоты, но потом, когда последняя разрешительная подпись была поставлена, выяснилось, что для получения визы необходимо получить справку о состоянии здоровья, которая должна была гарантировать, что Родине не придется платить за лечение своего гражданина валютой, если он вместо того, чтобы делать дело, решит повалялся на заграничной  больничной койке и глотать дорогущие заморские лекарства. Для этой справки необходимо было собрать подписи всех известных узких и широких медицинских специалистов, начиная от глазного врача, заканчивая, венерологом. Понятно, что врачи в свою очередь требовали сдачи всех доступных в то время анализов. На медицинскую справку ушло еще полтора месяца непрерывной беготни по городу, так как специализированные диспансеры были разбросаны по всем его районам. И вот, когда на обходном листе, где стояло несколько десятков подписей и отметок, появилось едва заметное слово: «Здорова», наконец-то полегчало, и не только от констатации факта наличия здоровья, но и от того, что наконец-то появилась реальная надежда: «Выпустят!».

Могли бы, конечно, и не выпустить, учитывая сложную политическую обстановку не только в Гондурасе, так и в самой Польше, где только что властями была задавлена неизвестно откуда взявшаяся оппозиция линии правящей коммунистической партии под названием «Солидарность». Перед собеседованиями в различных органах все претенденты на выезд долго учили фразу: «Солидарность - это оппортунистическая организация, инспирированная западными спецслужбами в среде мелкобуржуазных слоев поляков-националистов для подрыва социалистического пути развития братской Польши». К счастью про «Солидарность» меня и не спросили, а то вдруг бы перепутала и рассказала бы комиссии более запоминающееся понятие «Солидарности» преподанное друзьями аспирантами из Польши, считавшими, что «Солидарность» рабочее движение, которое организовал монтер Валенса из-за нехватки продовольствия в стране. Валенсу посадили, но продовольствия как не хватало, так и не хватает.

- Здесь в Союзе сейчас рай по сравнению с Польшей. Это плохое время для поездки в Польшу, - заверяли они и посоветовали:
- Возьми с собой что-нибудь на продажу, кофе, например, или бытовую технику, продашь и купишь, что-нибудь.

Думать о том, что за желанной границей хуже, чем дома не хотелось, и что колбаса, одно из чудес загранки, в Польше отсутствует, отравляла ожидания. Мысль о необходимости что-то продать, казалась совершенно чудовищной. Однако во время поездки в столицу за визой все же были куплены два килограмма кофе в зернах и фен отечественного производства для натурального обмена.

Понимание того, что все позади, и я едет в заграницу, пришло только в Бресте, когда советские вагоны с широким размахом осей переставляли на европейскую узкоколейку. Отец - железнодорожник уверял меня , что разница в ширине железной дороги произошла по привычному российскому разгильдяйству, когда инженер, которому было поручено измерить ширину европейской железной колеи измерил ее не по центру рельс , а по их наружному краю. В результате,  уже более полувека российские поезда переставляли с одних колесных пар на другие.

После того, как вагон, охнув сел на новые колеса, все прильнули к окнам, за которыми потянулись пестрые, как лоскутное одеяло, поля вожделенной загранки.
- Вот она страна народной демократии, - забурчал мой спутник - заведующий соседней кафедры Перлухин, - у них колхозов нет, все частники. У каждого своя земля, а на ней полоска ржи, полоска пшеницы, да грядка капусты с картошкой, а они еще на отсутствие продовольствия жалуются. Какое тут продовольствие на этих разноцветных лоскутках?
 
Студентов-практикантов было восемь человек шесть девчонок и два парня. Сам факт поездки за границу их не особенно не волновал. Знания о Польше были на уровне: «Моя тетя там была и чуть с голода не умерла. Готовить полячки совсем не умеют», «Мой папа говорил, что служил в Польше и полячки все такие страшные». В то время худоба была еще не в чести, а умение готовить входило в основной перечень достоинств потенциальных жен. Правда сексуальная революция уже стучалась в железный занавес, отделявший Союз от остального распутного, по мнению советской пропаганды, мира, и студенты оказались главными ее приверженцами. Одна, самая красивая из студенток, волоокая стройная блондинка, целовалась на вокзале со своим парнем, на виду у всех, до самого отхода поезда. Потом еще часа два вздыхала и сокрушалась по поводу того, зачем она поехала в эту задрипанную Польшу? Но к моменту, когда поезд подходил в Польской границе, она уже сидела на руках у одного из однокашников с подходящим для Польши именем - Феликс и смеялась вместе со всеми.

Было видно, что студенты раздражают Перлухина и он злится и на них и на меня, болтающую с ними на равных. Он величал их не иначе как «паразиты советской власти», вызывая смешки за спиной. Похоже, что он уже дано забыл беззаботную молодость и чувствовал себя в молодежной компании, как чувствует себя трезвенник в компании подвыпивших людей. И что, спрашивается, веселятся?

- Польша – наш ближайший сосед, более сотни лет входила в состав Российской империи, - пыталась я ликвидировать пробелы в познаниях студентов.
- После революции страна стала самостоятельной, а после второй мировой войны вошла в социалистический лагерь. Поляки истые католики и лозунги типа: «Бога нет», оставьте дома. Поляки самые любезные кавалеры на земле и еще целуют дамам ручки, поэтому призываю вас мыть руки и желательно хорошим мылом, чтобы понимали, что наши девчонки настоящие паненки. И вам ребята придется к польским ручкам прикладываться.

Девчонкам перспектива целования рук была явно по душе, а парни ворчали себе под нос:
- Сейчас, стану я целовать и руки, как же…
- И еще садиться на колени друг к другу в присутственных местах не стоит, но и изображать из себя забитых провинциалов тоже ни к чему. Слушайте внимательно, чтобы понять, что говорят. Славянские языки похожи. Если не понимаете - переходите на английский, - проповедовала я.

При упоминании об английском языке, студенты закатывали глаза, всем своим видом показывая, что переходить им некуда и кроме «What is your name» их познания в английском, который к этому времени они учили уже десять лет, не идут. Надо сказать, что с английским и у меня тоже были, мягко говоря, проблемы, так как в школе я учила немецкий, на котором могла сочинить только одну фразу: «Ich studierte deutsche Sprache in der Schule, sondern f;r der Praxis wollen, er war verloren», что в переводе означало: «Я учила язык в школе, но за неимением практики он был утрачен». Зато польский понимала, если собеседник говорил не спеша. Правда один из попутчиков – поляк, когда она ему об этом сказала, засмеялся и признался, что он считает, что говорит с нами на русском, который он тоже учил в школе.

За разговорами не заметили, как добрались до Вроцлава, где нас принимал Вроцлавский политехнический университет. Первый встречающий поляк -симпатяга Кшиштоф – доцент местной политехники подтвердил галантность польских панов и всем дамам по очереди перецеловал ручки. Девчонки стеснительно подавали руки лодочкой, а я, прошедшая курс польской галантности с аспирантами-поляками, уверенно протянула руку для поцелуя. Разместили нас в студгородке, куда, по словам Кшиштофа, должны были съехаться студенты из десяти стран соцлагеря.

На следующее утро была запланирована экскурсия по старому центру Вроцлава, который навалился на нас всей своей тысячелетний историей. Однако в этом польском городе, славянским духом совсем не пахло. Объяснялось это тем, что  еще не прошло и полвека с момента возвращения города его настоящим прародителям – полякам, а предыдущие восемь столетий город непрерывно переходил из одних рук в другие в результате непрерывных войн между прусаками, немцами, австрияками и чехами, претендовавшими на земли Нижней Саксонии. Большую же часть времени город был германским, где перед второй мировой проживали практически одни немцы, называвшие свой город Бреслау. Это не могло не сказаться на архитектуре города, который островерхими готическими крышами подпирал часто дождившее саксонское небо. Острые крыши были и на костелах и на старинных домах, окружавших рыночную площадь – непререкаемый центр всех древних европейских городов. Дома стояли плотно прижавшись друг к другу, узкие и разноцветные. Отличались цветом, а также формой и высотой треугольных фронтонов крыш. Причем фронтоны могли иметь до трех этажей окон и обязательное украшение по краю в виде башенок, мелких
скульптур и завитушек.

Заглянули под своды мрачного, но величественного Кафедрального собора, подивились на молодую прихожанку, стоящую на коленях в шортах и в едва прикрывающей тело белой майке.

- Нет на нее наших бабок – блюстительниц нравственности, - усмехнулась я,- в миг бы из храма выставили.

В костеле было деликатно, но строго, и душа сжималась от неотвратимости божьего наказания. По всей видимости, Кшиштоф  его не боялся и после костела сразу повел нас в музей «Камасутры». Не только меня, но и эрудита Перлухина, такое название музея не смутило. Смущаться пришлось в освещенных интимным светом залах музея, стены которых были обвешаны копиями гравюр этого нетленного индийского творения. Такие вольности в Союзе были под запретом. Страна только зрела для сексуальной революции, подстегиваемая разговорами о том, что на западе есть совершенно невероятная вещь: стриптиз клубы и секс-шопы. О древней Камасутре сведения в нашу пуританскую страну, конечно, просачивались, но до преподавательских слоев не доходили. Однако не прыскать же в кулак по примеру студентов? Пришлось внимательно изучать искусство индийской любви, изображая из себя эстетов.

Вообще смущаться в Польше приходилось и не раз. Ехали мы в братскую социалистическую страну, уверенные, что у нас с поляками одни и те же ценности, но на каждом шагу с удивлением узнавали, что это далеко не так. То я в разговоре с соседкой по общежитию, решив сказать ей, что-нибудь приятное , поведала, что в Союзе чтут великого поляка Феликса Дзержинского, на что пани Эльжбета, ответила, что этого душегуба они поляком не считают. То Кшиштоф, во время посещения университета, подвел к памятнику, установленному в университетском сквере, и рассказал совершенно невероятные вещи, что под этим камнем лежат, расстрелянные русскими ведущие профессора университета. Потом, нам, еще не до конца поверившись в возможность подобного, обрушил на голову историю про расстрел тысяч польских офицеров в Катыни. Все это звучало так чудовищно, что мы потрясенные не знали, что ответить, только Перлухин, потом весь вечер желчно бухтел:

- Насмотрелся я на этих ляхов в лагерях. Пустой народ, из одного гонора состоят. Мало их Сталин стрелял.

После этого замечания, слухи о том, что Перлухин, как и его женушка, происходят из семей вертухаев, вернее лагерного начальства, получили подтверждение из первых уст. Мне же поляки были симпатичны. Среди них было тепло, как серди своих. Ну, наедут, со всей своей славянской непосредственностью, высказывая претензии к русским поработителям, и тут же лезут с заверениями в любви. Так один подвыпивший пожилой поляк  в трамвае, услыхав русскую речь, подошел к нашей группе и, слегка покачиваясь, заявил:

- Русских не люблю! Вы четырежды делили Польшу с Германией, совершенно не считаясь с нашими интересами, но один раз мы вас все – таки разбили! Вот посмотрите, - показал он широким жестом за окно трамвая, - в этом круглом здании находится Рацлавицкая Панорама, где на огромном полотне показано, как наш герой Тадеуш Костюшко всыпал русским войскам.
- Когда это было?- чтобы что-то сказать спросила я у пана.
- В апреле 1794 года,- ответил он, склонив седую и пьяную голову.
- Давно, - протянула одна из стоявших рядом студенток.
- Да, но всего полтора столетия тому назад, а Польша вечна! – гордо заявил поляк, а потом, встав на одно колено, и поцеловав руки каждой папенке из нашей делегации, произнес знаменитую польскую фразу:
- А пенктных пани я кохаю! - затем с трудом поднявшись, стараясь не качаться, вышел на ближайшей остановке.

Я знала, что в пьянке поляк русскому не уступит, правда, в отличие от своих северных собратьев, до последней минуты польские кавалеры стараются сохранить свою непревзойденную галантность.
- Пьем здоровье прекрасных дам! - этот тост польские аспиранты: Рыжий и Толстый Марэки, как звали в группе их за особые приметы, поднимали, не забывая прикладываться к ручкам окружающих дам, до той самой минуты пока не падали замертво сраженные непомерным количеством выпитого.
Однако в самой Польше количество подвыпивших поляков буквально шокировало. Они попадались везде: в магазинах, на улицах и в транспорте независимо от времени суток. Один из таких гуляк встретился даже в знаменитом актовом зале Вроцлава «Леопольдине», куда водил нас в один из вечеров Кшиштоф. Зал, построенный императором Леопольдом I - покрытый разноцветными росписями и позолотой, украшенный множеством скульптур , являл собой жемчужину польского барокко. Видимо об этой замечательном факте и пытался им рассказать подвыпивший поляк, но узнав, что мы с Украины запел любимую польскую песню:

Вина, вина, вина дайче,
А как умрем поховайче
На зеленой Украине,
Где коханая девчина.

В целях предупреждения международного конфликта пришлось, пообещать пану выполнить его завещание.

И все же самым замечательным поляком был Кшиштоф, который не утомлял нас походами по чистеньким заводам Вроцлава, которые после наших коптящих металлургических монстров и заводами–то назвать было сложно. Показал парочку и повел опять развлекаться. Одним из самых памятных событий стала экскурсия по рекам Вроцлава. По сути, река в городе одна, но перед городом она распадается на множество рукавов, а за ним опять собирается в единую реку - Одра. Древние строители оценили стратегические преимущества Одры и начали застройку города с Тумского острова, где и расположен сейчас старый центр с рыночной площадью, окруженный естественными рвами с водой. Потом город расширяясь занимал и соседние острова, и в конце концов занял все двенадцать, соединив их мостами, которых перед второй мировой было около трехсот.

С тех времен  сохранилось только две трети этих мостов, но поляки с гордостью называют свой город польской Венецией. Честно говоря, я, только потом вычитала об островном положении Вроцлава, а тогда, даже с борта прогулочного кораблика, этого замечательного факта не разглядела. На водную экскурсию собрали всех практикантов, приехавших во Вроцлав на практику, разбавив их польскими студентами. Все студенты соцлагеря, безусловно, учили в школах русский язык, но понятное дело, никто не мог на нем объясниться.

Да и чего объясняться, знай, танцуй! Поляки танцевали божественно, парами с переходами и переворотами. Мне очень хотелось показать, чему научили меня Марэки, но пары не было. Кшиштоф, к сожалению, танцевать не умел. Наши студенты тоже в бой не рвались. Так, встать потрястись, может быть и пошли бы, а вот  парами да с разворотом, это уж извините! К тому же девчонок в это время занимала другая идея. Еще утром этого дня они прибежали ко мне в крайнем возбуждении:
- Там новые ребята приехали. Познакомьте!
- Девочки, а сами?
-Нет, мы не можем, у вас лучше получается! – умоляли они.

Действительно за эти дни я познакомила своих студентов с тремя группами практикантов. Однако группы постоянно менялись, переезжая в другие города Польши, а на их место приезжали новые, и опять надо было знакомиться. Дело, конечно, не мудреное. Заводишь веселый разговор, и не успеешь оглянуться, как народ начинает вначале посматривать в сторону нашей шумной компании, а потом подтягиваться, вот тут и спрашиваешь:
- А вы откуда?

Пришлось знакомить и на корабле. Когда девчонки были пристроены к таким же скучающим сверстникам, я ушла на корму, посмотреть на тянущуюся за пароходиком  пенную дорожку. Одра казалась не рекой, а небольшой речушкой со светло бурой водой.
- Что за вода, как вы в ней купаетесь? - спросила я у подошедшего Кшишофа.
- Это сток всей промышленной Европы,- ответил он невозмутимо, - в ней купаться запрещено.
- И никто не купается?
- Европейцы не купаются не только в реках, но и в Балтийском море.
Это было совершенно непостижимо. Реки есть, море есть, а никто не купается.
- А где же вы купаетесь?- не отставала я.
- В бассейнах, - ответил он, пожав плечами на такой, с его точки зрения, странный вопрос.

После водной экскурсии решили отметить это славное действо в общаге. В маленькую комнатенку, в которой я жила с одной из студенток, набилось пятнадцать человек: наша группа, Кшиштоф , соседка Эльшбета и прибившиеся к нашей компании трое политехников. Эльжбета, забавно перемешивая русские и польские слова, болтала безумолку и практически с первой минуты запала на одного из  наших студентов, называя его на польский манер Викторку. Кшиштоф оказался хорошим гитаристом и знал множество песен и своих, и наших. Сидели бы и до утра, но  на восемь была назначена экскурсия в горы, и пришлось разойтись.

Утром меня разбудила Эльшбета. У нее был будильник.
- Да, она вообще не ложилась, - с наигранным равнодушием произнесла моя соседка по комнате сердитая Римма.
Говорили, что она на первом курсе она была влюблена в Виктора, но что-то не сложилось. Когда Викторку, еще до конца вечеринки куда-то исчез с Эльшбетой , вслед за ними ушла и раздосадованная Римма.
- Да не может быть! - чтобы  ее успокоить сказала я ревнивице.
- Может, еще как может! – разозлилась Римма.
-Так, хватит сердиться, до отправки автобуса осталось десять минут,- одернула я соседку, - иди, буди ребят, а я пойду, задержу автобус.

Возле автобуса уже нервно топтался Перлухин.
- Ну вот, чего было сидеть до утра? Я же говорил, завтра ехать, - ворчал он, ни к кому не обращаясь.

«Наверное, он прав», - подумала я, заходя в автобус, и тут же уснула, усевшись на первое попавшееся сидение. Проснулась, когда автобус уже петлял по извилистым дорогам предгорий Судет. В автобусе было тихо, большая часть туристов спала. Не до сна было только нашей студентке Ане и политеху Владику, которые непрерывно целовались, сидя на заднем сидении под охраной Вадикова дружка Юрки, который чинно держал за руку другую студентку - тихоню Леночку. Не спал на боевом посту и Перлухин. Волосы, стоявшие на его лысеющей макушке торчком, демонстрировали крайнюю степень его раздражения: « Она, видите ли, спит, а я смотри за порядком». «Жаль его, не может расслабиться»,- подумала я и тут же улыбнулась, вспомнив, как накануне помогала Перлухину искать подарки его жене.

Он ходил по городу, сжимая в руке бумажный свиток со списком желательных покупок. На вопрос, почему список написан на свитке, а не на сложенной бумажке, прилежный муж ответил, что в скрученном виде он не так пугает, как развернутый во всю длину листа. Открутил немного, посмотрел, купил и можно разворачивать дальше.
- А для вас в этом списке что-нибудь есть? – поинтересовалась я.
- Да, конечно,- ответил Перлухин, - видите вот тут последняя строчка: «Себе купи, что сам захочешь». Она, правда, зачеркнута, но ведь вспомнила и обо мне! - удовлетворенно закончил он.

Забравшись в горы, автобус остановился, и Кшиштоф пригласил всех полюбоваться видом на горы, который открывался с площадки. Я выскочила из автобуса одной из первых и ахнула. За огромным пологим склоном, сплошь заросшим полевыми цветами, на фоне ярко синего неба высились, обточенные ветрами и временем скалы, а за ними расстилалась долина с редкими деревянными домиками. Красота!

 Вскоре наши пути с политехами разошлись. Вместо них - веселых и понятных, в автобус подсадили немецкую группу, состоящую из одних парней, которые наших барышень вообще не замечали. Хорош был только их руководитель поляк – веселый парень Станислав, который тут же устроился на освободившееся рядом со мною место и всю дорогу до цели нашего путешествия – канатной дороги, развлекал меня, лихо болтая на русском. Энергия из Станислова била ключом. Он, то срывался в крик, то пел, то пускался в пляс в проходе автобуса. Пока стояли в очереди на подъемник, Станислав так утомил окружающих, что пожилой немецкой турист не удержался и громко спросил свою спутницу - даму в занятной шляпке:

- Эльза, ты не знаешь, почему этот русский, кричит как подвыпивший поляк?

Станислав немецкий знал и еще больше развеселился.
-Да, пошли они эти швабы, мы их терпеть не можем,- сказал он, но громкость немного убавил.

С вершины, куда подняла их канатная дорога, открывался роскошный вид на Судеты. Большинство наших студентов не только никогда не были в этих горах, но и не слыхали о них. Есть свой Кавказ, Уральские горы и Карпаты. Знали , что есть на свете  Альпы, которые зачем-то перешел Суворов. А Судеты, это где? Неужели есть такие горы? Да, есть! Хоть и невысокие, хоть и не протяженные, но зато  они объединили своими хребтами три европейских государства Польшу, Чехию и Германию. Я очень любила Кавказ и часто там бывала, поэтому пологие Судеты поразить воображение не могли, но они удивляли  не высотой, а красотой и каким-то домашним уютом. Было в этих горах, что-то сказочное, нереальное. Было сложно себе представить, что через эти мирные, аккуратно заросшие лесом пологие склоны прогромыхали все европейские войны. Совершенно не верилось, что в чистеньких, аккуратных домиках,  смотревшимися белокоричневыми пятнами  на фоне зелени, жили потомки тех, кто развязал две мировые войны. Большинство из них после разгрома Гитлера были вытеснены из этих мест поляками в Германию, но некоторые остались в надежде, что когда-то опять Судеты будут германскими. Поляки тоже до конца не верили в нерушимость новых границ, о чем свидетельствовали встречающиеся то тут и там еще не восстановленные послевоенные руины.

Самым старинным строениям в долинах являются крепости и монастыри, с тысячелетней историей. Вокруг этих древностей столетиями возводились города. Для нашей группы, приехавшей из молодого края, освоение которого началось только при Екатерине Второй, старина была в диковину и мы
 непрерывно фотографировались на ее фоне.

В двухэтажном ресторане одного из горных поселков нас ждал обед и вечно голодные студенты вмиг проглотили предложенное им горячее блюдо. Студенты были голодны постоянно. Это теперь девушки считают количество поглощенных калорий, вычитывая информацию о них на упаковках, тогда же в Польше у студентов  была одна мысль: «Что бы еще съесть?». В первые дни по приезду они еще имели  еще запасы  привезенной из  дома еды, и они охотно делились ими друг с другом. Вначале кончились продукты у парней и они, делая вид, что ухаживают за девчонками, стали помогать подружкам доедать запасы. Быстро раскусив этот маневр, девчонки вечером запирались в номерах, чтобы  дожевать свою колбасу в одиночку. В студенческой столовой специально для русских групп была установлена корзина с нарезанным хлебом. Студенты из других стран хлеб не ели. Их вполне устраивала большая тарелка горячего блюда с большими кусками мяса и различными овощами. Наши же брали и первое, и второе и наворачивали все это с большим количеством хлеба, а остатки забирали с собой, чтобы вечером съесть за чаем. Как  я не убеждала студентов, что есть хлеб в больших количествах вредно, как не объясняла, что макароны, кашу и картошку с хлебом не едят, ребята пропускали эти речи мимо ушей и продолжали налегать на хлеб.

В горном ресторане студенты, судя по их довольным физиономиям, наелись. Еще бы два стейка из свинины, картошка, и два салата из свеклы и огурцов и все это на одной огромной тарелке. По крайней мере, в автобусе студенты притихли и даже не реагировали на ни мои призывы спеть русскую песню в ответ на дружный хор немецких студентов. Только Феликс, прошедший армию, исполнил вместе со мной бравую песню: «Солдаты в Путь , в путь в путь!». А что в принципе еще петь для немцев?

День удался, и еще меня грела мысль, что есть чем накормить компанию вечером. Был субботний день, а два выходных дня все торговые точки Польши не работали. По сути это было единственное завоевание «Солидарности» - дать продавцам отдохнуть вместе со всеми. Поэтому, когда еще утром в одном из горных поселков мы нашли частный магазинчик , который торговал хлебом, радости не было конца. Скинулись и купили два двухкилограммовых батона свежего хлеба, чтобы съесть его на ужин с колбасой, которую я отоварила накануне в магазине на карточки выданные Кшиштофом. С мясом в то время в Польше были большие проблемы и его выдавали только по талонам. Каково же было мое возмущение, когда вечером в общежитии выяснилось, что ни двух огромных хрустящих батонов, ни двух колец настоящей Краковской уже нет.

-Где?- потрясенная этим фактом тихо, но грозно вопрошала я.

Взялась объяснить ситуацию Аня, с которой у меня были особенно теплые отношения.
- Колбасу еще утром съели Виктор и Феликсом. Нам только хвостик достался с веревочкой, - лепетала Аня, вжав голову в плечи.
- А батоны? - взревела я совершенно обалдевшая.
- Я же тебе их поручила стеречь в горах?
- А батоны, - подняла на меня невинные глаза Аня, - мы съели в ресторане.
- Как в ресторане? Я же рядом с Кшиштофом и Станиславом сидела, как вы умудрились?
- Я прямо в пакете отрывала куски и под столом раздавала, чтобы вы не видели.

- Послушайте, вы - дети голодающего Приазовья, в ваши непутевые головы не приходила мысль о том, что мы вечером кушать будем?– шумела я, но делать было нечего и, попив чайку с воспоминаниями о замечательных батонах, бездарно съеденных охламонами, я уснула вполне умиротворенная.
На следующий день после завтрака была назначена экскурсия в «Народный дом», который располагался недалеко от нашего общежития. Об этом народном доме Кшиштоф твердил уже не один день, обещая нам показать лучший спортивно-развлекательный центр в Европе - «Народный дом», где когда-то выступал Гитлер.

 Даже беглого взгляда на «Народный дом» или, как его теперь называют «Зал столетия» достаточно, что бы поверить в это, настолько он напоминал помпезные здания, знакомые из кинохроник о митингах фашистов в предвоенной Германии. Это сходство было не случайным, и возможно именно здесь снимались те запомнившиеся кадры, так как зал, построенный в начале двадцатого века в модернистском стиле, долгие годы оставался самой большой публичной ареной Европы, который не мог обойти своим вниманием фюрер.

Рядом с «Народным домом» был ботанический сад и зоопарк, но память о них совершенно стерлась, а вот прогулка по примыкающему к «Народному дому» поселку запомнилась. Вернее это был не поселок, а район города застроенный частными коттеджами, где по свидетельству Кшиштофа, жили состоятельные поляки. В нашем городе такие районы называли «хатострой», но на фоне стандартных соцхат, которые разрешалось строить в советской стране без архитектурных излишеств, не более одного этажа и с четырехскатной крышей, польские казались верхом совершенства. Они невысокие , но разные по архитектуре, по оформлению фасадов, с балкончиками и террасами, с круглыми овальными и широкими прямоугольными окнами казались совершенно роскошными.

На следующий день мы уезжали из Вроцлава в Краков. На вокзал н провожала целая делегация: Кшиштоф, который передавал полномочия коллеге пани Марте, заплаканная Элешбета, горюющая из-за расставания с Викторкой и удалая компания политехов. День стоял солнечный , тихий. Было жаль уезжать из полюбившегося Вроцлава, жаль расставаться с Кшиштофом и Эльшбетой. Однако главным потрясением от расставания стало целование рук дамам. Начал Кшиштоф, перецеловав ручки дамской половине нашей делегации, за ним последовали политехи, пообещавшие догнать их в Варшаве. Тут уже и Перлухин, не утерпел, и облобызал ручку страждущей Эльшбеты, за ним не устояли и Феликс с Викторкой, забыв о своем обещании не уподобляться галантным полякам.

В Краков приехали к концу дня подивившись, как мало надо для того, чтобы пересечь Польшу. Но ни центр древней столицы страны, главным украшением которого является рыночная площадь со зданием Суконных рядов, ни дворец польских королей - Бельведер, не смогли вытеснить воспоминаний о Вроцлаве. Девчонки, перебивая друг друга, вспоминали оставленных там друзей. Может быть, и отвлеклись бы на новые впечатления, если бы Суконные ряды поражали товарами, но здесь, как и по всей Польше, царило запустение и только само здание этого старинного супермаркета привлекало внимание.

Ни одно строение Кракова не может сравниться по красоте с Суконными рядами. Строили его и перестраивали веками немецкие строители, но последний лоск зданию придали польские мастера. Смягчив первоначальный западно-европейский готический стиль здания, они превратили Ряды в совершенно в славянское сооружение.

На фоне этих торговых рядов Вавель – дворец, в котором на протяжении пятисот лет правили польские короли, а до них польские князья, показался скромным загородным домом богатого польского шляхтича.
Совсем не интересной показалась экскурсия в Освенцим - пригород Кракова. Кто в Союзе не знал об этом жутком месте? Кто множество раз не смотрел хронику о зверствах фашистов? Казалось бы, на деле все должно было выглядеть еще страшнее, но оказалось не так. Толи экспонаты стали покрываться пылью времен, толи виной был праздничный настрой, пропитавший нас насквозь во вроцлавские дни, но ужаса от посещения казематов не было. Было только удивление: как в двадцатом веке, в центре Европы люди были превращены в животных и разделывались по частям: волосы в одну кучу, кожу в другую, тело в третью. Утилизация тел на мыло шло, по всей видимости, полным ходом, так как вряд ли две небольшие печки, где могло разместиться не более одного тела смогли бы отправить с дымом на небо миллионы заключенных Освенцима.

Молодость не пестует тяжелых воспоминаний и Освенцим постарались забыть, стоило выйти из лагеря и погрузиться в зелень поселка, где еще доживали свою жизнь те из жителей, которые и во время войны обитали в этих местах, не интересуясь, что за черный дым валит круглые сутки из трубы лагеря? И все же поездка в Освенцим подпортила настроение. К счастью впереди была Варшава.

После средневековых Вроцлава и Кракова Варшава выглядела по совковому нелепо. Трудно было не заметить, что все здания главной улицы польской столицы застроены после второй мировой войны, превратившей город в груду битого кирпича. У народной Польши хватило средств только на восстановление «Старого мяста» - Старого города и Королевского дворца. Это дворец - символ Польской государственности, был разрушен фашистами до фундамента. К моменту нашего приезда  дворец был воссоздан практически полностью, но еще закрыт для посещения.

Польша ни когда не была империей, и по внешнему виду символа власти, этот факт был особенно заметен. Никакой роскоши, типичное административное здание похожее на большинство европейских мэрий, только, но масштабнее. В имперской России в скромном стиле раннего барокко строились, пожалуй, только тюрьмы, а в Польше властные казенные дома. Перед дворцом высится колонна одному из польских королей Сигизмунду III, столп, так сказать, самодержавия. Конечно, куда ему до Александрийского столпа, но и Польша не Россия.
У нас дворцы на рыночных площадях не стоили.  Варшаве королевский дворец  стоит на Замковой площади, рядом с которой расположилась старинная рыночная площадь Варшавы, так сказать, пешеходно–развлекательная зона города, с положенными по статусу тусовками художников, торговыми палатками и конными упряжками.

Площадь окружена разноцветными домами, стоящими, как и во Вроцлаве, впритирку друг к другу. Славянские корни этих зданий очевидны. Они не так островерхи и аккуратны, не так витиевато нарядны, как во Вроцлаве, однако, не смотря на это, есть в них своя музыка, свой стиль и колорит. Подчеркивает жилое назначение зданий одна из достопримечательностей площади - отслужившая свой срок старинная колонка, ручка которой до блеска отполирована руками туристов. Я тоже приложила руку к этой реликвии.

В каждой европейской столице есть свой старый город, но нигде он не выглядит таким искусственным как в Варшаве. Здесь. как в машине времени: только что был в древности, а сделал один лишний шаг и очутился на современной главной улице Варшавы Маршалковской, застроенной случайными домами эпохи социализма, среди которых самым необязательным кажется здание Центра Культуры и Науки, подаренное полякам в пятидесятые годы Советским Союзом. Когда глядишь на это здание, то появляется ощущение, что если немедленно перенестись в Москву, то на набережной на месте Министерства иностранных дел зияет большая дыра, от того что как какая –то неведомая сила выдернула эту высотку как морковку из московской земли и перенесла его за 2000 километров в Варшаву. Марточка - наша новая сопровождающая из Вроцлавской Политехники, поведала, что поляки не любят этот бескорыстный дар старшего коммунистического брата и ломают голову, как от него избавиться. После распада Союза стран Варшавского договора наконец придумали, что делать с нелепым даром СССР и застроили его новыми высотками, заполнившими все Варшавские пустоты.

Не радовала Варшава и магазинами. Девчонки ворчали:
- А еще и заграница, купить нечего!

Унылое настроение перевел в истерику Викторка, пропавший во второй  варшавский вечер. Его не было до двух часов ночи и все это время мы с Перлухиным торчали в фойе общежития, накручивая друг друга различными предположениями. Он явился как ни в чем ни бывало веселый и хмельной, ответив, что тут в Варшаве у него живет друг и он его навещал. Только после возвращения домой Перлухин шепнул мне, что Викторка мог себе позволить такую вольность, так как был в группе «засланным казачком», т. е. стукачом.

- Не станет же он сам на себя стучать? – резонно добавил Перлухин.

Я не сомневалась, что есть в их группе такой человек, но предполагала, что это Перлухин. Верить в то, что симпатичный и вольный Викторка мог взять на себя такую неприличную обязанность не хотелось. Одним словом заключительный варшавский аккорд мог бы совсем смазать впечатление о, так называемой, иностранной практике, но тут вовремя из Кракова подкатили политехи, и жизнь завертелось вновь. Рядом с ними даже Варшава показалась совсем не скучным, а вполне замечательным городом. И советская высотка совсем не раздражала, а вид с ее смотровой площадки на Варшаву казался просто великолепным.

Однако самое сильное впечатление осталось от Лазенок, - главного парка польской столицы, которые еще называют Королевским.
История Лазенок (купален на польском) началась со строительства  над излучиной Вислы деревянной крепости мазоеецких князей. Спустя три столетия здесь поселилась Анна Ягеллонка, жена польского короля Стефана Батория и при ней тут появилась первая деревянная купальня. Наконец, в 1623 г. Сигизмунд III Ваза построил здесь Уяздовский замок, который стал летней резиденцией польских королей, соединенный с зимней резиденцией Королевским трактом.

Возможно, этот двухэтажный небольшой дворец, построенный на острове между двумя берегами Вислы, и не дотягивает по масштабами до Версаля или загородных резиденций русских царей, но выглядит на столько живописно и уютно, что в голову невольно приходит мысль об умении польских королей отдыхать с отменным вкусом и наслаждением.
Польские архитекторы удачно расположили замок на острове, соединив его с берегом двумя крыльями под которыми течет река, сливаясь перед дворцом в единый поток. Вниз по реке находится еще одно замечательный остров, на котором стоит одна из самых старинных сцен Польши, где, когда-то выступала придворная труппа, а теперь проводятся песенные конкурс ы и концерты.

Однако главной концертной площадкой Польши, после обретения ею независимости, стал расположенный в Лазенках сквер перед памятником Шопену. Здесь у самого подножия памятника каждое воскресение устанавливается рояль, на котором исполняются произведения великого польского композитора. Послушать музыку сюда собираются и поляки, и гости польской столицы.

Попрощались мы с Варшавой возле знаменитой скульптуры русалки с мечом. Скульптура олицетворяет собой Варшаву. Понятно на кого занесла меч чугунная дама. Вокруг Польши полно охочих до ее женских прелестей, успевай отбивайся, а вот почему у пани рыбий хвост, осталось загадкой. Висла река тихая, русалки вряд ли тут водятся.

С тех пор миновало четверть века, в течение которых я объездила все значимые столицы Европы, побывала за океаном, стала завзятым круизером и, все же, лучшей в своей жизни поездкой считаю свою первую загранку с бестолковыми студентами в социалистическую Польшу. Спросите почему? Может быть потому, что я в то время тоже еще умела влюбляться?