Нюська

 У нее было красивое имя – Анна Николаевна. Но так уж повелось с детства, что все звали ее Нюськой. Угловатая девчонка с жидкими косицами давно превратилась в
зрелую женщину, но все по-прежнему называли ее так.

Годы не прибавили Нюське красоты. Волосы цвета соломы обрамляли ничем не примечательное лицо с веснушками на носу. Но было в ней какое-то особенное, необъяснимое обаяние, огонек, от искры которого Нюська вспыхивала и преображалась.

С Нюськой его познакомил приятель. Они проходили мимо ее дачи. Нюська предстала перед ним в сарафанчике на тоненьких лямочках. Голова ее была замотана косынкой. Напротив дачи была баня, и Нюська перед парилкой, пока возилась на грядках, делала маску на волосы. Струйки кефира стекали на лоб, но это ничуть не смущало Нюську. Она вообще была человеком без комплексов.

Он сам не понял почему, но Нюська понравилась ему сразу. С первого мгновения он почувствовал в ней родственную душу. Трогательная и наивная, она упивалась жизнью. Все в ней говорило о том, что она создана для радости.

Они стали встречаться и для тайных свиданий облюбовали деревянный домик разрушенного аттракциона в дальнем углу парка. Нюська жила с мамой, а он после развода с женой ютился на квартире у приятеля.

Так длилось все лето, пока однажды их не спугнула ватага подростков.

– Может, лучше поженимся? – сказала Нюська. – А то ведь зима скоро.

Он только улыбнулся. Он уже и сам давно все решил. И не ошибся. Нюська оказалась прекрасной женой. Веселая и неугомонная, она была как ртуть, вся в движении. Она взвалила на себя домашние хлопоты и делала все быстро и с радостью. У нее был несомненный талант учиться. Она могла научиться всему: шить, вязать, стряпать, консервировать, клеить обои, делать уколы, белить деревья. Когда запил бетонщик Вася, помогающий им строить дачный домик, Нюська освоила каменную кладку.

Он был родом с Волги и заразил Нюську страстью к рыбалке. Поначалу она сидела на берегу с книгой или рукоделием, а однажды, заметив исчезнувший поплавок, вытащила килограммового зеркального карпа.
 
С тех пор Нюська стала заядлой рыбачкой. Она вязала крючки, меняла лески, удлиняла поплавки. Иногда на рассвете он еще спал, а она уже месила для рыбы насадку со жмыхом. На озере Нюська устраивалась где-нибудь у камышей и с замиранием сердца следила, как разливается по водной глади солнечная дорожка.

Она растворялась в этой красоте, никогда не нервничала, а потому нередко ловила рыбы больше, чем он.

Нюська любила его неистово. Прижимаясь к нему своим щуплым телом, она словно растворялась в нем каждой клеточкой. А потом смотрела на него так благодарно и преданно, что у него щемило сердце.

Но самое главное – она родила ему сына Алешку, которого он безумно любил. В свои восемь лет Алешка уже имел юношеский спортивный разряд по легкой атлетике.

Однажды поздним вечером раздался телефонный звонок. В больницу, где он заведовал детским отделением, привезли семилетнюю девочку с тяжелой пневмонией.

Нюська привыкла к таким звонкам. Каждый раз это был тяжелый случай, незримая грань между жизнью и смертью. Провожая мужа до двери, она вытянулась в струнку, застыла, словно предчувствуя беду.

Надевая на ходу халат,  он стремительно вошел в палату. Девочка надсадно дышала. На лбу выступили бисеринки пота. Щеки пунцово горели. Он взял ее тонкую руку, чтобы проверить пульс и почувствовал, как ускользает слабая ниточка жизни. Он тут же подкорректировал капельницу, назначил еще два укола и только тогда заметил мать девочки, сидящую на краешке стула.

Она подняла на него огромные серые глаза, полные мольбы, и он, словно оцепенев на мгновенье, утонул в них. Никогда еще он не видел женщины такой  неземной красоты.  Ее роскошные каштановые волосы шелковистыми волнами падали на плечи. Матовая кожа, точеный профиль, кольцо с бриллиантом на холеной руке – все в ней завораживало.

– Доктор, – сказала она хорошо поставленным голосом, – умоляю вас, спасите мою девочку. У меня кроме нее никого нет…

Она могла бы и не говорить этого. Он и так сделал бы все возможное.

Он сидел у кровати спиной к Леонтине – так звали гордую красавицу – и не выпускал руку девочки из своей ладони.

В палате повисла напряженная тишина. А потом Леонтина заговорила. Она рассказала о том, как три года назад ее оставил муж-бизнесмен. Ушел к другой.

– И что он в ней нашел, не понимаю? – говорила она, распаляясь. – Серая мышь. Простая аптекарша. Поэтессой себя вообразила. Вы бы слышали, какие стихи она ему посвящала! Я нашла недавно тетрадку. Прямо-таки Пушкин в юбке. И в горы его все время тянула. Они и Лену с собой брали.

«Зачем она мне все это рассказывает? – подумал он. – Зачем вообще говорит об этом сейчас, когда ее дочь так тяжело больна?»

На синем бархате неба вспыхнули первые звезды. Обернувшись, он увидел, что Леонтина уснула, прислонившись к стене.

«Как все же она прекрасна!» – мелькнула мысль.

Сам он не спал до рассвета и ушел, когда убедился, что кризис миновал.

Теперь он каждое утро первым делом заходил к выздоравливающей Леночке. И хотя себе в этом не признавался, всякий раз, открывая дверь палаты, надеялся увидеть ее мать. Но за три недели Леонтина появилась лишь дважды, да и то мельком. За Леночкой ухаживала домработница Екатерина Даниловна.

Девочку выписали. На ее кровати уже лежал пятилетний шалун с ожогами, а он, входя в палату, невольно вспоминал бездонные глаза Леонтины.

Она позвонила через неделю.
 
– У Леночки завтра день рождения, – проговорила она томным бархатным голосом, – приходите, заодно отметим ее выздоровление.

Леонтина накрыла роскошный стол. Леночка задула на именинном торте семь свечей.
В эту ночь он не пришел домой ночевать. В пылу разгоревшихся чувств он даже не вспомнил о Нюське, не представил себе, как мечется она в безвестности и слезах.

Наутро дежурная медсестра сказала ему:

– Только что звонила Ваша жена, спрашивала, не случилось ли с Вами чего? Я сказала, что Вы на обходе.

Звонить Нюське он не стал. Выбрал время, когда она ушла на работу в библиотеку, а сын – в школу, открыл дверь своим ключом, забрал бритву, справочник лекарств и кое-какие личные вещи и ушел.

Впрочем, он мог этого и не делать. В богатом доме Леонтины у него появилось все и сразу: модные рубашки, костюмы, куртки из дорогой кожи, велюровый халат.

Утонув в мягком кожаном кресле перед большим экраном домашнего кинотеатра, он выбирал что-нибудь из множества каналов. Чаще всего это был крутой детектив. А когда к нему пристраивалась Леночка, они смотрели программы о жизни животных или рыб.

Девочка была слабенькой и нередко засыпала у него на коленях. Он гладил ее пушистые волосы и думал о том, что всегда хотел иметь дочку.

Но с первой женой Тамарой детей у них не было. Ребенка, из-за которого он, собственно говоря, женился на ней, Тамара родить не захотела. Позднее выяснилось, что она больше не сможет иметь детей.

Похоже, это ее не очень огорчило. Тамара вообразила себе, что очень похожа на Эдиту Пьеху. Страсть к нарядам и драгоценностям буквально сжигала ее. Он вынужден был работать на полторы ставки, чтобы обеспечивать жену. Они прожили двенадцать лет. Он ушел, оставив ей все, взял только символично двенадцать рублей – по рублю за каждый прожитый год.

Позднее узнал, что судьба жестоко наказала Тамару. Она поехала в Москву к сестре за очередной коллекцией нарядов, а все кольца и сережки нанизала на большую булавку и положила на дно сумочки. В переполненном троллейбусе ей разрезали дно сумочки, и все его бессонные ночи у постелей болыных, все сверхплановые дежурства уплыли в карман вора.

Он очень привязался к Леночке, любознательной крохе, засыпавшей его вопросами.

– Можно я буду называть тебя папа-доктор? – спросила она однажды.

– Как моя бабушка говорила, хоть горшком назови, только в печку не ставь! – улыбнулся он.

Они часами сидели у экрана, наблюдая за поведением страусов или обезьян.

Леонтины часто не было дома. Она работала в модельном агентстве, и все вечера у нее были расписаны по минутам – презентации, кастинги, форумы, встречи, а еще фитнес-клуб, бассейн, сауна, тренажерный зал, косметический салон.

Леонтина и на кухне появлялась редко. Здесь хозяйничала Екатерина Даниловна. Надо сказать, готовила она превосходно. Но он, пододвигая к себе тарелку с салатом из авокадо и креветок, все чаще вспоминал наваристый нюськин борщ с палочками укропа, с пастернаком и болгарским перцем. Он так любил этот борщ, что порой вставал даже ночью – холодный борщ был еще вкуснее.

Нередко Леонтина возвращалась около полуночи. Отбросив все заготовленные упреки, он снова впадал в оцепенение, любуясь ею.

Леонтина была божественно хороша. Она манила к себе, и этому невозможно было противостоять. Это был пожар, зажженный одной спичкой.

Но порой его чувства словно разбивались о ледяной утес.
 
Он понимал, почему Лена называла мать Тинкой-льдинкой. Иногда ему казалось, что и впрямь у Леонтины вместо сердца холодный кристалл льда.

Утром, когда он уходил на работу, Леонтина еще спала. Надевая очередную рубашку от Валентино с галстуком от Версаче, он все чаще вспоминал свою любимую голубую рубашку с маленьким львенком на кармашке, которую купила ему Нюська ко дню рождения. В этой рубашке ему всегда везло. Благодарные больные дарили конфеты, коньяк, элитный чай или кофе. Некоторые давали деньги. Все заработанное он отдавал Нюське.

Однажды по привычке он протянул  зарплату  Леонтине.

Мельком взглянув на купюры, она усмехнулась.

– Купи Ленуське леденцов, она их любит, – сказала Леонтина с легким презрением в голосе и, вздохнув, добавила, – или купи себе еще одну удочку!

Это был удар ниже пояса. Все в нем заклокотало от унижения. Он хотел повернуться и уйти. Но тут подбежала Лена.

– Папа-доктор, а что такое абракадабра?

– Откуда ты это взяла?

– Меня Витька на перемене обозвал, когда я ему прописи не дала. Так и сказал:

– Ты – настоящая абракадабра.

– Вот у него ты и спроси. А жадничать нехорошо! Я куплю тебе новые прописи, а свои завтра же отдай Вите.

Как-то поздним вечером он возвращался из больницы.

Стояла чудесная осенняя пора. Листья с деревьев еще не облетели и золотистыми огоньками поблескивали в свете уличного фонаря. В дом идти не хотелось.

Он сел на скамейку, наблюдая, как сорванные ветром листья клена совершают свой прощальный полет и нехотя падают на землю.

Подъехала машина. За рулем сидел мужчина в дорогом костюме, а рядом – Леонтина. Они о чем-то разговаривали.
 
Прошло всего несколько минут, но ему они показались вечностью. Ревность жгучей волной пронзила сердце.

«Откуда во мне эта злость, ведь  я  совсем  не  люблю  ее?» – подумал он. Но все равно что-то задевало за живое.

Наконец, Леонтина вышла из машины, резко хлопнув дверью.

Увидев его, она растерялась.

– Ты что здесь делаешь? – спросила она. – Шпионишь за мной?

– Да нет, – ответил он, не ожидая такого удара. – Просто отдыхаю, у нас консилиум недавно закончился.

Унижаться до упреков ему не хотелось.

В эту ночь он не мог уснуть. Он вспомнил, как впервые они с Нюськой пошли на зимнюю рыбалку, как она вытащила из-подо льда на зависть всем мужикам сазана.

Он повернулся на другой бок, укрылся с головой одеялом, но Нюська и здесь не отпускала его. Теперь она порхала на даче, собирая зелень для лепешек, которые пекла с ранней весны до поздней осени. Всплыл в памяти случай, как однажды выпал из гнезда скворчонок, и его на их глазах растерзала ворона. Мать-скворчиха с криком носилась по траве, а Нюська плакала навзрыд.

Сколько незабываемых ночей провели они у костра на даче! Однажды в полнолуние копали грядки. На рассвете слушали кукушку, которая жила за ручьем в кусте боярышника.

Только под утро он забылся сном, а когда вышел на кухню, Леонтины уже не было. Зато прискакала Лена.

– Папа-доктор, мы пойдем сегодня в парк, я воскресенье всю неделю ждала, – затараторила она.

– Конечно, пойдем, если ты съешь омлет, – ответил он с нарочитой строгостью.

– И Алешу возьмем?

– И Алешу возьмем, – повторил он, тяжело вздохнув.

Он тяжело переживал разлуку с сыном, и потому по   воскресеньям они гуляли втроем – он, Лена и Алешка. Дети подружились, и он был несказанно рад этому.

Он позвонил сыну по сотовому телефону, и когда они с Леной подъехали, Алеша уже ждал в условленном месте.

Они зашли в кафе, потом дети катались на маленьких машинках. Когда подошли к «Чертову колесу», он тоже сел в люльку.

«Хоть здесь можно подняться над суетой жизни», – подумал он с грустью.

Город с высоты птичьего полета был прекрасен. Дома утопали в зелени. Поблескивали купола церкви. И совсем рядом был Главный Кавказский хребет, как драгоценным алмазом увенчанный Эльбрусом.

– Почему воскресенье всегда  короче,  чем  остальные дни? – спросила Лена, когда они шли к машине.

Алешке, видимо, тоже не хотелось, чтобы воскресенье так быстро закончилось.

– Папа, а можно Лена ко мне домой пойдет, я ей новую компьютерную игру обещал показать. Увидев, как отец изменился в лице, тут же добавил:

– Я один. У нас бабушка заболела, мама к ней в деревню уехала.

Его сердце колотилось, как будто хотело выскочить из груди. Переступив порог их двухкомнатной квартиры, он сразу окунулся в тепло домашнего уюта, который умела создавать Нюська.  В квартире по-прежнему была хирургическая чистота, как говорили Нюськины подруги, на окне буйно цвели герани, на столе стояла тарелка с пирожками, накрытая кружевной салфеткой.

Он напоил детей чаем, усадил их за компьютер, а сам пошел в киоск, купил бутылку водки. Долго сидел, разглядывая вышитые на скатерти анютины глазки. Потом налил водку в фужер и выпил залпом.

Еще никогда он не чувствовал себя таким раздавленным и потерянным.

«Не  жизнь,  а  настоящая  абракадабра», – усмехнулся он про себя.

Тепло от выпитого зелья разлилось по телу, захотелось спать. И он задремал. Очнулся, когда услышал звук ключа, поворачивающегося в замке.

На пороге стояла Нюська. Она еще больше похудела, под глазами появились синие круги. Но это была та же самая Нюська, его солнечный заяц, с соломенной челкой и канапушками веснушек.

Она хотела о чем-то спросить, но слезы брызнули у нее  из глаз, и Нюська, отвернувшись к плите, стала вытирать их кухонным полотенцем.

Он подошел, обнял ее за плечи.

– Прости меня, – прошептал он, чувствуя, как влажнеют глаза.

Она долго молчала. Потом, не оборачиваясь, спросила:

– Борща хочешь? Я только сегодня утром сварила.