Большие смотрины

                БОЛЬШИЕ   СМОТРИНЫ
               
                - ваше слово, товарищ  Эрос -
               



                I

     Над маленьким глиняным городком, украшенным двумя свечками многоэтажек,- а может, над большой деревней из экологически чистой (как сейчас бы сказали — из элитной) глины, изуродованной многоквартирными человеческими ульями из  априори, изначально, мёртвых железобетонных  блоков и жжёного кирпича: истину нам знать не дано,- бушевала и карнавалила,  дурачилась и хулиганила весёлая акациевая метель.
     Невесть из каких далей дальних, простому уму нашему неведомых,  вдруг налетевший ветер срывал в ночи миллионы акациевых цветов, и кружил их, и вихрил, и каруселил. Щедро устилая ими,  будто для какого-то лишь ему ведомого ритуала, мерзкие дорожные колдобины и сонные придорожные  канавы с дремавшими в них бродячими собаками.
     О край, где даже псы в цветах!
     Живи в сей глинобитной веси поэт, факт бы воскликнул: «Но если кюветы устилают цветами белыми,  значит это кому-то нужно?»
     Однако никакими поэтами здесь отродясь даже не пахло. Выше частушек о собственных гениталиях местный народ за долгую историю свою так ни разу и не воспарил. Хотя и ущербным себя в данной связи ни единожды не почувствовал.
    Да пошло оно на !
    Вот и ладушки.
    Тут главное, чтобы себе нравилось.
    Чтобы никаких этих  комплексов сопливых.
    И этого запоздалого «мучительно больно о…»
    А потом шалый малый, ветер разудалый,  вдруг стих. Ночные деревья перестали шарахаться из стороны в сторону. Пыль улеглась. Аер стабилизировался. И - запахло!
    Цирюльно, альковно, будуарно, поцелуйно, совершенно опереточно запахло белой акацией. Будто окунули вас почти с головой в огромный флакон дешёвых, полузабытых, но несказанно милых сердцу провинциала, хватившего развитого социализма,  духов.
   
    О ты, провинциальная благодать! Ты, юг, дурманяще-манящий!
    С твоими зазывными крылечками, со сговорчивыми на них овечками.
    С твоим изобилием всего-всего:  солнца, жратвы,  любви.
    С твоей ленивой нежадностью И полнейшим отсутствием чувства меры.  Берите: у нас на всех хватит.  Ах, берите-берите-берите:  у меня, меня. Раз живём!
   
    В пахучий сей миг майская природа безоглядно занята единственным делом  - авральным,  безудержным повторением  самоё себя. Такое ощущение, будто всякая тварь живая воистину балдеет,  воистину плывёт в некоем сладком гроге  от головокружительной жажды заполнить собственными копиями весь Божий мир: акация -  акациями,  клоп - клопами, пёс канавный - милыми своими щенями ; Сидоров -  исключительно Сидоровыми.
    Всё цветёт, геометрически умножается, осоловело валится  после трудов сладких в угретые солнцем паркие канавы. Чтобы в свой звёздный час неудержимо брызнуть оттуда, - из жирной земли, из лона уже перегнивших цветов ,-  новой  цветоносной жизнью.
    Любо, однако!
    Очень это хорошее дело.
    Не требующее, гигантской сложности своей вопреки, ни научного обоснования, ни инженерных расчётов, ни специального обучения персонала, ни иностранных инвестиций.
    Только не мешай !
    В отличие от природы, которая по-детски бесхитростна, люди, не менее активно участвуя во всеобщем майском буйстве, - конечные цели свои почему-то, однако, прячут. Всячески их дезавуируя, вуалируя и  всесторонне метафизируя .
    За исключением разве что Катьки. О которой  - потом.
    Иногда мимикрия трогательна.
    Иногда очаровательна. Когда конечная цель бывает не понятна даже самому ищущему.
    Как там? Вот именно!

    Всё порасцветало, а ему всё мало… Соловейтесь, песни! Радугу повесьте в небе между тучек. Вроде так - аж лучше? Гром весёлый ахнет. Всё цветёт и пахнет. Нараспашку сени. Принеси сирени? Расцвела - на диво!  Боже, как красиво… Кто это? Кукушка… Пошепчи на ушко… Ах, какие ночи! Ночи - будто очи…
   Нет: так душу маять может только в мае !
      
    Но чаще всего ухищрения мимикристов бывают смешны. Ибо скрыть то, что именно в мае  мучительно-сладко хочется иметь крылья, чтобы,  порхая с цветка на цветок,  настырно гоняться за бабочкой противоположного пола, - всё же не удаётся .
   Таков главный эффект акациевой метели.
   Которая в городке Эн только что отшумела/


                II


     А Люне Дудкиной, штукатурке местной стройчасти  (маляру-штукатуру СМУ ЗАО «Спец-чего-то-там-строй»,  если ближе к корочкам) ,  именно в то время, когда над глиняным городком носились миллионы и миллионы акциевых цветов, снился сон.
     Причем, как положено в мае, детективно-эротического содержания. Но не в том  стандартном смысле, что её догоняли и хотели изнасиловать. А скорее наоборот.
     Снилось, будто в телефонной будке, что рядом со «Ста мелочами», на бетонном заборе которой несмываемым суриком наквачёвано «Кати на всех хвате!», её страстно целовал, - Люню-Люню целовал,  маляра-штукатура СМУ ЗАО и далее по трудовой книжке,-  торопливо-взволнованно повесив очень эротично выглядевшую  фуражку с кокардой на рожок для трубки, сам штурмбанфюрер СС Штирлиц. Если она, конечно, не перепутала чин.
     Вот так -  и всё!
     С одной стороны, фантастическая цветочная метель, буквально покрывшая городские почвы  белым пахучим палантином. До того  словно изъеденные коростой (белое на чёрном) свежеиспользованных шприцов. С другой стороны,  Катька, увековеченная в сурике и на заборе как бы распятая. А она , видите ли, обжимается в телефонной будке со Штирлицем.
     Ну, блин, и сновидения в мае: писец всему!
     Кстати, почему именно в телефонной будке, которых на весь глинобитный городок всего три, и трубки в них вырваны с мясом, а полы офикалены отмороженной провинциальной шпаной, - дело сугубо тёмное. Фрейдизм какой-то, да и только.
     Не к нам вопрос и о том, почему в бойфрэндах  - Штирлиц. Никаких немцев в русском понимании этого ругательного слова уже давно нет. Наоборот! Компенсации в дойч-марках и всякий иной постосвенцимский гуманизм. Сам штурмбанфюрер, или как там его, стал,- Люня любила смотреть телек,-  безвозвратно похож на привокзального бомжа (о Время: красавцев могло бы и пожалеть!). Со всех экранов на длинноногую Люню хищно пялятся темноглазые дикаприо и прочие выдающиеся самцы современности. Естественно, «половой истекая истомой». А она  целуется со старым козлом в чужом обмундировании.
     Вот Штирлиц -  и всё. Дался он ей.
     С жутким количеством пуговиц на всех частях тела. В сплошном сукне и блестящих кожаных ремнях.  В галстуке-удавке. В грозно блестящих сапогах.
     И это -  в мае? В миг цветения акаций, когда хочется вообще быть без ничего ?
     Что за фантазия, Создатель!
     Плюс, как уже сказано, в телефонной будке.
     Страстно …
     Причём, если смотреть на сон глубже, не Штирлиц был инициатором поцелуев. Она сама предложила ему зайти  в телебудку: якобы позвонить Катьке. Хотя по жизни обегала эту отвязанную дуру пятой дорогой и вообще старалась с ней не общаться. К тому же прекрасно  знала, что во всем трёх телефонных будках трубки давно оторваны.
    О женская хитрость !
    То есть целовались они как минимум на паритетных началах.
    Люня не только не препятствовала Штирлицу в его посягательствах (дура, что ли !), но для удобства, а главное - для большего удовольствия возносясь во время каждого поцелуя на цыпочки и вытягиваясь, словно журавлик для полёта.
    Ах, Боже мой: какая это красота — целоваться  на цыпочках!
    Городок в цветах, в мире бушует май, а вы целуетесь с высоким партнёром, пытаясь дотянуться до его мужественных, красиво очерченных, чуть пахнущих дорогими сигаретами (ну, не «Примой» же без фильтра?) губ.
   Писец всему!
   Люня вообще-то училась ругаться, чтобы быть более современной девушкой. Но мы будем  по мере возможности уклоняться от грубого реализма.
   Конечно, при её фестивальном росте ещё не известно, кому надо тянуться, а кому малость приседать. Однако так хотелось ,- да, хотелось! разве - нельзя? - ,  чтобы он словно кипарис, с благородной белой шеей (именно с белой -  это принципиально!), а она вся из себя воздушная, - что усилием воли Люня стала ниже, а Штирлиц выше ,-  и мечта сбылась. 
   Отпад, полный отпад!
   Как там говорит девушка в кинобане? «Я лечу! Я в раю!»
   Примерно так и здесь. При желании можно ведь летать и в телефонной будке…
   Ясно, что даже во сне Люня  чувствовала некоторую чрезмерность происходящего. Намного превышающую возможности  тружениц их СМУ.
    Но остроты ощущений это не снижало.
   Да, всего лишь сон. Чувственно-эротический майский сон под цветочную метель. Однако такой реальный, такой осязаемый,  что она вроде бы даже  спросила шепотом:
   - Нас не запеленгуют структуры Мюллера?
   - Я принял меры… - чуть слышно ответил Штирлиц, красиво, хотя и нервно развязывая сложный узел шнуровки на её  кофточке, за которым ослепительно белела юная Люнина грудь.- Всё учтено. И согласовано по спецканалам с Центром …
    Она  даже прошептала, уже бесстыдно-стимулирующим шепотом:
    - Товарищ Исаев, это же  не сон?
    И Штирлиц, похерив свою знаменитую сдержанность, сбросив на фиг свою хвалёную арийскую надменность, вроде бы ответил уже на пределе эмоций:
    - Найн! Найн! Ихь фюр, Льюнечка …
    Что, хотя в хуторской школе время от времени их грузили почему-то испанским, она сразу поняла. И перевела так : «Нет, Люнечка! Это для меня наша встреча как сон!»
     То есть - прекрасная неожиданность.

    
               
               
                III

      Когда картинку убрали, штукатурка Дудкина вскочила на казенном ложе воистину мгновенно. И ужас охватил её.
      Ничего -  нет ?
      Всё - по-старому?!
      Опять эти толстобрюхие Валеры, икающие пивом. Эти шприцы под ногами.
      Везде: в коридоре, в туалете, в умывальне, в столовке, на улицах!
      Но ведь это же жуткая тоска и полный отстой…
      Люне захотелось завопить на весь мир со жгучей обидой: «Жук вы, товарищ Исаев, причём - вонючий!» И только традиционное уважение к старшим, ко всяким авторитетам, привезенное с хутора в этот глиняный мегаполис, в этот чудовищный вертеп всяческих соблазнов и страстей, удержало едва проснувшуюся Люню от гневного вопля.
      О, подлая действительность!
      Правильно говорит бригадир Вера Чекина, неотступный наставник молодёжи: «Не верьте, я-бля, ни одному ихому слову: мужики лжут даже во сне !»
      И хотя «я-бля» - чистая, конечно, ерунда ( это у Веры приговорка такая, расшифровке не поддающаяся), в остальном она, может быть, и права.
      Не нам судить. Как там у классика?  «И не попал он в цех задорный людей, о коих не сужу, затем что к ним принадлежу…»
      И вот, когда все эти штучки-дрючки от Морфея закончились и когда Люня окончательно проснулась, то почувствовала такую малярно-штукатурную тоску, такую крупноблочную обделенность судьбой, какие может чувствовать разве что рыжий грузин в Тбилиси - этой неофициальной, но общепризнанной столице брюнетов.
      Господи, почему - я?
      Что я Тебе плохого сделала?!
      Выпростав из-под казённо-канёвого одеяла безупречные ноги, могущие составить гордость не только какого-то заштатного «Мосфильма», но даже «Голливуда», однако  ставшие по причине более сбалансированного по белку питания нашей молодёжи совершенно массовым и уже вполне заурядным явлением, Люня слезла с панцирной койки. Пошла, непричёсанная и мрачная, в общую умывальню захолустной строительной общаги. Описанию воистину не подлежащей.
      Вот парадокс! Великие поэты и обожатели дамской красоты прошлых веков стенали от тоски , что не могут найти в России «пару стройных женских ног»,  а теперь их - навалом.
      Где  же эта пресловутая высшая справедливость: Пушкину с Лермонтовым не дам, а толстопузый Валера, чешущий у собственного ларька своё жирное брюхо, уже буквально объелся, - простите за дурацкую метафору, - этих ног.
     Лес безупречных ножек по России! Хотя эти молодые козлы, которым всё по барабану, просто не в состоянии оценить  их эстетическое совершенство…
     Люня шла, подчёркнуто шаркая по бетонному полу коридора босыми ступнями и мстительно рассматривая свои зелёные ногти. Такой был у неё на сегодня педикюр.
     Может, сменить? - думала она безразлично. - А зачем? Какой смысл? Для кого ?!
     Жить почти не хотелось.
     Нет, принципе, конечно, можно!
     Но это - совсем не то.
     Это - тоска ! Вот именно: зелёная.
     Ибо нельзя, чтобы сон и явь не соответствовали друг другу в такой вопиющей, даже - в такой грозной и чреватой последствиями степени . 
               
   
               

                IV

      В городе Эн, в цветах и в использованных шприцах утопающем,  место сего действия , как уже сказано, официально называли общежитием строителей.
     Но всё условно в  мире зыбком, всё относительно.
     По факту здесь кантовались все, кому не лень.  И, наверно, ещё по этой причине не только в самом туалете на  шесть очков, что прятался в глубине заросшего дичайшими бурьянами двора,   но даже по пути к нему  можно было поскользнуться на шприце, которыми был усеян буквально весь городок. Так была воспринята на этой географической широте не нами завоёванная, а директивно спущенная с верхов свобода и демократия.
     Одни стали массово ловить НЛО. Другие объявили себя казачьими иерархами и кривоного бродили по городку, звеня шпорами: как же - всю жизнь верхом! Третьи принялись двигаться -ширяться в общественных местах. И летящий откуда-то вопль «Зачем ты это делаешь, ты же и так дурак!?»  ими, что логично, уже не воспринимался.
      На этом фоне именно толстый Валера, открывший ларёк со сникерсами ,  по высшей справедливости  был наиболее достоин безупречных девичьих ножек - главного нашего достижения на современном историческом этапе.
      Но Валере, увы, по барабану:  ему, блин,  и кривые - путём. Поэтому и торгуем,  Господи прости, как США, ножками Буша, ножками своих очаровательных наташь.
      Однако хватит об этом…
      В гулком, как пустой спортзал, умывальне пахло дешёвым мылом, сырыми мочалками  и совершенно пещерной необустроенностью.
      Пол был кафельно ущербен, скользок, демонстративно грязен.
      Это логично и даже вовсе неизбежно. Ибо каждый жилец общаги демонстративно подчеркивал, что он здесь временно, что ему тут всё до одного места. Он на пороге светлого будущего, понятно ?!  Естественно -  личного, а не того, которое за горизонтом.
      Поэтому на всё, что тут творится, ему наложить и размазать.
      В результате всего этого похеризма, - у вас есть другие стилистические варианты ?-,  и умывальня, и общага в целом  были похожи на некую всеми проклятую зону ненависти.
      Ты нам - так?
      И мы тебе -  вот так!
      На зону, из которой все собираются рвануть в наиближайшее время и фактически уже приступили к массовому оформлению загранпаспортов .
      - А-а, это ты, хрест святой!  - ожидаемо и банно раздалось из глубины санзала, одетого, как в штаны, в ядовито-сиреневые панели.- А то, себе думаю, кто это, блин, по коридору в такую рань,  я-бля, лапами шаркает ?
      Как всегда, в умывальне зоревым этим часом была лишь бригадир маляров-штукатуров Вера Чекина. Единственный житель необустроенной и буйной страны холостяков, который никуда не собирался из неё сбегать, не ожидал для себя никакого скорого личного счастья и оттого относился к окружающему безобразию  как ко временным трудностям своей малой родины, попавшей в очередную  беду и требующей её, Вериной, каждодневной   реальной помощи, а также  всяческих очень конкретных  забот.
      В комнатке, где на постоянке жила бригадирка с сыном Эдиком, капризным и красивым мальчиком-принцем, она сама фигурно красила стены и полы, вела всякие замысловатые филёнки. Чем приводила в полное недоумение прочих обитателей  этой по сути  ночлежки, юные  проживатели которой  втихаря считали крикливую, общественно активную Веру выжившей из ума тридцатипятилетней  бабкой…
       Решительно-спортивная, всегда нацеленная на борьбу за чужие права, бригадирка мылась под краном  в момент Люниного появления совершенно ледяной водой , шумно при этом фыркая и радостно вздрагивая смуглым телом женщины-подростка. Почти начисто лишенным архитектурных украшений, дамам изначально положенных .
       Всё сухо, чётко, арматурно в бригадирке Чекиной. Бюстгалтер она не носит вовсе не потому, что нынче это модно: Вере просто нечего в него складывать.
       -Э-х-х, я-бля, хр-рест святой! - стараясь передать своё оптимистическое восприятие жизни с помощью минимума слов, зато посредством целого моря эмоций и удвоения некоторых базовых звуков, предпочтительно почему-то согласных, что придаёт её воплям некую командирскость,  кричит Вера. - Кр-расота, блин, а-а ?! - и голос её, наступательно-хриплый, бьётся о голые стены умывальни как в гулкие бока  пустой бочки.
        Увидев раскисшую от несоответствия сноведений действительности  Люню, словно сомнамбула,  вплывающую в санитарно-гигиеническую залу, наставница мгновенно упёрлась в неё беспокойными глазами, неизменно переполненными агрессивной добротой .
        - Э-э, подр-руга ?
        Вера подошла почти вплотную, ничего не пряча. И  поскольку прятать особенно было  нечего. И поскольку бесхитростная её спортивная оголенность странным образом вписывалась в английскую мудрость совсем по иному поводу:  пока не сломалась - не надо ремонтировать. Вот-вот:  стыдно бывает от намерений и мыслей, а не от самой голости.
        - В чём дело, хр-рест святой ?!
        Лобные мышцы, на которых бригадирка после утреннего туалета обычно рисует себе брови, озабоченно сдвинулись к переносью.
        - А ну -  хвост пистолетом!
        Целый фейерверк чувств, мыслей, отсвет уже давно принятых решений отражаются в этот миг на простом, как правда, лице наставницы неотступной.
        О этот  поросший лебедой Лас-Вегас, этот глиняный Монте-Карло с его жуткими соблазнами! - молча кричит Верино лицо.-  Хватит: наошибались, назаводили себе красивых мальчиков с полувымышленными отчествами.  Всё, хр-рест святой: не дам срывать с этих дур цветы удовольствия ! Костьми лягу , а не дам…
       - Нет, я-бля, значит стараюсь. Можно сказать, жилы себе рву. Так?  А она, когда дело почти в шляпе, - раскуксилась! Как это понимать, Людмилка ?
       Энергично растирая жестким полотенцем крохотные груди, на которые последние десять лет не ступала рука человека (Эдику девять), развивает  мысль  бригадир Чекина..
       - Так я говорю или не так ?!
       - Так , тётя Вера …- на всякий случай безропотно соглашается Люня, с трудом выламываясь из сна и удивленно моргая  длинными тёмными ресницами.- Конечно, так …
       У неё всё длинное, у Люни: ноги, фортепианные пальцы рук, хотя  даже балалайки отродясь ими не держала. Ресницы. Медно-каштановые волосы, которые Люня едва успевает подрезать, буйно, как трава степная, растущие без всяких шампуней.
       В отличие от Веры, у которой всё как бы короткое. В том числе - брови.
       По-прежнему не одеваясь, бригадирка как раз ловко дорисовывает их по памяти огрызком карандаша  на смуглой коже невысокого лба  своего...
      Ах, вот в чём дело!
      Люня, наконец, по-настоящему проснулась.
      Вот почему даже во сне выглядели не совсем, что ли, корректно  захватывающие эротические картинки в телефонной будке.
      Эти начищенные сапоги.
      Эта принципиально белая шея.
      Эта уверенная рука обера-мобера ,   со сладкой тяжестью легшая  на её грудь.
      Да, нашла время, подруга! - мысленно выговаривает себе Люня.
      Сегодня, в 18-00 по Москве, строймастер Илья Николаевич ведёт её в свой дом на смотрины. А через несколько дней, как только закроет наряды, - вроде бы в загс.
      И она, Люня,  подломившись под грузом доводов четкого разума бригадирки Чекиной, -  можно сказать, их малярно-штукатурной матери Терезы, - вполне однозначно  согласилась на столь крутые перемены  в своей  девичьей судьбе .
      



               
                V


        - Людка, а ты, подр-руга, счастливая:  мастер Илюха глаз на тебя положил. Чтоб я сдохла, если брешу,  хр-рест святой !
        Гулко.
        Строительно.
        Штукатурно.
        По пустому коридору сдаточного объекта Катька оглушительно чимчекует, главная шалава их бригады. Сегодня она  в отгуле, а всегда – ещё и в загуле.
        Никакая не стилистическая неточность: именно оглушительно чимчекует!
        Криком-стуком, шуточками-прибауточками Катька, как царь зверей концом своим, словно бы метит обслуживаемую территорию: здесь я живу-трудюсь, Катя-на-всех-хватя! Не забывайте об этом, сраные конкурентки, а то я вам устрою тёмный Сталинград.
        Катька размалёвана , как афишная тумба. Клейма негде ставить. Юбка и спецуха едва не лопаются у неё от всякого дамского изобилия. Хоть поставь, хоть положи!
        В данный момент она ещё и поёт, - разумеется, пахабные частушки  в популярном стиле «Семёновны» , - как бы оповещая невидимых пока строительных  мужиков о своём появлении. Причем поёт вполне приличным женским голосом! Ну, не каларатурное сопрано, конечно.  Однако и не Воробша какая-нибудь, Господи прости (все совпадения случайны).
        Правда, техники исполнительской нет. Поэтому щёки у Катьки от напруги  наливаются яростно-алым. Но техника -  дело наживное.
   
                Расстегнул штаны Лука -
                Я подумала : рука ….
                Во бывают мужики :
                Сразу, падла, - три руки !

      Жутко краснея от этого вокала ( Люня, слава Тебе, просто ничего не поняла),  бригадирка беспомощно-строго сводит к переносью свеженарисованные брови . Она понимает: переубеждать Катьку уже бесполезно: пошла вразнос. Но и молчать нельзя!  Пытаться превратить порок в добродетель - вечный крест Веры Чекиной.
     - Катерина ? Слушай сюда !
     - Да хоть туда, хоть сюда: нам по барабану. Слушаю, Верунчик !
     - Обратно к мужикам -  в подвал? Ты, я-бля, совсем отвязалась:  спиду в коллектив захотела принести ? Я тебя спрашиваю, хр-рест святой !
     Катька -  кулачки меленькие в крутые бока. Глаза блестят весело и чёрно.
     - Мать ты наша, одноночка, чего мелешь? Какой в хренах спид:  они же собственными жинками перекупаны, те слесарьки подземные. А я чиста — первач!
     Вера в полном ужасе. Кивает на Катьку как на непотребное наглядное пособие.
     - Во, блин, волюшка немереная до чего доводит, а ? С целой мастерской готова  прямо днём  переспать! А тут, я-бля,  - строймастер. Да не на раз и квас, а с серьёзными намерениями… Это что же ещё надо?  Это куда же, хр-рест святой, лучше? А она - куксится !
     Но Катька уже не слушает, о чем они там шепчутся, Вера и Люня.
     Ржёт, уносясь в слесарку:
     - Во-во, нетель свою комолую воспитуй! А меня, Верунчик-горюнчик,  лучше не трогай : я нетраханная  не человек. Я всё равно  уже ничего не пойму !
    Эпоха есть эпоха. И мы от реализма хотя слегка отступаем, но суть передаём.
    Однако нам  всё же интересно, что бы сказал, услышав такое от дамы, жуткий развратник Печорин, дерзко поцеловавший во время загородной прогулки княжну Мери?
    Кстати, не слезая с коня своего.
    Очень интересно!
    Или как бы он оценил, автор «Демона»,  вот этот катрен, доносящийся, надо понимать, уже от  дверей слесарки, спрятавшейся в дальнем торце подвала ? Катрен,  которым Катька оповещает мужской народ о своём  уже реальном приходе .

                А мине вчера Авдул
                На работе прямо вдул.
                Потолок я штукатурю,
                А  висю ,  как на шампуре !         
               
      Хотя - какая нам разница: как, кто и что ? У них своя компания, у нас своя.
     Оставим чужие эпохи. Со своей бы разобраться…
     Они любят, когда одни:  Вера и Люня.
     Или хотя бы  когда без Катьки! С его агрессивным трёпом «за секс». С её зоочастушками грубой косорукой работы. Словно бы взятыми, повторим,  из репертуара «Семёновны».
      Да, совсем пошла деваха вразнос!  А это чревато.
      «Помяти моё слово,-  горько-беспомощно, ибо все сроки перевоспитания Катьки упущены, качает головой бригадирка. - Екатерина кончит плохо. Или даже - очень плохо! Нутром чую…  А ведь по пятому разряду, я-бля, работает : золотые руки дуре достались, да срака,  хр-рест святой, подвела! Ай-я-яй-я-яй, я-бля ...»
       Сейчас они вновь одни.
       Тянут бесконечную филёнку в бесконечном коридоре.
       И Люня слегка кокетничает. Ибо если на секунду забыть, что речь идет о таком серьёзном человеке, как строймастер Илья Николаевич,-  диктатор, в сущности, всего объекта!-,  то сам разговор о женихах ей, девушке, разумеется, нравится.
       Очень даже приятен Люне Дудкиной этот разговор.
       - Тё Ве, вечно вы придумываете:  как это -  «глаз положил»?  Да он же только о бесперебойном подвозе раствора из РБУ и мечтает! И вообще у него шея красная…
       Вера начеку.
       Раствор -  можно. Шея - нельзя:  шея, это чревато!
       - Ты чего несёшь, ты куда, я-бля ,  клонишь? «Красная» … А какая же она должна быть у настоящего мужика :  синяя, что ли ?!
       Люня виновато вздыхает.
       - Это я так. Разве не понимаю, какое у него  трудовое напряжение, у Ильи Николаевича ?  В  трест  беги, на РБУ беги. Вся стройка на нём !
       - Вот именно, хр-рест святой,- подхватывает и развивает ценную мысль Вера.-  Это у паразитов конторских шеи белые. Да у наркоты…
       Люня помалкивает. Хотя прекрасно знает, у кого ещё  такие  шеи.
       - Стреляла б я их, гадов, пачками, которые с белыми !  А настоящий мужик-трудик с ног до головы красно-бурый: жизнь такая. Борьба, я-бля, с выживанием  за существование!
У него же, у настоящего, - всё на пределе, всё аж через край клокочет…
       Люня кивает.
       Кивает-кивает-кивает.
       Ей мучительно страшно в этом глиняном котле соблазнов и страстей. Таком огромном по сравнению с их хутором. Близ которого нет даже Диканьки.
       Люне кажется, что за ней кто-то всё время следит, пристально наблюдает. И может в любой момент или что-то украсть из спрятанного под кроватью чемодана. Или вообще - взять среди бела дня да изнасиловать.  Время  сейчас такое: все один одного насилуют.
       Обилие же шприцев с остатками крови, которыми по утрам, и правда, усеян этот захолустный мегаполис, взявший себе из того, что называется «цивилизацией», самый мусор и самоё мразь, вообще наводит на Люню ужас.  Ибо она знает, каков  даже толстый Валера в мирное, что ли, время. И легко представляет, каким он может стать  под химической балдой, впрыснутой в себя для гигиены прямо через штаны.
       «Как жить? - со страхом думает Люня.-  Может, «сэйф» - это, действительно, то, что мне нужно? - в одной из воспитательных бесед Вера именно так назвала строймастера: «Это же не мужик :  сэйф !».-  Залезла в него, закрылась изнутри на два оборота -  и валите вы все, куда хотите, с вашими окровавленными шприцами!
 

               

                IV

             Любовь и голод правят миром.
             А на стройке правит прораб. Или, как у нас, - строймастер…
             Бригаду Веры Чекиной вдруг перестали гонять по дальним объектам. Работу стали давать попроцентовей,  к сияющим Эверестам руководства поближе.
             Но, главное, завалили раствором!
             А если раствором не задерживают - это уже любовь.
             - Во, хр-рест святой, а ? - радостно шептала Вера в алеющие Люнины уши.-  Чуешь, какая в нём страшная руководящая сила, в Илюхе? Диктатура, я-бля, пролетариата!
             Но, как оказалось, это был лишь инкубационный период. Внутриутробная, так сказать, стадия развития  большого и светлого чувства. А потом - словно прорвало плотину.
             Переняв как-то штукатурку Дудкину в полутёмном строительном переходе, мастер,- совсем ещё молодой, нерастраченный мужик,  всего с год как разведённый с никудышней по причине хворости супругой,-  припечатал опешившую девушку лопатками к стене сдаточного объекта, уже обвешанного всякими сантехническими коммуникациями, готовыми лечь под штукатурку. Зашептал прерывисто и жарко:
             - Выходи, Дудкина! Жить будешь - все от зависти сдохнут!
             Поняв, что это, и правда, любовь,  Люня в восторг, однако, не впала. Ни оттого, что все сдохнут :  современная жажда жить богаче бедных к ней  ещё не пришла.  Ни от самих анатомических исследований, которые буквально в считанные секунды провел на ней  ловкий-опытный строймастер широкого профиля.
             Надо же, как рёбра сдавил!
             А зачем? - удивилась Люня, после того, как Илья Николаевич стремительно нырнул в свою подсобку, опасаясь моральных разоблачений со стороны бдительного коллектива.- Зачем -  так сильно давить ?
             Штирлиц вроде бы то же самое в телефонной будке делал. Но совсем как-то не так.  Вот не так -  и всё!- Люня ужасно покраснела, честно вспомнив, что упражняется с резидентом хотя и во сне, но уже, кажется, третий раз.- Короче: там хотелось продолжения и продолжения, а здесь - скорейшего окончания…
             Видимо, предчувствуя логичность и даже неотвратимость этой  сцены без фонтана, сразу после исчезновения  строймастера  словно из-под земли возникла Вера.
             Зашептала с животрепещущим интересом :
            - Ну? Чё, я-бля, это самое?!
            - Сказал, все сдохнут…
            - Зачем?!
            - От зависти…
            - Ага, хр-рест святой? Это же Илюха:  все строительные материалы у него в руках - бетон, шифер, арматура! Даже профильный металл, понимаешь ?
             Вера прямо-таки зашлась в шепоте, подманув пальцем как бы  не самоё Люню, а лишь внемлющее ухо её, чуть прикрытое завитком отливающих медью волос :
             - Т-с-с, гляди у меня… Мы ему штукатурку в доме недавно обновляли, Илюхе:  музэй, я-бля, изобразительного искусства - ковры, иконы, хрусталь !
             Люня лупает синими глазами, это при тёмно-то-каштановой гриве :
             - Иконы? Он - что, в бога верит, Илья Николаевич ?
             - А как же !
             Вера заговорчески подмигивает:
             - В хрустального! Который с Чехословакии…
             Люня вздыхает. И слишком уж важным кажется ей этот шаг. И хочется сделать приятное заботливой, как квочка, бригадирке.
             - Тё Вер, разве я не понимаю, что он -  шкаф ?
             - Сэйф, дура еловая!
             - Тем более…
             - Ну?!
             - Выходить или не выходить, что ли ? Выйду, наверно …
             - Чего-о ? Я тебе дам, «наверно»! Прыгать надо: вниз головой, без раздумья . Зубами надо вгрызаться, я-бля, в личное счастье. Без всяких, хр-рест святой, «наверно» !




               
                VII

               В общаге предвечерняя суета.
               Парни гладят рубашки. Некоторые - даже штаны. Хотя нынче это не в моде. Штаны должны обвисать грубо и вольно, как бы скрывая мощь внутреннего содержания.
               Накачиваются пивом. Многие - также и самогоном. Самые продвинутые в жажде альтернативных удовольствий чем-то шыряются. Преимущественно в сортире: комендант общаги, из бывших военных, сотрудничает с милицией и может заложить. Ранним вечером это учитывается. Все спешат. Поэтому пьют, практически не закусывая. А колются, как уже сказано, прямо через штаны. Это и есть местная вершина антисептики.
               Одного уже ударило. Как обухом по балде. Он кое-как юзом дошел от туалета до умывальни. Хотел было сунуть голову под кран для некоторого освежения мозгов. Но именно в это время  грянул девятый вал долгожданного кайфа.
              Парень с деформированным лицом вырожденца замер посреди огромной комнаты и, глядя на лампочку выключателя, вдруг стал хохотать так, будто его смешили сразу все Райкины нашей очаровательной планеты.  Глаза у двинутого стали белы и совершенно безумны  от какого-то пока ещё глубоко спрятанного за смехом ужаса.
             Парень хохочет всё громче и громче. И хохот  его - страшен.
             Это как бы химически чистый смех, из которого полностью выпало в осадок то, что называется жизнь. В сущности, это смех перед смертью …
             Трое парней весело несут куда-то по коридору краснощёкую Катьку. Один за плечи, другой за необъятную задницу, третий за ноги. Катька горланит частушку, которую  никому, в том числе Генри Миллеру, лучше не слушать, ибо это рифмованная зоология.
             
                Не поеду я на БАМ:
                Лучше я вам всем тут дам! 
                У меня…
               
              Нет, реализм реализмом, но должен же  быть предел взбесившемуся фольклору ?
            Короче :
 
                Что туда ходят поезда !

             Вот и пусть они ходят хоть туда, хоть обратно.
             А с нас этого народного юмора хватит.
             Катька тоже хохочет.
             Но это совсем иной смех, у которого выпало в осадок нечто другое. Это самый древний из смехов планеты:  так хохотали ещё в каменных пещерах,  предаваясь  самым понятным, самым нехимическим утехам на шкурах мамонтов …
             Торопится и Люня.
             Она уже почти одета. Если этим простым, как мычание, словом можно назвать сложнейший ритуал облачения  уже  едва ли не официальной  невесты.
              Бог мой, на тебя, человечек,  будут  с м о т р е т ь  !
              Тебя будут р а с с м а т р и в а т ь  если не как вещь, то как некую данность, с которой  придётся просыпаться  рядом каждое утро. Не исключено -  до гробовой доски.
              Тебя могут и забраковать!  Но  насмешливо спрятавшееся в этом длинном слове  короткое слово, в честь которого весь сыр-бор, имеет совсем иной смысл.
               И разве столь важно в этот звездный миг, хочешь ты или не хочешь, чтобы тебя, - как это ?  да-да : чтобы тебя    в з я л и  ?   Не понравиться -  вот страшное оскорбление !
               Однако Вера даже слегка разочарована.
               Ей так хотелось внести свой вклад:  что-то подрисовать на Люне, скрыть какой-то недостаток. Ничто оказалась  не нужным. Ничто, она -бля!
               Всё уже и так было искусно нарисовано, выведено, нарумянено, выбелено или, наоборот,  вычернено самой природой. Посему гуманитарно-эстетические усилия наставницы свелись, в сущности, к наглаживанию, а потом как бы ко вспениванию всяких там рюшечек.  Да к этакому скромно-стыдливому  оголению некоторых  пикантных мест...
               18-00.
               По Москве.
               Согласно предварительно договоренности, в комнату Веры Чекиной, где в сущности содержалась, если не сказать была задержана, перед большими смотринами Люня Дудкина  («Мало ли что ей в голову взбредёт?- заботливо-сурово прикинула Вера.- Вспомнит, дура еловая, что шея красная,-  и всё, хр-рест святой!»), -  постучали.
                И уже по тому, как это было сделано, - громко, целеустремлённо,  можно даже сказать неотвратимо ,-  стало ясно: пришёл не длинноволосый «лебедь», как называла бригадирка местных парней, ленивыми стадами слоняющихся  по усыпанным шприцами улицам ,-  пришёл серьёзный мужик с тысячелетними намерениями.
                Мужик, который чётко знает, что именно нужно ему от противоположного пола.      
                Тем более, что ничего нового за минувшиеся тысячелетия не придумали, а только добавили гадость и всяческую суету …
                Вера Чекина побледнела до полуобморочья.
                В миг единый вновь испытала она все те ощущения, которые уже  лет десять тому назад выпали и ей ночью той звездной, когда забеременела она  ныне красивым, как принц, мальчиком Эдиком. Эдуардом , если можно, Эдуардовичем .
                Это было мучительное желание счастья.
                И всё-всё-всё ! И больше - ничего!
                На этот раз счастья не для себя:  для Люни.
                Несмотря на майскую жару, источающую сладкий дух безудержно, безоглядно цветущих акаций, дебелый строймастер был закован в туго сидящий на нём пиджак и бурый галстук, сливающийся с его  профессионально загорелой шеей .
                - Здравствуйте, товарищи женщины и девушки!
                Уверенно-хрипло рявкнул он, целенаправленно проанализировав ситуацию.
                - Здравствуйте, Илья Николаевич.
                Робко пролепетали они  в ответ …
                У Люди рябило в глазах от страха. Перед ней маячил и что-то говорил чужой человек противоположного пола. Невероятно, таинственно и пугающе чужой !
                Она мгновенно вспомнила избыточные по своим живописным подробностям Катькины разглагольствования о том, с кем она в очередной раз «была», которыми главная шалава бригады снабжала всю общагу.  «А , этот ? Я с ним была !» И, вспомнив, воле своей вопреки, представила, что  на определённом этапе их отношений этот совершенно посторонний человек , - в сущности  начальник!-, будет снимать при ней с себя не только галстук, раскрашенный под цвет шеи, но и штаны.
                Тихий ужас.
                Господи -  за что ?!
                От мгновенного страха Люня до крови  проколола мизинец шипом розы. Букет которых торжественно вручил ей Илья Николаевич . Человек, закрывающий наряды.
                «Надо же! - чуть придя в себя , язвительно вспомнила  Люня.- А Штирлицу  сама предлагала снять сапоги. И всё бы снял - прямо в телефонной будке! - небось бы,  не испугалась…  Ишь, какая местами стеснительная :  что же тут, подруга, не так ?!»
                Но самоирония   как бы промчалась мимо, не изменив ничего.
                Желание рвануть в незакрытую дверь Вериной каморки мимо мужика в галстуке и пока ещё в штанах на миг совершенно захлестнуло Люню.
                Она даже сделала шаг к двери!
                Рвануть -  и улететь!
                В даль голубую, несказанную !
                Однако чутко оценивавшая ситуацию Вера Чекина  незаметно-цепко держала её сзади за талию всё знающими материнскими руками. И подталкивала слегка, и подбадривала, и молча поощряла.  Словно разговаривала своими ладонями с Люниной талией , сдавленной удавкой пояса,  одними лишь своими пальцами.
                Стерпи, перешагни!
                Всё будет хорошо, девочка:  вон он - твой сэйф непробиваемый. Ну, хорошо: пусть твой шкаф! Где ты надёжно спрячешься от всей этой грязи, по которой волокут Катьку, от химически чистого хохота и шприцев-шприцев-шприцев.
                На которых сидят не больные, из последних сил продлевающие свою жизнь, а молодые самцы самого детородного возраста. Вот - главный ужас эпохи, девочка !
                И была в этот момент истины бригадир Вера похожа  даже не на мать Терезу, а  именно на мать родную. Которая ведёт несмышленое чадо своё на не очень приятную, но стратегически чрезвычайно полезную для здоровья и всего прочего процедуру к некоему удивительному стоматологу: он, феноменальный стоматолог этот, будет сам и платить! Причём, если верить Геродоту, так, что все от зависти сдохнут …
                Смотрины  -  начались .



               
                VIII

                Вечер поздний. Вечер майский. Мир как будто в дивной маске.
                Всюду тени-тени-тени. Шёпоты. Дурман сирени.
                Ветви словно бы гардины. Нет: как будто палантины на красавцах-исполиных!
                Милых запахов сплетенье. Заклинаний повторенье. Ожиданье-обещанье
                долгожданного  свиданья. С кем - душа ещё не знает. И, как бабочка, порхает.
                Тает.
                Тает.
                Тает.
                Тает.

                Господи, зачем так хорошо?
                Что Ты хочешь этим сказать?!
                И какой смысл в рае, если здесь так прекрасно …
                Изысканно-женственно, томно и сладко пахнет белой акацией.   
                Даже безобразные мусорные контейнеры, - эти варварские творения слишком тяжелой провинциальной индустрии, куда полусонный от майских грёз народ время от времени лениво сваливает охапки опавших цветов ,- источают опереточный аромат.
                Какой эротический запах, однако!
                Вдохнёшь -  и захочется на танцы, потом - целоваться. А если надышишься вволю,  то и вовсе  не останется  никаких сил понять,  чем же прекрасна Жизнь:  бездонной ли сложностью своею, космической ли глубиной или вот этой очаровательной  элементарностью - этим по-детски наивным добыванием огня трением …
                Глиняный городишко,  и во все времена шляхетски-заносчивый, а майскими вечерами вообще карикатурно-претенциозный и до смешного помпезный, - дружно высыпал  на зелёные улицы свои и на зазывные свои аллейки.
               
                Здесь дамы щеголяют модами.
                Здесь каждый пэтуист остёр
                И бродят девы хороводами,
                Ведя с Судьбою вечный спор.

                Швеи как феи. Прыщавые курсистки выдают себя за международных  авантюристок: «у ей харя, а  она как Мата Хари» (фольклор).  Пышнозадые шопменши с дивно  возродившимися в эпоху духовного возрождения  кошельками, метят взлететь ещё выше:  в собственных глазах они - уже графини,  уже  - княгини, почти богини.
                Элита провинциального ширпотреба.
                Сливки региональных подонков…
                О этот вечный маскарад жизни !
                В малохудожественном исполнении жителей хутора сего, близ которого нет ни одной приличной Диканьки  ( я знаю, что повторяюсь:  а вы считайте повторение  градацией -  мощным нагнетанием смысла),  всё это выглядит довольно смешно :  Санкт-Петербург, Рио-де-Жанейро,  Амстердам  в одной ипостаси .Странный лик, однако !
                Слава Богу, что в миниатюре.
                Вечерний народ дружно ест привозное мороженое. Пьёт всякую полухимическую инодрянь в аляповатой  упаковке. Но вдыхает естественные запахи отечества.
                Господи, Ты дал нам ещё одну весну ?
                Спасибо, Отче:  сейчас мы будем интенсивно её иметь !
                Вот парни опять куда-то Катьку понесли. Прямо вдоль  крылатого выражения  в её честь: «Кати на всех хвате». Суриком накваченного.
                Всё  это похоже то ли на перенесение муравьями Матки своей, существующей для одной-единственной цели. То ли на некий обряд в честь вечного Круга бытия, который повторяется уже тысячелетия без всяких изменений. Правда, чем замкнётся сей Круг нынешней ночью, знают только Бог да Автор .

                Расстегнул штаны Лука.
                Я подумала : рука …

                Всё ясно! И далее по тексту.
                Катька уже  поддатая. И уже многократно -  человек.
                Однако вакхическая ненасытность гонит и гонит её к новым приключениям. Не исключено, что в глиняном городке скоро все станут молочными братьями. Как  и для величайшей ****и  Константинополя блистательной Федоры, будущей императрицы Византии, для Катьки все равны: нищие и богатые, православные, магометане, иудеи.
                Равны и желанны.
                Как странно ты устроен, мир! Когда-то этот факел Эроса, эта домна в юбке угаснет -  и Катька, если что-то не изменит Судьба,  примется не только истово каяться в грехах своих , но и с занудливым упорством перевоспитывать молодёжь.
                И Он ей всё простит, Господь. Всё-всё!
                Он всем прощает, если каются истово.
                Ну, может быть, сделает исключение лишь для Чарльза Дарвина за слишком уж наглый плагиат:  отказать Творцу в авторстве на лучшее его творение -  это чересчур.
                А Катьке  простит с лёгкостью необыкновенной!  Тем более, что такие прецеденты были в истории рода людского уже не однократно .
                Что, мол, с неё возьмёшь, с дщери заблудшей, с ребра персонифицированного?
                Да верю-верю я, - Господь Катьке старой скажет, - что ты больше не будешь, Катерина. Никому ты теперь не  нужна: угас твой костёр. Молись, матушка !
                Не правда ли, в этом есть даже какая-то трогательная  и милая  тайна ?  Было количество грехов -  стало качество святости. Диалектика !
                Однако -  оставим …
                Дородные южные старухи, вскормленные варениками с бздныкой (паслёном), жердёлами ( абрикосами) и вышней ( влияние Киркорова), пышками с маком-чесноком-таком и ритуальной сложности борщом, -  сидят на крохотных табуретках у калиток, распахнутых в глубь дворов. Иногда вместо табуреток под их необъятными задами полувкопанные в землю скаты огромных машин. Зилов, кразов, мазов.
                В этом что-то есть!
                У большинства местных старух давно умершие мужья (так всю же её не выпьешь)  были шофёрами и работали на таких машинах. Так что, не исключено, здесь есть нечто от Фрейда. Глиняному городку неведомого, но вездесущего. Сидеть на  шине мужниной машины - это некая иллюзия  былой любви. Так, наверно.
                И они сидят, старухи.
                Бывшие  южнороссийские красотки. Чьи бесподобные талии  можно было когда-то  объять  на этих вот крылечках  перстами двух ладоней.
                Сидят.
                Щёлкают семечки.
                Играют в лото.
                Или в подкидного.
                Вон какая луна: вышивать крестиком можно.
                И, всё это делая, - говорят-говорят-говорят!
                О том, какие они были когда-то скромные и целомудренные. Какие носили платья без вырезов. Как стыдливо закрывали буквально всё, что вело к сраму, к разврату.
                Фактически они самоопылялись !
                Хотя и перекрёстным с шофёрами способом.
                И вообще: как тогда было хорошо в мире! Когда им было хорошо. И как отвратительно сейчас.  Когда им скучно, зевотно и плохо.
                О вечный мираж Бытия!
                Хочешь пить - вот тебе озеро на манящем горизонте.
                Хочешь обманываться - вот тебе рай. То ли спереди, то ли сзади.



                *
                Сопровожденная строймастером до обшарпанного подъезда обители холостяков, Люня Дудкина возвращается с больших смотрин в общагу.
                Она слегка удивлена: какая здесь гадость, однако; как здесь всё облезло!
                Да, это хороший  предмет для сравнения с родовым гнездом могучего строительного орла по имени Илья Николаевич ! Надо же: и то - жильё, и это -  туда же .
                Вот уж, действительно: гуртове чертове, а свое не важкэ.
                Народная мудрость…
                Медленно поднимается по лестнице, которую природа в день гнева породила, на свой родной и ненавистный второй, девичий, этаж .
                Молчит железобетон под ногами её. Ни милого уху живого скрипа доски, ни единого отзвука, который бы напоминал тебе, что ты дома . Бетон, он и есть бетон. Он мёртв от рождения. Ибо придуман  человеком .
                Идёт.
                Уже в коридоре снимает  с платья удавку пояса. Талию он, конечно, подчёркивал. Но как живот давил, гад проклятый !
                А зачем ?
                Зачем надо было издеваться над животом своим ?
                Илье Николаевичу, как поняла Люня,  лишь бы было всего - больше.
                Он явно согласен на значительно более широкую талию. И даже  по-отечески обещал решительно и бесповоротно бороться с Люниной худобой, которую она считала едва не главным среди своих девичьих достоинств.
                Туфли узкие тоже  в коридоре сняла. В руках держит.
                Просторно шевелит, ступая по молчаливому бетону, широко растопыренными пальцами ног. Адски уставших от долгой, почти бессмысленной, с её точки зрения, ходьбы  по огромному подворью Ильи Николаевича.
                В самом деле: сколько можно ходить? Туда-сюда, туда-сюда!
                Хотя всё было ясно сразу:  конечно, хорошо живет строймастер. В сто раз лучше, чем они в общаге. А может быть -  даже и в двести …
                Подходит.
                В голове оглушительная пустота.
                Смотрели её смотрели, рассматривали её рассматривали, а никаких эмоций.
                Чуть ли не все зубы пересчитали! Ну, не в том, конечно, смысле: в эстетическом. А ей -  до лампочки. Это как сдача экзаменов туда, где тебе неохота учиться. Просто родители заставляют: выгодная, мол, профессия.
                Люня чувствует себя вешалкой в проходной комнате.
                Кто-то по своему усмотрению что-то на ней оставляет. А кто-то, наоборот, что-то снимает. И никто ни о чем самоё вешалку, понятно, не спрашивает .
                Ты, крючок хренов, это твоя функция -  вот и выполняй …
                - Ну ?!  Наконец-то ! Да хр-рест же святой !!!
                Всё ясно:  это заполошно кричит, выскочив на звук знакомых шагов из своей-с-Эдиком боковушки, бригадир-наставник Вера Чекина .
                Глаза у него буквально дрожат от страха услышать что-то не то.
                Люня устало зевает :
                - Вы, тё Ве, чё ?
                - Через плечо !!!
                Люня медленно въезжает в ситуацию:
                - Как живёт, что ли ?
                - Ну ! Видала, я-бля ?!
                - Видала:  одних кролов штук сто …
                - А этих… для меха…  нундрий !?
                - Здоровые, как собаки…
                - Стенка ? Видала стенку импортную ?!
                - Нормальная…
                - А сам-сам -  как : ухаживал ?!
                - Было. Хватал всё время по-за углами. Пальцы, как клещи…
                Вера беспокойно бегает перед ней, маленькая и энергичная.  Пассионарская душа бригадирки  не находит себе места. Что-то не так : где -  сплошной восторг ?
                - «Хватал» ! А как же ты хочешь, подруга ?  Это, я-бля, и есть   з а м у ж , когда по-за углами хватают.  Секс называется !  Ну, пока, понятно, вступление …
                Люня о чем-то долго думает. Наконец, спрашивает заколдованно-сонно:
                - Тё Ве, это значит всегда так будет ?
                - Что -  «всегда»? - пытаясь спрятать в задрожавшем голосе нарастающую тревогу, быстрым шепотом переспрашивает  бригадир Чекина.-  Как это, хр-рест святой, - «так» ? Ты на что намекаешь ,  подруга дней моих суровых ?!
                - Ну, дико неохота, чтобы хватали.
                Вера в ужасе. Вера в шоке.
                Крохотные глаза её, желтые с серым, стремительно наполняются влагой. Слезы дрожат-дрожат , готовые буквально брызнуть. Неужели удача ускользает ?
                Господи! - круглая атеистка, молит она пустоту.- Помоги мне найти слова:  вложи в мои уста мёд лукавый - я хочу ей помочь…  Я хочу не дать ей стать Катькой ! Ведь к ней же со всех сторон уже тянутся руки …
                - Всё путём, Людмилка, пеструшка ты наша синеглазая,- став на цыпочки, ворковливо шепчет Вера в розовое Люнино ушко.- Сперва -  неохота, потом -  охота. Всё ладком-чередком, ага? А дальше, я-бля, тока дай, тока держи, хр-рест святой !
                Вроде бы то.
                Вроде бы, как её кажется, вымолвлено слово золотое.
                Сезам -  и ключ повернулся.
                Задумчиво кивая, Люня медленно-медленно уплывает к дверям своей каморки. На ходу снимая через голову душное платье  для больших смотрин.
                И то :  юг, жара.
                Без ничего мочи нету.
                Какие ещё шмотки в разгар акациевой метели.
                Вера любуется идеально вылепленной фигуркой напарницы.
                Мама родная - не придерёшься: что ножка под ней, что ручка.
                Думает с неженским бескорыстием, без тени зависти: «Какие девки пошли, а ? Голливуд ! Картинка писаная! Сквозь одёжу, что ли, разглядел, гад красношеий ?»
                Люня оборачивается. Огромные, как у стрекозы, глаза наполнены трепещуще-синим. Губы дрожат. Нет с ними сладу, с губами этими !
                Спрашивает :
                - Тё Ве, а эта…  ну -  а любовь?               
                Нарисованные брови бригадирки стремительно взлетают на круто загорелый лоб -  и слёзы буквально брызжут из глаз, смывая копеечную тушь.
                - Дура еловая !
                Вера Чекина вопит гневно и одновременно испуганно.
                - Ишь, чего захотела: любовь ей, я-бля, подавай. На  тарелочке с синей каёмочкой, да ?  А романс, я-бля, в стихах не хотела ? Открой зевки, подруга:  все улицы шпрыцами засраны -  вот они где, с которыми вы любовь ждете!  И вообще: почему, я-бля,- тебе ? Чем ты, хр-рест святой, других обошла, которые всю жизнь побираются?!
                Люня молчит. Не в силах понять, о каких побирушках кричит Вера. А главное - пораженная неожиданным и оттого таинственным  гневом всегда заботливой бригадирки.
                Молчит.  И пятится, пятится в свою боковушку. Где живёт с Катькой и ещё двумя юными штукатурками чекинской девбригады.
                Из другой боковушки на крик выходит мальчик, маленький и красивый.
                Это Эдик.
                Капризные брови мальчика-князя, будущего полового диктатора таких вот холостяцких муравейников с преимущественно девичьим населением, соболино изогнуты в гневные дуги. Эдик уже многое понял в этой суровой жизни и расставил приоритеты.
                Он уже знает, что хотя матушка всё время на всех кричит, но она вовсе не из крутых. И знает, что ему самому придётся торить боевую тропу в этих глиняных джунглях. Ведомо мальчику-князю и то, что у него красивое лицо, на которое уже сейчас совершенно загипнотизировано  смотрят большие девчонки. .
                То ли ещё будет !
                Открытия подобного рода очень портят мальчику характер. Отнюдь  не золотой и от природы. Как уже давно поняла Вера, Эдик  есть грозная копия папы,  промелькнувшего когда-то в жизни  вечно передового бригадира Чекиной подобно огненному метеориту : вспышка, удар огромной силы -  и  тишина …
                - Ма-а ! - неожиданно противным при столь ангельском личике,  каким-то гундявым, как у павлина, голосом кричит Эдик.- Чего ты орёшь ночью в коридоре , как крокодилка ? Иди спать !
                И Вера мгновенно исчезает в своей норке-каморке. Послушно-молчаливая.

               


                IX


                Ночь.
                Пылит-пылит  золотой пылью великая Млечная Дорога.
                Это Время и Пространство, - обнявшись, бесконечно преображаясь друг в друга, - несутся по сиреневым просторам Вселенной.
                Хорошо им, скакунам вечным: у них ничего не бывает лишь раз в жизни. Взял обязательства - выполни, не выполнил - бери другие .
                Почему мы у Тебя такие хрупко одноразовые, Господи ?
                Ошибся -  и всё!
                И навсегда …
                Никогда ещё такие пугающе большие мысли не посещали Люню.
                Раньше всё было конкретно и просто: аванс-получка, юбка-колготки, мороженое. Ну, разве разок несерьёзно поцеловаться с каким-нибудь никаким Валерой, тут же бдительно оттолкнув от себя его толстый живот. А теперь - на тебе ! Навалилось.
                Она сидит на подоконнике у настежь открытого окна. В комнатке темно и безлюдно. Девчонки где-то там:  в майской ночи, наполненной дурманом буйного , но такого короткого цветения и лукавым  серебром Селены.
                Звёзды-звёзды-звёзды смотрят на Люню. Но из миллионов - из миллиардов этих старожилов небес!- она не знает ни одной. В их глухоманно-хуторской школе во имя форсирования полевых работ регулярно урезали почему-то именно астрономию.
                Может, и к лучшему.
                Перед ней - безымянная Вселенная. Великая космическая вечность, грозная красота которой и зачаровывает, и страшит Люню .
                «Как же так?- робко, с горькой обидой думает она, слыша в груди нарастающие колокольные звоны, не понятно к чему зовущие .-  Столько обещано, так красиво описано…  А кино ! Зачем же то, что во сне, и то, что у далёких других, нельзя даже сравнить с жизнью в глиняном городке ?  Наверно, я никому не нужна. Да-да : я никому не нужна ! Ни одной даже из этих бесчисленных, сказочно сияющих звёзд.  Всё моё :  руки, губы, глаза, которые не хуже, чем у любого на свете, -  напрасно! Я всем  и всему чужая …»
                Неудержимые слёзы катятся-льются по Люниным щекам.
                Ей хочется закричать на весь мир: да смотрите же -  вот я !
                Я единственная.
                Я красивая.
                Я ненавижу, когда зверьки сидят в клетках.
                Я всего лишь  - хочу счастья !
                Мгновениями ей начинает казаться, что мир не безмолвен: кто-то уже услышал, как рыдает её душа, и звеня рыцарскими латами, собирается в дорогу.
                Ей даже кажется, что за спиной вот-вот вырастут огромные лёгкие крылья, сквозь которые, как сквозь стекло,  проходят лучи и звезд, и солнца, и луны. Вырастут - и она улетит из этого глиняного городка, усыпанного шприцами с запёкшейся кровью.
                Туда -  где мраморные колонны дворцов увиты нежным плющом!
                Туда -  где нет огромных крыс,  в клетки посаженных!
                Туда -  где прикосновение рук рождает не боль, а желание!
                И где порхают среди райских цветов райские птицы…
                Но крылья, увы, не растут.
                Зато в коридоре ненавистной общаги вдруг раздаётся бешеный топот. Что-то  оглушительно падает под раскат яростного мата . И кто-то орёт знакомым голосом :
                - «Скорую»!
                - Бегите за «Скорой»!!
                - Катьку ножакой пырнули !!!
               
               
               
                *

                Тревожно клаксонит автокарета.
                Из подъезда кого-то бегом тащат на носилках.
                Наверно, Катьку.
                Наверно, Катьку. Вечно её куда-то носят.
                Суют в распахнутый кузовок.
.                А вслед отъезжающей карете из окон первого этажа и из черной дыры парадного подъезда слышатся приглушенные голоса очевидцев :
                - Сука отмороженная…
                - Достукалась, стерва …
                - Догавкалась, хренова проститня : «Лёжа все одинаковые» …
                Суров народ!
                Но, говорят, якобы справедлив.



               
                X

                Люня включает свет.
                Решительно достаёт из-под койки оранжевый девичий чемодан.
                Движения её угловаты, но четки. Никакой такой плавности!
                А синева, которая ещё улавливается  за пушистыми словно у персидской кошки ресницами, стремительно превращается в суховатую строгую серость.
                -  Э нет ! На фиг оно упало?- подсевшим после собственных слёз и заполошных криков на первом этаже голосом хрипловато говорит Люня, персонально ни к кому не обращаясь .- Катька? Ни фига себе …  Вот это, я-бля, номер !               
                Укладывается тщательно, как парашютистка.
                Секс, да ?
                Будет вам секс!
                Только ничего не забыть: это не на прогулку -  на всю жизнь.
                Что у нас по списку ?
                Зубная щётка.
                Бюстгальтер.
                Он любит, чтобы в бюстгальтере. Совковый отстой.
                Ладно: натянем, хоть стёганый !
                Что там ещё?
                Колготки.
                Трусы.
                « О, трусов надо много! - деловито, но в то же время язвительно думает Люня, сортируя вещички и складывая их в оранжевый чемодан .- Трусы - это святое!»
                Строймастер, правда, сказал, что приданое его не интересует. Но какое это приданое?  Её же будут хватать и что-то снимать. Верно? Так что это по сути спецформа.
                Люня вспомнила, как во время смотрин Илья Николаевич, ростом не вышедший,  страстно мычал где-то под мышкой: «Никаких шмоток - только ты и ты !»
                - Ну, это организует, - громко говорит она в комнатную пустоту, ещё и ещё раз пересматривая чемоданное нутро совершенно сухими, серыми глазами, в которых нет и тени синевы.  - Хватайте, чего там ! Надо размножаться ?  Будем размножаться …  Ага: шпильки забыла! Шпилек и трусов надо много:  эт-то я уже поняла …»
                Свет в комнате  недвусмысленен и ярок.
                Всё чётко. Все углы освещены. Никаких тайн.
                Панели фиолетовые.
                Чемодан оранжевый.
                Глаза у Люни цвета круто замешанного бетона.
                Количество перешло в качество.
                - И вот ещё что, подруга,- говорит она себе строго и вслух ,-  резину - не тянуть!  А то и до беды не далеко.  Бурая Шейка может ведь  и передумать:  на таких, богатеньких да энергичненьких    очередь сейчас -  до Владивостока .  И у всех, хр-рест святой,- не замечая того, цитирует она Веру Чекину,-  глаза только на смотринах синие, а снутри -  сталь !
               


                *

                Звёзды смотрят на Землю молча и бесстрастно.
                Лишь мельком отметили про себя:
                вот и ещё  две Судьбы состоялись -
                Екатерины и Людмилы. 
                Каждому  -  своё...
            
                Виксавел-2.