Глава 44 Катастрофа полковника А. И. Багаева

   «В небесах мы летали одних. Мы теряли друзей боевых. Ну, а тем, кому выпало жить, будем помнить   о них и дружить...»  (из песни «Нормандия — Неман)

    Далее старику вспомнился его первый полёт на сверхзвук и какую страшную картину пришлось ему увидеть потом.

   
       Когда я доложил Начальнику Центра генерал-лейтенанту Гудкову Юрию Семёновичу о прибытии к новому месту службы, он мне сказал всего одну фразу: «Я о Вас всё знаю, тем более видел, как вы командуете полком (он был посредником у меня  на крупных учениях), считаю, что справитесь. Если вопросов нет,  можете идти». Только я хотел открыть рот, он меня упредил: «На СУ-27 переучиваться запрещаю». По его тону я сразу понял, уговаривать бесполезно. В армии чем хорошо - заходишь в кабинет начальника со своим мнением, выходишь с мнением начальника... Тогда тут же выдал резервный вариант: «Тогда, прошу разрешения на ТУ-22м».
 
     «Не возражаю,- ответил Гудков, - при этом добавил,- но запомните, переучивание – это Ваше личное дело, от службы и от должности я Вас не освобождаю».  С этими его словами я вышел, ещё не подозревая, какое «ярмо» одеваю на свою голову. Когда я уже выходил из его кабинета, он добавил: "Полковник Багаев тоже хочет переучиваться на 22-ой. Два полковника на одну эскадрилью много, разберитесь между собой, кто пойдёт в первую, а кто во вторую". Первая летала на ТУ-22м3, вторая на Ту-22м2. 

     Я нашёл Анатолия Ивановича Багаева и спросил: "Анатолий Иванович, Вы старше, оставляю за Вами право выбора. Вы в какую эскадрилью пойдёте"? (хотя мне очень хотелось летать на "тройке", как более современной и скоростной). Анатолий Иванович услышал мои "молитвы" и произнёс: "В Монгохте были "двойки", я к ним привык, пойду во вторую аэ". Я аж подскочил от радости...                                                                        

      Так полковник Багаев выбрал себе Судьбу, хотя на его месте мог оказаться любой лётчик. 12 апреля 1989 года у него на взлёте оторвалась правая подвижная часть крыла. Самолёт мновенно перевернулся и в таком положении врезался в землю. Спастись удалось только штурману экипажа Саше Ручко, при крене 90 градусов он успел катапультироваться. Я хорошо помню этот ослепительно ясный день. Мы тогда с Анатолием Ивановичем впервые сходили на сверхзвук. Я на "тройке" раскочегарил 1,62 М, Анатолий Иванович на "двойке" 1,24 М. Руководитель полётов Паша Химченко его ещё "подколол": "Ты что разогнал так мало"? На что Багаев ответил: "Да я сегодня какой-то не симметричный". А в следующем полёте у него всё это и произошло...    

        Я начал запуск двигателей на второй полёт, взгляд был устремлён вниз приборной доски, вдруг боковым зрением я увидел, что с самолётом, который взлетает что-то не так. А когда поднял глаза, увидел страшную картину. За взлетевшим самолётом тянулся огненный шлейф метров сорок. Самолёт при этом перевернулся и вошёл в землю. Я увидел огромной силы огненный взрыв и рядом всего один купол парашюта. Я помню, что провёл рукой по глазам, как делаешь в дурном страшном сне, чтобы скорее проснуться. А когда открыл глаза, взрыв стал ещё больше, шутка ли — 36 тонн керосина жахнуло, именно с такой заправкой мы взлетаем в зону сверхзвука.

     Я заорал: «Экипаж, катастрофа!!! Покинуть самолёт, оказать посильную помощь». Сам одним махом выскочил из кабины, на попутной машине АПА помчался на КДП, т. к. на мне согласно должности был первоначальный доклад, но главное — сохранение всех документов и средств объективного контроля. Когда заскочил на «вышку», там был уже зам по лётной генерал Солдатов, который уже отдал необходимые распоряжения. Тут я увидел санитарную машину, которая ехала с места падения самолёта. Я успел выскочить с КДП и её перехватить. В ней везли штурмана Сашу Ручко, который лежал на носилках и корчился от боли.

     «Саша, понимаю, тебе не до того, но хотя бы пару слов о случившемся?» - попросил я его. Он: «Егор Васильевич, после отрыва резкий правый крен, я сразу понял, что это «пипец». Левой рукой показал оператору Полинеру - «Уходим», а правой нажал рычаг катапульты. Дальше надвигается земля — удар, и ничего не помню». «Спасибо, Саша», - я отпустил санитарку, а сам помчался бегом к месту взрыва.  Когда прибежал, а это произошло минут через 8-10 с момента катастрофы, огромного самолёта со взлётным весом 103 тонны, практически уже не было. Горела только трава, и несколько крупных обломков. «Бэкфайер» ТУ-22м2 упал рядом с полосой, но над нами прошло несколько самолётов и ушло на запасной аэродром.

     Несколько групп лётчиков и техников обходило по периметру выжженный участок земли. Тут ко мне подскочил мой бывший правый лётчик Юра Лончаков, который здесь переучивался на командира корабля бомбардировщика-ракетоносца ТУ-16к: «Командир, что произошло?» «Пока не знаю, Юр. В живых смог остаться только штурман. С остальным — будем разбираться. Видишь, какой может быть судьба лётчика».     

      Ближе к вечеру с Москвы прилетел Главный конструктор КБ Туполева и с ним комиссия по расследованию данного ЛП.  Когда конструктор увидел по записи видео магнитофона, как на самолёте после отрыва отлетает правая (ПЧК) — подвижная часть крыла, он сказал: «Мне всё ясно», - забрал запись, нам оставив копию, и улетел в Москву.

     Ночь мы не спали, раз за разом прослушивая запись переговоров экипажа, проверяя документацию и сок (Средства объективного контроля), смотря многократное число раз последний взлёт экипажа полковника Багаева А. И. Никак не могли понять одну деталь, почему останки лётчиков лежат вместе, а штурмана-оператора Саши Полинера — метрах в 15 в стороне. И лишь к утру я первый это понял и обратил внимание всех членов комиссии по расследованию: «Смотрите, вот при крене 90 градусов вспышка от катапульты штурмана Саши Ручко. Вот сам взрыв. А теперь смотрите, за долю секунды до основного взрыва, есть ещё вспышка, которую мы сразу не заметили. Это при крене 110-120 градусов катапультируется оператор, чуть в сторону и сразу в землю».

      Потом два полковника с Москвы замеряли время от начала отрыва и достижения самолётом крена в 90 градусов на высоте 20 метров. Оказалось две секунды. После чего они официально сделали вывод, что штурман самолёта всегда летал в страхе и только и ждал момента, чтобы катапультироваться, т. к. не может нормальный человек, у которого нет линии авиагоризонта, а лишь небольшое окошко справа сбоку, за такое короткое время всё понять и успеть применить катапульту. Я с этими полковниками тогда спорил до хрипоты, как инструктор по парашютно-десантной подготовке, что Ручко не в страхе летал, а просто был максимально собран и мобилизован на любое усложнение полёта, в том числе и на спасение собственной жизни. Но всё было бесполезно. С этим выводом полковники улетели потом в Москву.

    Сашу Ручко в госпитале списали, т. к. получил декомпрессионный перелом позвоночника. А он, который летал «в страхе», через пол года прошёл перекомиссию и восстановился на лётной работе.

    Лишь через два года до руководства авиации ВМФ дошло, что штурман совершил подвиг по спасению собственной жизни в безвыходной ситуации, и Сашу наградили орденом Красной Звезды. А на ещё 24 самолётах Советского Союза нашли подобные трещины и на всех вторых сериях были заменены крылья на усиленное «троечное» (ТУ-22м3) крыло.

   Так экипаж половника Багаева Анатолия Ивановича, второй пилот майор Анатолий Полтавцев, наш однокашник, и штурман-оператор капитан Александр Полинер ценой своей жизни спасли не один экипаж Дальней и Морской Ракетоносной авиации. Пусть земля им будет пухом,  а мы каждый год собираемся 12 апреля  в 11.47 местного времени у братской могилы экипажа, поминаем ребят, и пока мы о них помним, они живут...