Не суй свой нос

    «Eсли есть вероятность, что какая-то неприятность может случиться, то она обязательно произойдёт!»… (Закон Мерфи)

Недоверие, мнительность и сомнения к тварям Божьим и ко всем иным объектам у нас, граждане, верно — в крови. Всё так и бывает, что ко всему мирскому проявляем мы неподдельный интерес… и это логично, это закономерно, но, заметьте, не всегда мы делаем это — с осторожностью. Никак, право, не желаем учиться на чужих ошибках.
Иной раз, случается такое, что просто диву даёшься — зачем… куда, казалось бы, я лезу. И всё одно, порой суём нос туда, к чему даже Тузик соседский интерес давно утратил.
Кто-то мучается и никак не может себя занять от безделья, а мне Господь преподносит всё новые… и серьёзные испытания, от которых, и ниже спины всё в мыле и с волос, что на голове… водопадом солёные воды низвергаются.
Вот и опять…
Пожалуйте…
Отнюдь… не фантастическая и комическая ситуация, однако, близкая к таковым, чтобы на раз… получить инфаркт, а на два — душевную травму: навечно, бессрочно, навсегда. Учат… учат нас, олухов, врачеватели; грозят… грозят они скальпелями, жгутами и кулаками, чтоб не расшатывали мы нервы друг другу, избегали стрессовых ситуаций и потрясений, берегли себя от напастей и хворей.
Ага, всё поняли…
И опять на «авось»… «небось»… да «как Бог даст» — и надежда вся. Кто осмелится оспорить, кто сумеет возразить, а посмотрю-ка, я на оппонентов своих «глаза — в глаза»…
Сказочники гля…
На сей раз началось всё с телефонного звонка… издалёка — из-за границы. И звонила мне не чёрт те кто… а подруженька, которую я давно знаю и полюбливаю. Всего-то и спросила — о погоде. Звонок, знаете ль, звонком… ничем от других не отличающийся, а каковы, слушайте — впоследствии… для меня от разговора оного последствия: судорожные… и просто траурные.
Отвечаю, что погода, дескать — аж… до тридцати градусов с пребольшим минусом. Вот, смотрю, мол, в окно на улицу и вижу, что идущие по тротуару девицы растирают носы свои варежкой по щекам до нулевого состояния, что они на их лицах невидимы.
—Тю… та будя сочинять то, — говорит, — милок! Вижу я в сети интернета, что оттепель у вас, а при такой температуре, извини, только головкой ловить сосульки с крыш, а не в лапки дуть и хвост морозить!
Это-то, граждане, и вызвало у меня некое недоумение, ввело в ступор… и оцепенение. Подруженька не мне, знаете ль, верила, а сети интернета — этой помойке, как молвила тут, намедни, одна из древних моих тётушек. Выходит, что желанной моей зазнобушке за две тыщи вёрст отсель — с самого Рога Кривого, с самого центра Европы виднее, чем мне.
—Батюшки-светы! Да она, вишь ли, лучше знает, какая туточки у нас, в Заволжье, погодка. Ну-с… Бог с ней, не верит… и не надоть, но выходит, что выставила она меня не в лучшем свете не только перед мудрым моим котом Василием и безмозглыми гупёшками, а и в своём семейном кругу — на посмешище.
—Негоже, — говорю, — киса, поносить меня… негоже конфузить Честь мою, ибо не заслужил я онаго к свой персоне отношения, а тем паче, подозрений, построенных вами, мадам, на огульных домыслах и догадках. Знать — не любовь меж нами, а таки влюблённость… и та одноразовая… и безответная. Что ж, насильно мил не будешь.
Расстроился я, братцы… Хоть ложись, право, и безмолвствуй. Таки… нет! Чёрт меня дёрнул…

Другой, кто поумней, отложил бы все дела до утра. Как же… мне ноне и сейчас требо убедиться. То ли компот вчерашний долбанул в мозг, то ли искушению Лукавого поддался, но перестав доверять показаниям термометра, решился лично проверить температуру воздуха за бортом — на улице, доказать… всем свою правоту.

Ну, не дурень ли… раз решился проделать всё это в ночь. Дык, выходит, что я дважды сошёл с ума… нежели не сказать больше. И дался мне тот чёртов градусник, да ещё и зимой. До меня он висел, и при мне; так и пусть бы там раполагался ещё лет сто… Так, нет — надо оком своим окинуть… надо пальцем своим потрогать.
Когда начинало смеркаться, я и открыл окно, и перекрестившись всем Образам в углу, решился…
Взяв с собой линейку, дабы ею освободить корпус градусника от снега, открыл одну из створок окна. Чёрт… Не дотянуться… Так, крадучись котом блудливым, полез, карябая подоконник когтями… со словами: «Боже, храни мою Светлость!»… Одну ногу закинул на подоконник… вторую; левым локтём упёрся на оцинкованную часть проема; правым; ага, удалось, таки… дотянуться линейкой. Трах… и — нет термометра. Xлоп… и градусник — вдребезги.
— Ё…п…ть…м…ть! — разглагольствовал я на всю улицу… хлеще трындычихи, горюя, однако, об разбитом, по глупости, термометре. А сделав «дело»… змеем пытался вползти обратно, задом, задом, но локоток… по нечаянности, скользнул с обледеневшей поверхности, и… ага.
И я… а я… я — повис нахрен… Что-то и, впрямь, пошло не так.
Благо, телевизионный кабель проходил рядом — с крыши… в квартиру второго этажа. Вот, за него я и успел в воздухе схватиться, как утопающий за соломинку. Но… Вцепиться то я, братцы, в него вцепился, но потяни тот кабель на себя лишка и посильнее, так с антенной и чужим телевизором… загремел бы — к чёртовой матери.
Ну-с… правильно, вниз — к земле; не вверх же.
Хорошо, что стопы ног у меня — египетские, подъёмами которых и сумел удержаться: за подоконник и за внутренне откосы, за оконную фурнитуру и… за воздух, расширепившись на стене высотки по Юбилейной, аки пьяная макака в обезьяннике.
Спасибо, что силушка за всё супружество в руках осталась, и держась за провод, я свисал с окна, аки банан с пальмы… регулируя своим тазом и большой бедренной костью равновесие — меж комнатным пространством и улицей. И только тогда, братцы, я прозрел, будто о дуб долбанувшись… что нельзя быть таким двинутым, нельзя быть таким трахнутым — на всю… всю голову сразу.

Богу богово, кесарю кесарево… Так, скажи, и висел… охая, да ахая.

А дома то кто…
Нетути у меня, ноне, граждане — ни отца, ни маменьки… и этим всё сказано. Только родственница и осталась.
И к стыду своему, заорал тогда я — Тарзаном… зарычал я зверем раненым. Голос то мой хоть для родни и противный, а в экстремальной ситуации, просто — звероподобный, но спасение было лишь в её руках.
—Верёвку! Вожжу! Налыгу! Падаю ж!… Святая Мать!… Отдай, — ору, — кому-нить из соседей, косарь — пусть втащат! Беда же… ж!… Беда-с! И ты ж… меня как-то, в конце концов, спасай. Кочергой зацепи, к МЧС-у… взывай!
Паника… растерянность.
Звонок в МЧС…
Телефон в руках родственницы плавился… но никто не отвечал.
—И опять, же ж!—думаю. — А поступит ли моя родственница правильно и, по-родственному, а как нет… Вдруг, да поведёт себя по-иному, кто знает… кто знает. Кто в том может быть, вообще, уверен.
Мало ль… кому я козней по жизни строил, да и кто, скажите, из нас не жил — без греха.
Психология, однако… ибо разволновался так, что глазоньки скосил в сторону ушей… и даже дальше… дальше — на саму тыковку! Зрелище, надо сказать, жутковатое, но оную образину я в смартфоне у соседа видел, но позже. Сие, братцы, смотреть надобно… но я, к примеру, краше никогда себя не видывал.
Однако, это было потом, а в тем часом… той минутой.
Родственница ничего лучшего не придумала, как не отыскав бельевой верёвки, привязала меня простынёй — за ногу… за одну. А толку с того… Простынка, она и есмь простынка, да ещё, видимо, льняная или шёлковая, так как чувствовал, что нога из неё просто выскальзывает. А может… и специально, барыня, мне подкузьмила.
—Упаси Богородица!
И я висел… с тусклым взглядом и, в обмороке, а лёгкие наполнялись снегом. Да пусть мороз был и десяти градусов — с минусом… но для меня он зашкаливал… за все тридцать, ибо руки становились — граблями бесчувственными; ноги немели, что вот-вот… должен был свалиться, вот-вот, должен был, свежим мясом рухнуть, и… оземь, и — наземь.
А в извилинах один лишь гамлетовский вопрос: «Быть мне убиенным… иль не быть!»…
Повис, скажи, аки кожура от банана, скорбную думу думая. Вижу, однако, что, очень уж… плохо гармонирую с природой, слишком уж контрастирую голым торсом на фоне снега…
Висел…
А дурь моя, в виде подстреленной и падающей с высотки тушки, была, видимо, видна любопытному жителю городка — за километр. Издали выглядело это всё, верно, весьма комично и забавно — для стороннего наблюдателя, но только не для меня. Отсутствие крови в голове влёкло за собой раздражительные галлюцинации, что стал я бубнить, завывая, и поскуливая.
Шевельнись я тогда… так — отпевание… и встреча в параллельном мире — с апостолом Петром, а потому надо мной так и витал Дух Святого мученика Маврикия.
Холод, мурашки по шкуре, аж… жутью повеяло.
—А как, вдруг, Прометей… да в печень — в печёнку! А я скован… с диваном повязан. А коль ножка у того отлетит… Так он новый. А как, вдруг, сам диван с места сдвинется… Так он тяжёлый. Однако, и во мне… дай Бог веса, поди ж… килограмм за восемьдесят, да нежели ещё и с гаком — не лопух, всё ж… воздушный.
—Тьфу, мать кормилица! Какая мура только в голову не придёт…
А главное…

Только… только по ящику, в новостях, слышал, что какой-то цуцик рухнул с 83-го этажа «Москва Сити»… и рулоном рубероида, плашмя — на «Гелендваген». А какая, в прицепе, меж нами разница… Вроде бы и никакой. Скоротечность лишь и разнообразие падения, но парниша то хоть бакланом успел попарить… и пропиарился на «ютубе», что Мир о нём узнал… и Мир о нём услышал.
А я, так, кто… Безызвестным и, долбанусь — на радость голодным псам, а там ещё и росомахи, гля… со степи на свежак стаей припрутся, а за ними и мелкие грызуны подтянутся…
А соседка, которую в День поцелуя я отказался чмокнуть, так, и вовсе… возрадуется моему ледяному, под утро, трупу.
Будучи стреноженным, я совсем озяб… и давай, молебен читать, грехи, в сердцах, замаливать, ибо мне, неподвижному, всё в округе мерещилось подвижным; и даже пустая на земле пачка от сигарет, казалась ползущим ежом, и с каждой секундой становилась всё больше… больше, пока не стала огромным дикобразом.
А прожужжавший за мной в комнате комар, так, вообще, показался сверхзвуковым истребителем.
Плюнь… кто сверху, пощекочи родня за пятку или коснись моих фаберже кот—игрун, Василий, то непременно бы, «столбом»… вошёл, сквозь асфальт — в землю, но я таки умудрялся умело балансировать, как канатоходец… между пространством комнаты и улицей. А иначе парил бы… и планировал, аки фанера… но недолго.
Как же не хватало тогда пол-литра весёлого настроения. Ни веря ни в деда Мороза, ни в гадалку Марфу, я уж, перестал верить и в своё спасение; и хотелось бы оттолкнуться, да не тут то было… не от чего.
Так, я и висел… то ли на животе, то ли на бедре в позе льва, готового для прыжка навстречу… с припорошённым под снегом асфальтом, понимая, что у меня совершенно расшатаны нервы и, пора начинать откладывать деньги — на море.
Только бы выжить… только бы…

Так бы я и барахтался на подоконнике в танце издыхающего на животе кролика — до морковкина заговенья, если бы…
Нежели бы… не вырулил из-за угла, неприлично пьяный соседушка, фланировавший меж пивным баром и домом. Имени его улица не знала… но окрестила, не иначе, как «Карась»… коего я не видел у дома с тыщу лет. Сам Бог, видно, его ко мне послал, и тогда-то… зазвучала из уст моих радостными нотками увертюра: «Боже! Царя xрани!»…
—Ка-рась!... А, кара-сь!... Прояви-ка, ты, Христа ради, Божескую милость, да сними меня отсюда! Спаси тело, сбереги говорящую мою голову, а я буду молиться — за спасение твой печени!… Карась! Ну, нетути, батенька, никакой у меня возможности — самому спасти свои мощи.

Но… на то он и карась, чтоб не выторговать в мутной водице благ для себя, а потому, смерив тунгусским взглядом моё висящее тело, начал, вдруг, издалека.
—Ты, соседушка, кхе-кхе… случаем, не простудился? Э-это… кто ж, тебя, так нагнул? Будя… каркать то! Поделом тебе! — стал стрекотать тот напыщенный индюк, что я не успевал за ним соображать. — Пора уже и лететь! А давай-ка, ты ласточкой, ласточкой… иль залупивкой! Что висеть то у оного хмарочёса!
—Вот гадёныш… он ещё и смеётся! Вот, жe ж… зараза! Он ещё и издеваясь, угорает! — только и мычал я себе под нос, чтоб, не дай те Господи, обидеть онаго прыща. Не мог и послать я того хлюста по трёхбуквенному адресу. Ну, никак не мог…
Дальше — больше…
Взял, стервец, и из снега слепил снежок, чтоб меня, значит, сбить, аки стрелки ПВО в СССР сбили летуна—америкоса Маккейна на взлёте, приговаривая.
— Что за стриптиз на уровне полёта стрижа. Молись, — молвил Карась, — злодий писюнковый! Исповедуйся, сын собачий! Будешь ли на мою Веруньку глаз бесстыжий свой косить? Будешь ли у подъезда нашего шастать!
—А-xа-xа-xа!... Xочу, — говорит, — на твоиx поминках пирожков с ливером отведать! Ан, нет, xренушки! Говори, пока жив — даёшь ли ты мне рупь с мелочью — на ящик пива! — заявил, вдруг, мой вымогатель. А то гинешь, висельник, и сам напрасно… и для меня — без пользы!

Ну, не подлец ли… Зело обидно мне за себя и своё беспомощное положеньице было.
—Твоя воля! Как прикажешь! — с грустью, но соглашаясь, принимал я идиотские аргументы той «рыбины»… Как, граждане, не согласиться, коль снежок в руках его мне показался, вдруг, булыжником, а потом и валуном.
Долго ж… меня мурыжил оный фрукт, долго мучил и выматывал кишки тот конь педальный, пока я пред ним не исповедовался, как пред батюшкой в Приходе, что не хранил, мол, в своём сознании дерзостной и бесстыдной мысли в отношении его сексапильной красавицы Веруньки.
И только тогда Карась соизволил подняться в квартиру и спасти, наконец, меня, шпандырем втянув в комнату…
Верите ль, братцы, как я обрадовался… слившись на радостях с Карасём, родственницей и котом—шалуном Василием в экстазе блаженства — от спасения. И заговорил я сразу по-иному… Мол, прощайте глупы мысли, де, прощевайте странные мои видения…

А ящик пива, таки, выцыганил Карась с меня… с прицепом, однако.

В общем, икаю я… который день не переставая, ибо выходку мою поминают тут каждый день: на улице и в прессе; на каждой пьянке и гулянке.
Кто-то обвиняет в измене. Нашли, гля… во мне ходока, ползущего ночерью по стене — в чужое гнездо.
Кого-то заинтриговала суицидальная причина моего поступка; кто-то выдумал новый способ выселения из квартир, а какая-то сволочь усмотрела, что моё действо связано с аутизмом, лунатизмом, и ещё кучей психических расстройств. Однако, мне ли на оную клевету и оскорбления обращать внимание, если то уже — клиника, где требуются услуги коновалов… а я не специалист в области медицины.

Местный же брехунок — «Степной тупик» пошёл ещё дальше, отразив на первых полосах видение редактора о якобы, моём, выраженном протесте всему обществу Капитала. Нашли, гля… «Луч Света в тёмном Царстве»… Нашли, прости Господи… «Катерину» в портках, бросающегося с окна — с протестом.
И сколь бы я ноне ни объяснял обстоятельств происшедшего со мною конфуза, да куда там — народу не драма нужна; поволжскому люду по нраву: хохмы, байки и приколы, дабы жизнь была краше, дабы жить было веселей.
А мораль, граждане, для всех одна: сохраняйте всегда и в любой ситуации хладнокровие…
О смирении мы позже будем думать.