Признание

Как- то ближе к концу сентября в  райотдел тогда ещё милиции поступил тревожный звонок. Звонила женщина из деревни Богородское, что километрах в двадцати от райцентра. Прерывающимся от волнения голосом она сообщила о пропаже дочери Елены, десяти лет, ученицы третьего класса Борковской основной общеобразовательной школы. Пошла утром в школу , . расположенную в трёх километрах от  Богородского,  и домой не вернулась. Представилась женщина Богдановой Натальей Михайловной.
       На место происшествия срочно выехала оперативная группа, подняли на ноги всех участковых, работников лесного хозяйства, местных добровольцев- общественников . Опросили всех учителей и немногочисленных учеников школы: да, была в школе, а после уроков пошла сразу домой. Вообще- то, девочка была прикреплена к интернату при школе, но оставалась она там, в основном,  в зимнее  время, а осенью и весной ходила домой сначала в сопровождении матери или других взрослых, а потом освоилась, приобвыкла и стала ходить одна. Всё было нормально -  и вдруг пропала.
      Чтобы случилась подобная история- такого не помнили даже старожилы. Самые первые версии- зачем- то свернула с дороги и заблудилась или какой- то лиходей  увёз на машине. Но лес вдоль дороги, собственно, и не лес, а так, мелкий кустарник и небольшие рощицы-  не могла девочка тут заблудиться. А версию с машиной придётся как следует отработать.
                ***
      Немного в стороне от дороги, между привольно раскинувшимися старыми берёзами притулилась деревушка  Ивановка  в несколько домов, куда Лена иногда заходила: и  просто из  любопытства, из желания пообщаться с добрыми, приветливыми людьми, и перекусить чего-нибудь, так как дома не всегда ожидал её сытный обед. Дело в том, что  мать Лены, которую девочка очень любила, была женщиной пьющей, так что от неё особого внимания ожидать не приходилось, но когда не пила, дочку баловала: и обновку купит, и сладостями завалит.  Только вот периоды эти становятся всё реже.
      Когда сердобольные соседки, жалея Лену, начинали в её присутствии ругать мать, девочка всегда заступалась за неё, говорила, что живут они хорошо, дядя Петя(очередной сожитель матери) денег даёт и они всё покупают.

Дядя Петя, недавно вернувшийся из мест заключения, работал на местной пилораме, мать - дояркой, но платить дояркам в 90- е годы почти не платили, да и работница Наталья была так себе: запьёт - и не выйдет на работу. Другие доярки коров её выдоят, на чём свет стоит её отругают, но потом сами же начальство и просят, чтобы не  выгоняли,  так как всё равно работать некому да и жалко дурёху, особенно её девчонку.
      Лена всё это знала, поэтому в своей деревне ни к кому не ходила  и ничего не брала, вежливо отказываясь, если угощали: «Спасибо, у нас есть».  Но дома с матерью часто ругалась, плакала, просила не пить, прятала бутылки с мутной жидкостью. Озлобленная мать не  раз колотила её за это, но тут же каялась, просила прощения, обещала «завязать». Так  было и вчера.
        Лена возвращалась из школы не спеша. Выломала ивовый прут и сшибала им жёлтые головки пижмы, которой густо поросли обочины дороги. Её обогнал автомобиль с нарисованным на капоте драконом. Такого Лена ещё ни разу не видела. Чуть притормозив, водитель высунулся в окошко и спросил:
         - Девочка, тебе куда? Подвезти?
     Лена твёрдо помнила слова своей учительницы, что к незнакомым людям в  машины  нельзя садиться ни в коем случае, поэтому испуганно отпрянув в сторону, ответила:
        - Да нет, я уже пришла! – и  показала рукой в сторону деревеньки, серые крыши которой выглядывали из-за дальних кустов. Машина фыркнула и покатила дальше, а девочка решительно повернула к деревне, решив навестить бабу Настю, которая была с ней особенно приветлива, если девочка заглядывала в этот старенький осевший домик на краю деревни, чтобы поделиться своими детскими радостями и печалями и найти сочувствие в своей по-настоящему взрослой беде. Вот и вчера мать с дядей Петей снова устроили попойку, уставив стол бутылками и нехитрой деревенской закуской. Увидев дочь, вернувшуюся из школы, мать виновато и преувеличенно оживлённо затянула:
        - До-о-ченька пришла! Кра-а-са-вица! А мы вот с дядей  Петей день рождения его отмечаем. Садись с нами, поешь что-нибудь!
       - Не хочу!- раздражённо отозвалась Лена, у которой при виде раскрасневшегося лица матери слёзы навернулись на глаза. – Ведь  обещала же больше не пить!
      Но всё же присела на краешек стула, надкусила остывшую картофелину, похрустела солёным огурцом, положила на кусок хлеба яичницу с салом и вышла на улицу. Побродила  по  опустевшему огороду, посидела под побуревшей черёмухой.
Домой  вернулась поздно вечером, там уже спали. Решила, что домашку сделает завтра в школе до уроков, только пораньше выйти надо, и тоже легла спать. Вот обо всем об этом и хотела девочка рассказать бабе Насте. Ей всегда после этого становилось как- то спокойнее и веселее.
              ***
       Между тем розыскные мероприятия развернулись в полную силу. На всякий случай прочесали все рощи, кусты и перелески. Местные жители вспомнили, что машин в тот день было  мало, в основном свои. Но приезжала  и какая-то необычная, с драконом на капоте. Опросили всех местных водителей - никто ничего не  видел.
Стали искать машину с драконом. Один из участковых случайно увидел такую машину через дорогу у дома соседа. Водитель о чём-то с ним разговаривал. Милиционер  тут же подбежал и заломил  водителю руку назад. Тот, естественно, возмущённо запротестовал, но согласился ответить на все вопросы. Поехали в отдел, составили протокол: да, был в тех местах позавчера по делам, скот у местного населения на убой закупает. Видел девочку на дороге, предлагал подвезти, но она отказалась, свернула к Ивановке. С мужчины взяли подписку о невыезде и отпустили: не стал бы он тут крутиться, если бы был виноват.
       Поехали в Ивановку. В крайней  же хате пожилая женщина сказала, что девочка заходила к ней где- то после полудня, посидела, пообедала и  пошла домой.
       Шёл уже третий день поисков, а никакой зацепки по- настоящему не было. Несколько раз беседовали с  Натальей и её сожителем. Последний сказал, что про тот день вообще ничего не знает, на работе был, но глаза как- то суетливо бегали, пальцы нервно перебирали случайно попадавшие под руки предметы.
 Поехали на пилораму, где подтвердили, что Пётр весь тот день действительно был на работе и никуда не отлучался.
       Наталья без конца плакала, говорила сбивчиво, часто путалась,
давая зачастую противоречивые показания. Съездили даже к известной в этих краях «ясновидящей», которая, посмотрев на фотографию девочки, пошептала что-то над глубокой тарелкой с водой, поводила над ней руками и сказала, что видит девочку неясно, где-то около воды, скорее всего мёртвой. Ничего более существенного добиться не удалось, но на  всякий случай ещё раз прочесали берега небольшой болотистой речушки  и всех впадавших в неё ручейков - девочка как сквозь землю провалилась.
                ***
       Наталья за эти дни почернела, опухла от слёз, почти не спала, забываясь ненадолго только под воздействием самогона, который подсовывал ей Пётр:
      -На, выпей, полегчает. Только держись, гни свою линию, мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Скоро отстанут, у них ничего против тебя нет.
     А она  снова и снова прокручивала  мысленно события того дня, как будто оборвавшего её жизнь. Боль, страх, отчаяние жгли её огнём, наполняли душу тревожной гнетущей мутью, от которой перехватывало дыхание и голова кружилась, с каждым витком ускоряя свои обороты, пока звон в ушах не прерывал это вращение. Потом короткое забытьё, потом всё начиналось сначала.
                ***
     В тот день Наталья встала поздно, ни Петра, ни Лены дома уже не было. Голова раскалывалась. Посмотрела на часы - на дойку всё  равно уже опоздала. Поискала глазами на неубранном столе недопитый стакан, но всё было пусто. «Петька подчистую всё подобрал,»- как- то отрешённо подумала она. С отвращением глядя на захламленный стол, Наталья мучительно думала, где бы найти опохмелку. К своим,  деревенским, не стоило и соваться: только на ругань и оскорбления нарвёшься, опять стыдить и взывать  к совести станут, а ей и без того тошно. Надо в Ивановку сбегать, к дядьке Пантелею, у того всегда самогонка есть. Для себя гонит, на хозяйские нужды, но если очень попросить – сжалится, нальёт. Он вообще- то добрый, да ещё к тому же каким- то дальним родственником ей приходится.
      Нашмыгнув растоптанные  туфли, Наталья решительно вышла  из дома, сунула в пробой вниз дужкой висячий замок, от которого и ключа- то не  было и который был «именем прилагательным». (Это она помнила ещё из школы, когда про Митрофанушку проходили). Короткой тропинкой через поле и низинку направилась в Ивановку. Где- то на середине пути увидела идущую навстречу дочь. Заметив мать, девочка ускорила шаг, почти побежала, но, поравнявшись, внимательно всмотрелась в её лицо и, вся залившись краской от гнева, закричала:
       - Опять за своё?! Посмотри, на кого ты похожа! И на работу снова не пошла? А сейчас куда бежишь, аж спотыкаешься? Снова опохмелку искать? Алкашка!- девочка повернулась спиной к матери и побрела прочь.
     Похмельная тяжесть сдавливала виски женщина, взрывала мозг изнутри. Враждебные крики дочери вызвали приступ ярости. Наталья почти задыхалась.
        - Ах ты ж говно собачье! Ты ещё указывать матери будешь! Сначала сопли свои утри!
 Взгляд её упал на увесистый камень, лежащий возле тропинки. Не помня себя, она схватила камень и швырнула вслед дочери. Та, как бы споткнулась на ходу и ничком упала в траву. «Ничего, отлежишься», - раздраженно бурчала про себя Наталья, ускоряя шаг по направлению к Ивановке.
Дядька Пантелей, конечно, вошел в её положение, налил чуть не полный стакан самогона, положил кусок хлеба, солёный огурец. Она потихоньку, с наслаждением, врастяжку выцедила содержимое стакана, ведя попутно ничего не значащий разговор со стариком, закусывать не стала. Вскоре ей стало легче, голова укрепилась на одном месте, и повеселевшая Наталья, еще раз поблагодарив Пантелея и согласившись с ним, что «надо завязывать с этим делом», бодро зашагала домой. Дойдя до низинки, где разминулась с дочерью, женщина вдруг остановилась как вкопанная: девочка все так же лежала ничком, почти затерявшись в высокой траве. Медленным шагом, в ужасе, еще не веря в случившееся и одновременно осознавая это, Наталья приблизилась к дочери, опустилась на колени, повернула её почему-то тяжелое худенькое тельце. Голова девочки безвольно откинулась назад, и мать увидела, что вся правая щека её и волосы над ухом залеплены густой запекшейся кровью. Девочка не дышала и уже почти остыла. Рядом валялся окровавленный камень.

Наталья не помнила, как прибежала на пилораму к Петру. Тот в сторонке складывал доски в штабеля, просовывая между ними деревянные прокладки. Остальные рабочие были внутри здания. Увидев необычно бледное лицо сожительницы, ничего не спросив, покорно пошел за ней, потянувшей его за рукав в растущую на отшибе группу орешника.

- Петя, я Ленку убила! – беззвучным криком выдохнула она, едва они укрылись за кустами.

- Ты что, дура, «белочку» подхватила? – не поверил вначале Петр. А она, рассказывая, уже вовсю давилась тихими рыданиями, без конца повторяя: « Как же без Леночки?! Как же жить?! Я не хочу в тюрьму!»

Петр заключил её сбивчивый рассказ глубокомысленным: «Ничего, там тоже люди живут,» - а потом, по-своему жалея её и девочку, сказал:

- Ну, что ж, сделанного не воротишь. А ты сходи и отнеси её куда-нибудь в укромное место, там представь, как будто кто-то её убил и изнасиловал, а завтра заяви в милицию о пропаже. Найдут – похороним, а на тебя никто не подумает.

Наталья в полузабытьи вернулась к трупу дочери, подхватила его на руки, отнесла на край лощины, густо заросшей ивняком, положила девочку на мох, сняла с неё платье, колготки, трусики, повесила рядом на ветку, подальше забросила портфель. Уже в сумерках, огородами, стараясь, чтобы никто не заметил, вернулась домой.

- Ну, сделала, как я сказал? – спросил Петр. Она молча легла на кровать и отвернулась к стенке.
                ***
Заканчивался четвертый день поисков. Были отработаны все основные версии, и начальник оперативного отдела майор Конопелькин все больше утверждался в мысли, что к исчезновению девочки каким-то образом причастна  мать. Её поведение, сбивчивые противоречивые показания все больше убеждали его в этом. Но как доказать? Открыв дверь кабинета своего заместителя, короткого позвал того: « Едем в Богородское!»

Наталья как будто ждала их, не удивилась, сказала только:

- Проходите, садитесь.

Петр тоже был дома, сидел в углу на диване. Присев у стола, майор достал из сумки протоколы, зачитал отрывки из показаний, указал на нестыковки и, внимательно вглядываясь в потемневшее и постаревшее лицо женщины, каким-то мягким, отеческим тоном сказал:

- Не бери еще греха на душу, Наталья. Тяжело тебе, я же вижу, и ничто эту тяжесть не облегчит, кроме раскаяния. Не держи в себе, расскажи все как было, тебе легче станет. Ведь ты знаешь, где дочка, а каково ей там, одной-то, такой маленькой.

И та не выдержала. Вся её боль, страх, раскаяние, чувство вины, обида на кого-то, неизвестно на кого, выплеснулись, в захлебывающихся рыданиях, сотрясавших все её тело. Отрыдавшись, уже спокойным ровным, каким-то безжизненным голосом она все рассказала, потом показала, где лежала девочка, безучастно смотрела, как погрузили уже почерневший трупик дочери в «скорую», вызванную милицией, чтобы отвезти его в морг.

Зайдя в дом, женщина молча собрала в сумку кое-какие вещи. Подошедший Петр шепнул: « Дура, молчать надо было. У них же никакой зацепки» Она молча кивнула ему, прощаясь, и села в милицейскую машину. Конопелькин, повернувшись к Петру, сказал:
- По совести и тебя надо бы с ней увезти, да у совести нет юридического права это сделать. Что ж, живи и дальше, - и, усевшись на переднем сиденье, захлопнул за собой дверцу, устало буркнул шоферу:
- Поехали!