Глава 14. Время собирать камни

Получив письмо из Нарамана, Тузендорф крепко призадумался – было у него ощущение, что Орландо оно не обрадует. Проницательным взглядом наблюдая за своим господином, он видел, что ситуация сложилась ммм… нештатная. Что бы ни говорил Правитель о государственных соображениях, Тузендорф подозревал тут скорее соображения личного порядка. Господин Орландо был великим человеком, и не было никакого сомнения в том, что интересы государства для него важнее всего, но великие люди тоже подвержены страстям, таким же великим, как и они сами.

Дурной блеск в глазах Орландо, и легкая невменяемость, которую чувствовал его верный министр, пугала его до дрожи в коленках. Действительно, сейчас все сидело на пороховой бочке, неизвестно как и когда она рванет, и новость о гибели той милой и славной девочки не только опечалила барона чисто по-человечески, но и грозила стать детонатором с далеко идущими последствиями. Наказать Сарагосу? Но за что? Если она сама предпочла утопиться в болоте с мертвецами, вряд ли у полковника был шанс удержать ее от этого.

Тем не менее, ему было страшно, когда он явился утром на доклад и принес злополучное письмо. Орландо был, как всегда, собран и энергичен, лихо откидывал в сторону кипы обработанных бумаг.
- Ну как, господин барон, двигаются наши тайные дела?

- Увы да… - неприятный страх холодком пополз по спине Тузендорфа, пальцы перестали гнуться и ему пришлось потрудиться, чтобы вытащить из своей папочки письмо Сарагосы.

Орландо метнул на него быстрый взгляд, протянув руку за письмом, и барону стало еще страшнее, ибо во взгляде Правителя плеснулось такое сильное чувство, что вполне могло бы сжечь бумагу вместе с ее злосчастным подателем. Пробежав письмо по диагонали один раз, потом второй, потом третий, Орландо затряс головой, как будто не мог понять, что там написано. Он сел за стол и начал читать письмо внимательно:
- Я ничего не понимаю… Поясните мне человеческим языком – этот идиот поймал самозванку?

- Ммм… почти… Принцесса с остатками своего отряда, будучи окруженной, не вняла голосу благоразумия, а двинулась в Харамарское болото, где и пропала.

- Что значит «пропала»? – веко Правителя тихонько подергивалось против его воли, а барон никак не мог совладать с тремором рук, поэтому держал их за спиной.

- «Пропала» значит исчезла. Больше ее никто не видел, а, зная Харамарские болота, можно считать ее мертвой. Выбраться оттуда совершенно нереально. Так что полковник Сарагоса, в целом, справился со своей работой – избавил вас от головной боли.

Орландо сидел молча, не двигался, только лицо его становилось все бледнее и бледнее, как будто из него медленно выпускали кровь.
- Подождите… - голос его дрогнул, - подождите, я не понял. Вы хотите сказать, что принцесса умерла?

- Ну в общем, да… Она прямо посреди ночи ушлепала в болото и исчезла.

- Кто-нибудь видел ее мертвой?

- Нет, Ваше Высокопревосходительство, и не думаю, что увидит – Харамарские болота не расстаются со своими мертвецами. Надо отдать ей должное, она оказалась отчаянной девушкой. И очень милой, мне по-настоящему жаль. – Тузендорф вздохнул и всплеснул руками.

- Кто проводил операцию? Полковник Сарагоса? – Орландо зачем-то перебирал свои карандаши, и даже с того места, где стоял министр было видно как трясутся его пальцы. – Скажите, барон, у нас остались хорошие дознаватели с королевских времен? Те самые, которые умели ноготки выдергивать, кожу снимать с человека без единого надреза?

Вот тут побледнел Тузендорф.

- Я хочу, чтобы парочка таких ребят взяла этого полковника и испробовала на нем все свое искусство. И я хочу видеть, как он будет вопить и корчиться… - остекленевший взгляд Правителя отдавал сумасшедшинкой, а барон не мог ничего произнести, потому что во рту у него мгновенно пересохло.

- Ввв-ваше Пп-превосходительство…

- Выполняйте. – Тихий голос прозвучал в душе несчастного Тузендорфа так громко, что он опрометью бросился вон из кабинета.


Но делать нечего, приказ надо было выполнять – это был не тот случай, когда можно тихо саботировать и тянуть время. Каменея от ужаса, Тузендорф велел разыскать пыточных дел мастера, трудившегося еще при короле, и написал Сарагосе приказ прибыть в Амаранту.

- Доигрались… Доигрались… - в висках его стучала кровь. Сильнейшее желание бросить все, взять семью и раствориться в неизвестности мучило его все сильнее с каждой секундой. Может стоит предупредить Сарагосу, чтобы бежал? Он ведь всего лишь исполнял приказ, и не его вина, что принцесса оказалась бесстрашной дурой. Но если Правитель узнает об этом, то сам Тузендорф займет место Сарагосы – в этом нет никаких сомнений.

Пока он взволнованно бегал взад-вперед по своему кабинету, не в силах решиться на что-нибудь, в дверь постучали.

- Срочное донесение, господин министр, голубиная почта из Ферсанга.

Он хотел было отмахнуться, но все-таки взял письмо и обалдел: перед ним лежал рукописный манифест от имени Принцессы Лии о том, что каждый патриот Страны Вечной Осени должен взяться за оружие и присоединиться к ней, чтобы свергнуть антинародный режим, прекратить войну и освободить народ от непосильного бремени. К манифесту прилагалась записка губернатора Ферсанга о том, что в провинции неспокойно, народ волнуется. Из уст в уста ходят слухи о том, что мертвая принцесса восстала из Харамарских болот со своей ратью и теперь идет на Амаранту, возвращать трон своих предков. Правда это или нет сказать сложно, но принцесса действительно появилась из Харамарских болот, а каждому ежу известно, что живой человек там не пройдет. Возможно, она владеет каким-то могущественным колдовством.

- До чего только не допишется вполне благоразумный человек, если его как следует напугать! Родной ты мой идиотик! – Тузендорф аж расцеловал конверт в порыве чувств. – Радость-то какая!

Он бросился обратно во дворец.

Правитель никого не принимал, и часовой, к величайшему удивлению министра, отказался его пропустить.

- У меня срочное дело, чрезвычайной важности! Скажите Его Милости, что это невероятно важно, скажите что она жива. «Она жива» - вот прямо так и скажите, а потом меня запустите.

Изумленный гвардеец исполнил требуемое, и изумился еще больше, когда увидел, что это сработало. Тузендорф, сияющий как именинник, вошел следом и положил Правителю на стол полученное письмо. Орландо, с каким-то почерневшим лицом, схватил бумаги и прочитал их единым махом. Его отпустило.

- А приказ-то я отменяю? Про Сарагосу?

- Какой приказ? Ах, да, этот… Отмените, но с должности его снять, всех привилегий лишить и из армии уволить. Он провалил государственное задание чрезвычайной важности – и самозванка теперь наберет людей вдвое больше прежнего!


Да уж, полковник Сарагоса избежал худшего, но гнев Правителя его не миновал. И этот гнев становился ужаснее с каждым днем, ибо новости из Ферсанга поступали с завидной регулярностью, и были одна хуже другой.

Принцесса очень скоро оправилась от удара, нанесенного ей Сарагосой, и, несмотря на потерю двух третей своего отряда, восстанавливала силы очень быстро. Вместе с баронессой Ферро она разъезжала по городкам и шахтам, агитируя местное население бросать оружие и вступать к ней в банду. Тузендорф еле успевал читать донесения:
«… лицом самозванка хороша, волосы светлые, кудрявые, глаза черные, нос с горбинкой. С нею девица явно дворянского звания, ибо держится гордо, говорит правильно. Эта девица ростом мала, телосложения хрупкого, волосы темные, стриженые, глаза карие. 129го утром приехали они на шахту «Ла Палома» во время пересменка, влезли на вагонетку и начали произносить крамольные речи. Самозванка говорит чисто, голос приятный, убедительный, на толпу действует завораживающе. Народ верит, что она восстала из мертвых, и внешность ее тому способствует – лик бледен, глаза горят.
Она говорила о том, что она – принцесса Лия, дочь короля Ибрагима, что ее спасло и воспитало лесное чудище, а потом обучала ведьма Ирья, которая весьма известна даже в наших краях. Говорила также о том, что Правитель ведет войну неправедную и надо ее остановить, то есть свергнуть Правителя. Народ слушал очень внимательно и одобрительно – настроения у нас на шахтах не очень, людишки буйные, смуте подвержены. Призывала остановить работу, ибо производим мы железо, из которого потом куют оружие для фронта. Толпа разгорячилась, покидала вагонетки в забой и начала крушить хозяйственные постройки. А самозванка села на коня, велела желающим идти в ее лагерь под Елабером, и была такова. Народ шумел еще до ночи, пока не прибыли жандармы из Вургута, ущерб владельцу шахты причинен значительный.
По моему скромному мнению, сия самозванка чрезвычайно опасна, ибо в обстановке военного противостояния провоцирует людишек на бунт, а они тому и рады, лишь бы не работать. Лагерь ее располагается под Елабером, на вершине холма – туда местные бунтовщики уже торную дорожку протоптали. Она ни от кого не прячется, говорит, что даст отпор любому, кто придет к ней с дурными намерениями, и это похоже на правду, потому что по последним сведениям, в ее лагере сейчас находится около трех тысяч человек…»

- Трех тысяч! Какая девушка! Жаль, что господин Орландо ей не понравился, такая была бы пара!

Тузендорф немного повздыхал в свое удовольствие, а потом принялся читать следующую бумагу, весьма похожего содержания – их у него было столько, что рабочего стола видно не было. Ситуация становилась серьезной, и Правитель был очень недоволен.


А Орландо был не просто недоволен, он был в бешенстве! План, казавшийся таким надежным, рухнул как карточный домик, и принцесса, для которой он уже свадебное платье придумал, ускользнула у него между пальцев. Он рассчитывал, что без своей банды головорезов она станет намного сговорчивее, и не мог дождаться, когда же сможет повторить свое предложение и теперь уже несомненно получить согласие. Но момент торжества все время откладывался, и все, что ему оставалось – проводить бессонные ночи, полные страсти и ненависти.

Очередная новость, которую принес министр, повергла Правителя в ступор – предатель, гад и сволочь король Драгомил прислал самозванке приветственную ноту, в которой признавал ее за монархиню, равную себе, и обещал свое всестороннее понимание в вопросах заключения мира после ее воцарения на престол.

- Красота! Они уже помирились! А меня тут нет, не существует человека по имени Орландо! Пардон, Правителя Орландо! Ну да какой же он правитель, так лакей – выскочка, это мы высокородные, а ему лучше и не соваться в калашный ряд! – желчь изливалась бурным потоком и остановить ее было трудно. Это был пинок на любимый комплекс Орландо, удар по его самолюбию.

Как оказалось, Драгомил прислал принцессе не только ноту – ее доставил князь Шаризо, назначенный чрезвычайным и полномочным послом в Стране Вечной Осени при дворе королевы Лии I. Куда уж там Орландо, с которым короли и знаться не желали!
Однако поспешность Драгомила, с которой он кинулся налаживать отношения с самозванкой, говорила о том, что дела его плохи, и это порадовало Орландо, несмотря на откровенное хамство.
 
- Что, друг мой, припекло? А когда я на ней женюсь, что ты будешь делать? – он посмотрел на портрет Драгомила в старом альманахе и представил, как его перекосит от злости. – А ты как думал? С умным не борись и не судись, сердяга…

Но это была бравада, на самом деле положение Орландо мало чем отличалось от его оппонента: успехи на фронте были слишком незначительными для того, чтобы ими можно было всерьез гордиться, да и нарисовавшаяся проблема радости не добавляла. Он просто физически чувствовал, как рабочий стул под ним шатается.

Вчера он получил обширный доклад от профессора Астреро, который исследовал склоны Таг-Тимира и пришел к выводу, что постройку туннеля лучше начинать к западу от Драгунаты, для того, чтобы как можно скорее пройти через горный массив. Это была хорошая новость, но она также значила, что нужны дополнительные средства на изыскания и строительство, и еще – необходимо оттянуть фронт подале от стратегического места.

Для того чтобы переместить боевые действия восточнее и удерживать их именно там, опять же, требовались люди и деньги. Нет, эта самозванка сейчас совершенно не к месту.

Он думал ночи напролет, как можно взять ее по-тихому, но ничего путного в голову не приходило. По словам Тузендорфа, ее хорошо охраняли, да и моральная обстановка в лагере была повыше, чем в правительственных войсках. За счет своей легенды принцесса считалась чуть ли не божеством, и простой народ охотно верил в то, что она и есть та избранная, которая встала из могилы и призвала своих мертвых братьев из Нарамана. Якобы за войском принцессы, след в след движется другое войско, вставшее из Харамарских болот, и мертвые воины рубятся плечом к плечу с живыми.

- Вот сказочники! А ничего, что она еще ни в одном бою не поучаствовала? Но все уже знают, кто и как там рубится…

Задача, стоящая перед Орландо, была невероятно трудна, еще и потому, что ранее он с таким не сталкивался. Вопиющая иррациональность происходящего сбивала его с толку – в этой игре никто не собирался играть по правилам, и игнорировал любой здравый смысл. Как убедить глупую семнадцатилетнюю девчонку, начитавшуюся романов и возомнившую о себе черт знает что, в том, что ей надо замуж и все пройдет. Как ее хотя бы выманить из лагеря? У него нет возможности отвлекать с фронта большие силы, чтобы разогнать ее банду в обычном бою, надо придумать что-то еще.

Орландо дал Тузенорфу задание собрать о принцессе всю имеющуюся информацию – он долго вспоминал себя в семнадцать лет и решил, что в таком возрасте человек бывает наиболее уязвим с повздошной стороны.


Лия и не подозревала, какая кропотливая и тайная работа ведется в министерстве внутренних дел по ее поводу, она занималась своим «войском». Вместе с Мими и Эрикуром они формировали боеспособное объединение, которое могло бы выдержать первые бои с профессиональными частями Орландо.

- Нам нужно устоять сначала, а потом будет легче, - объяснял Эрикур, - люди поймут, что могут сражаться, и это их воодушевит.

- Кроме того, узнав о победах, к нам будут прибывать новые люди, и войско будет расти, - добавляла Мими, активно набиравшаяся опыта в организации снабжения. Первый блин у нее вышел комом, поэтому неделю всем пришлось жрать перловую кашу с очень несвежей обрезью, а ей самой – приложить максимум стараний, чтобы избежать массовых отравлений. Зелья от поноса и дизентерии она теперь варила целыми котлами, практически не глядя.

- И где бы я еще набралась такой практики? – баронесса уже битый час сидела со своими бумажками, что-то усиленно считая в столбик, - двенадцать триста на три пятьсот… это где-то по 3,5 кг на рыло получается… то есть примерно на неделю нам хватит. Ты любишь просо?

- Я все люблю, что можно съесть. Только, пожалуйста, давай без тухлятины – лучше простую кашу, а то у меня до сих пор попа дергается.

- Я же сказала, что это была ошибка. Я не подумала о том, что хранить эту обрезь негде, да и ты тоже не подумала.

- А это не моя задача.

- Какая же твоя задача? Наводить на всех тоску замогильной физиономией? – Мими положила карандаш, - зря ты придумала легенду про мертвую принцессу. Мне не нравится, в этом есть что-то зловещее.

- Это не я придумала.

- Но ты ее поддерживаешь: потрепалась с Нараманскими мертвецами, потащилась к Харамарским – вот, блин, лучшие друзья! Народ у нас впечатлительный, по ночам в штаны гадит, если какая-нибудь веточка под ногой хрустнет – говорят, что мертвецы из болота приволоклись сюда за тобой, и ходят промеж живых.

- Чушь. Тут никого нет, уж я то знаю. В Нарамане – да, были, а про болота я вообще молчу, но все они там и остались, мы им незачем.

- Угу, ты поди это нашим бойцам расскажи, они про тебя такие небылицы сочиняют, что хоть записывай.

На очаге в углу палатки застучал крышкой чайник, Мими встала и, обернув руку тряпицей, сняла его с огня. Ничего нет лучше хорошей чашечки чая в момент душевных сомнений, а баронесса Ферро умела делать его как никто другой, с ароматными травами, бодрящими и пахучими. Она собирала какие-то листики и корешки, вызывая улыбку на лицах окружающих, сушила их на солнышке, а потом таскала за собой в чистой тряпочке. Вот и сейчас она разложила свое богатство, подумала немного, повыбирала, а потом покидала в железную кружку выбранное и залила кипятком. Свежий, яркий аромат поплыл по палатке – он открывал усталые глаза, прояснял ум и наполнял сердце радостью, и затем сменялся на пряный медвяный запах, томный и сладкий. Уже один запах чая был способен заменить гору сладостей.

Мими налила две кружки и одну принесла Лие, устроившись на одеяле рядом с ней:
- Так вот, говорят, что ты по ночам не спишь, а бродишь вместе с мертвецами по окрестным селам, находишь мздоимцев и подлецов и ставишь их к стенке. В соседней деревне повесился парень, которого подозревали в кражах, так теперь говорят, что это твоих рук дело. И попробуй их переубеди!

- Даже пробовать не буду, - Лия откинулась на одеяло с кружкой в руках и закрыла глаза. По палатке колотил дождь, зарядивший с утра, а внутри, благодаря стараниям баронессы Ферро, было тепло и уютно. Чай пах потрясающе, и казалось, что все всегда будет хорошо. – Пусть думают. Зато они меня боятся и в меня верят, а это вещь важная. В нашем, самозванском деле, без веры никак.

- Да ты уже в роль вошла, как я посмотрю. Ох, Лия, иногда я тебя послушаю, и страшно делается. Знаешь, иногда на меня накатывает чувство, что все происходит на самом деле.

Лия удивленно подняла бровь, приподнявшись на локте.

- В смысле, что все это всерьез, это не игрушки. Мы действительно воюем, и действительно можем умереть в любой момент. Вдумайся: уме-реть, всерьез, по-настоящему умереть. Нет, ты просто не понимаешь.
 
Махнула рукой Мими, глядя на чистое лицо подруги.
- Понимаю, еще как понимаю, - одним глотком допив чай, Лия поставила кружку и встала на ноги, - пойдем, я тебе кое-что покажу. И заодно поговорим.

Они взяли оружие, но от конвоя отказались. На уговоры Эрикура Лия ответила, что они недалеко и, в случае чего, помощь подоспеет быстро.

- А куда мы?

- На каменную бабу. Знаешь, здесь в Ферсанге, осталось много следов от первых людей, их можно видеть. В Плериэле мы все позатоптали, поснесли, забыли, а тут древность живет себе и никто ее не трогает. Как в Нарамане. Ты знаешь о том, что раньше Нараман и Ферсанг были одним целым?

Мими отрицательно кивнула головой.

- Да, в ту пору, когда не было еще Харамарских болот, первые люди жили здесь вольно и никому не кланялись. Говорят, они разводили скот и кочевали с места на место по обширной равнине, которая тянулась от предгорий Таг-Тимира до самого устья Серана, где теперь начинается Арпентер. Они оставили после себя множество следов, которые особенно хорошо сохранились здесь, в Ферсанге.

- Ты меня сюда позвала лекцию по краеведению читать?

Лия ухмыльнулась:
- И это тоже. Иди-ка сюда, встань вот так, а теперь посмотри туда, куда указывает мой палец...

- О! – на вершине холма, стоявшего по правую руку от них, сидела старуха. Спиной к ним, скорчившись, она смотрела куда-то вдаль, поза ее была столь естественной, что даже сразу и не приходило в голову, что она каменная. – Она рукотворная?

- И да и нет, - пояснила Лия, - первые люди думали, что она упала с неба. Скорее всего, так и было, ибо камень такой величины они бы туда просто не подняли. Так что основа у нее природная, ну а люди потом от себя добавили. Если не лень, пойдем прогуляемся, я тебя ей представлю.

- Фу-ты, ну-ты, ты и с ней уже поговорила?

- А как же, но она не мертвая, она тут живее всех живых. Старик Бартоло, из местных, говорил, что она может предсказывать судьбу, да и вообще, место там необычное. Пойдем.

Они двинулись в сторону холма. Небо отливало красным, словно отражая багровую равнину под собой – в этом суровом краю все было окрашено кровью, и небо и земля. Кровь земли, как называли тут железо, выходило на поверхность, оставляя бурые пятна на почве, заставляя ручьи, выбегающие из недр, кровоточить ржавчиной. Даже листья и те были преимущественно не желтыми, а красными.

Никакой тропы наверх не было, Лия вела Мими наугад, ориентируясь на свои ощущения. Здесь ходили люди, и много, но это было давно, и  теперь отыскать их следы в засыпанном листьями лесу было не так просто. Много веков прошло с тех пор как крепкая тропа вела к Каменной Бабе, заросло все быльем, позабылось. Лия закрывала глаза, чтобы лучше уловить неслышный отзвук когда-то звучавших здесь голосов, Мими молча пыхтела, поднимаясь в гору. 

Чем дальше они заходили, тем меньше хотелось разговаривать, не потому, что было страшно, а потому что было спокойно – к чему тут слова? Время от времени травянистый склон оскаливался горной породой, с рубиновыми пятнами, напоминавшими маски уличного театра. Маски были удивленными, смеющимися, равнодушными, но не было среди них ни тревожных, ни злобных, ни пугающих. Все в этом месте дышало покоем, хотелось сесть спиной к дереву, ощущая его шершавую кожу, закрыть глаза и отдыхать сколько потребуется, чтобы сбросить с души накопившийся груз страха и печали.

Забравшись на вершину, они вышли к Каменной Бабе и заглянули ей в лицо: немного усталая, но бесконечно спокойная и добрая старуха смотрела вдаль, туда, где солнце начертило оранжевую линию вдоль горизонта. Была она огромная, высотой с четырехэтажный дом, в складках ее каменного тела птицы вили гнезда, и стоило девчонкам приблизиться, как они взлетели и закудахтали. Облако из птичьих тел поднялось над ними и закружилось с растревоженным клекотом.

- Вишь, испугались как. Не бойтесь, мы вас не обидим! – прокричала Лия пернатым, но они не вняли, продолжая суматошно носиться по кругу. – Смотри как: они гнезда вьют на ней, не на деревьях в лесу, а на ней. Тоже чувствуют, кто их защищает.

- Разгалделись! – привычно проворчала Мими, но в глубине души она была невероятно рада, что пришла сюда. Красота и умиротворенность Каменной Бабы наполняли душу детским умилением, хотелось распахнуть грудную клетку и упрятать в нее все, что здесь было. Сверху, как на ладони, был виден их лагерь, с кострами и палатками. Огромное людское сборище шевелилось, как муравейник, и все цели этого сборища отсюда сверху казались такими же муравьиными.

- Хорошо здесь … - Мими зажмурилась, но даже сквозь прикрытые веки неяркое солнце освещало ее душу. Она присела на теплый камушек и расслабилась: легкий ветер обдувал тело, шелестели листья, чирикали птицы и тихонько звенела земля. Теперь она слышала этот звон, как тысяча колокольчиков отдававшийся во всем теле.

Мими не открывала глаз, но и с закрытыми глазами прекрасно видела все, что происходит. Потрясающее чувство – не зрение, не ясновидение, а просто ощущение и понимание всего происходящего без использования органов чувств. Ей казалось, что она слышит на многие мили, может подслушать любой разговор в лагере или шелест листьев на соседнем холме, причем может выбрать любой листочек и слышать каждый из них.

- Правда, здорово? – Лия сидела на соседнем камне, откинувшись спиной на толстое дерево, и улыбалась. – Я здесь как новая становлюсь, все проходит. И не беспокоит больше ничего, как будто и нет нашей тронной заварухи, только тишина, воздух и шелест листьев. Тот, кто сделал ей лицо, был очень мудрым человеком – посмотри, он отразил на нем покой и доброту, и теперь она несет их в мир.

Отвечать было лень, но Мими сделала над собой усилие и приняла вертикальное положение.
- Ты говорила, она судьбу предсказывает? Так может, погадаем?

- Оно тебе надо? Даже Ирья никогда не занималась предсказаниями.

- Ирья здесь не была. Как ты думаешь, нужно проводить ритуал или можно просто ее спросить?

- Первые люди наверняка проводили ритуалы, но мы не их породы, поэтому, я думаю, можно просто спросить Праматерь о том, что тебя волнует.

- И она ответит?

- Ты меня спрашиваешь? Задай вопрос и увидишь.

- А ты?

- А я жду ответа. – Лия отвела взгляд в пространство, выключившись из разговора. Без всякой цели глаза ее перебегали с предмета на предмет, скользнув по оранжевому горизонту, травинкам, прутикам. Большой белый мотылек радостно трепыхался на ветру, махая ажурными крылышками – его пляшущий полет напоминал танец, дикий и причудливый. Все выше и выше устремлялся он, скользил по воздушным потокам, тянулся к солнцу, как вдруг трепыхнулся, вспыхнул в жарком луче и упал на землю бездыханный. А ветер подхватил и унес прочь черные обугленные лепестки, бывшие некогда серебристыми крылышками.


По ночам, когда дворец погружался во тьму, каждый шорох отдавался в тишине как удар колокола. Потрескивание свечей, шорох занавесок, чьи-то далекие шаги падали камнями на натянутые нервы, и если не удалось заснуть сразу, то впереди целая ночь испуганных вздрагиваний. Орландо ложился заполночь, и всегда засыпал, едва положив голову на подушку, но теперь глаза его не закрывались, он проводил ночи, прислушиваясь к ночным звукам, и поражался тому, насколько насыщенна и разнообразна эта тайная жизнь, недоступная лучам солнца.

Где-то явно скреблась мышь, надо будет отнести туда кошку с кухни, пусть проверит. Когда он был маленьким и лежал на деревянной скамейке, укрытый вонючим отцовским полушубком, так же глядя в темноту, то мыши шуршали в подполе, специально дожидаясь момента, когда все уснут. Семья была бедная, и мыши у них были такие же худые, как и дети, голодные и совершенно бесстрашные. Однажды Орландо сидел на крылечке и жевал гостинец – кусок принесенного матерью пирога с яйцом и луком. Вкусно было нечеловечески, он жевал медленно, стараясь не проронить ни крошки – не каждый день выпадало пацану такое счастье. И вдруг, прямо перед ним на крыльцо выскочил мышонок и встал перед ним, поводя чутким носиком. Соблазнительный запах, исходящий от пирога, манил его настолько сильно, что даже вечный страх смерти не помешал серому остановиться на минутку и заглянуть в глаза этому громадине, извечному врагу рода мышиного.

Так и стоял он столбиком, тощий, с серой всклоченной шерсткой и черными глазками-бусинками, не отрываясь глядя, как вожделенный пирог исчезает во рту Орландо, а тот хотел сначала кликнуть мамку, чтобы прихлопнула поганца, но пожалел. Он не сказал ни слова, а отщипнул малюсенький кусочек и положил себе на ладонь: возьми, если посмеешь. Мышонок заметался перед ним, раздираемый страхом и голодом, а Орландо старался даже не дышать, чтобы не спугнуть его. В конце концов, тот отважился и подошел поближе. Орландо не шевелился. Мышонок потоптался на месте и осторожно оперся лапкой на детскую ладошку – мальчик не двигался. Тогда отважный грызун влез на ладонь полностью и схватил заветный кусочек. Орландо возликовал, но, к его удивлению, мышонок не стал удирать, а сел прямо там, на ладони, и стал уплетать угощение, не ведая того, что эта ладонь может сейчас сомкнуться над ним, ломая хрупкие косточки.

Тогда он не убил мыша, он позволил ему уйти в свою норку, и, быть может, прожить долгую и счастливую жизнь в окружении своих мышат. Но сейчас мышка должна быть поймана – она уже один раз ускользнула из мышеловки, а на второй раз он не допускал ошибок.

Каждый день, каждую ночь он думал о Лие. Она постоянно была с ним в его мыслях, но иногда он чувствовал нестерпимые приступы желания, чтобы она была рядом по-настоящему. Он ловил себя на мысли, что очень-очень хочет ее увидеть, хотя бы издали. Это даже мешало ему работать, отвлекало от дела, потому что назойливые мысли крутились и крутились возле нее, не оставляя пространства ни для чего другого. Вот сейчас он хотел бы рассказать ей про мышку, и про то, как по ночам кто-то страшный, наверное домовой, бродил по избе и громко ухал.

А во дворце нет домового, в нем вообще никого нет, он один. Даже призрак королевы и тот забросил его, и только она одна может вдохнуть жизнь в эту безжизненную роскошь. Интересно, каким было ее детство? Боялась ли она своего «папочку»? Наверное, нет – дети всегда принимают как должное окружающий мир, не оценивая и не задавая вопросов. Тузендорф принес ему обстоятельную записку о принцессе, и он уже почти полностью выучил ее, интересуясь каждой мелочью. Орландо хотел знать о ней все.

Одни из самых ценнейших сведений были получены им от барона и баронессы Ферро, которым дочь много рассказывала о своей подруге. И они утверждали, что Лия очень любила своего приемного отца, и жутко переживала, когда узнала, что Змей ей не родной.

Надо же… Этакого дегенерата и полюбить. У девушки однозначно проблема со вкусом, либо за столько лет Змеева воспитания прицел сбился. Какое-то решение проблемы витало в воздухе, Орландо чувствовал, что оно, как комар, кружится над его головой, но пока не дается в руки. В таких случаях лучше было не настаивать, а дать мыслям свободно плыть, чтобы однажды нужная сама всплыла на поверхность, поэтому он битый час лежал и размышлял о мышах, пирогах и прочей ерунде.

Змей – он упорно лез ему в голову, Орландо не мог понять, почему, но вопросов не задавал. Интересно, если Лия так расстраивалась из-за того, что папочка оказался неродным, но что бы случилось, если бы она узнала, что этот неродной папочка на самом деле загрыз родного? Ах, какая трагедия!

Орландо сел на постели, сна не было ни в одном глазу. А ведь в этом что-то есть! Не зря он потратил столько времени на свободные ассоциации, копать следовало именно в этом направлении. Действительно, что случится, если молодая наивная девочка вдруг столкнется с тем, что мир жесток и грязен? Она разуверится во всем, поразгонит своих прежних друзей и кинется к тому, кто сможет объяснить ей с достаточной долей цинизма, что есть просто честные и нечестные сделки, а совсем не борьба бобра с козлом.

- Тут я ее и возьму тепленькой! После больших разочарований люди начинают более-менее адекватно торговаться…

Он всунул ноги в шлепанцы, накинул халат и взял длинную белую свечу, которую даже зажигать не стал, просто сунул в карман и быстро вышел из спальни. Пустые коридоры, залитые голубоватым светом, пролетели мимо него, как листья на ветру, он даже и не заметил, что воздух полон той таинственности, которая так поразила его в ночь визита королевы. Хотя, может, это просто игра воображения. Дорогу в библиотеку он знал, как свои пять пальцев, и дошел туда в одну минуту, нигде не сбившись в темноте. Там он чиркнул спичкой и зажег свечи в большом бронзовом канделябре. Облезлая картина с фазаном была на своем месте, и Правитель лихо взобрался на стул, сдвинул ее немного набок и нахмурился, услышав, как двигается шкаф.

В тайнике теперь было прибрано, бумаги аккуратно рассортированы и разложены по папочкам, все подписано – хоть сейчас сдавай преемнику. Орландо вспомнил, в каком виде получил тайник после короля Ибрагима, и ухмыльнулся:
- Короли хреновы…

С самого дна он достал неприметную папочку без подписи – тот самый доклад Тузендорфа, подаривший стране министра внутренних дел. Вздохнув, он перелистнул несколько страниц и глубоко задумался – шестнадцать лет он не шевелил тень своего преступления.


Ферсанг. Город железа и крови, красный город. Здесь все было красным, даже земля сочилась бы кровью, но только не было земли в Ферсанге. Всюду только железо, и мостовые убраны в чугунно-каменные плиты.

Лия вошла в город на закате, когда последние блики солнца стирали границу между небом и землей, окрашивая тревожно-багровым стены домов. К ее изумлению, шаги звонко отдались в превечерней тишине – маленькие гвоздики в подошвах зазвенели о чугунные плиты. Перед ней лежал просторный бульвар, убегающий куда-то вверх, и поневоле захотелось последовать его стремительному бегу, направиться к садящемуся солнцу, уже наполовину упавшему за горизонт.

Странное впечатление производил этот город - стены домов, плиты в мостовой, даже деревья были сделаны из металла. Лия обалдело уставилась на скульптурную композицию, представлявшую собой переплетение древесных стволов, выполненных так искусно, что только на ощупь можно было понять, что они неживые. Железные птички в назначенный час открывали рты и пели песню, железные листья создавали тень. А через дорогу железный мальчик катил обруч, и железная его рубашонка взвивалась вверх, подхваченная ветром.

Принцесса остановилась, пораженная искусством неизвестного ей мастера, и подумала, что это выглядит, словно неведомое колдовство схватило мгновение и растянуло его на целую вечность. В окнах уже начали зажигаться огни, и Лия шла вверх по улице, освещенной красным светом заката и желтыми отблесками окон. Ей казалось, что сейчас она оставит землю и беззвучно вольется в сверкающую красную реку, чтобы плыть по облакам, пока ночь не поглотит все.

Ее путь лежал на улицу Рудокопов, по адресу, который был указан на клочке бумажки, всунутой ей в руку в толпе, когда она выступала перед народом. «Если хотите больше узнать о своем отце, приходите на закате по адресу: ул. Рудокопов, д. 15. М.Э.»

Почему она пошла и даже не сказала Мими? Сложно сказать. Все, что касалось ее жизни, как дочери короля Ибрагима, принадлежало только ей. И ведь это могла быть ловушка, но Лия шла в нее с поднятой головой, будто птичка, загипнотизированная удавом. Пусть баронесса Ферро мечется по пригородам, разыскивая принцессу, она ускользнула и теперь шла по указанному адресу. Сердце билось, полное предчувствий, и даже ладошки потели.


Свечи трещали в богато убранной гостиной стареющей женщины. Марине Эрдоган недавно исполнилось 42 года, она была по-прежнему авантажна, но возраст давал о себе знать. А может и не возраст, просто что-то уже давно сломалось в ее жизни. Любовники, балы – все это она оставила в прошлом, теперь компанию ей составляли книги и воспоминания.

Марина собрала богатейшую библиотеку, намереваясь передать ее Ферсангу после своей смерти, и учредила стипендию для лучших студентов Горного института. Многое было переосмыслено ею за прошедшие годы, многое она узнала и поняла, и теперешняя жизнь нравилась ей куда больше прежнего. Стареющая красавица обрела покой, сидя с книжкой в своем саду.

Но в один прекрасный день этот покой был нарушен небольшим гербовым конвертом. Еще не зная почему, но, взяв его в руки, Марина поняла, что он несет неприятности. Прочитав письмо, она долго думала – прошлое встало перед ней, и это прошлое могло существенно отразиться на ее будущем.
 

Лия была настороже, но любопытство взяло верх, и она протянула руку, чтобы открыть «секретный доклад следователя по особо важным делам Йозефа фон Тузендорфа об убийстве 58 человек, в том числе Его Величества короля Ибрагима, Ее Величества королевы Зои и Ее Высочества Принцессы Лии» - как значилось на обложке.

Кровь отхлынула непонятно куда, оставив руки и ноги холодными и онемевшими, с неприятным покалыванием. Лия побледнела, и это было заметно даже в полутемной комнате. Марина нахмурилась – эта девочка действительно напомнила ей Ибрагима, в каждом ее движении она узнавала своего бывшего любовника. Вот теперь ей стало по-настоящему тяжело: не потому, что Правитель Орландо потребовал уплаты долга, а потому, что она понимала неприглядность своей роли.

Страница за страницей Лия читала ровненькие строки, уложенные пузатыми буковками старательного следователя, и страшная картина 217 дня 616 года вставала перед ее глазами. Не в силах вымолвить ни слова, девочка следовала за почерком Тузендорфа, повествующем о том, как королевский кортеж выехал из Ханг-Нуча около полуночи 216 дня и спешно проследовал к Великому тракту. Однако, не доезжая Счастливого дерева, кортеж свернул с дороги и понесся напролом через Пожарную прогалину, которая является территорией, относящейся к Дремучему лесу. Король Ибрагим несомненно должен был знать об этом, как и о том, что в лесу водятся пресмыкающиеся типа Draconis Glorixidis, один из которых и прятался неподалеку.
Лия трясущимися пальцами потерла переносицу. Лицо ее было таким бледным, что Марина даже испугалась.

- Печально, конечно, но это было давно, и вам очень повезло, что вас не сожрали чудища.

Голос принцессы прозвучал как ветер в склепе – мертво и бестелесно:
- Draconis Glorixidis там один. Это научное название Змея Горыныча.

В наступившей тишине было слышно, как Марина сглотнула комок, застрявший где-то в горле.
- Вы знаете, я написала вам не потому, что хотела бы что-то рассказать про Его Величество. Мне пришлось это сделать, не спрашивайте почему. И я понимала, что должна причинить вам вред этой папкой. Мне нечем хвастаться, но я не хочу вам зла – вы мне напоминаете короля. Не могу сказать, что я его любила, но он любил меня, и я об этом помню.

Марина стиснула руки в драгоценных перстнях. Огоньки свечей заметались, распространяя копоть в полутемной комнате.
- Теперь вы знаете правду, и это, пожалуй, единственное, что я могу для вас сделать. Папку мне прислал правитель Орландо.


Лия выскочила на улицу. Руки ее дрожали, в ногах разлилась неприятная слабость, и в то же время тело требовало движения. Она сама не могла сообразить – то ли она хочет сесть, то ли бежать куда-то. В голове почти не осталось воспоминаний, как она выбралась из красного города Ферсанга и вернулась в лагерь. Как воздушный шарик, проткнутый иголкой, она осела мягкой тряпочкой и не могла пошевелиться – силы ее покинули. Шум в ушах понемногу затих, но боль в сердце была почти натуральной, физической и ощутимой. Лие казалось, что невидимый вампир высосал всю ее кровь, и теперь она лежала холодная и бледная, даже ногти на руках подернулись черной каймой.

- Не молчи, а то мне страшно, - побледневшая Мими возилась рядом, растирая кисти ее рук, ступни, пытаясь растормошить, - скажи что-нибудь…

- Что-нибудь… - прошелестела Лия, преодолевая сильнейшую слабость.

- И на том спасибо. Ты послушай меня, пожалуйста, не перебивай, - как будто Лия вообще могла открыть рот, - то, что эта папка попала к тебе, отнюдь не случайность. Ты понимаешь, что должна выдержать этот удар и не поддаваться на провокацию?

Лия не без труда села на постели.
- Мне надо поговорить с отцом… то есть со Змеем…

- Даже не думай! Его Превосходительство Неудавшийся Жених хочет, чтобы ты поверила в эту хрень, задергалась, натворила глупостей и попала прямиком в его потные объятия!

- Ты со мной поедешь? – лицо принцессы было бледным и каменным.

- Уймись, ляг на место, никто никуда не поедет.

- Как хочешь. Оседлайте моего коня! – в голосе Лии зазвучали металлические нотки, такие непривычные для Мими. Она поднялась и сбросила с плеч настырные руки, хватавшие ее, - Ты не понимаешь. Я не смогу с этим жить, я должна знать правду.

- Да какая теперь разница! Шестнадцать лет прошло!

- Какая разница?! Как ты думаешь, что бы ты почувствовала, если бы узнала, что твой папа тебе не папа, а потом вдогонку узнала бы, что он оторвал голову твоему родному папе, маме и еще куче людей, чтобы два раза не ходить.

Мими перескочила вперед, стараясь заслонить собой выход из палатки.
- Лия, я понимаю твои чувства, ты зря думаешь, что я их недооцениваю. Я просто прошу тебя: подожди, успокойся, не пори горячку. Согласись, что ты сейчас не в том состоянии, чтобы принимать серьезные решения.

Лия только покачала головой.
- Выслушай меня. Давай я сейчас приготовлю тебе чай, и ты ляжешь поспать, а утром, если захочешь, мы подумаем, как  быть дальше. Не поддавайся на провокацию, не делай глупостей.

- Мими, ты и правда не понимаешь: мне сейчас так хреново, что я дышать не могу. Давай не будем спорить, избавь меня хотя бы от этого. Если хочешь, поедем со мной, если нет – оставайся здесь и жди меня, я вернусь через два дня.

- Как ты вернешься через два дня? Мы даже не в Плериэле, мы в Ферсанге!

- Я знаю дорогу. Я просто съезжу к Змею, задам ему один вопрос, посмотрю на него и вернусь. Но я должна это сделать, должна!!! – и, оттолкнув прилипшую к ней баронессу, Лия выскочила из палатки. Холодный воздух треснул ее по щеке, словно пытаясь образумить, но голова горела настолько сильно, что хотелось еще больше и больше такого воздуха, хотелось движения, ветра, холода.

- Эрикур!

- Эрикур! Останови хоть ты ее!

Энкретский каменщик удивленно переводил взгляд с принцессы на баронессу и обратно, не понимая, что тут происходит, а Лия в это время рассовывала по карманам всякую нужную мелочь, успевая отбиваться от Мими, хватавшей ее за руки.

- Она собралась ехать в Дремучий лес!

- Заодно и дорогу посмотрю. Не век же нам тут сидеть, а идти через Арпентер не вариант. Чувствую я, что не надо нам туда! Да отстанешь ты или нет?

- Никогда! Я от тебя не отстану до самой смерти, так что моего коня тоже седлайте. Это безумие, опомнись, я тебе говорю!

Лия только скрипнула зубами и взяла Эрикура за пуговицу.
- Я отлучусь примерно на пару дней, никому не говори об этом, нечего народ смущать. Как бы ты не сопротивлялся, но путь через Дремучий лес может стать залогом нашего успеха, поэтому я поеду и разведаю все. Поддерживай тут порядок и будь осторожен – шпионы Орландо у нас ходят, как дома.

- Но Ваше Высочество…

- Никаких но. Удачи тебе, Эрикур, сын Налле.

Принцесса легко взлетела в седло и тронула поводья, словно отправляясь на прогулку. Следом за ней трусила баронесса Ферро на выносливой крестьянской лошади, вид у нее был такой, как будто она сейчас лопнет от возмущения, и впервые в жизни Эрикур был с ней полностью согласен. Оранжевый свет лился с потускневшего неба, предвещая закатную пору, и на фоне гудящего лагеря две тонкие фигурки помаячили немного и растворились в суете, как падающий лист теряется среди своих собратьев. Что-то ждет нас всех впереди?


Хляби небесные специально ждали особого приглашения и разверзлись именно в тот момент, когда им лучше было бы не шевелиться: едва Лия с Мими въехали в Дремучий лес, как крупные капли застучали по капюшонам – сначала редко, а  потом все чаще и чаще. Не прошло и пяти минут, как они вымокли до нитки, а то, что Лия называла дорогой (на самом деле это была едва видная тропинка, петлявшая среди елей), раскисло и превратилось в мутный грязный поток.

- Красота! И как мы теперь доберемся, ночью, да еще в такую погоду? – Мими робела при мысли о том, что она сейчас увидит Змея своими глазами, и была совсем не прочь повернуть назад, пока не поздно.

- Доберемся. – За те восемь или девять часов, что прошли с момента их отъезда, это было первое слово, произнесенное принцессой. Лицо ее словно окаменело, челюсти были плотно сжаты, и черная, тяжелая туча расползалась от нее, пугая даже бесстрашную баронессу. Сама Лия не осознавала того, как она сейчас выглядит, ее мир сузился до размеров головы, в которой постоянно стучала страшная мысль о том, что Змей – убийца короля Ибрагима.

Как бы мало ни значили для нее родители, которых она не помнила, но слова Мими о том, что теперь все это не имеет значения, вызвали в душе Лии острую волну неприязни и возмущения, которая даже не думала идти на убыль. Как же такое может быть, чтобы он убил ее отца и мать, зверски, хладнокровно убил, а потом взял ее на воспитание, баюкал, читал сказки, лечил сбитые коленки? Змей, ее папочка, которого она без памяти любила всю свою жизнь, оказался совсем не таким, каким казался? Голова болела так сильно, что каждый звук, будь то цокот копыт, хруст веток или птичий голос действовал на принцессу как красная тряпка на быка. Даже хорошо, что она молчала.

Дождь, как это часто бывало в здешних краях, превратился в сплошную стену воды, за которой ничего не существовало – не увидишь, не услышишь, не почуешь, как холодные руки русалок и утопленниц трогают тебя, предвкушая добычу. Любят они молодую да горячую кровь, чтоб кипела сладко, пробуждая воспоминания о тех днях, когда они и сами жили под солнцем. Лия не успевала вытирать воду с лица, глаза заливало быстрее, чем она моргала, на всем теле не осталось ни единого сухого места. В кромешной льющейся тьме увидеть дорогу было совершенно невозможно, она двигалась вперед только благодаря чутью, подсказывавшему ей направление.

Долго ли, коротко ли, но ливень немного стих, стал обычным дождем, чернота  раздвинулась и показала синеву на месте неба, а также острые пики елей, угрожающе нацеленные вверх. Громко ухала сова где-то неподалеку и шумели капли, барабанящие по облетевшим листьям.

- АААА!!! – лошадь под Мими шарахнулась куда-то в сторону и едва не сбросила в грязь маленькую баронессу. Лия обернулась и успела подхватить под уздцы норовистую скотинку, чуть не поцеловавшись во мраке с одним из папкиных скелетов, скучающим под проливным дождем.

- Это Яцек, не пугайся, он тут сто лет стоит. В устрашающих целях.

- П-п-понятно… А имя подлинное?

Лия немного поправила накренившийся шест, и Яцек отодвинулся с дороги, гордо щелкнув челюстью.
- Не знаю, может быть, папа его всегда так называл…

Острой болью отозвались в душе слова доклада о том, как выглядели тела погибших: «…оторванные головы собраны вместе, не иначе как для того, чтобы нанизать их на шесты и расставить вокруг своей берлоги – Draconis Glorixidis неравнодушны к внешнему блеску…»

- Да уж, неравнодушны… - Лия сжала кулаками виски, горевшие пламенем. Казалось, что вся боль и ненависть этого мира собралась сейчас в ее черепной коробке, чтобы замучить ее до смерти. Когда под ногами показалась знакомая тропинка, сердце ее готово было разорваться на части от безумной любви к этому месту и такой же безумной ярости.

Черные ворота берлоги возникли перед ними внезапно, стоило лишь раздвинуть еловые ветки в нужном месте – огромные, тяжелые, мрачные они давили на смотрящего страшными преступлениями всего рода Змеев Горынычей, Мими даже тихонько ойкнула, когда поняла, куда попала. В слабом лунном свете разномастными кольями чернела ограда, да белели мокрые черепа на шестах – кровавой росписи видно не было. Тишина и темнота царила кругом, Змей спал.

Не без душевного трепета Лия подняла руку и почувствовала привычный холод железного кольца, висящего на двери. Мелкие капли покрывали его, делали скользким и неподъемным, ей пришлось крепко сжать пальцы для того, чтобы поднять кольцо, а затем со стуком опустить на железную пластину.

БУМ! БУМ!! БУММ!!! Сначала раздался непонятный отдаленный шум, потом желтый отблеск заметался на вершинах кольев. БУМ! БУМ!! БУММ!! Лия продолжала колотить в дверь, пока Мими не остановила ее руку.
- Хватит уже, слышишь, он проснулся…

И точно: звуки стали громче, тяжелый топот потряс землю, а потом его сменил низкий утробный рык, от которого у лошадей подкосились ноги.
- Кто тут меня беспокоит?

Мими как-то непроизвольно отодвинулась от ворот подальше и оказалась за спиной Лии, холод пробежал по ее спине – и был он совсем не от дождя и ветра.

- Это я, Лия, открывай!

- Ох ты, елки… Доченька! – К огромному изумлению Мими звериный рык сменился теплыми грудными нотами, и тут же заскрежетал открываемый засов, а следом за ним запели ворота, видимо, давно не смазанные. В открывшейся щели показалась пригоркообразная тень с лампой в передней лапе – видно было только гигантские пальцы с когтями, покрытые чудовищной бугристой кожей, но и этого хватало, чтобы перепугаться насмерть. – Доченька моя, доченька, что ж ты так поздно-то? Одна?

- Я не одна, со мной Мими Ферро, я тебе о ней рассказывала, - голос Лии был каким-то неестественно высоким и напряженным. Она соскочила с лошади и двинулась в открытые ворота. Мими пришлось последовать за ней, что ее совсем не порадовало.

Огромная тень поставила лампу на землю и кинулась затворять ворота, в лунном свете стало видно, что чудовищность Змея – совсем не поэтическое преувеличение, и версия Тузендорфа очень даже правдоподобна.

Тем не менее, берлога Змея совсем не походила на логово чудовища – если не считать черепушек на шестах, это был милый, ухоженный сельский двор со стайками и сараюшками. Конечно, шел дождь и было темно, но главное все равно было видно. В самой берлоге, расположенной не то в скале, не то в земле, горело круглое окошко, придавая мирный и обжитой вид территории чудовища. Не знай Мими, куда они приехали, она бы ни за что не догадалась – особенно когда наклонялась, чтобы проскочить под висящими тряпками, явно постиранными и забытыми под дождем.

В самой берлоге неширокий коридорчик с плиточным полом и деревянной вешалкой встретил их теплом, словно обнял. Лия прошла вперед, не оборачиваясь, и повернула налево, в большую залу, откуда и шел теплый воздух – сделав шаг за подругой, Мими поперхнулась и застыла на месте: все, что рассказывала Лия про кучу золота, оказалось правдой. Пол большой комнаты был покрыт золотом, собранным в большую кучу слева от камина, и, судя по отпечатку тела, ящер действительно на ней спал. Золотые септимы, другие неизвестные Мими монеты, кольца, медальоны, украшения – лежали там, как осенние листья, никого особенно не интересуя. Лия прошла сразу к камину, развесила свой плащ и протянула руки, чтобы обогреться, а Змей просеменил на кухню, бормоча что-то про ночь, холод и нечаянную радость. За ним протащился и исчез в дверном проеме огромный хвост, способный завалить быка одним ударом, и Мими прислонилась к стенке, потому что от обилия впечатлений ее даже ноги не держали.

Никакие учебники, газеты или художественная литература не могли передать могущества Змея, он оказался действительно громадным, изумрудно-зеленым, с крепкой чешуей и смертоносными когтями. Однако когти его были аккуратно подпилены, и он носил очки – старые, с покусанными дужками, перемотанные лентой. А еще он все время причитал и суетился на кухне, поставил чайник, кинулся что-то стряпать, потом метнулся принести сухую одежду, по дороге наконец заметил Мими и поздоровался с ней весьма учтиво, хоть и немного церемонно. От изумления та только хрюкнула в ответ что-то нечленораздельное, но ящер ее уже не слушал, ушлепав что-то достать из погреба.
- Сейчас, сейчас, мои хорошие, я вас накормлю, обсушу, обогрею…

Лия молча смотрела на его метания, бледная, с расширенными глазами, похожая на мраморную статую. Как в тумане перед ней проносились счастливые дни ее детства, прошедшие здесь, в этой берлоге, с этим странным существом, назвавшим себя ее отцом. И как она могла раньше не понимать очевидной лжи? Как мог быть у него человеческий ребенок? Он ей лгал, всегда лгал, и теперь тоже лжет. Капли пота выступили на висках, ее колотило изнутри, как в припадке, а от камина несло страшным жаром. Мими бросала на нее испуганные взгляды, понимая, что ей нехорошо, и не зная, как немного разрядить обстановку.
- Господин Змей, ничего, если я так буду вас называть?

- Да, конечно, дочка. Помидорчики будете? Соленые, вкуу-у-сные…

- Нет, спасибо. Ты не суетись, мы совсем ненадолго.

Взгляд у Лии был такой, что прожег бы и каменный пол, но Змей только юркнул в подпол:
- А огурчики? С горчицей? Сам солил.

- Огурчики это хорошо, мы будем, - вклинилась Мими в разговор, - неужели вы сами их готовили?

- А то как же, у меня лапы растут откуда надо, я еще и не такое умею. Лия, расскажи ей, как я тебе люльку смастерил.

Но Лия молчала, неподвижно глядя перед собой.

- Короче, я взял щит, который от залетного богатыря остался, и сделал в углах дырки, так, чтобы веревку можно было продеть и завязать узлом. Потом снял люстру, вот эту, - Змей указал пальцем на потолок, - и повесил щит на крюк, где-то в полуметре от пола. А потом наложил туда подушечек, бархата… Не кроватка получилась, а загляденье! Лия в ней долго спала, лет до четырех.

Он вылез из подпола вместе с какими-то банками. Глядя на него, Мими ощущала полный разлад в своих мыслях: с одной стороны это был смертельно опасный, свирепый ящер-убийца, а с другой стороны – милый, немного болтливый, заботливый папочка. Ей было и любопытно и немного страшно, хотелось поговорить с ним, рассмотреть его как следует, но состояние Лии внушало определенные опасения. Даже сам Змей, кажется заметил ее напряженность, которая висела в воздухе черной тучей – он нахмурился, опустил голову и быстро скрылся в кухне со своими огурчиками. Мими бросилась к подруге:

- Прекрати, угомонись. Он у тебя очень милый, правда, я никогда не встречала таких симпатичных чудовищ. Не стоит ворошить прошлое, его все равно не вернешь, а люди со временем меняются. И не люди тоже…

- О чем это вы тут шепчетесь? – Встревоженный голос Змея раздался совсем близко, из дверей, - какое прошлое вы собираетесь ворошить?

Он поставил на стол глубокие тарелки с соленьями. Желтые глаза его встревоженно перебегали с одного лица на другое, ноздри шевелились, очки болтались на шее на замусоленной веревочке – сердце Лии снова зашлось болью. Она сделала шаг вперед и немного наклонила голову, глядя исподлобья горящим, пронзительным взглядом, подернутым маслянистой, нездоровой дымкой.

- Не стоит суетиться, мы действительно ненадолго, - она кивнула на стол, - мы приехали издалека, чтобы задать тебе один-единственный вопрос, и это не займет много времени.

Теперь и у Змея сжалось сердце.
- Ничего не понимаю… Ты меня пугаешь, дочка, какой еще вопрос?

- Как погибли мои родители?

Мими сжалась в комок, Змей неловко дернулся и пролил рассол по столу, Лия сморщилась и повела шеей в сторону, словно ее мучила головная боль. Тяжелая, пугающая тишина повисла в жарко натопленной зале.

- Как погибли мои родители, король Ибрагим и королева Зоя?

Эти негромко сказанные слова прозвучали для Змея раскатами адского колокола. Глядя в глаза дочери, он чувствовал себя словно в ночном кошмаре, сбылся его самый худший страх. Не в силах произнести ни слова, он просто молчал и трясся, чувствуя как ледяной пот течет по морде, а Лия все повторяла с холодной настойчивостью:
- Как получилось, что именно ты стал меня воспитывать? Змей Горыныч, живущий в Дремучем лесу, куда потомкам Сигизмундовичей, вроде меня, вход строго-настрого запрещен? Почему не моя двоюродная бабка, королева Вильгельмина, например?

- Это… ну… время такое было… неспокойное… Тебе безопаснее было тут, в лесу, подальше от дворца, ну я и вызвался… Я один, мне было скучно… - он вытер пот бархатной занавеской, пытаясь собрать мысли в кучу, чтобы соврать что-нибудь поуспешнее, но это у него никогда не получалось, враль он был никакой.

- Неужели? Во всей стране и заграницей не нашлось никого, желающего взять ребенка на воспитание? Удивительное совпадение… А кто тебе отдал меня? Кто конкретно? Назови мне имя.

- Я, я не помню… На нем был надет капюшон, я не видел его лица. А может это была женщина… не знаю…

Все это было так неубедительно, что даже Мими поморщилась. Ей стало жалко Змея, который так очевидно перепугался, что совсем перестал владеть собой. А Лия только качала головой, и горькая складка перечеркнула ее лицо, протянувшись от бровей к уголкам рта. Казалось, она постарела на двадцать лет – сейчас перед Змеем стояла не семнадцатилетняя девушка, радостная и наивная, а сорокалетняя женщина, испытавшая в жизни много разочарований. Выслушивая неумелую ложь, она только сильнее сжимала губы, чтобы наконец усилием воли разжать их и спросить прямо, без обиняков:
- Это ведь ты их убил?

Ой-ой-ой… Мими вжалась в угол, ей очень хотелось убежать отсюда, все-таки она была посторонняя, а посторонним негоже присутствовать на семейных сценах. Но ее никто не замечал, в комнате сейчас находились только двое – Змей и его приемная дочь, требующая с него ответа за совершенное преступление.

- Отвечай мне просто: да или нет. Смотри в глаза, - черные ведьмины глаза цепко держали ящера, не давая отвести взгляда, пугая больше, чем все страшные сказки в мире. Он молчал, но молчание его было громче любых слов.

- Говори, да или нет?

В воздухе пахло трагедией – молчаливая сцена, насыщенная болью и страхом, слишком затянулась, Змей не мог дольше молчать. Но что он мог сказать в свое оправдание?

- Ты не должна так говорить со мной, это все совсем не просто…

- Да или нет?

- Да, но…

Лия закрыла глаза и сжала пальцами виски – нестерпимая боль словно прорвала плотину, затопив сознание. Все оказалось намного тяжелее, чем она думала, и ничто на свете не смогло бы заставить ее подготовиться и принять эту новость спокойно.

- Значит, ты убийца… - голос ее был совершенно неживым, механическим, - ты убил моих родителей, а меня оставил себе, как живую игрушку, чтоб не скучно было. Завел себе котенка…

Жизнь Змея рухнула за одну минуту, ноги его подгибались, он не смог бы сделать даже один шаг, поэтому протянул к Лие лапы, словно пытаясь дотянуться до глубины пропасти, в которую она падала:
- Это не так, выслушай меня… Я не хотел того делать, да и не стал бы, черт с ними с деньгами…

- Ах, вот оно что – ты взял деньги за их смерть.

- Нет, послушай…

- Они здесь, в этой куче? Мое наследство, как ты говорил? Сохранил и приумножил? Да, наверное здорово приумножил – убийство короля это тебе не баран чихнул…

Ее трясло, как в лихорадке. Хотелось закричать, броситься на стену, что-то ломать и рушить, причинить кому-то боль, вред, только не молчать, только не сидеть неподвижно. Она тяжело дышала и сдерживала себя с огромным трудом, но остатки разума не позволяли ей рухнуть в истерику.
– А я ведь могла бы вырасти и пользоваться твоими кровавыми деньгами. Как все-таки хорошо, что я теперь все знаю.

Стараясь ни к чему не прикасаться, она взяла свой плащ, сушившийся у камина, и нетвердой походкой направилась к выходу. Змей бросился к ней, как-то неловко завалился набок и обхватил ее ноги, не давая проходу. Мими почти влипла в стену, мечтая просочиться сквозь нее и исчезнуть.

- Лия, ты куда, подожди… Не уходи, так нельзя, я тебя не пущу. Ты моя дочь, пусть не я тебя родил, но я тебя вырастил, и я всегда любил тебя! Ты не можешь так со мной поступить!

- В самом деле? Ну ты же смог. Ты убил мою маму и моего папу – не потому, что они сделали тебе что-то плохое, а за деньги. И ты ведь не нуждался, ты сделал это просто так, чтобы денег у тебя было еще больше. Так почему я не могу назвать тебя убийцей?

- Нет! Лия, не торопись, ты должна меня понять! Я не хотел этого делать, это было неудачное стечение обстоятельств.

Лия дернулась, но Змей только крепче сжал ее ноги.

- Отпусти меня! Мне больно!!! Больно!!! – Уже не владея собой, заорала принцесса, и Змей испуганно отдернул лапы, освободив ей дорогу. Она схватилась за ворот рубашки, силясь его порвать, и почти зарычала от боли и ярости, душивших ее и не находивших выхода, - Будь проклят… Будь проклят тот день, когда ты сохранил мне жизнь! Я тебя ненавижу …

Издав короткое рычание, как дикий зверь, Лия выскочила во двор. Выглядела она так страшно, что даже Мими, которой эта жалкая и болезненная сцена виделась со стороны, опрометью кинулась прочь, пробормотав только: «…простите нас… мне очень жаль…». Во дворе по-прежнему барабанил дождь, и в его шуме растворились шаги принцессы, бежавшей прочь от родного дома.

Хлопнула входная дверь – то ли ветром закрыло, то ли по инерции, но Змею показалось, что это ему в голову выстрелили. Он не понял, что произошло, но, похоже, что он потерял сознание на пару минут, потому что все вокруг как-то померкло и утонуло, а потом всплыло на поверхность и нереально закачалось. Вместе с возвращением сознания пришло и понимание произошедшего – вот тогда Змей точно чуть не помер.

Он кинулся во двор, но тот встретил его только сиротливо скрипящими воротами, открытыми в пустой мир, где у него уже не было дочери. Лия и Мими растворились в темноте, а дождь позаботился о том, чтобы даже Змей не мог бы отыскать их след. Оглушенный, растерянный, он топтался на месте посреди двора, не в силах сообразить, что же теперь делать. Произошло что-то чудовищное, страшное, невообразимое, и нужно было куда-то бежать, что-то делать, но мысли путались. И тут его осенило: Василиса! Конечно, Лия могла направиться только к ней, здесь нет других путей, кроме как мимо башни! Василиса поможет, она сумеет все уладить, и все будет хорошо.

Кое-как закрыв ворота, Змей бросился бежать по грязи, не разбирая дороги. Он пролетел мимо Черного Озера, едва не угодив в него, поломал молоденький осинник, и, наконец, выскочил на поляну к Василисиной башне. Как ни странно, но окна в ней не горели, и во дворе не было привязанных лошадей. Как они могут спать, когда тут такое случилось?

Скользя в грязи и умирая от страха, Змей заколотил в дубовую дверь с такой силой, что чуть ее не вышиб, и плевать на то, что она считалась непробиваемой.
- Открывай, открывай!!! Василиса!!!

Сверху щелкнула рама, и в отворившемся окне появилась заспанная физиономия Василисы.
- Ты что, совсем с дуба рухнул?! Я чуть под себя не навалила со страху!

- Где они?! Где?!

- Да ты точно озверел! Кто «они»?? Твои блошки? Тьху ты, придурок… - она сплюнула вниз и захлопнула окно. Желтое пламя заметалось в окнах, и дверь отворилась, чтобы выпустить Василису в халате и Рыцаря в подштанниках – Змей все равно был слишком велик для этой двери.

- Что случилось? Не молчи уже, итак перепугал до чертиков.

Давясь слезами и соплями, Змей рассказал им о ночном визите дочери. Он уже понял, что ее здесь нет и не было, понял, что упустил ее, и возбуждение сменилось отчаянием. Василиса с мужем молча выслушали его сбивчивый рассказ, никак не комментируя, и, когда он закончил, только тяжело повздыхали, не решаясь нарушить молчание.

Наконец Василиса встала и взяла лампу, висевшую над дверью. Засветив ее от маленькой свечки, она прошла в беседку и поставила ее на стол.
- Идите сюда, в ногах правды нет.

Капли дождя барабанили по навесу из оранжевых листьев, освещенных теплым светом лампы. Рыцарь накинул плащ прямо на голое тело и присел за стол, Змей кое-как дотащился до своего места и обхватил голову лапами. Василиса принесла бутыль с рябиновкой и разлила по чашкам.
- Выпей, может хоть голова пройдет.

Змей опрокинул чашку, но даже не почувствовал вкуса, словно теплая пресная вода опрокинулась ему в желудок. Так плохо он себя еще никогда не чувствовал.
- Помнишь, Змей, я тебе говорила, что это тебе еще аукнется? Ты ведь поступил как злодей, ты убил людей за просто так…

Рыцарь положил ладонь на руку жены:
- Василиса…

- И вот теперь пришла расплата, так что не ропщи.

- Василиса…

- Да что «Василиса»?! – дернулась она, в сердцах хлопнув стакан рябиновки одним махом, - думаешь, я рада этому?! Мне хреново, тебе хреново, Змею хреново, а уж девочке-то как хреново! Кто-нибудь о ней подумал вообще? Что она сейчас чувствует? Вряд ли восторг и упоение. Куда она поехала? Откуда приехала? Чем она вообще сейчас занимается?

Змей тупо молчал, опустив морду. И правда, какой с него отец? Что он вообще знает о жизни своей дочери? Как она узнала правду, когда во всем королевстве ее знало человек пять?
- Я не знаю, куда она уехала, я думал – к вам…

- Думал он… У тебя нет функции «думать», сколько раз тебе повторять…

Но Рыцарь не разделял мнения своей супруги, он действительно хотел помочь Змею. Поэтому он поднялся и ушел в башню, откуда показался через пару минут уже одетый и даже при мече.

Дождь размочил даже тропинки вокруг башни, заботливо посыпанные опилками, чего уж говорить про лес, но однажды Рыцарь – всегда Рыцарь. Он открыл стайку и снял со стены седло. Разбуженный Роланд с опаской покосился на хозяина – чего это он полуночничает, и почему трогает ненужные предметы? Прекрасный белый конь изрядно разжирел и давно отвык от седла, поэтому он крайне возмутился, когда Рыцарь попытался оседлать его. Однако, к удивлению животного, тот проявил твердость в своих намерениях, и даже пнул его для острастки. Униженный, оскорбленный, невыспавшийся конь вынужден был покориться грубой силе и выйти из стайки под холодный дождь, где его непременно ждала смерть от холода и непосильных нагрузок.

- Пшел! Шевели ляжками… - сквозь зубы процедил хозяин. Что тут можно было поделать? Только проклинать судьбу-злодейку.

- Если не в нашу сторону, то она поскакала на запад – других проходимых путей здесь нет. Я попытаюсь их догнать, а вы ждите меня. И не очень-то напивайтесь… - покосился Рыцарь на бутылку, успевшую опустеть наполовину.


Как только желтые огни берлоги затерялись в темноте, сразу стало как-то беспросветно темно и холодно. Еще минуту назад горевшее тело Лии вдруг окоченело. Пальцы перестали гнуться и мелкая, неуемная дрожь свела челюсти, мешая говорить. Она выпустила поводья и остановилась, Мими, испуганная всем произошедшим, поспешила подхватить узду.
- Лия, что с тобой?

Глухие звуки, похожие не то на рыдания, не то на рычание вырывались из груди принцессы. Потребовалось усилие чтобы понять ее речь, и было это совсем не весело.
- Я ведь… так его любила. У меня никого, кроме него, не было. А теперь и вовсе никого нет. Как он мог? Как он мог, Мими?

- Послушай, может тебе стоило его выслушать? Он не похож на серийного убийцу. Может, у него были причины? Или обстоятельства так сложились неудачно, в жизни всякое бывает.

- Всякое? Это ты называешь – всякое?

- Мда… Но поговорить все же стоило. Спокойно, без эмоций. Ну, может быть завтра? Может, мы вернемся и ляжем спать, а утром поговорим? Или я сама поговорю, а потом тебе расскажу? Ну, пожалуйста…

- Нам надо вернуться в лагерь как можно скорее. – Лия покосилась на умоляющие глаза подруги, - Нет, Мими, я его видеть не могу. И никогда больше не смогу ни видеть его, ни говорить с ним.

Дождь капал, стекал струйками по ее бледному лицу, как будто плакал вместе с ней и не мог выплакать свое горе. Лия тоже заплакала, плечи ее затряслись и согнулись, силы совсем закончились, даже сдерживаться не получалось. Мими всплеснула руками и обхватила ее, насколько позволяли лошади, топтавшиеся на месте.
- Только не плачь, только не плачь, это все пройдет… Вернее, поплачь, если хочется, не держи в себе. Я с тобой, я всегда буду с тобой.

Странный звук примешался к шлепанью дождевых капель – чвяк, чвяк, причем все ближе и ближе. Мими подняла голову и прислушалась, втайне надеясь, что это Змей решил их догнать. Но скоро стало ясно, что это не ящер, а скорее всадник на лошади, невесть откуда взявшийся в этих краях. Всадник приближался и баронессе Ферро пришлось обнажить шпагу, даже Лия взялась за рукоять, но еловые лапы расступились и пальцы принцессы разжались сами собой:
- Ты! Что ты здесь делаешь?

- Как хорошо, что я вас догнал! Лия, нам нужно поговорить, и очень серьезно. Доброй ночи, мадемуазель, - он поклонился Мими.

- О чем мы можем серьезно говорить ночью в лесу под дождем? Это он тебя прислал?

- Нет, то есть да, то есть нет. Он прибежал к нам, думал, что ты у нас. Лия, ему сейчас очень плохо.

- А мне хорошо? Да мне просто зашибись!!! – глаза принцессы зло сверкали, - надо же как: убей пятьдесят человек и все будут тебя жалеть. Ах, бедный Змей, плохо ему!

- Лия, я понимаю твои чувства, но…

- Да ни хрена ты не понимаешь!!! Тебя воспитывал тот, кто убил твоих родителей? Нет? Тогда молчи.

- Не кричи на меня! Просто выслушай, выслушай и все, а потом поступай, как знаешь. Змей никогда не был чудовищем, несмотря на то, что это его природа. Он не любил убивать, но ему потребовалось некоторое время, чтобы это осознать. Нелегко, знаешь ли, быть белым и пушистым, если ты родился ящером. Случай с твоими родителями окончательно прояснил для него этот вопрос, и он каждый день сожалел о содеянном. Я знаю! И он всегда любил тебя, всегда хотел для тебя самого лучшего в жизни. Не суди его по человеческим меркам – он все-таки не человек, у него своя правда.

Лия покачала головой:
- У него своя правда, у меня своя. И я не могу назвать отцом убийцу моего отца и матери, жалкого и жадного наемника. Прости… - она взяла в руки повод и тронула его, Рыцарь сделал движение, чтобы удержать ее, но она снова покачала головой. - Нет. Его никто не заставлял убивать, он сам сделал свой выбор. И я тоже сделала свой. Прощай.

Она повернулась и медленно тронулась на запад. Капюшон плаща скрыл ее светловолосую голову, словно стер с рисунка. Маленькая принцесса по имени Лия растворилась в темноте, словно ее никогда и не было.


Рыцарь вернулся домой один, расстроенный и обессилевший. Как он и опасался, бутылка рябиновки давно опустела, но Василиса со Змеем были странно трезвы. Посмотрев в глаза Рыцаря, Змей, все понял без слов, он опустил голову и медленно побрел к себе в берлогу – только еловые ветки закачались. Сердце Рыцаря сжалось, когда он смотрел на могучую фигуру ящера, словно раздавленную невидимой тяжестью, даже слезы на глаза навернулись. Он взял было бутылку, чтобы плеснуть себе немного, но только пара сиротливых капель упала на дно стакана.
- Черт, я же просил мне оставить!

- Ты просил не напиваться, а это разные вещи… - мудро заключила Василиса, - если хочешь, я принесу еще.

- Нет, не надо, это я так, с расстройства. Ох, не знаю, что теперь будет – Лия его никогда не простит.

- Да простит поди, отец же, хоть и завалящий, куда деваться-то? Что она сейчас хочет делать? В лагерь свой, собак гонять?

Рыцарь поежился под мокрой курткой.
- А куда еще? Ох, не нравится мне это все, Василиса. Сейчас, когда она отвернулась от меня, чтобы ехать, она словно исчезла в темноте. Была и не стало. У меня аж сердце остановилось. Может, мне с ней поехать, а?

Глаза Василисы округлились:
- Ты это что удумал? Если я тебе надоела, ты так и скажи – мы люди взрослые, никто держать не будет. Что это за новости?

- Да что ты несешь, причем тут надоела. Я, когда на тебе женился, не просто так языком брякал: «пока смерть не разлучит нас…», а с полным осознанием. Василиса, - он придвинулся к жене, как будто боялся, что его подслушают, - понимаешь, вся эта тронная заваруха она нелепая какая-то. Словно дети заигрались. И я сегодня понял, что так оно и есть. Кто такая Лия? Ребенок еще, ей семнадцать лет, она и реагирует по-детски. Куда ей воевать, что она умеет? А я хотя бы в боях был, знаю, как оно бывает и как делать надо. Я бы ей помог, подсказал, предостерег хотя бы…

Первые птицы уже просыпались и прочищали горло, затянутое небо начало светлеть, и облака потянулись на запад рваными клочьями. Василиса, с камнем на сердце, смотрела в сторону берлоги, туда, где тихо колыхали мокрыми лапами черные ели.

- Так-то оно так, да вот что со Змеем делать? Видел, какой он? Неровен час, лапы на себя наложит, что я смогу одна? Пойдем лучше к нему, не стоит его одного оставлять – какой бы ни был, но он нам друг, а друзей в беде не бросают.

Рыцарь вздохнул – да, Василиса была права, но червячок тревоги грыз его, когда он пробирался вслед за ней по мокрым зарослям. Солнце уже встало и теперь старалось высушить следы ночной бури, все загладить и исправить, но ноги постоянно попадали в лужи, и высокая трава обтирала штанины влажными стеблями. Все было мокрым и заплаканным.

- Ты чего такой смурной? – Василиса отпустила ветку, и сверху просыпался бриллиантовый дождь из капель.

- Муська мучает, - вяло отозвался Рыцарь, - кошка.

- Какая еще кошка?

- Та, что на душе скребет. Тяжко мне как-то, словно плохо поступил, а в чем плохо – и сам не знаю.

- Остряк хренов… - пробормотала Василиса, а про себя подумала, что Муська сегодня как-то отменно зла.