В начале пятого курса моего студенчества произошло одно важное событие: у нас состоялось распределение на будущие места работы. 20 сентября 1974 года, в пятницу, наш курс собрали в большой аудитории 301-Б и Декан, Валентин Викторович Свиридов зачитал нам предлагаемые для распределения вакансии. Я добросовестно записал на двойной листок все предложения, по ходу анализируя их и обсуждая с однокурсниками. Все обращали внимание на большие города, там были Киев, Кишинев, Сумы, Белгород, Одесса, Запорожье, Кривой Рог, ну и, конечно же, Харьков, куда направлялась львиная доля выпускников. Были направления в Подмосковье, Светловодск, Северодонецк, другие малые города и, среди прочих – экзотика – город Чирчик Узбекской ССР. Для себя я решил, что буду пытаться получить работу в Запорожье. Там предлагалось две вакансии: на Заводе полупроводниковых приборов и на Титано-магниевом комбинате. По правилам очередность на распределение выстраивалась по среднему баллу зачетки, активисты и разные общественники сдвигались на 10-20 мест вперед, в зависимости от заслуг, прогульщики и прочие проштрафившиеся – на те же 10-20 мест назад. У меня средний балл был 4,32, я твердо рассчитывал на первую треть списка. Были еще разные лазейки – можно было привезти письмо от предприятия, что тебя берут там на работу, и это срабатывало как предпочтение, даже иногда независимо от среднего балла.
С Игорем, моим однокашником и другом, вышел казус. Незадолго до этого его мать получила наследство из Франции, и у них возник спор с другими родственниками. Один из этих родственников работал в нашем институте на какой-то рядовой должности, по-моему, в столярном цехе, и вот он пообещал Игорю неприятности. Игорь не принял этого всерьез, ну что может сделать какой-то плотник? Однако, дело получило резонанс, и Игорька сдвинули в конец очереди на распределении. Так и вышло, что пресловутый Чирчик, который вовсю осмеяли наши острословы, достался именно Игорю.
Что касается меня, то первоначально я думал пойти служить в армию. Плюсами были более короткий срок: два года вместо трех на гражданке, и неплохие деньги – 180р. офицера против "инженерских" 120-ти. Ну и не в последнюю очередь – карьера. На гражданке когда еще выслужишься, а тут каждые три-четыре года повышение в звании. Таких желающих стать офицерами из нашего курса набралось человек семь. Уже мы даже ждали направлений на медкомиссию, когда из военкомата пришел отказ. Видимо в армии сообразили, что двухгодичники не столько служат, сколько расшатывают дисциплину, да и мало кто потом подписывается на 25 лет, когда понюхает пороху в первые годы. После отказа от Минобороны я решил попытать счастья с получением направления на работу от предприятия и поехал в Запорожье.
С трудом нашел нужный мне почтовый ящик, т.е. Завод полупроводниковых приборов. Это было типовое стеклянно-бетонное здание недалеко от площади Маяковского. В отделе кадров меня направили к начальнику цеха, который записал мои данные и пообещал направить письмо в институт. Конечно, с ходу дать мне в руки направление, как я рассчитывал, никто и не думал. На заводе была своя бюрократическая машина, которая не могла так быстро сделать поворот. Конечно, обещание это лучше чем ничего, да и у меня был еще один адрес в запасе – Титано-магниевый комбинат. Нашел я его больше по дымам и запаху, почти в центре района Павло-Кичкас, где находилось множество предприятий с химическим уклоном, и где даже на вишневых деревьях не росли плоды.
Проходя по территории комбината в поисках конторы, я наткнулся на серое облачко, вышедшее из какого-то цеха, и тут мне как будто обожгло легкие изнутри – видимо был выброс. В отделе кадров пожилой инспектор, судя по выправке, из военных, без обиняков заявил, что им требуются рабочие, а ИТР не нужны. Я с трудом уговорил его направить меня к какому-либо из технических руководителей, потому что говорить с кадровиком, имеющим такой настрой – бесполезно. Вскоре пришел вызванный по телефону начальник отдела автоматизации, он после недолгого разговора записал мои данные и сказал, что хорошо, если институт прислал бы им официальный запрос. "Вот тебе и здрассте!" – подумал я. Кто же мне в институте даст запрос, если я как раз должен привезти его с завода? Итак, из двух моих попыток небольшую надежду оставляла первая, с Заводом полупроводников. С тем я и уехал в Харьков.
Перед самым распределением выяснилось, что на то место, что я рассчитывал, уже получен вызов на имя одной из сокурсниц. Ее отец подсуетился и сделал ей направление от Завода полупроводников. Вот ведь невезуха! Правда, по очереди она шла после меня, и у меня еще был шанс уговорить декана перераспределить это место мне. Когда я зашел на комиссию и стал говорить, что хотел бы получить направление в Запорожье, что там учится девушка, с которой я собираюсь связать свою судьбу, декан сказал, что на это место уже есть письмо от завода, а другое место, на Титано-магниевом, уже взял кто-то из моих предшественников по очереди, и предложил мне вариант с Кривым Рогом. Сказал, что это недалеко от Запорожья, да и завод большой, там много возможностей для карьеры. Более подходящих вариантов у меня не было, и я взял направление на Криворожский металлургический завод "Криворожсталь".
Весной 1975-го года встал вопрос о преддипломной практике. Те, кто распределялся в Харькове и в пределах Украины, ехали на практику по местам будущей работы, остальные проходили практику на кафедрах при институте. Я не хотел ехать в Кривой Рог. По слухам это был полу-бандитский город с множеством бывших уголовников. У нас учился на потоке парень из Кривого Рога, он часто в разговорах упоминал жаргонные словечки, несколько бравируя своими познаниями воровского быта и "фени" – специфического воровского наречия. "А ты на киче был, а ты пайку хавал?" – это из его репертуара. Кроме этого, я уже достаточно хорошо знал по Запорожью, что такое металлургия, даже воздух вблизи такого производства мне был знаком. Да и все говорили, что Кривой Рог уступает по загрязненности разве что Днепродзержинску, где экология вообще из области "туши свет!" Все это не внушало оптимизма насчет преддипломной практики на заводе "Криворожсталь". Мне удалось отбояриться от этой обузы, сделав себе фиктивную справку о болезни, и пропустив, таким образом, дату начала практики. Когда я заявился в институт через неделю после крайнего срока отъезда, в деканате только покачали головой и оставили меня на практику при кафедре.
Я на полгода забыл о направлении в Кривой Рог, писал диплом, занимался массой других, более приятных вещей, и только иногда с тоской думал о предстоящей после института отработке длиной в целых три года, воспринимая ее чуть ли не как тюремное заключение. Однако, время шло, и настал тот день, когда я впервые ступил на Криворожскую землю.
Это было 2 сентября 1975 года, во вторник около двух часов дня. Я приехал в Кривой Рог на автобусе, выбрав его как наиболее удобный в поездке из Запорожья, куда накануне мы прилетели с Анютой после летних каникул. Еще на подъезде к городу заметны были струи серо-бурых дымов, стелившиеся над всем горизонтом и уходившие высоко в небо. В воздухе висел кисловатый сернистый запах. Сернистые газы образовывались от продувки расплавленного чугуна кислородом в процессе десульфатизации или, говоря по простому, "обессеривания" для получения стали.
Первый день ушел на оформление документов и устройство в общежитие. Надо сказать, что меня просто шокировали размеры завода. Его площадь была почти двадцать квадратных километров! Пока я добрался от проходной до отдела кадров, прошло больше сорока минут. По заводу ходили автобусы, и сновало множество маневровых тепловозов.
Прямо от проходной начинались громадные сооружения доменных печей. Их было восемь, они стояли в ряд, образуя своеобразную "улицу" длиной километра четыре. Где-то на уровне четвертой печи находилось справа и довольно-таки далеко здание заводоуправления, покрытое толстым слоем серой металлической пыли, где в дощатой пристройке и приютился отдел кадров. Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, я попал в коридор, где в конце располагался кабинет начальника отдела кадров С.И. Рогушкина. Рогушкин меня принял, не обратив даже внимания на то, что я опоздал с появлением на заводе на месяц, о чем я сильно переживал последние дни, и выдал мне направление в отдел АСУП. Секретарша объяснила, как туда пройти: "Там такое новомодное здание в четыре этажа с большими стеклянными окнами". Я отправился искать это здание, которое и впрямь имело большие окна, в отличие от других зданий, огромных строений сарайного типа с маленькими окнами в верхней части, которые в большинстве были с разбитыми стеклами.
Здание отдела АСУП выделялось чистой поверхностью стен и окон, на нем не было налета металлической пыли. На входе были большие стеклянные двери, как в современных супермаркетах, только открывать их нужно было вручную, автоматики с раздвижными створками тогда еще не было. Охранник направил меня на второй этаж, где находился кабинет начальника отдела Б.А. Бинкина. Самого Бинкина не было на месте, и меня принял его зам, начальник АСДУ В.И. Шпектор. Он просмотрел мои документы, удивился, что я, будучи родом из Пятигорска, приехал в Кривой Рог и, немного прищурившись, спросил: "Ну что, будем работать или искать открепления?" Его вопрос был не праздным, тогда многие молодые люди, едва попав в Кривой Рог, всеми правдами-неправдами пытались отсюда улизнуть. Я взглянул в глаза собеседника и, в свою очередь, спросил: "А вам как хотелось бы?" Шпектору понравился мой ответ, и он, еще раз немного усмехнувшись, сказал: "Нам хотелось, чтобы вы работали". Потом он вызвал начальника участка Минаева В.А. и они, теперь уже вдвоем, подробно расспросили меня о моей учебе, интересах, о том, что я знаю, и чем хотел бы заниматься. Мне после обширной институтской программы были одинаково интересны и программирование, и проектирование АСУ, и построение и эксплуатация технических средств. Однако, будучи в душе технарем, я все же больше любил работу ближе к "железу", и когда я об этом рассказал моим будущим начальникам, мне нашлось место инженера-электроника в бюро разработки нестандартных устройств. Шпектор сказал, что это просто формальность для записи в трудовую книжку, а заниматься я буду обслуживанием новейшей по тогдашнему времени ЭВМ третьего поколения "АСВТ М-6000". Оклад мне положили в 130р, это было почти то, что я и ожидал, даже на десятку выше. "Идите, оформляйтесь, а завтра к восьми часам – на работу!" – напутствовали меня начальники. С тем я и отправился обратно в отдел кадров, где мне выписали новенькую трудовую книжку, я расписался в приказе, и мне дали направление в общежитие.
Общежитие представляло собой одно из двух громадных девятиэтажных зданий на площади Домностроителей, 6, и имело номер "14". Другое такое же здание было справа, имело номер "13" и адрес с номером 2. Между ними располагалось двухэтажное здание столовой с бытовыми комплексами. Все эти здания были построены по чешскому проекту специально для строителей возводимой тогда доменной печи номер 9, крупнейшей в Европе, введенной в строй в канун нового 1975 года. Об этой печи я уже слышал по ТВ, ее объем был 2500 куб.м, вдвое больше, чем другие домны.
В общежитии меня встретила комендантша: "Вы, значит, инженер, поселим вас на третьем этаже" и послала меня с помощницей, чтобы осмотреть предложенную мне комнату №307. Комната была на два человека, моего будущего соседа не было, так что я, бегло осмотрев обстановку – две кровати, стол, два стула, санузел с сидячей ванной, встроенный шкаф, коридорчик с вешалкой, еще один шкаф, полированный – пошел вниз для окончательного оформления.
У комендантши на столе был страшный беспорядок. Я обратил на это внимание, потому что, когда я вернулся, она долго не могла найти среди бумаг мое направление. Формальности в виде санитарной обработки тетю-комендатшу не интересовали, она просто сказала: "Вселяйтесь и живите, вот вам ключ". В общежитии действовали правила, что молодых специалистов с образованием и семейных (без детей) селили на нижние этажи, с первого по четвертый, пятый – седьмой этажи отводились для рабочего класса, ну а верхние, восьмой и девятый – для временных жильцов и командированных. Соответственно, и обстановка менялась по мере подъема: на нижних этажах, особенно на первом и втором, где в основном жили семейные, были занавесочки на окнах, перед дверьми половые тряпки, вообще некое подобие уюта. На верхних же этажах по коридорам гуляли сквозняки, двери плохо закрывались, в окнах – щели, замки менялись по несколько раз, панели были местами с облупленной покраской.
Все это я открыл для себя позднее, а пока отправился на автовокзал за вещами. Оказалось, что автовокзал находится в пределах пешеходной доступности, до него было минут десять хода, так что, получив вещи в камере хранения, я подхватил чемодан и магнитофон с сумкой и довольно-таки быстро вернулся в свое жилище. Тут я вспомнил, что с этой суетой оформления на работу, еще не обедал, и решил спуститься вниз, поискать чего-нибудь съестного. Зашел в столовую в двухэтажном здании на втором этаже, и довольно-таки сносно поел. Наступил вечер, я вернулся в свою комнату и начал обустраиваться. Разложил вещи в шкафу, обратив внимание, что шкаф почти пустой, из вещей соседа был только пиджак, да еще домашние тапочки. Постель я получил внизу у кастелянши. Она объявила мне, что постельное белье меняют раз в десять дней, и ближайший срок – 10 сентября. Я заправил койку справа, она оказалась пустая, разложил на столе и подключил магнитофон и поставил одну из последних записей, сделанных летом, когда я устроил многодневную сессию, пользуясь "Нотой" Саши Вульфовича, моего Пятигорского друга по записям. Это была катушка с песнями ансамбля "Kinks". Музыка навеяла воспоминания о лете, о прекрасном времени, проведенном в Пятигорске, я сидел и думал о предстоящей работе, меня интриговало мое рабочее будущее. "Инженер-электроник, молодой специалист…" – повторял я про себя – "каким ты будешь специалистом?" – посмотрел в зеркало в ванной и даже усмехнулся – мне показался забавным мой немного напыщенный вид. Сосед мой так и не явился ночевать, так что я, настроившись встать в полседьмого, т.к. не имел будильника и полагался только на свое волевое усилие, завалился спать. Да и усталость брала свое, у меня был хлопотный день. Засыпая, я чувствовал, как уходят тоска и тревоги, занимавшие душу последние дни, уступая место новым ожиданиям и надеждам на новой работе.
Мои биологические часы меня не подвели, и почти ровно в полседьмого я проснулся и встал. Умывшись и почистив зубы в маленькой ванной комнатке, я оделся и пошел вниз, на завтрак в буфет, на первом этаже столовой, о котором я узнал накануне, что он открывается в семь утра. Немного подождав открытия буфета, я вместе с другими жильцами, озабоченными утренней трапезой, прошел в буфет, где уже стоял нагретым большой титан с кипятком, буфетчица нарезала сыр, колбаску, зельц, окорок, другие мясные деликатесы, накладывала в стаканы ложкой растворимый кофе и сахар и наливала из чайника заварку для желавших чай. Хлеб лежал на подносе уже нарезанным. Я взял сто граммов зельца, бутерброд с сыром и маслом и стакан кофе, чтобы взбодриться перед первым рабочим днем.
На кольце сел на 14-й трамвай и поехал на завод. Весь путь занял минут тридцать пять, так что уже без десяти восемь я был у проходной отдела АСУП. Позднее я узнал, что короче и быстрее можно попасть на работу, если пройти напрямую через ж-д пути, не обходя через мост, но в первый день я честно прошел весь путь строго по правилам. Ходить через пути нам, оказывается, было запрещено, и даже грозили наказаниями за нарушение правил техники безопасности. Ближе к восьми появился Минаев, он провел меня через вахту, и я оказался на втором этаже в комнате электронщиков, рядом с его кабинетом. Комната была просторная, метров сорок, с большими окнами с жалюзи, там стояло несколько столов со стульями, стенды с приборами, слесарный верстак с точилом и сверлильным станком, стеллажи с блоками аппаратуры. В комнате была суета приемки-сдачи смены, на меня никто особо внимания не обращал. В углу особняком стоял стол старшего мастера, которого звали Аркадий Кондратьевич Коваль. Вскоре пришел и он, и Минаев представил меня ему: "Вот наш новый сотрудник, молодой спец, прямо из института". Коваль пожал мне руку, улыбнувшись, и задал тот же вопрос, что и Шпектор при приеме: "Ну что будем работать?". Про открепление он умолчал, видимо уже понял, что раз меня привели к нему в коллектив, вопрос уже решен. Я ответил в том духе, что, мол буду стараться, Коваль еще раз улыбнулся и сказал: "Ну, тогда приступим!"
Минаев ушел по своим делам, и я оказался в полном распоряжении старшего мастера. Он дотошно и, как мне показалось, придирчиво расспросил меня о моих умениях и предпочтениях, с удовлетворением отметил, что я занимался радиолюбительством и умею паять, и потом сказал: "Ну вот и славно, теперь вам нужно бы осмотреть наше хозяйство. У нас тут порядки строгие, без халата и сменной обуви вход в машзал запрещен, так что идите на четвертый этаж, в кладовую, получите спецодежду и тогда продолжим".
Я поднялся наверх и там получил белый халат и кожаные тапочки, которые, если бы были белыми, весьма подошли бы в качестве покойницких. Облачившись в халат, я стал похож на начинающего фельдшера, но халаты носили все, даже Минаев, у которого халат был выглажен и накрахмален, как у профессора медицины, так что я скорее стал таким, как и большинство работников отдела АСУП. Тапочки же не носил никто, заменяя их на всевозможные туфли и даже босоножки. Уж больно вид у этих тапочек был загробным. Встал вопрос о моем рабочем столе. Отдельный стол для меня не был предусмотрен, на всех столов не хватало, так что давали один стол на двоих, получалось два ящика твои, а два других – соседские. Я попал в пару с Сашей Дробковой, девицей – электронщицей, про которую говорили, что она отличается весьма своенравным характером. Я занял нижний свободный ящик, потому что в трех других лежали какие-то дамские вещицы. Коваль, увидев это, пообещал уладить дело с Дробковой и выделить мне еще один положенный ящик. Я впервые узнал, что оказывается электронщиками, точнее, электронщицами могут работать девки. Здесь было две девицы, уже упомянутая Саша Дробкова и еще одна – Татьяна Чалая. Она оправдывала свою фамилию, будучи худющей как спирохета. Халат на ней висел как на вешалке. Но, как электронщица, Татьяна была на хорошем счету и часто справлялась со сложными заданиями. Она не ходила в смену, будучи на подхвате. Знакомство с другими членами коллектива электронщиков и механиков у меня состоялось позднее, а пока Коваль повел меня в машинный зал, который находился тут же, на втором этаже. Мы прошли двойные двери с тамбуром и попали в царство вычислительной техники.
Зал был огромным, метров триста, занимая весь второй этаж. В нем было четыре отсека, в трех из них размещались три ЭВМ "Минск-32", и в четвертом отсеке, справа от входа, две наши "АСВТ М-6000". По сравнению с монстрами Минск-32, наши М-6000 выглядели немного игрушечными: и шкафы поменьше, и пульты не такие монументальные, и вообще во всем была малогабаритность. Секрет был в том, что в наших ЭВМ, в отличие от транзисторных ячеек "Минсков", применялись интегральные микросхемы новой тогда 155-й серии, которые мы называли жаргонным словечком "таблетки". На одной нашей плате умещалась половина панели транзисторного Минска, так что мы исподволь этим гордились. Ну, гордились, конечно, те, кто уже давно работал, а я, как новичок, только приглядывался ко всему и впитывал, среди прочего, рабочую атмосферу и дух коллектива.
Одним из первых моих заданий стал ремонт блоков питания, которых накопилась целая гора. Работа была организована таким образом, что сменный персонал в основном занимался дежурством и, в случае неисправности оборудования, чинил его, меняя целиком блоки и устройства. Никто, в течение смены не утруждал себя починкой блоков и ячеек, так что к утру, к приходу дневного персонала, успевала накопиться "горка" неисправных ячеек и блоков. Вдобавок, перепаивать "таблетки" наши электронщицы и электронщики, работающие в день, еще как-то научились, а вот с блоками питания дело было туго. Поэтому и накопилось этих блоков питания весьма большое количество. Наверное, даже слишком большое, потому что дело дошло до того, что сменные инженеры стали снимать блоки питания даже с резервного оборудования и опустошили запасы ЗИПа. Поручая мне ремонт блоков питания, начальники убивали двух зайцев – находили мне работу вне машзала, куда я мог быть допущен только после сдачи экзамена по ТБ, ну и решали саму проблему обилия неисправных блоков. Главным начальником у нас был Шпектор. Он как-то ненавязчиво взял надо мной шефство, и часто поручения, которые мне давали Минаев и Коваль, исходили от него. Так было и с блоками питания. Здесь мне было сказано, что у меня есть месяц на ремонт всех блоков, ну а если я справлюсь раньше, это будет большим плюсом. Я воспринял это как выданное мне испытание, мол, покажи, на что ты способен, вчерашний студент, новоиспеченный электронщик.
Я с энтузиазмом взялся за дело. Помогли навыки читать схемы и разбираться чисто в логике работы транзисторной электроники, ну и умение паять, конечно. Вдобавок я внимательно прочитал все инструкции и описания к блокам. Выяснил, что все блоки построены по более-менее однотипной схеме, есть ключевые элементы, которые вызывают срабатывание защиты, разобрался, как они работают и как их отключать. Сложность была в том, что включать неисправный блок питания, и подавать на схему питание было бесполезно – тут же срабатывала защита, и ничего разглядеть приборами было невозможно. А вот когда защита отключена, можно было проследить работу элементов схемы и найти неисправный. С первыми блоками я, конечно, изрядно повозился, далее дело пошло потоком. Если блок не поддавался, и в нем выявлялась нестандартная неисправность, я его откладывал в сторону, "на потом", и брался за другой. Когда я "набил руку" на типовых неполадках, уже взялся за более сложные. Отремонтированные мною блоки я аккуратно складировал на стеллажах, и через недели две гора неисправных блоков питания иссякла. Я доложил Ковалю об окончании моих ремонтных работ, и далее по команде дело дошло до Шпектора. Он лично пришел посмотреть результаты и остался доволен моей работой.
Мало-помалу шло мое знакомство с коллективом. Поскольку я работал в день, я поочередно виделся со всем сменным персоналом и, вступая в диалоги и разговоры, знакомился со всеми и познавал их личностные качества. Не то, чтобы я это делал специально, мне просто было интересно узнавать как можно больше о коллегах по работе. Среди сменных самым старшим был, пожалуй, Володя Манаков. Для нас он был, конечно, Владимиром Ивановичем, Володей его звали только Коваль, да еще Сушков, начальник сектора телемеханики, тоже человек в возрасте и давний знакомый Манакова. Владимир Иванович работал в смену почти всю жизнь, начинал в цехе КИП и А, сменную работу считал хотя и трудной, но необходимой. А наш график, построенный по типу железнодорожного "день – ночь – сорок восемь", что расшифровывалось, как 12 часов в день, на следующий день 12 часов в ночь и далее 48 часов отдых – вообще льготным. Вся черная металлургия тогда работала по графику "бригад" – по четыре дня по восемь часов с 48 часами отдыха между четырехдневками. Получалось четыре смены по восемь часов с 7 утра до 15, отдых 48 часов, потом четыре смены с 15 до 23, опять отдых 48 часов и далее четыре ночных смены, с 23 до 7 утра. После ночных снова 48 часов отдыха и опять в смену с 7 утра. Кто начинал с утра – первая бригада, с обеда – вторая, с вечера – третья, а четвертая – на отдыхе. Такая карусель крутилась круглый год, невзирая на праздники, субботы и воскресенья, потому что в металлургии – непрерывное производство. Манаков любил рассказывать нам, молодежи, разные истории из своей жизни и работы, он готовился к выходу на пенсию, отработав полный горячий стаж – десять лет, и ждал только, когда ему стукнет 50 лет. Часто рассказывал, что мечтает после выхода на пенсию завести дачу, копаться в земле, заниматься садоводством.
Манаков никогда не ходил в столовую, всегда приходил с "тормозком" и термосом с чаем. Говорил, что привык к этому, постоянно работая в смену и в условиях, когда найти столовку было особо негде. На заводе были, конечно, круглосуточные столовые, но у Владимира Ивановича, скорее всего, были и другие причины отказываться от столовской пищи. Говорили, что у него то ли гастрит, то ли язва, но сам он никогда не жаловался, хотя время приема пищи всегда соблюдал неукоснительно. Манаков считал, что дорабатывает стаж в отделе АСУП как находящийся на легком труде и никогда не лез в сложные дела. Если что-то случалось в его смену, максимум что он делал, это менял блоки и узлы, а то и вызывал подмогу, если не мог справиться. Работая в день, он в лучших традициях сменного инженера, просто дежурил, посылая на устранение неисправности кого-то из дневного персонала. Начальство смотрело на это все сквозь пальцы, ну а в коллективе Манакова недолюбливали из-за его стремления свалить работу на плечи других.
Собственно, и другие сменные не горели желанием браться за починку вышедших из строя узлов, считая это святым делом дневного персонала, ну или самого старшего мастера, который отвечал за все.
Таким же или примерно таким был Вася Журавлев. По возрасту он был лет на пять старше меня, поступил молодым специалистом и весьма преуспел в практическом плане, получив через Совет молодых специалистов двухкомнатную квартиру на двоих с женой, не имея еще детей. Тогда на заводе был порядок, что женатые молодые специалисты брались на учет в Совете молодых специалистов, для которого была льготная очередь на жилье, и весьма быстро обзаводились квартирами. Важным нюансом было то, что на Украине норма жилья была 13,65 кв. м на человека, в отличие от 9 метров в РСФСР и других республиках. Так что получить двухкомнатную квартиру на двоих было вполне реально. В бытовом плане у Васи также было все "схвачено" – он, как и Манаков, никогда не ходил в столовую, принося из дома увесистые тормозки, приготовленные женой. Электронщиком инженер Вася Журавлев был не ахти каким, вперед не рвался, сложную работу пытался по возможности спихнуть на кого-либо другого, часто сетовал на то, что по выходным приходится самому что-то делать из-за отсутствия дневного персонала. Мысли о карьере и профессиональном росте у Васи звучали крайне редко, только если его откровенно подначивали коллеги: "Что, Вася, так и будешь до пенсии рядовым инженером?" Тут он отшучивался, типа: "Я берегу себя для великих дел". Какие такие великие дела замышлял Вася Журавлев осталось для нас тайной. Да и для него, видимо, тоже.
Если уж говорить о квалификации сменных, то тут выделялся смугловатый Володя Пелячик. Он был родом с Западной Украины, чернявый, как все гуцулы, я его даже поначалу принял за кавказца. Этот парень был немногословен, но работу знал хорошо и никогда не сваливал ее ни на кого. Если что-то в течение смены не успевал, или у него не получалось, он всегда виновато улыбался и даже оставался после смены, если случай был сложным. Коваль часто ставил его в пример Журавлеву и даже иногда Манакову, но с них как с гуся вода. Пелячик немного заикался, и видимо этот его недостаток делал его застенчивым и немногословным. Хотя это же, видимо, способствовало развитию его интеллекта, когда он с легкостью находил решение сложных технических проблем.
Ну и довершала картину сменных электронщиков белокурая бестия – Александра Дробкова. Она всегда носила в кармане халата отвертку, говорили, что для самообороны, хотя к ней никто и не думал приставать, скорее наоборот, старались обходить ее стороной. Тогда еще не в ходу были всевозможные рассуждения о блондинках и особенностях их мышления, но вот Саша Дробкова являла собой именно тот самый вариант блондинки. Она была родом из Крыма, и ее легче было представить отдыхающей где-то на пляже, нежели корпящей над проблемам вычислительной техники. Саша умудрялась привлечь к работе даже персонал соседней службы, ей часто помогали механики из обслуги Минск-32. "А что, они ведь мужчины, что же я должна сама эти блоки менять?" Если с утра нас встречала горка а то и гора неисправных ячеек или блоков – то на смене была Дробкова. Ко всему, Александра отличалась некоторой стервозностью, и как мне удалось делить с ней ящики стола, до сих пор удивляюсь. Началось с того, что она скривила губки, когда Коваль потребовал освободить ящик для меня. "Он еще молодой, что ему тут хранить?" Но ящик освободила, хотя и наговорила кучу неприятностей: "Вот если хоть что-то у меня пропадет, я буду знать, кто это взял" – это по отношению ко мне, прямо при всех. По-хорошему, отбрить бы эту дамочку крепким словом, да я уж не хотел начинать работу со склок и ссоры.
Другая наша мадам электронщица Татьяна Чалая была Саше Дробковой почти полной противоположностью. О ней говорили, что женский пол ей достался явно по ошибке. Татьяна настолько быстро и хорошо ориентировалась в сложных ситуациях, находя нестандартные решения, что даже Коваль ей удивлялся: "Ну, Татьяна, ты даешь!" Вдобавок, Чалая хорошо паяла микросхемы, те самые "таблетки" и даже поначалу пыталась мне показать, как это надо делать. Но после того, как увидела мою работу, ее желание поугасло, и далее уже никогда к этому она не возвращалась. Коваль доверял Татьяне сложную работу, когда сам не мог или не хотел ею заниматься. У него, как и у всякого мужика, не хватало терпения доделывать и вылизывать устраненные неисправности и отремонтированные блоки, часто он просто выдавал идею, а воплощать ее поручал Татьяне. Мол, пусть она терпеливо и скрупулезно все сделает. А ему уже это было не интересно.
Аркадий Кондратьевич Коваль был приглашен из наладчиков. Его заприметил Шпектор, когда еще шла наладка машин, и переманил к себе из Северодонецка, где Аркадий работал до этого, мотаясь по командировкам. В его биографии был период работы на телевизионном центре в Баку, где он дослужился до должности ответственного выпускающего инженера, во многом, благодаря связям его жены, имевшей Бакинское происхождение. Но ответственность подвела Аркадия, когда он допустил оплошность при прямой трансляции речи Брежнева, которая по правилам шла с задержкой, чтобы успеть поправить артикуляцию вождя, вырезать из эфира все его дефекты произношения. Ну, а ответственный выпускающий как раз и должен был разруливать ситуацию, а он просто пустил трансляцию напрямую. Тогда это расценивалось чуть ли не как криминал, и Ковалю предложили тихо уйти "по собственному". Разладилась у Аркадия и семейная жизнь, уж больно плотно опекала его мятежную натуру восточная женщина. Далее были периоды поиска себя и новых мест работы и приключений на производственном и семейном фронте.
Переезд в Кривой Рог по времени совпал с его третьей или четвертой женитьбой, так что Аркадий Коваль начал новую для себя оседлую жизнь в новой квартире и с новой женой, имея новую работу. В разговорах он часто вспоминал свою разгульную командировочно-кочевую жизнь, так что не очень ясно, насколько его хватило бы в новой ипостаси оседлой семейной жизни. Коваль был заводным человеком, он всегда загорался разными идеями: "Почему электронщики не занимаются программированием? Это же будущее их развития!" Тогда это звучало удивительно, казалось, что профессия электронщика, технаря, никогда не умрет и всегда будет востребована. А вот, поди ж ты, настали времена, когда эта профессия действительно начинает умирать, и те из электронщиков, кто перешел в программисты, остались на плаву. Как это можно было разглядеть тогда, сорок лет назад?!
Как всякий компанейский человек, Коваль неплохо играл на гитаре и даже пытался что-то сочинять. Он заразился идеей написать музыкальную программу для ЭВМ и привлек к этому делу и меня, он вообще относился ко мне весьма доброжелательно, часто говаривая: "Не знаю, чья тут больше заслуга – твоей школы или института, а может родителей, но мне нравится, как ты мыслишь и как ты правильно умеешь находить решения".
После моей "эпопеи" с блоками питания я заслужил кое-какой авторитет в коллективе, ну и у начальства, тоже, конечно, особенно после того, как я на отлично сдал экзамен по ТБ и получил III группу по электробезопасности. Экзамен принимала комиссия, где председателем был сам Шпектор, кроме него Минаев и еще какой-то дядечка из отдела охраны труда. К экзамену я подготовился основательно: проштудировал толстую "настольную книгу электриков", как ее называли, под заглавием "ПТЭ и ПТБ электроустановок потребителей". Помогло то, что еще свежи были в памяти знания из институтского курса охраны труда, который вел очень требовательный препод, считавший, что его предмет на отлично не знает никто, разве что сам господь бог, он сам знает на четыре, ну а студенту три балла – этого хватит "за глаза". У него я сдал на "пять", получив плюсовой балл за ответ на дополнительный вопрос. И вот теперь эти знания пригодились. Да и, честно сказать, что еще можно было делать по вечерам в общаге, как не учить ТБ? На экзамене я ответил на все вопросы, даже заучил наизусть новые для меня металлургические термины и правила, входившие как часть в обязательную программу. Там-то я и узнал, среди прочего, что нельзя ходить на работу через ж-д пути.
Сдав экзамен, я получил доступ в машзал, и меня начальство стало готовить к сменной работе. Для начала я должен был пройти стажировку с работавшими уже в смену инженерами. Тут-то я познакомился поближе с описанными выше личностями. Кроме них, у нас еще был "средний" состав – электромеханики. Здесь выделялись двое опытных механиков, Анатолий Иванович, лет сорока, и Михаил Ефимыч, который был скорее пост-пенсионного или весьма пожилого возраста. Еще двое, Серега Машенцев и Толик Тульчинский, были из молодых, после техникума. Машенцев претендовал на инженерную должность, учась заочно на третьем курсе института, ожидая, когда у него наступит срок перехода в категорию "неоконченное высшее образование", дававшую право занимать должность инженера. Тульчинский ни на что не претендовал, он исправно тянул лямку электромеханика пятого разряда, и, хотя высшим считался шестой разряд, Толик к нему не стремился. Да и по работе он иногда допускал "ляпы", которые приходилось исправлять другим.
Однажды разобрал пишущую машинку "Консул" и не смог собрать, так что втихаря спрятал ее в кладовке и ждал Ефимыча, чтобы тот помог ему. Как уж он подкатился к Ефимычу, бог знает, но старый механик "Консул" восстановил, и дело обошлось без докладов начальству. Иначе не видать бы Тульчинскому премии, а то и выговор бы схлопотал. Его больше занимало общение с дамским полом, он почти все время пропадал в цехе подготовки данных, где работали молодые девчата, и тут Толик мог развернуться во всю мощь своего таланта рассказчика и балагура. Пожалуй, конкуренцию ему мог составить только еще один механик из участка Минск-32, тоже весьма словоохотливый и юморной. О Ефимыче было известно, кроме того, что это механик "от бога", что он холост, живет один в квартире, полученной им уже в зрелом возрасте, и о его личной жизни мы почти не знали. Анатолий Иванович был семейным человеком, никогда не задерживался на работе, а если и оставался по каким-нибудь делам "после гудка", почти сразу звонила жена, и он виновато отчитывался, почему до сих пор не дома. Анатолий Иванович входил в узкий круг доверенных лиц Шпектора, к коему я тоже как-то был допущен. А дело было так, что Шпектору понадобилось провести небольшую щекотливую операцию: собрать энную сумму наличными для вручения Борису Абрамовичу Бинкину, уж и не знаю с какими целями. Для этого были выписаны фиктивные задания на меня и Анатолия Ивановича, и за их выполнение начислена премия, что-то рублей по восемьдесят, из которых мы по пятьдесят отдали Шпектору.
Вообще, премию нам начисляли, но как-то нерегулярно: то завод план не вытягивал, то были какие-то отстающие цеха, а наш отдел АСУП получал премию только, когда все цеха выполняли план на 100,1%, а если кто-то вытягивал лишь на 99,9%, то его лишали месячной премии, ну и нас за компанию. Не очень-то ценили нашего брата – инженерно-технических работников. Один раз была очень щедрая премия, что-то больше 50%. Как потом выяснилось, в тот месяц мы отчисляли один дневной заработок в фонд мира – была такая партийная установка, и вот, чтобы получить круглую цифру в отчете, дирекция решила дать хорошую премию. Это было редкостью, а вот насчет разных поездок в колхоз, на овощную базу – тут отдел АСУП был первым кандидатом. По тогдашней традиции за каждым цехом и отделом были закреплены участки подшефного колхоза или совхоза – не знаю точно.
Так вот, где-то в середине ноября, когда ударили первые морозцы, нас почти всем составом выгнали на уборку сахарной свеклы в этот самый подшефный совхоз. Я до этого никогда не видел сахарной свеклы вживую, а тут выяснил, что это такие большие продолговатые клубни оранжевого цвета, похожие на огромные морковины. Они торчали из земли и легко ломались, если их неаккуратно вытаскиваешь. Бригадирша, или звеньевая, приставленная нам в качестве начальницы, показала, как нужно выдергивать свеклу из земли, и, видя нашу нерасторопность и неумелость, сказала: "Хлопцы, вы только не оставляйте клубни в земле, а то придут коровы и будут их обгладывать". Если же в результате наших героических усилий клубень ломался, и часть его оставалась в лунке, то это было терпимо. Главное, чтобы коровам не досталось. Почему была такая трогательная забота о коровах, не знаю, может они были не совхозными, а частными? Собранные нами свеколины укладывались в бурты, прикрываемые сверху слоем земли – видимо для хранения, а получится ли из этого конечный продукт, т.е. сахар – было большим вопросом. Та же бригадирша сказала, что этот наш продукт, прихваченный морозом, сгодится только на корм скоту. Ну, хоть не сгниет в земле, и то хорошо.
Конечно, помимо такого использования нашего инженерного труда были и более значимые работы. Наш участок занимался автоматизацией диспетчерского управления, АСДУ, имея систему сбора данных на базе комплекса телемеханики ТМ-301, далее информация заводилась в ЭВМ М-6000 через УСО – устройства связи с объектом, обрабатывалась и выдавалась на щит диспетчера. Этот щит, как и сама диспетчерская, были смонтированы у нас на третьем этаже.
Осенью 1975 года на базе Криворожстали проводилась большая конференция стран СЭВ, посвященная автоматизации в металлургии, так что мы основательно готовились к встрече коллег из соцстран. В диспетчерской смонтировали большой мозаичный щит с индикаторами основных цехов и узлов производства, установили два диспетчерских пульта с алфавитно-цифровыми мониторами СИД-1000 – новейшей разработки Киевского Института Автоматики, сработанными на Северодонецком приборном заводе. Всю систему несколько раз прогоняли в тестовом режиме, чтобы во время конференции продемонстрировать работу АСДУ. Мы даже удостоились чести посетить диспетчерский зал, и Шпектор лично следил, чтобы мы, входя, сняли обувь, чтобы не наследить на новейшем ковролиновом покрытии пола диспетчерской. При этом он пошутил: вот, сейчас увидим, у кого дырявые носки.
Открытие конференции и работу нашей АСДУ приехали снимать киношники. Они отобрали из наших девок наиболее киногеничных, дали им в руки мотки перфоленты, чтобы те с умным видом рассматривали их, на фоне наших мигающих лампочками машин, имитируя разбор сложной ситуации при работе АСДУ. Хорошо, что не дали для просмотра магнитные ленты, как это иногда бывало в показушных киносюжетах на тему АСУ!
Конференция имела большой резонанс, вылившийся для нас в получении новеньких болгарских накопителей на магнитных дисках 7,25 Мб типа ЕС-5052 и привезенного прямо с ВДНХ устройства сопряжения с телемеханикой УС-2К, новейшей разработки Нальчикского завода телемеханики.
Мне довелось участвовать в запуске и внедрении, а в дальнейшем и обслуживании этих новинок. Накопители на дисках запускали наладчики из Северодонецка, хорошо знакомые с нашим Аркадием Ковалем. Меня прикомандировали к ним с заданием все смотреть, всему учиться и запоминать все хитрости и тонкости новой техники. С наладчиками я сошелся быстро. Они, в основном, работали допоздна, а я по вечерам, после работы, мог задерживаться сколько угодно, в отличие от наших семейных товарищей. В общаге никто меня не ждал, да и польза от меня какая-никакая была: я мог быстро перепаять ячейку, заменив дефектные "таблетки", т.е. микросхемы, сносно умел обращаться с осциллографом и другими приборами, и вообще был помощником наладчикам в их нелегком пуско-наладочном процессе.
Из бригады особо выделялся программист системщик Виктор Георгиевич Ушаков. Он занимался пуском двух систем параллельно – у нас и на ДП-9, той самой легендарной доменной печи, где также внедрялись накопители на магнитных дисках. Задача была в запуске системы внешней памяти на дисках и стыковке ее с процессами Основной Управляющей Системы или ОУС – как тогда называли операционную систему М-6000. Мне было поручено участие в подключении и запуске в работу аппаратной части накопителей на дисках. Дисководов было два, первый из них полностью готовили наладчики, я только наблюдал за их действиями, а второй они поручили мне, высвободив свое время для других, более интересных дел, как-то неформального общения с Ковалем, с которым были хорошо знакомы. Позднее я узнал, что Аркадий Кондратьевич сам рекомендовал меня этим наладчикам, мол, пусть парень попробует, может из него вырастет хороший дисковик.
Конечно, волновался я изрядно. Одно дело глядеть со стороны и быть на посылках, а другое – самому проделать все операции по юстировке головок, тестированию и отладке механизмов, и чтобы все заработало как надо. Юстировка головок на ЕС-5052 это как настройка гитары – чуть перетянул один из регулировочных винтов – и все поехало, надо снова начинать с первой головки. Вдобавок, сильно влияла температура, перед началом работы следовало прогнать диски в холостом режиме минут двадцать, чтобы установился оптимальный режим. Некоторые наладчики не соблюдали этого, торопясь побыстрее запустить технику, и иногда даже "сажали" головки на поверхность диска. Это происходило из-за потери динамической подъемной силы. В таких случаях головку, а то и две, приходилось менять, и весь процесс юстировки начинать сначала. К счастью, мне удалось, хоть и не сразу, отъюстировать головки, не "посадив" ни одной, и далее мы приступили к запуску самого устройства управления. Ушаков привез с собой перфоленту с тестом НГМД, и мы, повозившись с некоторыми блоками и перепаяв несколько таблеток, запустили систему в тестовом режиме. Далее следовал этап работы в ОУС, и тут я получил немало ценной информации о работе процессора и памяти самой М-6000, удивляясь логичности и стройности ее конструкции.
У электронщиков тогда было четкое разделение: техника – это мое, а программы – это то, чего я не знаю и не обязан знать. Аналогично у программистов: программы – это наше, а техникой пусть занимаются "железятники". Часто такое разделение приводило к необоснованным претензиям и сваливанию проблем с одной головы на другую. Наш Ефимыч, если что-то вызывало затруднения, говорил: "Это виноваты ОЛУСы", имея ввиду ОУС чисто системную штуку. К счастью, Коваль всегда ратовал за изучение электронщиками программирования. У нас даже проводилась техническая учеба по машинному языку и командам ОУС, а электронщиков он заставлял писать короткие тестовые программы. Не в последнюю очередь это было вызвано тем, что система тестов на М-6000 была весьма громоздкой. Для того, чтобы проверить какой-либо регистр, надо было запускать большую тестовую программу, вводя ее с перфоленты, так что процесс оказывался не быстрым, а если еще эта перфолента рвалась, а такое случалось часто, то все повторялось не один раз. Короткая программа, вводимая напрямую в память просто с панели процессора, позволяла быстро проверить тот или иной узел машины, тот же регистр, экономя время. Вдобавок это развивало у электронщика логическое мышление, заставляя понять, как работает тот или иной узел, а не просто искать неисправную микросхему.
Из моей работы по наладке магнитных дисков я извлек не только громадную пользу в профессиональном смысле, но и небольшую материальную выгоду. Дело в том, что к этому времени установились холода, а в комнате в общаге гуляли сквозняки, так что я, отходя ко сну, надевал шерстяной свитер, а утром так не хотелось вылезать из-под одеяла. И вот в упаковке накопителей на дисках я обнаружил прослойки толстого войлока, которым были выстланы внутренние поверхности ящиков, соприкасавшиеся с корпусом аппаратуры. Этот войлок я быстренько приватизировал и соорудил из него утеплительные полоски по периметру окна и входной двери общежитской комнаты. Теперь в ней стало намного теплее и уютнее.
С моим соседом, Толиком, я прожил всего недели две, а далее он съехал, женившись на местной барышне. Я был приглашен на их свадьбу в середине сентября, которая отмечалась в квартире родителей невесты. Гостей было немного: две-три пары со стороны невесты, родители, и со стороны жениха его друг и коллега по работе, еще одна молодая парочка, да я, как сосед по общежитию.
К этой свадьбе я никак специально не готовился, да и вообще мы с Толиком лишь несколько раз перебросились словами – он постоянно уходил к невесте и, в последние дни перед свадьбой, вообще жил у ее родителей. Сам Толик был родом из Западной Украины, смуглый, с черными глазами. На свадьбе все шло хорошо, пока, через энное число тостов, отца Толика не развезло, и он стал громко поносить "клятых москалей", а заодно и советскую власть, партию, Брежнева, а на попытки его как-то приструнить, лез в драку, обещая порубить всех топором, как это делали в свое время бандеровцы. Тогда все это звучало как-то дико, весь этот ор, как будто отец Толика чем-то был обижен, скрывал это, и вот тут, подвыпив, его прорвало. С большим трудом Толику и его другу удалось урезонить отца, его отвели в другую комнату и кое-как уложили отдыхать. Веселье было напрочь испорчено, и гости, посидев еще немного для блезиру, стали расходиться. Я тоже отправился домой в общагу, на душе был мутный неприятный осадок. Я никак не мог понять, что же за проблемы заставили пожилого человека так выражаться в адрес властей и "клятых москалей", что эти москали ему могли сделать такого, что возбудили столь жгучую обиду? Мы тогда были единым советским народом, строили коммунизм, хотя и не всегда веря в него, но мыслить себя против партии, правительства и, главное, против народа, который ради процветания окраин, той же западенщины, снимал последнюю рубашку с коренного населения той же Рязанской или Костромской губернии?! Ужас!
Итак, я стал жить в одиночестве в моей комнате 307 на третьем этаже общежития 14, ничуть, впрочем, от этого не страдая. По вечерам я часто засиживался на работе, изучая новую технику, осваивая начала программирования на машинном языке, как его называли, на языке Ассемблера АСВТ М-6000. Кроме этого, окончив курс обучения в школе молодых изобретателей и рационализаторов, куда меня записали как молодого специалиста, я стал подумывать над тем, как можно что-то улучшить в нашей работе. В этой школе преподавали разные предметы, в том числе алгоритмы мозговых штурмов, приемы нестандартного мышления, проводили обзорные лекции по известным изобретениям и их авторам, экономическим расчетам и прочей полезной тематике.
Моим первым рацпредложением было создание логического пробника на микросхемах 155-й серии. При работе по устранению неисправностей для поиска неисправного элемента блок часто ставился на удлинитель, это такая же ячейка, что и проверяемая, только с транзитными проводниками и разъемом, куда вставлялся блок, вынутый из корзины. При этом прохождение сигнала отслеживалось осциллографом, и часто нужно было лишь фиксировать "нуль" или "единицу". Осциллограф был большим громоздким прибором, который возили на тележке, и пользоваться им было не весьма удобно. А если использовать приборчик размером с авторучку, все упрощалось на порядок. Такой приборчик я и соорудил, разработав схему, печатную плату, спаяв и вставив ее в трубку от рулонной бумаги с цифропечатающего устройства. Индикаторами были два светодиода "0" и "1". Подсоединив щуп пробника к ножке испытуемой микросхемы, можно было сразу диагностировать уровень логического сигнала. Если шла серия сигналов, индикаторы перемигивались, а если уровень был "ни ноль, ни единица" горели в половину яркости.
Хорошую школу мне представилось пройти, когда началась наладка устройства "УС-2К". Приехали двое наладчиков из Нальчика, один из которых, кореец по фамилии Ким, был главным конструктором этого чуда. Ну и меня подключили к работам по наладке УС-2К опять-таки в качестве наблюдающего, помогающего и изучающего новую технику. Поначалу я просто был "на посылках", перепаивая микросхемы, теперь уже 133 серии, аналога 155-й в малогабаритном исполнении. Постепенно, однако, я стал вникать и в схемотехнику, и даже обсуждал с Кимом нюансы прохождения сигналов. Хотя он больше нуждался не в советчиках, а в незатуманенном взгляде на его схемотехнические изыски. Разработчики часто нуждаются в таком взгляде. Как говорил кто-то из конструкторов, хорошо, когда среди работников есть скептик или даже недоумок, который вдруг задаст дурацкий вопрос, наводящий на новое открытие.
Ким вел себя как вольный художник, запросто кромсая уже готовые блоки, находя на лету новые решения и отметая целые узлы уже готового изделия. Для него УС-2К было полигоном, где он оттачивал свое конструкторское мастерство. Следить за его мыслью и логикой было чистым удовольствием. "Так, здесь сигнал нужно немного задержать – пропустим его через два инвертора" – Ким резал дорожки на плате "по живому" и давал мне на перепайку. Пока я паял новые связи, у него рождался другой план, и он переключался на него. Схемы он читал просто одним взглядом и сходу определял, что получится на выходе и как это завязано с другими блоками. Наш УС-2К при сдаче в эксплуатацию напоминал выздоравливающего больного после многочисленных хирургических операций – так он весь был изрезан и перепаян. Зато все работало, и Ким радовался, что нашел новые решения: "Вернусь в Нальчик, переделаю схему по-новому". Это была для меня отличная школа по цифровой технике.
Еще одним моим рацпредложением стало создание электронного коммутатора блоков памяти. Эти блоки или "кубы" были весьма капризны, в их основе использовались ферритовые колечки, через которые протягивались тонюсенькие проволочки. При совпадении токов в проводах колечка, оно намагничивалось, записывая, таким образом, логическую единицу. Если же токи не совпадали, колечко оставалось нейтральным, и это был логический нуль. Разница между нулем и единицей была весьма мала, и часто при чтении информация искажалась. Многое зависело от частоты циклов операций записи-чтения. Особенностью М-6000 было использование так называемой "нулевой страницы" памяти, через которую адресовались другие области памяти. И если на месте нулевого куба оказывался блок, не весьма надежный, то в системе сразу шли сбои, и этот блок надо было менять на другой. Обычно меняли на последний по адресу блок, лишь уменьшая объем адресуемой памяти. Технология замены была такова, что машину останавливали, отключали питание шкафа памяти, вытаскивали и меняли блоки, каждый из которых весил килограммов восемь. Помимо механических сложностей, происходил усиленный износ контактных площадок разъемов, что также сказывалось на надежности. Предложенный мною электронный коммутатор позволял менять адресацию блоков памяти, не вытаскивая их из шкафа.
Таким образом, можно было быстро логически заменить ненадежный нулевой блок, отправив его в конец адресации и продолжив работу. Коммутатор вносил некоторую задержку в работу адресации памяти, и чтобы ее компенсировать, я задерживал управляющий сигнал чтения-записи, пропуская через ряд инверторов. Здесь я воспользовался идеей Кима, разработчика из Нальчика. Схема моя заработала, а наши электронщики, и, в особенности, электронщицы, избавились от тяжелой физически работы по замене блоков памяти.
Между тем, моему одиночеству в общежитии подошел конец. В мою комнату подселили соседа, его звали Михаил Александрович Русаков, или просто Мишка. Он был рабочим парнем, трудился в цехе изложниц, изготавливая эти самые изложницы – такие стаканы из формовочной земли, куда заливают расплавленный чугун из домны. Его работа была сдельной, за смену он набивал формовочной землей три-четыре изложницы, и при тарифе в четыре шестьдесят за одну изложницу, в месяц Мишка зарабатывал около двухсот сорока рублей. Ну а если цех перевыполнял план, то шла еще прогрессивка процентов в двадцать. Это все Михаил выдал мне при первом знакомстве, удивив меня хорошими познаниями в экономике, хотя, по его словам, образования не имел и только собирался поступать в техникум. Узнав, что я инженер, молодой специалист, Мишка как-то проникся ко мне симпатией, он мечтал где-то в обозримом будущем также получить образование, может, даже со временем высшее.
Моя бытовая сторона жизни с появлением Мишки изменилась. Живя один, я редко что-либо готовил из пищи, пользуясь столовкой или готовыми продуктами. Благо, в Кривом Роге снабжение было великолепным, купить какие-либо мясные или рыбные деликатесы не составляло особого труда. Дефицитов почти не было, всего в магазинах было навалом. Особенно, в магазинах ОРСа Криворожстали. Я часто баловал себя языковой или печеночной колбаской, мясными "хлебами", окороком, ветчиной, скумбрией горячего копчения и другими вкусностями. Хорош был и местный хлеб, особенно белый, тот, что разделяется на три буханочки. Его можно было есть просто так, ну, или, намазывая сливочным маслом, которое, к слову, было также отменным.
Мишка предложил, чтобы мы себе готовили еду сами. Он раздобыл где-то электроплитку и электрочайник, избавив от необходимости ходить на общую кухню на этаже, где стояли газовые печки, и была мойка. Эти печки были всегда в таком ужасном состоянии, что, прежде чем что-либо на них варить или жарить, нужно было их основательно выдраивать. Теперь же можно было готовить прямо в комнате, на электроплитке. На мои опасения насчет пожарной безопасности и возможных рейдов комендантши, Мишка сказал, что он входит в Совет общежития, и комендантша к нам наведываться не будет. Мишка работал посменно, да и я к этому времени тоже ходил в смену, так что времени для бытовых нужд у нас было много, вот мы и установили дежурство, четыре дня я занимаюсь готовкой, четыре – он. Почему именно четыре? Я уже говорил, что металлургия работала по графику четырех бригад, т.е. по четыре дня в каждую смену. То, что у нас в отделе АСУП был свой график, да еще по двенадцать часов, – было послабление со стороны начальства. В дальнейшем мы еще перейдем на всеобщий график четырех бригад, но пока было так.
Обсуждая наши кулинарные планы, мы пришли к выводу, что приготовить борщ или какое-нибудь сложное блюдо мы не сможем, так что ограничимся супами и какими-либо полуфабрикатами на второе, что можно быстро и просто приготовить. В свои дни дежурства я покупал в магазине какой-нибудь суп-концентрат или просто банку рыбных консервов в масле – для ухи, и фарш на второе – для котлет. Готовый фарш, говяжий и свиной, всегда был в продаже, с этим проблем не было. На гарнир шли макароны или какая-нибудь каша. По воскресеньям жарили картошку, ну а запасным блюдом всегда была яичница. Мишка часто покупал макароны и фарш и делал их "по-флотски". Он вообще предпочитал макароны, вермишель, другие мучные изделия и очень любил хлеб и сладкое. Если считать, что Михаил это имя, родственное медведю, то это именно о Мишке. Его можно вполне считать таким же сладкоежкой, как и медведя. Мишка насыпал в литровую банку, используемую как чайная чашка, сахара столько, что некоторые кристаллы выпадали в осадок, и выпивал эту банку чая, попутно съедая полбуханки хлеба. Это он считал хорошим завершением обеда, где на первое был "государственный" суп, а на второе котлеты с макаронами. Мясо он тоже любил, но его настоящей страстью было сладкое.
В магазинах Кривого Рога был широкий выбор халвы, и, благодаря Мишке, я перепробовал все ее виды: и ванильную, и шоколадную, и с арахисом, и с добавками, и просто подсолнечную, когда разными сортами халвы уже пресытились. С таким питанием я стал замечать, что у меня округляются бока, и физиономия стала шире. Больше всех на это обратила внимание Анюта, когда я приезжал в свои выходные в Запорожье. Я обычно приезжал примерно раз в две недели, когда у меня выходные совпадали с субботой-воскресеньем.
Вообще, в чисто моральном плане первые месяцы мне было тяжело. Обстановка в рабочей общаге была не совсем такой, а лучше сказать, совсем не такой, как в студенческой. Контингент был в основном из рабочего класса, зарабатывавшего на жизнь тяжелым физическим трудом, а легкого труда в металлургии не было, и это накладывало отпечаток на быт рабочих. В свободное время многие "расслаблялись", т.е. попросту выпивали, а то и напивались, устраивая шумные посиделки, с прослушиванием музыки, иногда со скандалами, и такое было почти круглые сутки. Кто-то уходил на смену, кто-то приходил, и этот конвейер крутился без остановки. Из моих соседей по этажу я почти никого не знал, только с появлением Мишки, вертевшегося в общежитских кругах, будучи членом Совета, я узнал кое-кого из живших рядом, обычных рабочих парней, не чуждых выпивке. Мишку уважали, он умел находить общий язык с соседями и пользовался авторитетом. К нему приходили за советом или с просьбой помирить каких-то случайно, по пьяни, рассорившихся, а то и разодравшихся, жителей общаги. А до появления Мишки я жил один, и каждый раз, приходя домой, запирал дверь на ключ, чтобы избежать контактов с соседями, которые могли просто по-свойски войти в незапертую дверь, может даже с лучшими побуждениями разделить с ними вино-водочную трапезу, но мне-то это зачем?
В самом начале сентября, в первый же выходной, я рванул в Запорожье, к Анюте, уж больно тоскливо было вживаться в новые условия рабочей жизни. Приехал и узнал, что их направили в колхоз, в Мокрянку, пригород Запорожья. Я расспросил, как туда проехать и отправился на поиски этого пригорода. Мокрянка оказалась небольшим поселком, там даже была одинокая пятиэтажка, как отголосок находившегося поблизости большого города, и далее – обширные колхозные поля. Группу, где училась Анюта, я нашел без труда. Они работали на помидорном поле. Была суббота, короткий день, и я уговорил Анюту поехать в Запорожье, провести там время. Мы ходили по городу, гуляли в Дубовой роще, излюбленном месте отдыха горожан, где много огромных деревьев и даже есть пляж на берегу Днепра. Там еще был кинотеатр им. Ленина, где мы часто бывали в кино, особенно при плохой погоде, и вообще там было здорово! Остановился я гостинице "Театральная", в которой за время моих частых приездов заимел "блат" в виде тетечки-администратора, которая всегда поселяла меня, несмотря на строгую табличку "мест нет". Нагулявшись по Дубовой роще, мы посидели в гостинице, в моем номере был телевизор, мне вообще тетечка давала одноместные номера, часто полулюкс, с телевизором и ванной.
На другой день я проводил Анюту в Мокрянку и отправился в Кривой Рог. Ехать автобусом не хотелось, он отправлялся в два часа дня, и я терял почти целый день, поэтому поехал вечерним поездом. Поезд этот был знаменит тем, что расстояние в триста километров он преодолевал за десять часов, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. Впрочем, такое его медленное движение было мне на руку, так как, выезжая в десять вечера, я приезжал в Кривой Рог в шесть утра. Еще одной особенностью было то, что, проезжая Чертомлык, поезд покрывался толстым слоем мелкой черной пыли, которая проникала всюду и оставляла черный налет на вещах и одежде.
На это обратила внимание и Анюта, когда приезжала ко мне в конце сентября и воспользовалась этим же поездом. Я готовился к встрече заранее, заказал Анюте номер в гостинице "Цирк", удобно расположенной в центре, возле рынка, встретил ее на вокзале, помог добраться до гостиницы. После мы погуляли по городу, я показал ей свое место работы, мы даже пообедали в заводской столовой и, конечно, посетили мою комнату в общежитии. Погода была теплой, солнечной, только над городом клубились дымы металлургического производства, но это уж не было диковинкой, потому что в Запорожье был аналогичный завод Запорожсталь, и тоже был смог.
Приезжал ко мне и Игорь, мой студенческий дружбан, я его оставил ночевать в моей комнате в общежитии, сам отправился в ночную смену, а на утро Игорь по моим указаниям, приехал к отделу АСУП. Я провел его внутрь, и Игорь был удивлен новизной и оснащенностью нашего отдела. Его поразили две вещи: туалет с импортной сантехникой и система внутренней связи известной фирмы ITT.
Эта связь была устроена так, что если ты звонишь кому-либо, то ему не нужно бежать снимать трубку, через пять секунд включалась прослушка комнаты, и он мог отвечать тебе по громкой связи. Если поднять трубку, громкая связь отключалась, сохраняя конфиденциальность разговора. Так же удобно было проводить селекторы и конференции. То, что сегодня никого не удивляет, тогда, в 1975-м году было в диковинку. Были еще переносные аппараты, вроде пейджеров, которые носили с собой ответственные люди, и при необходимости можно было легко найти нужного начальника, где бы он не находился на территории завода.
Я сдал смену, и мы пошли с Игорем на вокзал Кривой Рог "Червоная", который находился рядом, через ж-д пути от нашего отдела. Мы заранее договорились, что поедем в Запорожье, и сели в поезд. В Запорожье мы с Игорем поселились через мою знакомую тетечку в гостинице "Театральная", зашли за Анютой в общежитие ЗГПИ и отправились гулять по городу. Провели два отличных дня, после чего мы с Анютой проводили Игоря в Харьков, а я вечером уехал поездом к себе в Кривой Рог. Поезд пришел рано утром, и я "с корабля на бал" успел попасть на смену, придя на работу прямо с вещами.
Еще один из однокашников, Валера Затолокин, разыскал телефон моего общежития и позвонил, что приезжает в Кривой Рог в командировку и хотел бы встретиться. Студенческие годы еще были совсем свежи в памяти, и я обрадовался встрече. Валера учился в нашей группе с третьего курса, он перевелся в институт из военного училища, так и не освоив карьеру офицера ракетчика. А может, повлияло то, что он повредил левый глаз, и у него было выраженное косоглазие. Став гражданским, Валера, однако, гусарские замашки не бросил и часто был заводилой в наших студенческих посиделках-выпивалках. Вот и теперь, вырвавшись в командировку, он сразу при встрече предложил мне хорошенько отметить это дело. Мы зашли в какое-то кафе, посидели, потом пошли в другое, потом решили пойти в кино на только что вышедший на экраны фильм "Укрощение огня". В ожидании начала сеанса Валера уговорил меня заглянуть в гастроном, где взял еще "маленькую" и выпросил в кафетерии граненый стакан. На мои замечания, что может, хватит, мы и так уже изрядно "подшофе", Валера отмахнулся: "Это еще только начало!".
В кинозале, когда погас свет, Валера сказал, что нам бы хорошо пересесть на задний ряд, и мы стали пробираться туда. Нашли свободные места, Валера достал бутылку, при этом уронил стакан и начал его искать под сиденьями. На нас зашикали, а Валера, найдя стакан, налил туда водки, предложил мне, я отказался, он выпил сам, и от широты гусарской души стал предлагать выпить соседям. Зрители вновь зашумели, и явилась билетерша с фонариком. Я сидел с краю, и она, взглянув в мой билет, отправила меня на свое место. Валера, однако, уходить не хотел, он стал возмущаться, что, мол, не все ли равно, где сидеть. Билетерша ушла, но через время явился милиционер, и Валеру вывели из зала. Я уже не столько смотрел фильм, сколько переживал за Валеру. Пойти его выручать – но я ведь сам хорошо выпил, не хватало еще мне загудеть в милицию. Решил переждать, пока закончится кино. О чем был фильм, я тогда почти не запомнил, и как только сеанс окончился, вышел и отправился искать Валеру. А он и не терялся, поджидая меня на лавочке у кинотеатра. Сказал, что милиционер его лишь пожурил, никаких репрессий не было, и его отпустили на все четыре стороны. Стал мне предлагать отметить его чудесное освобождение, но я отказался наотрез. Мы расстались, и я отправился в общагу, чтобы забыться тяжелым похмельным сном. Такой оказалась встреча с однокашником, заводным гусаром Валерой Затолокиным.
Когда я явился в общагу в подпитии, никто этому не удивился, это было для жителей вполне заурядным событием. Для многих весь досуг и состоял в том, чтобы добраться до бутылки – а там – на волне Бахуса – плыви куда кривая вывезет. Такой досуг мне претил, и я посвящал свободное время путешествиям по городу. Кривой Рог характерен тем, что он раскинулся на много километров, образуя небольшие островки – горняцкие поселки, между которыми ходил транспорт. Здесь, говорят, есть самый длинный трамвайный маршрут, что-то больше ста километров.
В очередной раз мое троллейбусное путешествие привело меня в район, называемый "95-й квартал". В Кривом Роге это считается культурным центром, есть даже одноименная КВН-овская команда. Район мне понравился, местами он удивительно напоминал наши Ессентуки. Казалось, вон там, за поворотом, среди деревьев покажется парк, а улицы – ну совсем как в курортной зоне. Да и дымов здесь почти не было, широкие улицы, асфальт, много магазинчиков и кафешек, красота!
Был еще один район "Артем", куда я как-то тоже попал. Вообще, именем Артема, известного большевика, на Украине называли многие районы, улицы, есть даже город Артемовск. Я же поехал на Артем по служебной надобности – нужно было передать письмо Ковалю, который там жил в новеньком жилом массиве. Сел на троллейбус номер 5 почти у проходной завода, и поехал, уплатив пять копеек. Здесь, в отличие от других городов, троллейбус стоил не четыре, а пять копеек. Да и немудрено, учитывая дальность поездок. Наша "пятерка", проехав по городским улицам, взяла курс за город и, изредка останавливаясь на небольших островках-поселочках, через час с небольшим прибыла в район новостроек, высотных домов, облицованных желтой плиткой. Это и был район "Артем". Я разыскал нужный дом и, поднявшись на лифте на девятый этаж, позвонил в дверь. Коваль был сильно удивлен, увидев меня на пороге своей квартиры. Он был в белом переднике, домашних тапках, трико с пузырями на коленях и очень походил на домашнего обывателя, как их изображали тогда на карикатурах. Коваль проводил меня внутрь, сказал, что хлопочет на кухне, мельком взглянул на переданный мною пакет, посетовав, что не дают отдохнуть в заслуженном трудовом отпуске.
Я заглянул на кухню и увидел, что Аркадий Кондратьевич стряпает вареники, щедро перемазав мукой стол, разделочные доски и даже газовую печку. "Вот, приходится готовить, жена говорит – раз ты в отпуске, занимайся кулинарией!" – Коваль как-то виновато оправдывался: "А, ну его, потом доделаю, пошли в комнату!" – и он, вытерев руки о передник, взял гитару и, усевшись на край дивана, неожиданно запел "Очи черные…" подыгрывая себе на гитаре. "Нет, ты послушай, как звучит эта струна" – Аркадий стал изображать Цыганочку, играя на одной струне и пытаясь виртуозно перебирать пальцами. Так мы просидели больше часа, переслушав почти весь цыганский репертуар, потом Аркадий спохватился: "Ой, скоро жинка придет, надо мне докончить с варениками!" Я засобирался уходить, Коваль пытался меня оставить "на вареники", но я сослался на длинный путь домой и отчалил. По дороге, трясясь в троллейбусе, я все думал, насколько не привязан Коваль к дому и семье, раз он при первом же случае отлынивает от кулинарных забот. Душа его зовет куда-то вдаль, вместе с цыганским табором, пусть и воображаемым.
Кроме путешествий городским транспортом, я открыл для себя еще одно занятие в выходные – я записался в местную библиотеку. Стал брать книги и читать, перенося себя из дымной и пыльной металлургической действительности в заоблачные дали французских обычаев и нравов с подробными описаниями от Оноре де Бальзака, рисуя в воображении грустновато-смешные картинки грузинского быта от Нодара Думбадзе, распутывая витиеватые словесные кружева Стендаля. Еще раз перечитал почти всего Достоевского, удивляясь глубине его психологического анализа. Особо нравилось "Село Степанчиково и его обитатели".
На октябрьские праздники я решил слетать домой, в Пятигорск. Именно слетать, чтобы не терять время в длинных переездах по железной дороге. Да и выбираться из Кривого Рога на поезде было мудрено. Если в сторону Запорожья ходили, хоть и не очень быстрые, поезда, то до Пятигорска или Минвод нужно было ехать на поезде Киев-Кисловодск, а до него еще как-то нужно было тоже добраться. Ближайшим пунктом был Днепропетровск, надо ехать туда электричкой, а там еще сидеть на вокзале в ожидании поезда. А поскольку поезд проходящий, то ситуация как на Харьковском вокзале – суета и толкотня возле касс, да еще учитывая предпраздничные дни. А тут два часа полета на флагмане местных авиалиний Ан-24 – и ты уже в Минводах!
Слабым местом в этой цепочке был аэропорт Кривого Рога, с его грунтовой посадочной полосой и отсутствием ночных навигационных огней, так что этот аэропорт работал только в светлое время суток, закрываясь, как только стемнеет. В экстренных случаях самолеты могли приземляться в Долгинцево – на военном аэродроме, но обычные рейсы там не обслуживались.
Итак, я купил билет Кривой Рог – Минводы и отправился к десяти утра в аэропорт. Погода была хорошей, впереди почти целый день, так что я рассчитывал на удачный полет. Аэропорт представлял собой два одноэтажных здания, в одном находились служебные помещения, а второе играло роль зала ожидания, пункта приема багажа, регистрации, билетных касс и справочного бюро – все "в одном флаконе". Самолетов не было, здесь они только приземлялись, брали пассажиров и улетали, не задерживаясь. Даже заправки не было, так что заправляли самолеты либо где-то по пути, либо заполняли баки под завязку, чтобы хватило на полет туда-обратно.
Наш рейс ожидался прибытием из Минвод, но что-то задерживался. Прождали уже часа четыре, и вот сказали, что самолет летит. Мы стали переживать, не стемнеет ли, пока он прилетит, ведь ему еще часа два пилить из Минвод. Часа в четыре дня служащие аэропорта стали готовиться к отъезду домой. Говорят нам: "Если прилетит ваш самолет, обслужим его и по домам". "А если не прилетит?" – мы даже думать боялись, что тогда будет. "А не прилетит, отправим завтра с утра". Вот так, просто и ясно. Но бог смилостивился, и самолет прилетел. Мы загрузились без всякой регистрации, стюардесса только при входе отрывала талончики билетов, и самолет, подняв тучи пыли, взлетел. В иллюминаторы хорошо были видны промышленные пейзажи Кривого Рога, с тянувшимися к небу хвостами серых, рыжих и черных дымов. Металлургия работала, несмотря на выходной день и предстоящие праздники.
По пути из Минвод в Пятигорск я как будто заново увидел знакомые места, уже успел основательно соскучиться, прожив два месяца в большом городе. И, конечно, в очередной раз удивили и порадовали горы, они были мне как родные, не то, что ровная как стол криворожская степь.
На эти праздники приезжала из Запорожья Анюта, так что мы славно их отметили. Уезжали уже традиционно через Запорожье, и далее я ночным поездом "скрипел" до Кривого Рога. На этот раз вагон попался очень старый, деревянный, наверное, еще с царских времен, он стучал на всех стыках и нещадно скрипел при ускорениях и торможениях. Вагон был купейным, кое-где были остатки табличек, закрашенные, на которых угадывались буквы старинной азбуки с ятями и твердыми знаками. Впрочем, кроме скрипа, других недостатков вагон не имел, а лакированные дверцы купе, полочки, столики и вообще вся отделка, смотрелись очень богато.
Еще одним делом на досуге для меня стало конструирование и постройка усилителя низкой частоты. В Пятигорске у меня были недавно купленные новенькие звуковые колонки, а вот усилителя к ним не было, и я с энтузиазмом принялся его мастерить. За основу взял схему из журнала Радио. Детали понемногу собрал на работе. Часть мне любезно предложил Коваль. Он всегда поощрял техническое творчество, и тут, узнав о моем занятии с усилителем, открыл мне доступ в кладовую с запасами радиодеталей. Дефицитными были термо-сопротивления, но мне удалось их раздобыть в нашем отделе, в бюро разработки нестандартных устройств, к которому я был изначально приписан как инженер электроник. Построение усилителя состоит из двух примерно равных по трудоемкости работ: сборки и наладки радиосхемы и изготовления корпуса с монтажом деталей. Если в первом случае дело ограничивается изготовлением печатной платы, распайкой деталей и наладкой схемы по приборам, то в изготовлении корпуса и объемной компоновке всех узлов и деталей – масса мелких слесарных работ. Тут нужна не только сноровка и умение пользоваться инструментами, но и особая аккуратность, чтобы неосторожными движениями не испортить внешний вид изделия.
В моем случае здорово выручило то, что в местный магазин "Юный техник" завезли партию некондиции с радиозаводов и среди прочего никелированные полоски и уголки облицовки от корпусов транзисторных приемников промышленного изготовления. Там же я приобрел рукоятки для потенциометров и патрончики для индикаторов. Камнем преткновения стали радиаторы для выходных транзисторов. Это был дефицит, потому что в бытовой аппаратуре использовались штучно изготовленные радиаторы, часто подгонявшиеся под конкретные размеры и формы изделия, и в продажу не поступали. Нужные радиаторы использовались в блоках питания, которые я перечинил почти все и хорошо познакомился с их устройством. Но не мог же я взять радиаторы из рабочих блоков! Когда я поделился своими горестями с моим соседом по комнате Мишкой, он сказал, что может помочь, так как в их цеху были литейные печи, достать алюминий – плевое дело, формовочной земли – валом, дело только за образцом радиатора. Я выпросил на работе на время радиатор от блока питания, демонтировав его из корпуса, и принес Мишке. Тот забрал его, уходя на смену, и когда вернулся, вручил мне штук восемь алюминиевых радиаторов, весьма похожих на мой образец. Я отобрал четыре самых подходящих и обработал напильником, уделив особое внимание посадочному месту под транзистор, потому что от этого зависела эффективность охлаждения.
Итак, спустя месяца два моего усердного корпения, на выходе у меня был вполне приличный усилитель низкой частоты с мощностью 50 ватт на канал. В процессе работы коллеги часто надо мной подшучивали, даже за глаза называли мое сокровище "увесилитель", предсказывая, что я буду развлекать публику в общаге громкими звуками. Звуки, однако, слушать было не на чем, и я озаботился созданием какой-нибудь простейшей акустической системы. Выход был найден приобретением в Юном технике двух динамиков 4ГД-28, а в качестве корпуса я использовал картонный ящик от пакета дисков ЕС-5052. Такая импровизированная колонка, конечно, была "не айс", но для первичного опробования вполне годилась. Тем более, что стреоэффекта я не ожидал, имея в качестве источника звука монофонический магнитофон Айдас-9М и включая два канала усилителя в параллель. Перевезя все это хозяйство в свою комнату 307 в общаге, я подсоединил магнитофон и включил пробную запись ансамбля АББА. Звучание было великолепным, хорошо шли басы, особенно в сравнении с динамиками магнитофона. С этой поры я заимел шанс конкурировать с соседями в плане озвучки общаги. Мишка также был доволен, он с интересом и как-то недоверчиво разглядывал мой усилитель, стараясь понять, как же все эти деталюшки воспроизводят звук. Доволен он был и тем, что внес и свою лепту, изготовив радиаторы для транзисторов.
В ноябре 75-го года я получил повестку о явке в военкомат. Дело было в том, что, хотя я и был уже офицером запаса, пройдя госэкзамены и приняв присягу, но военного билета не имел, довольствуясь приписным свидетельством, выданным мне еще во время учебы в школе. И вот меня вызвали повесткой, чтобы этот военный билет вручить. Офицерами запаса занималось 3-е отделение военкомата, туда я и направился. В беседе со мной инспектор военкомата спросил, не хочу ли я послужить на благо отечества, и хотя мой настрой на военную службу после института еще угас не совсем, и я было ответил согласием, но взяв мои документы, инспектор разочарованно так сказал: "Эх, жаль, что у вас не подходящая ВУС (военно-учетная специальность), а то призвали бы вас лейтенантом и отправили на БАМ". Вот так номер! На БАМ я не хотел даже при всем уважении и охоте к военной службе. Я получил на руки зелененькую книжицу с надписью "Военный билет офицера запаса" и ушел, довольный, что все обошлось именно так.
Вообще, работа на заводе Криворожсталь и жизнь в городе Кривой Рог не были столь уж привлекательны, и при случае сбежать куда-либо в более благополучный город мечтали многие. Даже служба в армии не выглядела столь пугающей, все-таки два года, а не три. Держались люди из-за жилья, хороших заработков, да и просто стремления к оседлости. Да и хорошее снабжение в эпоху дефицитов вносило свою лепту в привлекательность Кривого Рога. Этот регион относился к добывающим отраслям, которые "давали стране угля", поэтому государство установило определенные льготы в виде снабжения продуктами по первой категории, строительства жилья и повышенных расценок и тарифов оплаты труда.
Моя инженерная карьера с учетом освоения новой техники и растущей квалификации сулила мне повышение в должности, а именно перевод в мастера с окладом 175 рублей вместо моих 130. Представление было подписано, со мной провели собеседование Минаев и Шпектор, и бумаги ушли "наверх". Не сказать, чтобы я сильно переживал, но все же хотелось получить положительный результат. И это произошло дней через пять после подачи бумаг. Предстояла самая малость – сдача экзамена по новой должности. Здесь я мобилизовался и, припомнив еще раз курс охраны труда и вновь проштудировав Правила, отправился в отдел охраны труда на сдачу экзамена. Об этом отделе и о сдаче там экзаменов ходили разные слухи, один страшнее другого, так что я немного волновался.
Меня принял суховатенький небольшого роста мужичок, как-то даже обрадовавшись, что я инженер-электроник. "Так, молодой человек, посмотрим, чему вы научились там в академиях. О, да вы работаете в отделе АСУП, а что не на производстве?" Я сказал, что такова уж моя специальность и потом я прибыл по направлению, после института. "Вот вас назначают мастером, а как вы будете руководить рабочими?" Тут я стал объяснять, что мастер у нас – это не то, что мастер в цеху, что у нас нет рабочих, что это такая инженерная должность. Мой экзаменатор, однако, этим не удовлетворился, стал "гонять" меня по металлургическим правилам, по организации работ и по работе с персоналом. Хорошо, что я это все накануне еще раз перечитал. Потом он взял мое удостоверение, увидел там оценку "отлично" и даже крякнул. Потом позвал куда-то из другой комнаты: "Петрович, подойди сюда, посмотри, у нас отличник!" Пришел Петрович, такой невзрачный серый мужичонка, он взял мой документ, рассмотрел и поцокал языком: "Да! А что, Михалыч, давай пойдем в отдел АСУП, видишь, там какие грамотеи!" Они еще долго обсуждали тему инженерии и производства, что эти инженера не знают, как варят сталь, что они не нюхали доменного газа, что вообще оторваны от жизни, а вот, поди ж ты, отличники. В их представлении, как и у многих, кто работал в отделах охраны труда, на отлично может знать правила только господь бог ну и так далее. В конце, все же немного смягчившись, Михалыч, который первым принял меня, поставил подпись в ведомости, и мои мучения были окончены. Так я стал мастером по автоматике.
Наверное, я бы мог сделать и далее неплохую карьеру на Криворожстали, однако обстоятельства сложились по-другому. В конце августа 76-го года, а именно 26 числа ушел из жизни после тяжелой болезни мой отец. Еще в январе, когда я приезжал в Пятигорск на 50-летие мамы, отец был жив-здоров, мы сидели за столом, были гости, мы шутили, смеялись, ничто не предвещало беды. Смутные сомнения у меня возникли, когда мама написала в письме, что отца положили в больницу в марте месяце. Когда я приезжал на майские, мы ходили навещать отца в инфекционке. Туда его положили с подозрением на дизентерию. Это не вызвало особых волнений – у отца с войны была хроническая дизентерия, и мы думали, что это очередное обострение. Потом, уже в июне мама написала в письме, что папе сделали операцию, и что сказали готовиться к худшему. У меня был запланирован отпуск в августе, я никак не мог дождаться его, чтобы поехать в Пятигорск, посмотреть все на месте, разобраться. Анюта, которая была на каникулах в Пятигорске, приходила к нам домой, и потом написала мне, что видела папу, и что он выглядел немного желтым, но это всегда так с больными.
И вот я, прилетев в отпуск, увидел все воочию, и сердце сжалось. Отец был совсем желтым и очень худым, как скелет, лишь живот его был надут как барабан. Он посмотрел на меня и как-то виновато сказал: "Вот видишь, я стал совсем тощим". Ему прописали таблетки промедола, врач сказал, что это просто обезболивающее, а так других лекарств не нужно. Эти таблетки можно было брать только по специальному рецепту за подписью главного врача, и помогали они лишь на время. При этом доза все время увеличивалась. В очередной раз врач, придя и осмотрев папу, сделал прокол в животе и выпустил жидкость. Папе стало легче, и он спокойно уснул, но через три дня ночью сделался приступ, врач скорой помощи сделал папе инъекцию промедола, сказал что нужно теперь промедол брать в ампулах. Мама с утра поехала за этими ампулами, я задремал после бессонной ночи, а когда мама пришла, папа уже умер. Мы похоронили его на нашем семейном кладбище, а вскоре мне уже предстояло уезжать на работу обратно в Кривой Рог. Мама, конечно, была в смятении, да и у меня душа разрывалась, как она останется одна. Мы стали хлопотать насчет моего открепления, чтобы я мог вернуться в Пятигорск и тут уже работать и жить с мамой, чтобы ее поддержать.
Порядки были таковы, что открепление могло дать Министерство черной металлургии Украины, к которому относился завод Криворожсталь. В отделе кадров, куда я обратился, сказали, что нужно иметь медицинскую справку с круглой печатью, что мама нуждается в уходе со стороны родственников. Леша, мой брат, был тогда несовершеннолетним, и такой уход мог обеспечить только я. Маме удалось такую справку получить, но чтобы решить дело наверняка, я стал искать походы к начальнику отдела кадров, уже упоминавшемуся мною С.И. Рогушкину. После расспросов и поисков знакомых Рогушкина я вышел на его соседа по площадке, который пообещал замолвить за меня слово. Как уж он там договаривался, не знаю, но передал, чтобы я явился на прием к Рогушкину в назначенное время. Рогушкин принял меня, просмотрел мои документы, и сказал, что пошлет письмо в Министерство, а уж как там решат, он не берется судить. Знающие люди подсказали, что это уже полдела, если сам завод пишет ходатайство. Я встретился с тем человеком, который помог мне вступить в контакт с Рогушкиным, и передал ему бутылку дорогого грузинского коньяка, хотя он и не очень хотел брать. "Берите, выпьете с Семеном Ивановичем!" – сказал я, и он согласился.
Слух о моем заявлении и о письме в Министерство быстро распространился по отделу. Меня вызвал к себе на беседу Шпектор. Он стал расспрашивать о моих планах на будущее, говорил: "Ну что, приедешь в Пятигорск, там ведь почти нет промышленности, и туго с работой. Ну, пойдешь инженером на 120 р. и так до пенсии? Или пока твой начальник не уйдет не пенсию. А тут у тебя ведь неплохая перспектива, поработаешь с годик – назначим старшим мастером, Коваль, по-видимому, надолго не задержится. Только это между нами. Женишься, получишь квартиру через Совет молодых специалистов. Подумай!" Я сказал, что уже твердо решил уехать в Пятигорск. "Ну, смотри! Вот ведь, каждый норовит разбить собственный нос, ему даешь советы, а он свое!" Потом, уже смягчившись: "Ну, если решил, давай, действуй, препятствовать не буду. Передумаешь, возвращайся, возьмем обратно без вопросов".
В начале ноября пришел ответ из Министерства: "Минчермет Украины разрешает увольнение молодого специалиста с предоставлением ему права трудоустраиваться самостоятельно". Об этом решении высокого начальства я узнал, придя на работу после октябрьских праздников. Коваль сказал: "Ну, теперь ты нам должен не то, что бутылку, бочку поставить!" В коллективе отнеслись к этому событию по-разному, кто-то порадовался, кто-то огорчился, кто-то позавидовал: мол, едешь на курорт. В Пятигорске многие, живущие в Кривом Роге, бывали на отдыхе, знали о нашем климате, горах, чистом воздухе, что сразу отмечали в сравнении с загазованностью флагмана металлургии. Криворожсталь выплавляла примерно 10% от союзной выплавки стали и уступала только Магнитке. Это был по-настоящему большой завод, со славной историей: первая его домна "Комсомолка" была задута еще в 1934 году. И в 1976 году, когда я попрощался с заводом, его девять доменных печей, два конвертора, Мартен, Блюминги – выплавляли чугун, сталь и катали прокат, производя так нужный тогда металл для всей промышленности огромной страны.
Ну а я 17 ноября 1976 года, получив документы и расчет, сел в автобус и уехал из города, где начинался мой трудовой путь после окончания института, где я получил первый опыт производственной жизни и начал освоение инженерного ремесла, которым занимаюсь и по сей день.
Криворожсталь 75-76
© Copyright: Сергей Шамрай, 2017
Свидетельство о публикации №217012601253
Свидетельство о публикации №217012601253
Рецензии