Дж. М. Грир - По направлению к глубокому будущему

Resilience
20 января, 2017

Одна из самых удивительных черт современного индустриального  общества -  его глубокая амбивалентность по отношению будущему. Трудно найти другое общество в истории, которое поднимало бы такой шум  по поводу будущего с  целью скрыть глубокие политические и культурные противоречия. При этом, весь этот шум об альтернативном будущем редко дает ощущение того, что будущее в чем то будет  принципиально отличаться от настоящего.

Но так было не всегда.  Еще совсем недавно, в 1970-х,  картинки будущего радикально отличались от того, что предлагало конвенциональное общество.  Через несколько десятилетий однако странный конформизм вытеснил коллективное сознание в какую-то все более суживающуюся канаву.  Возьмите любое сегодняшнее представление о будущем,  и вы, скорее всего,  найдете всего двa и только два отличия от настоящего: с одной стороны,  технология продолжит свою траекторию до горизонта;  с другой -  ее использование состоятельными кругами общества не подлежит сомнению.  Другие изменения не принимаются.

Такой узкий взгляд на будущее не ограничивается невнятным бормотанием политиков и ученых, или низкопробными культурными феноменами вроде  Стар-Трека.  Он пронизывает всю научную фантастику,  которая ранее была гораздо более открытой к альтернативному завтра.  Я думаю здесь, среди всего прочего, о романе Нила Стефенсона "Anathem" (2008), действие которого разворачивается на Земле  через 3400 лет после нас.

Уверяю вас, Стефенсон  лучше других способен раздвинуть границы своей фантазии. В его альтернативном мире  существует интригующее научное монашество, напоминающее ученое монашество, описанное Германном Гессе в "Игре в бисер". Сходство такое, что я даже подумал, а не мог ли Стефенсон позаимствовать у Гессе свои утонченные  мысли.  И все же,  населяющие его альтернативный мир люди,  живущие в  5400 году  по Р.Х., ходят в ти-шортах,  кушают энергетические батончики,  посылают друг другу текстовые сообщения и  выходят в интернет с помощью своих устройств, уж очень напоминающих ай-фоны. И хуже того: они разговаривают, думают и действуют подобно своим двойникам в ти-шортах, жующих энергетические батончики и слушающих свои ай-фоны  образца 2016 г.

Не будет преувеличением сказать, что Стефенсон  мог бы взять весь свой роман — сюжет, характеры, диалоги и т.д. —  и поместить в сегодняшний центр Сан-Франциско.  Это было бы аналогично тому, как если бы писатель-фантаст в Древнем Риме написал историю, происходящую в двадцатом веке,  в которой каждый ходил бы в тогах, ел фаршированных садовых сонь,  писал на восковых табличках, и имел бы те же интересы, манеры и привычки, что и окружение императора Августа —  как если бы у будущего не было больше других вариантов.

И все же, Стефенсон  видит дальше других.  Большое количество сегодняшних фантастов  по-прежнему перекраивает давно изношенную тему  Человек в Космосе,  предлагая картины воображаемого будущего, которые были устаревшими уже в 1960-х. С каждым годом технологии все больше усложняются, но главные идеи становятся все более сконцентрированными на проблемах настоящего момента,  и авторы, перекрывающие целые вселенные, не могут более вызвать у нас чувство восхищения и ожидания,  подобно  моменту высадки на Луну.

Я чувствую, что здесь что-то пошло не так.  Вера в технологию пронизывает все надежды на будущее: Пентагон  публикует свои прогнозы  на 2035 г. основанные  на предположении, что главная перемена в военной сфере должна произойти с приходом новых технологий,  эта же вера убеждает  состоятельных либералов  в том, что их  расточительный образ жизни не войдет в противоречие с экологическими реалиями.  Значительное количество людей сегодня потеряли всякое понимание того, что будущее может быть совершенно не похожим на настоящее.

***
В том, что современное индустриальное общество интересуется историческими переменами  я вижу колоссальную иронию.  Среди древних культур гораздо более распространенной была вера в истинный, установленный раз и навсегда, порядок вещей, и любой отход от этого истинного порядка должен был исправляться.  Эта вера широко распространена среди народов, достаточно мирно сосуществующих со своим природным окружением, и не требующих сложных технологических приборов-посредников между собой и природным миром — да, это  ‘примитивные народы’ на нашем жаргоне — и эта вера в неизменный порядок существовала не только у них;  в древнем Египте и классической Японии, среди других достаточно сложных грамотных цивилизаций, люди с глубоким почтением относились к "принципам правильной жизни", установленным на заре цивилизаций.

Среди небольшого числа культур, которые рассматривали историю как динамический процесс, а не постоянное стремление назад к Началу Времен, время представлялось не циклическим, а линейным.  Согласно традиционным индуистским или классическим майя, например, будущее это прошлое;  все вещи происходили в прошлом и произойдут снова в будущем,  и хотя исторические перемены имеют место,  по существу в них нет ничего нового. Это одна из многих причин, почему те, кто еще несколько лет назад рассчитывал на утопию или апокалипсис,  ошиблись в своих прогнозах. В классическом представлении Майя о времени нет места для конца света,  поскольку приход тринадцатого бактуна  происходит и будет происходить бессчетное число раз, по мере вращения вечности.

Интересно поразмышлять, почему одни племенные народы в одном углу большого азиатского материка, на своем западном конце — да, я говорю о Европе — отказалась от стандартных представлений и начали думать о линейной перспективе  времени. Любопытная вещь:  в то время, как наша прямолинейная история ведет все время наверх, старейшая из известных представлений ведет в обратном направлении. Мы знаем об этом, потому что едкий старик по имени Гесиод,  живший на ферме в Беотии  в конце т.н. "темных веков",  рассказал нам историю, вошедшую в собрание самых древних памятников греческой литературы.

В прошлом у нас был золотой век, говорит Гесиод,  люди жили без необходимости  работать и страдать, и боги ходили среди них.  Затем наступил серебряный век  безобидных проказ,  а затем пришел бронзовый век войн.  Затем пришло время героев,   и наконец  железный век страданий и нищеты,  в который, по мнению Гесиода, он жил сам — и не без оснований.  В конце концов, дети рождались уже с седыми волосами, а жестокий Зевс посылал остатки несчастного человечества в тартарары.

Христианство, ислам, и другие поверья  восстали против этой истории, но так и не смогли  ее изменить. Их решение ужасной участи человечества, находящегося в постоянном упадке, исходило из театрального пророчества, известного древним грекам как deus ex machina  (т.е  неожиданной театральной развязке, приходящей ниоткуда), и было поднято до невиданных высот.  Только после научной революции семнадцатого века,  и промышленной революции восемнадцатого, родилась современная версия истории как процесса вечного усовершенствования,  большого пути из темноты и несчастий прошлого к лучезарному воображаемому будущему.

В течение длительного времени  термин ‘воображаемый’ был оперативным. Как только идея прогресса утвердилась среди интеллектуалов восемнадцатого века, родилась индустрия роста.  В результате идеи перешли из разряда практических в разряд абсурдистских — я имею в виду прежде всего Шарля Фурье,  который предсказывал, что когда человечество выйдет за границы Цивилизации и попадет прямиком в состояние Гармонии, океаны превратятся в лимонад, а войны между соседями перейдут в конкурирующие оргии — эти предсказания давали прекрасную надежду миллионам.

Еще недавно, эти представления сохранялись. Вопрос, который меня интересует,  почему эти чаяния были заменены на современные представления о будущем как продолжении настоящего.  Я предлагаю ответ:  причина, почему так мало людей представляют будущее в виде непрерывного прогресса в том, что слишком мало людей верят в него.

***
Грегори Бейтсон, один из самых разносторонних интеллектуалов 20-го столетия,  указал много лет назад на роль «двойного послания» в происхождении шизофрении. Вот как это происходит.  Представьте себе ребенка в семье, в которой существует один набор правил поведения, предписывающий ему  вербально и во всеуслышание, и другой, скрытый набор правил, противоречащий первому.  Если ребенок нарушит открыто установленные правила и подчиниться скрытым, он получит выговор, но скрытое эмоциональное удовлетворение; если ребенок нарушит скрытые правила и подчинится открытым правилам, его накажут под другим предлогом.  Если ребенок захочет вынести на открытое обсуждение это противоречие, он столкнется с такой отрицательной реакцией, что  больше никогда не заикнется о своей проблеме.

Именно последнее условие делает двойное послание фатальным. Если ребенок может говорить с другим человеком, который понимает, что происходит, и поэтому ребенок может получить некоторое подтверждение тому, что в самом деле происходит  что-то непонятное и запутанное,  двойное послание разрушается и ребенок может пожать плечами и сказать: ‘Я думаю, мама и папа, вы просто тронулись.’  Но если у ребенка нет никакого выхода — если он вынужден принимать явно абсурдный  тип поведения, не понимая, откуда приходит идиотизм, то ли от его семьи, то ли от него самого — тогда он скорее всего откажется от реальности и  найдет убежище в шизофрении.

Теория Бейтсона о двойном послании  в последнее время не выходит у меня из головы,  поскольку похожий паттерн имеет место в современном индустриальном обществе в отношении технологического процесса.  Открытый, вербально  принятый порядок в отношении прогресса можно выразить одним предложением ‘все новое по определению лучше.’ Послушайте экспертов масс-медиа и болтовню на семинарах и вы непременно услышите такие слова как ‘инновационный’, ‘продвинутый’, ‘прогрессивный’  и подобные им, постоянно используемые в качестве синонимов  для ‘хороший’, «лучший» и т.п.

Проблема с данной установкой в том, что все чаще «инновационный», «продвинутый» , «прогрессивный» более не соответствуют понятиям «хороший» или  «лучший».  Калвин Триллин недавно  в своем ироническом эссе предположил, что сегодня самым пугающим английским словом стало слово «апгрейд». Меньше смеха и больше озабоченности вызывают инновационные  фармацевтические препараты и лекарства, у которых побочные эффекты хуже, чем симптомы, которые они должны снимать,  продвинутые технологии, которые не достигают целей, для которых созданы,  прогрессивные политические и экономические  меры, которые не помогают, а только ухудшают жизнь миллионам. Каждый раз, когда на полках появляются товары с лейблом «новый и улучшенный», возникает опасение в том, что они «улучшены».

Вполне вероятно, что  политические сдвиги  2016  года указывают на точку, за которой автоматическое уравнение прогресса начинает терять легитимность, даже в глазах  широкой публики. Недавние дискуссии в отношении машин без водителей и искусственного интеллекта показали, что  как только эти технологии войдут в рынок,  это приведет к потере многих тысяч рабочих мест — и как раз в тот момент, когда все больше людей в индустриальных странах теряют  работу. Не имея других средств к выживанию, люди обращаются к разным популистам и вызывают побег политического истеблишмента. Брексит, избрание Дональда Трампа, итальянский референдум  покажутся легким дуновением ветерка,  если бездумное преследование прогресса продолжится нынешними темпами,  и я полагаю, этот ветерок должен превратиться в ураган.

Главная причина современного кризиса в том, что технологический прогресс, который ранее представлял собой главный источник решений для индустриального общества,  превратился в главный источник его проблем. Совсем не трудно увидеть, почему это так.  Закон уменьшенного возврата  применим с той же силой к технологическим инновациям, как и к многим другим вещам;  по ходу времени, в среднем, каждому новому поколению требуется больше ресурсов, оно производит больше отходов, получает меньше выгод по сравнению с теми, кто шел раньше.  Продолжайте в том же духе, и вы неизбежно придете к точке,  за которой ноша каждого нового технологического поколения будет все тяжелее.  Можно показать, что наше индустриальное общество прошло эту точку несколько лет назад.

Трудность заключается в том, что до недавнего времени мы не могли публично заикнуться об этом —  в противном случае  реакция была бы такой, как на  ребенка в проблематичной семье, если б он попытался обсудить публично сводящее его с ума двойное послание. По мере того, как все чаще уравнение прогресса будет подвергаться сомнению, многие из нас наконец начнут поднимать вопрос о том, что же происходит, и  дойдут до момента, когда пожмут плечами и скажут: ‘Мы думаем, что наше общество просто тронулось’.

***
Наше общество любит гордиться своим чувством глубокого времени —  постепенным признанием бесконечности дочеловеческого прошлого. Эта гордость не без оснований, но остается односторонней.  Большое число людей сегодня, думающих с почтением  о бездонном прошлом,  бледнеют, когда пытаются заглянуть в бездонное будущее.

Как я  и предполагал, это вызвано тем, что люди начинают понимать: будущее не представляет собой гордое шествие наверх, по направлению в звездам,  как думалось раньше. Чем тише станет риторика прогресса, тем очевиднее будет, что будущее не обещает возлагаемых на него надежд. В настоящий момент это некое  место, напоминающее легкомысленную картинку, на которую можно смотреть, чтобы не видеть  нависающую над нами реальность.

Несмотря на веселый характер картинки, я не думаю, что разумно, или даже  психологически оправдано, продолжать на нее смотреть. Напротив, давно пришел час оторвать взгляд от разрисованной картинки, на которой люди будущего пользуются тем же набором ти-шорт,  энергетическими батончиками, ай-фонами и той же болтовней,  и повесить ее где-нибудь в прихожей как напоминание о прошлом, и поднять глаза на глубокое будущее.

Трюизм о том, что мы не можем ничего знать о будущем, ошибочен.   Подобно тому, как астроном может наблюдать недавно открытую экзопланету, и предсказывать ее место через день, неделю, или тысячи лет, точно также нам  достаточно известно  о поведении прошлых цивилизаций,  биологических видов и планет, чтобы с определенной вероятностью  предсказывать ход событий в глубоком будущем.
Среди вещей, не подверженных сомнениям, есть определенные невозможности. Мы не сможем колонизировать глубокий космос или другие миры солнечной системы,  например, потому что Земля единственная твердая планета по эту сторону от  Проксимы Центавра, с магнитным полем, достаточно сильным, чтобы отразить потоки жесткого излучения реактора, расположенного в 93 млн милей от нас. Ученые знали об этом многие десятилетия, и пытались все время найти выход, но безуспешно; человеческие существа просто не приспособлены для пространств с высоким излучением, это не наша среда обитания.

Другими словами, грандиозный миф о будущем космическом человечестве пора сложить и отнести в музей, там где хранятся мертвые мечты. Сегодня многие  по-прежнему настаивают на том, что человеческие существа могут совершить все, что  задумали,  но это еще один ложный трюизм;  всякий, кто настаивает на нем, должны, по крайней мере, продемонстрировать работающий вечный двигатель.  Некоторые вещи просто физически невозможны;  некоторые невыполнимы практически;  некоторые экономически невыгодны — и эти  ограничения еще предстоит выучить нашему виду  за отведенное ему время существования.

Кроме этого, существуют  ограничения, вытекающие из  того выбора, который мы уже сделали.  Наши сегодняшние потомки, например, унаследуют планету, лишенную почти всего ископаемого топлива и большинства невозобновляемых ресурсов,  и разрушаемую дико нестабильным климатом. До тех пор, пока температуры не достигнут своего пика и не начнут спадать, может быть через пять столетий, мы будем ощущать дикие колебания по всей планете и внезапный подъем уровня моря.  Это было понятно гласиологам уже несколько десятилетий назад – растопленные льды могут спровоцировать пульсацию уровня океана, а в некоторых местах привести к подъему уровня на 5 или более метров. Перед нами тяжелые 500 лет, и я не думаю, что успокоением для тех, кто переживет, будет тот факт, что несчастья были рукотворные.

Что касается окончания климатического хаоса,  то как подсказывают прежние экологические катастрофы, вызванные парниковым эффектом,  климат стабилизируется вновь,  причем его характер будет резко отличаться от сегодняшнего.  Растения восстановятся быстрее,  как это всегда происходило после катастроф,  распространяясь из мест укрытия по всей планете.  Генералистская*  фауна, которая пройдет через узкое горлышко нынешнего периода вымирания видов — крысы, кошки, дикие свиньи, вороны  и многие другие виды —  займут новые экологические ниши, и дадут новый всплеск популяций, которые заселят биосферу новой фауной.

***
А человеческие существа? Мы тоже генералистский вид, с  большими способностями к адаптации.  Даже до промышленной революции, люди распространились на все континенты, за исключением Антарктиды,  приспособившись без особых трудностей к окружающей среде,  такой различной как арктическая тундра,  пустыня Сахара,  пространства степей и прерий Старого и Нового света и острова Тихого океана.  Однако нам также предстоит пройти через узкое горлышко  выживания,  и глобальное население после экологической катастрофы скорее всего составит не более нескольких процентов от нынешнего.

За этим периодом лежит территория, которая редко исследовалась даже на страницах научной фантастики. Где-то я писал, что современное индустриальное общество, по-видимому,  первое  из тех, которых мы называет технические общества (несмотря на его самый примитивный и расточительный характер) — то есть общества, у которых большая часть энергии поступает из источников, отличных от мышечной энергии человека и животных .  У этих технических обществ будущего не будет ископаемого топлива,  но останутся возобновляемые источники энергии: солнце. ветер, вода. биомасса, и возможно другие, о которых мы пока не имеем представления.  У них не будет невозобновляемого сырья, которое мы сегодня так бездумно расходуем,  за исключением возможно того, которое они могут некоторое время извлекать из свалок и руин,  но возобновляемые ресурсы у них будут в изобилии.  Технологии, которые они создадут с использованием этих ресурсов не будут похожи  на наши, и будут применяться для целей, которые мы не можем сегодня вообразить.

Технические сообщества будущего скорее всего будут иметь большие географические ограничения, чем сегодняшнее индустриальное общество. Даже сегодня существуют районы, которые  лучше приспособлены для охоты и собирания,  для номадического разведения скотоводства, и сельского земледелия, чем те поселения и та экономика, которые мы им навязываем. Для глубокого будущего,  это будет по-видимому еще более справедливо —  например,  это будет больше соответствовать началу восемнадцатого века, когда ископаемое топливо  составляло собой лишь небольшую часть глобальной энергии.  В человеческих терминах, Земля будет большей планетой, чем сегодня, и гораздо более разнообразной, чем галактические монокультуры часто описываемые сегодняшними фантастами.

Более того, технические общества глубокого будущего будут не столь долгоживущими, как мы. Некоторые из них, могут испортить планетарную биосферу таким же образом, и заплатить за это так же дорого, хотя я подозреваю, что нашу судьбу будут обсуждать в приглушенных тонах еще много веков, и это в определенной степени защитит нас от повторения плачевного опыта.  Будут возникать и погибать другие общества согласно нормальном циклу развития цивилизаций, и как показывает история,  каждое из этих будущих обществ будут отличаться от друг от друга, и от нас,  каждый раз  открывая новые человеческие возможности, которые мы даже не можем себе представить сегодня.

Другими словами, хотя мы не полетим на другие звезды,  наш вид будет путешествовать по не менее странным мирам, страннее, чем наши мечты.  Вместо того, чтобы летать по космосу, человечество отправляется в путешествие по времени с головокружительной скоростью шестьдесят секунд в минуту, и его пункт назначения будет сильно отличаться от ти-шортов, энергетических батончиков и ай-фонов;  в то же время, он не будет похож на мрачный и бестолковый опыт нынешнего века. Для меня, по крайней мере,  это манящая перспектива;  и хотя никто из нас не увидит  миров глубокого времени, мы по крайней мере вольны мечтать — и возможно даже предпринимать шаги,  чтобы пройти через нависший кризис,  и передать нечто полезное в руки ждущего нас глубокого будущего. 

________________
*Генералистская (generalist) фауна -   виды, способные существовать в широком диапазоне экологических условий  и использовать большое разнообразие ресурсов (например, гетеротрофы).  См. Википедию