Старая дура или история одной казни часть первая

                СТАРАЯ ДУРА

                ИЛИ  ИСТОРИЯ ОДНОЙ КАЗНИ.

                Часть 1. ЯВЬ.

                Радости и горести




           24 января 2001 года начался, по лунному календарю, новый год, новый век и новое тысячелетие. В этот день моему тринадцатилетнему сыну Алёше
зачитали смертный приговор.
          Отказали в радости жизни, в радости познавать Белый свет…Будем друг друга любить, завтра нас расстреляют, не пытайся узнать, за что, не пытайся понять, зачем?...Никто никому ничего толком объяснить не может, несчастные родители  так и остаются в страшном неведении. А вот мне привелось узнать, объяснили…Только мне от этого не легче. Но всё же я решила написать об этом, хотя так больно даже думать о том, что нужно написать, даже только от мысли, что надо – сжимается моё больное сердце. К тому же я после приговора сразу сошла с ума до такой степени, что растеряла весь свой словарный запас, поэтому не взыщите, буду пользоваться чужими словами. Сплошной плагиат, но ничего не поделаешь…
         А вот чьи это будут слова – вряд ли вспомню, простите. Вот слова Хемингуэя приведу, пока не забыла, на днях прочитала его книгу: «Эта книга содержит материал из кладовой  моей памяти и моего сердца. Пусть даже одну повредили, а другого не существует». Записаны эти  чужие слова в старом блокноте, на маленьких листочках, записаны наскоро, без указания авторов. Эти слова задели мое сердце, выразили то, что я сама  выразить не в состоянии. Начитанные люди сразу узнают эти не мои слова, а авторы, надеюсь, на меня не обидятся. На  обиженных Богом не обижаются...
Скоро будет восемь лет, как потеряла я своего сыночка, жить не хочу с первой же минуты осознания потери, но вот живу, потому что точно знаю, что если уйду из жизни по своей воле, мне даже на Том свете не дадут с ним встретиться, не дадут ему встретить меня, не дадут встретиться мне и с моими родителями. Надеюсь, что эти записки помогут мне доконать себя, но  самоубийством считаться не будут. Хотя народ на Том свете, особенно те, кто пасут нас, такие иезуиты и инквизиторы, что могут обвинить во всем, что им угодно – сплошная софистика, казуистика и передёргивание.  Но может, я до сих пор болтаюсь без толку на Этом свете и только понапрасну перевожу пенсию на удобрение именно для того, чтобы написать историю этой казни.
            К сожалению, мы не умеем читать знаки судьбы. Мне суждено было прожить жизнь в одиночестве, а я решила изменить свою судьбу и родить себе ребенка. Я понятия не имела, что, выбрав другую дорогу, чтобы уйти от своей судьбы, именно на ней мы с этой судьбой и встречаемся, но в еще более  худшем   варианте. Иногда лучший способ погубить человека – это предоставить ему самому выбрать себе судьбу. Дураку воля – что умному доля – сам себя губит.
          Маму я потеряла, когда мне было 24 года. Почти год  я приходила в себя, почти каждую ночь я видела во сне, что спасаю её, делая ей массаж, опуская в горячую ванну, просто ношу её на руках, и она оживает. Долгие годы потом болела душа моя. До этого меня мало заботило, что нет у меня никого, даже в кино меня никто ни разу не пригласил. Потом стала иногда посещать мысль о грядущем одиночестве. Но я на ней не зацикливалась, жила себе да жила, читала запоем, ходила в театры, на выставки, в музеи, путешествовала. У меня был папа, младшая сестренка вышла замуж, родила девочку. Мне было в радость из командировок привозить для племяшки что-нибудь в гостинец, в подарок. И когда я с работы возвращалась в пустой дом, я знала, что всё же я не одна. Отец работал за Рекой, в Доме отдыха, его не бывало дома с апреля по октябрь, но в холодное время года он был дома. Я видела светящиеся окна нашей квартиры, когда возвращалась с работы, и у меня не было чувства одиночества. Отец же беспокоился за меня по этому поводу, всегда, когда я собиралась в отпуск ( а я предпочитала море, в бархатный сезон, дикарем – вольная воля!), он демонстративно укладывал мне в чемодан телогрейку, заниматься «кустотерапией».  Батя мой давно понял, что замуж мне не выйти, и давно дал благословение на «принесение в подоле»  внука или внучки.
            Когда мне исполнилось тридцать лет, у моего папы случился первый инфаркт. Вот тогда я задёргалась, вот тогда почувствовала приближающийся призрак одиночества. И дёргалась я так, но безрезультатно, пять лет. Наконец мне  всё-таки повезло, наконец  я влюбилась по уши, и мне ответили, если не любовью, то желанием. Но мне пришлось наступить на горло собственным принципам, за неимением холостого производителя пришлось найти женатого. Я не требовала от избранника ничего, не хотела разрушать его семью, мирную спокойную жизнь его  жены и детей.
            Самый роковой поступок моей жизни! Знала бы, к чему это всё приведёт! Пропустила мимо разума своего глупого страшный знак судьбы – 35 лет мне исполнилось в день взрыва АЭС в Чернобыле! А в сентябре того же года меня понесло на Чёрное море, именно там я поняла, что Бог услышал мои молитвы, что я беременна! Так что первый месяц своей жизни, еще в зачаточном состоянии, мой будущий ребёнок провёл со мной на море, в море, на золотом песке. По ящику ведь врали, что всё благополучно, заражённые ветра Чёрного моря не коснулись. Я и до сих пор не знаю правды.
           Как только я поняла, что беременна, все мои дёргания прекратились, я ходила довольная, с блаженной улыбкой на физиономии. Даже совратила с пути праведного ещё пару-тройку старых дев, они ушли в декретный отпуск следом за мной. Вот сколько грехов сразу я взяла на свою душу! А ведь была  далеко не молоденькая, могла бы и помудреть. Но, к сожалению, дурак с возрастом не становится мудрецом, он становится старым дураком.
           За время беременности я прочла много книг по воспитанию детей, по уходу за малышами. Подруга дала книгу Б.Спока, я из неё переписала кое-что полезное, в основном по болезням и первой помощи младенцам до приезда врачей, а главы про недоношенных  вообще пропустила, не читала. Чего ради у меня будет недоношенный ребёнок, когда я так хорошо переношу беременность, никакого токсикоза, головные боли как рукой сняло. Подружки иронизировали по этому поводу, говорили, что мне нужно быть хронически беременной.
           На четвертый месяц я свалилась на улице, в гололёд. Меня на всякий случай отправили в больницу на сохранение. После опять всё было нормально. В семь месяцев ушла в декрет, занялась приведением в порядок квартиры, увязывала в пачки и относила в подвал журналы, а их было много. В советское время мы выписывали  много журналов, научно-популярных, брошюры из серии «Знание», «Литературку» и т.п. Ну и доотносилась. Появились капли крови. Дура есть дура. Отправилась в женскую консультацию, оттуда меня увезли в роддом. Положили на сохранение. Всё наладилось в первый  же день, но домой меня не выписали.
             Я переживала, что у меня ничего не куплено из приданого для малыша, ничего не подготовлено. Отец ещё до моего выхода в декрет уехал на работу, сделать всё за меня было некому. Возможно, поэтому у меня всё время было немного повышено давление. Просилась домой, но меня не выписывали. Вот посохраняли меня почти месяц и решили готовить к родам. Из каких соображений – до сих пор понять не могу, чувствовала я себя нормально, всё было уже давно в порядке.
            4 мая вечером в процедурном кабинете я увидела на листе назначений название Синестрол. Мне даже поплохело…
            - Не дам, - говорю им, - колоть, мне ещё месяц ребёнка донашивать!
            Набежало тут море  медицинского персонала, врачи, медсёстры, даже интерны подключились, человек шесть, не меньше. Насели на меня, стали объяснять, что я – старородящая, да ещё и первые роды, меня нужно заранее к ним подготовить. Довели до слёз, ведь все люди разные, мало что с другими всё было нормально, что-то во мне противилось и бунтовало.  Но насели так, что старая  дура сдалась и позволила сделать укол.
            Природа щедро обделила меня всем. Ни таланта, ни красоты, ни здоровья, а главное, обделила меня умом. Я довольно трезво смотрела на себя в зеркало, много о своей внешности не воображала, но что я глупа, не понимала. В зеркало этого не увидишь! Я же такая начитанная, вдруг толика ума прибавилась от книг?  Начитанная дура! И теперь моя неразумность сыграла со мной злую шутку, точнее, злобную и не поправимую! Как бы я потом не трепыхалась, сделать ничего не смогла.
            Всю ночь мне было некомфортно, тянуло и крутило в животе, пузо моё ныло. Едва дождалась утреннего обхода. А накануне, до укола, на вечернем обходе, слышала с помощью  аппарата «Малыш», как весело стучало сердце моего ребёнка! И вдруг на утреннем обходе  врач говорит , что  почему-то не слышит его сердечка. Повели меня  в смотровую, и врач заявила, что я сейчас  пойду рожать. Отвели на первый этаж, а мне всё хуже.
           Лежу, на одной руке манжета тонометра, в другую руку воткнута капельница, под нос подведён кислород. Плохо, а схваток нет. Сделали укол, вызвали схватки. Пришла зав.отделением, проткнула пузырь, заругалась на остальных – все околоплодные воды в крови, схватки слабые, шумит:
              - Ребёнок в крови плавает!
              Ушла. А мне судорога ногу свела. Прошу медсестёр помочь – ноль эмоций, стоят ко мне спиной, болтают. Надоели мы им, роженицы, ужасно…Как уж извернулась, не помню, но немного одной ногой другую растёрла. Опять  пришла заведующая, повели меня на кресло, рожать. А я уже  полуотключенная. Врач велит мне:
               - Тужься!
               Ну я вроде постаралась. Она кричит:
               - Не тужься!
               А до меня всё доходит, как до жирафа, замедленно соображаю, замедленно отвечаю:
                - Что?
               Ну она берёт скальпель и режет мне что-то там, а я только заторможенно  спрашиваю:
               - Ой, а что это вы со мной делаете?
              Врач шлёт за анестезиологом, а я уже и рожаю сама. Родила…………
Показывают мне младенчика, вижу – мальчик…шепчу:
              -Алёшенька…
              Спросила их, не замучила ли я его, почему он синенький?
              Слышу ответ:
              - Они все такие!
             - А у него всё на месте, всё есть?
             - Всё , - отвечают.
             А малыш молчит, шлёпнули его по попке, запищал жалобно так…Тут анестезиолог появился, заведующая на него шумит:
              - Тебя только за смертью посылать, она уже сама родила!
             А я всё больше торможу, всё туже соображаю, а тут мне укол и  сделали. Поплыла я куда-то, вокруг темнота и радужные кольца синие, жёлтые, красные, зелёные плавают, переплетаются…Потом словно лежу на дне колодца, стены высокие, но неровные, угловатые, на самом верху маленькое лицо анестезиолога, встревоженное:
            - Вы меня видите? Вы меня слышите?
            Я промычала что-то невразумительное, и вынесли меня в коридор, положили на каталку. И оставили одну. Я то проваливалась в темноту, то приходила в себя, слышала, как очередным будущим мамочкам командовали:
           - Тужься, тужься!
           Потом опять забытьё, потом опять очухивалась. Лежу и никак не могу понять, родила я или нет? (Родила я в 12 часов 40 минут, так было написано на кусочке клеёночки на руке моего малыша.) Я валялась на этой каталке до вечера, замёрзла, в один  из моментов просветления попросила укрыть меня одеялом. Ещё помню, что из родильной  палаты вышла врач, посмотрела на меня и сказала:
          - Шумная женщина!
          - Я даже возмутилась:
          - Да я вообще не пикнула, только зубами от боли скрипела, а потом мне дали наркоз!
           - Вот под наркозом-то вы и шумели!
          После этого был очередной провал, но слова эти запомнились. Я до сих пор иногда думаю, ну что же я там шумела? Матом я ругаться не умела, может, всё-таки как-то ругалась, если в обморочном состоянии мне сказали обитатели  потустороннего мира, которые любят болтаться в разных операционных, питаясь эманациями крови, что ждёт меня и моего сына? Только потом всё это стёрли из моей памяти.
           Вечером мне принесли ужин, велели сесть и съесть. Я села, и тут же повалилась набок. Велели есть лёжа. Потом подняли, чтобы отвести наверх, в послеродовую палату, а я на ногах не держусь, падаю. Поймали меня, положили на носилки и понесли наверх. Я ещё помню, как мои товарки по сохранению вышли  меня встретить, все меня поздравляли. Ведь там было столько сложных беременностей! А я и сама жива, и ребёнок жив.
             После они мне говорили, что я была белая как мел, хоть в морг отправляй. Занесли меня в палату, положили на кровать, дали руководящее указание непременно утром сходить в туалет – это я ещё запомнила, и опять отключилась.
            В палате оказались три кровати для мамаш и три кроватки для малышей, маленькие, беленькие, с решёточками. Только в одной кроватке был малыш, у него была молодая мама. Малыш был крепыш, исправно спал, громко требовал титьку, пачкал пелёнки и опять спал. А мне и второй соседке, не очень молодой мамочке, но моложе меня, малышей не принесли ни вечером, ни утром. Мы беспокоились, соседка говорила, что это её седьмой  ребёнок, и у него пуповина была замотана вокруг шейки. Переживала…
          А с моим-то что? Почему не несут? Вспомнила, что велели с утра в туалет  обязательно сходить. Встала, пошла, дошла  до унитаза – и выключилась. Ударилась попой, все швы полопались, кровь, боль, ещё и головой ударилась. Очнулась – меня за руки, за ноги беременные вытаскивают волоком в коридор. Там я встала, сделал пару шагов – и опять грохнулась во весь рост на спину, и конечно, ещё голове добавила. В общем, полный  улёт!
         Прибежали санитарки, дотащили до кровати. Опять сумеречное состояние ещё несколько часов. А рассказываю я это потому, что достался мне мой сыночек, цветочек аленький, тяжело, крови я потеряла прилично, да ещё эти полёты на пол… Вроде бы расплатилась я за свой грех чуть ли не на всю катушку собой,  любимой! Ну для чего ещё было нужно доконать и моего сына?
          Странно, но я лично считала, что родила я легко. Моя сестрёнка маялась почти трое суток! Другие стонали куда круче меня, многие кричали и плакали, а я всего-то только зубами поскрипела. Но после выписки узнала от моего бати, который срочно вернулся в город и разговаривал с врачом, принимавшей мои роды, что роды были очень тяжелые. Я тогда только посмеялась, какие же они были тяжелые? Ну, в обмороки падала, ну, отключилась на кресле, с кем не бывает? Видите, опять только про себя, любимую, подумала. А ведь врач наверняка  имела в виду, что роды были тяжелые для моего ребёнка!
           Вечером принесли нам наших малышей, спят, не пищат, слабенькие. Мой и не сосёт даже. Прикладываю к груди – ноль эмоций. Посоветовали носик ему зажать, автоматически ротик откроет, можно засунуть сосок. Жалко было его мучить, да ничего не попишешь, пришлось так поступить. Стал сосать, но слабо. Кое-как поел. А я всё им любовалась: как куклёночек, беленький, глазки большие голубенькие, реснички длинные тёмные, бровки тёмные, ротик хорошенький, и не лысый. Волосы вроде мои, каштановые, у его папаши тёмно-русые, у нашего остального семейства чёрные.
             Дитя моё, ты, сам того не ведая, наполняешь мою жизнь смыслом и радостью! Кормить приходилось лёжа, сидеть и стоять я не могла. Через несколько дней выписали молодую мамочку. Посмотрели на выписку, цифры там какие-то. Почему-то потом, в выписках моего Алёши и соседского малыша, прошедшего через асфиксию, были точно такие же цифры. Всё, в общем, в ажуре, идеально здоровые дети. У соседки ни слова про асфиксию, у меня ни слова про недоношенность. Пишут, что роды срочные, а что вес 2900 – так это внутриутробная  дистрофия, мамаша голодом заморила. Я же жила  при социализме, работала, зарабатывала нормально, питалась нормально. Если бы дали доносить, был бы за три кило, точно.
           Позже  меня и Алёшу перевели в общую палату, где уже было много мамочек и много детишек, малышей больше на ночь не уносили, они были с нами. Все детки вокруг  были жёлтенькие, типичные китайцы. Детская желтушка. А мой – беленький. Ну что же, зато в конце его жизни довелось пожелтеть, исправили, гады, упущение.
           Как-то стою я у раковины, грудь к кормлению готовлю. Алёша лежит распелёнутый, воздухом дышит. Вдруг кто-то кричит:
           - Иди быстрей, что-то с ним неладное!
           Бегу, вижу – сыночек мой плачет, одна половинка тела у него снежно-белая, а другая – ярко-алая. Только уже не помню, левая или правая сторона тела была алая…
            Я – в шоке, кто-то побежал за врачом. Пришла детский врач. Посмотрела на него и молчит. Потом на меня посмотрела, ждёт, что я скажу. Я спросила, не оттого ли это, что во время родов выходил с прижатой к голове ручонкой, словно честь отдавал. (Кстати, именно поэтому меня и резанули скальпелем). Она обрадовалась, закивала, да, мол, поэтому – и сбежала. К этому моменту Алёшенька пришёл в норму, стал  одинаково светленьким.
          В общем, когда меня с сыном выписывали через десять дней, в выписке не было ни слова об этом непонятном для нас всех явлении. Ну а врач-то точно  знала, что это такое. Мне потом чуть ли не через год одна девушка, работавшая в отделении недоношенных детей, объяснила, что это – синдром Арлекино, чёткий признак недоношенности. А в выписке – всё в норме, роды в срок, ребёнок полностью здоров. Такую же выписку получил и ребёнок с асфиксией, у него пуповина была вся на шейку накручена. Как его опытная мама согласилась с этой выпиской, не понимаю. Я-то ничего в этом не смыслила, к тому же всё это время мне было плохо, голова постоянно болела и кружилась, выходила я в коридор, держась за стенку.
          Известно, что мама одного ребёнка наивна и неопытна, как новобранец. К тому же я теперь точно знаю, что девушка, не отличающаяся здоровьем, или калека, или урод, не должна поддаваться на игру гормонов, нам, таким, рожать нельзя! Ни в коем случае! Раз мы больны, значит, наказаны за прошлые жизни, значит, надо заткнуть фонтан и тихо реветь по ночам в подушку. Эти слёзы – вода по сравнению со слезами, которые выпадают из-за нас нашим детям, и с кровавыми слезами, которыми мы плачем ПОСЛЕ…
Ничтожное горе в рамках одной ничтожной жизни человеческой, и уже совсем смехотворно оно в сравнении с тем, что вскоре произошло…
           У меня в детстве были три черепно-мозговых травмы, две с потерей сознания, особенно тяжёлая – вторая, память об Эстонии. Какой-то пацанёнок  сбросил  большой кусок разбитого оконного стекла с пятого этажа, с подъездного окна.  Жили мы тогда в домах без навесов над подъездами. Играли мы там кучкой, детворы было много, он хотел только попугать, послушать, как визжат девчонки. А угодил прямо мне в голову. Тогда мне было пять лет, но дети долго помнят то, что вызвало у них большую радость или большую боль. В принципе, меня должно было убить. Потому что, когда я с бабушкой уезжала из Ленинграда в гости к дяде в Эстонию, и  нас провожала моя мама, со мной случилась истерика. Я вдруг поняла, что больше никогда её не увижу. Угомонилась я с трудом, достав своим рёвом всех попутчиков.  Думаю, что маму смутили и встревожили мои странные слёзы, и она молилась за меня, вот и отмолила. Ей это было позволено из-за её тяжёлой жизни, она  блокаду Ленинграда перенесла, потеряв отца и трёх братьев.
           Очнулась я на плече моего дяди, увидела его залитую моей кровью белую тенниску, крупные капли крови  за ним на асфальте, он бежал со мной в больницу. Тут я взвыла, как сирена, помню, что все прохожие смотрели на меня с ужасом. А в больничном коридоре все даже вскочили  со своих мест. Потом ничего не помню, наверное, опять отключилась. Дядя говорил после, что из меня долго вынимали осколки, на самую большую рану ставили скобки. Я ещё очень долго не давала голову мою  трогать, ни мыть, ни расчёсывать.  Ох, и досталось со мной моей бедной маме! К тому же у меня  начались глюки, я непонятно кого и что видела на пустом месте , орала по ночам, видела кошмары. Со временем всё понемногу прошло.
             А вот к пятнадцати годам, когда начал окончательно  твердеть череп, навалились сильнейшие головные боли. Но на память они не влияли, память тогда была хорошая, училась я хорошо. А странные сны всё же видела часто.
Смешно, но и всю последующую жизнь мне доставалось именно по голове. Какая-нибудь тяжёлая  железяка  пролетала буквально в миллиметре от головы, выдрав клок волос, падала я в гололёд непременно во весь рост, сильно ударившись головой и так далее. Я стала ходячим барометром. Все перемены погоды, магнитные бури, солнечные протуберанцы, землетрясения у чёрта на куличка, наводнения, цунами и прочее, и прочее – всё вызывало сильные головные боли. А моя везучесть?  Заканчивающийся перед носом товар, непременно рвущаяся или заканчивающаяся на мне  лента в кассовом аппарате, последний билет, достающийся тому, кто стоял передо мной в очереди, всего не перечесть…И с такой везучестью осмелиться родить дитя? Воистину, если Бог хочет  кого-то наказать, он лишает его разума.
            А после  родов я ещё добавила моей разлюбезной голове своими падениями в обмороки.

                Трудное счастье.

           Ну вот, наконец,  мы и дома. Кроватку детскую поставили сестренка с мужем, ещё племяшкину,  приданое тоже она купила. Оформив месяц за свой счёт, приехал из-за Реки мой папа, помочь мне с Алёшенькой.
          …Мальчик очень маленький, мальчик очень слабенький – дорогая деточка, золотая веточка! Трепетные рученьки к голове закинуты, в две широких стороны, словно крылья, вскинуты. Дорогая деточка, золотая веточка…..
            А я всё на автопилоте…кормлю лёжа, сама кормлюсь лёжа, стою плохо, сидеть совсем не могу. Папка мой мне готовит, кормит. Алёша же после кормления через минут пять кричать начинает, спать толком  не может, животик болит. Дождалась  прихода участкового педиатра. Она меня мало слушает, больше в выписку глядит. Говорю, что сынуля мой – недоношенный, восьмимесячный, рассказываю, что с ним было в роддоме. К тому же ясно виден ещё один признак недоношенности, крипторхизм с одной стороны. А в выписке ничего этого нет, чётко написано: роды срочные, самопроизвольные, состояние ребёнка по шкале Апгар 8-9 баллов, масса при рождении 2900, рост 50 см, масса на один день жизни 2530 (куда же за один день 370 грамм подевалось?), масса при выписке 2600, к груди приложен через два часа (на самом деле – минимум через 12 часов), в общем, всё хорошо, прекрасная маркиза!
            А я тут что-то про вызванные Синестролом  преждевременные роды, про чуть ли не инсульт у новорождённого…В общем, педиатр выписала мне успокоительное. Я ей говорю, что проблемы сильные со стулом, что после кормления животик болит, что кричит почти постоянно, спит урывками. И вместо того, чтобы выписать малышу  бифидумбактерин, колибактерин, лактобактерин, что там ещё положено недоношенным, - мне успокоительное. Я ничего сама не соображаю, на автопилоте, не сплю сутками, дура дурой. Ну, посчитали, сколько я непоправимых ошибок совершила в самом начале  этой маленькой новой жизни?
             Папка мой меня спасал, под утро забирал Алёшу у меня, брал к себе под бочок, сыночек согревался у его теплого живота, засыпал, подпускал лужицу, и мы все немножко спали. Я почти  круглые сутки носила  его на руках, песенки  колыбельные до хрипоты пела, с ног валилась в буквальном смысле.
            Наконец разрешили нам гулять, и сразу после кормления я возила Алёшу в коляске вокруг дома. С раннего утра до поздней ночи. Вскоре батя мой уехал, ему нужно было на работу. Воду горячую отключили почти на месяц, вот я километры вокруг дома наматываю, а у меня дома картошка без присмотра  варится, вода в ведре, Лёшу купать, греется. Весело…И прозвали меня соседи спутником Земли. Скрипит моя колясочка чуть ли не круглые сутки вокруг дома. Ела я на улице, что-то чинила и подшивала тоже на улице, качая ногой коляску.
           У Лёшеньки со стулом продолжались проблемы. Раз в три дня, с муками, с массажем животика, со слезами в его больших голубеньких глазёнках. Участковый педиатр от меня отмахивалась, соседи, видя, что иногда я весёлая, говорили:
              -Никак парень твой в туалет сходил, что-то ты сияешь!
             Именно! Участковая медсестра посоветовала дать ему разведённого морковного сока. Не помогло, только вызвало сыпь, не очень большую, и она посоветовала больше не давать.
              Алёшеньке исполнился месяц. Понесла его в поликлинику, на контрольный осмотр и взвешивание. Принесла, развернула, гордо посмотрела вокруг – смотрите, какой красивый! А вокруг тоже распелёнутые малыши, крепыши, большие, чуть ли не квадратные – и мой, маленький, худенький…Срочно запеленала. В весе Лёша прибавил, почти в норму уложились, но в нижний предел.
             Участковая приходила, как положено, регулярно, в каждый приход записывала в карточку: -  запоры. А мер никаких не принимала, разве что советовала клизмы делать. А молодые мамочки вокруг твердят, что часто ими пользоваться нельзя, вред  принесут, привыкание вызовут. Вот так – два месяца мучений и недосыпа.  Спасла нас приехавшая к родителям молодая мама из Ленинграда, дочке её уже был годик. Она подарила мне газоотводную трубку, объяснила, как пользоваться. Привыкания трубка не вызывает, кишку, в отличие от клизмы, не распирает. В Ленинграде её советовали всем молодым мамочкам, у которых с малышами были подобные проблемы. Наши врачи упорно молчали, хотя в роддомах сами пользуются, поэтому детишки там спят ночью хорошо, дают и дежурным выспаться.
             И потихоньку стало всё налаживаться, а первые месяцы – тихий ужас! Точнее, громкий. Племяшка моя, Тата, прозвала своего двоюродного братика Алёша-орёша. Он себе даже фарингит накричал. Но проблемы с животом не проходили, врач ничего не предлагала, сама я ничего не соображала. Спал Алёша только на улице. Даже зимой, в любую погоду, в мороз, в метель, я работала спутником Земли.
             Однажды в августе 1987 года Алёша после кормления вдруг уснул дома, в кроватке. Ему уже было три месяца. Я тоже прилегла, в каком-то состоянии полусна-полуяви. Лежала и почти спала, хотя толком не спала в эти месяцы вообще, уставала до такой степени, что уснуть подолгу не могла. А тут быстро провалилась в какое-то пограничное состояние, хотя дело было днём.
              И увидела я, что иду по деревянному мостику, переходящему в деревянный тротуар, как в северных русских деревнях. Встретила меня моя мама, мы пошли рядом, разговаривая, а о чём, так и вспомнила потом. Место было странное, свет неяркий, пейзаж словно бы универсальный, для всех. Были там и горы, и река, и леса, и поля, река впадала в тихое море. Шли мимо длинного одноэтажного здания, бетонного, с большими окнами. Окна довольно низкие, идёшь и видишь, что там, за окнами.
             А за окнами длинное помещение с конвейерами, на которых лежали люди, много людей, мёртвых. Около них работали врачи, в белых халатах, в масках, как положено. И люди начинали подавать признаки жизни. Я зацепилась взглядом за молодого парня, лежащего лицом вниз. А у него на спине – большая рана, словно вырвана часть плоти. Только потом, вспоминая виденн6ое, я поняла – разрывная пуля вошла в грудь и вышла из спины. В это время война в Афганистане ещё шла, наверное, юноша этот погиб там. Врач долго возле него колдовал, даже пот на лбу выступил. А юноша зашевелился, стал приходить  в  сознание, оживать. Вот как сильно связано наше эфирное тело с белковым, погибших  и покалеченных эфирных существ, наши с вами души, выросшие на наших телах, тоже приходится лечить и восстанавливать.
             Мы пошли с мамой дальше. Подошли к высокому зданию, зашли в вестибюль. А там народа!  Много, все двигаются, спешат, какое-то весёлое возбуждение, гул голосов. Я поняла, что души уже после ремонта, перед тем, как отправиться каждой душе на свое место, а здание то – гостиница.
            Вдруг подошёл ко мне замечательный артист, Андрей Миронов. Я знала, что он недавно умер, жаль мне было и его, и его жену и дочек, а особенно его маму. Он попросил извинения за то, что обращается ко мне, но здесь была только одна живая душа – моя.  Немного смущаясь, Андрей объяснил, что обувь, в которой его похоронили, ему тесна, и чтобы я что-то сделала, чтобы ему помочь. Рядом с ним стоял ещё один человек, я даже понимала, что знаю, кто это, но в тот момент толком не осознала. По тому, как они смотрели друг на друга, как общались, было ясно, что они давние друзья. И вот этот друг со смехом говорит:
            - А ты закажи ей классические белые тапочки!
            Андрей тоже засмеялся и сказал:
            - Да хотя бы и их!
            Далее я мало что помню, помню только, что мама меня проводила к мостику. Я очнулась, но была совершенно спокойна, видимо, мама ничего не сказала мне о грядущей страшной судьбе, а может, и она об этом ничего не знала. Как говорил Эслан в «Хрониках Нарнии», - каждому рассказывают только его сказку.
            Я долго мусолила всё это в своей больной голове, денег у меня было в обрез, но всё же зашла в ближайший магазин, купила белые  толстые вязаные то ли носки, то ли тапочки, типа джурабов, с подошвой, и подарила их своей пожилой соседке, объяснив, что носить их надо в память об Андрее Миронове. И только тогда до меня дошло, кто был его друг. Это был Анатолий Папанов.
            К удивительным снам мне было не привыкать, я и чудесные сны раньше видела, и кошмары, даже слишком часто. И вот ведь странно – ужас испытываю такой, что едва ноги ватные волоку, а всё норовлю кулаком погрозить да непослушными губами ещё и прибавить: - «Я вам покажу!». А ещё страннее то, что я была некрещёная, отец мой – кадровый офицер, танкист, коммунист, родилась я в середине прошлого века, есть ли Бог или Его нет, меня мало интересовало, но вот в этих кошмарах я часто отбивалась от всякой нечисти именно крестным знамение. Уже во время  беды, когда узнала, что за душа мне при рождении досталась, поняла, что душа-то эта крещёная, православная, так что она-то уж точно знала, чего боится тёмная сила, и подсказывала мне, как отбиваться.
            Когда Алёше исполнилось четыре месяца, у меня резко уменьшилось количество грудного молока, но пришла пора прикорма, сыну выписали Биолакт, он ему очень пошёл, плюс овощной прикорм, животик стал налаживаться. Но кормление грудью я сохранила, сначала давала грудь, потом прикорм и  Биолакт, и так до годика.
           Меня очень смущало то, что Алёша не улыбался, не смеялся, не гулил. Я вокруг пляшу, гугукаю, агукаю, песенки пою: « Сын зовёт: - Агу, агу! Мол, побудь со мною! А в ответ: - Я не могу, я посуду мою. Но опять: -Агу, агу, - слышно с новой силой. А в ответ:- Бегу,  бегу, не сердись, мой милый!»
             Посмотрит сынок на меня серьёзно, вздохнёт, скажет: -«Гу…» и отвернётся. А я счастливая , сыночек «Гу» сказал! Ласково называла его  Гусенька. И всегда смотрел он на меня очень серьёзно, внимательно, по-взрослому. Покормлю его, уложу в кроватку, сама на диван прилягу, любуюсь им. А сынок смерит меня взглядом, как-то оценивающе, и молчит. Я спрашиваю:
              - Что, Алёшенька, не нравится тебе твоя мамка? Старая да некрасивая?
              Вздохнёт, и отвернётся к стенке. И в ванночке лежал, как фон-барон, важный, как Брежнев в президиуме партсъезда. А ведь детишки так любят воду, любят плескаться, пузыри пускают от удовольствия. Мой же словно выполнял трудную обязанность. Кто смотрел так на меня его глазами? Я тогда ведь не знала, что во время родов в новорождённое тельце засовывают чужую взрослую душу, с уже сложившимся характером, с написанной по грехам этой души судьбой. И первые месяцы связь между подсаженной душой и душой нашего малыша, растущей на его тельце, очень большая. Потихоньку  связь эта закрывается, остаётся  только на уровне подсознания.
              Такая ситуация продолжалась несколько месяцев, потом стало появляться больше младенческого, из глаз стало уходить холодное любопытство, появилась любовь ко мне.  Ласковая  привязанность всё возрастала, даже стал иногда улыбаться, но пока смеха его не слышала. Я уже рассказывала, что первые месяцы прожила на автопилоте, и вдруг как-то, развесив на балконе на просушку крошечное бельишко  ( а я из-за жары уже через месяц не пеленала Алёшу, надевала ползунки, так в коляске и гуляли),чепчики, ползуночки, вдруг осознала, что я – мама, почувствовала такую благодарность Богу за то, что Он сделал мне такой подарок! Такая волна счастья!  Сын наполнил светом жизнь своей мамы …Не дари, планируя отнять…
              А как я боялась случайно причинить сыну боль, как отчаянно трусила, когда нужно было в два месяца сдать первый анализ крови из крошечного пальчика! Отправила сыночка с сестрёнкой в кабинет забора крови, а сама сбежала даже из здания, перебежала через дорогу и засела там в кустах, меня трясло. Сестрёнка вышла с ним на руках, покачала головой, глядя на мою перепуганную физиономию, и сказала, что Алёша  даже не проснулся!  Вот как можно было такой ненормальной мамаше посылать  такие испытания, ясно даже козе, и понятно даже ежу, что я не способна их перенести.
              Почти весь первый год жизни моего малыша мне часто снился один и тот же сон. Я видела Алёшу мёртвым, или умирающим, и в состоянии тупой безысходной тоски  я ходила вокруг дома, подыскивая место для его могилы…Ужас этих снов словами передать невозможно! Сестрёнка мне объясняла, что просто я страшно устаю, не высыпаюсь, у меня постоянная тревога  по поводу его больного животика, вот мне и снятся эти кошмары. Успокаивала, как могла. Сон стал сниться  реже и реже, и перестал наконец-то мучить меня. А ещё меня поддерживал сон-видение с мамой, ведь она ничего плохого мне вроде бы не сказала, вернулась я от неё спокойная, без тревоги.
              Еду сыночку я готовила сама, хотя на всякий случай были куплены баночки  с детским питанием, в основном с протёртыми фруктами. Когда стала пробовать давать не только мясной бульон и протёртое мясо, прибавлять рыбу и курицу – снова возникали проблемы с животиком и небольшая сыпь. Ну, больше я пока не рисковала, ограничилась мясом и овощами, плюс Биолакт и творожок с молочной кухни.
              Когда Алёше было месяцев девять, батя мой лежал в больнице, чинил сердце и давление, а мне не с кем было  оставлять Алёшу, я везде брала его с собой в коляске. За фруктами для него я ходила на Центральный рынок, но к февралю намело такие сугробы на обочинах дорог, что невозможно было протащить коляску. Тогда я решила дать ему детское питание из баночек. После первого же приёма яблочного пюре к вечеру у сына начался храп, очень сильный. Везу его в коляске, он спит и храпит на всю улицу. Народ смеётся: - «О, точно мужика везут, богатыря! Сразу слышно!». Им весело, а мне не  очень. Участковая врач молчит, а медсестра сразу велела больше консервированную еду не давать, сказала, что не пошёл консервант, вызвал аллергию. Посоветовала давать хлористый кальций. Храп стал чуть меньше, но полностью не прошёл.
              На счастье, встретила подругу, она услышала храп и велела немедленно нести Алёшу на приём к аллергологу. Говорю, что направления не дали. Отвечает, что и не надо, что муж у неё детский аллерголог, и чтобы завтра же пошла к нему. Пошли мы на приём. Первый раз взяли у Лёшеньки кровь из вены. Это было что-то! Зря они меня выгнали из кабинета, на руках у меня он бы спокойнее перенёс эту процедуру, а так такой концерт им закатил! В общем, его кровью мне на обеих руках, от запястья до локтя, на внутренней стороне рук, сделали шприцом кучу уколов. На следующий день на места уколов нанесли вытяжки различных продуктов. Я просидела с обколотыми руками почти час, не шевелясь. А когда посмотрели – Боже мой, живого места не было, всё вздулось, места уколов разнесло, особенно от свёклы.
               Оказалось, что сыночку моему почти ничего есть нельзя. Раньше  это не было так заметно потому, что овощное пюре я ему делала из большого количества белых и зелёных разных овощей, морковки попадало мало в общее количество, свёклы вообще не давала, от неё предостерегла медсестра, памятуя, что была сыпь от морковного сока. А педиатр ничего не помнила, память у неё не по возрасту была девичья, год к нам ходила и каждый раз спрашивала, мальчик у меня или девочка, личико-то было красивое, большеглазое, с длинными девчачьими ресницами.
             Итак, ничего рыжего, красного, картофель на ночь вымачивать мелко нарезанный, крупы вымачивать, капусту предварительно отдельно немного отварить, потом только суп заправлять или для гарнира дотушивать, яблоки только зелёные, и то в ограниченном количестве, курицу нельзя, рыбу только сайду ( где же я её возьму, она тогда в нашем городе не продавалась). Можно говядину и телятину, свинину нельзя, молоко нельзя, Биолакт можно, творожок только с молочной кухни. Я растерялась. Но потом села, составила меню на неделю, старалась сделать разнообразное меню, несмотря на небольшое количество разрешённых продуктов. Дела пошло, я втянулась, диету соблюдала, лечила, кормила – нормально.
           Бедный мой недокормыш много лет сидел на жёсткой диете, а ему так хотелось всё попробовать! Сестрёнка меня всё время пилила, почему Лёша так себя ведёт в гостях? Шарит глазами по столу, и стоит мне зазеваться или выйти, как он – цоп  какую-нибудь  вкусняшку – и в рот! Да воспитывала я его, воспитывала, но ведь он ребёнок, ему хочется что-то  новое поесть, попробовать. Мне самой от этого было не весело, да и он сам потом расплачивается. Через пару-тройку дней  ночью так храпит! А утром сердитая мамка, руки в боки, строго вопрошает:
            - Ну, и что ты на этот раз съел?!
            Бедные наши аллергики…
            Прививки я ему делала, ведь кормить  нас некому, нет мужа, на чьём попечении мы бы жили, значит, мне нужно выходить на работу, а сына нужно отдавать в садик, а туда без прививок не берут. На карточке медицинской  Алёши красным фломастером написали : АЛЛЕРГИЯ  лекарственная и пищевая. Подчеркнули красным. Но его к прививкам никто не готовил, просто делали, и всё. ( Не забывайте, что мама у него – дура!). Реакция  была всегда, на первую же прививку АКДС сильная температура, слабость. Врачи решили, что будут делать только АДС, строго велели беречь от коклюша. АДС он переносил лучше. Капельки от полиомиелита переносил неплохо, только небольшое повышение  температуры.
             Алёша уже бойко ходил, держась за мебель, думала я, что в одиннадцать месяцев пойдёт сам. Но тут опять без подготовки сделали прививку от свинки, ведь мальчикам её нужно делать обязательно, эта болезнь может повлиять на детородную функцию мужчины. Девочкам же в это время делали прививку от краснухи, что тоже им важно потому, что если беременная девушка заболеет краснухой,  ребёнок-Даун  ей обеспечен. Как же я потом жалела, что Алёше  не делали прививку от краснухи…
           В общем, перенёс сынок прививку от свинки ужасно, целый месяц температуры,  расстройства кишечника, слабость,  не мог ходить даже с опорой, ножки дрожали. Только подлечимся,  опять то же самое. Ладно, преодолели. Так что пошёл Лёшенька в годик и две недели. Наконец-то я немножко поумнела, и все последующие прививки проводили в кабинете иммунолога-аллерголога, с предварительной подготовкой, после несколько часов в дневном стационаре, осмотр, замер температуры, да ещё потом  дня три я должна была звонить и сообщать, как сын себя чувствует. (Ошибки считаете?).
          После того, как Лёшеньке исполнился годик, он уже не смотрел на меня взрослыми глазами, научился смеяться. Лучше смеха я в жизни не слышала! Запрокинет головёнку, и заливается, как самый весёлый и нежный колокольчик.
          В годик я повела его фотографироваться на цветную плёнку, а перд этим впервые отвела его в парикмахерскую, где его подстригли . Сколько было слёз! Как малыш мой отчаянно противился стрижке! А ПОСЛЕ я много раз слышала, что раньше малышей не стригли до трёх лет, веря, что это их защищает. А я, дура, ничего из народной мудрости не знала, мамы –то  уже не было давно, научить меня уму-разуму было некому, и поступила, как Далила.
          Ну вот, стали мы жить поспокойней,  проблемы в основном с простудой, да ещё ветрянку подцепили в молочной кухне. Ничего, справились, живём дальше.  Алёшенька мой молодец, ест сам, ходит сам, на горшок вовремя просится, спокойный, весёлый, любит раскрашивать картинки, рисовать калябы-малябы  абстрактные.
           Алёша быстро научился разговаривать, мы подолгу с ним  болтали обо всём на свете. Я звала его  Скворушка-разговорушка,  и частенько говорила, целуя его:  «Птица Говорун  отличается умом и сообразительностью!».
          Алёше всё вокруг было интересно. На всё показывал пальчиком и спрашивал:  «Это цё? Это зацем? А это поцему?». Абсолютно нормальный ребёнок, в росте и развитии догнал сверстников.
          …Почемучка, Почемучка милый мой, никогда не будет скучно мне с тобой, сто вопросов  можешь ты задать подряд, а в глазах твоих фонарики горят….
                Детский садик.

              Настал Алёшин день рождения, два годика. Мне пора на работу выходить, аллерголог запрещает, нужно хотя бы пару месяцев ещё дома посидеть. Садика нет, на работе проблемы, социализм-то заканчивается, пошли сокращения, мне заявляют, что для меня работы нет. На какие же шиши я сына кормить буду?  Решая собственные личные проблемы, я пропустила мимо своей глупой головы, что творится в стране с этой чёртовой перестройкой. В результате – у меня нервный срыв, головные боли усилились. Кое-как, с помощью подруги-юриста, работу мне всё же дали, в том же проектном институте, где и работала до декрета. Вопрос с садиком тоже решился. Бате моему дали путёвку в садик от его бывшей работы, для любимого внука.
            Садик от дома далеко, а я много лет работала на таких предприятиях, чтобы от дома до них и обратно пешком ходить, ведь при головных болях я транспорт не переносила. Побегала по окрестным садикам, мне пошли навстречу, числились мы за дальним садиком, но ходили  в садик неподалёку. Садик хороший, воспитательницы и нянечки хорошие, доброжелательные, ответственные. Сдала им список, чего Алёше есть нельзя, по утрам с собой термос с чаем приносили, ведь в садиках по утрам в основном какао, кофе с молоком да кипячёное молоко дают.
            Вставал Алёша утром без проблем, одевала я его, брала за руку и шли мы по утреннему солнышку в садик, болтали, смеялись. Приходили в группу, отдавала я его нянечке или воспитательнице, всё тихо, спокойно. Делала шаг от него к порогу – и начиналось! Где он только причитать научился? Никогда и нигде не слышал, а причитал отчаянно, глазёнки в слезах, слёзки фонтаном:
             - Мамочка моя родимая, мамочка моя любимая, да на кого ж ты меня спокидаешь? Что же я делать буду без тебя, один-одинёшенек!
              И далее в том же духе… У нянечки и воспитательницы слёзы, у меня слёзы, а куда денешься, на работу идти нужно. Бегу на работу, утирая слёзы и сопли, ругаю себя  на чём свет стоит, чувствую себя распоследней предательницей…
             А ведь я так старалась приучить Алёшу к садику заранее, ходили гулять под окнами садика, заглядывали в окна, смотрели, как играют малыши, как спят, как на прогулках им весело. Как и положено, для начала оставляла только на  полдня, чтобы сильного стресса не было.
             Помню, когда оставила Алёшеньку  в садике первый раз, пришла за ним перед тихим часом. Заглядываю в окно, рядом со  мной такая же мамаша, за дочкой пришла. Все детки уже ушли в спальню, наши тоже уже раздеты, за компанию, но сидят на ковре на полу и ревут в три ручья, точнее, в четыре ручья. Сидят рядышком, ревут  горько и дружно, но мой сыночек – джентльмен, себе слёзки и мокрый носишко вытирает платочком, и про девочку не забывает, тоже вытирает ей глазки и носик. Нам и плакать хочется,  и  смешно обеим глядеть на эту сцену.
            Алёшка всегда, когда плакал, использовал носовой платок. Бывало, ударится больно, слёзы переполняют глазки, носик картошечкой, губёшка нижняя  сковородником, ещё секунда – и фонтан слёз! Но он слёзки удерживает, быстро-быстро говорит: «Дый паток, дый паток!». И только получив платок, начинал рыдать, вытирая платком слёзы.  В дальнейшем, походив в садик с год, джентльменские навыки быстро растерял, вытирал нос и глаза рукавом, без особых заморочек.
            Зато, когда я приходила за ним после работы, как Алёшенька радовался! Кричал на всю группу: «Смотрите, это же моя мама пришла! Посмотрите же,  это – моя МАМА!». Как крепко обнимал, нежно целовал, с рук слезать не хотел.
             Ещё мне нравилось, что сынок любит слушать книги, вообще любит книги. Я ему читала самые лучшие сказки, стихи, пела колыбельные, замечательные детские песенки.
             Однажды я читала ему «Маленького принца» А.Сент-Экзюпери. До рождения Алёши я несколько раз читала эту прекрасную сказку, но не плакала, только испытывала печаль. А тут читаю Алёше, дошла до сцены прощания и змеиного укуса,  и  из меня, помимо моей воли,  потекли просто потоки слёз, никак не могла их остановить. Что это? Предчувствие? Да не было у меня никаких предчувствий, я толстокожая! А вот подсадка моя точно знала, какую судьбу ей написали перед выдачей к рождению в моём теле…
             Алёша тогда не плакал, а вот такие же потоки слёз были у него, когда я читала ему «Волшебника Изумрудного города», на сцене прощания Элли с друзьями. Я его целовала, слёзки губами собирала, утешала, что Элли ещё вернётся, что есть продолжение этой сказки. Вот и его подсадка знала свою судьбу…
            А ещё Алёшенька любил слушать пластинки со сказками. Записи сказок были замечательные, музыкальные, с песенками, замечательные артисты участвовали в записях этих сказок. Он и сам пытался петь, но всё дудел в одну дуду, так что я и мой папа, который прекрасно пел и обладал красивым голосом, решили, что нашему Алёшеньке медведь на оба уха наступил. А на самом деле, как потом оказалось, наступила я, позволив выгнать его на Белый свет недоношенным. У него был врождённый  отличный слух, но повреждённый организм не давал ему возможности овладеть самому передачей точного звука. Когда мы играли в угадайку мелодий, Алёша сразу угадывал песенку, мелодию которой напевала ему я, а я никак не могла угадать, что же напевал он. Лёшка сердился, какая же я непонятливая!
            Часто вспоминаю милые сценки, когда Лёшенька слушал пластинки со сказками, как он тихонько сидел возле проигрывателя на стульчике, весь в сказке, ничего не замечал вокруг, глазёнки восторженные, иногда даже дыхание затаивал… А ещё ему нравилось слушать  и  просто песни, и  он даже  пытался этим песням подпевать. Вот вспоминаю, как стоит Алёша у стола, слушает Михаила Боярского, песню «Сивка-Бурка», ручонку держит, словно в ней поводья, ножкой бьёт, как лошадка, поёт во весь голос: «Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой, - тут же сам себе с восторгом говорит – Во ору!!!», и дальше в том же духе. Смешно и трогательно…
            Еще мне очень в нём нравилось, что он старался преодолевать свои страхи сам, без моей помощи. Например, когда ходили играть на детскую площадку или на школьный стадион. Страшновато лазать поверху решетчатой конструкции, высоко, я пытаюсь ему помочь, за руку поддержать, но Алёша отказывался на нёё забираться. Потом всё поглядывал на это сооружение, поглядывал… Вдруг сам к ней направлялся, сам забирался, я только сзади, снизу потихонечку подстраховывала его.
            Однажды Алёша проснулся ночью, ему было тогда около четырёх лет, я почувствовала, что он не спит, и проснулась тоже. Лежит мой сыночек, молчит, глаза в потолок смотрят, отрешенно и печально.
           - Что с тобою, цветочек мой Аленький, почему не спишь?
           - Мама, а я умру…
           - Господи, родной  ты мой, тебе что-то приснилось?
           - Да. Я сейчас утонул…
           - Лёшенька, а вода чистая была?
           - Да, чистая.
           - Сынуля, вода во сне – это жизнь, а чистая вода – хорошая жизнь. А утонул в чистой воде – значит, будет долгая хорошая жизнь.
            Что я ему плела – сама не знаю, так, наобум, лишь бы его и себя успокоить. Долго я ему шептала, убаюкивала, колыбельную спела, успокоился мой сыночек, уснул. Больше он этот сон не вспоминал, а я ещё месяца три, когда приходилось с ним через мосты ехать, прижимала его к себе покрепче, и всё Бога молила: « Не надо, не надо, не надо, Господи!». А потом и я забыла, даже повезла Лёшу на море.
             Мы тогда  в первый и последний раз в его жизни ездили с ним на Чёрное море. Было ему тогда четыре годика, это был июль-август 1991 года. Последний раз потому, что социализм закончился, начались лихие девяностые, потери работы, сидения без оплаты в добровольно-принудительных отпусках за свой счёт, задержек зарплаты и прочих  «прелестей» бурного начала строительства капитализма. А при социализме я почти каждый отпуск проводила на Чёрном море.
             Так вот, море ему понравилось. Но сбивали с толку набегающие косо на берег волны, вызывали у него беспокойство и страх. Заходил в воду только на моих руках или руках сестрёнки. Когда я заводила его в воду на своих ножках, вырывался и убегал. А потом смотрю – идёт в воду сам, ручонки прижал к груди, кулачки сжал, напряжён, насторожён, но идёт, шаг за шагом, преодолевая свой страх. И преодолел! Сам!
             И при этом я никогда  не слышала от него знаменитого детского «Я сам!». Одеваться, обуваться : «На меня!».  Утром перед садиком я, конечно же, одевала его сама, чтобы не опоздать на работу, но после работы я ждала, чтобы оделся самостоятельно. Уже вся группа разошлась, уже заглядывает сторож с ключами,  а Алёша всё бродит полуодетый, вечно чем-то отвлекается, не спешит, всё время приходилось его подгонять. Но все свои детские страхи преодолевал он сам!
            Вот когда Алёше было нужно – он одевался пулей, как солдат по тревоге. В два с половиной годика он уснул перед Новым годом, не дождавшись боя часов. А он очень хотел сначала встретить Новый год, а уж потом – баиньки. Я отнесла его, спящего, в нашу комнату, раздела, пижамку надела – не проснулся. Сидим мы с батей за праздничным столом, старый год провожаем, новый встречаем. Вдруг за пару секунд до первого удара курантов на пороге возникает моё чадо, полностью одетый, даже бабочку прицепил. И за стол. Вот так мы все вместе, дружно встретили Новый год!
           Несмотря на все трудности, я была довольна жизнью, дней мне не хватало, и жизнь моя была полна смысла и радости.
           Вернёмся к садику. Итак, мы почти три месяца ходили в этот замечательный садик. Но вдруг нашу группу закрыли на ремонт. Детей перевели в другие садики. Нам повезло, новый садик опять был недалеко от дома. Но – новая группа, новый микроклимат. Заболел. Пошли к педиатру. Наша участковая уволилась, попали к другой. Она мне заявила, что у меня часто болеющий ребёнок, и что  я должна провести  ему курс Апилака для укрепления иммунитета. Это при том, что на карточке красным написано – Аллергия!  Как бы поступила нормальная мама? Ещё в аптеке прочитала бы инструкцию к лекарству. А как, по-вашему, поступила ненормальная мамаша? Раз врач рекомендовал, значит, так нужно. Апилак купила в свечах, первый день ставила – вроде всё нормально. На второй день Алёша кричал и уворачивался  от  этих свечей, видимо, уже пошёл внутренний отёк слизистых оболочек.  А я же большая, сильная, что мне его маленькое сопротивление, скрутила и сделала  своё  чёрное  дело.
               А ведь скажи мне врач, что нужно давать сыну мёд, я бы сразу возмутилась, не видите, что ли, что написано – аллергия! Слово же Апилак у меня никаких ассоциаций с пчёлами не вызвало. Дело было в четверг, в пятницу просыпаюсь, гляжу на сыночка – глазки припухли, губы толстые, носик распух. Побежала с ним к врачу. К той же самой, что Апилак прописала. Поглядела она, заявила, что это аллергическая реакция, и чтобы я купила хлористый кальций, и всё будет в порядке. А на Алёшу в очереди уже оглядываются, в транспорте тоже, в аптеке, видно было, что с ним что-то не в порядке.
              Купила хлористый кальций, лечу.  И в пятницу, и в субботу лечу, толку мало. В воскресенье просыпаемся – ужас! Сынок весь распух, глаз почти не видно, пальчики на руках и ногах распухли, ладошки и подошвы ножек тоже, тельце как шар, личико страшное. Вызвала дежурного педиатра. На наше счастье, пришла молодая и толковая врач, сразу определила  отёк Квинке, и отправила нас на скорой помощи в детскую больницу. Привезли нас  почему-то в инфекционку, наверное потому, что начиналось всё с ОРВИ.
           День выходной, дежурный врач – интерн. Увидев, в каком состоянии ребёнок, испугался и почему-то велел дать Лёше взрослую дозу  Кортизона. Поставили капельницу, Алёша сам ходить уже не мог, я носила его на руках. Начали спасать. В палате мне женщины сказали, что у меня такой упитанный ребёнок, но очень уж некрасивый. На третий день сказали, что  у меня такой красивый сынок, но очень уж худенький. Отёк спал наконец-то. Долго сыночка выводили из этой дозы Кортизона, но потихоньку всё пришло в норму. А я от всего этого на нервной почве потеряла голос. Не могла позвонить ни на работу, ни сестрёнке. Папа был за Рекой, на работе, ничего тоже не знал. Сестрёнка меня три дня искала, от соседки  во дворе услышала, что нас на скорой куда-то увезли. Наконец нашла нас, а я и говорить толком не могу, едва объяснились. Вот так в два года и три месяца, в августе, я подложила любимому сыну ещё одну бомбу, атомную….
           Врач запретила отдавать Лёшу в садик хотя бы ещё пару месяцев. Я попросила  на работе отпуск за свой счёт, не дали, надеялись, что я буду вынуждена уволиться. Надоели им мои больничные листы.  Тогда я перешла на работу по полдня. Отец мой вернулся из-за нас с работы домой пораньше, я уходила на работу после обеда, а с утра варила завтрак, обед, папе оставалось только пообедать вместе с внуком, уложить на дневной сон, самому поспать с ним за компанию, потом пополдничать, погулять, и я как раз  возвращалась с работы.
          В проёме кухонной двери у нас висели детские качели. Алёша любил на них качаться. Вот я собираюсь на работу, Алёша на качелях, батя мой рядом сидит, качает внучонка и поёт ему фронтовые песни.  Алёша подпевает, но только окончания строф. Например, папа поёт  «Заветный камень».
            Папа: - последний матрос Севастополь покинул…
            Алёша: - нуул…
            Папа: - уходит он, с волнами споря…
            Алёша: - ляя…
            Папа: - и грозный солёный бушующий вал…
            Алёша: -аал…
            Папа: - о шлюпку волну за волной разбивал…
            Алёша: - вааал…
            И так далее. Не представляете, как было здорово, и смешно, и трогательно. Счастье……….
            А тут, наконец, вышел закон, разрешающий сидеть дома с детьми до трёх лет, без увольнения с работы. Разумеется, я этим воспользовалась.  В три годика Алёша пошёл в садик уже без насилия над собой, ему было там интересно, появились друзья. Вообще-то он был одиночкой, ему была нужна только мама. Лёша мог часами играть сам, рисовать, книжки раскрашивать, пластинки слушать, в подвижных играх я всегда составляла ему компанию. Например, он был шофёром, или машинистом паровоза , а я всегда была его пассажиром. Гулял он со мной, с дедом.
            Общение с дедом ему дало много, отец мой рассказывал ему о природе, называл породы деревьев, цветы, кусты, названия встречаемых птиц и насекомых, учил мастерить, чинить игрушки, пользоваться инструментами.
             Папа мой два раза в год лежал в кардиологии,  на профилактическом лечении. Я сшила ему пижаму для дома и для больницы, а из остатков ткани – такую же пижаму Алёше. Было так смешно смотреть на эту парочку, старого да малого, в одинаковых пижамах, сидящих за маленьким столиком с игрушками, требующими починки. Старый ворчит по поводу варварского обращения с игрушками, малый ворчит, как же это деда не понимает, что надо же знать, как игрушки устроены. Ворчат оба, а дело делают. Вот и вырос мой Алёшенька с руками мастеровитыми. А то моё дамское воспитание  могло и  подпортить воспитание мужчины. Как-то раз сидит сынок, из бумаги что-то вырезает. Я спрашиваю:
              - Что ты делаешь, пароходик или самолётик? 
             Посмотрел  он на меня укоризненно, мол, какая мама  непонимающая, и важно объяснил:
             - Выкройку!
             Мне ведь почти всё приходилось самой ему шить, перешивать из старого или из кусочков собирать, покупать было не по карману. Зарабатывала я мало, социализм приказал долго жить, в таком положении было много семей. То есть, что такое выкройка, Алёша знал хорошо.
            В садике приходилось постоянно воевать по поводу  прививок Манту.
В карточке детсадовской тоже было написано – пищевая и лекарственная аллергия, да только мало кто внимания обращал. Стоит в плане Манту – всех подряд «осчастливливали». Сколько просила, чтобы предупреждали  хотя бы за три дня, чтобы подготовить, как положено. Ноль эмоций. В результате каждого Манту по три месяца кашля,  соплей, подскоков температуры. Постоянно приходилось ходить на ингаляции минералкой и на прочие процедуры. Ему еще и сколиоз определили. Левое плечо стало выше правого. Это всё – последствия тех родов. И буквы не все хорошо выговаривал, как потом объяснила мне врач-логопед, парез языка. Всё те же роды.
            Мы почти  без передышки ходили в поликлинику на лечебные процедуры, на лечебную физкультуру, на массаж. Когда неделю не появлялись в поликлинике, персонал удивлялся, как это мы умудрились без них  обойтись. Весело, ничего не скажешь… Всё-таки добилась, Манту ставить перестали, при условии ежегодной флюорографии.
           Алёша  с младенчества часто видел один и тот же сон, с небольшими вариациями. Когда научился  более-менее связно рассказывать мне всё, что хотел мне рассказать, то говорил мне по утрам, что опять был во сне в своём городе. Иногда говорил, что снова был в своей деревне. В общем, я поняла, что речь идёт об одном и том же населенном пункте. Там у него был друг Серёжа Агеев. На мой вопрос, где это находится, отвечал, что туда нужно идти по трубе. Позже я поняла, что это место,  где собирают выдаваемые к рождению души, где их готовят к процедуре рождения, в один  и тот же населённый пункт в нашей Биосфере. Там они знакомятся друг с другом, думаю, там мой Алёша и познакомился с Васей, своим будущим лучшим другом.  Через  много лет мы смотрели с ним телевизор, шёл репортаж из очередной горячей точки, вёл репортаж Сергей Агеев. Лёшенька обернулся ко мне и сказал:
                - Мама, помнишь, я тебе про своего друга рассказывал, про Серёжу Агеева из того моего города?
                - Да, конечно, помню, сынок.
             …Над небом  голубым есть город золотой…
             А ещё у нас случались почти одинаковые сны. В нашей комнате стояли рядком две полуторные кровати, мы на них и спали, когда Лёшенька из детской кроватки вырос, почти рядышком. С потолка в ногах кроватей свисал плафон с лампочкой. Мне приснилось однажды, что плафон тот упал на кровать. Проснулась в тревоге, смотрю – всё на месте. Оглянулась на Алёшу – тоже проснулся и встревожено смотрит на плафон. Потом посмотрел на меня, сказал, что сейчас во сне увидел, что лампочка взорвалась.
             Мы были с ним с одного года рождения  по восточному календарю, оба Коты-Кролики, с одного знака Зодиака – оба Тельцы. Я старше его на 36 лет. Если складывать цифры нашего возраста, получалось одинаково. Например, Алёше годик, мне 37 лет. 3+7=10, 1+0+1.  Ему 2 годика, мне 38 .
3+8=11, 1+1=2. И так далее, постоянно. А потом еще оказалось, что у нас одна группа крови. Вот как тесно мы были связаны друг с другом.
             Мне довольно часто снились странные сны. Но сны-предсказания снились  редко. Да я и не умела их правильно истолковать. Весной 1975 года моя мама лежала в кардиологии с очередным инфарктом. За несколько дней до её выписки мне приснилось, будто вся наша семья сидит за столом на кухне, я – спиной к двери, напротив меня – моя мама.  В дверь позвонили, открыла я. Вошла страшная женщина в чёрной одежде, причём я вижу, что косит она под мою бабушку, мамину маму. Но держать лицо ей плохо удаётся. Тогда я понимаю, что она пришла за мамой, становлюсь между ней и столом, загораживая маму собой. А чёрная женщина протягивает руки прямо через меня к маме, и как я не ору на неё, дотягивается до мамы. Проснулась я в ужасе, поехала до работы в больницу к маме. Заглянула в палату, тихонечко, а мама не спит, смотрит на меня. Я вздохнула с облегчением – жива! Мама спросила меня, что случилось? И сразу же сама догадалась, что я плохой сон видела. Засмеялась, иди, говорит на работу, всё в порядке.

              Я и успокоилась, потом всё забыла, и даже в сентябре укатила в Крым, чего до сих пор себе простить не могу. Через десять дней после моего возвращения мама умерла…………………………………………
               А как-то раз мне приснилось летом, в самую жару, что у меня полный рот битого стекла. Я его вынимаю, а его всё не убывает. Проснулась, горло не болит, но я на всякий случай приняла все меры от ангины, горло полоскала, таблетки пила – всё бесполезно, скрутила сильнейшая ангина. Ну, это понятно, организм уже заболел, хотя я никаких симптомов  не чувствовала пока, и дал мне сигнал о начинающейся болезни. Тут всё ясно.
              А вот как понять другой сон, в нём никаких намёков на болезнь не было. Итак, снится мне сон на пятницу, накануне Троицкой родительской субботы. Вижу себя в кругу каких-то мужиков, о чём-то болтаем, они меня спрашивают:
                - Какая нога?
                Я отвечаю:
                - Эта, - и показываю стопу левой ноги.
               - И как?
               - Целая лужа!
               Сон непонятный, выбросила  его из головы. В субботу все едем на кладбище, к маме. Папа был живой, Лёшеньке тогда только три годика было. У мамы место небольшое, сестрёнка стала подсаживать цветы, а нас, меня, Лёшу и Тату, чтобы не мешали и не  толкались, отправила проведать могилы знакомых. Народа на кладбище много, и у могил, и между ними ходят, тропки торят. Вот прошли мы мимо одной могилы, по зелёной травке, впереди Тата, за ней Алёша, потом я. Можно сказать, след в след. И мне взрезала стопу левой ноги разбитая склянка. Именно то место, которое я показывала во сне. Я сразу очутилась в целой луже крови. Сон вспомнила моментально. Велела Тате сорвать для меня листья подорожника, привязала их к ране носовым платком, и мы вернулись к сестрёнке. Там уже омыла ногу чистой водой, опять приложила подорожник, туго завязала платком, но пока добрались домой, босоножка опять была вся в крови. Вот  как всё это объяснить?
               Позже, после второго папиного инфаркта, опять приснилась страшная чёрная  женщина, на этот раз она пришла за папой. Я уже была чуточку умнее, стала с ней сражаться прямо на пороге квартиры. Лупила её отчаянно, полетела она кувырком по лестнице, два пролёта пролетела, и ударилась в дверь квартиры этажом ниже.  У папы обошлось сердечным приступом, скорой помощью, но кардиограф инфаркта не показал, папу в больницу не увезли. Вроде всё обошлось. Только я что-то после этого больше недели  не видела свою соседку с той квартиры, в  дверь которой врезалась та чёрная дама. Встретила на улице её сына с женой, спросила, как у их  мамы дела.  Оказалось, что она упала на улице в гололёд неделю назад, получила сильное сотрясение мозга, лежит в больнице.  Эх, нужно было мне ту чёрную особу вообще из подъезда выкинуть, виновата  я ………
             Ну всё, хватит про меня, любимую. Вернёмся к моему сыночку. Как я любила своего Алёшку! Записывала все его первые слова, смешные словечки и выражения. Шила ему красивую одежду, рубашечки, шортики, брючки, куртки, дождевики, осенние и зимние комбинезоны,  карнавальные костюмы на новогодние ёлки. Я собирала все его детские рисунки, поделки. Сын маленьким смешно говорил, особенно глаголы: вместо растоптал – растоптил, вместо подглядел – подглянул, вместо зажал – зажмонил. Сам себя называл сначала Лялёля, потом Алёка, потом Алёфа, и наконец – Алёша.
            Даже мягкие игрушки я была вынуждена шить сыну сама. Сшила из кусочков искусственного меха собаку, фоксика. До сих пор она цела. На три годика сшила ему куклу-мальчика, с приданым. Рубашечка, комбинезон джинсовый, носочки, пижамка. Чтобы Алёша осваивал одевание-раздевание, пуговицы и шнурки. Куклу назвали Кешкой. Сестрёнка очень любит вспоминать, как она узнала от Алёши о куклёнке. Утром, в день рождения, вручив сыну подарки, я открыла шкаф и Алёша увидел на полке того Кешку. Я очень удивилась, что то такое?
               - Видимо, - говорю сыну, - куклёнок в шкафу родился!
               Как раз звонит сестрёнка, поздравить Алёшу с днём рождения. Он ей в трубку кричит, что у него Кешка в шкафу родился! Та недоумевает:
               - Что за Кешка?
               А сынок в трубку суёт Кешку и возмущается, как же она его не видит, вот же он!
               На два годика я очень хотела купить сыну в подарок плюшевого мишку, большого. Ему так нравилась сказка о Винни-Пухе! Меха, чтобы сшить его самой, и выкройки, у меня не было. Тогда и выбора-то мягких игрушек толком не было, особенно мишек, их раскупали моментально. Мне на работе одна женщина отдала мишку, они с мужем были бездетны и мишка им был ни к чему.
              Как Алёша любил своего Винни-Пуха! Спал с ним в обнимку, брал его с собой в садик. Через три года  наш бедный Винни-Пух погиб. Подростки проникли в садик, обшарили шкафчики, пока дети спали, стащили мишку и разодрали его на части, разбросав где попало. А ещё сожгли Алёшин джемпер. Как я потом выяснила, это была «страшная месть» за то, что мой отец, гуляя с Алёшей, сделал этим мальчишкам замечание. Они кидали камни в малышей. В будущем эта криминальная парочка загремела в колонию для несовершеннолетних. Вот такая была печальная история. Алёша переживал очень, у меня словно ледяная рука сжала что-то в груди. Предчувствие? Обошли мы с сыночком окрестности, нашли одну заднюю лапу две передних, уши и один глаз. Я кое-как восстановила Винни-Пуха, но всё  же бедняжка мишка прошёл через казнь.
            Но у нас, конечно же, были не только печальные случаи, было много смешных историй. Даже анекдотичных. Рассказывала их на работе, все смеялись до слёз. А Алёшкины смешные словечки! Как-то пришёл газовщик проверять состояние плиты. Раскрыл свой рабочий чемоданчик. Алёша в полном восторге:
           - Смотри, мама, сколько у дяди много разных отковырок и заковырок!
           Мы всегда везде бывали вместе, на прогулке, в гостях, в кукольном театре, потом и во взрослых театрах  на детских спектаклях, ходили на выставки, в музеи. Всегда держались  за руки. Если Лёшка нашкодит что-нибудь, я отнимала у него свою руку и сердито, с укоризной, говорила:
             - У, мальчик!
             Тут же -  полные  глаза слёз, и обиженный крик:
              - Я не мальчик, я – сынок! Дый уку!
             Иногда, в качестве колыбельных, я пела сыночку протяжные народные песни:
             - Ой вы, ветры-ветерочки, полудённы вихорёчки, ай лилели-лёли-лёли, ай лилели-лёли-лёли…
            
             Слова некоторых немножко переделывала:
             - Со вечора дождик землю поливает, землю умывает, мать сынка качает  (а в песне – брат сестру качает), мать сынка качает, ещё величает: сыночек родимый, вырастай скорее, телом посильнее, умом поумнее, душой посветлее, сердцем подобрее. Ай  лёшеньки-лёли, сердцем подобрее…
             Алёшка считал, что эти песни сложены именно для него, ведь это же он  Лёля и Лёшенька. Иногда заказывал мне перед сном:
             - Спой про меня…
             Сын наполнил светом и смыслом мою жизнь, я никогда больше не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. К сожалению, до поры , до времени…
             Но – как убийственно мы любим! Мы то всего вернее губим, что сердцу нашему милей…Я поднимала  на него руку, не часто, но всё же…Шлёпала, подзатыльники отвешивала, и ремнём приходилось бить. Интересно, что когда мне самой крепко доставалось офицерским ремнём, я дулась, сердилась и давала себе слово, что уж своего дитёнка пальцем никогда не трону!  Обещалкина, Балда Ивановна…
           Первый раз пришлось пустить в ход ремень, ещё когда Лёшка был совсем маленьким. Он научился лазать с дивана на стол. А над столом на стене висел аптечный ящик. В этой комнате жил папа, ему было необходимо, чтобы лекарства были поблизости. Я однажды варю на кухне обед, Лёшенька гремит машинками в папиной комнате, там, под ножками книжных полок и серванта, был его «гараж». Вдруг Лёша затих. Подозрительная тишина… Иду в комнату. Так и есть, залез на стол, лезет за лекарствами, и тихонько смеётся! Я его сняла со стола, строго-настрого запретила лезть на стол  и тем более открывать аптечку. Ушла  доваривать обед. Опять тишина, и опять тихий смех. Я – туда, а сокровище моё снова на столе, и снова в аптечку лезет. Опять выговор, построже. И всё  повторилось несколько раз. Ведь убьёт себя, дурачок! В сердцах схватила ремень и прямо на столе по маленьким голым ножкам полоснула. Какой плач, какая обида!!! Сняла его со стола, сама убежала в нашу комнату и плакала, и била себя по рукам…Потом мы с сыночком обнимались, плакали и просили друг у друга прощения. Успокоилась, вернулась на кухню.  И снова подозрительная тишина…Захожу в комнату – так и есть, стоит моё чадо на столе у аптечки.
             Наконец меня осенило, что же делать. Хорошая мысля приходит опосля, и вообще русский задним умом крепок.  Перевернула в квартире все стулья и табуретки вверх ножками, отодвинула диван подальше от стола. Так мы с отцом прожили почти полгода со стульями вверх тормашками, привыкли переворачивать их сразу, как с них встаём.  Потом желание исследовать аптечку у Лёшеньки прошло, да и подрос, поумнел, и всё стало на свои места.
            А в три годика я нанесла ему страшную обиду. Мы возвращались от сестрёнки, ездили к ней мыться, в нашем районе горячую воду почти на месяц отключили. В общем, я устала, и голова начала болеть, хотелось быстрее вернуться домой. А Алёша забежал на детскую площадку, играл и не собирался подходить ко мне, как я его ни уговаривала. Мимо шли три пацанёнка, и я с дури попросила их шугануть вон того мальца в матроске, чтобы быстрее ко мне бежал. Они так и поступили. Что они ему сказали, не знаю, но Алёша подошёл ко мне бледный, молча взял за руку и мы пошли. Я смотрю на него, в глазах  его такое выражение, слова  не подберу…Не только обида, чувство унижения за то,  что так  испугался. Ведь пусть маленький, а всё же мужчина. Губы застыли в скорбном выражении, бледность не проходила. Боже мой, Боже, что же я, дура старая, наделала!  Повинилась я перед ним, сказала,  что мальчишек  тех сама подослала, прощения  просила…Алёша ТАК на меня посмотрел…Потом крепче сжал мою руку и сказал, что прощает. Но ещё несколько лет вдруг находила на него тоска какая-то, он печально смотрел на меня и спрашивал:
              - Мама, помнишь, как ты меня обидела?
             Ох, сынок, помню. Помню всю свою бесталанную жизнь… Вот и ещё одну бомбу я подложила под его жизнь. Как убийственно мы любим… Ещё я часто просила сына во время моих слишком сильных головных болях  посидеть у меня на голове. Внешнее давление немного уравновешивало внутреннее давление ликвора, и мне становилось чуть легче. Не губила ли я его ещё и тем, что  моя боль пронизывала его тельце, оставляло отпечаток на его ауре?
             Наступил следующий август, опять август… Алёше три года и три месяца. Очередное заболевание, диагноз – ангина. Врач-педиатр настояла на Ампициллине, как я ни упиралась, боясь антибиотиков. Врач сказала, что ангину без антибиотиков не преодолеть. Лечу, куда денешься. На третий день лечения – отчаянный храп, дышать трудно, есть не может. Опять скорая, опять больница, отёк глоточного кольца. Ещё одна бомба под жизнь и здоровье моего сокровища, подведённая собственными руками. Лечили, выписали домой, но по ночам спать не можем, Алёшин тяжёлый храп  не даёт спать ни ему, ни бате, ни мне. Всю ночь кручу его, держу за ножки вниз головой, трясу.
              Так с неделю, а то и больше маялись. На работе рассказала приятельнице, каково нам всем приходится. А она дала адрес одной женщины, начинающего экстрасенса, мол, она ребёнка возьмёт на лечение. Я договорилась, стала возить Алёшу на сеансы. Она работала по методу Джуны, как я после поняла. Так вот, после первого же  сеанса мы всю ночь спали. Таким образом избавились от храпа, глоточное кольцо уменьшилось, хотя до конца на место не встало, но всё же  стало лучше. А ведь, возможно, это была ещё одна бомба, замедленного действия. Но ведь официальная медицина не справилась, что же мне было делать?
                1991 год.
                В мае 1991 года умерла моя соседка Бабаня, баба Аня, моя выручалочка, всегда помогала мне с Алёшей, когда папа был на работе за Рекой, сидела с ним у нас или брала  его к себе, если мне нужно было сбегать в аптеку или в магазин, а Алёша болел.
                На её девять дней мы все были на поминках в её квартире. Я, как обычно, следила за тем, что Алёша ест, как бы чего не вышло…Но тут ко мне пришла коллега с работы, вызвала меня на лестничную площадку. И пообщались-то мы пару минут, а вот поди ж ты, какая-то заботливая старушка успела дать Алёше блин, намазанный мёдом. Я и не узнала об этом, папа тоже вышел со мной на лестницу. Вечером, когда уже уложила сына спать, вдруг слышу – он кричит! Бегу к нему, а Алёша не спит, глаза испуганные, смотрит по сторонам с ужасом, кричит от страха.
              - Что случилось, Алёшенька?
              - Мама, вокруг огромные пауки и мухи, я боюсь!
              Я, как всегда, сначала впала в ступор, потом схватила газету, скрутила её, и давай по комнате прыгать, по кроватям, лупить газетой по стенам, по потолку.
                - Вот я их сейчас всех прогоню да перехлопаю!
                Алёшка даже засмеялся, страх пропал:
               - Так их!, -кричит.
                Ну вот, прогнала всех, срочно дала сыну антигистаминное средство, он успокоился и уснул под мою колыбельную. А я пошла в другую комнату на разборки с отцом.
               - Па, - говорю ему, - опять лекарства свои на полу потерял?
               Стали искать, нашли на полу таблетку нитроглицерина. Утром потащила я сына к токсикологу. Та осмотрела, проверила, лекарственного отравления не выявила. Только тогда я поинтересовалась  у Лёшки, не съел ли он что-нибудь запретное. Вот тогда узнала, что ему блинчик с мёдом дали. Врач объяснила, что мог возникнуть отёк паутинных оболочек мозга, отсюда и галлюцинации.
              Считаете мои ошибки?  Скоро  пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы все сосчитать…
              Ладно, худо-бедно дожили до лета 1991 года. До отпуска. И решили мы с сестрёнкой свозить наших детей на Чёрное море, в Анапу.  Как хорошо мы поехали! Взяли одно купе на четверых до Москвы, там уже смогли закомпостировать  только в плацкартный вагон. Ну и что,  ехали хорошо. По всему вагону на боковых полках ехали служить новобранцы, хорошие ребята. У них уже были  дежурства, дневальные. Мы их подкармливали к их пайку тем, что покупали у местных жителей по дороге, а там столько всего вкусного продавали! Молодую картошечку отварную, с маслом, с укропом, горяченькую… С малосольными огурчиками , копчёными лещами, вкуснота! А дневальные ночью за нашей малышнёй приглядывали, матрасики поправляли,  чтобы с  полки не свалились. Когда приехали, всем вагоном, хором, желали им счастливой службы!
              Хозяйку нашли  прямо на перроне, поселились не так уж далеко от моря. Но мы предпочитали возить наших детей на пляжи пионерских лагерей. Когда пионеры уходили на обед и тихий час, весь пляж был наш! Я плавать не умею, плаваю, как топор, а сестрёнка плавает хорошо. Она заплывала подальше, где вода была чистая-чистая, и набирала там бутылочку морской воды. Алёша утром и вечером, перед сном, полоскал этой водой горло. Это он умел делать хорошо, частые простуды научили. За загаром я внимательно следила, он белокожий, в меня. Так что Лёша у меня ни разу не обгорел, покрылся лёгким ровным загаром. Возвращаясь с моря, заходили по дороге на рынок, брали Алёше стакан козьего молока, коровье ему было под запретом, а козье пошло хорошо. И так каждый день, 18 дней. А сколько там было фруктов и ягод белого или зелёного цвета, разрешённого Алёше. Белая шелковица, зелёная спелая слива, изумрудного цвета, зелёный сорт спелых абрикосов, в общем, кладезь витаминов. Ещё мы гуляли по городу, заходили в музей, ходили в цирк, бродили по парку. Пора было возвращаться. Хозяйка предложила приехать и на следующее лето, но…По новостям услышали, что Ельцин запретил компартии. Всё, кранты, какие тут могут быть юга? Не до жиру, быть бы живу.
             Когда мы вернулись в свой город, я пошла с Алёшей в поликлинику за справкой в детсад. Врач осмотрела Алёшу, и заявила, что я ей чужого ребёнка подсунула. Где вечно болтающееся глоточное кольцо? Всё стало на место. Ура! Я решила, что буду во всём старом ходить, чиненную-перечиненную обувь носить, но ещё до школы каждое лето буду возить Алёшу на море. Человек предполагает, а Бог располагает…  Не успели мы вернуться, как 19 августа ГКЧП сделал попытку сохранить Советский Союз. К сожалению, неудачно. Московский майдан забузил, молодёжь ведь столько лет учили любить запретные плоды Америки…Результат этого майдана вы и без меня знаете. А вот я точно знала, что такая, как я, с частыми головными болями, с часто болеющим ребёнком, сможет нормально прожить только при социализме. Я внимательно прочитала обращение ГКЧП и готова была подписаться под каждым их словом.
             Когда я сказала на работе об этом, мне досталось от коллег по полной. Наслушалась, что я – коммуняка, что меня нужно  по забору размазать, на фонарном столбе повесить, и так далее. И что мозги у меня заскорузлые, и что ничего я в жизни не понимаю. Вот так закончился социализм, печально. И начались у нас сплошные сокращения, народ вылетал с работы пачками. Несмотря на то, что комунякой была только я, мне удалось ещё полгода продержаться потому,  что ещё действовали официально советские законы, и меня, как мать-одиночку, сразу не уволили.
             Но предупредили, что отдел наш закроют, и что работы для меня у них нет. И пошла я искать работу по всем окрестным предприятиям, а их тогда в городе было много, теперь же  на их месте сплошь торговые центры. Унижений пришлось перенести много, никому я с маленьким ребёнком  не была нужна, своих сокращали и не знали, куда их девать. Я дошла до сильного нервного стресса, всё думала, как же мне ребёнка моего, кровиночку мою дорогую, прокормить? Батя мой болел всё чаще, перспектива более чем печальная, сестрёнку оставил муж, она часто болела, жили они с Татой очень бедно. Старшая сестра уже давно была без работы, на шее у мужа, который из-за  развившегося туберкулёза уже толком работать не мог. И вот как-то на работе в сердцах сказала я , что если бы знала, что социализма не будет, не позволила бы себе ни влюбиться, ни ребёнка родить. Не хочу, чтобы нам с ним  пришлось по помойкам куски собирать! Но я вовсе не имела в виду, что отказываюсь от Алёши, ни в коем случае, просто дошла до ручки в этой стрессовой ситуации. А какие головные боли у меня пошли, невыносимые…А вдруг этот мой вопль отчаяния наши «пастухи» с Тёмного мира приняли  за пожелание?
              Однажды на работе в обеденный перерыв я в библиотеке просматривала газету «Аргументы и факты». И вдруг увидела фотографию страшной казни.  Подпись гласила:  солдаты Красной Армии казнят польского офицера во время войны с белополяками.  Это было, как удар из-за угла, у меня перехватило дыхание. Только успела заметить, что на солдатах  фуражки времён Первой мировой войны, ни одной будёновки, нигде не видно звёздочек, на фуражках овальные кокарды . Поняла, что врут про Красную Армию, но ужас впечатления не проходил. Едва доработала рабочий день, приползла домой, сразу заперлась в ванной, пустила сильную струю воды, уткнула лицо в махровое полотенце, и завыла-закричала полузадушенным голосом, обливаясь слезами:
              - Господи, Господи, миленький, прости, прости, прости! Прости нас, помилосердствуй, пощади, не надо, не надо, не надо, не надо, не надо! Сжалься, Господи, прости и помилуй!
               Выла я так долго, а сама не знаю, почему. Вокруг вылилась столько негативной информации в печати, столько раз душа моя болела, особенно из-за смерти детей. И вот я, некрещёная, почти каждый день молила Бога, чтобы у Алёши всё было хорошо, чтобы он никого не обидел, не унизил, не убил, и чтобы его никто не обидел, не унизил, не убил. А Теперь думаю, может, по моей молитве и убрали его так рано с Белого света. Хлопотно менять судьбу человека, во многих инстанциях согласовывать, уговаривать всякую нечисть. Проще просто убрать, и всё. Нет человека – не проблемы.
              Знакомая фразочка, не так ли? Как-то в очередном сне-путешествии по загробным мирам повидала я автора этой фразы. Кидалась я на него, как молодой петушок на старого кочета, мол, из-за ваших зверств мы имеем то, что имеем. Разваленный Советский Союз, кровавые разборки межнациональные в бывших республиках, кровавые разборки выросшего, как на дрожжах, криминала, нищету и грабёж населения. Угол отражения ведь равен углу падения. А он так спокойно трубку закурил, и сказал мне что-то вроде того, что мозги у меня куриные и я просто не в состоянии понять его поступки. Потом меня из сна выкинули, не дали доругаться.
              Я вообще долго не понимала некоторых поступков Сталина. После Великой Октябрьской революции у многих малых народов бывшей Российской империи началось культурное возрождение. Появилась письменность, появились свои поэты,  писатели, композиторы, художники. И вдруг в конце тридцатых годов прошлого века большинство из них были арестованы, сосланы, погублены. Для чего? Мне это было не понять, я всегда возмущалась такими вещами, репрессиями. А вот теперь, в наше время, я поняла причину. Впереди была страшная война с фашизмом, даже пришлось нашим вождям чуть ли не в засос целоваться с Гитлером, только чтобы отсрочить неизбежное. Так вот, накануне этой войны Сталину требовалась сплочённая страна, и он боялся, что из-за плеча возрождения нации вылезет мурло национализма и нацизма.
               Но даже это теперешнее понимание не оправдывает в моих глазах «вождя народов». Понять не всегда значит простить. Иезуитство какое-то. Кстати, в одной из прошлых своих жизней он был Великим инквизитором. Это многое в нём объясняет. А задолго до этого – Навуходоносором. Слух русскоязычного человека сразу улавливает суть этого имени: на ухо донеси! Вот откуда сталинский метод насаждения в народе наушников и доносчиков. Кстати, Гитлер в прошлой жизни был Наполеоном. Покорить Россию – его пунктик! А до этого он был Тамерланом, а ранее – Чингизханом. И вот этому антихристу ещё и памятники ставят. Пусть будут их изображения в исторических музеях, чтобы народы на одни и те же грабли не наступали. Но не на площадях! Не понимаю узбеков, поставивших памятник Тимуру. Потомку чингизидов, огнём и мечом  уничтоживших  почти всё население Средней Азии, даже навязавшим другое название этим народам – по имени хана Узбека. Не понимаю.
                Я же продолжала болезненно реагировать на детские страдания, на детскую смерть. Это с моей-то толстокожестью. Видно, душа, доставшаяся мне при рождении, знала мою судьбу, и поэтому сердце моё сжималось от детской беды.
                Когда Алёше не было ещё и пяти лет, в нашем подъезде случилась беда. Умер Алёшин приятель, ровесник его.  Потерял сознание первого января, а двенадцатого уже умер, не приходя в сознание. Я до последнего надеялась, что мальчика вылечат, известие о его смерти оглушило меня. Отпросилась с работы, купила цветы и поехала на вынос, прощаться.  Ещё я смогла поехать на отпевание, а на похороны уже не смогла, сил не хватило ни физических, ни душевных. Вышла из церкви (какой?), как в тумане, куда-то шла, набрела на остановку (какую?), спросила, как проехать к вокзалу, наш микрорайон находился за вокзалом. Дошла домой на автопилоте. Лежала весь остаток дня в жутком состоянии.
               До этого дня я была особа здравомыслящая, считала, что человек должен креститься взрослым, осознанно придя ко Святому Крещению. И сама была не крещена, и сына не крестила. Смерть соседского малыша все мои убеждения сместила. Да, пока гром не грянет, мужик не перекрестится…В каком-то испуге, в предчувствии беды, ещё не понятной, я решила крестить Алёшу…плакать девушки захотели от неясной ещё беды…А он  слышал, как я рассказывала отцу, что его дружка отпевали в церкви, и решил в своей маленькой голове, что в церкви умирают маленькие мальчики. Отказался категорически. Я купила детскую Библию с красивыми иллюстрациями, читала ему по вечерам. Когда ходили гулять на залив, а там было несколько старинных церквей, заводила сына в церкви, показывала росписи на стенах, иконы, иногда он слышал песнопения, свечи горели, всё было печально, но и красиво. Вот так четыре почти года Алёша созревал в согласии на крещение. Проблема была отыскать крестного отца, с крестной мамой проблем не было. У подруг мужья слишком часто прикладывались к спиртному, я боялась сглазить Лёшеньку. А крестной мамой должна была стать замечательная молодая девушка, дочка моей давней и верной подруги. Всё-таки нашла  на работе хорошего парня, не пьющего, доброго. Крестили Лёшеньку 19 мая, теперь на его шейке висел на гайтане крестик, но было то уже после первого класса.
                После смерти того малыша я почему-то не могла смотреть в глаза его матери и бабушки, словно была виновата перед ними, так мне было их жаль…Потом стала уговаривать несчастную мать родить ещё ребёнка, рассказывала ей о книге Р.Моуди «Жизнь после жизни», о реинкарнации, говорила, что её сыночек может вернуться к ней.
               Прошло время, я узнала об её беременности. Рада была за неё. У неё ещё была дочка постарше, теперь ждали снова мальчика. В день рождения этого бедного Лёшиного дружка его бабушка спустилась к нам, принесла тарелку маленьких блинчиков, помянуть её внука. Он любил именно такие маленькие бабушкины блинчики.
               Я в этот день валялась в очередном  невменяемом состоянии. С трудом встала, поблагодарила её, отнесла тарелку в комнату к папе, он играл с Алёшей. И снова свалилась. И вот в состоянии полуяви я словно услышала голос того мальчика из папиной комнаты, душа моя пошла туда и увидела, что малыш этот сидит возле книжных полок на полу, там, где у Лёши был гараж  игрушечных  машинок. Раньше он очень любил играть у нас в гостях именно там. Сидит он весёлый, играет, смеётся. В углу сидит  какой-то незнакомый  мне  пожилой мужчина, седой, в усах, читает газету, поглядывая поверх неё на нашего маленького гостя. Приглядывает. Я поняла,  что малышей одних не отпускают проведать своих родных, только под присмотром взрослых. Я схватила ручонку малыша, до слёз рада была его увидеть, зову его, спрашиваю:
                - Ты вернёшься к своей маме, да ведь? Мы все так тебя ждём!
                А он ручонку  отнял, бровки нахмурил и отрицательно покачал головой. Я поняла, что родится девочка. Так оно и вышло.
                А мой Алёша после поездки на море почти  год не болел! В институте даже удивлялись, что я каждый день на работу хожу. Эх, вот так повозить бы его на море ещё несколько лет, и он бы так окреп, поздоровел, и к школе стал бы крепышом.
                Но на следующий год в садике, в майский холодный день его вывели на прогулку с открытым горлом, хотя в шкафчике остался висеть свитер с тёплой высокой горловиной. Результат – к вечеру красное гнойное горло. А я к тому времени прочитала в журнале ФиС статью о методе лечения  Джуны. Только небольшой отрывок из её рекомендаций. Ночью, услышав опять отчаянный храп своего малыша, взяла её метод на вооружение. Провела положенную процедуру, храп прекратился, и я , обессиленная, свалилась спать. Я не знала, что нужно снять энергетику болезни с рук с помощью воды или пламени свечи. Утром вызвала врача, педиатр констатировала  только небольшое ОРЗ, никакой ангины. А мне весь день было некомфортно в горле. Заглянула – тихий ужас! Всё горло моё обложено гнойными выделениями, хоть ложкой снимай. Всю его ангину я взяла на себя. Ну, это пустяки, у меня никакой аллергии не было, так что антибиотики, полоскания и прочее скоро меня вылечили.
               Вот так мы потихонечку и поживали. Кстати, наша участковая врач из взрослой поликлиники  уговорила батю моего оформить инвалидность. Был он просто участник ВОВ, стал инвалид ВОВ. Уговаривать пришлось долго, отец протестовал, не хотел записываться в инвалиды. Врач, умница, убедила его, что сейчас всех участников ВОВ переводят на эту категорию по возрасту, а вовсе не потому,  что он стал развалиной. У бати уже был еще один инфаркт, и постоянная гипертония, последствие контузий и ранений. Фронт, на войне как на войне…Зато его военная пенсия стала побольше, даже смогли выделять какие-то деньги на лекарства  для сестрёнки. А ей становилось всё тяжелее работать, даже несколько раз вызывали для неё скорую помощь прямо на завод. Чтобы вырабатывать норму и не попасть под сокращение, она приносила домой мелкие детальки на сборку, и мы вчетвером, она, её дочка Тата, я и Алёша, помогали ей собирать эти детальки, но это было позже.
                Алёша по-прежнему был ограничен в еде, из красного ему была разрешена только клюква. Я старалась, как могла, заготавливала на зиму только зелёные овощи, варила варенья  из белой смородины, зелёного крыжовника, белой малины, сливы спелой, но с зелёной шкуркой, а когда на зелёную сливу был неурожай, покупала крупную сливу с синей шкуркой и изумрудно-зелёной мякотью. Я обдирала эту шкурку, чтобы закатать компот или сварить варенье. Представляете, ободрать ведро сливы? На рынке продавцы черешни меня даже запомнили, разрешали мне перебирать черешню, выбирая белую из общего количества. Алёше шла лесная земляника, но не больше полстакана на раз, лесная черника – тоже, но меньше полстакана. Всё-таки  витамины он получал, я ведь не могла давать сыну поливитамины, только чистую аскорбинку, но витамины были в зелёных овощах и фруктах.
                В четыре с хвостиком месяца  Алёша удивил меня на новогоднем утреннике в садике. Он играл в детском оркестре, на металлофоне, кажется, так называется  тот инструмент, я могу и перепутать. Стоял в сшитом мною из бархатных кусочков костюме Принца и очень верно и хорошо играл. Зная, что у него нет музыкального слуха, решила, что Алёша просто хорошо выучил и запомнил свою партию.

                1992 год.
                Батя мой подарил своему внуку на пять лет маленький аккордеончик,  детский, но очень хороший. Первое время Лёшенька увлёкся им, сочинял мелодии типа «Медведь по лесу идёт». Найти ему учителя по музыке мои мозги не сообразили, ну нет же слуха, не возьмут учиться. Алёша быстро охладел к аккордеончику. Он вообще был натурой увлекающейся, но быстро охладевал к очередному  увлечению. Не изменял только  рисованию, сам рисовал, картинки чёрно-белые в книжках раскрашивал, у него это хорошо получалось, рука верная, глазок хороший. Часами мог всем этим заниматься. А ещё мог час просидеть возле муравьиной кучи, или возле лужи с головастиками. Листочки деревьев рассматривал, цветами любовался. В общем, природолюб. И не обижал никого, не причинял боли, с лягушатами так нежно обращался, котят гладил и кормил. Я боялась кошку заводить, вдруг аллергия на шерсть. Как потом выяснили, аллергии ни на кошек, ни на собак, ни на цветущие травы не было, и хорошо, пищевой и лекарственной аллергии было выше крыши.
              Я его подвела ещё и по части  закаливания, спорта. Сама не переносила холодную воду, от занятий спортом могла запросто загнуться  на пару суток, если не так голову поверну или резко наклонюсь. Вот как сказалось моё решение родить без мужа, некому было с сыном спортом заниматься. Конечно, я водила его на школьную  спортплощадку, школа была рядом с домом. Там мы играли, бегали, лазали, даже в футбол гоняли, только надолго меня не хватало. А ведь как это всё было нужно его часто болеющему тельцу! Вот вам и ещё одна бомба. Террористка какая-то, не мать.
              А как Алёшенька умел меня радовать! Иногда  просыпалась я в выходной день, а кровать рядом со мной была пуста. С кухни доносился звук льющеёся воды. Встану, пойду посмотреть – а мой помощник, одетый, в фартучке, стоит у мойки на детском стульчике, рукава у рубашки засучены – моет плиту и столешницу между мойкой и плитой, или же оставленную с вечера в раковине посуду. Это случалось, если мне накануне было слишком плохо, потому что подходил срок моего увольнения, а работу я так и не нашла. Стресс был жуткий, голова лопалась от боли.
              И вдруг с работой выручили друзья. На одном небольшом заводе был очень хороший директор,  человечный. Он своим сокращённым ИТР открыл швейный цех, шили  постельное  бельё. Мои подруги подсказали обратиться к нему, я ведь шить умею. Батю моего он знал и уважал. Вот так, по великому блату, меня взяли на тот завод надомницей.  Зарабатывала я немного, но всё же . И было очень удобно по части моих головных болей, никто же не видит, шью  я или валяюсь в муках. Лишь бы вовремя сдать норму.  Так же и с Лёшиными болезнями. Первые трудные дни всё время рядом,  больничного брать не надо,  а когда начинается выздоровление, могу шить хоть по ночам.
              Всё же стресс с потерей работы для меня даром не прошёл. Однажды я не могла от боли уснуть почти трое суток.  Не ела ничего, меня выворачивало наизнанку. Папа и Алёшенька меня заставляли пить горячий сладкий чай, чтобы рвало не на сухую,  это слишком мучительно пищеводу, словно его, как чулок, из меня выворачивали, вытаскивали. Они возле меня хлопотали, а сама я вообще лыка не вязала, одна непреходящая боль. Вот пошли третьи сутки, анальгетики не помогали, вызванная сутками ранее скорая  смогла только анальгин с димедролом уколоть, но я так и не уснула. Третьи сутки  лежу неподвижно, почти в позе младенца, только на боку, мне казалось, что в этом положении болит на один миллиметр меньше. Из угла рта на подушку течёт слюна, зрелище, думаю, ещё то…И вдруг я вышла из своего тела, в той же позе, что лежала, в той же ночной сорочке. Тело моё осталось лежать на кровати, меня же головой вперёд втянуло в тёмный тоннель. Мне он напомнил железнодорожный, хотя рельсы я не видела. Вот так лечу, довольно долго,  и при этом сама себе  твержу:
              - Только не вниз, только не вниз!
              А вверх-то грехи не пускают…Тоннель был направлен вверх  под углом не больше 15 градусов, но всё же вверх. В конце тоннеля, как и положено, был свет. Вылетела из тоннеля, лечу на бреющем полёте, постепенно снижаясь. Внизу – красиво, зелено, река блестит, солнышка хоть и не видела, но свет вокруг ясный,  летний. Опустилась на зелёную траву на поляне возле здания типа  детского садика. Самих детишек не видела, но чётко поняла, что у них тихий час, спят. Из тела-то я вышла как раз в это время. Подошли ко мне взрослые люди, в основном пожилые. А чуть подальше – дома, славные такие коттеджики в зелёных садах. Вот смотрят это они на  меня, удивляются, откуда такое чучело к ним занесло. А боль моя всё продолжается, серебряная нитка, идущая из головы, из «Дыры Брамы», а по нашему – родничка , не порвалась, вся моя боль со мной. Один старик сказал, что нечего тут удивляться, от Сатаны к ним не попадают. Потом помню, что сижу на кушетке типа больничной, а боль всё продолжается. Неужели, думаю, мне никто не поможет? И тут словно чьи-то руки стали мне голову массировать, и в это время меня потянуло назад.  Странно, летела я туда довольно долго, а назад вернулась быстро, словно на резинке, которую растянули и отпустили,  шпок – и в теле. А боль моя – при мне. Но через пару минут по возвращении вдруг уснула, а когда на другой день проснулась, боли уже не было, только сильная слабость. Странное словосочетание – сильная слабость, да уж, сразу видно, что я  не писатель, я читатель… И зачем только Они меня назад выкинули?
               Эти постоянные головные боли портили всю мою жизнь. Я обычно выдерживала рабочую неделю, зато субботы у меня не было, только боль, и в воскресенье приходилось делать всё, стирать,  убирать, готовить, гладить, с сыном гулять, в общем, всё. Как же я осмелилась позволить себе завести ребёнка! Если у женщины есть какая-то болезнь, или уродство, нельзя рожать, я это твёрдо поняла. Ведь всем этим мы наказаны  за прошлые жизни, да и в этой добавляем, не нужно переносить своё наказание и на дитя. Дура есть дура… Если человек обречён на одиночество, он всё равно одиноким останется, заплатив за попытку изменения своей судьбы огромную цену. Ладно бы платили собой, любимой, так  ведь платим теми, кого любим больше себя, больше своей жизни, больше всех на Этом и Том свете.
             А хотите, расскажу вам  историю с ваучерами? Нам вручили три штуки, причем содрали за это какие-то деньги. Видимо, компенсация расходов  на бумагу, печатание и вручение. Мне это напомнило гитлеровскую Германию, когда немецким и австрийским семьям присылали счета за казнь и погребение их близких. Очень похоже, не правда ли? А что мы хотим, чему удивляемся? Капиталисты умеют каждую копеечку считать. Ну вот,  тогда я ненадолго отвлеклась от ежедневных проблем и задумалась о будущем. И решила вложить ваучеры в энергетику, газовую  и нефтяную промышленность. Время идёт, их акции никто не выставляет. А по ящику каждый день напоминают, что вот-вот истечёт срок ваучеризации. В последний день я и многие другие люди отнесли свои ваучеры на почту, опять заплатив по десятке за открытие сберкнижек, в Народный Чековый Фонд. Батя мой был умнее меня, понимал, что всё это – обман, и предлагал поместить  все три ваучера в рамочку под стекло – и на стенку, на память об облапошивании страны в глобальных масштабах.
               Ну вот, а через день после этого «последнего дня ваучеризации» по тому же ящику сказали, что по многочисленным просьбам трудящихся срок вложения ваучеров продлён. И тогда-то и были выставлены акции энергонефтегазопрома. И хитрожопая публика, скупившая у населения края непуганых идиотов, мешки ваучеров, мелкой рысью рванула за этими лакомыми акциями. Они ведь всё это сами и придумали, для своего,  именно своего личного будущего благополучия. А на сберкнижке от ЧНФ до сих пор лежат только мои 10 рублей, ха-ха…
               Итак, Алёше было уже пять лет. Странный случай произошёл в нашей квартире. Сестрёнка с дочкой были у нас в гостях, вся семья была в сборе, сидели все в папиной комнате. На кухне раздался странный звук, словно небольшой взрыв. Пошли с сестрёнкой посмотреть. На столе стоял обычный гранёный стакан. Это он  вдруг, ни с того, ни с сего, взорвался, разлетелся на мелкие осколки. В этом месте любой понимающий в эзотерике человек сказал бы: «Ага!». Но мы-то люди простые, Я так вообще вроде бы здравомыслящая особа, в мистику не верящая. Решили, что всё это – результат естественного старения стекла, немножко поудивлялись, убрали осколки, выкинули из головы  странное дело -  и забыли.
               У маленького Алёши был удивительный дар – он мог видеть цвета по чёрно-белому телевизору, но только тогда, когда ему это было интересно. Лёша очень любил фильмы команды Кусто, и называл мне цвета рыбок, какая жёлтая в синюю полоску, какая красная с белым и так далее. Когда нам с папой удалось дёшево и в рассрочку купить у знакомого цветной телевизор, я убедилась, что Алёша  всё правильно называл. Мой умничка, любимочка, радость моя!  Птица Говорун отличается умом и сообразительностью!
          …У меня лучший мужчина на свете! Каждый день говорит, что любит меня, целует при встрече, дарит такие милые подарки! Прихожу за ним в садик, всегда достанет из кармашка рубашечки или печенюшку, или конфетку – для меня сберёг, не съел от полдника, меня угощает. Одно плохо – в детский сад ходить не хочет. По утрам перед садиком Алёша в коридоре вытанцовывал нечто вроде цыганочки, и пел:
             - А я в садик не пойду, а я в садик не пойду!
             Позже он так же выплясывал перед школой:
             - А я в школу не пойду, а я в школу не пойду!
             И добавлял:
            - И чего я, дурак, в садик не хотел ходить? Играй в своё удовольствие целый день!
              Вот так, худо-бедно, подрастал мой сынок, кровиночка моя, моё сокровище. Мне приходилось по-прежнему всё ему и себе шить, даже когда у меня развалились зимние сапоги, сшила себе их сама. Купила за небольшие деньги в магазине «Умелец»  кусочки замши и кожи, и сшила себе сапоги, они до сих пор целы, и сыну ботинки. Сосед, работавший сапожником, поставил подошвы. За материал я заплатила,  а за работу он  не взял. Я отработала тем, что сшила из старого плаща куртку  его ребёнку. Вот так мы жили в лихие девяностые годы.
                Не все выдерживали. Как-то позвонила  мне соседка по двору, моя знакомая, у неё доченька – ровесница Алёши. Попросилась в гости. Добро пожаловать, гостям всегда рады! Пришла она с дочкой, мы  как раз сели ужинать. На ужин печёная картошка да квашеная капуста, вкусно!  Папа, я, Алёша, дочка подружки – все весело едим, а она почти ничего не ест. Сказала мне, что жить не хочет, не только есть.  А я толстокожая всегда была, глубины её несчастья не усекла. Ну подумаешь, муж бросил, я вообще без мужа. Ну подумаешь, с работой беда, я сама через это прошла, тяжело было, но не на вечно же всё это.  Ведь главное в её жизни есть, её девочка! Я и сапоги свои самодельные показала, вот, мол, до чего дошла, и слова пыталась найти утешительные, и про Бога вспомнила, и про наказание страшное на Том свете за отказ от жизни, но нужных слов так и не нашла.
               У меня всегда так, всю жизнь, нужных слов не нахожу. Ушли мои гостьи,  мой отец вздыхает:
              - Жаль, -говорит, - мне твою подружку, глаза у неё с Того света смотрят.
              Он больше моего о ней понял, а я сказала:
             - Да ладно, всё наладится.
             Жизнерадостная идиотка, и всегда такою была. А бедняжка через пару месяцев руки на себя наложила… Ведь ко мне пришла в своей беде, а я не помогла. Общие знакомые мне после рассказали, сколько бед на неё свалилось, одна за другой, не о всех она мне рассказала. Часто потом, проходя мимо её подъезда, я жалела её и просила Бога пощадить и простить её. Мне и это «пастухи» в поминальник записали, нельзя просить за самоубийц. Я, конечно же, этого не знала, но, как известно,  незнание законов вину не уменьшает.
                1994 год. Школа.
             После захвата власти поборниками капитализма мы уже никуда выехать в отпуск не могли, не на что. Родни  здесь у нас нет, нет ни дачи, ни дома в деревне, всё время сидели в городе. Да, ходили на Реку, ездили за Реку, однажды неделю у бати на его работе, в Доме отдыха, прожили, нашёл он нам комнату-подсобку, купил талоны на питание. Больше такого удовольствия не получилось. Никакого летнего оздоровительного сезона.
            Вот и выпуск из детсада, скоро в школу. При выпуске из садика всем детишкам  подарили  замечательный  металлический конструктор. Алёшка его моментально освоил, собирал сложные модели, я только диву давалась. К школе и я купила ему большую  коробку с набором пластмассового  конструктора, типа ЛЕГО, только ЛИГО, в десять раз дешевле, но такого же симпатичного и интересного. Алёша и его моментально освоил, собирал не только по картинке, но часто придумывал что-то своё. И далее, на каждый Новый год и день рождения, я покупала еще по маленькой коробочке с ЛЕГО, так  что у сыночка в результате  получилось большое количество деталей, для полного полёта его конструкторской фантазии.
               
               Мне подружка отдала куски обивочного бархата, цвет какой-то светло-бордовый, что ли. Сшила Алёше костюм-тройку, только пиджачок без ворота, не хватило материи. В моей молодости подобные пиджаки битловками  назывались. Сшила рубашки, вельветовые брюки, купила жилетку трикотажную и джемпер в магазине одной цены. Тогда были такие, там всё было подешевле, но не Фикс-прайс, этих еще и в помине не было. Крестная мама связала ему красивый свитер, пёстренький, в северном стиле. Я перешила из старого плаща куртку, купила ботинки, учебники, тетрадки, всё, что положено. Пеналы сшила сама из кожезаменителя, внимательно рассмотрев такие в магазине, получились не хуже покупных. Сестрёнка подарила ему китайский ранец. Подруга срезала для него из своего сада букет цветов, тон точно к костюму.
               И пошли мы с ним в первый класс. Идём, а девчонки с нашего дома бегают вокруг, толкают друг дружку, кричат:
               - Мой жених!
               - Нет, мой!!
              Фурор! И никому в женихи не достался…
              На первом же родительском собрании я заметила, что все родители намного младше меня. В садике не так заметно было, за многими малышами бабушки приходили. Пришла я домой, смеюсь, говорю бате:
              - Все родители, как родители, одна я как бабушка.
              Алёшка услышал, обнял меня, утешает:
              - Ты, мамочка, немножко старенькая, но и немножко молодая!
              - Спасибо, малыш, солнышко моё, утешил.
              Класс у нас был замечательный. Учительница умница, красавица, хорошая,  любящая  и  понимающая детей.  Класс был гимназический, обычные учебники школьные в программу не входили, все учебники приходилось покупать самой. Китайский рюкзак развалился через пару месяцев, но я его распорола и по этой выкройке сшила сама, из кожзаменителя, он до сих пор целый. Ну и что, главное – чтобы хорошо учился. Я была уверена, что будет учиться хорошо. Он усидчивый, читать любит,  давно уже сам читает, стихи хорошо запоминает. Но вот болеет по-прежнему часто, многое пропускает. И вообще я заметила, что учиться-то больно не стремится. То, что его интересует, знает, понимает, остальное мимо ушей пропускает. Воевала с ним, никак не могла понять, почему так. Я ведь тоже болезненная, но училась хорошо.  Первую пару дней болезни я его не трогала по части учёбы, а потом бегала в школу, записывала уроки, заставляла их учить.
             В первом классе у Алёши появился замечательный друг. Уже со второго класса, когда Алёша заболевал, он сам приходил  к нам и приносил задания. В любую погоду – он на пороге, Васенька, замечательный  мальчишка! Мы с сестрёнкой прозвали его  Стойкий Оловянный Солдатик. Маленький,  худенький,  ещё  худощавее  моего сокровища. Стойкий, заботливый. Лёшка увидит его на пороге и ворчит: «Поболеть толком не дают!». В общем, закончил мой сынок три класса без троек. Но винюсь, за эти годы раза три мне пришлось браться за ремень. А в нездоровье его ещё добавилось беспокойства, кроме обычных ОРЗ и ОРВИ постоянно врачи стали добавлять – с кишечным синдромом. Были и рвота, и расстройства кишечника. Но проходили вместе с простудой.
            Я вообще  старалась приваживать одноклассников  в наш дом, видела, что Алёша не очень умеет дружить, по-прежнему одиночка, самодостаточный. Но ведь так нельзя. Например, придёт в гости одноклассник, поиграют немножко вместе, а Лёша уйдет в другую комнату и книжку читать начинает. Говорю ему:
            - Нельзя же так, гость у тебя.
            - Ну и что? Подумаешь…
            Я обычай завела, на первое сентября, даже если сидела без денег, занимала у соседей и покупала торт. Приглашали ребят и девчонок с класса к нам, чай пить. И так все школьные годы. И с удовольствием замечала,  как Алёша становился  открытым к друзьям,  как учился дружить.
             Я сохранила некоторые тетради моего сыночка. Вот тетрадь сочинений за третий класс. Сочинение называется  «Что я люблю». Вот текст.    
            « Я люблю ходить в музеи и на выставки. А ещё я люблю читать сказки. Ещё люблю гулять вместе с мамой  и говорить обо всём на свете. Ещё люблю играть, особенно в « ЛЕГО».
              А ещё я люблю сладкое. Я очень люблю есть торты. Люблю наблюдать за насекомыми и за головастиками.
              Ещё я люблю смотреть разные мультики и детские передачи . Люблю рисовать и раскрашивать картинки. Люблю, когда мама читает мне.
              А ещё играть с кошками и собаками, гладить их.
              Я очень люблю свою маму и лето.»
              Да уж, играть было любимым занятием, я даже прозвала  Алёшу мальчик-игрунчик  и  плейбойчик. За уроки нужно было обязательно загонять. Шумела, конечно, а он всё равно меня любил. Вот ещё два сочинения из этой тетрадки.
                «Мама.
              Мама, это слово звучит словно флейта среди барабанов. Звучит, будто лучик солнца, пробившийся среди чёрных туч. Мама – это драгоценный камень, блестевший среди чёрных камней. Мама – это самый дорогой человек на земле. Мама для меня самый добрый человек. Моя мама умная и добрая, поэтому все соседи её уважают. ».
             ( Сейчас, сейчас, вытру слёзы, подождите….потом буду рассказывать дальше.)
                « Самый близкий человек.
              Самый близкий мне человек – это моя мама. Я люблю  разговаривать с ней обо всём на свете. Моя мама добрая и ласковая.
               Когда я упаду или поранюсь, она подует и всё пройдёт. Мама помогает мне в учёбе, водит на выставки и в музеи.
               Жалко, что моя мама часто болеет да и я не очень-то здоровый ребёнок, так что ей достаётся. Мама страшно переживает, когда я болею. А ещё я люблю, когда мама поёт мне песенки и читает мне сказки.
               Вот такая вот моя мама.»
               А  я  оказалась совсем не такой, к его и моему горю.
               В нашей школе почему-то не было четвёртого  класса. После третьего всех сразу перевели сразу в пятый. Жаль, ещё бы годик без таких сильных нагрузок, под крылом любимой учительницы.
               В школе я тоже шила ему красивые новогодние костюмы,  мушкетёрский, индейский, мексиканский.  Учительница разбила класс на звёздочки, и на праздники давала им задания подготовить выступления. Я сочиняла для нашей звёздочки, (командиром её был Вася) сценки в стихах, репетировали с ними у нас дома.
                1996 год
             В мае 1996 года меня отправили с работы в отпуск без содержания, швейный цех закрыли, я села на шею отца. А в августе того же года (опять август!) папу моего парализовало. Три года я была без работы, но не уволенная, только в административном  отпуске. То есть для меня было хорошо, что я не работала потому,  что очень уставала дома, и телом, и душой.  Батю нашего мы любили, а ему досталось слишком много боли,  в общей сложности четыре инфаркта, четыре инсульта. Последний отправил его на Тот свет. Да такой оказался ехидный инсульт, предыдущие сразу были заметны, а этот прошёл незамеченным, даже врач не определила. У отца всё время держалась высокая температура, врач решила, что это очередная пневмония от постоянного лежания.
             Не первый раз была такая ситуация, раньше удавалось справляться с  ней. Сестрёнка уже не работала, получила вторую группу инвалидности. Она очень помогала мне, подменяла возле отца, когда мне нужно было пойти в поликлинику за рецептами, в аптеку за лекарствами. Особенно когда заболевал Лёша и я просто разрывалась пополам, потому что первые дни болезни у Алёши были всегда с очень высокой температурой, он сильно ослабевал.
             От старшей сестры помощи почти не было. Как она говорила, своих проблем хватает. Батя часто говорил, что устал от такой жизни, а я плакала, просила его держаться, говорила, что нам без него полуголодное существование обеспечено. Я без работы, у сестрёнки маленькая пенсия по инвалидности. Старшая давно безработная, на шее мужа-инвалида. Алёше всего 11 лет, Тате  19 лет, ещё учится. Вот папа и терпел всё это, а ведь всегда был очень деятельный, всё умел делать сам,  был замечательным рыбаком, грибником.
               Когда он служил в Забайкалье, у него  даже прозвище было – Таймень. Он замечательно ловил на спиннинг  эту крупную мощную рыбу. Мы с сёстрами тайменью икру столовыми ложками из банки лопали, мама хорошо умела её солить. Ещё нас выручала в те послевоенные годы  батина охота, он был хороший охотник. Но если он не убивал зверя или птицу, а только ранил, добить их не мог,  а ведь фронт прошёл. Приносил  раненого зайца или кабаргу домой, мы их лечили. Находил осиротевших бельчат в дупле поваленного бурей дерева, приносил нам . Мы их выращивали, потом отпускали.
               Но три года лежания его измотали. Я спала на раскладушке возле него, вскакивала на каждый шорох и скрип дивана к нему, как к младенцу, измеряла давление, пульс  считала, давала лекарства, кормила с ложечки, мыла. Он у нас был крупный, 100 кг веса. Бывший штангист, мышечная масса большая. Трудно было папу крутить, вертеть, переодевать, постельное бельё менять.
              Несколько раз увозили на скорой, в больницу, в реанимацию, потом в  общую  палату. Мы с сестрёнкой  там возле него дежурили, она днём почти до вечера, я ночью и утром.  И всё-таки сыночка не запускала, и шила, и сочиняла, и репетировала, и уроки проверяла. Летом было полегче, если папа попадал в больницу. Алёшу забирала к себе сестрёнка, всё-таки там он был не один, с Татой.
              Алёша приходил ко мне после моего дежурства (а меня часто от недосыпа шатало). Обнимал меня за талию и вёл домой. Так что возвращалась я не только на автопилоте, меня пилотировало моё сокровище. А как Алёша помогал мне ухаживать за своим дедулей!  Если я бегала в аптеку или в магазин, а отцу в это время требовалось подать утку, Алёша всё делал правильно, и даже  замерял количество мочи в мензурке, так требовали врачи, записывал в тетрадь. Мой помощник! Абсолютно правильно назвала я его Алексеем, значит это имя – помощник, защитник. Жили мы с ним все эти годы только на пенсию отца.
             В соседней школе появился танцевальный кружок. Я решила отправить Алёшу туда, вот и будет физкультура под музыку, танцы классические, восстановится осанка, уйдёт сколиоз, укрепятся мышцы. Походил мой сынок недели три, потом как-то пришёл домой только с одной туфлей, вторую где-то  потерял. Я решила, что скорее всего сам зашвырнул её в какой-нибудь сугроб, зная, что на вторую пару обуви денег у меня нет. Ходил-то он на занятия неохотно.
             Неподалёку была  Детская художественная школа, а Алёша  хорошо рисовал. Стала уговаривать его записаться на занятия. Категорически  отказался. Я настаивать не стала, видела, что с каждым годом ему становится всё труднее учиться. Я никак не могла понять, почему, воевала с ним  из-за этого. Хорошо шли только предметы, которые его интересовали. Алёша наизусть  знал названия всех динозавров, бабочек и жуков, а ещё увлекался  Древним Египтом.
             Я не подумала, что ему просто не хватает сил на полную учёбу, отнесла всё это на счёт  склада его характера. Кстати, вот вспомнила, как ещё во время учёбы Алёши в начальных классах, у нас по квартире  залетала какая-то странная тёмная моль. Я недоумевала, в чём дело? Летом мы просушили на жарком солнце всю одежду, матрасы, подушки, одеяла, как обычно. И вдруг – моль… Алёшка на лету поймал насекомое и заявил:
             - Яблоневая плодожорка!
              Я побежала на кухню, достала упаковку с сушеными яблоками – точно, именно там эта бяка и завелась.  Умница моя, Лёшенька!
              Ещё в детском садике воспитательница говорила, что с вашим Алёшей можно говорить обо всём на свете. А как же! Вот в три годика вышел со мной погулять вечером, зимой, небо чистое, звёздное. Вдруг моё сокровище поднял вверх пальчик, указал мне на звезду и изрёк:
             - Полялная Медмедица!
             Такой  умный, чудо моё маленькое! Астрономией он тоже увлекался, в старших классах. Даже брал  в школе на лето телескоп, устанавливал его на балконе, показывал мне Луну, планеты, звёзды. Телескоп был у нас и в последнее его лето.
              Нехватка сил у Алёши сказывалась даже в том, что иногда мне приходилось писать небольшие куски его домашних сочинений, пока Алёша отлёживался, отдыхал, и потом дописывал сочинение сам.
              А сочинял он здорово. Я вот никогда не писала в школе сочинений на свободную тему, никогда. Я не писатель, не поэт, я чистой воды читатель. Фантазии своей мне не хватает, с меня было довольно фантазий других. А Алёша в 6 классе написал сочинение «Странный случай».  О том, как мальчик пошёл на рыбалку и переместился во времени, попав в первобытные времена. Я проверяла черновик этого сочинения и удивлялась. А переписать начисто у него уже сил не хватило. Страница написана им, полстраницы – мною, и так далее, все четыре страницы текста. Учительница поставила пятерку, но написала: «Не пишите за Алёшу!». А что было делать? Утром сочинение сдавать, а у него силёнок не хватает переписать, устаёт очень быстро. Вы не забыли, что четвёртого класса у них не было? Значит, это был лишь пятый класс, а не шестой, по большому счёту. И такое сочинение! Или вот сочинение о том, как он нашёл яйцо динозавра, как из яйца вылупился римфоринх, подробно рассказал, как выглядело это существо, чем питается, как они подружились. Я бы ни за что такого не придумала.
              А ещё для классной газеты Алёша написал рождественскую сказку «Тигрёнок и Рождественская звезда», очень красивую, на мой любящий материнский взгляд.
              Читал Алёша очень много, книг у нас было достаточно, почти вся школьная классика, много чудесных сказок народов мира, сказки русских и зарубежных писателей,  фантастика и приключения. Очень ему нравились «Хроники  Нарнии», я купила эту книгу незадолго до его первой операции. Книгу  И.Ефремова  «Дорога ветров»  перечитывал  много раз, там про его любимых динозавров. В старших классах много раз перечитывал «Мастера и Маргариту»,  «Лезвие бритвы», очень любил у Стругацких «Понедельник начинается в субботу».  Читал также всё, что было модно и популярно у молодых, о  Гарри Поттере,  например,  «Дозоры»  Лукьяненко и так далее. Все эти книги брал  у друзей, и обязательно давал читать и мне. Так что я была в курсе, что читает молодёжь, мы ведь дружили  с  сыном  всегда, Алёшка читал, что я ему рекомендовала, а я читала то, что он мне рекомендовал.
              Я уверена, что Алёша был умнее меня, хотя я была в школе отличницей, а он – типичным троечником. Например, я поняла, что во взрослой жизни ничего хорошего нет лет в четырнадцать, а Алёша понял намного раньше, когда заболел его дедушка, и  особенно после его смерти, глядя, как я кручусь, считая копейки. Вот было в моём сыне ещё одно хорошее качество – он не устраивал сцен в магазине, требуя: «Купи, купи!». Просто вставал возле витрины, вздыхал, говорил мне, что ему нравится, чего бы он хотел. Я отвечала, что буду думать, постараюсь. Предлагала написать письмо Деду Морозу. Одно из таких писем сохранилось: ЛЕГО, Киндер-Сюрприз, что-то ещё не слишком дорогое, и ролики. О роликах он писал почти каждый год, не осуществимая по моим доходам детская мечта.
              Остальное я ему потихоньку покупала, на Новый год, на день рождения. Алёша уже даже подзабывал, что просил у Деда Мороза, и обнаружив подарки утром нового года под ёлкой или в день рождения под подушкой, всегда радостно кричал:
              - Мама, ты всегда знаешь, что я хочу!
              Обнимал и целовал. Как-то раз, найдя в шкафу накануне  Нового года заказанный подарок, пошёл к дедушке и сказал, что теперь знает, кто такой Дед Мороз – это мама!
              Я старалась для Алёши, как могла. Трёхколесный  велосипед подарил Алёше его отец. Последний раз он позвонил поздравить сына с пятилетием, и больше не звонил. Вся наша роль – моя лишь роль, так что двухколёсный «Конёк-Горбунок» покупала уже я, но сказала, что подарок от его папы. Алёша его плохо помнил, видел маленьким и очень редко, но запомнил шинель и никогда не путал её с милицейской. Увидит офицера на улице и кричит: «Как мой папа!».
              На Лёшиных великах гонял весь двор, его машинками играл весь двор. Никогда мой сын не был жадным. Мне удалось раздобыть для него школьный велосипед, Алёша так о нём мечтал. Мне его просто отдали мои хорошие знакомые. Принесла велик домой и оставила у соседей до утра дня рождения.  Утром тихонечко  занесла велосипед домой, и когда Алёша проснулся – сколько было радости! А ещё он мечтал о бинокле. Купила недорого, по объявлению, ко дню рождения.
              Алёша увлекался биологией, насекомыми. Очень хотел иметь микроскоп. Походила я по магазинам, поняла, что это мне не по карману. Подумала и сама дала объявление в газету «Из рук в руки» о покупке микроскопа. И мне позвонили, мы договорились о приемлемой для меня цене, и принесли мне микроскоп прямо к проходной завода. Настоящий, серьёзный прибор, не маленький школьный. Получился классный новогодний подарок! Как радовался Лёша! Моментально освоил прибор, сам сделал стёкла со срезами листьев домашних растений, с крылышками засохших насекомых, с мушиными лапками. Обдирал все свои царапинки, да и мои тоже, собирал капли крови на предметное стекло и показывал мне, как себя ведёт кровь, затягивая несуществующие ранки.
               И не только мне показывал. Приходила ребятня с дома, Алёша ладил со всеми, и с маленькими, и с большими. Вот он всё всем показывал, объяснял. Стал собирать коллекцию насекомых, хранил её на кусочках пенопласта в серванте. У нормальных людей там хранился хрусталь – у нас коллекция насекомых.  Лёша совершенно не боялся ни жуков, ни пауков, ни лягушек, ни змей. Мог найти крупных каменных шмелей, привязать их на длинные нитки, и держал  летучую тройку шмелей за концы ниток, а они всё летели на месте и жужжали. Потом аккуратно обрезал нитки и отпускал их на волю. А я боялась, не дай Бог, чтобы какая-нибудь пчела его ужалила, аллергическая реакция могла быть очень тяжёлой.
              Алёша всегда жалел кошек, собак, птиц. Мы с ним частенько  подбирали брошенных котят, выкармливали, обрабатывали от блох, приучали к лотку и продавали по копеечке на рынке тем, кто вызывал у Алёши доверие. Пару раз подбирали и пристраивали щенят, несколько раз Лёша приносил  голых голубят, выпавших из гнезда. Мы их тоже выкармливали, по мере роста оперения приучали перепархивать по комнате, затем, оперившихся,  выпускали.
              Как-то зимой подобрали грача с повреждённым крылом.  Папа смастерил ему (или ей?) клетку, кормили варёными спагетти с добавкой мяса полосками. Грача я назвала Краля, повадки её мне напоминали базарную бабу, а папа был уверен, что это всё же мужичок, и звал его Грак. Весной мы пристроили грача в орнитологический кружок, проведывали его, приносили ему его любимые спагетти с мясом. После руководитель кружка сказал, что крыло восстановилось, и всё у нашей птички в порядке.

                1999 год. Беда приближается.

               Отцу моему становилось всё хуже. Температура держалась постоянно, что только я не делала, как только не боролась – такой затяжной пневмонии у него ещё не было. За месяц до смерти моего отца я видела сон, что мы все везём его в машине, в крытом грузовике, на кладбище. Там все могилы открыты, вокруг ходят люди, обитатели тех могил, и пожилые, и молодёжь. Мы ищем папе место, но всё оказывается занято. Наконец, находим ему место недалеко от дороги, оставляем его там, уезжаем, машем ему, кричим: « Прощай, папа, прощай!». Запомнила, что за его местом через ряд много детских могил. Поскольку я ещё, не смотря ни на что, не утратила тогда своего  жизнерадостного идиотизма, я решила, что в том сне меня поругали за то, что мне приходят в голову временами безнадёжные мысли об отце. То, что сейчас ему плохо, просто очередная пневмония, и что я непременно вытащу его из этого состояния, и всё будет хорошо. Ведь мы же во сне оставили его там живым, значит, батя непременно выживет.
              Как-то врач очередной скорой помощи сказала, что отец наш не проживёт более трёх  дней,  порекомендовала  позвать священника, а то, мол, грехи перейдут на младшего в роду. Батя в детстве был крещеный, но офицер, коммунист, как же – священника?
              Но я здорово испугалась, ведь младший в роду – Лёшенька. А батя уже несколько дней не мог толком есть, ел и пил понемногу. И даже говорить перестал. Всё же отправили сестру за попом. Отец посмотрел на него как-то странно, хотя буквально несколько дней назад ночью спокойно сказал сестре, что скоро умрёт. Всё же он согласился на исповедь и причащение. Священник засомневался, как же исповедывать, если больной не разговаривает. Мы объяснили, что отец наш в здравом уме, всё понимает, отвечать может пожатием руки и глазами. Тогда священник нас выгнал из комнаты, остался с отцом наедине и принял исповедь и причастил  нашего отца. Видимо, задавал бате вопросы, а он отвечал ему  как бы в двоичном коде: да или нет. К сожалению, вряд ли так удалось исповедать все грехи, во всяком случае, мы старались.
               После причастия отец больше не мог есть, и даже не мог пить, спазм перекрывал горло, и мы только смачивали ему губы. Умирал он тяжело, не по заслугам, это вам любой из наших знакомых подтвердит. Но до последней секунды слышал наш плач, наши просьбы о прощении, наши слова прощания. Сестрёнка держала папину руку, он всё слабее пожимал её в ответ на наши слова.
               Умер мой отец 8 марта 1999 года. Все последующие дня я провела на автопилоте. Папин друг засунул меня в машину, везде  возил, куда нужно, я плохо соображала. Добрые люди сделали всё, помогли во всём. К сожалению, похоронить  его возле мамы не получилось, она лежала в глубине кладбища, а год этот был очень снежный, даже высокие  могильные ограды были почти скрыты снегом. Бульдозер отгрёб снег, получилась целая гора, поближе к дороге, как и в моём сне, там и похоронили нашего дорогого отца.
               Хорошо, что на том же кладбище, где и маму, хотя оно было уже давно закрыто. И ещё одно совпадение со сном. Летом ставили отцу ограду, сделали на нашем же заводе, и ставили её наши же заводские.  Чтобы я не мешалась, меня отправили погулять вокруг. Я увидела, что в самом деле за его местом упокоения много детских могил…
              А был отец наш опорой  всем нам.  Даже когда болел, был немощен, всё равно держал семью. После смерти отца опору эту из-под нашей семьи выдернули, всё стало сыпаться. И хотя мне приходилось каждый день петь   самой  себе  песенку  Мюнхгаузена  «В просторах  мирового шального океана я сам за рулевого, я сам за капитана», толку от этого было мало, как я не  трепыхалась,  капитана  из меня не получилось.
               Пару месяцев спустя после смерти отца мы с Алёшей вечером лежали рядышком на диване, смотрели телевизор. Лёша крепко уснул, разбудить его не получилось. Тогда я взвалила его на своё костлявое плечо и отнесла в спальню, на руках было мне тяжело, ведь он уже был большой мальчик.  Живот Алёши лежал на моём плече как раз правой стороной, впоследствии там, под печенью, и образовалась первая опухоль. Возможно, моё плечо пережало ободочную кишку и вызвало рост опухоли. Опять я виновата, уже счёт потеряла своим ошибкам… А ведь я так тебя, сыночек мой, любила! Тихо сонного целовала, берегла тебя, укачивала – и не уберегла, погубила…
              На моём заводе мне наконец-то предложили работу. Работа была тяжёлая, раньше на ней работали только мужчины. Да куда денешься. Кормиться-то надо. И хотя мне разрешили выйти на работу после отцовых сорока дней, чтобы я пришла в себя хоть немножко, нагрузка пошла большая, и в начале лета я буквально на карачках уползла в больницу.
              Алёшенька каждый день меня навещал, золотко моё. Жил он теперь не один, сестрёнка сдала свою однокомнатную квартиру и переехала к нам с дочкой. Ей требовалось поставить кардиостимулятор, но поскольку наш отечественный аппарат был настроен только на тахикардию или только на брадикардию,  ей такой не подходил. У неё в течение суток бывали огромные перепады сердечных ритмов, поэтому врачи рекомендовали ей поставить японский кардиостимулятор, на который нужны были большие для нас деньги. Вот сестрёнка решила попробовать накопить, сдавая квартиру.
             Так мы прожили лето, а в середине сентября парализовало старшую сестру. Опять пришлось мне уйти в административный отпуск, опять пошли дневные дежурства, в очередь с сестрёнкой по полдня, а ночью дежурил муж сестры.  Потребовались дорогие лекарства, качественные системы, я выписала вперёд на три месяца зарплату на заводе, опять у нас был пустой холодильник – вот так накрылись мечты о кардиостимуляторе.
            Больничного листа старшей сестре не полагалось, она уже давно нигде не работала. Муж её к этому времени ушёл на инвалидность, пенсия у него была небольшая. Значит, наши деньги и после её выписки уходили ей  на лекарства. Только через полгода сестре оформили инвалидность, дали первую группу. Когда-то она очень неплохо зарабатывала, поэтому нам с сестрёнкой удалось оформить ей хорошую пенсию.
           Видимо, в благодарность за спасение жизни старшей сестры, квартиру младшей ограбили. Пришлось ей вернуться с дочерью к себе домой без всякой надежды на японский кардиостимулятор.
          В связи со всеми этими тратами мой Алёшка попросту недоедал. Все деньги уходили на лечение старшей сестры. Несколько раз, вернувшись домой с дежурства у постели старшей сестры, находила сына возле открытой дверцы пустого холодильника, держащегося за живот. Голодные боли. Цитата: «Недоедание в решающие годы развития организма – в результате болезнь». Не помню, откуда я это списала в блокнот. Ох уж эти лихие девяностые…
          Я старалась экономить, на работе в обеденный перерыв в столовой брала только гарнир, зато с двойной подливкой, и салат овощной. Дома порции еды для меня и для сына пришлось уменьшить, и это в подростковый период, когда пацаны  есть  хотят без передышки.  На обед у нас дома был только суп, то есть, первое блюдо, и чай. Завтрак старалась сделать посытнее, и ужин тоже. Только готовила я всё на костных наборах, первые блюда – из говяжьих  костей, второе тушила на свиных косточках. Нормальное мясо было нам не по карману.
    
                2000 год. Беда всё ближе.

            Расскажу один смешной случай. Трудно нам жилось  после смерти моего папы.  Алёша  даже  стал  заговаривать со мной о своём отце. Попросил, чтобы я его с ним познакомила. Я никогда  не врала сыну про его папу, мол, погиб смертью храбрых и прочее. Алёша всегда знал, что у его отца есть семья, дети. Но после смерти деда ему так не хватало мужчины в доме!  Я ему объясняла:
              - Вот представь, живут себе люди спокойно, счастливо, и вдруг заявляешься ты и объявляешь, что ты ещё один сын их отца, мужа, и весь привычный мирный уклад жизни обрушится, всё рухнет, всё пропадёт. Неужели тебе этого хочется?
             Сын подумал, подумал, представил себе это жизнетрясение, и отказался от мысли найти своего отца.
              Ну вот, однажды мы с Алёшей ходили на кладбище, ухаживать за могилами его бабушки и дедушки, убирали лишнюю траву, пропалывали и поливали цветы. Памятники мыли, скамейки, ограды. Наработались и пошли домой через лесополосу. По дороге собирали землянику, точнее, остатки земляники, ведь дело было уже  во второй половине дня. Алёша идёт, шарит под кустиками шагов на десять впереди меня, и ворчит:
            - Нашла что искать, землянику! Нашла бы лучше мужа богатого, пошли бы на рынок и купили хоть целое ведро земляники!
            А я вдруг под кустом вижу спящего пьяненького мужичка. Зову Лёшу:
            - Иди скорей сюда, нашла!
            - Кого ещё нашла?,  -  недоверчиво спрашивает сынок.
            - Кого заказывал, того и нашла. Я же всегда твои просьбы выполняю.
            Лёша подошёл, посмотрел:
            - Нет, таких нам не надо!
            - Не знаю, не знаю. Смотри сам.  Я заказ твой выполнила, ты его сам забраковал!
            Больше Лёшка не предлагал найти мне мужчину, сам видно понял, что не судьба…
             Да и к чему мне был нужен какой-то чужой мужик в доме, когда у меня уже  есть  лучший мужчина на свете! Помогает мне во всём, убираемся в доме вместе, вместе собираем лекарственные травы, сушим их, помогает и со стиркой, и с готовкой.  Одно плохо – в школу ходить не хочет!
             Пляшет по утрам перед школой цыганочку, припевает:
            - А я в школу не пойду, а я в школу не пойду!
            Школьником Алёшка очень любил печь печенье. Иду я с работы домой, запах вкусный на нашей лестничной площадке стоит. Захожу в квартиру – Лёшка печеньки печёт, весь в муке. И не только формочками пользуется, но и сам что-то изобретает, крендельки, косички, плетёночки разные. Без него теперь я ничего не пеку, не могу…
            Я понемногу приходила в себя после смерти отца. Чувства одиночества у меня не было, дома меня ждал мой сын, и душа моя помаленьку восстанавливалась. Когда я возвращалась с работы в холодное время года, в темноте, я всегда со счастливым чувством смотрела на окна нашей  квартиры. Окна светились, значит, моё сокровище дома иждёт меня…Не великая награда, не высокий пьедестал – человеку мало надо – лишь бы дома кто-то ждал… А ведь если боль твоя стихает, значит, будет новая беда…
           Вот нашла в своём блокноте запись. Радий Погодин. « Наверное, только благодаря детям человек принимает перемены своего бытия если и без благодарности, то и без страха и обиды, потому что дети и есть плоть  времени и его суть».
           С аллергией продолжались проблемы. Например, Алёше не шла школьная еда, хотя столовая в нашей школе была хорошая. Я приучила сына плотно  хорошо завтракать, в школе он брал на обед чай с выпечкой, или компот из сухофруктов. Жареные пирожки ему были запрещены, а печёные – пожалуйста, можно. Дома у нас всегда был суп, было что поесть после школы, потом приходила я, приносила что-нибудь из заводской столовой, мы устраивали файв-о-клок, а потом  я уже и ужин готовила. Да, не было у нас возможности на обед готовить и первое, и второе, Алёшенька наверняка недоедал, особенно в подростковый период, а что же я могла сделать, коли  социализм неблагополучно  скончался?
           1 сентября 2000 года я взяла на работе отгул за прогул, пошла проводить Алёшу в школу. Всё лето мы, как обычно, провели в городе, одноклассников не встречали. Гляжу на сына, а он в росте сильно отстал от сверстников, с которыми всегда был вровень. Были у него в классе пара мальчиков невысоких, теперь стало таких три. Вот, думаю, результат неполноценного  питания  и  отсутствия  свежего  воздуха.  В лагеря-то пионерские Лёшу, разумеется, не брали, с такой пищевой аллергией, не будут же ему всё отдельно готовить. А санаторных лагерей тогда не было, может быть, и  до сих пор нет, не знаю. Пошла я за тортом, заварила побольше чая, после школы Лёша пришёл с одноклассниками, было весело, хорошо, и я всё выкинула из головы.  А зря…
              С Алёшей всё было по-прежнему. Часто болел. Я с работы приходила просто измотанная, но потихоньку привела своё заводское хозяйство в порядок, втянулась, понемножку стало  легче. И всё-таки в ноябре того же года опять едва живая поползла в больницу. Сынок мой так же, как и раньше, приходил ко мне каждый день. С ним жила Тата, ей уже было двадцать лет, приготовить ему еду она вполне могла, и я спокойно лечилась. Но он всё равно приходил каждый день. Просто Лёша скучал по мне, ведь мы так любили друг друга. Ему было уже тринадцать лет, но всё равно мы ходили, держась за руки.
              Как часто он приходил ко мне на завод, встречал после работы. Выхожу – а Алёша у проходной, ждёт меня. Сколько радости, сыночек мой! А если я уже шла по дороге  вдоль  заводского забора, он, увидев меня издалека, бежал ко мне, раскинув руки, и мы таааак обнимались! И шли домой, и говорили обо всём ,  и  улыбались  друг  другу.  Заходили  по  дороге  в магазин за продуктами,  если были деньги. Одно время  нам здорово задерживали зарплату, но выручало то, что в буфете  можно было брать домой хотя бы выпечку в счёт заработной платы. Ещё и соседи нас подкармливали, снабжали овощами, картошкой иногда, у них у всех были дачи, или дома в деревне. У нас не было ничего.
            В больничной палате лежала книга В.Травинки «Целительница голубая  глина», я её прочитала, запомнила только, что глиняные маски для лица хороши. Вот не всё просто в нашем мире, не просто так попалась мне эта книга. Алёша почему-то не приходил ко мне целых три дня. Я даже не встревожилась, пусть, думаю, отдохнёт, ведь в любую погоду приходит. Никакого материнского чутья у меня не было и в помине, слишком толстокожая.  Потом сынок пришёл, рассказал мне, что приходил дедушкин друг и принёс целый рюкзак антоновских яблок. Алёша с удовольствием их ел, видимо, слишком много, ему стало плохо, рвота, расстройство кишечника, высокая температура.  И так почти три дня, после всё прошло.  Всякое бывает, раз прошло, значит, прошло. Ну вот, подремонтировали меня в больнице, выписали, живём дальше. Скоро Новый год и зимние каникулы.
               
               
                2001 год. Беда.

             Перед зимними каникулами стала у Алёши странно вести себя температура. То подскочит до 38 градусов, то через пару часов всё нормализуется. То держится несколько дней 37,2 градуса, потом опять всё нормально.  Личико стало очень беленькое, а губы – яркие, красные. Хуже стало во время каникул, участковый педиатр заявляла, что уже не может продлевать мне больничный лист, видимо, считала, что я его не лечу. Как раз в эти дня мне дали прочитать одну книгу, «Житие святой  блаженной  Матроны Московской». Я вообще такими вещами не увлекалась, но книга читалась на одном дыхании.  А у Алёши прибавились боли в животе, но не сильные, не очень его беспокоили, он мне и не жаловался даже. Ел хорошо, стул был нормальный, без проблем. Но так стало урчать в животе, я даже ночью просыпалась от этого звука.
             Во время очередного визита к педиатру я обратила внимание  врача на это урчание. Вдруг это какая-то кишечная инфекция? Она задумалась и дала направление в Детский диагностический  центр. Там по определённым дням принимал на консультацию детей доцент медфака университета.
             Доцент осмотрел Алёшу, отправил его срочно на УЗИ брюшной полости. УЗИ определило кишечную непроходимость. В том числе и опухоль под вопросом. Алёшу сразу же положили в стационар при ДДЦ, в хирургическое отделение. Меня отправили домой. Пришла с сыном вместе, ушла без него, только одежду его домой принесла…То пришла беда неминучая, затуманила счастье матери…
           Не весело мне было в эту одинокую ночь без моего Малыша.( Я его звала Малыш долгое время,  уже вырос выше меня, а я всё – Малыш. Сестрёнка мне не раз лекцию читала на эту тему, и я стала пореже его так называть). Одинокая страшная ночь. Мы ведь с сыном почти не разлучались, только когда я в больнице лежала, ещё как-то на пару дней пригласили его в деревню в гости к другу и соседу, где-то во втором классе. Разок также съездил в гости на пару дней в старинный городок, райцентр, к моей подруге. Вот ещё был случай, в детском саду. Там была группа продлённого дня, несколько мальчиков с Алёшиной группы частенько оставались там ночевать. И уговорили раз Алёшку моего остаться на ночь, мол, здорово, весело, без мамок и папок. А он уговорил меня. Что это была за ночь! Я крутилась в постели, как грешник в аду на сковородке, через каждые  полчаса на пороге возникал мой отец и говорил мне: «Дура, вот дура!» Уснула под утро.  А утром на работу бежать. Заскочила в садик, гляжу, в окошко смотрит мой сынок, личико к стеклу прижал,  меня высматривает. Глазёнки красные, в слезах, носик от слёз распух. Минут пять ревели оба, обнимались… Больше таких опытов мы не делали, знали, что нам друг без друга плохо.
              И вдруг много ночей без  родного моего сыночка, в смятении и надежде на Бога, в ожидании операции…Человеку не так одиноко спать, когда, просыпаясь среди ночи, он слышит детское дыхание…Была у нас дома только одна икона, маленькая иконка с ликом Иисуса  Христа, её подарила на крещение Алёше его крестная мать. Вот я стала молить Господа, глядя в глаза образа, молить за сыночка, за кровиночку мою единственную, уговаривая  Его и себя, что Алёша не будет обойдён Его милосердием. И надеялась на лучшее, конечно же, иначе никак не продержаться. Приходила к сыну в больницу каждый день,  внешне спокойная, тревожная внутри, но старалась вида не подавать.
               Алёшу готовили к операции, посадили на диету, прочищали-промывали, он стал почти прозрачным. Но Лёшка был весёлый, операции не боялся, скользил мне навстречу в тапках по мокрому полу, словно на катке, ласточкой, смеялся. В его палате было много детей, перенесших операцию аппендицита,  все быстро выздоравливали  и  выписывались. Алёша считал, что так будет и с ним.
               В больнице я держалась, а дома просто сходила с ума. Нарастающая напряжённость вытащила из моей памяти то, что я вообще считала ерундой на постном масле. Я вспомнила давно читанную и благополучно забытую заметку о работе с маятником, типа двоичного кода, «да» и «нет» в ответ на задаваемый вопрос.  Вот я за маятник и схватилась, как утопающий за соломинку. А ведь ещё в начале 1991 года мне дали прочитать небольшие брошюры Валентины Лавровой «Ключи к тайнам жизни», они тогда ещё не были изданы книгой. Там чётко сказано, с каким контингентом люди общаются  на спиритических сеансах. С полтергейстом. Ничего этот полтергейст не знает, врёт напропалую, лишь бы насосаться нашей энергией. Ничего этого в то время не вспомнилось, только беда заполняла мой мозг. Вот  я взялась за маятник и спросила, рак ли это у моего сына? Или нет? Получила ответ – нет.  Успокоилась, захватила с собой маятник и поехала  в  больницу  проводить сыночка на операцию.  24 января 2001 года – роковая дата моей жизни…Вот сидит мой Малыш на каталке перед операционным блоком, смотрю я на него, вижу, что запереживал  Лёшенька. Дала ему в руки маятник и говорю:
                - Спрашивай, нужна ли тебе эта операция?
                В ответ – нужна.
                - Спроси, всё будет хорошо?
                В ответ – да.
                Хирург смеётся: «Что, - говорит,- успокоили сына?».
                Алёша в самом деле повеселел. И увезли его на операцию…
                Я стою в коридоре, жду…Долго жду, начинаю сходить с ума. Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…Вышла врач, видимо, хороший психолог, посмотрела на мою рожу, дала мне поручение что-то купить в аптеке, хотя на самом деле там у них было всё, что нужно. Я мелкой рысью побежала, какое-то время мысли мои были заняты выполнением порученного задания. Опять стою, жду, психую. Она опять вышла и снова отправила меня в аптеку. Отвлекла меня, но ненадолго.  Жду, жду, кажется, целая вечность прошла, а всего только четыре часа.
               Наконец выходит хирург, с ним ещё другие врачи. Я к ним – как там Алёшенька? Они глаза отводят, ничего пока не говорят, ведут меня в какой-то кабинет. Усаживают, садятся сами, молчат. Потом спросили, как мы живём в материальном смысле, кем работаю, сколько зарабатываю. Ответила.
                - Вечно, - говорят,- нищете такое достаётся.
                - А что – такое?
                И говорят мне они, что у кровиночки моей, сыночка моего – рак. Злокачественный. У меня ещё больше поехала крыша. Я и слушала их, и не слышала, запомнила какие-то обрывки речи, что мне нужно сдать стёкла на проверку в нашем городе, а затем отвезти их в Москву, в Онкоцентр, на проверку, для подтверждения диагноза, чтобы на основе двух заключений выстраивать схему лечения.
                Я даже не смогла сама спросить их обо всём, у меня не было ни сил, ни мужества, только ужас, тупой ужас…За всю свою жизнь я не научилась сносить беду, глядя ей прямо в лицо.
              Как я потом приехала домой – не помню. Помню свои слёзы, столько слёз! Я вообще-то не плаксивая, плакала редко, накопила, видимо, непролитых слёз много, вот теперь навёрстывала упущенное. Стояла на коленях перед иконкой Сына Божия, каялась во всех своих грехах, выворачивая душу наизнанку, молила, молила, молила и молила спасти моего сына. И так до глубокой ночи. Звонила сестрёнка, как там прошла операция.  Я  ей  рассказала, как могла, вряд ли связно, но она поняла. Договорились завтра встретиться после того, как я схожу в больницу к Алёше.
              К вечеру, вся в слезах и душевной муке, не вынеся тишины в квартире,  я  включила  телевизор. Шли,  как их называл  сынок, «Спокушки». И я загадала, покажите мне, что ждёт мою кровиночку? Вот стали показывать мультик. Называется он  «Состязание». Там – два человечка  с  белой  и  чёрной  краской  воюют друг с другом, закрашивая рисунки противника. Вдруг весь экран залился чёрной краской, сердце моё оборвалось, я взвыла, но тут сквозь черноту стали пробиваться белые точки, разрастаться. Побеждать черноту. В конце концов человечки помирились и стали вместе рисовать клавиши пианино, белых больше, черных меньше  (чёрные – чтобы жизнь мёдом не казалась?), и в итоге выстроили длинную-предлинную клавиатуру. И мне стало легче, я восприняла эту клавиатуру как длинную дорогу жизни, и потом, после молитв, мне удалось отключиться в сон. Без сновидений, настолько я была измучена и убита…О-о-о-ё, шире вселенной горе моё… Но с того дня я постоянно ощущала три ржавых ножа в сердце, в голове  и в душе.
              Утром я поехала к Алёше в больницу. Вышла на заснеженное крыльцо, вокруг ни души,  тишина. Посмотрела на звёзды и вслух спросила:
              - Сколько же лет осталось жить моему сыночку?
              И вдруг ясно услышала:
              - Сорок лет.
              Женский голос сказал именно так. Из-за угла нашего дома  вышла женщина с двумя малышами, она вела их в детский садик, тот самый, в который раньше ходил и мой Алёша. Разговаривала она, конечно же, с детьми, не со мной.  Вопрос, заданный ей малышами, я не слышала, а её ответ услышала чётко.  Далее она объяснила своим детям, что вот сколько лет прожили  вместе их дедушка и бабушка, и поэтому они сегодня все пойдут к ним в гости на рубиновую свадьбу.
               Удивительно, верно? Сложила я Алёшины тринадцать лет с сорока годами, получила 53 года. Столько лет прожила моя мама, в 53 года парализовало мою старшую сестру…Мамочка, родная, это ты уговорила подарить Алёше хотя бы твой век? Спасибо, родная!
              Это было 25 января. Приехала   я  с утра в больницу, поднялась к операционной, долго топталась возле реанимации. Вышла дежурный врач, сказала мне, что операция прошла хорошо, что наркоз аллергии не вызвал, что Алёша вовремя вышел из-под наркоза, что чувствует себя он неплохо. Дала мне записку от Алёши. Ура, сам написал!  Написал, что чувствует себя хорошо, что любит меня и просит принести из палаты «Три мушкетёра», книгу,  которую читал до операции. Надежды вспыхнули во мне с новой силой!
              Сестрёнка моя даром время не теряла, поговорила с кем-то из соседей, и ей дали адрес вроде бы ясновидящей особы. Я же после больницы побежала, а точнее было бы сказать, поползла в ближайшую церковь, стояла на коленях перед иконами, особенно зацепилась глазами за глаза образа Пантелеимона Целителя, такие сочувствующие и добрые. Облила там все полы слезами, купила маленькие карманные картонные иконки-книжечки с молитвами внутри, потом поползла домой.
              Вечером мы с сестрёнкой пошли по адресу ясновидящей. Вела меня сестрёнка под руку, я плохо ходила, нога за ногу цеплялась. Пришли.  Особа эта была слепая, кажется, вроде бы на глазах бельма. А может, бельма были на моих глазах…Наговорила она что-то о сглазе, сказала, что сыну моему это сделали на икону, точнее, сделали мне, а ему досталось, и икону эту подбросили нам. Велела достать рубашку, в которой недавно умер какой-нибудь человек, мыло, которым его обмывали, принести какие-то прутья с кладбища…плохо помню. Помню только, что и у меня, и у моей сестрёнки пошло отторжение от всего этого на подсознательном уровне.
             Я всё же дома перевернула всё, все книги перетрясла, все углы проверила. Не нашла никакой иконы, кроме той, что была подарена Алёше его крестной, причём купила она её в церкви, в которой крестили сыночка, на моих глазах покупала.  Но душевное состояние моё этот визит только усугубил, не принеся никакой надежды. Больше я к этой даме ни ногой.
             На следующий день, 26 января, меня пропустили в реанимацию, к Алёше. Я не ревела, нечего его пугать. А он так обрадовался, увидев меня! А я-то!!! Сказал, что всё нормально, что чувствует себя хорошо. Нацеловаться толком не успели, меня выставили. На следующий день опять разрешили пройти к Алёше. Заглядываю – а он лежит, читает «Три мушкетёра», выглядит  хорошо. Я так обрадовалась, увидев его за чтением. Так хорошо поговорили, целовались-обнимались. А на следующий день заглядываю к нему – лежит печальный, поёт: «Это всё, что останется после меня, это всё, что возьму я с собой». Сжалось моё сердце, кинулась к нему: «Что с тобою, мой сынок?!». Оказалось, в соседнем боксе лежит мальчик, его сбила машина, в сознание не приходит. Возле него магнитофон с голосами его родителей  и  протяжными татарскими песнями. Алёше было очень жаль этого ребёнка, вот и настроился на минорный лад…
                Через пару дней малыша того перевели в нейрохирургию, а моё сокровище перевели в общую палату для послеоперационных больных. Наконец-то мне разрешили дежурить возле сына, даже ночью. Какая радость быть возле сыночка, спасибо врачам! Я принесла книгу «Хроники Нарнии», читала вслух в палате всем. Как все слушали эти чудесные истории!
                Да, я обязательно должна отметить, какие хорошие люди окружали меня. На работе мне выписали материальную помощь, и дали зарплату за месяц вперёд. В больнице попросили купить плазму крови. Один пузырёк плазмы стоил дороже моей месячной зарплаты, а нужно было много. И вот что сделали у меня на заводе – повесили на проходной объявление, что срочно нужна донорская кровь, взамен её на станции  переливания крови дадут плазму бесплатно. Завод организовал «Газель», собралось нас одиннадцать человек, со мной и моей племянницей. Отвезли на сдачу крови, потом привезли нас на завод прямо в столовую и хорошо накормили, бесплатно. Как я благодарна этим людям, низкий им поклон!
             Алёша выздоравливал хорошо, на боли не жаловался, а может, берёг меня, был весёлый, общался с ребятами из палаты. Когда делали обработку шва и перевязку, меня из палаты выставляли. Я сидела в коридоре, читала молитвы по книжечкам  с иконами. Так что шва я несколько дней не видела. Потом увидала….а у дельфина взрезано брюхо винтом….шов через весь живот, сверху до низу….выстрела в спину не ожидает никто…Я с врачами сознательно и подсознательно не разговаривала, слушала только их рекомендации и вообще ЦУ. Не допытывалась, что и как, и что ждёт мою кровиночку.  Берегла себя? Эгоизм? Или внутреннее понимание, что если узнаю всю правду, помощница из меня сыну будет никудышная?  А может, просто моя съехавшая крыша не позволяла мне быть адекватным человеком…Не знаю, к тому же в голове, в сердце и в душе у меня был один рефрен: «Бог-то есть, Он милосердный, Он не даст погибнуть  моему сыночку!».
              Я каждый день в памяти перебирала все свои грехи, вспоминала все свои ошибки. Сколько было у меня глупых поступков, бездумных, сколько было детского эгоизма! Ещё и моя толстокожесть , я наверняка многих обижала, сама того не замечая. Но всё это была  какая-то   ерунда, мелочь, больше всех от меня родителям моим доставалось, но они же меня любили, всё давно прощено! Страшная ошибка – родила от чужого мужа. Ну не нашлось на мою долю холостого! И я всегда была убеждена, что та семья ничего не знает и живёт спокойно.  А вот когда я в первый раз в жизни заглянула в церковный календарь, ужаснулась! Зачала-то я ребёнка в Успенский пост!  Вот кого я обидела – Пресвятую Богородицу…Умылась я слезами, каялась, молила о прощении, просила наказать меня, а Алёшеньку, ни в чём не повинного, пощадить!
               Настало время мне ехать в Москву, в Онкоцентр,  везти стёкла на экспертизу. Наша экспертиза диагноз поставила. Перстневидно-клеточный рак толстой кишки. Стёкла на проверку носила сестрёнка, когда пошла получать их с заключением, ей заявили, что в направлении неправильно указан возраст пациента. Какие такие 13 лет? Наверное, описка, 73 года. Этот рак семьдесят лет рос!  И вообще у детей такого рака не бывает.
               Сестрёнка должна была подменить меня возле Алёши, она у нас молодец, очень ответственная, да и любила Лёшеньку не меньше моего, всегда звала его – любимочка. Я продолжала, во время перевязки и уборки палаты, сидеть в коридоре, и там ежесекундно молиться за сына, на эти маленькие бумажные иконки, беспрестанно повторяя слова молитв о здравии дитёнка  моего  Иисусу Христу,  Царице Небесной,  Пантелеимону Целителю.
               Вот и последняя ночь возле моей радости, перед отъездом. Вижу во сне много людей, я среди них брожу, как потерянная, вдруг меня стали окликать, говорить, что меня кто-то ищет, показывая вверх, на небо. Подняла голову, с неба высоко-высоко луч света, понимаю, что меня, как локатором, пытаются нащупать. Помахала рукой, кричу: «Вот я!». А там, высоко вверху, на конце луча чьё-то лицо. Провал. Следующий эпизод. Сижу в вагоне поезда или метро, не поняла толком, с человеком с этим лицом. Лет ему чуть за тридцать, вьющиеся рыжеватые волосы, худощавое лицо, высокий.  Смотрит на меня с таким сочувствием и пониманием, но очень печально, а глаза вроде знакомые, где-то я их видела. А я ему жалуюсь, жалуюсь… И проснулась. А ведь это был  Пантелеимон Целитель, только старше  тех молодых его лет, когда принял он мученическую смерть. Это до меня попозже дошло.
              Вечером провожает меня сестрёнка, стоим на перроне, плачем. Я её спроваживаю, не хочу, чтобы Алёша долго один  оставался. Она ушла, я поднялась в вагон, ещё почти пустой. Нашла своё место. Рядом сидит мужчина, небольшого роста, черноволосый, с усами.   Видел он, как мы ревели, прощаясь. Спрашивает: «Что случилось?».  Меня и прорвало, рассказала ему о нашей беде. А он отвечает, что я не просто так в этот вагон и на это место  попала. Бог привёл. Оказалось, что он по профессии врач, у него две врачебные специальности, но дело  не только в этом, а в том, что он – экстрасенс, и что у него самого сын подросток, единственный.  Прочитал заключение, выданное мне хирургом, нехорошо так головой покачал, ведь  там были и слова о метастазах в сальник, и просьба обратить особое внимание на сильно увеличенные забрюшинные лимфоузлы. Достал карты Таро, стал смотреть. Всё так же хмуро было его лицо, стал и мне карты показывать.
             - Вот, - говорит, - ваш Алёша.
             На карте человек на коленях, согнувшийся в три погибели, а из спины много мечей торчит, загнанных в эту несчастную спину. Потом показал другую карту. Императрица называется.
              - Вот, - говорит, - вы, и только вы пытаетесь защитить сына, другой помощи ему нет.
              - Как же нет, - возражаю я, - он же у меня крещёный!
              - Нет, - отвечает, -  только вы пытаетесь его спасти.
              ( У меня есть ангелочек, а зовут его – сыночек! А у сына есть охрана, а зовут охрану – мама… Жаль, что моему сыночку мама непутёвая да бестолковая и бесталанная досталась…).
               Экстрасенс взял у меня номер телефона, дал свой номер, пообещал непременно к нам  прийти по возвращении, и очень постарается нам помочь.
                Утром сразу после поезда я поехала на Каширку, нашла лабораторию, отдала стёкла. И понесли меня ноги на Таганку, к святой блаженной Матроне Московской. Прочитанную о ней книгу я всё время держала в памяти. Отстояла  я  в очереди  к её святым мощам три часа, когда приблизилась, встала  на колени, рыдала, умоляла помочь моему несчастному сыночку, приложила к раке купленную накануне для Алёши игрушку-брелок, облила всё слезами. Монахини пожалели меня, дали мне целый целлофановый пакет засушенных возле Матронушки цветов, хотя другим давали только по горсточке. И пошла я, метелью гонимая…
                На другой день получила заключение, отнесла в детское отделение Онкоцентра к врачу, показала выписку и описание операции из нашей хирургии. Получила от врача вызов приехать с Алёшей после его выписки из больницы. Врач была просто замечательная, внимательная и сочувствующая, тоже удивлённо прочитавшая заключения по стёклам. Первый случай в её практике, тот вид рака – только у пожилых людей. Медсестра в её кабинете тоже оказалась очень славной, сказала мне, чтобы за неделю до приезда я ей позвонила, сообщила дату приезда, чтобы она заранее записала  нас на обследования. Иначе или придётся долго ждать (а жить-то нам где?), или платить большие деньги за срочность.  В Москве у меня была знакомая, хороший человек, но по её семейным обстоятельствам мы  могли остановиться у них  только на пару дней, да и вообще это было Бирюлёво,  а Алёша – после операции.
               Купив обратный билет, пошла опять к Матроне Московской. Опять отстояла в очереди почти три часа. Молила только о помощи сыну, о себе и своих материальных обстоятельствах не сказала ни слова, да я о них и не думала, только об Алёше. Перед поездкой в Москву мне на заводе выписали 7000 рублей, авансом, при моём окладе в 700 рублей. То есть минимум десять месяцев мне бы пришлось работать без оплаты. Но я об этом даже не думала, будет день – будет пища, как- нибудь  разберёмся.
             Ну вот, села в поезд. В купе были две женщины, мама с  молоденькой дочкой, мужчина ещё был, но он покрутился недолго, расположился на верхней полке, всё обустроил и ушёл в соседнее купе к товарищам. А меня вдруг соседка окликает по имени. Я же вся в мрачных мыслях, по сторонам не гляжу. Вгляделась – моя давняя знакомая, когда-то вместе работали в одном КБ, отношения были хорошие, но постепенно потеряли  друг друга из виду. А с ней – её старшая дочка, закончила учёбу в Москве, там же и работу нашла. Знакомая моя приезжала навестить дочку, а теперь везла её на недельку домой. Она сразу поняла, что со мной что-то не так, что от моего жизнерадостного идиотизма и следа не осталось.
             Разумеется, я ей всё рассказала. Когда вернулся попутчик, я даже не заметила. Утром, перед выходом на перрон, моя знакомая выворачивает все свои карманы и достает в общей сложности 500 рублей, извиняется, что больше нет, всё в Москве прогуляла. Упиралась, но она объяснила, что муж у неё прекрасно зарабатывает, большой начальник, и сама она работает, и дочка – словом, уговорила меня. И уже в тамбуре попутчик, шедший впереди меня, вдруг оборачивается и вручает мне тысячу рублей, от души прося меня  взять эти деньги, потому что он услышал о моём несчастье.  Когда только он успел? В общем, за эту поездку на три дня в Москву я потратила 1500 рублей, два моих оклада с хвостиком. И вернулась домой с такой же  суммой.
                Я сразу поняла, что без помощи Матроны Московской здесь не обошлось. Поблагодарила я её мысленно, и надежда моя на спасение Алёшеньки укрепилась. Забыла сказать, что я дала слово святой матушке Матронушке, что скоро вернусь к ней с сыном, приведу его к ней, и буду уже крещёная.
               По возвращении стала я заваривать в маленьком термосе Матронушкины цветы, поить Лёшу. Выздоровление его шло хорошо. Вот вышли мы с ним погулять по коридору, под ручку, первый раз. А навстречу идёт профессор, его дети Доктор Айболит звали, идёт в нашу палату навестить и осмотреть именно Алёшу. А мы сами идём ему навстречу! Айболит обрадовался, говорит:
              - Чубрик, да ты уже встаёшь, даже гуляешь! Рад за тебя!
              Мне же мимоходом сказал, что ремиссия бывает и до пяти лет, а я постаралась не отреагировать на этот срок, ведь есть же  Бог  и святые Его! А ещё есть хорошие люди на Белом свете!
              Алёшу проведывали одноклассники, приходила с ними наша золотая учительница.  Она не оставила наш класс после начальных классов, стала преподавать им математику и стала классной руководительницей.  Однажды, со своей учительской зарплаты, купила и принесла Алёше банку красной икры, прочитала где-то, что икра хорошо восстанавливает силы после операций, и купила. Огромное спасибо всем, кто помогал нам в эти тяжёлые дни!
             Подошло время выписки из больницы. С работы моей прислали за нами машину, чтобы снег не месили, с комфортом домой приехали.  Стали мы в Москву собираться. Я мелкой рысью побежала в церковь, приняла святое крещение.  Совершенно не подготовившись, не  постилась, не исповедовалась, галопом, времени ни на что не было. А свеча моя во время крещения  постоянно гасла, кисточка для помазания у священника  пару раз именно на мне вылетала из его рук. Сама же я никакого дискомфорта не испытывала, мне по душе было это таинство, а вот поди ж ты…Меня успокаивали, что это сквозняк, всякое бывает, не думай ничего плохого.
               Ну вот, через четыре дня нам в Москву, а у Алёши появилась температура, миндалины покраснели, увеличились, что делать, не знаю, мне не велели ему лекарства давать. Вот как вспомнила в нужный момент книгу о житии Матроны Московской, так и сейчас сразу вспомнила книгу о лечении голубой глиной.  Побежала на работу, видела ранее у секретаря директора в шкафу пакет с голубой глиной. Пошла, попросила хозяйку поделиться глиной, а она отдала её всю, молодец! Заодно я выполнила всё, что накопилось на моём рабочем месте, документы провела, карточки заполнила, всё отметила.
               Народ в отделе сидит мрачный. Дело оказалось в том, что с завода увезли на головное предприятие пару станков, которые были у нас в аренде. Там они внезапно сломались. А заказы на детали, которые без этих станков не сделать, у завода были большие, значит, нужно будет платить огромные деньги за срыв поставок. И сами станки стоили немало, и купить их было негде.  Вот все и сидели мрачные, думу думали.
              А я всё же недаром свой хлеб ела, работала я всегда добросовестно, дотошно. Наверное, это единственное моё положительное качество. Вот я и подсказала, где у нас дубликаты стоят, старой модификации. Подработать их под нужную модификацию уже было не трудно. Все забыли, а я, человек на этой работе новый, знала, потому что ответственно выполняла свои обязанности.
             Коллеги вначале не поверили, потом обрадовались и побежали на площадку хранения снег разгребать, станки отыскивать. А я ушла домой, мне ведь дали больничный по уходу за Алёшей, на длительный срок. Рассказываю я об этом не потому, что хочу показать себя с выгодной стороны, совсем  не поэтому. А почему – прочитаете попозже.
             Итак, я четыре дня до отъезда ставила глину на горло сыночку, на гланды. Плюс полоскания содосолевым раствором. Краснота с гланд ушла, температура стабилизировалась, стала нормальной.  Ставила точно, как описано в книге В.Травинки. Я её купила, и ещё купила у травников на рынке книгу «Исцеление возможно», о лечении травами и другими народными методами онкологических заболеваний.
             Перед отъездом мне дали адрес одной гостиницы-общежития, где проживали специалисты,  приехавшие на курсы повышения квалификации. Нас взяли, конечно, не сразу, а после того, как я показала администратору  заключение и направление в Онкоцентр.  Посмотрела администратор на  тощенького и бледненького мальчишечку, пожалела нас, и мы устроились.  Метро было недалеко, пешком доходили.
              Приехали мы в Москву в выходной день, на понедельник были записаны на приём к врачу и на УЗИ брюшной полости. Поэтому после отдыха в день приезда я повезла сына к Матроне Московской, как и обещала ей. Идём мы с ним тихонечко под руку от остановки к монастырю, цветы по дороге купили для Матронушки.  А я всё думаю, сокрушаюсь, как же чадо моё выстоит такую очередь, ведь  даже идёт полусогнутый, за живот держится. Входим в ворота – народа нет. Заходим в церковь – человек пятнадцать в очереди к раке стоят, и всё. Подошли, поклонились чудотворице, попросили  оба о здоровье Алёши, я спасибо сто раз сказала, и сказала, что вот я теперь крещёная, слово своё сдержала. И иконки купили, и свечки поставили, и о здравии заказали. Ушли. Выходим из церкви, а навстречу народ валом валит, в очередь к Матроне выстраивается. В церкви же на мой вопрос, почему людей мало, мне ответили, что буквально  перед нашим приходом было много, и вдруг вот такой промежуток получился…Это было второе благое деяние святой для нас с Алёшенькой!
                В понедельник мы уже были на Каширке. Пошли на УЗИ. Лежит мой сыночек перед аппаратом, врач по нему прибором своим водит, смотрит. Читает в направлении об огромных, в 3-4 см лимфоузлах, и недоумевает, где это наши врачи такие  лимфоузлы разглядели? Нормальные лимфоузлы, 3-4 мм всего лишь. Я рядом сижу, трясусь, даже зубы стучат.  И тут до меня дошло, что миндалины-то по сути крупные лимфоузлы, и голубая глина через них оздоровила  все  остальные.
               Отложила я это в памяти, Травинку мысленно поблагодарила. Ещё нас отправили на радиодиагностику скелета, с технецием. Записались, сделали  Алёше инъекцию и отпустили домой, отдыхать. Не успели мы добраться до гостиницы, я заметила, что у Алёши немного припухли глаза. Опять аллергия! Заскочила в ближайшую аптеку, спросила антигистаминное средство покруче. Дали нам Кларитин. Тут же в аптеке дала выпить таблетку, она быстро подействовала, припухлость исчезла.
             На следующий день мы пришли на радиодиагностику. Положили  Алёшку на стол, сверху на него аппарат наползает, исследует. Я сижу в коридоре, трясусь, (я за тебя боюсь, я за тебя молюсь), и у меня из носа кровь закапала. С помощью холодной воды и мокрого носового платка я успела справиться с кровотечением  до конца диагностики, Алёша ничего не заметил. Эта история с носом  повторялась каждый раз именно на этом обследовании, странно. Хотя, если подумать, странного здесь нет. Такую реакцию вызывала неосознанная ассоциация. Алёша лежал на длинной нижней плите аппарата, на него сверху медленно наезжала длинная верхняя плита, закрывая сына полностью, и Алёша словно оказывался в горбу… Подсознательный ужас  вызывал  у меня кровотечение!
              Итак, заключение  УЗИ – хорошее, заключение  РИД – хорошее, анализ крови хороший, рентгенография грудной клетки – хорошая, слава Богу! Для Алёши врач пригласила профессора. Осмотрел он Алёшу, с врачом поговорил тихо, в основном медицинскими терминами, я ничего не поняла. Ну не сказал же он мне ничего страшного. И врач тоже. Получили заключение и рекомендацию приехать в августе, и далее приезжать на обследование два раза в год. Еще велели сделать РИД скелета в мае, кровь сдавать на анализ каждые две недели, раз в месяц – УЗИ брюшной полости и раз в месяц – рентген лёгких. В моей глупой голове даже не сработало, что судя по рекомендациям, рак этот такой зловредный, может возникнуть не только в кишечнике, но и в лёгких, и в костях. В моей глупой голове было только одно – пока всё хорошо!
             Когда мы вернулись из Москвы, понесла я результаты обследования и рекомендации в детскую хирургию. Зашла в кабинет Доктора Айболита, там были и зав.отделением, и наш хирург. Они были удивлены и огорчены тем, что Алеше не было рекомендовано ни облучение, ни химиотерапия. Переглянулись между собой, покачали головами. А в моей голове уже образовался  специальный тёмный чулан для всего, что отнимало у меня надежду. И все эти мрачные намёки я закинула туда.
            - Ну что же, - сказал профессор, - могу посоветовать только обратиться к бабкам, дедкам и экстрасенсам, только не навредите.
              С экстрасенсом я познакомилась в поезде, бабок и дедок почему-то побоялась искать (не навредите!),  вдруг только впоследствии сделаю  Лёшеньке  хуже, кто их знает. Раз нет у сыночка другой защиты, возьму всё на себя, сама буду ему и бабкой, и экстрасенсом. Если погибнет от этого моя  душа – я не виновата, нечего было меня в эту жуткую ситуацию загонять! Можно подумать, что Там, наверху, или Там, внизу, не знают, что я обыкновенная дура,  недалёкая, слабая и трусиха к тому же, какого лешего нужно меня через колено ломать?
                А я и не сообразила, что ничего не назначили именно потому, что совершенно бесполезно, этот вид рака неизлечим!  Я своё соображаю, если ничего не назначили, значит, всё в порядке. Так я с хирургом и не поговорила толком. Зато, когда я уезжала ещё одна со стёклами в Москву, с ним поговорила моя сестрёнка. Только ничего мне не сказала, пожалела. Она выяснила, что рак у Алёши уже был третьей степени. На её вопрос, может, ближе ко второй, получила ответ, что ближе к четвёртой. И жить моей радости несчастной осталось год - полтора.  Ну не могла она мне этого сказать, язык не поворачивался.  Я бы на её месте поступила так же.
               Подошло время мне на работу выходить. Алёше запретили ходить в школу, учителя приходили на дом. Сестрёнка моя золотая снова сдала свою квартиру, переехала с дочкой к нам, ухаживать за Алёшей, кормить его, пока я на работе долги свои отрабатывать буду. Диета для него стала ещё жёстче, но мы  справлялись, сестрёнка замечательно готовила. С готовкой на костных наборах было покончено, категорически было запрещено.
              Вышла я на работу. Зовут меня в отдел кадров, расписаться в приказе. Пошла, читаю:  за добросовестное отношение к работе, хорошо поставленный учёт премировать меня денежкой  в размере 5000 рублей. Вот так мой долг перед заводом уменьшился до двух тысяч, так что после трёх месяцев безденежья  я снова стала получать зарплату. Как по вашему, с чьей помощью  всё это получилось?  Не случайно выстроилась такая цепочка «случайностей», что на головном предприятии сломались два станка, которые были в аренде у нашего завода, и именно таких, на которые у нас имелись немного устаревшие дубликаты. Это было третье благодеяние святой Матроны Московской. А ведь я и в мыслях не держала просить её о материальной помощи.
              Алёше оформили инвалидность. Ребёнок – инвалид детства, стал он получать пенсию по инвалидности. А мне и слова никто не сказал, что и я могу оформить пенсию по уходу за ребёнком, ведь в конце апреля мне уже стукнуло пятьдесят лет. Земную жизнь пройдя до половины, я очутилась в сумрачном лесу…
              Кровь Лёшенька сдавал постоянно, каждые две недели. Меня тревожили анализы, каждый раз гемоглобин  был ниже предыдущего показателя на пару единиц, а ведь даже перед операцией гемоглобин был хороший. Начитавшись литературы о раке, где постоянно подчёркивали, что больному нужно избегать мясной пищи, я сильно ограничила  сына в мясе. Добавились ещё проблемы с сердцем, Лёша стал чувствовать его ослабление.  Прошли обследование,  кардиологи сказали, что причина в низком гемоглобине. Один хороший человек, врач, друг директора  нашего завода, специально принёс мне медицинский журнал, в котором я прочитала, что в организме задерживается только гемоглобин животного происхождения, то есть, я обязана кормить Лёшеньку мясом.
               А я так старалась повысить гемоглобин без мяса! Покупала зелёные яблоки, утыкивала  их с вечера стальными иголками, наутро иголки становились чёрными, пористыми, словно из них высосали частички железа. Потом натирала эти яблоки, выжимала сок, поила сына, попозже и пюре яблочное  есть давала. На свои малые заработки покупала Алёшеньке дорогие тогда киви, вычитав, что в них много железа. Аптечные препараты, содержащие железо, врачи запретили, так как они  могут  вызывать запоры. Все мои старания не помогали, гемоглобин снижался. Тогда я стала чаще кормить сына мясом.
             УЗИ мы проходили каждый месяц, и каждый раз, несмотря на  инвалидность, мне приходилось за всё платить, а так же и за рентген, точнее, за плёнку, такие были времена. Разумеется, я регулярно приходила в нашу детскую поликлинику за направлениями, но талонов на бесплатное обследование  у них не было, и своего аппарата УЗИ не было тоже. Я как-то не выдержала, спросила зав.поликлиникой, много ли таких детей у них на учёте?  Она ответила, что только мой Алексей. Так в чём же дело?  А дело было, разумеется, во временах, в которых мы жили. Времена не выбирают, в них живут и умирают…
           В книге «Исцеление возможно» я прочитала про дубовый сок, что то – панацея. Собирать его нужно было ранней весной, когда у стволов деревьев образуются круги-проталины, значит,  начинается сокодвижение. Мы отправились в лес, нашли большой крепкий дуб без изъяна. Ходили туда мы с моей коллегой и её мужем, одна бы я не справилась. Мы по очереди разгребали снег, рыли ямку под корнем, сверлили дырочку, устанавливали банку с крышкой и укреплённой в ней трубкой. Другой конец трубки вставили в корень дуба, замазали всё герметично, и оставили на месяц. Через месяц выкопал муж моей коллеги эту банку, содержимое разделили пополам, им тоже был необходим дубовый сок. Алёше хватило этого сока дней на десять, и то хорошо. А ещё потом каждый год по весне собирали берёзовый сок на даче у Васи, и Алёша пил его весь период  сокодвижения.

                В общем, старалась я, как могла.  И вдруг мне моя соседка по дому сказала, что некоторые мамочки и бабушки просили передать мне, чтобы гулять во двор Алёша выходил строго в медицинском «наморднике». Боялись за своих детей, словно у моего сыночка был СПИД.
                В те годы в нашем городе много чего не было по медицинской части. Не было аппарата радиодиагностики костей, например. И в мае мы поехали в другой город, крупный промышленный центр, где как раз и было наше головное предприятие. Так что туда мы доехали бесплатно, на заводской машине, с оказией. Устроились у родни моей подруги. Обследование прошло благополучно, теперь я заранее готовила Алешу к обследованию, после консультации у аллерголога. Вообще съездили прекрасно. Много гуляли по этому  красивому старинному городу, обошли по периметру Кремль. Я радовалась, глядя, как легко бегает Алеша по длинной лестнице, ведущей к Реке, и вверх, и вниз – легко.  Значит, силёнки прибыло, значит, всё у нас будет хорошо!
                Да, хорошо… а гемоглобин всё уменьшался, на каждом УЗИ отмечали увеличение лимфоузлов  в  брюшной полости. Я снова стала ставить глину на гланды. Следующее УЗИ было лучше. Последующее – опять двадцать пять! Снова ставлю глину, снова заключение лучше. Иногда в заключении на какой-нибудь  лимфоузел обращали особое внимание, в скобках ставили  Mts?
                Не было моей душе покоя ни темной ночью, ни ясным днём. Наконец  гемоглобин стал улучшаться. В июне – 112, в июле уже   130. Ура!
                А помните мою встречу зимой в поезде с экстрасенсом? Он про нас не забыл, звонил сам, обещал приехать, называл конкретную дату. Я каждый раз сама, видимо, мешала осуществиться нашей встрече. Я молилась, чтобы он приехал к нам, но всё время просила, чтобы пришёл он со светлой силой, не с тёмной. И – не приезжал, вечно что-нибудь мешало. Он был нарасхват, его постоянно вызывали в другие города. Но я же была обязана  всё сделать для спасения своего  сына, и поэтому эти нестыковки меня сильно удручали. А что делать, не знала. Нечаянно встретила молодую девушку, у которой сестра была монахиней, и эта девушка рекомендовала мне сходить на приём к Владыке, посоветоваться  с ним.  Я по телефону записалась на приём.
                Трижды отпрашивалась с работы, высиживала в приёмной Владыки, но и тут были сплошные нестыковки. То здоровье не позволяло Владыке принимать прихожан, то делегация какая-то важная приедет. В общем, трижды срывался мой визит. Наконец-то я попала на приём. Стала рассказывать о своей проблеме, конечно же, с меня слёзы и сопли ручьями потекли, голос сел, но Владыка человек внимательный, добрый, за свою долгую жизнь всяких повидал, разобрался, что к чему. И дал мне совет, чтобы я сама экстрасенсу не звонила, видимо, он пока не готов ко встрече со мной и моим сыном, а когда будет нужно, увидимся очень быстро. Я опять пропустила  мимо ушей и закинула в чулан фразу – когда будет нужно. Ну зачем же будет нужно-то, Господи? Не нужно, не нужно, не нужно!!!!!!!!!!!
               Также этим летом я прочитала в местной газете о целительной силе четверговой соли.  Сходила в редакцию, получила адрес автора статьи, нанесла визит его семье и принесла Алёше почти литровую банку вкусной чёрной четверговой соли. На берёзовых дровах приготовленной. Алёше она очень понравилась, и послужила ему долго.
               В начале августа приехали в Москву на обследование. Устроились уже у знакомой, дочка её с маленьким ребёнком уехала на лето к свекрови на Балтику, и для нас нашлось место, живите, сколько хотите. Я так же накануне приезда звонила врачу, медсестра записала нас на обследования, всё шло хорошо. Алёше очень понравилось обедать после обследований (их нужно было проводить на голодный желудок) в кафе в Башне Онкоцентра. Кормили вкусно, а то, что дороговато, не страшно, кормила только Лёшу, я ведь завтракала, так что брала себе за компанию только салат и чай.
               Заключение онкоцентра было хорошее, рецидива, метастаз нет, рекомендовано так же обследоваться дома каждый месяц и приехать через полгода. Занята у нас бывала только первая половина дня, потом мы были свободны как птицы. Вот уж погуляли по Москве! Алёша был очень рад, ведь до этого  у нас не было средств на путешествия, а класс его несколько раз побывал в поездках  по столицам соседних республик, и даже в Москву, по-моему, ездили, просто я сейчас плохо помню. Лёшку в то время огорчало, что он не может путешествовать со всеми. Вот теперь он навёрстывал упущенное.
               Но всё же он спросил меня, сидя в коридоре онкоцентра, в ожидании приёма врача, глядя на других несчастных детей всех возрастов со всех концов России и из бывших республик СССР. Кого-то рвёт без передышки в пакет, кого-то везут в инвалидном кресле с капельницей, кого-то бедные родители на руках несут…
      
                (Что творится в этом страшном мире, так долго притворявшимся кротким и добрым? За что так беспощадно наказаны эти прелестные дети? Или им выпало расплачиваться за то стыдное, без чего не может возникнуть человеческая жизнь?  Но это слишком чудовищно и несправедливо!  Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной! И способ плодиться и размножаться тоже не я придумала! И почему всё это рухнуло на меня, такую неподготовленную и слабую, такую  безмозглую?)
                Спросил Алёша: «А почему мы в онкологию ходим?» В нашем городе тогда не было отдельной детской онкологии, просто общая хирургия, и врач, который Алёшу оперировал, был единственный на всю республику детский хирург-онколог. Что он онколог, Лёша, конечно же, не знал. И вообще я ему ничего не говорила. И врачи, молодцы, молчали. Ну была непроходимость, ну убрали, чего же зацикливаться? И на вопрос Алёшки я ответила, не моргнув глазом, что у нас с ним уникальный случай, что в городе нашем нужной аппаратуры нет, вот и вынуждены приезжать в Москву. Ведь почти правда…
                - Тебе же, - говорю ему, - химиотерапии или облучения не назначили, так что не переживай понапрасну. Алёша ведь читал названия  отделений, когда по поликлинике ходили, в Башню на обед шли. Отделение химиотерапии, отделение радиотерапии, он же неглупый мальчик, задумался. А тогда он ещё верил всему, что я ему говорила. А я врала, так врала, в жизни своей столько не врала, сколько врала  родному сыну. Но я думала, что этим защищаю его.
                В Москве мы ещё ходили по церквам. Случайно пришли на Афонское подворье  именно 9 августа, в день памяти святого великомученика Пантелеимона  Целителя. Заглянули в маленькую часовню с его образом, там женщины пели святому акафист. Потом они ушли, а мы с Алёшей остались одни, я молилась, а Алёшка покрутил носом, принюхался, запах стоял очень благовонный. Потом сказал мне:
                - Посмотри, мама, что это на иконе?
                Пригляделась я – а икона-то мироточит!  Алёша провёл  пальцами по миро, я ему велела, чтобы скорее перекрестился, пока на его пальцах миро, он так и сделал. А я радовалась, дурочка, хороший знак!
                Мне посоветовали свозить Алёшу в храм «Всех святых», там есть список  с иконы «Всецарица» с Афонского образа, она исцеляет от онкологии. Там мы купили иконку с этим святым образом, а пока Алёша ходил по храму, разглядывая его, служительница спросила меня, что привело нас в этот храм? Меня почему-то всегда спрашивали, что у меня стряслось, хотя я была уверена, что держусь нормально. Наверное, в церкви я так горячо молилась, с отчаянием и чаянием на помощь, возможно, что меня трясло, я сама этого не замечала. Ну, я ответила. Тогда женщина эта спросила, когда Алёша родился, когда я его крестила, сказала, что небесный покровитель  его Святитель Алексий Московский Чудотворец, и дала мне его образ. Вот только акафиста ему там не было. Мне так жаль, что не сказали мне, что его святые мощи покоятся в Елоховском соборе, я бы непременно Лёшеньку к нему привела.
              А в Москве ещё и Кремль, и Царь- пушка, и Царь-колокол, и музеи, и необыкновенное метро, и  Зоологический музей, и интереснейший  Музей народов Востока  - вообще Москва! Так что Алёша выбросил из головы слово «онкология», и даже  заявил мне на обратном пути, что вот как ему повезло, заболел, только благодаря болезни смог повидать столько интересного! Детские мысли беспечны…Мне чуть плохо не стало, повезло, вот так повезло…..
              Побывать везде мы с ним смогли потому, что была уже оформлена Алёше инвалидность, а мне было оформлена справка сопровождающей ребёнка-инвалида. Тогда раз в год мы могли бесплатно брать билеты на поезд, раз в год – за полцены. Метро и весь остальной транспорт – бесплатно, сплошная халява.  Билеты в музеи, в Кремль – бесплатно.  Ему в радость, мне в тоску…
                Так шли месяцы. Ещё в мае, на день его рождения, я подарила сыну велосипед, тоже халявный,  подарила  подруга. Где-то в середине мая моё сокровище поехал кататься на велике, и пропал на полдня. Я вся извелась, моё больное воображение рисовало мне страшные картины; наконец-то солнышко моё изволил вернуться. Оказывается,  он укатил в город-спутник на плотину ГЭС. Приехал усталый, счастливый, я даже ругаться не стала, так он был доволен. Да  и я тоже порадовалась, что силёнки так хорошо восстанавливаются. Но опять начал снижаться гемоглобин. Понемногу, но каждый месяц. В общем, в ноябре гемоглобин был 107, резко уменьшился по сравнению с летом.
                Алёша пошёл в школу, как обычно, в сентябре, но то, что  8 класс он доучивался  дома, его размагнитило, и сокровище моё стал прогуливать. Следить за ним было некому, сестрёнка с Татой  давно уже вернулись к себе.
               Я вставала в 6 утра,  готовила завтрак, готовила полуфабрикат на обед .  Алёше требовалось всё свежее приготовленное, так что в 14 лет он был вынужден научиться варить разные супы. Приходил со школы. Разогревал утренний бульон, заправлял всем, чем положено по рецепту, и ел свежий супчик. Ещё и мне доставалось после работы доесть его стряпню. Когда я приходила, у нас был файв-о-клок, потом, отдохнув, я готовила ужин. Жили размеренно, сын – спокойно, я перед каждым обследованием и во время его – в мандраже.
                И вот я узнаю о его прогулах. Незадолго до этого я ходила по адресу, который мне дали на работе, к женщине-экстрасенсу. Смотрела она по фотографии, вокруг много икон, свечи горят, очередь к ней аж на лестнице на несколько этажей стояла. Посмотрела эта дама на Лёшино фото, свеженькое, на паспорт снимался, говорит, что проблемы у него только в школе. Я ей объяснила, какая на самом деле у него проблема. Она ответила, что видит недалеко, на год-два, и за это время проблем у Алёши не предвидит, только серьёзные проблемы в школе.
                Всё же она предложила мне сделать профилактику. Принести  определённое количество мелких денег, луковичек, конфет, пряников, одно варёное яйцо  и три листа образов людей, побольше, можно из любого журнала взять групповые фотографии.  Именно это меня смутило, всё остальное – пожалуйста, сколько угодно, фото мои личные хоть кучу отдам, а подставлять других – не смогла. Дура…. Больше я к ней не пошла. Дура я, дура.  Почему же я сразу плохое подумала, ведь я же не знала, в чём заключается этот обряд. Может, ничего страшного ни с кем бы и не случилось.
               Ладно, вернёмся к школьным проблемам, к прогулам. Утром мы вместе с Алёшей выходили из дома, он шёл направо, в школу, я шла налево, на работу. Когда я скрывалась за углом, ребёнок мой поворачивал и возвращался домой. Но ведь шила в мешке не утаишь, меня спросили, почему я не приношу в школу справку о причине отсутствия Алёши на занятиях. Им и в голову не приходило, что это просто прогулы, ведь Алёша регулярно отсутствовал из-за обследований, да и по-прежнему часто  болел простудными заболеваниями. Но на каждую болезнь и на каждое обследование я передавала с ним в школу справки, а тут  вдруг – ничего. Так правда  выплыла  наружу.

              Я Алёше объявила, что знаю о его прогулах, и что больше не буду с ним разговаривать.  И замолчала. На выходные приехала сестрёнка, и мы общались через неё. Я говорила сестрёнке:
               - Скажи моему сыну то-то и то-то…
               Алёша говорил своей тёте:
               - Скажи маме то-то и то-то…
               Так продолжалось целый день. В общем, Алёшка не выдержал  первым, взял в руки ремень и ходил за мной, уговаривая его отлупить, только не молчать. Только тогда я поняла, что сын мой вовсе не держит на меня обиды за мои прежние лупцовки. И мы помирились. Да всегда мирились. Бывало, ещё с маленьким, если поссоримся, разойдёмся по разным комнатам и дуемся друг на друга. Лёша всегда первым приходил ко мне в слезах, повиниться, попросить прощения, потом просила прощения и я, за мою невыдержанность, мы ревели уже вдвоём, обнимались, целовались, так хорошо  бывало  на  душе  после  этих  слёз  и  примирений!  А ТЕПЕРЬ прошу прощения каждый день, а ответа не слышу, самый страшный укор – это укор мёртвых….
             Алёша дал мне слово больше не прогуливать, стал втягиваться в учёбу. В школе его не ругали, знали его страшный диагноз, всей школой, всем классом  собирали  деньги  на  нашу  первую  поездку  с  ним  в  Москву. Учителя помнили, дети, надеюсь, забыли быстро, память детская плохое долго не помнит, Алёше никто ни разу в классе не сказал о его болезни.
               В начале ноября того же года на УЗИ обнаружили увеличение единичного лимфоузла  панкреатодуоденальной  зоны. Врач-диагност встревожилась, сделала отдельный снимок  этой зоны, велела проследить динамику. Я здорово в штаны наложила. И тогда я решилась ставить глину Алёше прямо на живот, благо шрам уже затянулся. Кстати, хотела ещё рассказать, что после выписки из больницы и первой поездки в Москву мы с Алёшей пошли к участковому педиатру. Ведь все направления на анализы и обследования должна была выписывать она. Заполнила наша педиатр карточку Алёшину, о перенесённой операции и диагноз написала открытым текстом. Я только дома всё это увидела, возмутилась, заклеила и написала С18.Как врач не подумала, что Алёша может прийти за направлением и без меня, и прочитать. Что там написано. Пришлось сделать врачу выговор. Больше таких накладок не было. Она везде указывала С18, слово «рак» больше не появлялось. Дали Алёше освобождение от физкультуры и ещё один свободный день в неделю, так что теперь у нас был официальный день на обследования.
               Как раз в это время я увидела во сне Алёшу, сидящего по грудь в неглубоком море, совершенно спокойном, с пологими ровными берегами, совершенно пустынными. Земля была голубоватая, море голубое, сколько раз я была на море, но такого не видела. Рассказала я свой сон Алёше, а мой увлекающийся древними эрами сын спокойно прокомментировал – это кембрийское море. А я как раз купила несколько пачек голубой глины доля лепки, и именно кембрийской. В книге В.Травинки было и описание лечения ваннами с голубой глиной, но поскольку  врачи категорически запретили Алёше принимать ванну, мыться можно было только под душем, я подсказку сна выбросила из головы и решила лечить Алёшу глиняными аппликациями.
              Всё делала, как описано в книге, перегрева никакого не  возникало, так как плёнку при этом не использовали, глина нагревалась только до температуры тела, не более. Алёша разрешал мне ставить глину перед сном, потому что она ему мешала делать уроки, играть, рисовать, заниматься своими делами. Вот часов в 11 вечера ставлю глину, остатки себе на многострадальную мою головушку, через два часа снимаю. Глину проверяю, потом ночью иду зарывать  её куда подальше, где люди не ходят, потом под проточной водой споласкиваю тряпки, часа в два ночи укладываюсь спать. А ещё я каждый вечер молилась перед сном, довольно много молилась. Пока все молитвы матери о детях не прочитаю, не лягу спать. А ещё, кроме молитв Иисусу Христу и Богородице Всецарице, читаю молитвы святому великомученику Пантелеимону Целителю  и Матроне Московской. А утром в 6 утра подъём, готовить всё свеженькое  для любимочки. И галопом на работу. Режим ещё тот… Уставала так, что мусор, который должна была утром вынести в мусорный ящик  в соседнем дворе, доносила с собой до проходной завода, только там спохватывалась, сильно удивляясь своей шизанутости.
                Грешила я теперь почти каждый день, ведь я вынуждена была проверять глину. А для этого приходилось браться за маятник. Помолюсь, порошу у Бога прощения, и приглашаю какую-нибудь заблудшую в наших краях душу проверить глину,  наесться моей энергии (без этого никак), и в благодарность выслушать молитву за эту неизвестную мне душу. Договаривалась с ней, как показывать состояние Алёши, расчерчивала снятый  с него пласт глины на квадратики и каждый проверяла. Если всё хорошо – качать маятник ко мне, если нехорошо – качать, рисуя минус, если очень нехорошо – рисовать овал, а когда плохо, очень плохо – рисовать круг, причём по часовой стрелке – не злокачественно, против часовой стрелки – всё, беда.  Первая аппликация на тот лимфоузел показала именно против часовой  стрелки. Душа моя ушла в пятки. Каждый день было то же, но амплитуда размаха становилась всё меньше. Прошла неделя, круг стал вращаться по часовой стрелке, через несколько дней – овал, ещё через несколько дней – большой минус, постепенно размах минуса уменьшался, моя скукоженная страхом душа стала выпрямляться, и тут мне на работе  предложили  горящую путёвку  курса «Мать и дитя» в санаторий в Кировской области.
              От путёвки я, конечно же, не отказалась, обрадовалась, побежала в детскую поликлинику – облом. Не положено, и всё тут. С таким диагнозом  - и в санаторий, дудки!  Я побежала к Алёшиному хирургу, он разрешил, дал справку, что колостомы нет, можно ехать. Связалась с заводского факса с санаторием, отправила копии справок, получила согласие на приезд.  Бегу опять к заведующей детской поликлиникой. Поворчали, дали соответствующие документы. Только  категорически  отказались дать мне больничный лист на поездку, хотя мне, как сопровождающей ребёнка-инвалида, больничный лист был положен.
              - Вы, - сказали мне, - не лечиться едете, а отдыхать, больничный не дадим!
               Пришлось брать дни за свой счёт. Всё за свой счёт, обследования, некоторые анализы для Алёши – всё за свой счёт. Это при его инвалидности и моих мизерных капиталах… Ладно, не буду ворчать.
                Ещё летом я собрала  чистотел и сделала перебродивший сок, на водке или на спирту делать не могла, не только потому, что Алёша ещё ребёнок, просто он даже запаха водки не переносил, так же как и дым табака.  До этого случая я всё же боялась давать Лёше сок по указанной в ЗОЖе схеме (рецепт я нашла там), а теперь уже не боялась, нужно было спасать сына. Так что кроме глины я лечила его чистотелом, почти весь ноябрь.
             Купленную же у травников книгу «Исцеление возможно» я прочитала чуть ли не в слезах. Почти все основные методы борьбы с раком основывались на соке алоэ, на мёде, на свекольном и морковном соке, большущим  составе разных трав.  А как же Алёшина аллергия? Ничего ему нельзя!!! Что же мне делать? Выбрала кое-что единичное, не жёлто-оранжево-красное, например, хорошо подошёл сироп корня солодки, топинамбур, кое-что ещё. Но всё это тоже подтолкнуло меня к работе с маятником, проверять, подходит ли Алёше трава, подобрать дозировку.
              Наконец мы поехали в санаторий. Поездка была замечательная, несмотря на морозы, доехали хорошо, для поездки был подан специальный автобус для мам и детишек. Санаторий очень понравился, душевный персонал, внимательные врачи. Кстати, лечение Алёше назначили, диету, лечебную физкультуру, минеральную воду – и пить, и горло полоскать. А ещё лекарства, восстанавливающие микрофлору кишечника, таблетки Наринэ. Но больше всего Алёшке понравился бассейн. Там был очень хороший  большой бассейн, плескался там сын чуть ли не каждый день.
               Питание диетическое, всё свеженькое, вкусное, порции – не сравнить с моими домашними, обед полный – и первое, и второе, и третье, а ещё полдники и свежий кефир по стакану на ночь. Соседка по столу в санатории, тоже одинокая мать, с ребёнком с проблемами ЖКТ, сказала потом перед отъездом, довольная результатами лечения и питания, что все болезни наших детей – от недоедания. Полноценное питание – и никаких болезней! Она права.
               В санатории же Алёша прошёл следующее УЗИ брюшной полости. Врач, прочитав предыдущее  тревожное заключение, смотрела очень внимательно, увеличения того лимфоузла не было, держалось в тех же рамках, без ухудшения. Тревоги у врача это не вызвало, она меня успокоила. Всё остальное у Алёши было нормально, и я решила по возвращении продолжить ставить глину на то же место. А ещё Алёша прошёл у психолога тест РАВЕНАП. Результат: высокоразвитый интеллект, IQ составляет 120,0, высокий, незаурядный интеллект, но отмечена постоянная тревога, и в то же время – непостоянство характера. Алёша, оказывается, не видит расположения к себе и понимания, его давит недостаток внимания к нему, бороться с трудностями ему приходится в одиночку. Я пришла в шок. Я задолбала его своим вниманием. Особенно после смертного приговора, к тому же Алёша о приговоре ничего не знал. Потом до меня дошло: он, как все подростки, ищет признания и внимания у сверстников, у одноклассников. Да, у него был верный друг, Вася, но только один, и здоровье не позволяло Алёше хорошо учиться, он был в глазах одноклассников заурядным тихим троечником, увы…

                Да, Алёша хорошо рисовал, но таких в классе было много, некоторые даже учились в художественной школе. Да, он очень хорошо читал стихи, чувствовал душу стиха, но таких в классе тоже было много, класс-то был гимназический. Никто, кроме Васи, не знал, сколько книг прочёл Алёша, ни о его увлечении Древним Египтом, насекомыми и динозаврами. Знала классная руководительница, та самая, что вела их класс с первого и учила их три года, она была математичка, и довела свой класс до  выпуска  в качестве учителя математики и классного руководителя. Она даже подарила Алёше книгу о пирамидах Египта.
              Поэтому, не смотря на Алёшины тройки, она не давала отсеять Алёшу из класса, хотя их сортировали до поступления в первый класс, потом после третьего класса, потом после пятого и после девятого классов.
             Вернулся домой Алёша окрепшим, кроме лечения, бассейна и лечебной физкультуры он часто ходил на лыжах. Это Алёша умел делать хорошо, лыжи у нас были всегда, доставались на халяву от подруги моей, у которой была дочка старше Лёши, и её лыжи переходили к нам, так сказать, по наследству. С другими видами спорта у нас были проблемы. Я ведь даже умудрилась выкроить сыну денежки на футбольный мяч, ещё когда он был в младших классах. Сразу появилась куча друзей, они почти каждый день приходили к нам, звали Алёшу играть в футбол. Разумеется, их интересовал мяч, а не Алёша. А я радовалась, сынок спортом занимается! Однажды прохожу мимо школьного стадиона, все пацаны увлечённо гоняют наш мяч, а Алёша сидит от них подальше, возле муравьиной кучи, и не менее увлечённо изучает муравьиную жизнь. Да уж…
               Вот просматриваю записи в медицинской амбулаторной карте Алёши. Записи после возвращения из санатория. Анализ крови – гемоглобин уже 125. Больше с тех пор гемоглобин не снижался, одна проблема отпала.  Забыла сказать, что каждый раз с результатами обследований мы ходили на приём к Лёшиному хирургу. Этот замечательный врач очень внимательно относился  к Алёше, постоянно следил за ходом его жизни. Январское УЗИ хорошее, без патологии, хирург доволен. Я пожаловалась, что Алёша  по-прежнему часто простужается. Тогда он посоветовал очень хорошее лекарство, отечественное, иммуномодулятор, называется Полиоксидоний. Но добавил, что вряд ли смогу купить, нам не по карману. Я попросила выписать его, постараюсь разобраться и с этой проблемой. Да, пять ампул стоили дороже моего месячного заработка, а на курс нужно было десять ампул. На заводе мне выписали материальную помощь на пять ампул, а ещё пять мне дал бесплатно хозяин частной аптеки, случайно (случайно ли?) оказавшийся в аптеке и слышавший, какой диагноз я назвала фармацевту, и возраст больного. Мир, к счастью, не без добрых людей!
                Уколы эти оказались болезненными. Лёшка их очень не любил. Но очень действенными. Следующая запись в карточке – в апреле, и то только потому, что в школе потребовали справку о режиме проведения итоговой аттестации за 9 класс.
               В это время мне дали прочитать книгу «Диагностика кармы». Вычитала я там, что мы, мамки, сами смерть на своих чадушек накликаем, мол, подсознательно. Враги человеку домашние его? Боимся, что вырастут наши детки, влюбятся, и отнимут  у нас их, ненаглядных. Чушь! Я лично думала, что вот вырастет мой сын, влюбится, женится, и будет у меня ещё и дочка, а потом и внуки пойдут, а я им шить буду, растить-лелеять, песенки петь, сказки читать,  хорошему  учить.  Неправда написана, неправда, не верю!
             Что плохого я прогнозировала сыну в своих мечтах о будущем? До этого смертного приговора, видя его увлечение природой, мечтала, что Алёша станет биологом,  ихтиологом, что  будем мы семьёй жить в домике у моря. Алёша и его жена будут разводить съедобных моллюсков, плантации съедобных морских водорослей, будут плавать с аквалангами, а я буду готовить да за детишками их приглядывать…Так ясно представляла  высокий берег, на нём дом, деревянную лестницу вниз, к пляжу, море, плантации, Алёшу в волнах, плещущихся на мелководье малышей…
             После приговора пришлось мечту менять, море Алёше было категорически запрещено. А он так мечтал о море! Ну, стала воображать и прогнозировать, что Алёша закончит что-нибудь по речному судоходству, будет  ходить  по Реке на сухогрузе, например. А я буду ждать его на берегу, приходить встречать  и  провожать,  с женой и детишками, а раз в год он будет брать меня к себе на пару недель, и я буду путешествовать по Реке вместе с моей кровиночкой…Только вот судов на Реке с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Река запустынила, осиротела, где там работу найти?
               И где тут прогноз на смерть? Глупости какие-то, карма идёт с прошлой жизни, да и в этой мы много чего  к  ней добавляем. Ох, как мне не нравится тот закон! Ох, как мне не нравится тот закон! Не должны новые люди принимать мучения за каких-то засранцев, которых в них при рождении засунули, причём не  спросясь.
             Оставила эта книга тяжёлое впечатление. Каждое лыко – в строку, каждая наша нехорошая мелочь – на карандаш. А жить-то как?  Мы же живые люди, у нас обстоятельства такие жизненные бывают, что приходится наступать на собственные принципы. А здесь – шаг влево, шаг вправо, подскок вверх – расстрел на месте! А ещё какая-то сила подслушивает  наши мечты и тут же наказывает нас за излишние надежды…
             Господи, Ты же всё можешь, ну поменяй же этот страшный закон! Поставь планку, пожалуйста, и если душа, пусть даже из убитого людьми человека, планку ту не проходит, в жизнь не выдавай!
             И не станет на Белом свете прирождённых убийц, маньяков, растлителей, наркоманов и алкоголиков. Вот. И чем больше людей будет просить об этом, тем больше шансов, что закон изменят. У Них Там – полная демократия по части принятия законов, если большинство проголосует за изменение закона, так и будет, даже Тёмные будут вынуждены с этим смириться. Да только большинство-то на Том свете болтается, и все злые и мстительные, а на Этом свете – слишком много фаталистов  и просто равнодушных – пусть будет как будет, всё в воле Божьей, не нам судить. Вот и воем мы, мамки несчастные, с ума  сходим, а помощи нам нет ни от живых, ни от мёртвых в главном, в спасении наших детей…
              А жила я раньше, ничего не боялась, с какой ноги встать. Работу потерять боялась только из-за Алёши, кто же малыша кормить будет? Я и армии раньше не боялась, я ведь дочь офицера, всё детство и отрочество провела в военных городках. Только время тогда было другое, дедовщины не было. Она появилась, когда завели порочную практику призыва в армию ранее судимых. Вот они-то и принесли в армию тюремные порядки. В общем, я решила, что если Алёшу призовут, не смотря на его аллергию, я как раз уйду на пенсию, и поеду туда, куда направят сына. Аллергия же его никуда не денется, а готовить для него отдельно армейские повара не будут, так что я сама буду готовить ему и таким же аллергикам, устроившись работать подсобницей или посудомойкой в часть. Ещё одно свидетельство моей дурости и наивности…
             После первой операции речь об армии не стояла, но Алёша, глядя по телевизору на работу спасателей, часто говорил мне, что если бы он был здоровый, обязательно пошёл бы служить в МЧС.
                2002 год.

            В начале марта снова ездили на обследование в Москву. Вышли на Каширке из метро. Гололёд. Я как гробанусь! Слава Богу, ничего не сломала. Лёшка аж побледнел, а я лежу довольная, что свалилась именно я, а не он. Примета для него хорошая! Лежу, хохочу, напомнила Алёше Задорновское – ушиб всей бабушки о Каширское шоссе, тогда и он заулыбался. Точно, примета оказалась верная. Все органы без очаговых изменений. Мы ещё с сыном сходили через дорогу в Институт иммунологии, получили консультацию, рекомендации. В свободное время – Третьяковская галерея, Музей геологии, Изобразительных искусств имени Пушкина, и самое для Алёши интересное – Палеонтологический музей. Всё там посмотрели, съели в буфете по фирменному «языку динозавра» , - вот придумали название! Решили в следующий приезд в августе обязательно ещё раз прийти сюда.
             Дома я продолжала  каждый месяц  ставить Алёше голубую глину. Однажды на УЗИ обратили моё внимание на паховые лимфоузлы, немного увеличены. Опять глина, разумеется. На следующем обследовании ничего не выявлено. Поскольку вылезти эта гадость могла где угодно, первую аппликацию я ему ставила на весь живот. Представляете, килограмм глины на два часа!  Чтобы не мучить сына, первую аппликацию я проверяла маятником, разбив снятую глину на квадраты, выявляла, где круг, где минус, и уже ставила конкретно на эти места. Так и глина экономилась, и Алёше так легче было.
            Нам с Алёшенькой в Минздраве пообещали путевку в специальный санаторий для онкобольных детей в Подмосковье. А затем отказали, мотивируя тем, что ни химии, ни облучения Алёша не проходил. На работе моей больше путёвок не было, всё, социализм приказал долго жить. В детской поликлинике тоже путёвок не давали. У них бывали путёвки только до 14 лет , Лёше же уже исполнилось 15 лет. В Собесе были путёвки для инвалидов только с 18 лет. По-моему, такой разрыв в санаторном лечении есть до сих пор. Вот мы с ним опять все эти годы летом проторчали  в  городе, в детские лагеря его тем более не брали с таким диагнозом…вокруг меня асфальт, вокруг меня бетон, и убивает меня мой город…
             В этом году Пасха пришлась прямо на Алёшин день рождения. Какой хороший знак, я была полна надежд и упований! В этот день мы были в гостях у сестёр. Старшая сестра  тогда жила у нашей младшей сестры, потому что ухаживать за ней было некому. Муж её умер в конце апреля 2001 года. С тех пор она  жила то у нас с Алёшей, то у сестрёнки. Квартиру её сдавали, но подбирали вариант съехаться с младшей. Потому и Пасху, и день рождения Алёши отметили у них, все вместе! Совпадением Пасхи и дня рождения сына я была просто окрылена, считала за добрый знак! Я вообще стала слишком суеверной после Лёшиной операции, крыша-то порядочно съехала, здравомыслие моё пропало. Я смотрела номера автобусных и троллейбусных билетов, счастливые прятала в Лёшино удостоверение инвалида. Вот так я цеплялась за все приметы: радуга, красивый закат, беременная женщина, попавшаяся мне навстречу, незнакомый малыш, улыбнувшийся мне, номер троллейбуса из семёрок -  всего и не перечислишь, да теперь уже и не вспомню, - всё придавало мне надежду.
             Проверочные глины-аппликации я стала ставить Лёше заранее, недели за две до обследования, и если что-то показывало нехорошее, ставила глину каждый вечер. Тогда очередное УЗИ констатировало, что патологии нет. Стала я так поступать не от поумневших моих мозгов, а после того, как на одном из обследований, точнее, на осмотре у хирурга, внеплановом, хирургу очень не понравилась зона анастамоза. Мы с Алёшей были на консультации у аллерголога и нечаянно встретились с его первым хирургом. Он пригласил Лёшу к себе, на осмотр. До следующего планового УЗИ оставалось две недели. Так вот,  зона анастамоза после пальпации вызвала тревогу у врача, велел он нам прийти через две недели, проверить динамику.
            Все эти две недели я ставила глиняные аппликации. Пришли на осмотр, вижу, кроме хирурга сидит ещё и  наш Доктор Айболит. Проверяли вдвоём, досконально, а ничего опасного не обнаружили. А тут мы ещё и на УЗИ сходили, всё  в порядке, Слава Богу!  Именно после этого случая я стала ставить глину заранее. Бывало по-разному, глина набирала иногда небольшой минус, и справлялись за несколько дней, иногда  опять пугал меня круг, и воевали минимум две недели. А когда стало не по карману покупать глину, привозили нам знакомые с местного карьера. Нага глина была серая, и длина  волны её была намного короче кембрийской, так что приходилось и по три недели ставить аппликации.
            Надоело всё это Алёше хуже горькой редьки. Но пока он был подростком, слушался меня. А сам подрастал, креп, догнал в росте ровесников. Получил аттестат об основном общем образовании. Сплошные тройки, даже по любимой биологии, только музыка – четыре, и изобразительное искусство – пять. В школе сменился директор, новая директриса предложила мне забрать Алёшу со школы, нечего тут троечников разводить.  Классная руководительница  была против, я тоже, но всё же походили мы с сыном по училищам, поискали, что ему можно по здоровью. Физические нагрузки ему были противопоказаны, так что выбор был маленький, или закройщик, или народные промыслы, резьба по дереву и роспись. А Алёша уже умел красиво расписывать доски городецкой росписью. Он с другом своим Васьком ходил на занятия в Детский творческий центр.  Все расписанные доски Лёша дарил мне. Так что в принципе можно было остановить на этом. Но хирург Алёшин резко возразил, сказал, чтобы валял Ваньку в школе, никаких училищ! Тогда и я упёрлась и настояла на продолжении учения в школе.
             Вернёмся к Пасхе  и Алёшиному дню рождения. Вернулись мы с ним от родных, идём домой. Возле соседнего дома встретили его бывшего одноклассника, пригласили к нам на торт. Смотрю на него, понять ничего не могу. Что-то с ним неладно. Май, а мальчишка в зимних разбитых ботинках, драных  брюках, какой-то неухоженный. Звали его Рэм. После его ухода Алёша попросил у меня разрешения приводить Рэма на обед, сказал, что он недоедает. Сам-то был недокормышем, но какой может быть разговор! Конечно, пусть приходит. Постепенно узнала, что дома у него беда  из-за водки, почти все, кроме старой прабабушки, пьют. Тогда я пригласила  Рэмку жить у нас. Со школы после девятого класса его «ушли», а ведь он был очень не глупый, считал в уме как калькулятор. Правда, я его не часто видела, он после третьего класса перешёл в параллельный класс, но играть к нам домой приходил. Даже однажды в пятом классе, точно не помню,  жил у нас несколько дней. Мама его попала в больницу, и он прибежал к нам в слезах, у нас и остался до её выписки. Но раньше он ничего не говорил о том, что дома всё хуже и хуже, и в 14 лет Рэм почти оказался на улице. Я порадовалась за Алёшу, что у него такая отзывчивая душа, что он научился дружить, сочувствовать чужой беде.
              Так Рэмка поселился у нас. Мальчики спали в маленькой комнате, там стояли две кровати-полуторки, я переселилась на диван в бывшую папину комнату. Прожили дружно пару месяцев, мы его немножко одели и обули, он ростом был пониже Алёши и размер ноги поменьше, так что ему досталось  всё,  из  чего  Алёшка  вырос. Но ведь в августе нам снова нужно ехать в Москву, на обследование, невозможно оставить ребёнка одного! Готовить он совершенно не умел, что ж, опять в беспризорники? И пошла я в Собес, в Отдел охраны детства, просить бесплатную путёвку в детский лагерь для Рэмки. Путёвку дали, но его ситуацию взяли на контроль, провели проверку и затеяли процесс лишения его матери материнских прав. Мне, дуре, и в голову не пришло, что этим может закончиться мой поход в Собес. Вот так я лишила мать её ребёнка, а ребёнка лишила его матери. Какую высокую цену за всё это мне пришлось заплатить,  слишком высокую… Вот вам и ещё одна бомба, считаете?
               Рэма я записала в училище, получить хорошую нужную профессию строительного отделочника и плиточника. Рэма мы проводили в лагерь, и уехали с Алёшей в Москву.
               Когда мои знакомые и подруги узнали, что я взяла Рэма, стали меня пилить за это. Здравомыслия-то  у них было побольше моего. Только сестрёнка меня поддержала. Одна подруга вообще присвоила мне звание «Мать Тереза». Честно, взяла я его совершенно спонтанно, не думая ни о каких последствиях, просто пожалела. А где-то через несколько месяцев в голове моей возникла корыстная мысль:
               - Господи, вот я чужого ребёнка пожалела, может, и Ты пожалеешь моего?
               Но к этой мысли я больше не возвращалась. К тому же в этом году я наконец-то оформила пенсию и себе,  хороший человек подсказал, что я уже второй год имела право выйти на пенсию.
              А у нас с Алёшей в том августе  с поездкой возникли трудности. Звоню я, как обычно, накануне в Онкоцентр, записать Алёшу на обследование. Отвечают, что кабинет этот перепрофилировали, врача нашего замечательного перевели в стационар, медсестру отправили в другой кабинет, и Алёшу прикрепили  к  другому  кабинету.  Дали новый номер  телефона. Звоню, всё объясняю, прошу записать Алёшу. В ответ услышала, что делать этого они не обязаны, записывайтесь сами. И повесили трубку. Пришлось мне звонить нашей знакомой москвичке, просить её сходить в Онкоцентр и записать Алёшу. Объяснила, куда, в какой кабинет, она, умница, всё сделала. Жили мы снова у неё, в Бирюлёво. А ещё она дала нам фотоаппарат с цветной плёнкой, и Алёшенька фотографировал всё, что ему хотелось.
              Обследования прошли хорошо, душа моя была спокойна, мы гуляли по Москве, ходили в Зоопарк, а там побывали на представлении в дельфинарии, и даже, на счастье, сфоткали Алёшу с дельфином, который по команде дрессировщика ткнул носом в Алёшину ладошку.  В Онкоцентре разрешили нам дома проверяться раз в два месяца, велели опять приехать в феврале-марте.
               Мы вернулись домой, в конце смены домой вернулся Рэм, опять зажили втроём. Рэмку мы всегда брали с собой, даже в гости шли все вместе. Как-то моя подруга пригласила нас на премьеру детского балета. Её дочка училась в хореографическом училище, и вот у неё – премьера, первое выступление на большой сцене. Мы собрались с Алёшей, берём Рэма с собой. Пришлось чуть ли не на аркане его тянуть, упирался, как мог. Ну он же такой крутой, приводы в милицию были, чего он на балете забыл? Кореша узнают – засмеют!
               И вот сидим мы на балконе, на первом ряду. С первых тактов музыки  до антракта Рэмка, не отрываясь, глядел на сцену. Как только начался антракт, повернул голову и спросил:
               - А мы ещё раз пойдём? А когда?
               Так потом с нами и ходил на балетные спектакли.
               В сентябре Алёша пошёл в школу, в десятый класс,  Рэмка в училище. Выходили из дома утром  вместе и расходились в разные стороны, кто на работу, кто на учёбу. Так вот и жили потихонечку. Осенью опять удалось купить Полиоксидоний, провела Лёше курс лечения. Плюс травы, плюс глина. Травы я теперь не боялась давать, потому что всё проверяла на аллергию маятником, и дозировки подбирала таким же образом.
              Сначала я просила делать это домового, но он у нас оказался слишком легкомысленным существом. Вечно тырил у маленького ещё Лёшки мелкие игрушки. Заедет маленький танчик под шкаф – и всё, на пару месяцев пропал. Потом неизвестно откуда вывалится из чистого пододеяльника, когда я меняю бельё. В общем, ветреное и безответственное создание.
              Назвала я его Васенька, имени у него не было, я предложила несколько имён на выбор, он выбрал Васеньку. Он иногда старался, проверял ответственно, но иногда такое напроверяет, особенно глину, такие фигуры высшего пилотажа нарисует, что у меня душа обрывалась, боюсь, что ниже пяток.
             И пришлось-таки  мне  заняться самым  настоящим спиритизмом. Сама же читала в Библии, что проклят тот, кто вопрошает мёртвых, а что же мне делать? Дать сыну пропасть? Пусть уж лучше я сама пропаду. Поначалу я себя оправдывала, что общаюсь не с мёртвыми, а с домовым. Всё же разница есть. А Васенька,  засранец,  фордыбачит, сам про себя говорит:
               - Васенька баловник, Васенька озорник, Васенька обманщик!
               Надоело мне всё это, попросила найтись какой-нибудь душе попроще, пусть отсеянной в космический мусор, а полтергейст в основном из таких  и состоит. Главное, чтобы был не злой и поменьше врал. Откликнулся один такой, в речи столько ошибок делал, но что он злой, я не чувствовала. Ну конечно же, речи я его не слышала, видела только текст, но поскольку всё общение шло через меня, я ощущала его эмоции. По мере  общения в течении года грамотность моего визави возрастала, удивительно. Имени он своего не помнил , договорились называть его Ванечкой. Больше года именно он проверял мне глину, подбирал травы и дозировки. Поскольку УЗИ подтверждало его добросовестность, я ему доверяла. Как всегда, благодарила я его молитвой.
              Читала я ему «Отче наш», и когда молилась за его упокоение и прощение грехов, всегда просила Христа не гневаться на эту душу за её общение с живым человеком, говорила, что вина целиком на мне, ведь это я к нему пристаю, а не он ко мне.
              Через год при очередной проверке глиняной аппликации маятник изобразил нечто невразумительное. Я разволновалась, пришлось опять доставать бумажное блюдечко и янтарное яблочко, хотя давно уже ими не пользовалась. Спрашиваю в тревоге:
              - Ванечка. Что случилось?
              - А я не Ванечка.
              - А где Ванечка?
              - Он занят.
              В моей голове живо нарисовалась весёлая компашка, сидящая кружком на полу и дующаяся в картишки. Ехидно так спрашиваю:
              - Чем же  это он так занят?
              - Он молится.
               Я выпала в осадок. Да, полтергейст - это ведь бывшие живые люди, а мы все такие разные!
              - А ты почему пляшешь на маятнике? Не умеешь проверять глину?
              - Не умею.
              - Проверишь?
              - Проверю, объясни.
              Объяснила, проверили, всё нормально, Слава Богу!
              После еще долгое время проверкой занимался Ванечка, потом опять – чужак. Спросила:
              - Где Ванечка?
              - Он ушёл.
              - Далеко?
              - Не знаю, туда, где жизнь.
              Прощай, Ванечка, да будет твоя новая жизнь лучше прошлой!
              Без Ванечки было сложнее в общении, попадались  вообще крутые дремучие  экземпляры.  Один, например, скандалил, почему я во время поста не ем мяса. Я, разумеется, знала из книги В.Лавровой, что эта публика питается энергией мясной пищи. Но мне же было необходимо держать пост, я и без того слишком много грешила. Пришлось послать это существо подальше.
               Пока проверяющим глину у меня был Ванечка, к разговорам с душами почти не прибегала, только проверка.  Но ведь обнаглела  настолько, что предложила на работе коллеге поставить глину на проблемное место и принести мне на проверку. У неё сильно болел тазобедренный сустав, а она была совсем молодая. Принесла моя коллега глину, а чтобы её проверить, пришлось воспользоваться услугами первой попавшейся души из числа тех, что болтались по нашему заводу.  А для этого пришлось поговорить. Вот и говорит мне эта душа:
               - Мне надоело здесь болтаться, хочу в жизнь.
               - А ты молись, проси Бога.
               - А я не умею   
      
               - Вот я тебе прочитаю «Отче наш», повторяй за мной, запоминай.
               Прочитала несколько раз. А поскольку душа  эта поставить диагноз не могла, а я не могла помочь ей, нарисовав секторы с названиями болезней суставов, сама их не знала, то  у неё не получилось войти в резонанс с информацией, и диагноз остался под вопросом, вышел только большой минус над глиной. Душа эта пообещала на другой день привести приятеля, бывшего не только алкашом, как мой собеседник, но и фельдшером в прошлой жизни. Н следующий день, точно, поставили диагноз «коксартроз», я о таком даже не слышала. Подтвердился ли диагноз врачами, не знаю, врать не буду, коллега вскоре уволилась.  Но первая душа мне сказала:
               - Я опять большую ошибку сделал. На Бога обиделся.
               - Из-за чего?
               - Я вчера весь день молился, а всё тут болтаюсь.
               - Здрассьте, весь день молился! Ты, я думаю, лет семьдесят на Белом свете проболтался, не молился ни разу, грешил много лет, спился, бездельничал, даже с Того света выгнали, и вдруг решил за один день в Рай попасть?
                - Вот я и говорю, что ошибку сделал.
                - Я бы за тебя в церкви обедню о упокоении заказала, да ты даже имени своего не помнишь. Всё теперь от тебя зависит, молись да искренне повинись перед Господом!
                Вот такое странное общение у меня получилось, хорошо, что только один раз. Каюсь, несколько раз сама бралась за белое блюдечко да янтарное яблочко, без нужды, из пустого любопытства. Вот заинтересует меня какая-то информация, например, об утерянной библиотеке Ивана Грозного, я и спрашиваю. Мне чего-нибудь соврут, а я и довольна.  Но в основном общалась только из-за Алёшиной болезни.
                Несколько раз приходилось общаться с полтергейстом по  просьбе знакомых, попавших в трудные житейские обстоятельства.  Рассказывать чужие истории я не имею права, могу только сказать, что мужчины, при жизни портящие нервы всей семье из-за пьянства, в следующий раз, в следующей  жизни  обязательно попадут в сыновья к отцу-алкоголику. Если других грехов нет , то хотя бы мамку дадут золотую, любящую. На мой взгляд, всё равно несправедливо! Да, бывший алкоголик    на своей шкуре попробует, каково быть  ребёнком пьющего папаши. А шкура-то эта  теперь  не его, новая, нового человечка, так что – несправедливо!
                А вот ещё страшная ситуация. От рака умирает мальчик. Мать в тяжёлом состоянии, ничего понять не может. Души мне объясняют, что ребёнку этому несчастному досталась в подсадку грешная душа активного гомосексуалиста, развратившего немало детей. Мать не может понять, почему в снах она  чаще всего видит своего сыночка в хорошем, светлом месте, гуляет с ним рядышком, разговаривает с ним, целует его. И вдруг видит сына в невыносимых условиях  загробного существования, в тёмных пещерах, наполненных непередаваемым зловонием, смрадом. Ведь её сынок был нормальным, хорошим мальчиком! Души мне объясняют, что видит в таких снах бедная мать того, кто был в теле её ни в чём не повинного сына, даже имя этого типа называют, и что он таким способом умоляет её о помощи, молитве за него. Разве же несчастная мать сможет молиться за гада, из-за которого в мучениях и так рано погиб её единственный ребёнок!  А мужиков в этих пещерах навалом, слоняются в этом смраде в тоске, даже сексом не занимаются, так всё им обрыдло.
              Общение с душами страха у меня не вызывало. Во-первых, я была готова на что угодно, только бы спасти Алёшу, во-вторых, я точно знала, с какой категорией душ приходилось сталкиваться, спасибо Валентине Лавровой за эти сведения. Так что, когда некоторые потусторонние нахалы пытались меня запугивать, мне только становилось смешно.  Вот пример такого общения. Я разговаривала с Ванечкой в начале нашего знакомства. Вдруг нас перебили. Яблочко перестало бегать по блюдечку, показывать буковки.
               - Ванечка, что случилось? Ты куда пропал?
               - Это не Ванечка, я его прогнал.
               - Чего ради,  я  тебя не приглашала.
               - Ну чем тебе может помочь простая душа, она толком  ничего не знает. А я знаю много, могу рассказать и про Библию, и про историю, и совет толковый  дать  могу.
                - Можно подумать, что ты не из их  категории? Небось такой же.
                - Нет, я выше их! Я – демон!
   
                На меня напал смех. Озадаченный собеседник стал, как рыбак, рассказывающий о своём улове, постепенно уменьшать степень своей значимости:
                - Я – инкуб!
                Смеюсь.
                - Я – бес!
                Смеюсь. Надоела мне эта фигня, мне дело надо делать, глину проверять, а не эти басни слушать:
                - Ври больше, обычный полтергейст!  В лучшем случае – мафлок.
                Ох, что тут было!!! Заметалось яблочко наливное по белому блюдечку, спортивный рок-н-ролл вытанцовывает. Наконец успокоилось, стало буковки показывать:
                - Откуда ты знаешь про мафлоков? Этого люди знать не могут, запрещено, это величайшая тайна!
                - Вот ещё, тайна! Я об этом ещё в начале 1991 года прочитала, напечатано было в брошюрах,  потом книга вышла. Так что эту величайшую тайну знает куча людей.
                - Не может быть!
                Я не поленилась, сходила за книгой, развернула её на  схеме потусторонних миров, показала собеседнику. Долго он эту схему изучал, удивлялся, потом раскололся, что точно мафлок, но гордо добавил, что всё же ещё не полтергейст. Я предложила ему на прощание молитву прочитать, как обычно. Упёрся: «Не люблю, - говорит, - молитв.» А мне чем его благодарить-то, вот поел моей энергии – и будет, пусть Ванечка  возвращается, он молитвы любит. Пообщались, называется… Больше этот тип не появлялся, пошёл пугать кого-то другого, несчастных людей на Белом свете, к сожалению, слишком много.
                А ещё был один чудик, которому настолько понравилось проверять глину, лекарственные травы, медпрепараты, подбирать дозировку, что он заявил мне:
                - Я мечтаю родиться в семье врача и самому стать врачом.

                - И кто же тебя, выпавшего в мусор, полтергейста, пустит в жизнь?    
                - А я попрошусь на Голгофу.
                - Какую ещё Голгофу? – обалдела  я.
                - А у нас есть такая, и кто добровольно на неё идёт, тот может потом идти в жизнь.
                Честно сказать, я не очень этому поверила. А вдруг Голгофа – это добровольное согласие пойти в жизнь в теле младенца, которого убивают в утробе матери или сразу после рождения? Значит, ты-то добровольно, а новый человечек – принудительно? Очень плохо, ужасно… А может, и в самом деле Там есть такая, своя Голгофа, а какова там процедура, не знаю, не спрашивала. Мне той Голгофы, на  которую тащили моего сына, было выше крыши.
                Давайте-ка  вернёмся  к  нам  троим,  живым.
                Рэму тоже пришлось сесть на диету, с нами за компанию. Не могу же я готовить ему отдельно!  Мальчишки  так скучали  по жареному!   Раз в месяц я позволяла им это удовольствие. Иногда жареную картошку, но непременно со стаканом кефира, иногда деруны или оладьи – но непременно с большой  порцией сметаны. Ждали пацаны оладьи  или дерунчики целый месяц, дождаться не могли, поэтому я не успевала их жарить. Только свежую порцию на блюдо уложишь, начинаешь  новую порцию жарить, обернёшься на тихий смешок – ни одного оладышка или дерунчика на блюде нет! Шумлю, ругаюсь – никакого толку нет, приходилось гонять их  из кухни полотенцем. Господи, какие же были хорошие, весёлые времена…
                В конце года Рэмку оформили в качестве социального сироты. От опекунства я отказалась, слишком была занята с Алёшей, уставала на работе, тратить время и деньги на сбор документов  для опекунства не могла. Опекунство возложили на  училище. Денег у них не было, но давали каждый месяц продукты, в основном консервы, сахар, растительное масло, макаронные изделия. Когда первый раз мои мальчишки получили две сумки продуктов, я была на работе. Прихожу домой – в комнате на столе стоят открытые консервы - тушёнка, сайра, сгущёнка, печенье, конфеты…Точнее, упаковки от всей этой роскоши, пустые. А в креслах лежат пузом вверх два объевшихся пацана, довольные, весёлые. Дорвались до бесплатного! И смех, и грех, право слово!
              Ещё два раза в год стали выдавать Рэму деньги на обмундирование, так сказать. Наконец-то мы его одели, с головы до ног, во всё новое, а не бывшее Лёшино или сэконхендовское.
                2003 год
    
              Новый, 2003 год встречали  у сестрёнки, все вместе. Я знала, что мальчишки мечтают о перчатках. Алёша – о байкерских, без пальчиков, Рэмка – о вратарских. Долго я на них копила, долго искала, чтобы были и красивые, и мне по карману. А мальчишкам сказала, чтобы на хорошие подарки не рассчитывали, в лучшем случае куплю по паре трусов, в хозяйстве это важнее.  Вот лежат под ёлкой подарки. Пацаны их пощупали, в упаковке что-то мягкое. Мрачно смотрят на меня:
               - Трусы?
               - А как же!
               Мрачно разворачивают подарки, и вдруг просияли, как солнышки, запрыгали до потолка:
                - Ура!!!
                Я знала, что Алёше нужно доставлять больше радости, вот и старалась.
                В феврале мы с сыном поехали в Москву. Опять пришлось записывать его моей знакомой. Только жить мы уже  стали у моей бывшей соседки по  нашему дому. Она давно жила в Москве, работала учительницей, вышла там замуж. Жили они с мужем и двумя  сыновьями (младший был Алёшиным ровесником) как раз по Каширскому шоссе, в  Сабурово. Однажды встретила меня у подъезда мама этой молодой женщины, спросила, как у нас дела, узнала, что нам нужно ехать в Москву, и что жить на сей раз нам придётся даже не в Бирюлёво, а в Люберцах. Отругала меня, сказала, чтобы я  не дурила, не таскала по электричкам больного ребёнка, а останавливалась впредь только у её дочки. В этот же день она созвонилась с дочерью, и та сама позвонила мне и сказала, что ждёт нас обоих. Мы так замечательно у них устроились! Поездка снова была с хорошим результатом, и нам даже разрешили в августе не приезжать, обследования дома проводить уже раз в три месяца.
               Через небольшое время после нашего возвращения произошло несчастье  в семье Рэма. Умерла его мама , от цирроза печени. Умерла в 36 лет, а я  в этом возрасте только родила.  Рэмка перенёс всё это тяжело, мама есть мама, весной даже упал в обморок в училище. Повела его на обследования, раньше сделать это я не догадывалась, парень был крепкий, спортивный, в футбол играл классно, в младших классах ходил в танцевальную школу. А УЗИ сердца показало пороки, то ли врождённые, то ли  ревматического происхождения. Срочно положили в больницу, стали лечить, но училище пришлось оставить, врачи запретили физические нагрузки. Но он не унывал, решили найти ему другое училище на следующий учебный год.
              И на работе у меня хорошего было мало.  Завод разделился на несколько ООО. И ни одно ООО брать меня не хотело, ведь мне требовались дни на обследования, пару дней в месяц, два раза в год по неделе на поездки в Москву, а ещё изволь время от времени помощь материальную оказывать. Заводу проще было это делать, всегда помогали, когда я из Москвы приезжала с пустым карманом, а маленькому ООО – накладно. И уволить меня не могли, ребёнок-инвалид, не уволишь. Ждали, когда уйду по собственному желанию. А мне куда было деваться? То назначат меня на одно место, то на другое. Приходилось перелопачивать гору  железа, вылизывать отчётность, всё приводить в порядок. Уставала очень.
               Только разгребу – снова меня на другое место. В конце концов взяли меня в одно ООО. На должность, которую никто занимать не хотел, трудная и ответственная работа. Делать было нечего, пошла. Работала я теперь с 7 часов утра. Приходилось  вставать в пять утра, готовить завтрак, заготовки для обеда, так же на ночь каждый месяц ставить глину, снимать её в час ночи, проверять, зарывать, тряпки выполаскивать. Засыпала я в два часа ночи, вставала в пять часов утра.  Поначалу у меня даже все мои жизненные циклы сбились, но потихоньку втянулась. К тому же то, что я ставила себе на больную  голову остатки глины каждый месяц все эти годы, сыграло свою роль. Головные боли меня отпустили.
                Так закончил мой Алёша десятый класс. И забузил:
                - Не пойду больше в школу, надоело.
                Видимо, что-то в школе его не устраивало, не всё нравилось. Как-то Алёша сидел, делал уроки.  Подозвал меня:
                - Ма, почитай историю. Мы сейчас Великую Отечественную войну изучаем. Точнее, Вторую мировую.
                Показал, где читать. Я просто обалдела. Небольшой абзац о Сталинградской битве, и чуть ли не две страницы о битве немцев с американцами за колонии  в Северной Африке.
                - Ну, видишь, как нас учат?
                Да уж, а я-то ещё удивлялась, почему у нас столько фашиствующей молодёжи!...Нашла коса на камень, идёт война на память лет…
                В десятом классе Алёша с Васей увлеклись радиокружком. Лёша ходил на занятия по этому делу, дома постоянно какие-то детали из старых плат выпаивал, даже починил отданный нам старый магнитофон. Вот и решил по этому делу училище найти. Что же мне делать? Хирург чётко сказал – только школа. И тогда я решила, раз нам позволили не приезжать в Москву летом, повезти моё сокровище в Питер. Моя мама была ленинградкой, перенесла там блокаду.  Блокада почти всех членов её семьи унесла в могилу, но там оставались наши троюродные сёстры.
                В начале июня были мы с сыном на дне рождения его крёстной. А она уже пару  недель была знакома с ребятами из Питера, они в нашем городе монтировали какое-то оборудование. Один из них влюбился по уши в нашу прекрасную Ташу. Ухаживал за ней, вот с другом был приглашён к любимой на день рождения. Друг его обратил внимание на то, что Алёшке мало что можно было есть из всего разнообразия праздничного стола. Потом, когда Лёша ушёл в другую комнату поболтать с племянницей своей крёстной, парень этот спросил  меня, в чём дело? Мы с Ташей рассказали и про аллергию, и про операцию. А он ответил, что нам обязательно нужно в Питер съездить, к отцу Василию. Дал адрес Старой Деревни, но предупредил, что к нему неохотно пропускают визитёров, потому что отец Василий уже не молод, болеет, а народ  нему валом валит. А если нам удастся с ним повидаться, поговорить, то делать всё так, как скажет отец Василий.
              Через некоторое время я вижу удивительный сон. Церковь,  вокруг церкви кровати, очень много, на них люди лежат, ближе ко мне с Алёшей вроде бы монахини лежат. Вокруг одной кровати с монахиней толпа народа, всем что-то от неё нужно. И вдруг встаёт эта женщина, выходит из толпы, подходит к нам, кладёт руку на плечо Алёше, что-то ему говорит, довольно долго. Звука в этом сне не было, что было сказано, не знаю. Долго я над этим сном  раздумывала, я же типичная балда, недогадливая, непонимающая. Думаю, если церковь – монастырь, а монахиня – Матушка Матронушка, хоть она монахиней не была, но мощи её святые лежат в монастыре. Так ведь мы постоянно, в каждый приезд в Москву, приходим к ней, относим цветы, благодарим за заботу. Кстати, теперь мы, как и все, стояли по три часа. Нет, думаю, не её я видела во сне…Кровать – это же могилы, значит, это где-то на кладбище. Тут в голову мою пришло, что видела я святую блаженную Ксению Петербургскую. Именно она покоится на кладбище. Вот и ещё одна причина повезти сыночка в Питер.
               А ухажёр-то питерский посватался к Лёшиной крёстной, и она в августе собиралась ехать в Питер, знакомиться с роднёй будущего мужа. Отпуск и у меня был в августе, так как именно в этом месяце мы с сыном ездили в Москву на обследования. На этот раз месяц у нас был свободным. Льготы ещё действовали, билеты обошлись в полцены. Себе я ничего не покупала, обходилась тем, что перешивала из   старого своего да отцовского. Вот вспомнила, как однажды услышала на свой счёт от незнакомого мужчины в начале  двухтысячных:
                - Времена трудные, а эти бабы умудряются прилично одеваться!
               Да, на мне был приличный костюм, собственноручно перешитый мною из перелицованного отцовского, красивый кашемировый жилет, сшитый из батиного кашне, рубашка в тон, с вышивкой фестонами, перешитая из батиной же рубашки. И носила я всё это много лет. С обувью  было тяжелее, приходилось выкраивать на неё из нашего небольшого бюджета. На туфли ещё можно было выкроить, или отдать более-менее сохранившиеся босоножки на высоченной шпильке на переделку подошвы. С сапогами было сложнее. Зимние я сшила себе сама уже давно, ношенные осенние отдала соседка побогаче. Но ведь это такая ерунда по сравнению с болезнью Алёши…
               К окончанию десятого класса так выросли и похорошели все Алёшины одноклассники, особенно одноклассницы! Просто загляденье! И мой сыночек, золотой мой,  вытянулся, уже рост был 1 метр 83 см, плечи широкие, лицо симпатичное, глаза серо-голубые, но принимали оттенок одежды, и могли выглядеть и зелёным, и синими. Волосы почему-то с каждым годом становились темнее, а ведь были после рождения каштановыми, как у меня, потом русыми, потом тёмно-русыми. А теперь совсем потемнели. Волосы были густые, брови  чёрные, ресницы по-прежнему длинные, вокруг серых озёр глаз. Ах, козачина мой чернобровый! Кровиночка моя ненаглядная!
               Созвонилась я с троюродной сестрёнкой в Питере. После смерти родителей она жила одна, места в квартире было много, она с радостью пригласила к себе в гости, пообещала непременно нас встретить – и мы поехали. В дороге всё было нормально, доехали благополучно. Встретила нас моя сестра, и отправились  мы  к ней жить на Васильевский остров. Жила сестра близко к Гавани, возе Шкиперской протоки.
               С утра мы договорились встретиться с Ташей и её женихом возле Казанского собора. У неё был фотоаппарат, и мы все отправились в путешествие по прекрасному городу…этот город самый лучший город на земле, он как-будто нарисован мелом на стене…Какая это была замечательная поездка!  А ещё мы все вместе съездили в  Петергоф. С Алёшей мы прокатились на катере под мостами, погуляли в Летнем саду. Вот не успели побывать в Русском музее, а Эрмитаж весь обошли, были в Кунсткамере, поднимались на смотровую площадку Исаакиевского собора, побывали в Петропавловской крепости, посетили Зоопарк, крейсер Аврору, просто гуляли по Невскому проспекту. Счастливое время нашей жизни…
             Конечно же побывали у Ксении Петербургской, попали в её часовню во время елеопомазания, долго ходили, благоухая ароматом елея. Смоленское кладбище было недалеко от нашего дома, мы туда пришли пешком. Потом решили поехать в Старую Деревню. Как туда ехать, я не знала, но подумала,  что вот дойдём до ближайшей остановки и я там спрошу у кого-нибудь. Алёша шёл впереди, я немного отстала, вдруг со мной поравнялась женщина с ведром и в рабочем халате, она вышла из церкви, видимо, работала там. Посмотрела на меня и спросила:
              - Вы к Ксении Петербургской приходили? А что вас привело к ней?
              Я рассказала, благо Лёша не слышал. В ответ:
              - А вы сходите к отцу Василию.
              - Мы туда и собираемся, только дороги не знаем.
              Добрая женщина мне всё объяснила, да ещё и номер телефона дала, узнать, когда его можно будет увидеть. Предупредила, что в трубке ворчать будут, оберегая отца Василия от лишних посетителей, но скажут, когда он будет в ближайшее время служить. Вот так нам помогла матушка Ксения Петербургская!
              Я, разумеется, созвонилась. Разумеется, там поворчали, но сказали, что 12 августа на Серафимовском кладбище отец Василий будет освящать памятник погибшим подводникам подлодки «Курск».
               В этот день мы с сыном отправились в Старую Деревню, на Серафимовское кладбище. Народа было много, мы издалека смотрели, слушали службу, речи, потом прошли строем моряки, военный оркестр. Всю церемонию снимало телевидение. Алёша пошёл посмотреть поближе памятник «Курску», а я всё нервничала, выглядывая отца Василия.  Наконец увидела, как он идёт к церкви, окружённый плотной толпой прихожан. Как же мне пробиться к нему?
              - Матушка Ксения, помоги!
              И как-то удалось мне просочиться через народ прямо к священнику. Я поцеловала его руку, попросила молиться за раба Божьего болящего Алексия. Отец Василий стал расспрашивать об Алёше. Рассказала ему всё. Он спросил:
               - А где же сам Алексей?
               А я и не знаю, бродит  он где-то, я кручу головой – где же ты, Алёшенька? Откуда ни возьмись, чадушко моё возникло рядом.
                - Вот, –говорю, - мой сынок!
                И тут, точно как в том моём сне, отец Василий выходит из толпы, кладёт руку на плечо Алёши, и начинает с ним долгий разговор. Я в сторонку отошла, чтобы не мешать, тут же их люди окружили, пришлось мне на какое-то возвышение залезть, чтобы видеть их. Стою, трясусь, губы кусаю. Вспомнила, как на дне рождения Таши сказали мне, что скажет Отец Василий, то и делайте. Вот в конце разговора Отец Василий громко сказал Лёше:
               - Маму слушай! Маму слушай!
               И посмотрел на меня. Я ему молча поклонилась, но пробиваться через толпу к нему не стала, ведь кроме меня там было столько желающих поговорить с ним. А теперь думаю, что тогдашняя моя деликатность граничила с моим обычным идиотизмом. Могла бы и подойти, возможно, и я получила бы наказ прозорливого человека, как жить дальше. Скорее всего, я просто струсила услышать, что ничего поделать нельзя, не спасти Алёшеньку.  Не знаю…
                Побывали мы с Алёшей в гостях и у ещё одной сестрёнки, старшей. Она с мужем  жила  на  набережной реки Смоленки, в высотке на сваях, на 17 этаже. Какой обалденный вид открывался из её окна! Погода была солнечная, небо ясное, вдали сиял купол Кронштадтского собора.   Сына её, племянника моего, мы не видели, он уже давно с семьёй жил отдельно, кажется, был в то время в отпуске, не в Питере.
               Зато Лёшка мой во время отлива побегал по дну Финского залива. Так было здорово за ним смотреть! А ещё мы наткнулись на холмик, состоящий из голубой глины. Наколупали целый пакет, потом его домой привезли.
                Целыми днями мы гуляли по Питеру, вечером приходили домой усталые, но довольные, а я, старушенция, так вообще без задних ног. Поужинаем, полежим, задрав ноги повыше, и  Лёшка говорит:
                - Ма, пошли в Гавань!
                И пойдём, непременно, а как же! С погодой нам везло, в первой половине дня ещё бывал небольшой дождик, а вечером всегда стояла замечательная погода. И мы ещё и в Гавани  нагуляемся от души. Спасибо тебе, море, родной Ленинград, прекрасный Питер!
                Вот и настала пора уезжать из города юности моей мамы. Да и я тоже в детстве там два года жила, пока отец учился на курсах усовершенствования командного состава бронетанковых войск.  С тех пор Питер стал любимым городом и у моего сына.
                Вернулись мы нормально. Рэмка на всё лето устроился работать вожатым в детский лагерь, так что тоже был жив-здоров, сыт и благополучен.
                В конце августа мы пошли на очередное УЗИ. Я была спокойна, не тряслась, как обычно, ведь глина накануне показала сплошные плюсы.  Процедура закончилась, врач стал заполнять бланк, и вдруг спросил:
                - Вы сейчас пойдёте к хирургу?
                - Да, конечно.
                Он мне не сказал ни слова, взял заключение и пошёл впереди нас. Мы – за ним. Я шла как в тумане. Почему он ничего не сказал? Почему не отдал мне заключение? Почему он пошёл с нами? В моей шизанутой голове сменялись картинки, как в калейдоскопе – отец Василий, аппарат УЗИ, часовня Ксении Петербургской, опять отец Василий…Ноги идут, голова как в тумане.  Алёшка посмотрел на меня странно, тут мы подошли к кабинету хирурга. А он уже был в должности зам.главврача больницы. Врач по УЗИ попросил нас остаться в коридоре, сам зашёл в кабинет. Я прислонилась к стене, ноги плохо держали, Алёшка сказал:
                - Мама,  ты  что  меня  пугаешь?  Что  с  тобой?    
                - Кажется, давление сильно подскочило, и вообще я очень устала.
                Вышел врач, велел нам зайти в кабинет. Заходим. Садимся.  Хирург улыбается, здоровается, говорит, что рад нас видеть, спросил, как съездили в Питер?  Он ведь отслеживал Лёшину жизнь, всегда был в курсе наших жизненных ситуаций. Алёша ему рассказывает, а он смотрит на меня и спрашивает:
               - Что у вас стряслось? Ничего страшного, надеюсь?
               Я молча показываю глазами на заключение, лежащее перед ним на столе. Хирург всё понял, принялся меня успокаивать, объяснять, что всё в порядке, просто вот такое совпадение, врачу по УЗИ нужно было срочно решить какой-то административный вопрос , и всё. Честно скажу, я с трудом пришла в себя. Вот так своим дурацким поведением я заронила сомнение в душу своего сыночка.
                Кстати, раньше хирург всегда говорил мне, что я должна всё-таки рассказать Алёше о его болезни. А я отвечала, что только через мой труп! В тот раз Алёша пошёл в буфет поесть, а я задержалась в кабинете, приходя в себя. Тут хирург и спросил меня, не рассказала ли я Алёше обо всём.
                - Конечно же нет!
                - И правильно сделала, - слышу в ответ.
                - Почему вы так изменили своё мнение?
                И рассказал он мне страшную историю. Была у него девочка-пациентка, с саркомой ноги, он её спас, нога осталась цела, химию она проходила в Москве нормально, всё у неё было хорошо, окрепла, выросла, окончила школу, поступила в институт. Домашние купили ей компьютер, она случайно  нашла свои медицинские документы , нашла в интернете сведения о своей болезни, не перенесла душевных мук, и убила себя…
                Я после этого рассказа ещё больше укрепилась в своём решении продолжать врать Алёше, пусть живёт спокойно, достаточно того, что я схожу с ума. Точнее, уже давно сошла…
                Я бы не назвала этот год гладким для нас, потому что продолжались проблемы с животом, часто ходили к гастроэнтерологу, сдавал  Алёша всяческие анализы, проводила я ему курсы лечения ЖКТ. Прибавилось искривление носовой перегородки. Предложили сделать сыну операцию, я попросила врача ЛОР сначала самому проконсультироваться с Лёшиным хирургом.  После консультации решили сделать склеротирование.
Были проблемы с головными болями, кстати, у обоих мальчишек, делали им РЭГ, УЭГ, ЭЭГ. Всё – за наши деньги, платила за всё. Проводили курсы лечения.  Вегетососудистая дистония, но она была у многих. Всё это казалось мне сущей ерундой по сравнению с Алёшиным страшным диагнозом.
                В начале одиннадцатого класса Васёк увлёкся гитарой. Гитару Вася брал у нас. Гитара жила в нашем доме ещё с 1999 года, я купила её в комиссионке, простая гитара, недорогая. Купила на деньги, что остались от выданной компенсации на отцовские похороны. Хоронили мы его целиком  за счёт помощи завода, и соседей, и отцовских друзей. Военкомат задерживал выплату положенных «гробовых», времена тогда были такие, лихие девяностые. Папа умер 8 марта, «гробовые» я получила в конце апреля. Если бы не добрые люди, мне что, пришлось бы держать его тело в холодильнике почти два месяца? Получила я эти деньги, дала сестрёнке выплатить долг, она занимала на дорогие лекарства, купили старшей сестре в комиссионке  немолодой холодильник, старый у неё сломался, новый купить было не на что, безработная. Ещё я на заводе заказала папе ограду. Кое-что купили Алёше из обуви, а на остатки я по собственной инициативе купила гитару. На память Алёше от дедушки. Гитара его не заинтересовала, все эти годы лежала она на шкафу. И вот понадобилась.
                Алёшка мой увлекался русским роком, и меня к нему приучил. В тот год все были помешаны на группе «Король и Шут». Лёшке она тоже очень нравилась, а меня смущали страшненькие тексты песен. И захотел мой сын сам играть на гитаре и петь эти песни. Стал кое-что перенимать у Васи, да так быстро, откуда-то и слух взялся, и голос.
                Только сейчас, в 2016 году, я узнала  из документального фильма об отце Василии Ермакове, что он был очень музыкально  одарённым человеком. Может, он передал свой талант Алёше, а может, пробил стенку в его неумении показать  свой идеальный музыкальный слух, которая выросла из-за моей тупости. Может, чтобы скрасить Алёше последние годы жизни? И ещё узнала, что умер отец Василий в тот же роковой, чёрный для нас 2007 год.
                Пальцы у Алёши были длинные, сильные, быстрые, ловкие. Пулей освоил аккорды, стал петь песни «КиШ»а. Причём я столько раз слышала, как другие кричат эти песни, именно кричат. А Алёша – пел, именно пел!
                Позже и Алёша, и Вася объяснили мне, почему молодёжи так нравятся песни этой группы. Просто нынешние молодые, в отличие от моего поколения, не испытывают уверенности в своём будущем, пока они школьники – ещё ничего, поспокойнее, покуда дело до ЕГЭ не дойдёт, а дальше? У большинства родителей  нет денег на оплату учёбы в ВУЗах, да и там, говорят, когда приходит пора практики – ищите её себе сами. Закончили учёбу – сами ищите себе работу, а её нет. А мы, дураки, пропившие социализм, жили в тепличных условиях. Учёба – бесплатно, ещё и стипендию получали, за практику нам платили, после учёбы направление на работу и предоставление  жилья были нам обеспечены. Бедные наши дети, бедная наша страна. Да, мы виноваты, точно.
                Как-то я была в гостях у подруги в конце ещё 70-х годов. За столом сидело много молодых мужчин, друзей её мужа. Они вспоминали свою раннюю молодость, смеялись, болтали. Но когда заговорили о «Битлз», по щекам этих придурков потекли слёзы! Оказывается, что самое дорогое, что было в их жизни, это песни «Битлз»! Я была просто поражена, и ещё тогда подумала: «Бедная моя страна!». Ведь эти мужчины должны были её защищать, но запретные плоды западного мира им оказались дороже Родины.
                После я уже не удивлялась, когда три пьяных  новоиспечённых президента в Беловежской Пуще развалили СССР. Почти 100% армии даже не пошевелилась, чтобы спасти страну, на верность которой они присягали. А тех, кто пошевелился, расстреляли спецслужбы. У нас что, всё КГБ – агенты империализма? С тех пор я армию нашу не уважаю, так же и всех мужчин, взрослых мужчин, которые жили в это время, и весь смысл их жизни был в водке и битлах. Эх, вы-ы-ы-ы! Во что же вы втравили своих собственных детей и внуков! Всё, заканчиваю это печальное отступление, вернёмся к Алёше. И к музыке.

                Дальше – больше. Лёша записался на вечерние занятия  в музыкальной школе по классу гитары. Три раза в неделю ходил на занятия, причём всегда со мной. Дожидался меня с работы, я приходила, пила приготовленный сыном для меня горячий чай, и мы спешили в соседний микрорайон на занятия. Мне так нравилось, что Лёша меня с собой берёт, не оставляет одну дома. Сидела я в коридоре, слушала спевку детского хора, так жалела, что из-за моей дурости слух у Алёшеньки проявился так поздно. И благодарила Бога за музыкальный дар, надеялась, что это – подарок на жизнь, и жалела, что папа мой, который так мечтал, чтобы  хотя бы у одной из трёх его дочерей  был слух и голос, а потом мечтал о том же для внука, и так и не узнал, что талант его достался таки Алёше по наследству.
                Ведь на жизнь, Господи, ведь на жизнь?
                В доме моём поселилась музыка, Алёша быстро освоил и классическую гитару, и испанскую, и кантри, и блюз, и романсы, но в основном звучал русский рок.
                Алёша стал быстро подбирать музыку по слуху, книжечек с аккордами тогда ещё в нашем городе не было. Лёша прослушает песню пару раз, потом сам всё играет, зовёт меня послушать. Здорово! А я всё корю себя, когда слушаю его, почему разрешила выгнать его в мир в восемь месяцев, ведь слух оказался прекрасным, но так поздно…
                Как-то раз Алёша пару раз посмотрел мультик с музыкой Грига «Гномы и Горный король», и сам подобрал всё на гитаре, я была просто поражена! В то время мне казалось, что песня  группы «Браво» «Король Оранжевое лето» написана про моего Алёшеньку. До сих пор, заслышав эту песню, я ясно вижу своего сына, сидящего у нас дома на балконе с гитарой и песней. Солнышко моё, кому ты ТЕПЕРЬ играешь и поёшь? Почему мне не дают услышать твой родной голос, твою музыку?
                …В доме моем всегда лето, музыка, песни, гитара, драйв…Ведь на жизнь, Господи, ведь на жизнь?
                Однажды все легли спать. Я, нахлопотавшись по дому, намолившись, тоже. В квартире тишина. Начинаю засыпать, вдруг из-за стенки, из комнаты мальчиков, слышу голос Алёши:  «Выйду ночью в поле с конём…» , Рэмкин голос подхватывает: «Ночкой тёмной тихо пойдём…», и уже в два голоса: «Мы пойдём с конём по полю вдвоём…» . Так красиво! И сержусь – спать давно пора, и улыбаюсь… Стучу в стенку, притворно грозно рычу: «Спать!». За стенкой смех, песню допели, но потише, и – баиньки. Хорошее было время…
               А как здорово пели Алёша и Васёк, две гитары, два голоса, заслушаешься.
               С моими песнями дело обстояло хуже. Раньше я всегда пела, когда работала дома, любое дело – с песнями. Хотя я честно называла свой вокал – мама с тоски воет, работать, бедняжку, заставили. Со слухом – не очень, голоса совсем нет, а распахнута  душа  надрывается, поёт…Алёшка всё равно любил моё пение, особенно почаще просил петь украинские песни. Вот сижу, бывало, за швейной машинкой, шью, как заведённая, пою швейкины песни, монотонные и печальные. «По диким степям Забайкалья», «Средь высоких хлебов затерялося», «Липа вековая», «Раскинулось море широко», «Позабыт-позаброшен», и далее в том же духе, в такт моей ножной швейной машинке. После приговора, вынесенного Алёше, резко петь перестала. Но чтобы сынок не удивлялся, отчего мамка не поёт больше, стала петь детские песенки и вообще что-нибудь повеселее, хотя на душе весёлого было мало.
              …Нам и в песнях нет веселья, от тоски мы их поём…Но ведь надежда тогда у меня ещё не умерла, кстати, «Надежду» Пахмутовой тоже часто пела. А со швейкиными песнями завязала, никаких «Лип вековых», «Сулико», «По полю танки грохотали»! Боялась сглазить. Дурочка…С рождения сыночка пела ему и его будущему «Прекрасное далёко, не будь к нему жестоко», «Богатырь ты будешь с виду и казак душой», и другие в том же духе. Вроде как прогнозировала сыну хорошее будущее. И кто же меня послушал? Вот тебе и прекрасное далёко…
                А ведь песня «Прекрасное далёко» не простая, это молитва! Да только там слова – от чистого истока я начинаю путь, а я тогда не знала, что от чистого истока начинает путь один малыш из тысячи, а у остальных нет чистого истока, потому что при рождении им впиндюривают душу другого человека, и в основном души эти тёмные. Вот и не сбывается эта песня-молитва. Мы рождаемся уже виновными.
                Я так боялась сглазить чем-нибудь Алёшу, крыша-то у меня съехала, ничего удивительного. Я даже меняла слова в детских песенках Например, слова «у кота под лесенкой загорится свет, жаль, у этой песенки продолженья нет» я пела так - у кота под лесенкой будет свет гореть, с Лёшей эту песенку долго будем петь, вместе будем петь. И так далее и тому подобное. Шиза…
                А впрочем, все матери немножко помешанные. Аллилуйя будущим детям? Вот приводим мы своих детей на Белый свет, дарим им мир и дарим их миру, и что дети здесь встречают? Что ждёт их? Мы сразу запускаем часы их жизни, надеясь, что часы эти будут стучать ровно и долго, а кто-то ставит их на счётчик, наплевав на наши надежды, на наши мечты. Что мы дарим нашим детям вместе с жизнью? Смерть. От того подарка ещё никто не уходил, на Земле 100% смертность. Но зачем  же так рано?
               Вот мать поёт-ворожит над кровиночкой своей, делая массаж малышу: «Потягунушки-потягунушки, поперёк толстунушки, а  в ножки – ходунушки, а в ручки – хватунушки, а в роток – говорок, а в головку – разумок», а где-то очередная Аннушка уже разлила  очередную порцию масла… Мы все рождены на свет уже приговорёнными. Ладно, не буду травить душу…
               В конце 2003 года Рэма пригласили на местное телевидение принять участие в молодёжной передаче. Он позвал с собой Алёшу в качестве зрителя и болельщика. Но одна пара участников почему-то не пришла, и Алёше и ещё одной незнакомой ему девушке предложили заменить отсутствующих. Я смотрела эту передачу. Конечно, совершенно незнакомым людям, да ещё без репетиций было трудно, но зато в конкурсе блиц-ответов на вопросы ведущего лучше Лёшки никого не было. Он моментально отвечал на всё и совершенно правильно. Я им гордилась, умничка мой! Рэму достался приз зрительских симпатий. ПОТОМ я безуспешно пыталась раздобыть копию этой записи, всё куда-то пропала. Даже в этом было отказано мне и моему сыну, в памятной записи.
                2004 год.

                Итак, начался 2004 год, последний школьный год. В феврале пришлось опять поехать в Москву, хотя вроде бы решили врачи, что можно проходить обследования и у нас в городе, появились и у нас аппараты компьютерной диагностики. Мы всё прошли, пришли на комиссию для продления инвалидности, но наши документы завернули, настояли на поездке в Москву. Без заключения Онкоцентра продления инвалидности делать не хотели.
                Ну что же, надо так надо. В день отъезда, за  пару часов до поезда, когда я собирала сумки, у меня открылось кровотечение из носа, лило в два ручья, остановить ничем не могла. Вызвала скорую, как раз Алёша с Васей из школы пришли. Вася хотел нам проводить. Ребятам я наказала вовремя прийти на вокзал и сесть в вагон поезда и ждать меня, я непременно приеду. И увезли меня в Больницу скорой помощи. ЛОР-врач велел немедленно положить меня в стационар, но я же  не могла, мне необходимо было ехать в Москву. Тогда он засунул мне в нос, в каждую ноздрю, чуть ли не по паре метров бинта. А я боли совсем не выношу, у меня очень низкий болевой порог. Ненормально реагирую на малейшую боль, ведь всю жизнь с головными болями мучилась. Вопить я не могла, голос сел, зато сучила ногами, чуть ли не лягалась. Врач пригрозил, что может сломать мне нос, если не перестану дрыгаться. А у меня одна мысль в голове: как замечательно, что это со мной, а у Алёши всё хорошо!   
                Надели мне на кончик носа круглый марлевый набалдашник, закрепив его за уши. Дала я им подписку об отказе от госпитализации, вызвали мне такси. Пошла, в коридоре увидела себя в зеркале. Не удержалась, засмеялась – типичный Асисяй! От смеха кровь протекла и окрасила набалдашник в красный цвет. Ну точно Асисяй!
                Хорошо, что в сумке у меня был медицинский «намордник», нацепила его сверху. Таксист было шарахнулся от меня, но потом всё-таки повёз. Успели до отхода поезда за минуту, мальчики уже были в купе, попрощались с Васьком и поехали.
                Дышать я могла только через рот. Алёшка страшно за меня переживал, я успокаивала его, как могла. Ночью было сложно. Засыпая, я автоматически закрывала рот, и просыпалась от удушья. Пила воду, полоскала пересохший рот, опять засыпала, и опять всё повторялось. Ничего, доехала, не померла. Сумки были тяжёлые, везла заказанные нашей хозяюшкой местные деликатесы. Решили ехать на такси, чтобы от переноски тяжестей не повторилось кровотечение. Очередь была такая большая, Алёша поймал частника. Цены в Москве за извоз для нас, провинциалов, оказались запредельными. Но водитель, увидев мою Асисяйскую физиономию, нас пожалел и взял половину от запрошенного.
                Приехали мы утром в воскресенье. Спросили, где можно освободить мой многострадальный нос. Нам рекомендовали в Склифосовского. Дежурный врач осмотрел меня, почесал в затылке (думаю, судя по возрасту, то был интерн), порекомендовал мне ещё хотя бы сутки походить затампонированной, потому что прошло совсем мало времени, кровотечение может возобновиться. И мы пошли домой. Из-за того, что дышала я через рот, и из-за  «намордника» очки мои постоянно запотевали, Алёша водил меня под руку, боясь, как бы я опять не свалилась, ничуть не стесняясь, что на меня все оглядывались не только из-за повязки, но и потому что на ней красовалось приличное кровавое пятно. Пришлось зайти в аптеку и купить новую. А я чувствовала его любовь и заботу, и мне было хорошо!
              Сняли, точнее, выудили эти бинты из меня только на следующий день, уже в Онкоцентре.  Мы встретили в отделении УЗИ ту самую, добрую и сердечную медсестру, что раньше всегда записывала Алёшу на обследования, и она привела меня в кабинет ЛОР-врача, попросив помочь. Процедура была, скажем прямо, не хилой, тоже достаточно болезненной, но в конце концов мой нос был свободен!
              Обследования прошли хорошо, рецидивов не обнаружили, дали нам рекомендацию на ВТЭК для продления инвалидности. Мы снова побывали везде, где Алёше хотелось побывать, повидали всё, что хотели повидать, и поехали домой.
               Вот странно, я ведь везде во всём искала отмашку, сигнал судьбы, а тот случай за плохую примету не восприняла, ведь неприятность случилась именно со мной, кровью истекала я, а не Алёша.
               Обследовать дома нам велели раз в квартал, и честно скажу,  я распустилась, расслабилась. Поверила, что Господь пожалел Алёшеньку, пощадил его, и теперь у нас с ним всё будет хорошо. Дело шло к окончанию школы, были заботы обычные, домашние, привычные, нужно было думать, на что, на какие деньги покупать Алёше костюм на выпускной, обувь, рубашку и так далее и тому подобное.
                Однажды я сидела и перебирала старые документы, бумаги отца, и наткнулась на сберегательную книжку папы, открытую на имя Алёши, детский вклад. До инсульта батя перечислял  на это счёт небольшие суммы. С 1996 года поступлений уже, разумеется, не было. Сумма там была странная, где в рублях, где в тысячах. Наше семейство даже в своё время миллионерами побывало, отец получал пенсию в  миллион рублей. Ох уж эти девяностые, и смех, и грех…В общем, сумма была невелика, оговорено, что получить деньги может ребёнок по достижении 16 лет. Всё совпало. Поехали мы с Алёшей в Сбербанк, собрали нужные документы, и получили приличную для нас сумму, на костюм должно было хватить. Вот так мой батя выручал нас и после своей смерти.

                В начале весны, ещё до нахождения сберкнижки, удалось с помощью хороших людей раздобыть деньги на курс Полиоксидония, так что визиты  в больницу были только к гастроэнтерологу, аллергологу, иммунологу.   Алёше дали справку о щадящем режиме экзаменов, то есть сдавать ЕГЭ ему не рекомендовали, в РОНО мне объяснили, что для него придут отдельные задания и сдавать  по ним экзамены Алёша будет в своей школе.
                Мальчиков класса отправили в военкомат для прохождения комиссии. Я узнала об этом заранее, накануне сама сбегала в военкомат и поговорила с членами врачебной комиссии, чтобы Алёше никаких вопросов о его заболевании не задавали. Народ там оказался понятливый, всё обошлось. Лёшенька получил военный билет с отметкой о непригодности к военной службе.
                В начале апреля заметила я, что сынок мой пасмурный  какой-то, задумчивый, иногда словно тень пробегала по его лицу. Я отнесла это на счёт первой влюблённости. Он мне признался ранее, что ему очень нравится одна одноклассница. К сожалению, девочка эта держала Алёшу на расстоянии. Многие одноклассницы бывали у нас дома, видели, что живём небогато. Квартира наша была в запущенном состоянии. Последний раз мы с отцом сами сделали ремонт в 1993 году, через три года отца парализовало, а за период до его смерти нас раза три заливали соседи, обои в верхней части стен отошли, и как я их не подклеивала, в сильные морозы они опять отходили от стен. Кое-где обои были с трещинами, с пузырями. После уже  было не до ремонта, не до жиру, быть бы живу…Разумеется, раз в неделю мы с Алёшей делали солидную уборку в квартире, оттирали-отмывали, сын даже приводил в относительно приличный вид свой рабочий стол, там постоянно был творческий беспорядок: тетради, рисунки, краски, радиодетали, струны, лады, аквариум с щитнями и головастиками и тому подобное.  После трудов праведных  садились отдохнуть в кресла, любовались на чистоту и порядок вокруг, а через пятнадцать минут всё начиналось сначала. Мы и сами пару раз заливали соседей снизу, дело было в старом, давно требующим капремонта доме.
                Так что наша квартира впечатления на девочек не производила. Хотя, несмотря на бедность, атмосфера у нас всегда была добрая, хорошая. Мои подруги всегда чувствовали себя у нас как дома, да и все дети, ещё малышами приходившие к Алёше, вели себя у нас раскованно, спокойно. А может быть, девочка эта помнила, какой диагноз был у Алёши, ведь весь класс собирал нам деньги на первую поездку в Москву. Алёше необходимо было жить без огорчений, в радости да куда же от этих огорчений денешься, такова жизнь…Не могла же я вмешиваться в отношения влюблённых-невлюблённых. Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает…
               Однажды Алёша кругами ходил возле меня по кухне, потом не выдержал, спросил:
                - Мам, а что такое перстникакие-то клетки?
                Я обмерла:
                - Откуда ты это взял, с чего?
                - Да вот прочитал в документах из пакета.
                Я все эти годы хранила все документы с историей болезни, с результатами анализов и заключениями обследований просто в обычном пластиковом хозяйственном пакете, там все было разложено по годам, по датам. Пакет висел на ручке кухонной двери, на виду. Это я так решила по своей дурости, что если нужно что-то спрятать, лучше всего выложить это на видное место. До поры, до времени это срабатывало. Видимо, Алёша вспомнил мою ненормальную реакцию после возвращения из Питера во время УЗИ и визита к хирургу. Взял да и заглянул. И прочитал…
                Я, конечно же, повела себя глупо, сильно я тогда в штаны наложила, мне даже голову куда-то повело. Не нашла, что ответить, нашумела на сына:
                - Зачем ты это трогал? Наверняка всё перепутал, опять мне час сидеть, всё раскладывать!
                Посмотрел на меня мой сынок, понял, что правды я ему не скажу, повернулся, ушёл в комнату  и взялся за гитару. Вот тогда я потеряла его доверие, и верить всем моим словам он стал меньше. Недавно я вспомнила, почему Алёша всё же взял и прочитал все больничные бумаги. Опять я виновата. Как-то Алёша сказал, переодеваясь перед зеркалом , глядя на свой огромный шов:
                -А если у меня будет ещё и аппендицит, получится весь живот в шрамах.
                Я легкомысленно ответила, чтобы он не беспокоился, аппендикса у него уже нет. Алёша сильно удивился, ведь все эти годы он считал, что у него вырезано сантиметров пять толстой кишки, и больше ничего. Я поняла свою промашку, стала выкручиваться, что, мол, сама попросила сразу аппендикс удалить, чтобы больше не было операций, да его не проведёшь. Промолчал он тогда, а потом, видимо, всё-таки просмотрел все бумаги по болезни.
              Больше Алёша к этому разговору не возвращался. Как хорошо, что жили мы бедно, никаких компьютеров, интернетов, обучался Лёша работе с компом только в школе, на информатике. Кстати, по этому предмету у него была твёрдая четвёрка. Значит, проверить информацию по своей болезни было негде, и хорошо.
             Но наверняка грызли Алёшу эти мысли, покоя не давали, отсюда и печаль. Уже ПОТОМ, перебирая бумаги сыночка, нашла я листок со стихами:
                Лирика.           Весна.           24 апреля 2004 года.
         …Напьёшься берёзовым соком,
             Забудешь дорогу домой,
             Волной, электрическим током
             Сольёшься с безмолвной тоской.
                И будешь ходить по могилам
                Среди деревянных крестов –
                Покажется кладбище милым,
                Как сень придорожных лесов.
            Под вечер заснёшь на кровати
            Из мягкой зелёной  травы,
            Поддавшись волшебной сонате
            Шумящей от ветра листвы…
                А утром ты рано проснёшься,
                Как только забрезжит рассвет,
                Печально себе улыбнёшься,
                Как будто тебя уже нет…
             Тьфу! На лирику потянуло! Весна…
                ………………….
             Класс готовился  к экзаменам, родители – к выпускному балу. Алёша сказал, что всех фотографировали на выпускной альбом. Позже я увидела  этот альбом. Фотография Алёши вызвала у меня сердцебиение. Нет, он по-прежнему был красивый, одет был в чёрный свитер, глаза из-за этого получились синие-синие, но какие печальные были эти синие глаза! В них стоял вопрос – за что? Сложены губы были скорбно, какая-то обречённость была в этой фотографии. Хорошо, что увидела я её после выпускного, иначе не смогла бы так спокойно участвовать в подготовке последнего звонка, пикника и выпускного бала.
             Алёша с Васей сказали мне, что на последний звонок каждый класс должен подготовить какое-нибудь выступление, сценку, сочинить стихи или спеть песню. Времени уже осталось немного, а ничего пока не придумали. Тем более что Алёше было некогда, он уже должен был сдавать экзамены, раньше всех. Тогда я предложила  им подготовить и спеть прощальную песню со школой. Мотив предложила из мюзикла «Собор Парижской Богоматери», «Бэль». Потратила два обеденных перерыва на работе и сочинила слова. Слух у меня был не очень, может, не все слова как положено ложились на музыку, да не беда, сойдёт.
              Приведу пару куплетов, мне хочется, чтобы читатель представил, как Алёша с Васей пели эту песню:
               - Вы светом знаний озарили души,
                Но ваш покой мы больше не нарушим.
                От школьного крыльца когда-то, в первый раз,
                За руку привели нас в светлый первый класс.
                И навсегда частица вашего тепла
                Свой уголок в сердцах озорников нашла.
                И этот свет мы в душах наших сбережём,
                С собой по жизни дальше свет ваш пронесем,
                В большую жизнь теперь нам двери распахни
                И с щедрым сердцем в дальний путь благослови!
                ……..
                Вы эти годы были с нами рядом,
                Вы посмотрите вслед нам добрым взглядом.
                Да, было всякое за эти дни у нас,
                Но только доброе  вы вспомните сейчас.
                Вы, как вторая мать, по жизни нас вели,
                Весёлою гурьбой мы рядом с вами шли.
                И радости и беды выпадали нам,
                Вы это всё делили с нами пополам.
                За огорчения мы просим нас простить
                И с чистым сердцем в дальний путь благословить!
               
                За Алёшины экзамены я переживала больше, чем он сам. Лёшка за последнее время стал фаталистом, решил, что будет, то и будет. Но всё же сыночек молодец, сдал математику и русский язык на хорошие четвёрки, учителя по этим предметам в нашей школе были сильные, давали хорошую подготовку будущим студентам. Спасибо вам всем, дорогие учителя, спасибо, школа!
                Вот и последний звонок. Всё было славно организовано, подарки выпускникам от первоклашек, подарки первоклашкам от выпускников. Теперь эти малыши сами уже выпускники. Алёша и Вася спели прощальную песню. Конечно, не очень гладко, ведь репетировали  мало и наспех, но песня учителей растрогала, директриса даже обняла певцов. Это было первое выступление моего  Алёшеньки перед публикой!
                Потом все пошли в класс, получили документы на сдачу ЕГЭ, договорились, что возьмут ребята  на пикник. Все пошли домой, переодеться, Алёша взял гитару, топорик, я взяла полиэтиленовые скатерти, и весь класс отправился на пикник.
                Только одной девочки не было на последнем звонке и пикнике. Эту девочку я знала с пелёнок, познакомились с её мамой на прогулке, мы вместе катали в колясках наших малышей, потом мы приходили в их двор качаться на качелях, в общем, общались постоянно. Девочка эта  тоже была, как и Алёша, сильно аллергическая, только у Алёши реакция была отёками слизистых, кожа почти всегда была чистая. А у бедной Асеньки вся аллергия была на коже, маленькой она расчёсывала себя до крови. Мама её боролась с аллергией самоотверженно, возила к специалистам, на целебные воды, добывала нужные лекарства. Девочка тоже, как и Алёша, часто болела, но всё же выросла такой красавицей! Особенно хороши были большие выразительные глаза!  Умная девочка, весёлая, всегда много подружек. А у моего Алёшеньки в классе было трое друзей, из них только один  самый-самый-самый, Васёк. Кстати, на выпускной фотографии Ася тоже была в чёрной блузке. Фото Алёши – вверху, её фото – внизу. Правофланговый и левофланговый…
                Пикник получился замечательный! Старшие браться Алёшиной одноклассницы и соседки по подъезду снимали на видео и последний звонок, и пикник. Потом они дали нам переписать плёнку и давали напрокат свой видеомагнитофон посмотреть записи. ПОСЛЕ я постоянно смотрела и смотрю эти записи 25 мая, каждый год. Память о счастливых временах…Смотрю, и радуюсь, и плачу. Вот поёт мой сынок, подыгрывая себе на гитаре: «Песен ещё не написанных сколько? Скажи, кукушка, пропой…В городе мне жить или на выселках, камнем лежать или гореть звездой?»…
                На выселках, сынок мой, на выселках, родной…и под камнем лежать… ну зачем же так, Господи?! Вопль женщин всех времён: «Мой Боже, что Тебе я сделала?»………..
                Не удивляйтесь тому, что я так подробно описываю жизнь моего сына. Это я специально тяну резину, мне не хватает сил и мужества сразу перейти к страшному…Так, вытру слёзы – и дальше.
                25 июня 2004 года. Выпускной бал! Алёша сам выбрал себе костюм, лёгкий, светло-серый, недорогой. После покупки костюма остались деньги и на рубашку, и на тёмно-серые туфли, купили в магазине одной цены, недорого. От отца моего оставались галстуки, выбрали мы тёмно-бордовый, я купила в цвет галстука носки и носовой платочек в кармашек костюма. Пошли на торжественную часть в школу, соседи смотрели на Алёшу, улыбались, поздравляли его с окончанием школы, радовались за нас. Девчонки встречные оглядывались на моего нарядного красивого чернобрового сыночка…Хорошо!
                В нашем классе были два медалиста, мальчик и девочка. Догадайтесь, кто был медалист? Ну конечно же Вася, Вася, лучший Алёшин друг! И за Алёшу я порадовалась, в аттестате теперь были и четвёрки – русский язык, литература, информатика, астрономия, биология, трудовое  обучение. И даже одна пятёрка – по экологии. Молодец, через болезни, пропуски занятий из-за болезней и обследований, через севшую после многочасового наркоза память – не только тройки, привычные нам с восьмого класса, с года первой операции.
                После торжественной части и вручения аттестатов мы с Алёшей заскочили домой за гитарой и подарками  для учителей и классной руководительницы, они были у нас дома, потому что всё это было поручено купить мне. А класс в это время фотографировался на групповое фото. Все, кроме Алёши и Аси, она тоже забежала домой ненадолго, и тоже пропустила фотографирование. А то был сигнал, который я пропустила мимо. Опять, в который раз! Старая дура…
                Выпускной бал в этом году почему-то не разрешили  проводить в школе, и все классы разошлись по разным кафе. Родительский комитет выбирал кафе за два месяца до бала. И почти все кафе были уже заняты. Всё же удалось найти хорошее кафе, на втором этаже здания, с большим балконом. Удача, ведь стояла жаркая погода, и балкон  этот нам всем пригодился прохлаждаться.
                В нашем доме жила одна моя знакомая, её сын, тоже Алексей, был ровесником моего сына. Она работала в школе, даже не знаю, как это теперь называется, раньше называлось пионервожатой, она готовила с детьми праздники, проводила первое сентября, Новый год и прочее, и подрабатывала тамадой на свадьбах и юбилеях. Я с ней договорилась, и она недорого провела выпускной нашего класса. Молодец, она сама писала стихи, тексты к песням, и музыку к своим песням, пела хорошо, была заводная и весёлая. Тамада принесла с собой костюмы, привела диджея и после поздравлений и вручения подарков, после застолья  она организовала несколько весёлых номеров. Наши ребята и девушки пели под фонограмму, переодевшись в костюмы, танцевали. И мой Алёшка тоже принял в этом участие. Пел песню Верки Сердючки «Хорошо, всё будет хорошо». В парике, шляпке, каком-то балахоне, на груди под балахоном – воздушные шарики, смешно! Вот этот сигнал я приняла сразу, раз выпало петь, что всё будет хорошо, значит, так и будет! Все весело плясали под эту песню, и я тоже – всё будет хорошо!
              В конце бала, уже под утро, выбирали короля и королеву бала. Королевой выбрали Асю, она постоянно танцевала, напевала, была весела и прекрасна! Мальчики скрестили руки, посадили её на руки, пронесли через весь зал! Ах, Ася, Ася…
             Потом вынесли на отдельный столик большущий торт, весь класс собрался вокруг, обнявшись, запели: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко, в прекрасное далёко я начинаю путь!» А после задули свечи. В самом конце, перед уходом, тамада собрала  в круг всех нас, и родителей, и детей, и мы, обнявшись, пели :»Через года слышу мамин я голос, значит, мне домой возвращаться пора». ( Алёша, кровиночка моя, соколёнок мой ясноглазый, ты ведь все эти годы слышишь мамин голос, зовущий тебя? Что же ты не возвращаешься?).
             Родители вернулись по домам, отсыпаться, а дети наши ещё и на залив поехали, так всем не хотелось расставаться!
             Соседка и одноклассница Алёши дала нам переписать запись выпускного вечера и бала, и ТЕПЕРЬ я тоже смотрю её каждый год 25 июня.
              Теперь нужно было решать с дальнейшей учёбой. Алёша, как ребёнок-инвалид, имел право поступать по квоте, при условии сдачи экзаменов не меньше тройки, а сколько это в баллах по ЕГЭ, не помню. Мы с ним не сомневались, что поступать нужно на биофак, был такой факультет в Педагогическом университете.  Ведь всю жизнь биологией увлекался. Выбрали отделение биологии и географии, чтобы потом можно было полнее заняться любимой Алёшиной палеонтологией.
               Алёша поехал записаться на экзамены, ведь всё равно для поступления нужен был результат по ЕГЭ, так что пришлось сдавать и русский язык, и биологию. Потом он должен был встретиться с друзьями на заливе, поэтому взял с собой гитару. Подал заявление на биофак, а по соседству сидела комиссия с музыкально-педагогического факультета. Увидели гитару, спросили, не хочет ли подать заявление и на их факультет. Лёша объяснил, что самоучка, что в музыкальной школе  основательно не учился, нотной грамоты не знает. А ему ответили, что здесь же не консерватория, приезжают поступать ребята с дальних деревень с дедовской балалайкой. Поступают, учатся, и потом даже играют в солидных оркестрах. Не бойся, научим! Ну, уговорили, подал заявление Лёша и на музпед.
                После сдачи экзаменов принёс мне показать результаты. Биология – 57 баллов, а сольное пение – 81 балл, музыкальный инструмент – 86 баллов.
                - Смотри, мама, какие высокие оценки по музыке! Может, мне туда подлинники документов сдать?
                Нашёл, с кем советоваться, со своей ненормальной мамкой. Я думала, как же он будет учиться на музпеде, ведь тяжело же будет, ведь не подготовленный, а биологию всегда любил, всегда ею увлекался. И ещё тайная мысль была в моей голове – вот будет сынок хорошо знать строение организмов на клеточном уровне, будет знать массу растений, в том числе и лекарственных, может, если в далёком будущем, не дай Бог, вернётся его болезнь, Алёша встретит её во всеоружии, зная фитотерапию, зная лечение глиной, сможет бороться с этой гадостью.
                Спросила его, что он пел, что играл? Он же пошёл на экзамены довольно легкомысленно настроенный, не сдаст – и ладно. Оказалось, Алёша прекрасно спел а капелла песню группы «Любэ»  «Конь», а на гитаре играл  понемножку всё, что умел, и испанскую гитару, и кантри, и рок, но сразил всех исполнением песни «В лесу родилась ёлочка» на мелодию «Дом восходящего солнца». Все улыбались.
                Я всё же настаивала на биофаке, Васёк тоже был настроен на биофак, музпед вроде бы несерьёзно. Сам Вася поступил в Медицинский институт госуниверситета. Ещё когда он приходил в больницу проведать Алёшу после первой операции и увидел шов на Лёшином животе, сильно побледнел и сказал: «Я буду врачом». И стал врачом.
                Ну что же, Алёша отнёс подлинники документов на биофак. Почему же я тогда не послушала сына? Устами младенцев глаголет истина. Он мне показал ясно говорящие цифры, любой дурак на моём месте понял бы, куда нужно поступать, но я же ведь старая дура, до меня не дошло. Семафор стоял, сигналил – в эту сторону, на эту дорогу – а я не увидела, вот и ещё одна моя ошибка. А ещё я воспротивилась тогда  поступлению на музпед, потому что всплыл в моей памяти польский фильм, который я видела по телевизору, ещё когда Алёша был подростком, где-то через год после первой операции, точно не помню. Название у фильма очень правдивое : «Жизнь – это смертельная болезнь, передаваемая половым путём». Чётко и ясно. Так оно и есть.

                Так вот, там в числе прочих пациентов врача-онколога был молодой музыкант. Он лежал в онкобольнице, а возле него дежурила мама. И когда начались сильные муки и полная обречённость, мама музыканта вымолила у врача вперёд наркотические средства, а потом убила сына и себя, передозировкой. Не смогла она больше смотреть на муки своей кровиночки. Вот у меня в моём больном мозгу возникло словосочетание – мама музыканта…и страшный финал.
                После того, как Алёша всё же поступил на музыкальное отделение, я постаралась саму себя убедить, что Лёша будет учителем, а не музыкантом, так что я буду мама учителя, и аналогию отправила в самый дальний чулан своей памяти.
                Так мой сынок стал студентом биологического факультета Педагогического университета. И сразу – два облома. Первый – факультет был расположен не в основном корпусе, в центре города, а у чёрта на куличках. На транспорте долго ехать да ещё пешком топать. Для меня это было неожиданностью, так как собрание по поводу зачисления, на котором были и абитуриенты и родители, проходило в основном корпусе. Значит, дополнительные нагрузки на Лёшу получились. Второй облом – студентов на кафедру «Биология и география» не набрали, и присоединили этих нескольких ребят к группе по специальности «Фитодизайн», а там пошла сплошная ботаника, даже Лёшины любимые насекомые были представлены для изучения только вредителями, а так – сплошь растения. Лёшка интерес потерял. Ни геологических эр, ни пластов, ни элементов палеонтологии.
                В начале сентября мы с сыном гуляли на свадьбе его крёстной. В этот день я танцевала последний раз в жизни. Свадьба была весёлая, всем нам казалось, что впереди будет спокойная хорошая жизнь! Алёша спел под гитару для молодожёнов песню «Дыхание», так хорошо спел, он всегда душу в песни вкладывал. А после оказалось, что видеооператор не снял Алёшино выступление, почему-то…Вот и ещё один облом.
                Студенческая жизнь в целом Алёше пришлась по душе, вот только ботаника доставала. Он быстро перезнакомился с однокашниками, сын у меня был общительный, не бука, открытая ясная душа. Алёша принимал участие в самодеятельности, в Посвящении первокурсников, во всех прочих мероприятиях. Приходил домой весёлый, рассказывал об учёбе, показывал фрагменты репетиций, даже танцевал танец, который готовили девочки. По утрам мы втроём выходили из дома, я – на работу, мальчишки – на учёбу. Жизнь налаживалась. С зарплатой были перебои, но мне предложили на полставки работу в соседнем ООО, и если на основной работе вовремя не выдавали зарплату, то я получала на другой работе, там дела шли получше. А тут приходило время пенсий, а потом и мальчишки стипендию приносили, так что без копейки не сидели.
                Алёша, став студентом, сам себя обувал и одевал со стипендии, и нам стало немножко полегче материально. Конечно, он выбирал себе одежду недорогую, покупал всё на рынке, но вещи были очень симпатичные и ему шли.
                Обследовались мы раз в три месяца, вроде всё было нормально. И вдруг Алёша начал по утрам опять вытанцовывать цыганочку, припевая: «В Универ я не пойду, в Универ я не пойду!». И добавлял: «И чего я, дурак, в школу ходить не хотел? « В общем, старая песня о главном…
                На Алёшу многие девушки обращали внимание. Он ведь мог поговорить на любую тему, поддержать разговор, был красивый, высокий, весёлый, хорошо играл на гитаре, замечательно пел. Чего же боле? К нам стала приходить в гости девушка, кстати, мы с ней были тёзки. Побывала несколько раз, потом ушла в туман. Алёша дня три играл и пел только грустные песни, но со мной на эту тему не разговаривал. А я и не догадывалась ни о чём, думала, просто  встречаются в другом месте, да и дело шло к зимней сессии. Опять облом, а ведь Алёше была  жизненно необходима  радость.
                После ухода в туман первой Алёшиной девушки он однажды спросил меня, собираясь в Универ, надевая перед зеркалом шапку:
                - Мам, а я что, некрасивый?
                Я даже опешила:
                - Да ты что? Ты – некрасивый? С чего ты это взял? Честное слово, очень красивый! Вот ты идёшь по улице и не замечаешь, как на тебя девушки оглядываются! А я-то за тобой иду, вровень не поспеваю, зато вижу, как оглядываются, какими глазами смотрят, как улыбаются тебе вслед. Вот. Так что выкинь из головы про свою некрасивость.
                У Алёши было освобождение от физкультуры, но преподаватель справки не признал, велел ему ходить на занятия. Алёша был вынужден продемонстрировать свой огромный шов через весь живот. В ответ Пан Спортсмен продемонстрировал свой шов, маленький, после удаления аппендицита. И затребовал более крутую справку. Об этой войне я узнала от Алёши поздно, где-то перед Новым годом.
                2005 год. Ещё одна беда.

                В начале года я сама понесла требуемый документ в Университет, планируя поговорить с преподавателем физкультуры. И там узнала, что Алёша уже две недели не ходит на занятия. Повторилась история с девятым классом. Признаюсь, мне стало нехорошо, шла я оттуда, держась за забор, чувства мои смешались, и обида, и непонимание, и досада какая-то…Вот опять я выплеснула  на него  такие отрицательные эмоции…
                Лёшка сказал, что больше не в силах выносить эту ботанику, мне же о своём решении не говорил, боясь огорчить, выжидал подходящий момент. И что он очень хочет учиться на музыкальном факультете, и будет обязательно туда снова поступать.
               Эх, я! Забыла я мультик «Состязание», забыла длинную музыкальную дорогу из клавиш пианино! Вот когда аукнулось моё неправильное решение, нужно было предоставить выбор сыну, учиться-то ему, а не мне. Я ведь надеялась на милость Господню,  на Лёшину долгую жизнь! Сама я не была уверена, что долго  протяну на этом свете, очень хотелось быть уверенной, что сын получит образование, найдёт хорошую работу – ну о чём ещё может мечтать мать? В молитве матери о детях были слова и об учёбе, и о доброй хорошей любви, и о благочестивом браке, и о будущих внуках, а главное, о здоровье и телесном, и душевном, и разумном. Ну как я не понимала, что моих молитв не слышит Тот, кто вправе и может изменить судьбу сыночка моего? Моих сил и душевных качеств не хватало отправить мои молитвы  на нужную высоту.
                А у Алёши началось одиночество. Одноклассники – на учёбе, Рэм – на учёбе, новые университетские друзья – там же. А он дома. Алёша стал часто уходить в Универ, просто бродил там по коридорам, сидел в рекреациях, на переменах общался с друзьями. Но ведь это всё не то… В мою тупую голову не приходила ни одна светлая идея.
                Однажды мне приснился сон. Будто хожу я по музею, прохожу мимо шкафов и стеллажей с бабочками. Вдруг возле меня в открытом столе с ячейками с бабочками забилась, стала оживать одна бабочка, половина которой была красивой, тёмно-радужной, а вторая половина была чёрная, с большими дырами между прожилок.  Я взяла её в руки, понесла искать смотрителя музея, чтобы помог этой бабочке, а она прямо в моих руках стала ещё больше оживать и даже восстанавливаться, и даже стала немного перепархивать по коридору.
               Утром я рассказала сон Алёше. Сын, почти не задумываясь, объяснил мне, что бабочка – это символ души, и что какая-то больная душа просит меня ей помочь…есаул догадлив был, сон мой сумел он разгадать…
              В феврале 2005 года нужно было продлевать инвалидность. На этот раз разрешили в Москву не ехать, обследования провели в своем городе. Продлевать инвалидность не хотели, с трудом удалось договориться с комиссией о продлении. Алёше дали третью группу инвалидности, и то только на год, а ранее давали на два года.
              Ситуация с Универом не прошла даром и для Алёши, у него возникли головные боли. Конечно же, я стала ставить глину. Во время проверки глины пришлось поговорить, так  как  маятник стал вытанцовывать и душа моя ушла в пятки. Что ж, привычный маршрут,  полезла за белым блюдечком и янтарным яблочком. Слава Богу, душа эта меня успокоила, сказала, что метастазы не присутствуют, играют сосуды на нервной почве.
               - Спасибо, -говорю, -переживает Алёша, что Универ  бросил, скучает по общению с друзьями, что делать, не знаю.
                - А ты сходи в музыкальную школу, запиши его на платные занятия по нотной грамоте, сольфеджио, гитаре.
                Вот пожалуйста, какой дельный совет! А я-то, дура старая, не сообразила, первая Алёшина операция такой удар по моей соображалке нанесла, что с каждым годом её становилось всё меньше.
               Я тогда засуетилась, побегала по музыкальным школам, нашла наконец, оплатила., Алёшу привела на занятия. Он так обрадовался! Ходил регулярно, аккуратно, про головные боли забыл. Разумеется, я обследовала его, РЭГ, УЭГ, консультация невропатолога, таблеточки, травки.
               У Алёши с нового года появилась новая девушка. Однажды он привёл её к нам домой. Они сидели, ждали меня с работы. Конечно, девочка переживала, как встретит её Лёшина мама? В этот день утром Алёша должен был сдать кровь, а на завтра со свежими данными идти на УЗИ и к хирургу. Я его лишний раз по больницам старалась не гонять, не портить ему его молодую жизнь, сама всегда бегала в обеденный перерыв за направлениями, сама его записывала, Алёше оставалось только сдать анализы. Ну вот, пришла я домой усталая, даже не заметила девичьей обуви в коридоре. Раздеваюсь и спрашиваю, сдал ли он кровь? В ответ: «Ой, забыл…»    
               Я, конечно же, расшумелась, в результате перепугала бедняжку, она даже вся сжалась. Захожу в комнату – сидит на диване перепуганный комочек, смотрит на меня большими глазёнками. А Алёшка, небось, рассказывал, что мама у него не буйная, на девушек не кидается. А тут явилась домой и с порога шумит, вот это мама! Я обрадовалась, что у Лёшки подружка появилась, давай чай соображать, на стол накрывать. Бедняжка ничего не поела, пустой чай попила, пару глоточков. И быстренько увела Лёшу гулять. После Лёша приходит, спрашивает:
              - Как тебе девушка, понравилась?
              - Да, очень, миленькая такая, с глазами. Но почему ты опять пигалицу нашёл, такую маленькую? Сам-то высокий, мог бы и повыше найти. Мне обидно за высоких девушек, вот я сама высокая, так мужа мне и не досталось.
               Алёша засмеялся, ничего не сказал. Но я поняла, что за «пигалицу» сынок мой на меня обиделся. Конфликты у нас с сыном, конечно же, были. Нормальные конфликты отцов и детей. Например, долгие пропадания без звонков и записок. Изведусь вся, чего только не напридумываю! В конце концов появляется на пороге моё сокровище, весёлое, голодное, посмотрит на мои красные глаза, обнимет и смеется:
              - Мамуль, всё нормуль! Ну что со мной может случиться?
              Да, забыла рассказать, что мой батя ещё раз помог нам материально. Знакомые из военкомата сказали мне, что я могу получить компенсацию на похороны отца, выдали требуемые справки, и я, в самом деле, получила очень приличную для нас сумму.
              Поехали мы с Лёшей в церковь, заказали папе обедню о упокоении, поблагодарили его в молитве, свечки поставили. Дело было летом 2004 года, после выпускного, перед поступлением Алёши в Универ. Решили мы с ним, что купим недорогие мобильники и ему, и Рэмке, чтобы всегда быть на связи. Положили денежки в наш денежный ящик в серванте, там мы хранили свои доходы всю жизнь, ещё когда и я с сестрёнкой были студентками, складывали туда в общий котёл и наши стипендии. Вечером сообщили Рэмке о нашем богатстве. Утром я ушла на работу, а Рэм уговорил Алёшку пойти покупать телефоны без меня, побыстрее,  как говаривал в детстве мой сынок, у нас нежданки и нетерпёжки. Купили крутой навороченный мобильник, естественно, один, на второй не хватило. Договорились пользоваться им по очереди, и счастливые пришли домой. Вечером я за голову схватилась, ведь нужно было ещё и куртку осеннюю Лёше покупать, а теперь только 500 рублей осталось. Рэмка быстренько куда-то смотался и принёс Алёшину мечту – косуху. Естественно, поношенную, расписанную белой краской и в шипах! Круто! Оказывается, какой-то его приятель только на днях говорил ему, что хочет продать косуху, задёшево. Посидела я с этой курткой на балконе пару вечеров, с растворителем, привела в нормальный вид. Лёшка сам рвался отчистить своё приобретение, но я не могла  ему  позволить дышать ацетоном достаточно долго, а вдруг – аллергия? В общем, очередной конфликт отцов и детей разрешился.
                Но вот незадача – когда мне бьыло необходимо позвонить Алёше – мобильник был у Рэма, а когда нужно было позвонить Рэмке – мобильник, конечно же, был у Алёши.
               В связи с планами Алёши поступать на музпед необходимо было купить гитару получше. Проблема… Тогда я решила  продать заводу свои акции, как раз на проходной повесили объявление об их скупке. Было их у меня мало, дивиденты нам по ним не платили, но на гитару хватило, только не слишком дорогую. Когда купили, помню, Лёше в подарок на 23 февраля 2005 года, а за сколько, уже не помню. Как у Райкина – тут помню, а тут не помню…Ох, знав бы, дэ упав, соломки б пидтрусыв, лучше бы на Полиоксидоний  потратила…
               Недалеко от нашего дома был большой торговый центр. Там был музыкальный отдел, в котором я ещё для старой гитары покупала в подарок на Новый год Алёше чехол, а потом на день рождения губную гармошку. В этот отдел меня часто водил Алёша, просто полюбоваться на гитары, а продавщица разрешала ему играть на понравившихся инструментах, ведь красивая игра привлекает покупателей. Лёшке то доставляло удовольствие, а я прикидывала, что вдруг Алёше придётся прирабатывать, так сможет помогать продавщице в продаже гитар, тем более что продавщица – знакомая.
              Вот и пошли покупать гитару туда, пошли втроём, я, Алёша и его девушка. Долго он выбирал, играл, настраивал, снова играл. И почему-то забраковал те, что были нам по карману. Решил поехать в другой магазин.
             Я расстроилась, уговаривала купить именно у знакомой, она приглашала Лёшу прийти через день, будут ещё гитары. Но ему хотелось  поскорее найти то, что нужно, и не послушался меня. Собрался в другой магазин. Шли они с девушкой впереди меня, я плелась за ними сзади, и такая досада меня взяла, что я дала пинка по воздуху за Алёшей. А ведь рядом с нами ходят «пастухи» и все наши деяния – на карандаш, каждое лыко – в строку. Вот, наверное, записали – и мою сердитость, и мою досаду, а ведь эти негативные эмоции пробивали брешь в обороне, которую я выстраивала вокруг своего ненаглядного дитятки. Сама возводила стену, сама её взрывала. Очередная бомба. 
               Наконец Алёша выбрал инструмент, был доволен, радовался. С тех пор играл только на этой гитаре, старую оставил на переделку в электрогитару. В музыкальную школу Алёша ходил почти  три месяца. Племянница моя, Тата, в это время жила уже отдельно от матери, с мужем и его детьми. Сёстры мои ещё осенью 2003 года съехались, продав две свои однокомнатные квартиры и купив двухкомнатную.  Сестрёнка моя долго искала подходящий вариант, нашла неподалёку от её старого места жительства, так что и поликлиника у неё осталась та же, и лечащие врачи. Выгадала деньги и на ремонт, и на покупку стиральной машинки-автомата (наконец-то!), и на новый телевизор, и на новый холодильник. С тех пор мы с Алёшей возили своё бельё стирать к сестрёнке. Такое облегчение, у нас же была обычная машинка, небольшая, «Фея». Очень хорошая машинка, но не автомат.
                На работе у меня опять была катавасия. Все ООО закрыли, снова все стали работать на одном заводе. При разделе на ООО сократили много народа, при ликвидации этих ООО тоже сократили порядочно. Не знали, куда меня деть, но тут как раз ушла в декретный отпуск молодая женщина, инженер-метролог. Вот меня на её место временно и отправили. Опять пришлось осваивать всё заново, разбираться с отчётностью, ну, долго объяснять. Одно время всем ИТРовцам  сократили рабочий день, то есть работали мы всё равно по 8 часов, а платили нам за 6 часов. А если будешь уходить с работы после шестичасового рабочего дня, значит, ты не патриот своего завода – и первая кандидатура на вылет. После стали отправлять в административные отпуска, за свой счёт. Добровольно-принудительно мы писали заявления на отпуск без содержания по семейным обстоятельствам. Вторая работа у меня официально накрылась, должность сократили, но обязанности на мне так и остались.
                Я уже больше месяца на работу не ходила, жили только на пенсии и стипендии.  Вот когда я пожалела, что купили Алёше новую гитару! Нужно было проводить весенний курс Полиоксидония, а денег на него не было. Как я ни соображала, ничего не получалось. Видимо, уже пошла полоса обломов, но я же жизнерадостная идиотка, хоть и крепко побитая жизнью, и знаков судьбы опять не заметила.
               Алёше врач выписала какое-то новое лекарство для ЖКТ. В инструкции к нему в разделе побочных действий была указана аллергия. Пришлось проверить лекарство, проверить и дозировку. Маятник заплясал. Ага, что-то хочет мне сказать, только бы  не то самое! Снова побежало янтарное яблочко по белому блюдечку:
                - Здравствуй, - называет моё имя, - это Ина.
                Я сразу поняла, кто это, моя несчастная подруга, но всё же переспрашиваю:
                - Какая Ина?
                Называет свою фамилию. Она, да, это она…
                - Иночка, бедная, как ты? Где ты была все эти годы?
                - Плохо, очень плохо…но нам запрещено об том рассказывать. Здесь всё – ложь, обман и иллюзия, - и добавила ,– я так люблю жизнь!
                - Ты ко мне пришла, потому что только я одна из твоих знакомых вынуждена заниматься спиритизмом?
                - Да, и ты одна всегда жалела меня. Прошу тебя, умоляю, молись обо мне!
                - За тебя теперь некому молиться? Родители умерли?
                - Да, а доченька не знает, как я умерла, от неё скрыли, да и забыла она меня, тогда она была совсем маленькой…
                - Я попробую…но ты знаешь о моей беде?
                - Знаю, но у Алёши больше не будет рака. Послушай, есть специальная молитва, узнай её и ничего не бойся.
                Потом она ушла. Я долго думала, как быть. Спросила в одной новой церкви у молодого священника. Он сказал, молись, дело благое. Я ответила, что у сына моего страшный диагноз, боюсь за него. А он ответил, чтобы я меньше доверяла нынешним врачам, они только за деньгами гоняются. Спешил куда-то, убежал, оставил меня саму решать эту проблему.
                В апреле мою сестрёнку положили в больницу. Она попросила меня и Алёшу пожить у неё дома, чтобы ухаживать за старшей сестрой, у которой была парализована правая  половина  тела. На работу меня не вызывали, в музыкальную школу Алёше было ездить такое же расстояние, как и от нашего дома. Тата по уши была занята работой, мужем и его детьми.
                Вот и согласились мы на нашу беду. Прихватили с собой  нашу кошку Мусю и переехали к сёстрам. Я взяла с собой самые необходимые Алёшины лекарства, но умудрилась забыть его медкарточку, полис и прочие медицинские документы, даже в голову не пришло взять их, ведь всего-то на две недели. Глину вовсе не брала, у сестрёнки было небольшое её количество.
               Я постаралась выкроить часок из своих постоянных забот, и поехала в городской мужской монастырь. Подошла к одному из монахов, рассказала о своей несчастной подруге, соврала, что она мне снится и просит молиться за неё. Не могла же я сказать о спиритизме! Монах меня выслушал, ушёл ненадолго, вернулся и принёс мне текст молитвы за самоубийц. Тоже сказал, что дело благое, но что мне надо получить благословение Владыки. А как? Из опыта прошлых лет знала, что к нему не забежишь на пятнадцать минут в любое  удобное мне время, а я жёстко привязана к больной сестре и Алёшу нужно вовремя накормить, вовремя дать лекарство. Вот если бы он мне рассказал, как опасно бороться за такую душу, как страшно за то наказывают тёмные силы…Для него все эти знания были привычны, монастыри ведь форпост борьбы с воинством Антихриста, а  я в этом ничего не понимала, ничего не знала, человек я не воцерковлённый. Часто бегала молиться за Алёшу, заказывать о его здравии, но всегда галопом, между походами по врачам. Но ведь немало икон умыла я в церквах слезами, на коленях перед образами настоялась (только когда Алёша не видит, он не мог видеть меня на коленях!). А я его понимаю, я ведь и сама раньше на коленях стоять не могла, только перед мамой и папой пришлось, когда просила у них прощения за нанесённые по глупости моей обиды.
                А после смертного приговора сыну я готова была ползать на коленях перед кем угодно, хоть перед чёртом лысым. Грохнулась бы перед гадом этим на коленки, вмазала бы кулаком по копытам и заорала бы: «Чёрт
лысый, оставь в покое моего сыночка, не смей его мучить!». Вот как жизнь меня сломала…
               В этот же вечер, после обычных молитв за Алёшу, я стала читать молитву о прощении и упокоении Ины. Так продолжалось неделю, не меньше. Алёша ездил на занятия в музыкальную школу и в Универ, проведать друзей. Однажды вечером у него поднялась температура, высокая, и на теле выступила какая-то сыпь. Возникла сильная головная боль. Хорошо, что у сестрёнки было немножко глины, лекарства я с собой захватила, стала ставить глину на голову, сбивать температуру. Алёше нельзя было держать температуру выше 38 градусов, так предупреждали врачи. Только удастся сбить температуру, она опять вверх лезет. Не могла же я постоянно пичкать сына таблетками, поэтому часто обтирала его водой с уксусом, перед сном делала ванны. В общем,  врача я не вызывала, воевала с болезнью сама, (ну разве не дура?), не было здесь ни карточки его, ни полиса. Суток трое я не отходила от Алёши, спала урывками. А ведь на мне ещё и старшая сестра. Соседка сказала мне, что в этом районе города – вспышка краснухи.
                Я так пожалела, что Алёше в детстве не сделали прививку от краснухи. Дети эту болезнь переносят легче, у меня у самой в детстве была краснуха. Прививку от краснухи обязательно делали только девочкам, от всего остального Лёша был привит, вот и нашли лазейку, гады, чтобы его погубить. Как я ругала себя за Полиоксидоний! Можно же было попробовать взять в долг, с условием возврата денег в рассрочку, но почти всё моё окружение было небогато, со своими проблемами. И сама я терпеть не могла быть в долгах. Вот так я снова подвела свою кровиночку…Никакой связи с болезнью Алёши и моими молитвами за Ину я не увидела, дура есть дура.
               Наконец наступил перелом болезни. Алёше стало лучше, и я смогла поехать домой за карточкой и полисом. Еду в троллейбусе, смотрю – на всех столбах меняют рекламу Билайна, меняют пчёлку на бабочку, чёрную бабочку с жёлтыми полосами. Я вспомнила свой сон про бабочку и Алёшино объяснение о душе, которая просит у меня помощи. Ага, коли бабочка уже не вся чёрная, с жёлтыми полосками, - это сигнал, что процесс пошёл. К сожалению, пошёл и другой процесс… И что вы думаете? Я продолжила молиться за Ину, а про Алёшу не подумала, не связала два в одно. Молилась ещё некоторое время, пока не встретила нашу общую знакомую, которой рассказала эту историю. Она посмотрела на меня испуганно, сказала, что  в  таких тяжёлых случаях разрешено молиться только родным, и то почти все платят за это вплоть до потери детей. Только тогда я связала Алёшину болезнь с молитвой об Ине. Струсила крепко, и молиться перестала. Да только было уже поздно…
                ПОТОМ, спустя несколько лет, я случайно узнала, что тот молодой монах, который из-за меня косвенно принял участие в спасении души Ины, тоже поплатился, собой. Он тоже умер от рака. Я чувствую себя виновной и в его смерти. Прости меня, грешную, добросердечный инок, прости, Царствие тебе Небесное…
               На работу меня не вызывали, зарплату я не получала, естественно. Тогда я надумала уволиться и найти работу ближе к дому, ну хотя бы подъезды в нашем доме убирать. Всё-таки пусть небольшая зарплата, да будет, на заводе я ведь тоже не ахти какие деньги получала. Пошла, написала заявление, получила обходной лист, хожу по заводу, подписи собираю, а сама пою: « Я свободен, словно птица в небесах!». Обрадовалась, что теперь смогу больше времени сыну уделять, всегда дома будет свежеприготовленная еда, никто нервы не будет портить на работе. В конце мая я уволилась.
              В начале июня Алёша должен был пройти очередное обследование, и я  поставила заранее контрольную глину на живот. В одном месте маятник стал описывать круги против часовой стрелки. Мне стало плохо, но ведь раньше я с такими вещами уже сталкивалась. Уговорила Лёшу на лечение глиной, ежедневное. Ему уже давно всё это надоело, постоянная привязанность к лекарствам уже раздражала, и вот опять изволь два часа в день терять на дурацкое лежание с глиной на животе! Но всё же согласился.
             Вот я бьюсь, глину ставлю, каждый день её проверяю. Каждый день всё лучше и лучше показывает. Наконец, показало плюс.  Пошли мы с сыночком на обследование, уже в нашу взрослую поликлинику, по месту жительства. Я сижу спокойно рядом с Алёшей, а врач смотрит на аппарат УЗИ. Чувствую по ней, что что-то не так. Даёт она заключение, там написано о сильно увеличенных лимфоузлах в зоне поджелудочной железы, конгломерат из лимфоузлов размерами 54 на 70 мм. Врач встревожена, а я так вообще в полувменяемом состоянии. Как же так? Ведь глина плюс показала?! Пошли мы к Алёшиному хирургу. Он ещё раз отправил нас на УЗИ, в детском же центре, где все эти годы и делали УЗИ. Там дали такое же заключение. Хирург недоумевает, расстроился, ведь на предыдущем обследовании в конце февраля всё было нормально! Я сказала ему, что Алёша краснуху перенёс. Он только сокрушённо головой покачал.
              Потом стал куда-то звонить, написал направление в городской онкодиспансер, сказал, к какому хирургу конкретно обратиться. Сам он очень жалел, что Алёше уже исполнилось 18 лет, поэтому он сам делать операцию не имеет права, но тот врач, к которому он нас посылает, хирург высшего класса.
             Вечером, когда Алёша заснул, я долго рыдала в подушку, стояла на коленях перед иконой Спасителя, умоляла  Его  спасти Алёшу , и пощадить меня, старую дуру, убрать от Алёши его болезнь, отдать мне, а ему отдать всю мою оставшуюся жизнь! Я молила: «Ты же видишь, Господи, какая я, неумная, слабая, несильная, трусливая, не ломай меня, Боже мой, через колено, сжалься!».
          …Пожалуйста, Небо! Не надо больнее! Я жить без него не могу, не умею! Пожалуйста, Небо!...
             Сама же я в панике каждый вечер глину ставлю, не могу понять, что за идиот мне её проверял, ведь каждой новой душе я подробно объясняла, что и как показывать. К сожалению, почти каждый день был новый хмырь, полуграмотный и не очень доброжелательный. Как я жалела, что нет больше Ванечки! И вдруг появляется новая душа, пишет без ошибок, вежливая, вроде бы сочувствующая, обещает помогать, чтобы с мусором этим космическим я больше не связывалась. Спросила я, как его зовут, чтобы конкретно его приглашать. Задумался он ненадолго, потом ответил: «Зови меня Налаон».
              Налаон так Налаон, хотя имя какое-то странное. Я спросила Налаона:
              - За что же мне это всё досталось, что я, такой крокодил, что ли?
              - Ты просила Бога о ребёнке?
              - Да.
              - Ты его получила.
              - Я просила на жизнь, на любовь, на радость, а не на муку!
              - Ты его получила.
              Удивительно, что эти слова мне говорили и священники…
              Как я молила, чтобы Алёшину болезнь отдали мне, мне, мне! А ему бы отдали все причитающиеся мне годы жизни! Я ведь без него жить не хочу, не могу, без него я не буду человеком, ну неужели это не понятно? Сколько по Белому свету ходит-бродит вот таких опустошённых, мёртвых душою  несчастных людей! Неужто мало, неужто надо пополнять ряды этих несчастных? Много чего я говорила, шептала, молила, голос садился, хрипела… Вот только ничего не услышали…
              Наконец-то я вспомнила о встрече в поезде с экстрасенсом. Попросила созвониться с ним сестрёнку, чтобы Алёша случайно наш  разговор не услышал. Сестрёнка дозвонилась быстро, после он сам мне перезвонил, договорились, когда придёт. Велел мне купить большую икону «Всецарицы», у нас была такая икона, только маленькая, десяток восковых свечей, новую простыню, новую наволочку, чтобы потом взять их в послеоперационную палату, принести святой воды, а что ещё – не помню. Соль, кажется. Я всё купила, приготовила. Алёше уже был назначен день операции, я и для больницы всё приготовила, сложила в сумки.
              Экстрасенс пришёл накануне вечером. Познакомился с Алёшей. Сначала стал смотреть свои карты Таро. Лёшку всё это забавляло, было любопытно, только потому он и согласился на экстрасенса. А тот мне опять показывает карту, ту самую, с юношей и кучей ножей из спины, опять она выпала…
              Потом смотрит дальше, спрашивает, куда это мы ехать собрались? Выпадают нам две дороги, одна короткая, другая длинная. Ну какие могут быть дороги, когда нам завтра на операцию! Он спросил у Алёши, что он хочет узнать о своём будущем? Сын спросил, будет ли он студентом? Ответ – будет. Я опять в недоумении – экзамены вступительные скоро начнутся, как же Лёша будет поступать, коли завтра – операция.
             Экстрасенс вдруг стал пристально смотреть на Алёшу, а Алёша – на него, глаз не отвёл. С минуту так сидели, молчали, смотрели друг на друга. Потом экстрасенс сказал:
             - А ты сильный парень, молодец!
             Он провёл обряд со святой водой, со свечами, перед иконой «Всецарицы», над простынёй и наволочкой, долго молился. Велел Алёше утром облиться ведром воды с добавлением святой воды, и обтереться его крестильным полотенцем. Я пошла проводить экстрасенса. Он шёл молча, потом печально сказал: «Мученик он у вас, мученик…».

                Я эти слова в тот самый чулан в голове закинула, где было мною свалено всё, что вызывало во мне ужас.     Ведь что он только не наговорил, и дороги какие-то, и студент… В общем, на том я зацикливаться не стала.
                После его ухода я спросила Алёшу:
                - В чём было дело? Что вы так долго друг на друга  смотрели и молчали?
                - Мам, он хотел меня на гипноз взять, а я не поддался!
                Весь в меня, я тоже гипнозу не поддаюсь. А может, для пользы дела нужно было поддаться? Не знаю…
                А ещё экстрасенс сказал Алёше, что ему предстоит стать инвалидом.
                - Подумаешь, - ответил Алёша, - я уже давно на инвалидности.
                Экстрасенс ничего не ответил, только головой печально покачал.
                На следующий день, утром, Алёша облился со святой водой, вытерся крестильным полотенцем, и мы поехали в онкологию на операцию. Хирург позвал нас в свой кабинет, ещё раз посмотрел все обследования, все бумаги с предыдущими заключениями, анализы, и сказал, что пока операцию делать не будет, и что мы должны поехать в столицу соседней республики. В тамошнем  Онкоцентре  был какой-то крутой томограф. И выписал нам направление на МРТ брюшной полости с контрастированием. Вот нам и выпала короткая дорога…
                Денежки потекли рекой, а я, дура, безработная…Сама  виновата, вот тебе и «я свободен»! Обернулись мы с Алёшей за один день. Подтвердили там образование в районе поджелудочной железы, в заключении написали не лимфоузлы, а тумор.
               По возвращении пошли к хирургу. Он долго рассматривал снимки, долго думал, потом спрашивает Лёшу:
               - Какие у тебя планы?
               - Поступать в Университет, как раз пора экзамены сдавать.
               Я думаю – ну какие экзамены? Ведь опять этот ужас!

                А врач говорит:
                - Очень хорошо, поступай!
                Мне он объяснил, что хочет отправить нас на операцию в тот Онкоцентр, к профессору, но профессор пока в отпуске и нам нужно подождать. Ещё сказал, что у него сын работает в этом центре, что жить будем у него, он же нас и запишет на приём к профессору и вообще во всём поможет.
                У меня даже настроение улучшилось, почувствовала , что опять Провидение ведёт, что нам протянута рука помощи, и что всё будет не так уж и страшно… надежда – королева горемык…
                Налаон тоже постоянно твердил, что всё будет хорошо, что рака нет, только сильно воспалённые лимфоузлы. Я постоянно ставила Алёше глину и надеялась на лучшее. За Рэма я не беспокоилась, он на всё лето устроился вожатым.
                Тем временем Алёша сдавал экзамены на музыкально-педагогический факультет. Баллы были хорошие, высокие, под 90. Сказал мне, что на этот раз а капелла пел песню, которую любил дедушка, «Эх, дороги, пыль да туман». Мне снова поплохело, зачем же сынок выбрал ту песню? Ведь там такие слова: знать не можешь доли своей, может, крылья сложишь посреди степей… Вот так Алёша снова стал студентом. Ещё одно пророчество экстрасенса сбылось. Теперь Алёша не шёл по квоте, инвалидность третьей группы право на то не давала, но высокие оценки сделали своё дело, поступил Лёшенька на бюджет. Мне ведь совершенно нечем было бы платить ему за учёбу.
               Наконец мне позвонили и сказали везти Алёшу в тот город. Встретил нас Саша, сын хирурга из нашей онкобольницы, устроил у себя. С Алёшей они быстро подружились. У Саши была гитара, Лёшенька ему много пел и играл. На следующий день пошли на приём. Принял нас зав.отделением абдоминальной хирургии. Велел Алёшу оставить в клинике, на дополнительные обследования, должны были сделать пункцию, а мне велел уехать к себе домой, на операцию меня вызовут. Положила я сыночка в больницу 18 августа. Так мне не хотелось его одного оставлять, но не могла же я жить на шее интерна Саши, деньги свои я уже все истратила, и на предыдущую поездку, и на томограф, и на эту поездку.

                Пришлось попрощаться с моей кровиночкой и уехать домой. Дома мне жить было совершенно не на что, сестрёнка забрала к себе на прокорм и прожитьё, не хотела, чтобы я дома одна оставалась. Как хорошо, что у Алёшеньки был мобильник! Созванивались каждый день. А время так тоскливо без него тянулось… без него…               
                Наконец Лёша сказал, что взяли пункцию, нужно подождать результата и потом уже приезжать на операцию. Я ещё с Сашей созванивалась, он контролировал всё, что связано с Алёшей, часто навещал его. Ещё когда я уезжала, сказал мне Саша, что зав.отделением был очень  удивлён, увидев Алёшу, прочитав его диагноз. Он сказал Саше, что парень  (Алёша( совсем  на их пациента не похож, крепкий, жизнерадостный, а ведь уже года три как должен в могиле лежать…Вот так.
                В конце августа Алёша позвонил, сказал, чтобы я приехала на операцию. Я взяла с собой иконы, те самые простыню и наволочку, собралась и поехала. Да, перед отъездом к Алёше я прочитала где-то, кажется, в «ЗОЖ»е о молитве по соглашению. Списала её текст, раздала сестрёнке, племяннице, подругам, попросила их читать со мной вместе эту молитву каждый день, в десять часов вечера. После возвращения с операции мы продолжили её читать, нашлись ещё добровольцы-помощники. Набралось нас 17 человек. Конечно же, у каждой свои проблемы, не всегда все  семнадцать  читали одновременно, но всё же… Видимо, далее, в течение года нас становилось всё меньше и меньше, но я читала почти до самого конца.
               В день моего приезда в тот город был большой праздник, старинный городок праздновал свой юбилей. Операция была назначена на следующий день, а в этот день Алёшу отпустили со мной на городской праздник. Праздник был замечательный, Алёша был очень доволен и ни о чём плохом не думал, тем более что врачи не озвучивали ему его диагноз.
                Хождение по мукам.
              И вот наступила 31 августа, день операции. Накануне  я пообщалась с Налаоном, он всё твердил, что завтра профессор из отпуска вернётся и отменит операцию. На душе кошки скребли, но я цеплялась за это враньё, как утопающий за соломинку. Обмануть того не сложно, кто сам обманываться рад… Утром узнаю, что и в самом деле из отпуска приехал профессор, но – он утвердил план операции, а не отменил. Моя крыша съехала ещё больше.

               Пошли с Алёшей в операционный блок. Стоим в коридоре у окна, ждём, когда позовут. Алёша меня успокаивает, говорит, что операции не боится, прошлую же перенёс нормально. Не прошло и минуты, зовут. Мне сказали, чтобы не уходила, нужно забрать Лёшину одежду. Я так растерялась, что даже не успела благословить Алёшеньку, думала, что одежду он мне вынесет, и я его перекрещу. Лёша ушёл. А через несколько минут вышла медсестра, а не он, отдала мне одежду сына.
          … Его приговорили к расставанию. Пожизненно. Без права апелляции. Не дав сказать и слова на прощание, его везут на счастья ампутацию. Его приговорили к безысходности, к немой тоске и боли между рёбрами. Закончился у радости срок годности. Его мечты выбрасывают вёдрами…Это и про меня, только подставить слово – её.
               И потащилась я в коридор, сидеть, ждать, молитвы читать и сходить с ума дальше. Потекли часы томительного ожидания. Три часа. Пять часов. Семь часов…Да что же то такое, ведь только в одном месте, остальное же  всё  нормально, томография не врёт, в отличие от некоторых…В голове всё смешалось, молитвы, мысли, образа…
               Наконец мимо меня идут хирурги, впереди зав.отделением. Приглашает меня в кабинет. Спрашивает:
               - Крови не боитесь?
               - Не боюсь.
               Показывает мне фото, снятое на мобильник во время операции. Я смотрю и ничего не вижу, не понимаю.
               - Вот это всё – рак, - говорит он мне.
                Разговаривает со мной, как с вменяемой, а я совершенно не вменяемая.  Сказал, что проверили все органы, всё в порядке, рак только в головке поджелудочной железы, но на всякий случай убрали часть желудка, часть толстой кишки и всю двенадцатиперстную кишку. ...Алёша, Алёша, бедный мой Алёшенька…
               Говорит, что Алёша будет несколько дней в послеоперационном блоке, так что пока я его не увижу, а когда переведут в палату для выздоравливающих, мне сообщат, тогда выпишут мне пропуск и я смогу ухаживать за сыном. Поклонилась я хирургу в пояс, сказала :»Спасибо», вышла из кабинета. Куда идти – не соображаю… Подошёл Саша. Он тоже был на операции. Успокаивал меня, как мог, сказал, что хирург похвалил работу нашего детского хирурга, велел мне идти домой, не волноваться. Сегодня  в ночь Саша дежурит и будет почаще заходить к Алёше, и когда Лёша  проснётся после наркоза, позвонит мне. А ещё сказал, что внутри опухоли раковые клетки были покрыты кальцинозом, а потом сверху  вновь наросли. Вот он, промежуток с 18 по 31 августа – подумала я, - а глина всё же помогает бороться, но столько дней я не могла её Лёше ставить. И пошла я, солнцем палимая…
              Шла согнутая, словно на спине несла тяжёлую ношу, смки тащила волоком. Как доехала до дома, не помню, бросила сумки и пошла на остановку, всё на автопилоте. Города не знаю, но решила, что как только увижу какую-нибудь церковь, выйду из трамвая и пойду в неё. Вот еду, смотрю, увидела голубые купола, вышла, потащилась в церковь. В неё подниматься нужно было по ступенькам, ступенек с десяток, кажется.  Над входом в церковь  - икона, образ женщины во весь рост. Зашла я в церковь, там никого уже не было в этот час, только служительница в иконной лавке.
              Я по сторонам не смотрю, глаза мои сразу за большую икону зацепились, я не соображаю, кто здесь изображён, голова совершенно тупая. Бросилась я перед этой иконой на колени, и меня наконец-то прорвало. Пол слезами умыла, умоляла, умоляла, рыдала…Служащая подошла ко мне, спросила, что случилось, дала мне икону небольшую, сказала, что церковь эта святой великомученицы Параскевы Пятницы, записала Алёшу на обедни о здравии, и я поползла домой.
              Доехала молча, и уже в квартире меня опять прорвало, истерила я долго. И здесь пол слезами умыла, молилась, молилась, умоляла, умоляла! Господи, миленький, пожалей сыночка моего! Пожалей и меня, грешную, я не хочу входить в Твой рай нищей, убогой – оставь мне его, не отнимай! Пощады, пощады и милосердия, жизнь даруй, прогони смерть! И так далее, и так далее, и молилась, и себя казнила. Ругала себя я отчаянно, ругала этого обманщика Налаона, всё, думаю, не буду я больше с ним связываться. Но время шло, ночь наступила, беспокойство за Алёшу нарастало, и я не выдержала, взялась опять за старое. Налаон откликнулся быстро, я на него наорала, за обман, а он мне в ответ:
             - Я врал потому, что мне тебя было очень жалко.
             Да,- подумала я,- без его вранья мне пришлось бы хуже накануне операции, я бы не смогла держаться относительно спокойно, и уверять Лёшеньку, что всё будет хорошо, и сам Алёша пошёл на операцию спокойно. Решила  больше на Налаона не орать, я ведь сама подсознательно хотела услышать только слова надежды, значит, виновата сама. Спросила:
               - Как там Алёша?
               - От наркоза отошёл вовремя, нормально, пока боли не чувствует.
               Позвонил телефон, Саша сказал мне почти то же самое. Я ещё долго плакала, не могла уснуть, долго стояла на коленях, молилась, наконец  усталость  взяла верх, и я уснула.
              И приснился мне страшный сон. Я и мой Алёша находимся в каком-то небольшом круглом помещении. На нас нападает страшная старуха в чёрном, я отбиваюсь, выкидываю её, Алёшу всё прячу за спину. Зараза эта вновь возникает, влетает в это помещение со всех сторон, я едва успеваю повернуться к ней лицом, едва успеваю спрятать Алёшу за спину, опять дерусь,  выкидываю её, и всё повторяется сначала. Долго я так сражалась за сына, чувствую, что одной мне с чёрной старухой не справиться, начинаю приходить в отчаяние, но не сдаюсь, дерусь, русские не сдаются! И вдруг справа от меня появляется какая-то женщина лет тридцати, просто одетая, по современному, и начинает сражаться рядом со мной, помогать мне. Вот только тогда чёрная старуха исчезает, злобно ворча, но успевает оцарапать моего сыночка ногтями. Я кричу, что наверняка когти у неё ядовитые!  Тогда наша спасительница берёт ножик маленький, перочинный, и снимает с оцарапанной Лёшиной руки тонкий прозрачный слой кожи, такой,  какой мы снимаем с себя после злоупотребления загаром. Заворачивает то всё в бумажку и исчезает. В моей голове остаётся мысль, что больше операций не будет!
                Утром я поехала в Онкоцентр. Белый халат я с собой из дома привезла, купила бахилы, шапочку на голову и по- партизански проникла в реанимацию. Нашла Алёшу, подхожу к нему. Как он обрадовался, когда увидел меня! А у меня чуть ноги не подкосились…Лежит моё бедное дитятко, в руке капельница, из живота куча трубок с обеих сторон отходит, через нос ещё трубки продеты и почему-то они к ноздрям пришиты! Я чуть не задохнулась! Лёшенька!!! А он улыбается, бедняжка моя, глаза сияют, как же, мама пришла…
                Лёша объяснил мне, почему трубки пришиты – аллергия на лейкопластырь. Как же так, ведь раньше не было? Алёша сказал, что был аллергический срыв ночью, ему должны были дать антибиотик, сделали  кожную пробу. Проба была нормальная, вкололи  антибиотик в вену. И он стал задыхаться, пошёл отёк, срочно ввели Супрастин, в общем, спасли Лёшеньку. Но организм отреагировал даже на лейкопластырь, вот и пришлось трубочки пришивать к ноздрям. Ночью, ночью…Вот он, мой ночной бой  с чёрной старухой! Алёша ещё успел попросить меня привезти святой воды из большого пригородного мужского монастыря, мы там побывали днём накануне операции, а уж потом гуляли по праздничному городу. Пить ему, конечно, было пока нельзя, но можно было смачивать губы. Я пообещала, и тут меня арестовали и вывели из блока под белы ручки. Нашумели, конечно, но я была согласна хоть на расстрел, лишь бы повидать Алёшу.
              Прямо из Онкоцентра поехала я в ту самую церковь, где была накануне, церковь Параскевы Пятницы. Поднимаюсь по ступенькам, смотрю на надвратную  икону – конечно, это она, та самая помощница из сна! Я опять молилась, и благодарила, и ревела, и надежда на милость Божию во мне укреплялась. Славен Бог во святых Его!  Вечером разговаривала с Налаоном, рассказала ему свой сон. Он с ходу ответил, что сражалась я со смертью, а помогала мне Параскева Пятница.
              На следующий день я привезла святой воды и опять, как партизанка, к Алёше.  Лицо у него было измученное, действие наркотических обезболивающих закончились, стали просто анальгетики колоть, пошли мучительные боли. Лежащие по соседству взрослые и пожилые люди  стонали и даже ругались, а Лёшенька мой терпел. Только когда меня увидел, на глазах выступили слёзы, не выдержал, золотко моё мужественное…В памяти всплыли слова экстрасенса: «Мученик он у вас, мученик…». Я их снова в чулан загнала, пошли они подальше! Милостив Бог и святые Его, и всё тут!
             Поставила рядом с Алёшей воду, поцеловала, наврала опять сорок бочек  арестантов про то, что всё будет хорошо, и меня снова арестовали. Выгнали, но уже в коридоре сказал один из дежурных реаниматологов, что вот если бы все были такие пациенты, как Алёша, ни слёз, ни капризов, ни стонов, ни жалоб. А я подумала, что по терпению и мужеству – пусть будут такие, но только не по возрасту! Нечего так мучить детей и молодёжь, не заслужили ещё!
              Дома тоска меня разобрала, поехала по церквам. Город старинный, церквей много, а ещё много мечетей. Я везде заходила, Алёше о здравии заказывала, ревела, на коленях стояла, молилась. В мечеть зашла, заказала там молитву  о здравии нового Лёшиного хирурга. А дома, в комнате, где я жила, наверное, полы от моих слёз не просыхали…Откуда столько воды в наших глазах, вроде бы уже все слёзы выплакала, ан нет, опять целые лужи…
                В выходные дни на территорию Онкоцентра вообще было не попасть, не знаю, как бы я одна эти дни прожила. Саша отнёс Алёше плеер, по его просьбе (ага,- подумала я, - значит, полегче моей кровиночке!), а потом водил меня по городу, знакомил с достопримечательностями. А я  познакомила  Сашу  с его Главным медицинским начальником, Пантелеимоном  Целителем, точнее, с его образом.
                В понедельник мне выписали пропуск и сказали, что Алёшу переведут в палату для выздоравливающих. Накануне я созвонилась с сестрёнкой, отправила на её почтовое отделение справку о перенесённой Лёшей операции по факсу, и она  после отнесла её в Универ. Алёша очень переживал, что на учёбу вовремя пойти не может, как бы не отчислили. Сестрёнка всё оформила, учёба не пропадёт.
               Я сложила сумку со всем нам необходимым, взяла иконки, намоленную простыню и наволочку, и пошла ухаживать за сыночком. Накануне вечером я ещё раз поговорила с Налаоном. Спросила, за что же сыну моему такие муки? Он ответил, что Алёше при рождении досталась душа-подсадка с очень тяжёлой кармой, что Алёша должен отработать «за того парня», намучиться достаточно, чтобы искупить чужую вину, и тогда будет прощён. Ещё он мне насвистел, что жизнь у Алёши будет прекрасная, что сын мой будет замечательным музыкантом, что у него будет чудесная девушка из Нижнего Новгорода, которая станет его женой, что у родителей девушки свой большой дом и Алёше будет просто замечательно жить в нём. И вообще жизнь у них будет очень хорошая, вот только детей у них не будет, потому что девочка эта тоже перенесла операцию, на женских органах, тоже онкологическую. Но они возьмут ребёнка из детского дома, причём ребёнок этот, мальчик, в прошлой жизни был моим отцом и Алёшиным дедушкой, он к этому времени вернётся в жизнь.
                Пройдёт время, и Алёша заберёт меня туда с собой, жить у них, с внуком помогать. На мой вопрос, будет ли ещё операция, ответил, что да, будет, но в 53 года, после Алёша ещё десять лет проживёт, станет священником и будет руководить церковным хором.
               Приободрённая такой перспективой, с благодарной  молитвой на губах, я ждала в больничном коридоре, когда привезут Алёшу. Дождалась, везут мою кровиночку на каталке, личико бледное, измученное, родное-преродное…Проводила я его до палаты, уложили Алёшу у окна, для меня стул поставили. Наконец-то он рядом со мной! Я разграфила листочек блокнота, по дням и часам, записывала давление, температуру три раза в день, количество мочи и всё, что нужно для наблюдения за ходом восстановления. В палате было вроде бы восемь коек, точно не помню, в сохранившихся моих записях данных этих нет, да и не считала я их. Мужики были от 45 до 80 лет, тоже точно не скажу. Когда человек после такой операции, измученный, возраст трудно определить. Они с состраданием смотрели на восемнадцатилетнего парнишку, сочувствовали и ему, и мне. Никто из них не возразил против моего круглосуточного дежурства возле сына. Была ещё одна женщина, ухаживающая за мужем, за остальными ухаживали сыновья, только один, приехавший  аж из Сибири, был без сиделки, но при необходимости ему помогал один из сыновей соседей.
                Кстати, когда Алёша пришёл в себя после операции, хирург сказал ему, что Лёша умудрился вырастить здоровенный полип, про рак не сказал ни слова. И меня предупредил, чтобы и я поддержала эту версию.
                Мне врачи велели купить для Алёши некоторые лекарства, специальное питание, которое можно было вводить через зонд,  и прочее, что необходимо лежачему больному. Я спустила остаток денег, мне даже есть было не на что. В раздаточной это поняли, и звали меня после раздачи пищи больным, выделяя и мне порцию. Сколько на свете хороших людей!
               Вечером заходила медсестра, спрашивала, кому на ночь укол обезболивающий сделать. Алёша был сильно измучен, но отказывался, не хотел привыкания, видимо. Его вся палата уговаривала, что это всего лишь анальгетик, не наркотик, но в первую ночь уговорить не удалось, только на следующую ночь Алёша согласился на укол, уж очень тяжело ему приходилось. А я что могла сделать, чтобы помочь солнышку моему? Только молилась да верила…Но я верю, по капле, по капле жизнь и силы вернутся к тебе! Не должны умирать смелые, не должны умирать юные, не должны умирать красивые, не должны, не должны, не должны…
               Зонды, введённые через нос, сыну покоя не давали. Лёша даже на второй день толком не мог говорить. Попросил у меня блокнот и ручку. И написал: «Я тебя люблю, мама!». А я-то, а я-то!  Я ведь со дня его первой операции молила и молила Господа, чтобы отдал эту страшную болезнь у сыночка моего, да мне её передал! Молила, чтобы жизнь мою забрал, а его жить оставил! Ещё когда обнаружили вторую опухоль, я вспомнила, как когда-то забрала на себя Алёшину ангину, пользуясь совершенно не освоенным методом Джуны. Так хотела ещё раз попробовать забрать  его болезнь на себя! Единственное, что тогда меня остановило, что я толком этого метода не знаю, и я побоялась, что только разнесу эту заразу по энергетическим каналам  по всему Лёшиному организму, только хуже сделаю. Именно потому я за глину и цеплялась.
              Пить Алёше ещё не разрешали, только губы я ему смачивала водой из монастырского чудотворного источника. Кажется, на третий день ему сняли один зонд из носа, ох, нелегко ему это далось, но даже не пикнул! Я вспоминала, как я лягалась, когда мне нос тампонировали, и только диву давалась, откуда у моего сынули столько терпения! Я почему-то не отметила это в блокноте, поэтому точно не помню, когда сняли. А записки Алёшины я сохранила, перечитываю их часто, целую…
             Двое суток я возле него продержалась, дремала на стуле возле его кровати. На третьи сутки у меня стала раскалываться  моя непутёвая головушка. Положила я башку свою на кровать, а Алёша, сам весь измученный, весь в трубках и капельнице, свободной рукой стал гладить и массировать мне голову.
             - Господи, - взмолилась я, - посмотри, какая душа у моего сына! Да за одно это надо пощадить его, дать ему шанс на долгую нормальную жизнь!
              Вот ещё одна Лёшина записка: «Теперь надо дождаться обхода и как следует расспросить врача, а то удерёт. Я пить хочу! И узнать, когда второй зонд снимут. Горло и желудок не выдерживают чужеродного предмета так долго, потому и  рвёт».
              И ещё одна: «Хочу жить в своём домике с колодцем и рядом с минеральным ключом. У меня ща все помыслы только о воде». И рядом пририсована улыбающаяся рожица. Я ему стала горячо пересказывать всё враньё Налаона, объяснять, что у него всё будет, и дом, и чудесная жена, и колодец, всё будет, только потерпи ещё немного, ещё немного! …Тихое счастье с окнами в сад…Жить мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слёз печали…
              На следующий  день сняли и второй зонд, и Алёша повеселел.  А мы, сиделки, договорились, что ночью будем дежурить по очереди, пара дежурит, пара в коридоре на кушетках спит. Хоть немножко передышки в ночные часы.
               Наконец Алёше разрешили пить воду, сначала по чайной ложке , понемногу прибавляя. Сколько было счастья, когда Алёша сделал первый глоток!
               - Мама, на свете нет ничего вкуснее воды! – сказал мой измученный сын.
              Когда Алёша смог нормально разговаривать, я спросила, не помнит ли он, что видел под наркозом. Лёша сказал, что ничего не помнит, а было бы интересно узнать, как Там у Них всё устроено? Лёша много читал ранее, и книгу Р.Моуди «Жизнь после жизни», и Даниила Андреева «Роза Мира», и «Ключи к тайнам жизни» Валентины Лавровой.
            - Наверное, всё из памяти стёрли, раз я вернулся.  А хотелось бы запомнить и тебе всё рассказать.
             Позже, уже в Университете, Лёша несколько раз  доказывал студентам-скептикам, что Бог есть. Не смотря на все свои муки…Боюсь, что Лёшина смерть доказала им обратное…
             Так пошли дни, Лёшеньке становилось лучше. Вдруг приехала моя сестрёнка, с оказией. Её знакомые на машине в этот город поехали и её с собой захватили. Сестрёнка привезла мне три тысячи рублей. Это на моём заводе узнали о нашем горе, пошли делегацией к зам.директора и добились материально помощи. Так что теперь я могла есть нормально, и на обратную дорогу должно  было хватить тоже.
            И вот Алёше разрешили вставать, стоять возле кровати, ходить вокруг неё, а затем разрешили гулять по палате, до туалетной комнаты. Попозже разрешили возить его в инвалидном кресле  по коридорам. Пришло время – разрешили гулять по коридорам  своими ногами. Отправили нас на консультацию к химиотерапевту.  Я недоумевала, зачем? Ведь после первой операции ничего не назначили, этот вид рака не поддаётся ни облучению, ни яду. Но зав.отделением настаивал. Я сомневалась, честно, спросила ещё и Сашу. Он тоже настаивал на химиотерапии. Ничего не поделаешь, проконсультировались. Получили рекомендации. Саша настаивал, чтобы химию делали у них же. А на какие шиши? Дорога туда и обратно на двоих – это вся моя пенсия. А лекарства Алёше? А жёсткая диета? Придётся делать у нас в городе.
            Алёша удивлялся, зачем ему эта химия? Пришлось опять врать про полип, что вот сейчас он был единичный, и то какая была тяжёлая операция, но может возникнуть и полипоз. Чтобы того не случилось, необходима химиотерапия.
               Ну вот, 16 сентября Алёшу выписали. Привезла я его в Сашин дом на такси, хотела пойти взять билеты на автобус на завтра. Лёша очень просил уехать сегодня же, так хотел домой. Попрощались мы с Сашей, он пообещал звонить, велел Алёше тоже звонить ему почаще, сообщать, как дела. Назначили нам контрольный осмотр через три месяца. Саша сказал, что обязательно нас встретит, и мы уехали.
              В дороге Алеше было тяжело, почти четыре часа тряслись в автобусе. На одной из стоянок вышли подышать свежим воздухом, и Лёшеньку вырвало. После этого стало ему немножко полегче, положил он мне голову на плечо, задремал, и так мы доехали…припекает солнышко горячо, положи мне голову на плечо…
           Приехали поздно вечером, нас встречала сестрёнка. Мы договорились, что переночуем у себя, жили мы недалеко от автовокзала. А завтра уже переедем жить к сёстрам, ведь дома у нас был пустой холодильник, пустые карманы, нужно было как-то дожить до следующих пенсий.
           Утром я пошла в наш гастроном. Там работала моя соседка по дому. Она спросила, где мы пропадали? Я рассказала, что у Алёши была тяжёлая операция, только вчера вернулись. Соседка сказала:
           - Значит, вы ничего не знаете о том, что произошло в нашем доме?
           - Что же?
           - Страшная трагедия!
           Жил в нашем доме ещё один Алексей, ровесник моего, так вот он убил свою сестру. Я хорошо знала и его, и сестру, и маму их несчастную. И почему-то сразу подумалось, что, может быть, в небесной канцелярии какой-то бюрократ - придурок двух Алексеев перепутал. Один адрес, один год рождения, даже одно время в садик в одну группу ходили. Вот если бы не моему, а тому Лёшке наш крест отвалили, не стал бы он убийцей своей сестры, не до водки бы было.
             Мой сын даже запаха водки не переносил, плохо ему становилось. Конечно, он мог поддержать компанию друзей, выпить с ними немножко пива или чуточку вина. Агрессии в Алёше совсем не было, ни разу на меня не накричал, руки не поднял, грубого слова от него не слыхала. Если я его крепко доставала, шёл в ванную и лупил там стенку, не меня. Да, в небесной канцелярии тоже халтурщики работают…
           А как мучили Алёшу в больницах прокуренные мужские туалеты! Особенно на химиотерапии. Лишний повод для выворачивания наизнанку. Я стала водить сына в женский туалет, и стояла на шухере. Спасибо большое вам, женщины, что большинство из вас не курит!
           Собрали мы с Алёшей необходимые вещи и уехали жить к сёстрам. Рэм на каникулах работал в детском лагере. А потом, когда мы решили квартиру сдавать, чтобы и на лекарства, и на еду диетическую хватало, и на обследования, он договорился со своей крёстной и стал жить у неё.
            Когда мы с Алёшей подходили к дому  сестёр, я заметила на асфальте от подъезда соседнего дома ветки ели. Поняла, что кого-то хоронили буквально вчера, сердце моё бедное оборвалось… В чулан, в чулан, мало ли пожилого народа мрёт каждый день! Всё же не выдержала, спросила  у сестрёнки. Она повздыхала, но всё же с неохотой рассказала, что хоронили вчера совсем молоденького парнишку, тоже онкология. Она его часто встречала раньше на прогулке. Шёл по бульвару один-одинёшенек, худой, слабый, с отрешённым взглядом…Боже мой, Боже мой, какое совпадение страшное! ПОТОМ, через год после ПОТОМ, я шла к сестрёнке мимо того дома. От того подъезда отъезжала машина. А я с ТЕХ пор хожу вся в чёрном, в чёрном платке…Вот остановилась эта машине возле меня, выглянул из окошка не старый ещё мужчина, но уже седой, и спросил меня:
             - Что, много помог вам ваш Бог?
             Я только головой отрицательно покачала:
             - И вы ребёнка потеряли?
             Оказалось, что это отец того самого замученного раком юноши…
             После переезда к сёстрам я на другой же день пошла в наш Онкоцнтр, показала хирургу протокол операции. Он прочитал, вздохнул, сказал, что совершенно  правильно отправил нас в тот город на операцию, что операция совершенно уникальная. Хвост поджелудочной железы удаляют довольно часто, а вот головку поджелудочной ещё пока не удаляли, во всяком случае, для него это впервые.  Потом я пошла к химиотерапевту. Показала рекомендации на лечение. И тут продолжились Алёшины хождения по мукам.
             Назначенного ему Элоксатина в нашем городе не было. Был только препарат Кампто, давняя разработка, а Элоксатин – новый препарат, который лучше переносится. Алёша должен был пройти первый курс химии уже в сентябре, срочно, пришлось мне согласиться на то, что есть. Когда Саша об этом узнал, сильно расстроился, без Элоксатина и к ним ехать не было смысла, республики разные, их Онкоцентр не имел права выделить Алёше нужный препарат.
             Дома сестрёнка поговорила со мной. Предложила рассказать всё Алёше, от химии отказаться, продать нашу квартиру, увезти Алёшу на море, купить ему всё, о чём он мечтал, классную гитару, мотоцикл, компьютер, пусть проживёт остаток своей жизни так, как захочет сам. Как это – остаток жизни, что она говорит?! Оказывается, сестрёнка во время приезда к нам в больницу поговорила с врачами откровенно, я сам-то никого ни о чём не спрашивала, мужества у меня никогда не было, а в этом случае – особенно. Врачи сказали ей, что Алёша проживёт год – полтора, не более. У меня же свои соображения – разве Бог допустит смерти такого молоденького парнишки? Бог же милосердный, всё понимающий! Ещё и Налаон мне продолжал лапшу на уши вешать, что наказан Алёша за прошлую жизнь своей подсадки, души, которую ему при рождении подсадили, и что вот Алёша примет положенное тому типу наказание, и начнёт выздоравливать, восстанавливаться, и всё у него будет хорошо. Налаон так же настаивал на химии, так надо, потерпите, но только не больше четырёх курсов, иначе посадите печень и почки. Я на этом и зациклилась, ещё играл в моей груди надежды маленький оркестрик под управление любви…
              Квартира у нас не была приватизирована, потребовались ещё средства и на приватизацию. Мы решили жить у сестёр, а нашу квартиру сдавать. К ноябрю нашлись квартиранты, можно было начинать приватизацию. Но вернёмся к химиотерапии.
              Длиться эта процедура должна была почти трое суток, с часовым перерывом. Аппарата для длительного капания в нашем центре не было, посоветовали обратиться в детскую гематологию. Она появилась не так давно, когда Алёша заболел, её ещё не было. Бедные дети! Пошла я к зав.отделением гематологии. Она дала мне специальную систему Эскадроп, только одну. Ещё дала телефон в Нижнем Новгороде, номер телефона человека, который занимался снабжением гематологии этим устройством. Я дозвонилась к нему, договорилась, когда подойти за Эксадропом, с оказией я передала деньги и мне всё привезли.
               Вот и первый курс химиотерапии. Отделения специального в нашем Онкоцентре тогда ещё не было, был только дневной стационар в онкополиклинике, потому положили Алёшу в абдоминальную хирургию, в общую палату. Там лежали и те, кто готовился к операции, и те, кто уже через операцию прошёл. И досталось моему бедному сыночку ой как…Трое суток муки, рвоты, болей, ныли и ноги, и голова раскалывалась. Я то ноги Лёше массировала, то голову, с тазиком бегала в туалет и обратно… Я измоталась, а каково же было кровиночке моей? Во время перерыва пошли немножко погуляли  по больничному саду. Алёша вспоминал, как они с Рэмкой в младших классах сюда приходили иногда, малину и вишню собирать. Алёшка не выдерживал соблазна и ел ягоды, пусть немного, но вполне достаточно, чтобы дня через три дать ночью такого храпака, что я просыпалась. А утром грозно вопрошала, что он ел? И пичкала антигистаминными средствами. Вот когда узнала, где он без моего надзора диету нарушал…
                Ладно, кончился первый курс химии. Мы оба были никакие, пришлось вызвать такси. Дома оба рухнули на кровать, и уже плясать возле Алёши пришлось сестрёнке, пока я не отлежалась. Потом я должна была  поехать за справкой о химии, затем с этой справкой высидеть очередь к участковому врачу, после ещё высидеть очередь в студенческой поликлинике, подтвердить открытие  больничного  листа. А  дальше всё то же самое повторить, чтобы закрыть больничный, и Алёша относил его в Универ. Вот когда сказалась моя ошибка, моя неуместная настойчивость в выборе факультета. Если бы Алёша был уже на втором курсе, он имел бы право на академический отпуск на время химиотерапии, а на первом курсе такого права не было. И в промежутках между химиями Алёша ходил на учёбу.
                Итак, три дня отравы, три дня в себя приходил, к концу третьего дня начинала звенеть гитара, и мы с сестрёнкой радовались – Лёшеньке легче стало!  Через день он уже уходил на занятия.
                Осень 2005 года в нашем городе была удивительно тёплой… Однажды еду в троллейбусе в очередной поход по врачам, на одном из мостов стали в пробке. Гляжу в окно, а из-под моста  над оврагом тянется вокруг вершин деревьев дорога из тумана, и  вдалеке исчезает за поворотом. В голове мелькнуло – дорога в никуда…Тут же всё это в чулан закинула – нет, нет, нет! Это просто дорога, ведущая в даль!
    
                Перед второй химией я оббила все пороги в Горздраве, Минздраве, на аптечном складе и т.д. и т.п.  Наконец за день до химии мне позвонили из аптеки, где стояли на учёте и получали препараты онкобольные, сказали, что Элоксатин привезли, его выделили именно для Алёши. Аптека была в доме, соседнем с нашим, где мы раньше жили, а теперь-то мы жили на другом конце города. Я собралась, как солдат по тревоге, за пару минут, и поехала в аптеку. Прихожу – провизор смотрит на меня и плачет. Сердце у меня оборвалось – что такое? Оказывается, уже здорово пожилой человек , но большой начальник, с диагнозом, похожим на Алёшин, узнал по своим каналам, что привезли Элоксатин, приехал и забрал ампулы. Ему объясняли, что препарат пришёл целенаправленно, для восемнадцатилетнего мальчика. А он пригрозил отдать их всех под суд, потому что он стоял в очереди на препарат раньше Алёши. И они отдали Элоксатин ему. Он, кстати, богаче нас был раз в сто, если не больше, и даже капался  не в нашем городе, а оформлял себе командировку в Питер и проходил химию там. Вполне мог сам себе купить Элоксатин.
                Вот опять пришлось Кампто капать. Лёша с вечера ещё забузил – не поеду, и всё тут! Мы с сестрёнкой в два голоса упрашивали его, он в ответ только вредным голосом  твердил: «Неееет!». Я в слёзы, на колени встала, уговорили…
               - Чем бы мамка не тешилась, лишь бы не плакала, - сказал сын, и утром я снова повезла его на муки. И всё повторилось… Вечером вторых суток  вдруг пришёл лучший друг Вася, сказал, что подежурит возле Алёши, чтобы я немножечко поспала. Не успела я задремать, пришла медсестра проверить, как работает Эксадроп, обнаружила, что вена не пропускает эту отраву, и стала перекалывать систему в другую руку. Васенька вдруг побледнел, выбежал в коридор. Студент-медик, да…не смог спокойно видеть, как Лёшку мучают. Потом мы услышали странный звук, вбежала нянечка, говорит, ваш мальчик в коридоре упал. Обморок. Оказалось, что будущий врач не выносит вида чужой крови. После-то он, конечно же, привык. Пришлось отпустить его домой. Наконец кончились мучения, в ещё более тяжёлом состоянии я увезла Лёшеньку домой на такси. Отлежалась – и опять забег по трём лечебным заведениям.
               А ещё приходилось водить Лёшу по врачам для оформления инвалидности, проходить обследования, сдавать анализы, проходить комиссию. Алёше дали первую группу инвалидности, сразу на два года.  Возле дома моих сестёр была детская поликлиника. Чтобы не таскать натощак Алёшу через весь город, я договорилась с заведующей детской поликлиники, платила, и Алёша быстро сдавал кровь на анализы. За результатами приходила я, и каждый раз лаборантки, выдавая мне результаты, недоумевали, что такое с кровью того парнишки? Приходилось объяснять, на меня смотрели с жалостью, а у меня своё – Бог милостив, он пощадит моего сына.
              В нашем Онкоцентре была молельная комната Пантанассы, Всецарицы, и при каждой возможности во время химии я бегала туда молиться за Алёшу.
              Алёша стал обнаруживать на подушке пряди своих волос. Отрава делала своё дело. Тогда он пошёл в парикмахерскую и постригся под ноль, с тех пор ходил в бандане на лысой голове. На учёбу ходил, принимал участие в студенческой самодеятельности, даже в конце октября пригласил меня в Универ на концерт. Я бегала по врачам, поэтому немного опоздала, села в конце зала, смотрела и слушала, как играет и поёт моё бедное сокровище. Высокий, худющий, лысый, весёлый, так хорошо пел и играл! Он участвовал чуть ли не от всех факультетов, аккомпанировал другим певцам. Один юноша так хорошо спел «Закат», Алёша с ещё одним гитаристом аккомпанировали ему. Парень тот был с биофака, Лёша с ним ещё на первом курсе подружился. Ещё с одной девушкой с худграфа вдвоём играли на гитарах и пели дуэтом «Девушка и граф»…Небеса становятся всё шире… Лёша пел за графа, специально пел низким голосом, мне всё так понравилось!  Были и ещё выступления, стоило Алёше выйти на сцену, сразу в зале все хлопали, кричали: «Лёха!!» Я так за него порадовалась!  Ведь этот талант на жизнь, Господи?  На жизнь?
               Концерт шёл к концу, я не хотела толкаться в гардеробе, мешать молодёжи, вышла одной из первых, оделась и уехала домой, первый раз за всё это время смотрела в окно без слёз, тихо улыбалась. Через час приехал Алёша, сразу ко мне:
               - Ма, ты была?
               - Ну конечно же, обязательно! Мне так понравилось, ты у меня такой молодец!
               - А куда ты делась, я тебя полчаса искал, по залу бегал, хотел познакомить с друзьями!
               - Прости, родной, я не хотела тебе мешать. А ещё я решила, что концерт закончился.
               Нет, меня ещё вызывали петь, я спел «Засыпай, на руках у меня засыпай», тебе эта песня нравилась…
               Эх, как я пожалела, что  так рано ушла, а всё мои ненормальные мозги.
               Алёшу стало тянуть к народным песням. Они ему и раньше нравились, мой папа, его дед, пел не только фронтовые песни, но и народные. Я тоже их знала, не очень много, но знала. Просто они почти все были печальные, поэтому после приговора я их больше не пела. Ещё Алёше нравились украинские народные песни, те, которые повеселее, я ему пела. Но ему хотелось найти старинные русские песни. Однажды в субботу Алёша ушёл на занятия, а я включила телевизор. Шла передача «Играй, гармонь». Молодой  мужчина в казачьей форме запел: «Не для меня придёт весна…». Жалела я, вот досада, что Алёша не услышал этой песни, она бы ему точно понравилась. А когда казак допел песню, я так обрадовалась, что Алёша её не слышал! И про песню эту ни слова ему не сказала. Лёша непременно нашёл бы её, выучил и пел, а моё сердце сжималось бы от боли. Я знаю, оно именно так и реагировало, когда Алёша пел «Разбежавшись, прыгну со скалы», «Чёрные птицы», «Навалилась беда», «На небе вороны, под небом монахи», «Апостол Андрей» и другие. Иногда, когда я возилась на кухне, я и сама вспоминала и напевала его песни, но со мной творилось неладное на подсознательном уровне, и я, например, пела: «И билет на самолёт с перебитым крылом…», потом спохватывалась, там же – с серебристым крылом, а я что вытворяю? Шиза…………………….
                На третий курс химии получила я для сына Элоксатин, наконец-то. Уговорили Алёшу, что это препарат нового поколения, не так мучительно будет. Но всё равно ему досталось крепко, в тех условиях и без должной аппаратуры. Вены на одной руке всё-таки посадили, теперь капельницы ставили только  в другую руку. Это было в начале ноября.  Следующий, четвёртый курс, Алёша категорически принимать не пожелал, хоть под расстрел! А мы должны были поехать в город второй операции, на обследование, срок подошёл. Получила я ещё раз Элоксатин втихаря, ничего сыну не сказала, понадеялась, что Саша там уговорит  его  сам.
               В нашей с Алёшей квартире уже жили квартиранты, так что на дорогу и прожитьё деньги у нас были, и в декабре мы с сыночком поехали в путь-дорогу. Саша тогда подрабатывал на «Скорой помощи», по дороге после вызова заехал на автовокзал, забрал нас с Алёшей и завёз на свою квартиру. А мне было так приятно услышать от сотрудников скорой, какой хороший врач и человек Алёшин друг! Алёше здорово везло на замечательных  друзей! Скажи  мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. А вот девушки…вторая тоже ушла в туман ещё летом, до второй операции. Эту проблему я, разумеется, решить не могла.
               Утром пошли в Онкоцентр, я ноги промочила в мокром снегу, смотрю – а мои сапоги каши просят. Но в этом Онкоцнтре было всё для удобства пациентов, например, парикмахерская, и сапожная мастерская. Мы там везде в тапках ходили, так что я сдала сапог на ремонт, ну, это мелочи жизни, но вообще администрация Онкоцентра – молодцы!  Обследования прошли удачно, рецидивов не было. Врачи были недовольны, что в нашем городе не было Элоксатина на первые две химии, но я-то что могла поделать? Где бы я взяла огромные для нас деньги на покупку этого препарата?
                Вот прошли все обследования, пошли к химиотерапевту. Лёша думал, для консультации. Саша с ним о четвёртой химии поговорить не успел. Врач расписала порядок проведения процедуры, повела я сына в палату. Лёшка понял, что я снова его обманула. Тааак на меня посмотрел!  Но мужская гордость не позволила ему сказать «Нееееет!». Лёша вздохнул и лёг на койку. Поставили рядом с ним аппарат, нашей больнице такой и не снился. Сплошная электроника, врач просто выставила на панели все данные, аппарат сам рассчитал скорость и время капания. Через каждые полчаса подходила врач, спрашивала о проблемах, принимала меры, и Алёша удивительно хорошо перенёс всю эту нелёгкую процедуру. Если у нас на химии он даже говорить не мог, силы были только на односложные просьбы, то здесь мы с ним проболтали почти всю ночь. Алёше удалось поспать, а у нас дома все трое суток проходили без сна. Лёша даже сказал, что, может быть, здесь сможет пройти и ещё одну химию, но чтобы я не сильно надеялась, вдруг передумает. А я бы и настаивать не стала, памятуя слова Налаона о том, что пятая химия посадит печень и почки. А ещё мне говорила наша химиотерапевт, что четыре химии – это минимум, меньше делать – смысла нет. Так что четыре, так четыре.
               Я была довольна результатами обследования, была весела. Но Алёша, который ходил со мной под руку по коридорам Онкоцентра, чтобы я не упала в тапках на скользком полу, заметил, что я неадекватно реагирую, когда мимо нас везут каталку:
                - Ма, ну что ты, успокойся, всё ведь хорошо.
                - Лёш, да я спокойная.
                - Так что же ты, как завидишь каталку, вся дрожишь?
                А я  этого даже не замечала, думала, что я спокойна, как удав.
                После выписки, отдохнув, мы с сыночком погуляли по городу, зашли поклониться привезённому из-за границы чудотворному образу Божией Матери. Домой в этот раз доехали без происшествий, хоть и после химии, но рвоты и головных болей не было.
              Организм Алёши выводил яд и через кожу. После каждого сеанса химиотерапии на плечах и лопатках сына появлялась сыпь. Но она проходила за неделю, достаточно было несколько раз принять душ с дегтярным мылом. Запах его исчезает сразу после мытья, а эффект держится долго.
              В конце года у Алёши начались зачёты, я опять бегала по врачам, настраивалась даже на пятую химию, ведь так хорошо Лёша перенёс последнюю, думала, а вдруг всё-таки нужно? Решила поговорить с Налаоном. Его в квартире не было, где-то бродил. Стала разговаривать с первой попавшейся душой, чувствую, Налаон появился. Ругает меня:
              - Раба Божия (имя)!Ты опять с полтергейстом  разговариваешь?
              - Я что, виновата, что со мной ангелы говорить не хотят?, -(сама думаю – а сам-то ты кто?), - вот и приходится с ними общаться.
               - А ты опять за Ину молилась?
               - Не молилась я, не молилась! Просто когда за деньгами за квартиру домой ездила, прошла мимо её подъезда, и так жалко её стало! Ведь её на смерть очень тяжёлые обстоятельства толкнули…она так меня просила, а я испугалась.
               - А ты напиши письмо Владыке, всё объясни, и положись на Божью волю. А ангелы с людьми не разговаривают!
               - Вот видишь! Хоть бы мама моя со мной поговорила, что ли, или папа…
               - Попробую узнать, - молчание, потом – 11 января.
               - Что 11 января?
               - Попробую, может быть, удастся  пригласить твою маму.
               Я после догадалась заглянуть в церковный календарь, в этот день в списке священномучеников были две женщины с именем моей мамы, хотя мамины именины – в марте.
               Письмо Владыке я всё же написала. Вложила конверт с обратным адресом, стала ждать ответ.
               Алёша ходил на занятия, был доволен, что на химию больше не пойдёт, я пока не настаивала. Голова Алёши потихоньку обрастала, мне очень нравилось гладить его по ёжику на голове. Вася часто навещал нас, а однажды привёл познакомить с нами свою девушку, Марину. Высокая, голубоглазая, светловолосая, милая, приветливая, простая в обхождении, красивая. Алёша и я с сестрёнкой ей тоже понравились, с тех пор стали видеться чаще. Она училась вместе с Васей на медицинском. Марина была с Нижегородской области, а там вообще весь народ красивый, точно.
                Спустя время, когда ещё одна девушка Алёши ушла в туман, я сказала ему:
                - Тебе нужна девушка такая, как Марина.
                - Где же я её возьму, такие у нас не водятся.
                - Выпишем из Нижнего Новгорода, - заявила я, памятуя обещания Налаона, вот дура-то…
                Лёша только хмыкнул в ответ. Тогда я, в шутку, ляпнула:
                - А ты у Васи Марину отбей!
                Кааак он на меня посмотрел!
                - Ты что, мама! Он же мой лучший друг!
                Девушки его друзей были для него табу, вот насколько лучше меня и чище душой был мой сынок!

                2006 год.
   
             После Нового года к нам пришла незнакомая мне женщина. Извинилась за внезапный визит, объяснила, что у нас с ней есть общие знакомые, они и дали адрес. Пришла она потому, что и её сына приговорили к смерти, а ему ещё не было и 16 лет. Она сама врач, понимала, что у него неизлечимый рак печени, название не такое, как у Алёши, не помню я сейчас, но тоже неизлечимый. Она не хотела его мучить химией, боялась, что сын её не перенесёт. Хотела узнать, как с такой бедой справляются другие родители, как справляюсь с этим я. Я ей честно сказала, что никак, никак не справляюсь, просто схожу с ума, и всё тут. Женщина ответила, что она уже смирилась, человек она воцерковлённый, в отличие от меня, смиренный. А я ответила, что не смирилась и не смирюсь никогда! (Так оно и есть, я до сих пор с эти не смирилась!).
              Да и какая же мать согласится отдать своего дорогого  ребёнка – медвежонка, волчонка, слонёнка, - чтоб ненасытное чучело бедную крошку замучило!
               Сидели мы с ней на кухне, я тихонько рассказывала всю Алёшину историю, и про глину, и про травы, и про моё общение с душами, только слово «рак» не говорила. Даже, поговорив при ней с Налаоном, узнала, за какой грех подсадки наказан так жестоко её сын. Мальчик её рос крепким, здоровым, занимался боксом, и вдруг – рак. Мама его считала, что возможно был сильный удар по печени, и потом пошло… Думаю, что напугала я её своей греховностью, и вдруг слышим голос Алёши из комнаты:
             - Не бойтесь, пусть ваш сын идёт на химию, я выдержал, и он выдержит.
             Оказалось, несмотря на все мои меры предосторожности, он почти всё слышал. Тогда она решилась на химиотерапию. Через  какое-то время позвонила, сказала, что после первой химии показатели резко улучшились, и что они решили продолжить лечение.
             Алёше моему очень не нравилось это моё общение с душами. Он уверял меня, что я болтаю с собственным подсознанием, а не с другими душами, и поэтому получаю результат такой, какой мне самой нужен. Однажды сказал мне, чтобы все причиндалы для общения в форточку выбросила. На что Налаон моментально отреагировал:
                - Он истину глаголет!
                Устами младенца глаголет истина. Наверное, нужно было послушаться сына, но ведь у меня ржавые ножи в душе, уме и сердце уже были загнаны по рукоятку, и время от времени их словно кто-то ещё и поворачивал.
                11 января засела я за белое блюдечко и янтарное яблочко. Стала со мной душа разговаривать, сказала, что она – моя мама. У меня слёзы на глаза навернулись…спрашиваю:
                - Мамочка, ты знаешь о моём несчастии?
                - Знаю. Доченька, Алёша должен умереть молодым.
                Я сорвалась в истерику, только рот кулаком себе заткнула, чтобы другим не было слышно – нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! И, видимо, если это сказала мне на самом деле моя мама, её оттеснили, стали работать под неё. Раньше и в некоторых снах приходила ко мне моя мама, я к ней потянусь, обнять хочу, а лицо её расплывается, меняется, я тогда сразу понимала, что это не она, и лезла в драку. Когда же я видела  именно маму, она всегда была чётко видима, всегда со светлым родным лицом. Но в этой-то ситуации я её не видела, так же как и остальных.
                Проревевшись, я спросила:
                - Сколько же ему осталось прожить?
                - Ещё 35 лет.
                У меня камень с души свалился, ведь пять лет назад я услышала ответ на такой же вопрос – 40 лет. Значит, так и будет!  Мама мне тоже сказала (если это была она), что пятую химию делать не надо. Вот я и укрепилась в этой мысли, к тому же с нового года препарат Элоксатин выкинули из списка льготных, и купить я его всё равно бы не смогла.
                К лету Алёшенька у меня уже был с волосами. Они стали слегка завиваться, и цвет изменился, стал как у меня, каштановый. Иммунитет плохо восстанавливался, опять частые простуды. Но на занятия Алёша ходил, у него появилось  много друзей, особенно с художественно-графического факультета. Он часто встречался с друзьями, ПОТОМ мне принесли много фотографий с этих встреч, с прогулок, с поездок на дачу, с Универа. Он на фото красивый, весёлый, худенький, но не измождённый, в основном с гитарой. Есть фото с выступления студентов перед трудными подростками.
                Студенты музпеда часто ходили на оперу, на оперетту. Алёша ещё ходил с друзьями на рок-концерты. В городе построили новую церковь святой Татианы, покровительницы студентов. Алёша с друзьями работал там на уборке строительного мусора.
                У него появилась новая девушка, но с ней он меня уже не знакомил, уже не доверял, могу и спугнуть, сама того не желая…
                В конце второго семестра, когда я ходила по инстанциям  и поликлиникам, в троллейбусе  случайно увидела Алёшу с его новой девушкой. Очень симпатичная, светленькая. Они сидели на заднем, высоком сиденье, Алёша положил руку на спинку сидений, жест был такой защищающий, бережный, и в то же время гордый – вот какая у меня красавица! Мне очень всё это понравилось, я порадовалась за сына…в полях под снегом и дождём, мой милый друг, мой бедный друг, укрыл бы я тебя плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг…Мой мальчик -  игрунчик  вырос в настоящего мужчину, горжусь тобой, радость моя!
               В общем, жил мой сынок нормально, хорошо, вот только не давал мне пичкать его травами и глину ставить, ну крайне редко. Сказал, что коли раз в три месяца обследоваться, то и глину будем ставить раз в три месяца. Я же после второй Лёшиной операции совсем ненормальная стала, достаточно намучила его с химиотерапией, здравого смысла у меня почти не осталось, я была словно пришибленная, настоять на своём не могла. Да Алёша уже и не верил в глину, не спасла же она его от второй операции.
                Мы с сестрёнкой пытались его уговаривать. В ответ:
                - Мне всё это надоело, жить мешает!
                - А как же инсулинозависимые живут? Все калории считают, сами себе по часам уколы делают, выживают, женятся, детей заводят! Мы все – пленники работы тела…
                - А я хочу жить, а не выживать! Просто жить, как все молодые живут!
                Разные мелкие запреты опутали его плоть и вольнолюбивый дух. И так к лекарствам по часам привязан, а ещё и глина.
                - Надоело!


               Весной 2006 года в Ботаническом саду Алёша подобрал полуголого дроздёнка.  Купил ему клетку, подвесил её повыше, жили мы тогда у сестёр, а там вместе с нашей Мусей было много и своих кошек. В июне мне позвонили с Собеса, сказали, что Алёше и мне, как сопровождающей инвалида  первой группы, выделили путёвки в пригородный санаторий. К этому времени дроздёнок уже весело порхал  по комнате, из которой мы предварительно выгоняли кошачью братию. Алёша увёз птенца в Ботанический сад и там выпустил. Но всё время переживал за него. Я это поняла следующим летом, когда мы с ним гуляли по этому саду, и Алёша поймал такого же почти оперившегося птенца дрозда. Чувствовал себя птенец комфортно, был доволен жизнью. Алёша полюбовался на него, сфотографировал, отпустил, и сказал с облегчением, что вот теперь он спокоен за нашего выкормыша, что птенец тот не пропал.   
              Когда нам предложили путёвки в санаторий, Алёша как раз накануне прошёл очередное обследование в нашем Онкоцентре, анализы крови уже были неплохие, всё в норме, УЗИ метастазы не обнаружило, лимфоузлы были в норме, врачи не возражали против санатория, и мы поехали. Через неделю в наш город привезли святые мощи – десницу Иоанна Крестителя. Конечно же, я повела к ним Алёшеньку.  Очередь к святыне была огромная, люди сутками стояли. Я подошла ко входу в храм, попросила охрану пропустить сына без очереди, потому что мы живём в санатории за городом, сын восстанавливается после химиотерапии. Услышав это страшное слово – химиотерапия – вся ближайшая очередь сказала, что не  возражает, пусть мальчик идёт. Вот так мой сын поклонился деснице Иоанна Крестителя. А мне охранник минут через пятнадцать предложил тоже пройти на поклон, да я посчитала, что не имею на это права, и не пошла. Вот дура-то! Ведь никто не возражал! И ещё один шанс умолить за Алёшу я упустила. Стояла и непрестанно молилась на улице, у входа. А ведь видела же я, что выздоровление Алёши идёт намного медленнее выздоровления после первой операции!
               Раньше я едва поспевала за Алёшей, а теперь – всё наоборот. Как-то вышли из дома, нужно было поехать кровь сдавать, я вся такая деловая, озабоченная, иду своим обычным шагом. Слышу за спиной:
               - Мам, ты куда это разогналась?
               Оглянулась – Алёша далеко позади…Попросила прощения, с тех пор старалась ходить вровень…я по асфальту шагаю с тем, кого сберечь не смогу, до остановки трамвая, звенящего на бегу…
               Прошло чуть ли не полгода со времени моего письма Владыке. Ответа я не получила, впрочем, в подъезде моей сестрёнки жила дама, которая постоянно потрошила  чужие почтовые ящики, может быть, поэтому я не получила ответ. И вдруг однажды снова пришла Ина. Я чуть не заплакала, стала объяснять, что не могу за неё молиться, боюсь. Она ответила, что очень  мне благодарна, что письмо моё получено Владыкой, что он поручил проверить всю её историю и дал распоряжение отпеть её в нашем городском мужском монастыре. И теперь она уходит к своей святой и просит у меня прощения за обман.
               - За какой? – не поняла я.
               - За то, что я сказала, что рака у Алёши больше не будет.
               - Не бойся, иди с миром, скажи своей святой, что я не обижаюсь, что я понимаю – я была твоим единственным шансом, и что неизвестно, как бы я поступила на твоём месте.
                Так простилась я с Иной, и больше она не приходила.
                Вообще некоторые души моих знакомых, ушедших с Белого света, просили заказать им в церкви молебны своим святым покровителям об упокоении и прощении конкретных грехов  этих душ. Я, получив подобный заказ, пошла в церковь, но у меня это не приняли, объяснили, что молебен святому заказывается только о здравии, об упокоении не положено. Пришлось ограничиваться обеднями об упокоении. А жаль, что нет такой службы, ведь святые являются покровителями не только живых, но и усопших душ, и по ходатайству церкви у них появляется больше прав по помощи своим умершим подопечным.
                Вспомню-ка  я что-нибудь весёлое, совсем тоску нагнала…
                Однажды мы с сыном увидели по телевизору сюжет из «Ералаша», назывался «Рок – урок». Вот смеялись оба!
                - Лёшка, точно про тебя! На третьем курсе уже на практику в школу отправят, придёшь в косухе, в казаках, бандане, с гитарой за спиной. Вот  только байка пока нет….
               - Точно, ма, вот только так орать на учеников не буду!
               И верно, сердечко у Алёши доброе. Я представила, какой ансамбль гитаристов он создаст в школе, какие будут на праздники музыкальные номера ставить. Есть знакомая девочка-балерина, поможет с танцевальной частью, а я буду костюмы для выступлений шить…Хорошая жизнь! Я вновь и вновь прогнозировала в мечтах только хорошее!
             В 2006 году у меня и моей старшей сестры  (она старше меня на пять лет) должны были быть юбилеи. Мне исполнялось 55 лет, а ей – 60 лет. Вот она придумала заказать Алёше для наших юбилеев подарок – записать диск с его песнями. Список наших любимых песен мы бы составили, а остальное – всё, что сам захочет. Сказали ему об этом. Посмотрел Алёша на нас как-то странно, потом сказал:
              - Что, когда умру, слушать будете?
              У меня тогда горло перехватило… Больше мы об этом не заикались. Но Алёша, оказывается, о нашей  просьбе не забыл. Когда после санатория мы вернулись к себе, он стал записывать песни на компьютере у своего друга, жившего в соседнем подъезде. Но судьба обломала его и в этом. ПОТОМ тот Алёшин друг рассказал мне, что Алёша много песен записал, но на диск скинуть не успел, комп подхватил жуткий вирус и все записи пропали. Видно, кто-то не хотел, чтобы о моём сыне хоть какая-то память осталась…
               Ещё один облом был в конце курса. Алёша сам рассказал мне об этом. Сын мой с друзьями-музыкантами создавал рок-группу, они писали тексты, Алёша – музыку. Лёша сходил в Центр детского творчества, неподалёку от факультета, договорился, что они будут бесплатно заниматься с детьми по классу гитары, а взамен им предоставят место для репетиций. Их несколько раз прослушивали, группа их понравилась, но человек, от которого всё это зависело, рок не любил и отказал им. Я слишком поздно обо всём этом узнала, только в конце лета, а то бы пошла поговорить с этим нелюбителем рока, возможно, уговорила бы его. Алёше же было жизненно необходимо как можно больше радостей, а не обломов.
               Алёша всегда звал меня послушать песни, которые  создавала их группа. Мне нравились его мелодии, а слова часто бывали мрачноватыми. Понятно, что у меня мрак в душе, а вот у молодых-то почему?  Алёша объяснил, что даже физически здоровые ребята, да и девушки, в наше время совсем не уверены в своём будущем, мало кто видит его в радужном свете. Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко… А я говорила ему, что текстами нужно тянуть молодых к свету, к надежде, вере и любви. Во мне ещё гуляли остатки моего жизнерадостного идиотизма.
             Алёша отвечал, что сначала группа должна завоевать доверие слушателей,  петь то, что соответствует их душевному состоянию, а потом уже постепенно менять репертуар и звать поверивших им за собой, к свету и радости. Мы даже обсуждали с ним песни на стихи известных поэтов, рок классической поэзии, например, на стихи А.Блока. Нравились Алёше «Девушка пела в церковном хоре», «Скифы», «На поле Куликовом». А ещё у Маяковского «Послушайте». Но он написать песни не успел. ПОТОМ, несколько лет спустя, услышала я по телевизору, как пели песню «Девушка пела в церковном хоре». Красивую песню написали, но не Алёша, не Алёша, а кто-то другой…
           В июле мне сказали знающие люди, что подошёл мой год получения компенсации по старым советским вкладам. У меня сберкнижки, естественно, не было, только та, по которой я получала детские деньги на Алёшу, пособие как одинокая мать. Целых двадцать рублей в месяц. Из них 7 рублей 50 копеек я платила за двухкомнатную квартиру с телефоном вместе, 11 рублей  платила за садик, и оставалось полтора рубля, как говорится, на пропой. Можно было купить малышу маечку или трусики, а немножко добавив, новые сандальки. Интересно, на нынешнее пособие можно всё это оплатить? После захвата власти буржуями это моё пособие стало смешными деньгами, так что на той книжке уже давно ничего не было. А вот от отца моего осталась сберкнижка, на неё поступала его военная пенсия, которую мы все дружно проживали без остатка. В общем, там оставалось что-то вроде 25 рублей, точно уже не помню.
            Компенсация вышла небольшая, но для нас вполне приличные деньги. Алёша мечтал о мотоцикле. У нас был знакомый парнишка, байкер и мастер золотые руки, у него было несколько байков, и он мог продать Алёше старый «Урал» за небольшие деньги. Лёшка загорелся, конечно, но потом мы всё обсудили, нужен будет гараж, бензин, курсы на права надо пройти, всё выливалось в очень неподъёмную для нас сумму.  Тогда Алёша решил купить себе фотоаппарат «Genius» , чтобы снимать свою любимую природу.
           Вот так мой папа опять сделал Алёше подарок. Была бы я более здравомыслящая, я бы все эти деньги оставила на чёрный день. Но, во-первых, я была дура, во-вторых, убеждённо верила в милость Господа (какой ещё чёрный день, куда уж больше?), в- третьих, у Алёши должно было быть больше поводов для радости. А он был очень рад своему новому фотоаппарату.
           В середине августа был праздник – День города.  Алёша взял гитару и пошёл на встречу с друзьями. Время идёт, ночь на дворе, сына нет. Мобильник не отвечает. То ли деньги кончились, то ли зарядка села. Вообще этот мобильник был с глюками.  Сижу я на лавочке во дворе , жду сокровище своё ненаглядное. Что только не придёт в голову старой матери в ожидании юного сына… В три часа ночи увидела  в начале дома родной силуэт, любимую летящую походку. Подошёл Алёша ко мне, а я надулась, как мышь на крупу, и пошла в подъезд, ни слова не говоря.  Лёшка за мной, идёт по лестнице, прощения просит. Я молчу, упорно. Тогда сын говорит мне, что я ни за что не угадаю, где он был. Любопытство пересилило, стла я его спрашивать, называть всё, что пришло в мою бедную голову, пока ждала его. И ни разу не угадала.
          - Да где же ты был?
          - В ментовке.
          - ?????????
          Оказалось, сидел он с друзьями часов в одиннадцать вечера в сквере, играл на гитаре и пел. Мимо шли незнакомые ребята с флагами, остановились послушать и в полном восторге вручили за песни  пару флагов. А после, когда знаменосцы эти ушли, явилась милиция. Оказывается, флаги те ребята стащили со столбов, где они были развешены для украшения города.  И забрала милиция Алёшку с друзьями в отделение. И смех, и грех. Зато на память о приключении остались фотографии. Мне и в самом деле не могла прийти в голову мысль о милиции, это не Алёшин репертуар. От сумы да от тюрьмы не зарекайся… Раз уж нам выпала сума, то тюрьма даже не бралась в расчёт.

                Третья беда.

            Так прошло почти всё лето. После Дня города мы с сыном поехали на плановый осмотр в город второй операции. Вот теперь мне всё труднее вспоминать, в голове путаница, смотрю на документы за этот период, ничего толком вспомнить не могу.
            Томография – запись об определении участка пониженной эхогенности справа от чревного ствола размером  3 на 4 см, больше данных за зону инфильтрации. Справка от 15 августа по результатам  обследования: данных за рецидив и метастаз нет.
            Перед поездкой я разговаривала с Налаоном. Я очень беспокоилась за Алёшу, сравнивала его восстановление после первой операции с восстановлением после второй. Налаон успокаивал меня, ссылаясь на перенесённую химиотерапию, сказал, что раз я так переживаю, то он советует мне во время посещения тамошнего мужского монастыря обратиться к отцу Иоанну, его Ангелы любят. Так и сказал – Ангелы любят. Что же мне, так и спрашивать в этом монастыре, где же тут у вас отец Иоанн, которого Ангелы любят? Монастырь большой, отцов Иоаннов там может быть не меньше, чем донов Педро в Бразилии. Но всё же рискнула, когда покупала там свечи и заказывала Алёше о здравии, спросила об отце Иоанне, сказала, что сын у меня сильно болен. Там не удивились, рассказали, как он выглядит и где его найти.
           Вышла я из церкви, Алёша ещё пока там оставался, перед иконой Богородицы стоял. И сразу увидела  того монаха. Подошла к нему, стала рассказывать об Алёше, просить помолиться за него, да тут на крыльцо вышло   чадо моё ненаглядное и строго на меня посмотрело, не вздумай, мол, мама, на колени становиться! И пошёл к нам, так что я всю серьёзность положения толком объяснить не смогла. Тогда отец Иоанн сам повёл меня в церковь, купил икону Грузинской Богоматери, я купила акафист ей, и велел мне отец Иоанн читать тот акафист сорок дней. Что я и стала делать, вернувшись домой.
            Алёша много фотографировал, и в монастыре, и в городе. Спасибо, сынок, эти фотографии немножко пробуждают мою память, помогают хоть что-то вспомнить. Вроде бы всё было нормально, но у меня на душе всё же было неспокойно, и дома я ещё раз сводила сына на УЗИ. 30 августа , заключение – без очаговых изменений.
           После летних каникул, к сожалению, новая девушка Алёши тоже ушла в туман. ПОТОМ она сказала мне, что Алёша предлагал пожениться, но ему 19 лет, ей – 18 лет, она не была готова к серьёзным отношениям, к ответственности за семью. Алёша три дня был печальным, из дома не выходил, всё время играл на гитаре и пел печальные песни. Это его спасало от  тоски…если я в жизни упаду, подберёт музыка меня…
            А я, толстокожая, ничего не замечала. Спросила его, почему не идёт гулять  со своей девушкой. Сын посмотрел на меня с укоризной:
            - Мам, ты что, ничего не поняла?
            Жаль, как жаль, сыночек мой! Твоя песня недопетая, твоя чарка недопитая…Близок восход, трубадур поёт, любовь зовёт, будит струны. Дева одна в замке у окна, но на голос юный не придёт она…
            Вот такая я непонятливая…Как же я жалела о том, что не нашлось для Лёшеньки храброй девушки, такой, чтобы пришла к нам с чемоданом и сказала: «Я люблю вашего сына и буду у вас жить!». Мне и врачи, и экстрасенс говорили, что ему нужна гормональная перестройка, для этого нужна жена, и тогда шанс на выздоровление  у Алёши был бы больше. Мы оба были не такие, чтобы искать невесту с помощью свах, что ли. А в молитвах за сына я всегда просила о ниспослании ему благочестивой семейной жизни, и надеялась, что Бог пошлёт ему любящую и самоотверженную жену.
           Переболело ли то в Алёше, нет ли, не знаю, но понемногу он втянулся в учёбу, участвовал в подготовке праздника посвящения в первокурсники. ПОТОМ мне показали запись с мобильника фрагментов этого посвящения. Алёша такой весёлый, он играл пёсика Тотошку, так здорово плясал!
          С Алёшей стали на улице часто здороваться незнакомые парни. С улыбкой: «Лёха, привет!» трясли его руку. Спрашиваю:
           - Со школы? С Универа?
           - Не знаю, мам…
           - Наверное слышали тебя на студенческих мероприятиях, и запомнили. Мне приятно, малыш!
            Мне нравилось, как у них было принято здороваться с одноклассницами, всегда с сияющими улыбками и обнимашками. И так всё искренне, так хорошо…
            Сейчас я не могу вспомнить, почему мы поехали в город второй операции в начале октября. Совершенно выпало из памяти, наверное потому, что приговор о казни Алёши остался в силе, процесс пошёл…Ещё и пары месяцев не прошло, а в заключении томографического исследования написано: тумор ворот печени, забрюшинного пространства.
            Были ведь только обычные насморки, никаких тяжёлых болезней типа той проклятой краснухи тоже не случилось, не было и аллергических срывов – а опухоль  уже была 9х4х3 см!  Словно взрыв, из ничего и в такой размер… Про операцию не было и речи, место неоперабельное. Рекомендовали провести курс  химиотерапии. (Я кричу: - Остановите плёнку! Это кино я уже смотрел! Эй, режиссёр, заканчивай съёмку! А он смеётся в объектив, как в прицел…) Ну сколько же можно, Господи?! Сколько?! Вот я кричу «Обида!», и никто не слушает, вопию – и нет ответа, нет милосердия!
             Мне рассказали, что появился новый препарат, Авастин. И снова с препаратом пошли обломы. Авастин стоил слишком дорого, он был в списках льготных для инвалидов лекарств, но слишком дорог. Химиотерапевт не решалась  выписать этот препарат в одиночку, мне пришлось долго бегать  и поликлиники в стационар и обратно. Собрала пять подписей под одним рецептом. Я понимаю врачей, подпишись кто-то один, рецепт лежал бы на другой же день на столе чинов из Минздрава, и вполне реально было, что  хорошего специалиста попросили бы уйти. Точнее, его бы просто «ушли». А кто взамен? И та морока повторялась ещё  несколько раз.
            Теперь Алёша стал регулярно сдавать кровь на онкомаркеры. Каждый раз после приёма Авастина его зашкаливающий страшный показатель становился немного меньше. Тогда я пошла на работу к подругам и они по факсу  отправили все документы и результаты анализов в Москву, к профессору по химиотерапии. Ответ пришёл быстро, нам дали рекомендации продолжать лечение Авастином. Вот только тогда  химиотерапевт смогла , подкрепив методику лечения заключением медицинского светила, выписывать Авастин сама. Врач велела Алёше купить электробритву, потому что Авастин действовал на кожу, нельзя было бриться даже безопасными одноразовыми лезвиями. Волосы от того препарата не выпадали, они даже вернулись к первоначальному виду, прямые и тёмные, а то после первых серий химии стали слегка завиваться и посветлели.
             Кожа стала сходить, особенно на ступнях, просто пластами. Я садилась вечером к Алёше на диван, укладывала его ступни ко мне на колени, массировала ему ноги и сдирала отслоившуюся кожу, потихонечку, слой за слоем, чтобы не было больно. Как мне хотелось целовать его бедные ножки, но я боялась напугать Алёшу своими порывами, и сдерживалась. Со временем подошвы ног у Алёшеньки стали, как у младенца, с тоненькой розовой кожицей. Возможно, ему стало больно ходить, но сын мне на это не жаловался. А ещё слезли мозоли от струн с пальцев, Лёше стало больно играть. Тогда он стал заматывать кончики пальцев лейкопластырем, он больше не вызывал у Лёши аллергию, и так и играл.
             Раз в месяц мы с ним ходили в дневной стационар капаться. Уже не трое суток, как раньше, а только три часа. Переносил Лёша это лекарство-яд хорошо, рвоты и головных болей не было. Но нужно было ещё пить дома и другую отраву под названием Кселода. Вот это его здорово мучило, плющило и колбасило. Что только я не делала, чтобы облегчить его состояние! Запивать давала святой водой, пока наливала её в стакан, читала  молитвы, таблетки Кселоды крестила, в общем, сходила с ума по полной программе.  Алёша как-то купил книгу М.Эмото «Энергия воды». Я её прочитала и стала наклеивать на стакан с водой для Алёши надписи «Здоровье», «Радость», «Жизнь». Держала в стакане воду до утра,  следующие порции по нескольку часов, чтобы энергия слова вошла в воду…вначале было Слово…?
             
                На грани нервного срыва.

              После возвращения домой в октябре я сорвалась на Налаона:
              - Что ты всё время врёшь? Опять большая опухоль, да ещё и не хотят оперировать!  Ну что за человеком ты был, совести нет совсем?
               - А ты думаешь, твой сын лучше меня, что лм? Он был бандит, людей убивал, вот и должен за это муками отработать! В прошлой жизни его звали Тимур. И ещё – у его души есть хозяин, тоже не подарок, но ты помоги этому хозяину, и он переменит Алёшину судьбу.
               - Да что же это такое?! Какой ещё бандит?! Мой Алёша никого не убивал, да и никого никогда не убьёт! Ты что, не видишь, какой он славный, мужественный, добрый, отзывчивый человек!  Что ты меня каким-то бандитом попрекаешь? Причём же тут мой сын?!
               - А они теперь одно целое, твой Алёшка и Тимур, так что отвечать придётся твоему сыну. А ты пойди в церковь Божией Матери «Всех скорбящих радость», помолись за сына перед её образом и попроси её смиловаться над хозяином Тимура. Его зовут Евгений, не забудь.
                - А нет у нас такой церкви, во всяком случае, я не знаю. Есть церковь  Богородицы «Взыскание погибших», там я видела икону «Всех скорбящих радость».
                - Хорошо, иди к ней.
                Я, конечно же, пошла. Долго молилась и плакала, умоляла за Алёшу, за неведомого мне Евгения. На следующий день Налаон мне сообщил, что процесс пошёл, нужно будет ещё и дома молиться о прощении грехов Евгения,  до полного вытаи…
                Я прервала его, сказала, что не понимаю, какое слово он хочет сказать. Он опять стал показывать  странное начало слова – вытапли…Я опять говорю, что не понимаю. Он рассердился, пишет:
               - Я хорошо выучил русский язык, не прикидывайся, что не понимаешь, дай докончить слово – до полного вытаивания Евгения из ледяного озера. Я не хуже твоего Тимура знаю русский язык.
                Я слегка обалдела:
                - А ты что, не русский?
                - Да, и твой Тимур тоже, мы оба афганцы, бандиты, только я погиб раньше его, а он – позже.
                А я поначалу подумала, что Тимур или татарин, или башкир, или с Кавказа, а вот оно как оказалось! В общем, узнала, что Налаон вовсе не Налаон, зовут его Абдулла, он погиб в начале 50-х годов  двадцатого века, а Тимур – на шесть лет позже. Я решила, что буду заказывать молитву в мечети обоим. Там при заказе необходимо писать, чей сын или чья  дочь.  Это я знала, так как не раз заказывала о здравии второму Лёшиному хирургу  и соседке по дому, чудесной девочке-татарочке, больной ДЦП. Спросила отчество у Абдуллы. Своё-то  он назвал, как писать, а про Тимура сказал:
                - Пиши – сын палача.
                Я пришла в ужас, вот из какого далека тянется страшная карма злосчастного Тимура, и всё это почему-то досталось моему Алёше! Тогда я стала писать – сын Адама.
                - А  Алёше-то  почему всё это? Он же ни в чем не виноват!

              - Виновата ты!
              - Слушай, я на исповеди все свои грехи припомнила, всю душу наизнанку перед Богом и священником вывернула, ну никак вся куча моих вшивых грехов не тянет на муки и смерть моего сына! Больше всего я виновата перед мамой и папой, перед Алёшей, да они меня любили и любят, всегда всё прощали…За что же?
              - За прошлую жизнь. Ты была в прошлой жизни греческой проституткой, причём сознательно выбрала эту профессию, и все свои беременности прерывала. Вот теперь у тебя и отнимают твоего единственного сына. А те погибшие, нерождённые дети, должны были быть очень хорошими людьми, а ты им жизни не дала. Получай теперь по заслугам!
             - А я-то здесь причём? Я ни одного аборта не сделал!
             - Ты с ней теперь одно целое.
             Долго я в себя приходила после того разговора. Но ничего не поделаешь, как сказал бывший Налаон, это – Закон Космоса, если человек был убит человеком, каким бы гадом не был убитый, его выдадут в жизнь, да ещё по льготной очереди.  И судьбу ему напишут соответствующую  его грехам. Поэтому убивать и казнить людей нельзя. «Мне отмщение, и Аз воздам!».
              Страшный закон! Только если удастся вымолить прощение, судьбу могут изменить. Я и так все эти годы молилась каждый день, а с 2006 года ещё по сорок дней акафисты читала образам Божией Матери «Грузинской», «Всецарице», «Целительнице», Пантелеимону Целителю, Николаю Чудотворцу, Матроне Московской. Закончу один акафист, пару дней – перерыв, и начинаю новый.
              Трудно мне было их читать, у меня от всего, что случилось с Алёшей, развилась гипертония. Бывало, стоять не могу, всё перед глазами кружится, чуть не падаю, тогда встану на колени, головой чуть ли не в пол упираюсь, плохо мне, а я всё читаю, читаю… Вся в слезах, и икос «Радуйся» у меня больше на рыдание походил, чем на радость-то…
            …Уж Ты, Господи, Ты, Небесный Отец, сыми с сына колюч-зол венец, Ты стуши-сгони болезнь-заботушку,  вороти сыну жизнь-работушку…Пощады, Господи, милосердия! Помилосердствуйте, братцы! Мы так любим друг друга! Он – моё счастье! Он всё, что у меня есть! Я старалась  быть ему хорошей матерью, жаль, что у меня это плохо получалось…Пожалуйста, Небо, не надо больнее, я жить без него не могу, не умею!
             А Налаон ещё подзуживает: «Молись, молись!  Вот уже Евгений вытаял, передаёт мне поклон и сообщает, что он перепоручил судьбу Алёши-Тимура Пантелеимону Целителю и Алексию Московскому. Всё будет хорошо!» Велел мне сто поклонов Богородице отвесить, с благодарностью. И что вы думаете?  Отвесила, это я-то, которую после пары-тройки поклонов на поворотах заносило и головокружение возникало. А тут на подъёме эмоций и надежд – сто поклонов, и даже не упала! ТЕПЕРЬ я представляю, как ржал надо мной Налаон!
             В конце октября я, в отчаянии, снова созвонилась с экстрасенсом. Он велел мне  принести свежей святой воды, купить в церкви свечи, купить вино,  испечь блинчики, а что ещё – не помню. Пришёл не один, со своим сыном. Сын его уже учился в медицинском институте, такой симпатичный крепыш. Лёша ждал экстрасенса с интересом, помня, что всё, что тот сказал в предыдущий визит, сбылось. Обряд прошёл на местном языке, но перед иконами, надеюсь, что это были молитвы. Да, вспомнила, что экстрасенс спросил, есть ли у нас на кладбище знакомые. Конечно  есть, мама, папа и свёкор моей сестрёнки, все на одном кладбище. Вот он велел поставить ещё и их фотографии. После обряда мы все выпили вина, сливая немного в отдельный стакан из каждой рюмки, закусили блинчиками.  Отлитое вино и остатки блинчиков нам велели завтра же отнести на кладбище, точнее, на такое место, откуда уже хорошо видно кладбище, но на саму его территорию не заходить. Алёша должен был  оставить поминочки на земле, сказать слова благодарности и попросить о помощи, спасении от болезни. Затем развернуться, молча уйти, не оборачиваясь, и молчать до самого прихода домой.
               И больше на кладбище приходить ему нельзя, экстрасенс строго-настрого запретил. Мы с сыном всё это выполнили. Вот только вино я налила в маленькую бутылочку с винтовой пробкой, и её не отвинтила, потому что не знала, открыть бутылочку или нет?
              Несколько дней спустя во сне я ходила по каким-то инстанциям, не одна, меня сопровождал мужчина средних лет, в современном костюме, но с приличной бородой. Он оставлял меня в « предбаннике», сам заходил к начальству. Выходил невесёлый, и мы шли к следующему. В одной такой приёмной стоял молодой парнишка, в длинной одежде, печальный какой-то. Я подала ему руку, поздороваться. Он вздрогнул, заколебался, но всё же руку мне подал. Потом его словно позвали куда-то, он вышел из приёмной, а когда вернулся, прятал от меня ту руку. Я взяла его ладонь, посмотрела – вспухшая красная полоса. Поняла, что юношу ударили чем-то типа розги, за то, что осмелился со мной поздороваться. Спрашиваю:
              - А если бы я тебя по голове погладила, по голове бы и ударили?
              - Да…- тихо так отвечает, голову совсем повесил.
              - Так чего ты тут торчишь, дурачок, беги отсюда  куда подальше!
              - Не могу… - ещё тише ответил бедняга.
              В этот момент вышел из кабинета расстроенный бородач, мы пошли дальше, а потом я проснулась.
              Через несколько лет,  после ПОТОМ, я увидела в магазине «Ткани», среди рисунков на канве для вышивания, образ Алексия Московского, Алёшиного небесного покровителя. Купила, стала вышивать по ночам, всё равно бессонница, и пока вышивала, поняла, кто ходил со мной по тем кабинетам, только на канве он пожилой, с седой бородой, а в моём сне был намного моложе и чернобородый.
               Наконец-то я оформила приватизацию нашей квартиры. Квартиранты съехали ещё в начале лета, мы с Алёшей вернулись к себе. Никак не могла уговорить сына на продажу нашей двушки и покупку однокомнатной квартиры.  Говорил: «Зачем ты меня обездоливаешь? Куда я жену приведу?». Я объясняла, что я его не стесню, мы найдём малосемейку с большой кухней, там поставим  раскладное кресло, и я буду жить на кухне, зато много чего ему купим, о чём сыночек мечтает. К сожалению я, как всегда, не смогла найти нужных слов. Выручила меня сестрёнка, она долго разговаривала с Алёшей, смогла найти нужные слова. Пообещала, что и компьютер у него будет, и байк, а может, и подержанное авто, и музыкальные инструменты для его группы.
                Тогда Алёша стал серьёзно готовиться к покупке мотоцикла. Заранее с одной из пенсий купил  шлем, а со стипендии как-то купил флаг, а на флаге – скелет на байке! Пришёл домой весёлый, развернул флаг: «Смотри, мам, какой прикольный!». Мне аж плохо стало, сердце холодной рукой сжало…А он смеётся! Я за голову схватилась, два дня уговаривала его обменять флаг на другой, без символа смерти. Лёшка послушался, но не обменял, а просто унёс его куда-то, наверное, знакомым байкерам отдал. Любимым его присловьем в те времена  стало: «Чем бы мамка не тешилась, лишь бы не плакала».
             Я дала объявление  о продаже квартиры. В тот период квартиры плохо продавались и покупались. К нам мало народа приходило на осмотр нашего жилья. Вид у него, надо сказать, был непрезентабельный по причине нашей нищеты. Но было много плюсов. И дом не у дороги, тихо, и зелени много, подъезд после установки соседки облагородили, окна чистые, с занавесками, с цветами. У нас домофона не было, не по карману, но нам дали два ключа от подъезда  бесплатно, видимо, соседки всё объяснили, а может, и заплатили за нас. В общем, квартира никак не продавалась.
            В декабре нам потребовалась новая компьютерная диагностика. Аппарат в нашем городе не работал, деньги я собрала только на КТ, на дорогу уже не было. Но ещё раз выручил завод, нас отвезли в другой город с оказией, туда и обратно. Заключение было с маленькой долей надежды, опухоль подтвердили, но размер стал чуть поменьше, 5х4х3, а было ранее 9 сам. Значит, Авастин действовал. Мы продолжили химиотерапию.
          Однажды, в конце 2006 года, я проснулась от звука ударов в стенку. Побежала к сыну. Сидит Алёша на постели, головой мерно в стену ударяет. Не знаю, как у меня всё это сердце выдерживало?
           - Что с тобою, мой сынок?
           А у него губы едва шевелятся, больно ему, бедняжке моему, страшная головная боль. Я за маятник – проверила, сняла информацию. Побежала на кухню с Налаоном разговаривать, он сказал, что это не метастазы в мозг, а просто идёт  сильный спазм сосудов головного мозга, ведь каждый месяц я его травлю  на химии. Тогда я сделала Алёше болеутоляющий укол противоспазменный, долго возле него лежала, массировала голову, пела колыбельные песни. Алёша потихоньку уснул. Больше таких болей не было, то есть, они были, но не такой интенсивности. Всё же я теперь не очень доверяла Налаону, вдруг опять  изволил меня пожалеть…Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву.
            Утром всё было нормально, накормила я Алёшу и побежала в поликлинику. Это был период, когда я молилась почти непрестанно, на ходу, при готовке, в транспорте, всё молила Бога за Алёшу. Наизусть помнила только «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Господи Иисусе  Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, помилуй сына моего Алёшеньку», и молитву о здравии детей. Вот еду в поликлинику, ничего кроме молитвы, в голове нет, вечно стала проезжать свою остановку, чешу потом вверх по асфальту, сердце готово из груди выпрыгнуть. И так каждый раз, но когда я была с Алёшей, всё было чётко, а без него – каждый раз промахивалась. В общем, ухлопала я полдня, но раздобыла направление на МРТ головного мозга. На тот раз Налаон не обманул, органических изменений не было выявлено. Радость, такая радость, значит, всё-таки пощадят моего сыночка, кровиночку мою? Да, Господи, да?!

                2007 год. Грань.

             На Новый год приехал к своему отцу Саша, зашёл нас навестить. Посмотрел все анализы и заключения, ничего мне не сказал плохого, но…велел Алёше оформить академический отпуск. Второй курс, академку могли дать. Универ послал запрос в студенческую поликлинику. Терапевт знала Алёшу, его болезнь, я там давно примелькалась, она никогда не заостряла Алёшиного внимания на его болезни, но требовалось подписать справку у зав.отделением. Я заранее, за день до визита к ней с Алёшей, подошла и предупредила обо всём, и о том, что о диагнозе Алёши говорить при нём не надо. Заведующая покивала головой и благополучно  обо всём забыла. На следующий день пришли к ней на приём, а она спрашивает, что у Алёши за болезнь такая, что нужен академический отпуск? Я стою за его спиной, делаю страшные глаза, рукой машу – она увидела, вспомнила, наконец-то.  Молча  подписала справку.
              Так Алёша после Нового года ушёл в академический отпуск, и больше на занятия не ходил. Но постоянно ездил в Универ, встречался с друзьями. Они у него в основном были с худграфа, и как-то раз  Алёша сказал мне, почему я не отправила его в Художественную школу. Я ответила, что часто предлагала ему туда ходить, сам же он отказывался.
               - А надо было заставить! – ответил мне сын.
               - Тебя заставишь, как же! Забыл историю с танцами?
               Лёшка засмеялся.
               Вот ещё повод для радости – Алёшина крёстная родила сына. Рожала в нашем городе, жили они с мужем здесь же, муж был у нас в длительной командировке, только когда сыну исполнился годик, переехали в Питер. Нас пригласили в гости, полюбоваться на Лёшиного крёстного братика. Зашли в «Детский Мир». Алёша долго, с удовольствием, выбирал подарки для малыша, ползуночки, пинеточки, крошечные носочки, перебирал, любовался. И говорит мне:
                - Мама, как я хочу покупать такие вещички своему сыночку или дочке!
               Как я его понимаю! Алёша мой был бы замечательным отцом, я это знаю наверняка. Не дали, не дали моему сыну радости быть женихом, мужем, сыграть свадьбу, дождаться деток, вырастить из них хороших людей…не дали!
               В январе 2007 года на УЗИ обнаружили жидкость в брюшной полости. Асцит. Химиотерапевт отложила очередной курс химии, к тому же ей не понравился анализ крови.  Чтобы Алёшу отвлечь, она попросила его что-нибудь нарисовать для кабинета, ей на память, она слышала от меня, что Алёша не только хорошо играет на гитаре и поёт, но ещё и хорошо рисует. Алёша  последнее время и не рисовал ничего, но врач сказала, что его рисунок оправит в рамку и повесит у себя в кабинете. Так что Алёша согласился. Он прекрасно копировал любой рисунок, на глаз, не по клеточкам, а выходило, словно на цветном ксероксе переснято, один к одному, такой был верный глаз и рука. Алёша скопировал рисунок из книги «Лучезарный Аполлон», о птицах и бабочках. Нарисовал зелёного дятла, кормящего в дупле своих птенцов. Даже в выборе рисунка сказалась Алёшина мечта о своих детях.
                А я пошла в библиотеку, взяла подшивку «ЗОЖ», нашла статью по лечению асцита. Купила у травников нужные корни, долго молола их на мясорубке, кряхтела, сто потов сошло, но получила порошок и стала его заваривать в термосе для Алёши.  С трудом, но уговорила его на курс глины. Опять напомнила ему, как выживают диабетчики, и опять в ответ услышала, что он просто хочет жить, а не выживать. Я и так, и я сяк, нужных слов, как всегда, не нашла, и от отчаяния даже дала ему подзатыльник, как ещё дотянулась-то? Удивила я своё сокровище, ведь с 13 лет пальцем не трогала. Согласился. Чем бы мамка не тешилась, лишь бы не плакала…Так прошло две недели.
               Следующее УЗИ не показало асцита, анализы крови были лучше, врач разрешила ещё один курс химии, меня же спросила:
               - Мама сама что-то делала, чем-то лечила?
               - Травками поила, - ответила я, про глину, разумеется, не  стала рассказывать.
                Алёшин рисунок врачу понравился, и когда мы пришли в следующий раз, рисунок был уже в рамке и висел на стене кабинета. Лёша был доволен. ПОТОМ я пришла, хотя для меня был острый нож идти туда ПОСЛЕ, но я должна была вернуть неиспользованные дорогостоящие препараты, и тогда я забрала рисунок, сделала с него цветную копию, копию вернула взамен подлинника на стенку, а подлинник забрала себе.
               Больше Алёша на глину не соглашался. От лечения травами тоже стал отказываться, говорил, что не может пить ничего лишнего, у него возникало чувство переполнения желудка. Лёша стал есть маленькими порциями, но аппетита не терял и, как он сам выражался, кусочничал частенько.  Ему удивительным образом помогал лимонный Швеппс, мы так и не поняли, почему, может, из-за хинина? Газированные напитки ему были запрещены, но вот выпьет он перед едой немножко Швеппса, и у него  создаётся ощущение, что вместе с газами через нос отходит лишний воздух из желудка, который Алёша стал постоянно ощущать. Желудку становится легче, и он мог более-менее нормально поесть.
             В январе того года я увидела сон. Словно тело моё мёртвое лежит на кровати, а душа моя рядом болтается. Подошел ко мне Алёша, а я ему говорю:
              - Вот, умерла, а хоронить меня не в чем. Ты знаешь, где у нас что лежит, скажешь тёте, где бельё, одежда. Нового ничего нет, но всё чистое, стираное и штопаное, пусть оденет меня.
               Алёша слушает, кивает, сам расстроенный. А я, когда проснулась, так обрадовалась – ну всё, скоро сдохну! Буду Там на коленях за всеми ползать, вымолю жизнь моему сыночку! И вбила себе в голову, что я точно уйду на Тот свет раньше Алёши, настолько себя в этом уверила, что, когда слушала, как Алёша поёт  «Закат», примеряла на себя, как я сверху буду видеть, что все живы, кто любил меня, и буду радоваться. Даже когда Лёша спрашивал, что мне спеть, часто просила именно «Закат». А ведь ему, особенно  в последние месяцы, наверняка было больно петь эту песню. Но я же толстокожая, и дура к тому же.
               В начале года Лёша попросил меня сшить и вышить ему льняную косоворотку.
              - Я бы с удовольствием, - отвечаю ему, - только вышивать-то нужно со спокойной душой, с радостью на сердце, передавая в каждый стежок свет, покой, радость и счастье. А ты ведь видишь, какая я стала дёрганная и взвинченная…Вот начнёшь выздоравливать, я обязательно выполню твою просьбу.
              Алёша подумал и согласился со мной. Я этот разговор запомнила, и накануне Лёшиного дня рождения поехала в пригород. Там расположена фабрика национальной вышивки. Выбрала ему рубашку, льняную, симпатичную, именно косоворотку, с вышивкой по вороту и манжетам, ничего лишнего, всё как надо. Припрятала до поры.
              Где-то в конце февраля, точно не помню, я ходила в онкологию за рецептами для Алёши, как обычно, зашла в часовню Пантанассы. Как всегда, молилась, ревела. Девушка, которая там работала, меня уже знала, на каждой химиотерапии я туда забегала ненадолго, так как не могла оставить измученного Алёшу без присмотра  более десяти минут. Она дала мне номер телефона одного очень хорошего молодого человека, который много помогает онкобольным, особенно детям и молодёжи.  Я позвонила ему. Геня был уже в курсе об Алёше, предложил мне и ему съездить в один лесной мужской монастырь. Сказал, что отвезёт нас сам. Я поговорила с Алёшей. Он обрадовался, что сможет хоть ненадолго вырваться из своего одиночества, увидеть новое.
              Так Алёша познакомился с новым прекрасным другом. Именно Гене было суждено скрасить последние  месяцы Алёшиной жизни.
              День нашей поездки был снежный, на дорогах пробки, добирались мы долго, приехали в монастырь только к вечеру. Службы уже кончились, но отец настоятель открыл церковь, прошёл туда с Алёшей, и они долго беседовали вдвоём.
              После мы ходили к святому источнику, погуляли по монастырю. Он был из восстановленных, все строения деревянные, новенькие, светлые. Потом  пили чай в келье молодого монаха, друга Гени. В общем, съездили хорошо. Через несколько дней после поездки Геня сказал мне, что говорил настоятель об Алёше. А сказал он вот что: «Впервые разговаривал с таким светлым парнем, не может быть, чтобы ему не дали шанса выжить, такие юноши заслуживают хорошей жизни».
              (- Доктор, у меня всё в порядке?
              - Да, сынок, всё в порядке. Ты очень порядочный человек, я редко встречал таких.
               - Всё ясно, доктор….)
              Мне было очень приятно услышать  такие добрые слова в адрес моего сыночка. Я там заказала службы о здравии Алёши, думаю, что читали за него искренне, от души. Меня не слышат, думала я, так может, услышат монахов? Одно меня смущало: после поездки в монастырь узнала от Гени, что раньше где-то там было очень старинное кладбище. А Алёше-то на кладбище нельзя!
             Алёша всё ещё оставался немножко мальчишкой, хотя кое в чём повзрослел. Например, он продал свой навороченный мобильник с глюками и купил простую, недорогую Моторолу, без наворотов, зато и без глюков. Сказал мне, что главное – это средство связи, для чего мобила и служит. Да, она до сих пор верно служит уже мне…Но зато стал покупать с каждой пенсии что-то в дом. Насмотрелся, как я пыхтела-крутила корни в мясорубке, и купил кофемолку. На следующий месяц купил миксер. Я ворчала, деньги нужны были на лекарства, на диетическое питание. ТЕПЕРЬ, когда я стала совсем слаба физически, так благодарна сыночку за заботу обо мне!
            В конце 2006 года умерла моя хорошая подруга, славный и добрый человек. Я ходила на похороны, простилась с ней. В начале февраля 2007 года умер муж ещё одной моей давней  верной подруги. Я ходила с ним прощаться, на похороны же не пошла, уже не могла надолго оставлять сына одного. Да что же это такое, напасть какая-то на моих друзей…Утешало только то, что они были в возрасте, всё же пожили на Белом свете. Но вот в конце февраля мне позвонили и сказали, что умер Гоша, тот самый мальчик, с матерью которого мы с Алёшей разговаривали и уговорили на химиотерапию. Оказалось, что две химии улучшили его показатели, а потом болезнь всё же взяла своё, уже ничего не помогало. Рак печени дал метастазы и в лёгкие, и в кости, и в брюшную полость. Замучил ребёнка до смерти… Я Алёше, конечно же, ничего не сказала, просто на его вопрос о смурном моём виде ответила, что умер ещё один мой знакомый, но Лёша его не знает, а предыдущих знал, и что я пойду с ним проститься… Проститься, я глаза закрываю…за потерей потеря, и года пролетели…
             Как тяжело было видеть у подъезда крышку гроба с фотографией семнадцатилетнего мальчика, видеть в гробу молодое измождённое жёлтое лицо… Я не отдавала себе отчёта, что это была генеральная репетиция и для нас. Всё, всё, в чулан, подальше!  А как же жить дальше? Молиться, бороться, опять молиться – и так непрестанно….
              А через месяц мой сынок спросил меня:
              - Мам, а как тот парень, помнишь, мама его приходила, ещё когда мы у тёти жили?
              - Борется, химию проходит, - ответила я, не моргнув глазом.
              - Молодец, стойкий парень, - сказал Лёша, посмотрел на меня, вздохнул. Больше он к этой теме не возвращался.
               Весной того года я поручила сделать устройство для сбора дубового сока Васе, у меня с Алёшей на то просто сил бы не хватило. Васенька всё сделал, как я объяснила. После того, как снег сошёл, принёс нам почти поллитровую банку сока, но сильно сомневался, сок ли это, может, просто талые воды. Я проверила с помощью Налаона, тот подтвердил, что сок. А поскольку ранее я сама не пробовала его на вкус, старалась сберечь каждую каплю для сына, то сама я определить не смогла. Ещё на второй год после первой операции я и сама пыталась собрать дубовый сок, приготовив всё, как положено, но только поздней осенью, до снега. Но по весне банка была пуста, трубочка была забита какой-то трухой, и потом я уже и не пыталась сок добыть, ведь всё у Алёши было хорошо. Дура… На этот раз попробовала, присутствовала  небольшая горчинка, и я решила, что сок у нас теперь есть. А о том, что Налаон уже вовсю мне врёт, не догадывалась. Думала, что проверки он всё же делает добросовестно.
                Ранней весной 2007 года мы с Алёшей поехали в гости к сёстрам. Подъехала нужная маршрутка. Лёша заходил первым. На переднем сиденье сидел молодой парень, очень худой, они с Алёшей встретились взглядом. Алёша даже остановился на ступеньке на несколько секунд, потом зашёл, я следом. Когда через несколько остановок тот парень вышел, Алёша спросил меня:
               - Ма, ты обратила внимание на этого парня?
               - Да, малыш…
               - Мы с ним посмотрели друг на друга и сразу всё  про нас поняли…
                Помолчал, положил мне голову на плечо, закрыл глаза и больше не сказал ни слова до прихода к сёстрам.
              С апреля у меня начались странные вещи с зонтиками. Они дружно начали ломаться прямо у меня в руках, по нескольку спиц сразу. Даже суперпрочный настоящий зонт «Три слона», который я когда-то дарила отцу, и тот развалился, лишь только я его раскрыла. А ведь зонт – символ защиты. Никто теперь, видимо, не заступался за нас с Алёшей. Лёша тоже  заметил, что у меня развалились все зонтики, и как-то завёл меня в магазин, подвёл к прилавку, велел выбрать зонтик и сам за него заплатил. Мы только что получили  пенсии и шли в аптеку, чтобы оставить там всю мою пенсию и часть его пенсии. Я упиралась, но Алёша настоял. Сказал:
              - Я должен быть уверен, что ты не промокнешь под дождём!
              Ещё он всегда говорил мне, что когда продадим квартиру, первым делом купим мне обувь, он ведь замечал, что у меня обувь старая и чиненная-перечиненная. А ещё у меня увеличился размер ноги и старая обувь превращала мои пальцы в кровавые  мозоли и чёрные гематомы. А вторым делом купим мне стиральную машинку – автомат. Вот какой у меня золотой и заботливый сын, ну как Ты, Господи, этого не замечаешь? Е мой, Боже мой, ну почему Ты не слышишь меня? Слишком толстый слой мусора на моей душе, не пробиваются к Тебе мои мольбы? А Алёшу-то почему не слышишь? У него душа ясная, чистая, должен же услышать!
                ПОТОМ я нашла в записях Алёши ещё и его расчёты по покупке музыкальных инструментов для его группы, для его товарищей, с тех денег, что выручили бы за квартиру. Один расчёт подороже, с комментарием – многовато!. Второй расчёт подешевле, с комментарием – вполне! Даже в этом случае Алёша думал о других!
                ……………………………

                Я два месяца не писала, не могла. Во-первых, подошла очередная годовщина  Алёши, 8 лет… Каждый год приходит день его смерти, и мне становится нечем дышать… Я и так каждый месяц болезненно переношу это страшное для меня седьмое число, а на годовщины – особенно. Во-вторых, в своей печальной повести я подошла к самому тяжёлому времени, так что проболела я эти два месяца. Но всё же заставила себя  вернуться в памяти к тем невыносимым дням.
                Пасха в 2007 году была ранняя, 8 апреля. В страстную пятницу, 6 апреля, я полдня проболталась в поликлинике, потом бегала по аптекам, пришла домой поздно. Заглянула в комнату к Алёше, он лежал на диване бледный, слабый. Увидел меня, улыбнулся:
                - Повезло тебе, мама, что дома тебя не было.
                - Что случилось, малыш?
                - Я чуть не умер…мне было так плохо, такая боль невыносимая, я от боли по полу катался, и ругался, и молился, через силу заставил себя выпить все обезболивающие, что у нас были, и даже сам себе укол анальгина сделал.
                Я потеряла дар речи, стояла в ступоре столбом, дура дурой, затем начала метаться по коридору, туда и обратно, туда и обратно…
                - Мам, ты что? Уже всё прошло, боли нет.
                А я ничего не соображаю…Схватилась за телефон, звоню в онкологию, узнать, на работе ли Сашин отец, узнала, работает. Потом к Алёше:
                - У тебя есть знакомые с машиной?
                - Да. Позвонить?
                - Звони, родной.
                Приехала чудесная парочка, Алёшины друзья, те самые, с которыми Алёша в ментовку попал в прошлом году. Села я к ним в машину, поехали в онкологию. Нашла Сашиного отца, объяснила ситуацию, он сразу спросил, не пожелтел ли Алёша? Я ответила, что нет. Он сразу же поехал с нами. Сначала осмотрел Алёшу, всё расспросил, потом пошёл в ванную, ещё раз руки помыть. И говорит мне при этом:
                - Всё, процесс пошёл. Он скоро умрёт, и умирать будет в муках, так что готовьтесь, выписывайте необходимые препараты.
                Я обмерла, стою, молчу. Ножи мои ржавые в сердце, душе и голове поворачиваются, меня ещё более дебильной делают.  Молчу. Попрощался врач, спешил на дежурство, отвезли его Алёшины друзья. Отупевшая мать осталась дома. С этого момента у меня началось раздвоение личности. Точнее, растроение… Одна Я верила в Божие милосердие до последней минуты и непрестанно молилась, вторая Я внутри билась в истерике, третья Я собралась и пошла на кухню, заниматься готовкой и вообще ежедневными делами  для облегчения Лёшиного положения и сохранения привычного ему ритма и уклада жизни.
                Алёша попросил, чтобы я непременно съездила в церковь, освятила кулич и яйца-крашенки. В субботу я всё приготовила, в Светлое Христово Воскресение съездила, освятила. С каким удовольствием Алёша ел эти яйца и кулич! А в понедельник он проснулся пожелтевшим…
                Повезла я его в больницу, положили Алёшу в гастроэнтерологию, велели купить для него Гептрал, системы. Пенсия у нас была только через несколько дней, я заняла денег, всё купила. Десять ампул Гептрала стоили как раз целую мою пенсию. От сумы не зарекайся…
                Врач, ведущая той палаты, в которой лежал Алёша, ворчала на мужиков – алкоголиков, с которыми он лежал, но не при Алёше, конечно. Их ругала, нам сочувствовала. Говорила им, что они сами себе добровольно могилу роют, а вот мальчишку молодого Господь не щадит, даже лекарства дорогие самим нам приходится покупать, а алкашей привозит скорая, и тот же Гептрал им капают бесплатно. Выпишут их, отремонтированных, а через неделю скорая их обратно везёт, на бесплатное лечение. А я с протянутой рукой  по всему городу бегала…
                Через неделю Алёша уже посветлел, но всё же желтоватый  оттенок кожи остался. Мне врачи велели сделать ему КТ брюшной полости. Пришлось снова везти сына в другой город, обернулись за два дня. Выручил завод, отвезли нас  на заводских машинах, с оказией, туда и обратно. Хоть на билеты не пришлось тратиться. А за томографию, ясное дело, заплатила. Исследование показало, что образование в воротах печени стало ещё больше. Вот вам и хвалёный Авастин…Возвращались мы с сыном вечером, он устал, конечно же, сидит рядом, голову на моё плечо положил, дремлет. Смотрю на его исхудалое  желтоватое  лицо, тени лежат на нём тёмные, лицо измученное…В памяти возникло лицо бедного Гоши, лежащего в гробу. Не знаю, как я удержалась, чтобы не завыть…
                Но ночью, когда Алёша уснул, повыла порядочно, в подушку, выла и молилась, молилась… Утром отвезла сыночка в больницу, долечиваться. Гептрал помог, Лёше стало легче, цвет лица вернулся в норму. Забыла отметить, что КТ показала  проблемы с правой почкой. Вот ещё добавилось ему, бедному, кому-то Там мало показалось, да?  Выписали Алёшу домой 20 апреля. Сильной боли больше не было, некомфортно ему было только от ощущения лишнего газа в желудке, но аппетит был хороший, просто ел понемножку,  почаще и маленькими порциями.
                В этом году я впервые не была на кладбище на Радоницу. Алёша лежал в больнице, я почти постоянно находилась у него или бегала по городу в поисках денег. К маме и папе пошла только сестрёнка. Я уже начала бегать по инстанциям, пробивать поездку в Москву, в Онкоцентр. И молилась, молилась, молилась,  да я и не  переставала делать это, после второй операции молилась не только утром и вечером за Алёшу, но вообще непрестанно. Даже когда гуляла с Алёшей, и он мне что-нибудь увлечённо рассказывал, половину его слов просто не воспринимала, потому что в моём бедном мозгу была молитва,  параллельно с ней планы по беганью по больницам, поликлиникам, сдаче  анализов, необходимость заранее куда-то записаться, и молитвы опять и опять, снова и снова…
                У Алёши была милая повадка, когда на ходу рассказывал что-нибудь для него интересное, забежать вперёд меня, повернуться ко мне лицом, и идти спиной вперёд, чтобы яснее донести до меня свой рассказ. Вот так однажды заметил моё отрешённое лицо, спросил слегка обиженно:
                - Мам, а ты меня не слушаешь?
                - Ну конечно слушаю! – мне врать не привыкать.
                - Тогда повтори, что я сказал?
                Я повторила его последнюю фразу, на счастье,  я её запомнила, и Алёша успокоился. Ах, какая же я дура! Надо было наслаждаться каждой минутой рядом с ним, впитывать каждое его слово, ПОТОМ так будет этого не хватать, такая пустота будет… Любуйся им, пока он живой…ТЕПЕРЬ я всегда плачу, когда смотрю фильм  «Прогулка», мало того, что там показаны те места, где мы были с Алёшей вдвоём, так ещё и актёр  немножко напоминает моего сына, высокий, худой, волосы длинные, только мой Алёша баков не носил, ещё и идёт иногда спиной вперёд, объясняя что-то девушке, ещё более напоминая мне об Алёше. И зовут-то его по фильму – Алёша. Самое моё любимое имя на Белом свете, да и на Том – тоже.
                А дома мы готовили  квартиру к продаже, нам помогали Вася и Марина. Разбирали залежи, помыли игрушки и отдали их в детский сад, лишние журналы и другие бумаги унесли  в мусорку, туда же обрезки фанеры, сломанные радиодетали и так далее. Мы с Мариной  возились на кухне, а мальчишки – в большой комнате. Марина к ним заглянула, зовёт меня  тихонько, мол, полюбуйтесь на наших прибиральщиков. Подошла я, смотрю, а будущие врач и педагог сидят на полу, достали коробку с ЛЕГО и увлечённо собирают из него разные разности! Мужчины до старости мальчики, воистину ! Вот и хорошо, смешно, весело, только почему же мальчишкам нашим дожить до старости не дают!
                Я как-то вечером после обычных молитв и мольбы к Господу спасти моего сыночка, добавила просьбу – дай дожить  ему до седых волос хотя бы! А утром мне Алёша сказал, причёсываясь  перед зеркалом:
                - Смотри, мама, а у меня седой волос появился. После химии один коренной зуб раскрошился, теперь волосы седеть начали…
                Так кто же слышит мои молитвы? Почему они не достигают Того, к кому обращены? Такое впечатление, что я так греховна, что ли, что молитвы мои тяжелы, как камень, взлетают невысоко, падают вниз и мне же по голове… Или  ходит – бродит  вокруг нас  какой-то Омар Абдуррахман ибн Хоттаб, хихикает и мерзко ладошки потирает, вот, просила до седых волос, получай! Помните сказку «Старик Хоттабыч»? Два брата – джинна, добрый Гасан и злой Омар, Хоттабычи, и нам, блин, достался именно Омар! Мой Боже, что Тебе мы сделали? Дай нам выйти из этой войны с мечом, и чтоб было потом ещё – продолжение…Пожелай нам удачи в бою! А все наши знакомые, встречая меня на улице, жалея меня и Алёшу, желали нам терпения… Эх, дорогие мои, желать-то надо здоровья, сил на преодоление болезни,  Божией помощи, чуда наконец! А то ходят рядом с нами невидимые нам «пастухи» и записывают пожелания, ехидно ухмыляясь – вот ещё один хороший человек пожелал им терпения, так пусть терпят!
                Когда Алёшу выписали из больницы, денег у нас почти не осталось. Я спросила его, есть ли у него друзья с зажиточными родителями, чтобы можно было занять семь тысяч на пару следующих курсов лечения. Но только на неопределённый  срок, вернём после  продажи квартиры. Лёша ответил, что попробует найти. Вечером к нам заехал Рэм, пришёл вместе с Асей, одноклассницей Алёши. Ася и Лёша разговаривали в комнате, а я  остановила Рэмку в коридоре, попросила купить нам Гептрал или помочь нам деньгами на его покупку. Побыли они недолго, уехали, а через час ко мне пришла Асина мама, принесла нам тысячу рублей просто так, не в долг, безвозмездно, то есть даром. Ей Ася сказала, что нам срочно нужны деньги на лекарства, как только услышала? Такая отзывчивая, чудесная и добрая девушка!
                На следующий день Алёша ушёл в Университет, повидаться  с друзьями. А мне позвонила сестрёнка, узнать, как у нас дела, и рассказала свой сон. Во сне она ходила на приём к Ксении Собчак, просила помочь мне и Алёше. Получила от Ксении какую-то старую металлическую коробочку. Спустилась по лестнице в приёмную, открыла коробочку.  Там лежал кусочек засохшего хлеба, наверное, такой хлеб получали мои родные в блокадном Ленинграде, и ещё какая-то иностранная монетка, вроде медная.
                Сестрёнка возмутилась, вот мол, богатые никогда не поймут бедных, что же это за помощь такая?!  Её подозвала секретарь Ксении, предложила обменять монетку на наши деньги. И дала ей взамен старую советскую десятикопеечную монетку. С этим сестрёнка и проснулась. Надо сказать, что я пыталась найти помощь у друзей, только мои друзья были разве чуть богаче меня. Ходила я по различным инстанциям с протянутой рукой, по фондам каким-то, мне везде объясняли, что я больше потрачу денег, заверяя копии Алёшиных документов, нежели получу от них. На завод я больше не пошла, директора заменили, да и уволилась-то я сама, по собственному желанию. Я же теперь свободна, словно птица в небесах, блииииин!
                Одна из моих подруг, у которой дома был компьютер, предложила  разместить объявление с просьбой о помощи Алёше. Только мы не знали, есть ли какие фонды помощи больным детям, скорее всего тогда их не было, поэтому решили разместить на сайте, на котором покупают и продают  автомобили, рассудив, что если покупают машины, значит, деньги есть. Подруга часто проверяла тот сайт, но никто не откликнулся.
                Ещё я сходила в Пенсионный Фонд. Увидела по телевизору американскую картину «Последний отпуск». Там героиня фильма, узнав о своём смертельном диагнозе, сняла накопительную часть пенсии и всю прогуляла, зато душу отвела. Вот и я потащилась просить о том же, регулярно получая уведомления из  пенсионного фонда о размере накопительной части моей пенсии. Облом. У нас, видите ли, не положено. Да и пенсию потом буду получать меньше. А мне плевать, какую я буду получать пенсию ПОТОМ, да и будет ли у меня  это ПОТОМ? Тогда сказала им, что мне пенсионный фонд должен пенсию за целый год, я ведь оформила её только в 51 год, а имела право в 50 лет. Облом. Ничего не знаем, пенсию начисляют с момента обращения. И пошла я, несолоно хлебавши…
                А ещё я увидела там, в зале ожидания приёма специалистами, несчастного человека. Он ходил по залу, брал какие-то бланки, пытался в них что-то писать, снова ходил по залу, как неприкаянный. И громко объяснял всем, что вот сына его прислали из армии в гробу, что ничего не понял, почему так случилось, и вот ходит теперь по чиновникам, правду ищет. При этом всё время шикал на кого-то невидимого и гнал из зала.
                За несколько месяцев до этого случая, в автобусе, я видела другого сумасшедшего отца. Зашёл мужчина в салон, сел на свободное место, а напротив – пустые места. И так спокойно стал разговаривать с кем-то, словно тот сидел напротив его. Рассказал,  что они давно не виделись потому, что жена, когда уходит из дома, запирает его, всё время после смерти дочки так с ним поступает. А сегодня забыла запереть, вот он и сбежал, едет доченьку навестить.
                У меня у самой – растроение личности. Одна Я полностью шизанутая, всё считаю, столбы придорожные, складываю номера машин, или, наоборот, вычитаю, чтобы получилось доброе число, семёрка, например. Ещё считаю, когда готовлю, когда режу продукты, сколько кусочков получилось. В общем, тихий ужас. Вторая Я молится, молится… А вот третья Я, с остатками здравомыслия, всё это замечает, и тогда  я сама себе говорю:
             - Ну ты, мать, даёшь….
             Когда я вернулась домой из ПФ, позвонила сестрёнке, рассказала об этих случаях, и взяла с неё слово, что когда у меня окончательно съедет крыша, она сдаст меня в дурдом. Только она это слово пока не сдержала, таскаюсь я по улицам, людей дивлю. ТЕПЕРЬ меня алкоголики почему-то зауважали.  Часто, завидев мою сгорбленную фигуру во всём чёрном, мою бледную страшную рожу, кидаются ко мне, норовят чуть ли не на колени встать. Кричат:
             - Матушка, помоги! Научи меня в церковь ходить, ноги меня туда не несут!
             Нашли кого просить! Я и сама с ТЕХ пор в церковь хожу только как в Бюро Добрых услуг, заказываю родным о упокоении, ну разве что зайду свечу на канун поставить, да в очередной раз к Богу придолбаться, почему за детей не заступается, и требую вернуть Лёшеньку живого и здорового!
             Так, всё, возвращаюсь к тем дням. После звонка сестрёнки о её странном сне я стала разговаривать с Налаоном. Вот, говорю, нет  нам помощи, даже во сне отказывают. Он, оказывается, наш разговор  слышал, и сказал, что я ничего не понимаю. Видела во сне моя сестрёнка Ксению Петербургскую, а поскольку она её иконы не видела, узнать бы святую не смогла, вот ей и показали узнаваемую Ксению родом из Петербурга. И добавил, чтобы я перечитала житие святой, когда она хотела кому-нибудь помочь, всегда копеечку подавала. Ну, пошла я житие перечитывать. Точно, копеечку подавала, и людям этим помощь шла. Ведь помогают святые через людей.
                Вскоре вернулся мой Алёша. Спрашиваю:
                - Нашёл, кто сможет нам в долг дать на неопределённый срок?
                - Нашёл! - смеётся и даёт  мне шоколадку в картонной упаковке, на которой денежка в пять тысяч напечатана.
                - Спасибо за шоколадку…
                - А ты открой, посмотри.
                Открываю, смотрю. Вместо шоколадки лежат десять тысяч рублей.
                - Я же просила семь тысяч, - растерялась я, - а тут десять…
                - Да, десять, и не в долг, а в помощь.
                Вот вам и десять советских копеек от Ксении из Петербурга! Оказалось, что миллионеров среди родителей Алёшиных друзей нет, но есть основатели и работники дизайнерской фирмы, разрабатывающие дизайн для домов зажиточных людей.  Вот они обратились к своим заказчикам, и те от чистого сердца не отказали в помощи.
                Алёшу я усадила обедать, а сама пошла в комнату, встала на колени перед иконой святой блаженной  Ксении Петербургской, поблагодарила её за помощь.
                А ночью вдруг  вспомнилась мне книга Стругацких «Пикник на обочине». Пошёл в Зону мужик молить о спасении  младшего смертельно больного брата, вернулся, страшно разбогател, а брат всё равно умер. Значит, деньги ему оказались дороже брата, хотя о деньгах он и не просил. Мне тоже важны  были не деньги, а жизнь и здоровье моей кровиночки, сыночка моего. Эх, если бы Алёша в эти дни увидел во сне Ксению Петербургскую, и проснувшись, сказал бы мне, что теперь у него всё будет хорошо, что он скоро выздоровеет! Но нам послали не здоровье, а деньги. Значит, ежели меня хорошенько поскрести, душу мою, сокровенные желания, деньги для меня окажутся главнее?  Нет, нет, нет и ещё раз нет!!!!!!!! Нет ничего и никого главнее и дороже для меня моего Алёши! Сердце моё сжалось от этой помощи, ведь все эти годы денежная помощь нам шла через беду…
                На следующий день приехали эти Алёшины друзья, что нашли для нас деньги, та самая славная пара, что привозила 6 апреля хирурга к Алёше, и с ними приехали родители парня.  Алёша сидел в маленькой комнате с друзьями, играл для них на гитаре  и пел. А мы сидели в большой комнате, разваривали. Я им заключение показала, всё рассказала. Они пообещали оказывать помощь Алёше  и в дальнейшем.
                У меня оставалась ещё одна надежда, кроме Бога, разумеется. На Москву. Направление медицинское я получила, пошла в Горздрав, в Минздрав. Ушло на всё это несколько дней. Иду как-то раз с Минздрава, а здание его находится  недалеко от Алёшиного Универа. Слышу, окликают меня. Гляжу, две девочки с Алёшиного класса ко мне бегут, две красавицы, одна из них – Асенька. Подбежали, спрашивают, как у Алёши дела? Честно сказала им, что не очень ладно, вот пробиваю поездку в Москву, может, будет шанс. Ася говорит, что у нас всё будет хорошо, что все за Алёшу молятся в душе, много мне слов хороших сказала, спасибо, золотко!
                Я в этот день с утра из дома ушла, после Минздрава ещё нужно было по инстанциям ходить, документы на льготный проезд оформить, потом за билетами в кассу – в общем, проходила до вечера. Прихожу домой. Алёшка ко мне кинулся, встревоженный, обнимает, ругает меня, где так долго пропадала?  Заявил:
                - Срочно покупаем тебе мобильник, чтобы я всегда знал, где ты, всё ли с тобой в порядке!
                - Нет, Алёша, только после продажи квартиры.
                - Что, все деньги на лекарства?
                - Да, все на лекарства. И на поездку в Москву.
                - Дорогой я у тебя мальчик получился?
                - Дороже не бывает! А теперь ты понял, каково мне, когда ты надолго пропадаешь и тебя даже по мобиле не вычислить?
                - Понял. Мама, понял…Я чего только не передумал за это время, самое страшное в голову лезло… Теперь всегда буду звонить, записки оставлять, больше мы друг друга не потеряем!
                ( Слышишь, Господи? Не потеряем?)
                Вот и ещё одна причина конфликта отцов и детей у нас  отпала, как же дружно и хорошо мы бы  с ним жили!  Если бы да кабы, ах, если бы сбылась моя мечта, какая жизнь настала бы тогда…Лёша часто пел эту песенку…Не сбылось, ничего не сбылось хорошего…
                Ночью я вспомнила наш разговор о дорогом ребёнке. Вспомнила мультик  про Малыша и Карлсона, разговор Малыша с родителями после того, как его сняли с крыши: « Папа, а если я стою сто тысяч миллионов, нельзя ли мне получить хоть немного наличными, чтобы я мог купить собаку?». И представила я, как зашёл ко мне в комнату закутанный в одеяло сын и спросил:
                - Скажи мне, мама, сколько стоит моя жизнь?
                - Сто тысяч миллионов, родной, дороже всех на свете!
                - Ма, а если я стою дороже всех на свете, нельзя ли мне получить ещё  хотя бы двадцать  лет наличными, чтобы я мог нормально  пожить на Белом свете?
                Уснула я в слезах.
                Билеты я взяла на 5 мая, прямо на Алёшин день рождения. Я спешила поскорее его отвезти, чтобы успеть в Онкоцентре провести оформление на операцию до праздника 9 мая.
                Стоял конец апреля, удивительно тёплый был апрель в том году. Позвонил Геня, предложил отвезти  нас с Алёшей в Дивеево. Мы с радостью согласились. Алёша хотел взять с собой гитару, но Геня сказал, что будет полная машина, с нами поедут ещё трое, его друг и девочка из района со своей мамой. Девочка после операции на ноге, у неё была саркома, стоит эндопротез, и она тоже регулярно проходит химиотерапию, но в Москве.
                До района доехали быстро, но мама этой девочки стала отказываться от поездки, отправляла с нами только дочку. Дочке было лет шестнадцать, кажется, совсем молоденькая. Я обещала ей во всём помогать, но девочка всё же упросила маму поехать с нами. Оказалось, мама её совершенно не переносит  поездки в автомобиле. Но всё же она решилась на этот подвиг ради дочери. Ох и дорога у нас получилась! Бедная мама просила через каждые полчаса  остановить машину, выходила, её выворачивало, потом она немножко очухивалась  -  и мы отправлялись дальше.  Дорога поэтому заняла слишком много времени. Приехали мы в Дивеево очень поздно, даже иконная лавка уже закрылась, не удалось купить икону Серафима Саровского, не получилось пройти по Канавке, мощи святого  уже закрывали на ночь. Там были ещё опоздавшие, с детишками. Я отозвала в сторонку неумолимую монахиню, сказала, что у наших детей – рак, что мы так долго добирались, в общем, она разрешила. Выстроились мы в очередь, первым к мощам подошёл мой Алёша, потом наша девочка – попутчица, потом мы все остальные. О чём просили – понятно….
                Затем Геня повёз нас ночевать в какую-то церковь, у него там был знакомый священник. Какая была тёплая ночь! Церковь, и дом, и вообще все строения были новенькие, из круглых  золотистых брёвен, запах стоял свежий, чудесный! Нас вкусно накормили, уложили спать на полу, девочку только с её ногой уложили на диван. Лёшеньке тоже эта слишком долгая поездка далась с трудом. У него возникли боли в спине. Я полночи массировала ему спину, потом все уснули. Утром рано поднялись и поехали на святой источник Серафима Саровского.  Там ещё не было никого из паломников, мы были первыми. Разошлись мы по кабинкам купальни, я всё за Лёшу переживала, как он перенесёт очень холодную воду источника? Сама я мерзлявая, холодную воду не переношу. На всякий случай спросила у Гени, можно ли окунаться только по шею? Он ответил, что дело моё, но желательно с головой, три раза, перекрестившись, и молить Серафима Саровского о помощи Алёше. Тогда я решилась, это тоже для меня подвиг, ради Алёши пойду на всё! Алёша пошёл первый, я стою, переживаю, а он выходит довольный такой, я его сразу в махровый халат засунула.
               -  Как ты? – спрашиваю.
                - Здорово, мне понравилось, чувствую себя замечательно, даже боль отступила! Я и ещё могу!
                И тогда я храбро пошла в купальню. Ой, что со мной было! Я думала, у меня сердце выскочит из груди, дыхание перехватило… Всё равно три раза окунулась, да всё за сыночка молилась.
                А девочку мама просто в купальне водой этой облила три раза, ведь она хромала, ей было тяжело по мокрым деревянным ступенькам спускаться, да мама ещё за эндопротез  переживала. Сама она окунулась, конечно, а дочку только облила.
                Когда мы собрались уезжать, появился первый автобус с паломниками. Дорога обратно была чуть полегче, меньше останавливались на передышку. Серафим Саровский помог бедной маме, она чувствовала себя значительно лучше. У меня волосы всегда долго сохнут, и хоть я и закутала голову и шею в платок, и погода была тёплая, но приходилось всё время держать открытым окно справа, где сидела совершившая подвиг мама девочки. Как только мы выехали из Нижегородской области, погода резко ухудшилась, стало холодно. Мне сильно ухо продуло. Главное, что Алёша чувствовал себя хорошо. Лёша начал петь песню группы «Воскресенье» - «Снилось мне». Геня ему подпевал, подпевала и девочка, и даже я подпевала, как могла. Так, с песней, и довезли наших попутчиц в их посёлок.
                В два монастыря свозил нас Геня, и каждый раз дорога к ним была с такими препятствиями, словно мы не детей к святым местам везли, а каких-то преступников…
                К сожалению, боли у Алёши в животе и спине вернулись на следующий же день. Но пока помогали анальгетики и массаж спины. При массаже я проверяла пальцами, нет ли шишек по позвоночнику. Но их не было, видимо, из-за потери мышечной массы позвоночник словно садился сам на себя, зажимая нервные окончания,  и этим вызывал боль. ПОТОМ, на третью годовщину, я узнала, почему у него возникли боли в спине. Приятели случайно проговорились. Оказывается, он незадолго до возникновения этих болей свалился с байка и ударился спиной. Строго – настрого запретил друзьям мне об этом  говорить и сам не сказал ни слова. Знал, что я сразу на спину начну глину ставить, а Алёша уже давно не разрешал мне это делать, надоело. А зря…ты летящий вдаль беспечный ангел…
                Алёша замечал, что стал сильно худеть, отнёс это за счёт маленьких порций еды. А я приговаривала: «Были бы кости, а мясо нарастёт». Лёша был на этот счёт спокоен, ведь после второй операции у него тоже было не телосложение, а теловычитание, а потом он вес набрал, окреп. На это же рассчитывали сейчас мы оба. Лёгкие были чистые, дышал он легко, пел хорошо. Именно в этот год в его немножечко мальчишеском голосе появились такие чудесные баритональные нотки, а уж в каждую песню он вкладывал всю душу.
                Однажды к соседке  снизу приехал племянник из деревни, а соседка наоборот, ещё днём уехала в деревню, разминулись. Ключа у племянника не было,  и другая соседка привела его к нам, переночевать. Мы его устроили в большой комнате, а сами поздно вечером сидели на кухне, разговаривали. Потом Алёша взял гитару, стал играть и петь. И тут на пороге возник этот парень, смотрит так восторженно и говорит:
                - Так вот кто так здорово поёт! А я всегда, когда приезжал, лежал и слушал, и всё думал, кто же это поёт? Давай, пой ещё!
                ПОТОМ мне мои соседушки, плача, говорили, кто же нам по вечерам петь будет? Оказывается, они, заслышав Алёшино пение, выключали свои любимые сериалы и устраивались поближе  к стенке послушать моего сыночка. Как жаль, что нет записей, только те, что записаны на мобильник да пара песен на видео на заливе, да и те были записаны год назад. На факультете Алёша пел в хоре, там заметили пробивающийся баритон, он мне рассказывал, что преподаватель даже хотела воспитать у него низкий голос.
                Раньше я перед отъездом в Москву водила Алёшу в церковь на благословение на поездку. В этот раз Лёша себя плохо чувствовал, так что пошла я одна. Объяснила молодому священнику, что мне нужно и каковы наши обстоятельства. Он внимательно посмотрел  на меня, потом глаза его просияли, он заулыбался и сказал, что всё у нас с сыном будет хорошо, и дал своё  благословение.
                Наступило 5 мая, день рождения Алёши и день нашего отъезда в Москву с последней надеждой. Исполнилось моей кровиночке двадцать лет, первый, и к сожалению,  последний юбилей. Проснувшись, Лёша обнаружил мой подарок – льняную вышитую косоворотку. Как он обрадовался! Всё-таки сбылась его мечта о вышитой рубашке. А как шла ему косоворотка, как нравилось Лёше её носить!
                Мы собирались, укладывались, накануне нам ещё принесли адрес какого-то московского врача, у которого были успехи в лечении рака, так что настроение было хорошее. Я понимала, что собранных денег для Москвы может быть маловато, поэтому взяла свои два золотых кольца (больше не было), решила, что если не хватит, ещё и их отдам. Купила большой торт, заварила чай, пришли Алёшины друзья поздравить его, потом проводить нас на поезд. Торт, подарки, друзья, песни – получился  Настоящий День Рождения!  Все пошли нас провожать, попрощались мы и поехали…
                Перед самым отъездом я тихо попросила Марину поговорить с друзьями, чтобы всем молиться за Алёшу. Подумала, что может быть, детские молитвы дойдут быстрее?
                - Эх, - ответила мне Марина с горечью, - если таких, как Алёша, не жалеют, неужели вы думаете, что кто-то слышит наши молитвы?
                Нам с Лёшей повезло, в купе до самой Москвы мы были вдвоём, никого не подсадили. Для него это было важно, никто не расспрашивал про кучу таблеток, уколы и прочее.
               
                Москва слезам больше не верит…

                Доехали мы с ним относительно нормально, остановились опять в Сабурово.  Только было странно, как всё изменилось в Москве за те несколько лет, что мы там не были. Это я по части проезда  и в метро, и в наземном транспорте. Просто так в автобус, например, не зайдёшь, турникет как в метро. А дорого-то как! К этому  времени льготы инвалидные уже были отменены, за каждый пустяк приходилось платить. Я сама себя похвалила, что кольца свои взяла, а то, думаю, Алёшу положат на операцию, мне каждый день приезжать к нему дежурить, только на проезд все деньги ухлопаю, а на еду что останется? Опять на милость раздатчиц уповать? Ещё не повезло по части ключей от квартиры, в которой остановились. Хозяюшка наша побоялась нам ключи дать, потому что их недавно ограбили, да и в соседях наркоманы появились, а вдруг мы ключи потеряем?  Так что приходилось или долго болтаться по Москве ( а Алёша быстро уставал), или дожидаться возле подъезда, а погода была холодная.
                Неприветливо встретила нас Москва на этот раз. В операции Алёше отказали, предложили продолжить химиотерапию дома, а анализы крови этого не позволяли. Алёша сказал врачам, что согласен на любую операцию, на любое лечение, даже экспериментальное, что он выносливый  и всё преодолеет. Я предложила пересадить сыну мою печень со всеми протоками и сосудами, в общем, берите всё, что нужно, у нас одна группа крови, а мне пересадите его печень. Облом. У них пересадкой не занимаются. Я своё – а вы попробуйте, начните с нас, вот увидите, отторжения не будет. Опять – нет. А где занимаются пересадкой, направьте туда. Объясняют, что с онкологией пересадку не делают!  Как я ни билась, как ни плакала, пока Лёша не видел, ничего не помогло. Смотрят с искренним сочувствием, помочь ничем не могут.
                А я всё надеюсь, спрашиваю – термобляция? Облом. Гипертермия? Облом. Обойти искусственными протоками опухоль и продолжить терапию печени? Облом.
                Тогда мы поехали по адресу чудо-доктора, который нам дали дома перед отъездом. Ну приняли нас, ну выслушали, и предложили за большие деньги купить у них кучу БАДов. Даже Лёша понял, что всё это – фигня.
                Теперь я стала чаще терять надежду, но вспоминала о Боге – и вновь обретала её. А ведь надежда – опасная штука, надежда  может свести человека с ума. Надежда – королева горемык…
                Алёша захотел ещё раз съездить в Зоопарк, на следующий день мы с ним сходили в его любимый Палеонтологический музей. На третий день я попросила Лёшу съездить в Богоявленский Елоховский собор, к мощам его небесного покровителя святителя Алексия Московского.  В тот день он устал сильно, высиживая очереди в Онкоцентре, но всё же поехал. В соборе сел у входа отдохнуть, отдышаться. А я подошла к святым мощам, стояла перед ними на коленях, ревела в три ручья, молилась за Алёшу.  Затем подвела к раке  отдохнувшего сыночка, оставила наедине с его святым. Отошла в сторонку, чтобы не мешать их общению. О чём сынок просил – не знаю, не слышала. Но ведь точно о здоровье и жизни!
                Когда вышли из собора, Лёша увидел двух девушек на роликах, со смехом и визгом проехавших  мимо него, хватаясь друг за друга, за столбы, за ограду. Видимо, впервые на ролики стали. Алёша долго за ними смотрел, улыбался…
             Уставал сын быстро, а почти каждый день приходилось сидеть во дворе дома, дожидаясь, когда кто-нибудь выйдет или войдёт в подъезд, иначе не попасть, наших хозяев дома не было, все работали. А на улице – холодно. В день посещения Палеонтологического музея мы с Алёшей долго сидели на улице, потом долго сидели на лестнице на этаже. Лёше было плохо. Вдруг его стало тошнить, и всё, что он съел за день, всё вышло… Я открыла мусоропровод, стала руками собирать тошноту, отправлять в мусоропровод. Хорошо, с собой было достаточное количество бумажных салфеток. Лёшеньку обтёрла, лестницу вытерла. Минут через пять нас пригласила к себе соседка наших хозяев, на чай. Алёше уже стало легче, и он с удовольствием выпил чай. Наконец мы дождались прихода мужа хозяйки, вернулись в свою комнату. Лёша лёг отдыхать. Я попросила ведро и ненужную старую тряпку, налила горячей воды и вымыла лестницу.
             Я всё больше понимала, что бессильна помочь собственному  сыну, а такое бессилие может довести до отчаяния. Всё это, и отказ в Онкоцентре, и Алёшин приступ, сильно на меня подействовали. В эту ночь Алёше было плохо, боли в животе. Я тихонько ходила  на кухню, в ванную, приготовила ему уколы, сделала – и сорвалась. Впервые за эти годы  я сорвалась при нём. Была истерика, я затыкала себе рот кулаком, шептала: «Прости, Лёшенька, прости, сорвалась…», но меня несло и справилась я с собой с трудом. Всё же немного погодя нам обоим удалось уснуть.
                Алёша утром твёрдо сказал мне: «Всё, мама, уезжаем!». Он меня пожалел, не себя. У меня ведь всё это время в правом ухе был нарыв на память о поездке в Дивеево, даже измерять Лёше давление нашим обычным тонометром мне было мучительно. Лёша меня лечил, купил какие-то ушные свечи, вставлял мне в ухо, поджигал их. Капли тоже не помогали, нарыв прорвался только уже дома после возвращения.
                Билеты удалось взять на 10 мая,  так что 9 мая мы ещё были в Москве. Из дома, где мы остановились, были хорошо видны Царицынские пруды и вообще небо над Москвой. Ах, какой был замечательный салют! Алёша был очень доволен, дома мы с ним тоже не пропускали этот праздник, всегда ездили на салют над заливом. Когда не стало моего отца, мы вешали на спинку стула его офицерский китель с орденами и медалями, так же, как при отце, накрывали стол, а вечером – непременно на салют! Вот и теперь, в Москве, мы вместе  любовались роскошным московским победным салютом!  И, несмотря на все обломы, мои истерики и Алёшины боли, я ни минуты не думала, что это – последний салют в его жизни…
                ПОТОМ, когда я перебирала  в памяти все эти дни. Все свои ошибки, как я ругала себя за то, что не попыталась обратиться к Джуне! Ведь у хозяев был комп, модно было найти её сайт. Джуна, потерявшая своего единственного  сына, не отказала бы в помощи и моему единственному ребёнку…Господи, какая  же я всё-таки  дура! Я же просто обязана была использовать любой шанс для его спасения, но во мне нарастало отчаяние и всё больше затуманивало мой больной мозг.
                Печальное возвращение.
                На обратном пути снова повезло в том, что ехали без соседей в купе. Вернулись мы с сыном домой 11 мая. После завтрака я поехала в Минздрав, отчитываться о поездке, а Алёша должен был отдыхать. Но когда я вернулась, сыночка дома не оказалось. Явился к обеду, очень усталый и очень довольный. Оказалось, он исполнил наконец-то свою голубую мечту детства – коли деньги от поездки остались, купил себе роликовые  коньки  и поехал на набережную их осваивать. Налетался по полной, джинсы на заду и коленках были порядочно измазаны. Ох, чудо моё, разве же ему можно было падать, напрягать свои последние силы? Но Алёша сиял, хотя и пролежал весь остаток дня. Зато на набережной он встретил  своих друзей, ту самую славную парочку, что помогала нам деньгами. ПОТОМ они привезли мне и показали запись на видео, которую они сделали в тот день, и теперь я могу часто смотреть на своего роднулечку, слушать, как он говорит, смеётся, видеть, как уезжает от меня вдаль… О утраченный и ветром оплаканный призрак, вернись, вернись! Каждый год 11 мая я иду на набережную и прохожу по маршруту сына, сижу там, где он сидел, мысленно обнимаю его и целую, и спрашиваю, видит ли меня мой сынок, и прошу вернуться… Утрата, утрата…
                Как я мечтала, чтобы квартира наша скорее продалась! Я бы увезла Алёшу на море, врачи сказали, что ему теперь всё можно.  Даже как-то Алёша сказал мне, довольный, что съел несколько ягод клубники, и никакого храпа! Наверное, решил он, аллергия отступила. А ведь это отступил окончательно подорванный иммунитет…
                Марина уезжала на майские праздники домой, в Нижегородскую область. К нашему приезду из Москвы вернулась и она, и пришли они с Васей Алёшу навестить. Марина ездила с родителями в Дивеево, привезла нам в подарок икону. Я порадовалась, ведь  мы с Алёшей приехали туда  очень поздно, и купить икону Серафима Саровского  нам не удалось. Вот, думаю, как кстати! А Марина протягивает мне икону Божией Матери «О Умилении», а на ней Царица Небесная одна, без Младенца… Мне чуть плохо не стало, едва от слёз удержалась, поблагодарила Мариночку. Она почувствовала, что-то не то… Говорит, что знала, что мы там  сами были, наверняка сами икону Серафима Саровского купили, вот и решила подарить икону Пресвятой Богородицы. А Она там – одна…
                14 мая сыночек мой пошёл и купил для меня тонометр – полуавтомат. Меня это растрогало, но ведь мне денег жалко, нужно Лёше на лекарства. Говорю ему:
                - Спасибо, Лёшенька, но у меня же есть тонометр.
                - Ну да, в уши надо вставлять, а у тебя ухо ещё не зажило, я же видел, как тебе было больно измерять мне давление.
                Золотое сердце, доброе, золотое сердце у моей кровиночки! Господи, да разве Ты не видишь? Пощады, пощады и милосердия!!!!!!! Алёша меня любил, я это чувствовала. В подростковом возрасте называл меня Муми-мама, ласково, даже его одноклассники некоторые так меня называли за глаза. Ну какая же я Муми-мама, я проворонила своего Муми-сыночка, прошляпила… Но поскольку Лёша был настоящий мужчина, несмотря на всю свою любовь ко мне, дату моего дня рождения забывал частенько. И когда утром этого дня слышал, как сестрёнка с племяшкой, подруги, поздравляли  меня по телефону, обижался на меня, почему я не напомнила заранее. Бежал в магазин, покупал мне в подарок что-нибудь очень нужное, портновский мелок, например, или портновскую ленту ( я ими до сих пор пользуюсь, целуя). А в этом году помнил, я это поняла, так как Лёша заранее обвёл дату на настенном календаре. Чёрным фломастером. Ну почему же чёрным, солнышко моё, ведь у тебя был целый набор цветных фломастеров…
                Подарки они с Татой мне купили заранее, шампунь и бальзам, и вовремя подарил их мне. Я храню уже пустые флаконы на память  о моём последнем дне рождения. Больше у меня  этих дней нет, я их отменила. Как и все остальные праздники, разве что 5 мая, день рождения Алёши, и 9 мая для меня свято. Ещё Лёшенька подарил мне диск с записями красивых мелодий, типа «Одинокого пастуха», которые мы с ним слушали в санатории на лечебных сеансах в соляной пещере. Конечно, он планировал подарить  и диск со своими записями, но в том судьба его обломала, запустив вирус в комп его друга, на котором Алёша записывал свои песни…
                Славный парнишка тот Лёшин друг и сосед по дому! Он довольно часто приходил к нам со своей подругой, Нюшей. Такая милая, симпатичная девочка. Они часто гуляли втроём, даже ходили с нами, когда мы с Лёшей присматривали себе будущую однокомнатную квартиру. Нюша часто звонила Алёше, и они подолгу разговаривали, но на прогулки ходили всегда втроём. Мне было в радость, что у Алёши такие замечательные друзья!
                Я, занятая нашей бедой выше крыши, не заметила трагедии в этой дружбе.  Нюша полюбила Алёшу, но Алёша не мог себе  ничего позволить более дружбы, потому что его младший друг любил Нюшу до слёз, первая любовь… Девушки его друзей были для Алёши табу. Мы  выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает… Светлый мой сынок, ясная душа, вернись, вернись!.........
                Половина кухонного стола была у меня уставлена Алёшиными лекарствами. Стали приходить потенциальные покупатели квартиры, спрашивали, почему мы её продаём? Я отвечала,  показывая на эту кучу лекарств, что я серьёзно больна, нужны деньги на лечение. Алёша ведь слышал наши разговоры, а у меня язык не поворачивался сказать, что болен мой сын! Квартира не продавалась, хоть тресни! Я даже потащилась к какой-то ясновидящей, что ли, смотрела она по картам, очередь к ней была большая. Расспросила она, зачем мне нужна срочная продажа квартиры. Объяснила  я ей, в чём дело. И так, и этак раскладывала она карты, и говорит мне:
                - Ну не вижу я ни могилы, ни гроба для вашего сына! Всё у вас будет хорошо, ещё придёте меня благодарить! А вот квартира раньше осени не продастся…
                Насчёт квартиры она не ошиблась. К большому сожалению, ошиблась в прогнозе относительно Алёши.
                С душами я теперь общалась часто, в основном с Налаоном, но он стал частенько пропадать где-то, и со мной на контакт стали выходить и другие, называли себя некоторые моими знакомыми умершими, и даже одна душа заявила, что он – мой отец. И все они, как один, говорили, что решается судьба Алёши, молись! А я что все эти годы делаю, не молюсь, что ли? Уже лоб себе расшибла  и коленки все до синяков довела!
                Отец мой тоже сказал мне, что Алёша должен умереть молодым…Да кому, блин, он что должен? Он мне должен, чтобы старость моя хорошая была, он будущей своей жене должен, чтобы жизнь её счастливая была, он детям своим будущим должен, вырастить, выучить, хорошими людьми воспитать! Нет, должен умереть молодым… Велел отец купить ему мотоцикл, пусть проживёт остаток дней, радуясь. На мой вопль, что покупать пока не на что, да и разбиться может, ответил, будет на что и Алёша не разобьётся. Больше под отца не косил никто, но частенько доводили меня  до истерик, постоянно повторяя, что сын мой скоро умрёт.
                Я на них злилась и вопила, что вот кормлю вас, идиотов, своей энергией, а помощи от вас нет.
                - А что мы можем сделать?
                - Вы только бесов видите, что ли,  ангелов не  можете видеть?
                - Мы видим и ангелов, когда они по своим делам здесь ходят, на нашем уровне.
                - Ну так поймайте хоть одного за подол, попросите за Алёшу, тогда все сыты мною будете.
   
                - Ангелы нас не замечают…
                - Что, вы такие маленькие и тёмненькие?
                - Да…
                - Ну вас же много, окружите ангела толпой, копытцами топочите, рожками упирайтесь, просите за Алёшу, паразиты такие!
                - Мы не можем, у нас не получится…
                - Тогда пшли вон, болваны! – хоть умоляй, хоть злись, толку от этой мелочи пузатой никакого.
                Разумеется, разговоры эти я вела в отсутствии Алёши, когда он уходил к друзьям. Затем снова появлялся Налаон, ругал меня, что я опять с полтергейстом связываюсь, что я не должна слушать никого другого, кроме него, и что с Алёшей всё будет хорошо. Вот отработает свою ( а по мне – так чужую) карму, получит амнистию и начнёт выздоравливать. Имей терпение!
                И опять Налаон пропадал где-то. Я думаю, что его вызывали на уговоры изменить Алёшину (Тимура)  судьбу, и поэтому он понемногу становился злее и мрачнее. А пока Налаон-Абдулла отсутствовал, мне другие  что только не наговорили!  Что Алёша, если останется жив, убьёт свою жену. Я в ответ рыдала, что этого никогда не случится, не видят они, что ли, какая добрая душа у Алёши. Они мне про состояние аффекта, а я им – что в состоянии аффекта Лёша пинает стенку в ванной комнате, и всё. Но всё же я как-то сказала Алёше, что ему прогнозируют. Он долго смеялся, сказал, что те, с кем я общаюсь, придурки, и что доля срыва досады или обиды ему служит стенка, а не живой человек, не кошки и не собаки.
                На следующий день после этого разговора с Алёшей мне позвонила моя подруга, которая размещала в своём компе объявление о помощи Алёше. Сказала, что результата  нет  никакого, никто не откликнулся. Была очень расстроена. Объяснила, почему она в таком состоянии. Соседка её сверху всё время воет, как волчица, кричит, рыдает… У неё был единственный сын, не так давно он на машине сбил насмерть  ребёнка, мучился, переживал, и в итоге повесился. Вот мать его теперь с ума сходит. Я сразу вспомнила свой сон в начале года.
                Снилось мне, что Алёша мой здоровый, крепкий, сильный, замечательный водитель, классный, у него огромный грузовик – фура. Заработки хорошие, живём в достатке, всё у нас нормально. Лёша настолько уверен в своём мастерстве водителя, что привязал к фуре санки с соседским малышом и катает его по двору. Вдруг санки скользят, делают разворот и влетают под заднее колесо фуры. Все, кто был во дворе, страшно кричат, у меня от ужаса голос пропадает, разеваю рот, как рыба, а звука нет. Бегу, закрываю собой то, что осталось от санок и малыша, а Алёша, растерянный, ничего ещё не понимающий, вылез из кабины, стоит в полном ступоре. Мама малыша рвётся к санкам, её удерживают люди, у меня голос вернулся и я кричу:
                - Это жизнь, это жизнь! – и в ужасе просыпаюсь. Уж очень сон был реальный, долго душа  моя болела…
                Так вот, после этого разговора мне души начали лапшу на уши вешать, что теперь Алёше заменили убийство жены на случайное убийство ребёнка. В общем, понимаете, каково мне было, я ведь уже столько времени жила на грани  нервного срыва, только надежда на Бога держала меня на плаву, упование на Его милосердие. …Обложили меня, обложили, и гонят на номера… Как волчицу с волчонком флажками окружили и травят, да только я-то не волчица, и сын мой не волчонок, у нас характеры не волчьи, так за что же?
                Однажды в церкви я увидела книгу о профессоре Войно-Ясенецком, святителе Луке Крымском. Автор, если не запамятовала, М.Поповский. Проглотила её одним духом, и ещё больше стала мечтать свозить Алёшу на море, в Крым, и отвезти его к святым мощам этого замечательного человека. Алёша взял эту книгу почитать, был впечатлён, попросил меня подарить книгу Саше, будущему врачу-онкологу, и ещё купить такую же и подарить своему первому хирургу. Когда Саша приехал навестить своего отца в наш город, Алёша эту книгу ему подарил. Саша звонил Алёше часто, и мне тоже, расспрашивал о состоянии Алёшиного  здоровья, принимал к сведению  информацию, но ничего не говорил ни мне, ни ему. Алёшу не хотел травить, видимо, а по мне невооружённым глазом было видно, что я мало вменяемая.
                Я подсовывала Алёше разные книги по лечению, разные методики предлагала, разные теории разных авторов. Надеялась, что он интуитивно почувствует, что именно ему подходит. Алёша всё это просматривал, прочитывал, и уверенно заявлял, что всё это – чушь. Как же, он же всю жизнь биологией увлекался, даже полкурса на биофаке проучился, сам всё знает, все эти теории – ерунда на постном масле!
                Я уже стала убеждать себя рассказать ему всё о его болезни. Почти созрела. И вдруг случайно встретила на улице женщину, работавшую в хирургии Детского медицинского центра, психолога. Она спросила, как у нас дела? Дела, как сажа бела… Я объяснила ей положение дел, сказала, что хочу Алёше всё рассказать, он всё равно сам уже догадывается. Она ответила, что ни в коем случае я этого говорить ему не должна. Одно дело  - смутно догадываться, да даже знать, втайне от себя самого, об этом. Другое дело – услышать это со стороны, так грубо и окончательно. Она много раз видела реакцию детей на известие, что у них – рак. Мука, отчаяние, крики родителям, зачем они их родили, они не просились их рожать, и что они ненавидят родителей за то, что те  дали им жизнь. У таких детей, добавила она мне, и восстановление идёт дольше и ремиссия короче, так что молчите и врите дальше…Продлить неведение – продлить надежду…
            …Мама – первое слово, главное слово в нашей судьбе, мама жизнь подарила, мир подарила, смерть подарила мне и тебе…
                Где-то в эти дни по телевизору показали российский фильм «Остров». Алёше он настолько понравился, что, когда в книжном магазине мы увидели книгу со сценарием этого фильма, Лёша непременно её купил. После, в конце июля, подарил книгу на день рождения Гене. Я спрашивала Геню, он был воцерковлённым человеком, знает ли он, где есть старец типа героя этого фильма. Геня ответил, что были такие, но последний несколько лет как умер, о других он не знает. Так, и здесь облом…
                Как-то Алёша пошёл к Васе на дачу с ночёвкой, а Вася этот фильм не видел, вот они зашли в прокат и взяли фильм  «Остров». Когда стали смотреть, оказался не тот фильм, голливудский. Но он тоже понравился Алёше, и когда в телепрограмме  прочитали, что будет этот фильм, Лёша мне посоветовал его посмотреть.  Молодцы авторы, я даже подумала, что если бы ничего не знала о Том свете, о реинкарнации и карме, точно бы пришла к выводу, что мы – клоны энергетической цивилизации, цивилизации душ, и когда у них там какой-то орган портится,  теряет энергию. Они забирают энергетическую часть нашего органа себе, и тогда оставшаяся часть белкового тела начинает болеть. Во многих случаях – смертельно. А тем наплевать, они себе новый клон вырастят.
                Одна моя соседка дала мне адрес и телефон женщины – хирурга, на пенсии, к тому же обладающей некоторыми экстрасенсорными способностями. Вот в конце мая мы с Алёшей поехали к ней, в другой город, почти два часа езды на автобусе. Алёша был рад поездке, тому, что увидит незнакомый город.
                Приехали, дорогу Лёша перенёс хорошо. Женщина оказалась приветливой, приняла нас по-доброму. Осмотрела Алёшу, сказала, что ему придётся пить настойку Аконита, а потом – авиационный керосин. Я ответила, что керосин для пробы я ему давала, но Алёша тяжело его перенёс, да я и сама вместе а Алёшей попробовала керосин, и самой мне было неладно. Она ответила:
                - Жить хочешь – будешь любую гадость пить.  Честно скажу тебе – ты на грани. Надо на ней удержаться, так что начинай пить Аконит, потом приедешь, посмотрим.
                Дала нам бутылку с настойкой Аконита, дала схему его приёма. Накормила нас, и мы отправились в обратный путь. Алёша по дороге к вокзалу купил себе симпатичную удочку, умирать он вовсе не собирался, собирался  заняться рыбалкой.
                У этой женщины было четыре сына, вот какая она молодец, да рассказала она мне ещё, что у неё было бы пять сыновей, да одного малыша нечаянно задавил сосед по дому, прямо под окнами, в песочнице, на её глазах. Она тогда была беременна последним ребёнком. И что она даже в суд не подавала, потому что машина у соседа сошла с ума, руля не слушалась, всё произошло буквально за секунды.
                Мой страшный сон! Что-то никто этому злосчастному соседу смертельной болезни вовремя не отвалил, дабы спасти ребёнка!
                Дома я расписала приём Аконита по дням, по схеме. На всякий случай попросила Налаона проверить настойку и схему приёма. При разговоре не удержалась, укорила его,  что не помогает Алёше выздоравливать, что чувствует себя мой сынок всё хуже и хуже и всё больше худеет. Вот наш последний разговор с Налаоном:
                - Так ему и надо.
                - Ты что, с ума сошёл?
                - Я его ненавижу!!!
                - За что?! Что он тебе сделал? Это ведь я с тобой общаюсь, не он, может,  я чем обидела?
                - За то, что он меня убил! Я говорил тебе, что он – афганский бандит, сын палача!
                Я опешила, слёзы градом, говорю сквозь слёзы:
                - А Алёша мой при чём? Он тебя в глаза никогда не видел, не слышал о тебе никогда, ничего тебе не сделал! Он же Алёша, а не Тимур!
                - Они теперь одно целое, и я их обоих ненавижу! И тебя тоже ненавижу!
                - А меня-то за что?
                - За то, что ты его так любишь! И не заказывай мне так часто в мечети молитву  вместе с Тимуром!
                Я психанула и заорала, что сколько захочу, столько и закажу, это моё дело! Не подумала, что ежели он такой тёмный, слишком много света от молитв для него – нож острый, огнь попаляющий!
                Невинные чаще всего погибают из-за чужих пониманий добра и зла. И это чужое понимание  я преодолеть не смогла. Как всегда, не нашла нужных слов. А уж как молила я его, как просила! Так трудно вложить в чужую душу самые простые и очевидные истины…
                В общем, не очень хорошо помню разговор, ведь всё время через слёзы и сопли. Но поняла, что Абдулла давно у нас обретается ( припомнила я странный случай со взорвавшимся стаканом!), языку учился вместе с Алёшей, подглядывал да подслушивал, когда Лёша делал уроки, слушал, как книжки сыну я вслух читала. То-то, думаю, самый грамотный по части правописания попался, остальные такие ошибки делали, натуральные двоечники.
                - А хочешь, расскажу тебе, как он меня убил?
                - Не хочу!!! У меня и так вся душа истерзанная, не хочу!!!
                Что я только ему не говорила! Пожалеть меня просить было бессмысленно, пожалеть Алёшу – тем более. В ответ на все мои мольбы – только ненависть. Я пыталась объяснить Абдулле, что если он сам преодолеет эту ненависть, ему же лучше будет. Что-то плела о рабовладельцах  Древнего Рима, как они отпускали иногда на волю своих рабов; о наших крепостниках, отпускавших своих крепостных на волю без выкупа, очень редко, но отпускавших, просто по велению души. Говорила, что он наверняка смотрел с нами по телику  фильм «Патриотическая комедия», там домовой, покусившийся на человека, потемнел и ушёл с земли Вниз, а домовой, закрывший своим телом от пули человека, сам стал человеком. Что-то ещё, что-то ещё, всего и  не припомню, и всё это через слёзы, вопли, рыдания, сумбурно…
                - Значит, всё, что ты плёл про Нижний Новгород, враньё? Этот нижний город – под землёй, в земле?
                Пауза. Довольно долгая. Потом:
                - Догадалась наконец… Он скоро умрёт. И ты скоро умрёшь.
                - А я без него и жить не хочу! Без него ничего не хочу!
                Вот привелось мне разговаривать с тем, кто написал такую страшную судьбу моему сыну, с его палачом. И как всегда, не нашла я нужных именно той душе слов, не уговорила, не умолила, ни слова мои, ни  мои  слёзы, ни мои мольбы не трогали сердца, переполненного кровной местью и ненавистью…
                Больше я с Налаоном-Абдуллой не разговаривала. Он не лез на янтарное яблочко, но, я так думаю, и не уходил, наблюдая, как сына моего тащили на эшафот, как я упиралась ногтями, зубами в попытке замедлить это шествие на Голгофу, как рыдала и кричала, срывая голос, а он держал над головой Алёши свой меч, наполненный ядом ненависти.
                И не удержал Ангел Господень занесённую руку…
                Какой-то странный Ангел-хранитель достался моему сыну. Этот Ангел, наверное, думал, что спасает его, а на самом деле пригвождал Алёшу к кресту, чтобы он от него не ушёл…
                Долго я рыдала, молилась, уговаривала Господа сказать мне, какой подвиг я должна совершить, что сделать, от чего отказаться, только бы спасти Алёшу! Умоляла забрать мою жизнь! Больше шести лет  я молила об этом, каждый день, да видимо, моя душа ИМ взамен Алёшиной не годилась… НАМ не нужно твоё золото, заржавело твоё золото, и повсюду на нём пятна…ОНИ берут взамен душу только равноценную. Помните миф о Геракле, Адмете и жене Адмета? Да не нужно далеко ходить, в мифы, помните историю Аллы Балтер и её мужа Эммануила Виторгана? Оба красивые, талантливые, ровня. Вот и разрешили жене занять место мужа. Нам, родителям, этого не дано…Так что в ответ на мои мольбы – тишина. Как я не вслушивалась, не вглядывалась в окружающий меня мир, искала знаки, намёки, слушала чужие разговоры, вплывающие извне в мой израненный разум – ничего. Или я не умею видеть, не умею слышать, слишком толстокожая…
                Вот, бывало, еду я в транспорте, молюсь без передышки, краем уха слышу, о чём говорят другие пассажиры. О том, что нужно что-то купить, что-то приготовить, кого-то навестить, о сессии, о свадьбе, об именинах, поездках…Как хорошо вам, люди, вы о нормальных вещах думаете, а я о чём должна думать, о чём мне думать приходится? Счастливые вы, люди, пусть так и будет, будьте все счастливы, но пусть будет счастлив и мой сын!
                Однажды в маршрутке услышала по Авторадио об аварии с другой маршруткой, погибли мать лет пятидесяти и её молодой сын. Жаль мне их стало, как жаль, опять молодой погиб!  И тут же позавидовала: мама ушла вместе с сыном… Вот такая я стала, завистливая…А раньше никому не завидовала.
                В начале июня на Алёшу опять навалилось одиночество. Все его друзья, и по школе, и по Универу, и даже по дому, уезжали на юг, работать пионервожатыми. Мы жили недалеко от вокзалов, поэтому они все зашли к нам, с Алёшей повидаться перед отъездом.  Алёша пошёл их всех провожать. Марина немножко задержалась, а я, та Я, которая ещё обладала остатками здравомыслия, сказала ей:
                - Попрощайтесь хорошо, обнимитесь покрепче. Может, больше и не увидитесь…
                Маринка так возмутилась:
                - Ну что вы говорите, всё будет хорошо!
                А я буквально накануне, когда была с Алёшей на приёме у врача, услышала в коридоре (хорошо, Лёша уже прошёл и не слышал) фразу, сказанную ему вслед:
                - До осени вряд ли доживёт.
                Ещё раз повернулся нож в моём сердце, в чулан это, в чулан…А это в чулан уже не лезет, там уже переполнено, так гвоздём в сердце эта фраза и засела.
                А ещё очень бил по моим надеждам один случай. В конце мая была Троицкая родительская суббота. Алёша очень хотел пойти на кладбище вместе со мной и сестрёнкой, но я ему напомнила, что экстрасенс строго запретил ему это делать. Мы пошли вдвоём с сестрёнкой. Она мне предложила, чтобы я на папиной могиле уборкой занялась, а она  пойдёт на мамину, вернётся и поедем домой, к Алёше, не стоит его надолго одного оставлять. Чувствую, что-то она не договаривает. Ответила, что обязательно я и к маме пойду. Тогда и рассказала моя сестрёнка, что на Радоницу она видела слёзы на фотографии на памятнике нашей мамы. Приняла за след от дождя на эмали, долго пыталась оттереть, но всё было напрасно. Да, в самом деле, хоть прошло уже больше месяца, следы слезинок были отчётливо видны.  Тогда я стала убеждать и её и себя, что это слёзы по нашей старшей парализованной сестре. Она была маминым первенцем, первая материнская любовь досталась ей, поэтому и слёзы на маминой фотографии. А сестра жива до сих пор…
                На обратном пути с кладбища я сделала ещё одну грубую ошибку. Увидела в стороне от дороги лоточек и бутылочку, которые Алёша оставил по указанию экстрасенса прошлой осенью. Лоточек был пустой, всё съели собаки или кошки, а бутылочка так и стояла, и крышка на месте, не свинчена. Я с дури-то и подошла, взяла бутылочку, а там вино не тронутое. Открыла крышечку, положила бутылочку на бок, вино немного вытекло на землю, так и оставила. Дома Алёше сказала, что дар его принят, только вот пришлось мне вину помочь вытечь.
                - Эх, мама, что же ты наделала, - сказал Лёша, - ведь экстрасенс запретил всё это трогать.
                - Я думала, он только тебе запретил, - растерялась я.
                Лёша только вздохнул и отвернулся.
                Вино было красное, как кровь, вот мой родной сын кровью и истёк…и если кровь не остановишь, ты в ней умрёшь, умрёшь, утонешь…
                Когда друзья разъехались, Алёша стал часто приглашать меня на прогулку, на набережную, на залив, в Ботанический сад. Везде теперь мы были вместе. В Ботаническом саду Лёша много фотографировал, птиц, деревья, цветы, насекомых. Там же я сделала его почти последнюю фотографию, на фоне свежей зелени, на фоне его любимой природы. Я раньше тоже любила природу, часто приговаривала: «Как прекрасен Твой Божий мир, Господи!». ТЕПЕРЬ же я  всё время слышу, как жуют вокруг миллионы челюстей, все друг друга жрут и никакая видимая красота не перекрывает моего нынешнего печального восприятия природы…
                Алёшу не забывал его новый друг, Геня. Когда у него была возможность, приезжал за Алёшей на машине, возил его и по городу, и на природу. Нагулявшись, они заезжали в Макдональдс, Геня там угощал Лёшу. А мне как-то сказал, что Алёша – прирождённый водитель. Геня частенько давал Алёше порулить, а  поскольку сам был классный шофёр,  его слова вряд ли были лестью. Я думаю, у Алёши это наследственное, мой дед по маме был одним из первых военных шофёров еще  в  Первую мировую войну. У нас сохранилось удостоверение  деда, там слово «шофёр» ещё писалось через два «ф» - «шоффер». А мой отец прекрасно водил танк, дошёл на нём до Берлина, и отлично гонял на мотоцикле по забайкальским степям. Вот только прав на вождение автомобиля ему не давали, батя мой после фронтовых контузий стал дальтоником.
                Геня приезжал и вечером, просто проведать Алёшу, сынок мой для него играл и пел. Геня подпевал, у него хороший слух и красивый голос. Я так благодарна ему за то, что Алёша реже чувствовал своё одиночество…
                Кажется, в этот же год, точно не могу вспомнить, в наш город привозили мощи святых мучениц княгини Елизаветы и инокини Варвары. Помню только, что было тепло, значит, летом. Я забежала в церковь заказать Алёше обедню о здравии, помолиться за него. Вышла из церкви – смотрю, народа много собралось, чего-то ждут. Услышала, что мощи святых этих в верхнем храме, скоро будут их выносить и крестным ходом перенесут в другую церковь. А я к ним на поклон не пошла. Решила, что лично я права не имею, я ведь советский человек, я за революцию, я против богатых. Но ведь  я против всякого насилия, убийств и мук человеческих, к тому же не за себя бы пошла молиться, за сына. Нет, решила я, права не имею, не пошла. Вот дура-то! Ведь душа княгини Елизаветы была переполнена любовью к людям, сочувствием к ним! Может, и моему сыну досталась бы частица её любви и милосердия! Да, с куриными мозгами хватишь горя… Как безнадежно, как бесконечно поздно понимаем мы свои ошибки…
                В июне нужно было проходить новый курс Гептрала. Опять я всю пенсию отнесла в аптеку, но добрые люди нас не забывали, снова собрали нам деньги, а ещё одна хорошая знакомая дала мне пять тысяч на неопределённый срок, так что хватила не только на Гептрал, но и на все остальные дорогостоящие лекарства. Кстати, у Алёши с 2005 года была 1 группа инвалидности, только толку от этого было мало. Яд ещё удавалось получать бесплатно, а за всё, что поддерживает тающий организм, нужно было платить, платить и платить.
             Гастроэнтерологическое отделение в нашей больнице было на месяц закрыто на ремонт. Пошла искать по городу, куда Алёшу на капельницы возить, класть уже в уме не держала. С онкологией нигде брать не хотели. В одном медицинском центре я обнаружила что-то типа хосписа, там были и онкобольные.  Поговорила с главврачом, но он отсоветовал возить к ним, ведь рядом будут умирающие люди, нечего травить душу мальчишке. Он прав, конечно. Тогда я пошла в онкобольницу,  к химиотерапевту. Теперь в нашем онкоцентре было отделение химиотерапии, не то что раньше, когда Лёшу клали на химию прямо в абдоминальном отделении.
             Врач согласилась прокапать Лёше Гептрал и всё, что положено, но только у них было условие – необходимо было положить Алёшу на полный стационар. Дневного у них  не было предусмотрено, только в поликлинике, а там в дневном стационаре брали только на химию. Пришлось оформить Алёшу и оставить его в отделении.
             Как мне было тошно остаться дома одной, без сына! Разве что реветь можно было в полный голос, не затыкая рот кулаком. Алёша взял с собой книгу, плеер, познакомился с мужчинами, которые в этой палате проходили химиотерапию, так что поначалу не скучал. Но в пятницу мужички эти отпросились, после утренних капельниц, на выходные домой, на побывку, уехали, а Алёшу не отпустили. Днём я была у него, довольно долго. Вечером Лёшенька позвонил мне. Чувствую по голосу, как ему тяжело, тоскливо…Расспросила, что случилось. Он мне ответил, что соседи разъехались, и ему стало так одиноко, ни музыка, ни книга не помогают, а гитара дома. Главная его психотерапия – гитара… Поговорили с ним немного, пожелали друг другу спокойной ночи, Алёша попросил утром пораньше прийти. А я быстренько собралась и пошла к нему, было ещё не очень поздно, восьмой час вечера, стационар был ещё не закрыт.
             Подошла к палате, тихонько заглянула – и ржавый нож опять повернулся в моём сердце…Лежит мой Алёша, отрешённо в стенку смотрит…Опять скажу чужими словами, свои со слезами проглатываются… …Мой сын обречённый глядит отстранённо, мой обречённый сын, обречённый сын…На лице и мужество, и горечь, и тоска, и жажда жизни…Надежда, отчаяние и скорбь тех, кто смолоду обречён на смерть…Мальчик, сдвинувший брови в безысходной печали, меньше всех ты виновен, больше всех отвечаешь…Ржавый нож в моём сердце заскрипел, закачался. Алёша повернул к двери несчастное лицо  своё, увидел меня:
             - Мама, ты пришла!
             - Да конечно же, я не могла не прийти, малыш!
             Как же он просиял, заулыбался, а улыбка у него была – высший класс! Зубы красивые, ровные, белые, хоть сейчас в рекламу зубной пасты! А как засветились его глаза, секунду назад бывшие потускневшими! Мы обнялись, поболтали немного в палате, и пошли погулять по больничному саду.  Лёша вспоминал, как он  и Рэмка по этим садам школьниками гуляли, и вообще говорили о всём хорошем. Долго гуляли, стемнело, только тогда  Алёша отправил меня домой, сказал, что теперь тоска прошла и он хорошо уснёт.
             Этот случай я себе в плюс ставила, так и считала несколько лет, пока в прошлом году не узнала, что радости у Алёши в тот вечер могло быть намного больше, а я перебила  своим приходом. Оказывается, Нюша работала вожатой в детском лагере не так уж далеко  от нашего города, именно в этот день ей удалось приехать домой, и вечером она пошла навестить Алёшу. Нас в палате не застала, долго ждала, а когда стали запирать двери стационара, вынуждена была уйти. Прости меня, сынок, прости…
             Утром я пришла к Алёше, он был повеселее. Про приход Нюши мы так и не узнали, дежурные сменились, вечерние же об этом не сказали, своих забот хватает. Когда Алёше поставили капельницу, я взяла его мобильник, вышла в сад и позвонила Рэмке. Сказала, чтобы отпросился в лагере и приехал навестить Алёшу, что положение у нас серьёзное. Рэм позже перезвонил Алёше, спросил, как дела. Лёша весело ответил, что всё нормально, скоро выписывается из больницы. Поболтали, посмеялись, и больше Рэм живого Алёшу не увидел. Наверное, подумал, что я паникую, всё будет хорошо. Мамуль,  всё  нормуль…
             В конце июня, уже после выписки из больницы, мы с Лёшей возвращались  от сестёр домой на автобусе. Маршрут его пролегал через вещевой рынок. На рынке в салон залезла дама с большим молочным бидоном на тележке. Через несколько остановок  ей было нужно выходить. Дама обратилась к Алёше, мол, помогите, молодой юноша, вынесите тележку с бидоном из салона. Алёша ей вежливо ответил, что с удовольствием помог бы ей, но не может.  В ответ  услышал тираду по поводу нынешней молодёжи, которая ничего тяжелее стакана с водкой в руках не держала. Алёша смолчал, ничего не ответил даме, но я видела, как больно ему было, лицо стало как у обиженного ребёнка. Ведь раньше он и место всегда уступал в транспорте, и помогал тяжести нести. Когда мы ездили к сёстрам на стирку, сумку  Лёша всегда нёс сам, мне не давал. Только в этом году я настояла, что пусть туда сумку с сухим бельём несёт сам, а обратно, с влажным, понесём вместе, за две ручки. В этот раз я настолько растерялась от речей этой особы, что даже не успела ничего ей ответить, она сама спокойно вытащила свой привычный груз.
             На нашем небольшом   микрорайоном  рыночке  тоже стали  отпускать замечания вслед Алёше, вот мол, мамаша полные сумки  тащит, а сын идёт налегке. Люди, ну какое ваше дело? Идёт парень – ходячий профиль, ну чего придираетесь? Он не эгоист, его болезнь измотала, все силы выпила… Я вот никогда в транспорте молодёжь с сидений не гоняю,  вдруг девушка – беременная, а парень – после операции аппендицита?  А бывает и пострашнее, уж кто-кто, а я-то это знаю.
             Остаток месяца провели вдвоём, гуляли. Геня возил Лёшу на прогулки. По телевизору показали чудесные мультики Хаяо Миядзаки. Только два мультика мы с Алёшей посмотрели, «Унесённые призраками» и «Ходячий замок».  Я   ПОТОМ  смотрела и другие, всегда жалела, что Лёша их не видит, но больше всего люблю пересматривать «Унесённые призраками», потому что этот мульт больше  других нравился Алёше.
             В конце месяца Алёша купил себе настольные электронные часы. У нас были хорошие настольные часы, механические, на стеклянном основании, подарок моему отцу от сослуживцев при выходе в запас. Но в день смерти моего отца они остановились, а денег на ремонт у меня вечно не было, так и стояли для красоты и памяти. У меня в комнате был подаренный Алёшей небольшой китайский будильник и ещё маленькие , с севшей батарейкой, автомобильные жидкокристаллические часики, тоже давно принесённые мне Алёшей, когда мой старенький будильник сдох, а приходилось вставать в пять утра, так что и радио, которое начинало работать в шесть утра, не спасало. Ещё были отцовские наручные часы, юбилейные, ко Дню Победы, вручённые  ему в военкомате. И у меня были наручные часики. Алёша захотел, чтобы и у него на столе стояли работающие часы, вот и купил, недорогие. Они до сих пор исправно мне служат.
             Алёша поставил часы на стол, чтобы хорошо видеть время с дивана. А со мной начались странности. Как ни зайду к сыну в комнату, взгляну на часы: то 11-11, то 13-31, то 22-22, постоянно. Я возмущаюсь, что за мистика! А Алёшка смеётся:
             - Я же приносил тебе читать книги Лукьяненко, так что ты, мама, Иная.
             Я же подумала, что быть шизанутой вовсе не означает быть Иной…Я не знаю, какой процент сумасшедших на этот час, но если верить глазам и ушам – больше в несколько раз….
             Ещё Лёша купил себе кеды, привёл меня на рынке в самый дальний угол, и выбрал себе симпатичные кеды. Потом  отвёл меня в магазин, в котором продавали армейскую и милицейскую верхнюю одежду, берцы, показал мне, какие там продают тёпле куртки, штаны, обувь. Он начинал мёрзнуть, ведь постоянно шла утечка крови в желудок, но мы оба того не знали, врачи молчали. Вот Алёша и выбирал себе на зиму очень тёплую одежду, чтобы не мёрзнуть по дороге в Универ. Алёша думал только о жизни, строил планы, готовился к учёбе. Его настроение, тяга к жизни, поддерживали и меня, не давали скатываться в пропасть отчаяния.
             Когда я оформляла Лёшу в химиотерапевтическое  отделение, сидел он со мной в коридоре, не было сил подняться и дойти до палаты. Мимо нас прошла декан Лёшиного факультета, увидела Алёшу. Расстроилась:
             - Сынок, ты опять здесь! Лёшка, держись, лечись! Я для тебя всё сделаю, не будешь ходить на занятия, только на творческие. К тебе будут приезжать ребята, заниматься с тобой дома, ты не отстанешь в учёбе, не бойся!
             Много она ему хороших слов сказала, Алёша приободрился, вот после выписки и стал готовиться к продолжению учёбы. Он несколько раз говорил мне, что ещё пять лет проживёт, всё, что задумал, выполнит, а там как Бог даст. Милый ты мой, родной мой, не говорила я тебе, что врачи тебе и пяти недель не давали…
             Муж моей племянницы посоветовал Лёше обливаться родниковой водой. Алёша вспомнил, как хорошо себя чувствовал после купания в источнике Серафима Саровского, загорелся этой идеей. В квартале ниже нашего дома, в овраге, был родник, причём освящённый, рядом с ним даже была икона. Вот я стала приносить каждый день с родника два ведра воды, обливаться Лёше  утром и вечером. Туда-то топать было легко, под гору, а вот наверх…Шаг – остановка, другой – остановка, отдышусь и тащу дальше. И сердце готово к вершине бежать из груди, ну и что, я была согласна таскать эти вёдра хоть сто лет, только бы помогло.
             И первые недели Алёша чувствовал небольшой прилив сил. Поначалу он  ощущал тепло, идущее изнутри после обливания, но кровь продолжала истекать в желудок, Алёша стал больше мёрзнуть, обливание больше не согревало его, стало некомфортным. Сказал мне, чтобы я больше за водой не ходила.
             В начале июля сходили на консультацию к хирургу в онкоцентр. Рекомендации – общеукрепляющая терапия, гепатопротекторы.  Всё, больше ничего.
             Алёша попросил меня свозить его на речном трамвайчике  за Реку, туда, где мы с ним, а иногда с сестрёнкой, или с Васей, или с Рэмкой, обычно отдыхали и купались. По дороге туда Лёша попросил его сфотографировать. Это был его последние фотографии. Лёша и сам много фотографировал, даже меня сфоткал. Больше я не фотографируюсь, не хочу.  Река была для нас холодная, мы не купались, прогревались на солнышке, любовались природой, слушали тишину, птиц, весёлые голоса купающихся… А я всё психовала, что квартира не продаётся, на море нужно Алёшу, на море! Потом сама себя одёрнула – напсиховаться ещё успеешь, радуйся этим золотым минуткам рядом с сыном! Очень сыночек был доволен этой поездкой, хотя конечно же, устал. Но ни он, ни я не думали, что это – в последний раз…
             Алёша бродил по берегу, всё смотрел на окружающий его мир, на свою любимую природу. А я всё смотрела на него, наглядеться не могла  на своё любимое чадо. Ходит по бережку, по тёплому песочку высокая, широкоплечая, стройная фигура, только страшно худая, оставляет следы на песке… А во мне непрестанная молитва: «Господи, спаси и сохрани моего сына!». Но безжалостно волна смывает любимых следы на песке…
             Ещё Алёша приглашал меня покататься на катамаране по заливу. Накатались мы вдосталь, остановились отдохнуть на водной глади. Алёша молчал,  всё вглядывался в панораму города, вглядывался… Я тоже молчала, и всё глядела на него, глядела… Ненаглядный мой… Я и теперь бываю там часто, хожу по тем дорожкам, по которым гуляла с сыном, вспоминаю, как нам было хорошо, но на катамаран больше не залезу, ни за что. Верните мне Алёшу, тогда  другое  дело!
             Ещё летом 2006 года я подобрала на улице маленького умирающего котёнка, принесла домой, уложила в коробку с тёплой подстилкой, тёплого молочка в блюдце налила, а он не пьёт, совсем слабенький. Я прикрыла его, решила, пусть хоть в тепле умрёт, погода была холодная, дожди.  Да ещё я гладила его время от времени, разговаривала с ним. Так прошло более суток. И котёнок раздумал умирать. Вылез из коробки, пошёл молочко пить.
             Через пару месяцев пришлось дать ему кличку Террорист, сокращённо Терри. Котёнок наводил террор и тарарам по всей квартире. Хуже всего было то, что Терри уронил Алёшину гитару и гриф её отломился. Замолчала Алёшина гитара… Сын сильно расстроился, на ремонт гитары у нас денег не было. А я и не заметила тогда, что это – знак, страшный знак. Марина дала Алёше свою гитару, на ней сын играл почти целый год, до последних дней…
             Наша с Лёшей кошка Муся Терри игнорировала, ей пришлось перенести операцию стерилизации, вынужденно, и материнский инстинкт исчез. А раньше всех приёмышей она вылизывала, спала с ними в обнимку.  В 2004 году Муся родила двух котят, мальчиков, но они в течении суток умерли, один за другим. В 2005 году  она даже не смогла разродиться, пришлось вызывать ветеринара, ей сделали операцию. Котёнок был один, мёртвый, тоже мальчик. Врач обнаружила на яичнике кисту, и простерилизовала нашу кошку. Потому Терри её не интересовал, только шипела на него. В тот же год была операция и у Алёши, вторая…совпадение?  Странное совпадение…
             Терри прожил с нами почти год. В начале лета 2007 года он однажды сильно закричал. Я прибежала к нему, смотрю, вид у него точно как в тот день, когда я его подобрала. Скукоженный какой-то, вырвало его, с кровью. И за пару часов – умер…
             Да что же это такое, все погибшие Мусины котята, и Терри, были мальчиками, почему же у меня мальчики жить перестают?
             Но сильно за Терри переживать мне уже было невозможно, все мои мысли были заняты только Алёшей. За Рэмку я не волновалась, он уже почти два года жил у своей крёстной, учился, уже неплохо зарабатывал.
             К Алёше начала возвращаться  желтизна, механическая желтуха, опять появился асцит. Только теперь он от лечения травами отказывался, не мог пить лишней жидкости. Говорил, что просто некуда её вливать, желудок постоянно переполнен, такое у него было ощущение. В нашей больнице наконец-то закончили ремонт гастроэнтерологического отделения, я смогла договориться, что буду Алёшу привозить на капельницы и увозить домой. Геня, когда мог, заезжал за нами, отвозил в больницу, обратно поначалу мы добирались на троллейбусе, потом уже или дожидались Геню, или вызывали такси. Таксисты шарахались, завидев Алёшино жёлтое лицо, мы объясняли, что это – механическая желтуха, ведь едем мы  ( туда или оттуда) не в инфекционку, а в обычную больницу. Таксисты успокаивались.

                Грань.

             Со мной начали твориться странные вещи. В левое ухо словно кто-то постоянно нашёптывал, быстро-быстро, тревожно, слов не разобрать , но меня это доставало. Вначале я свалила всё на своё психическое состояние на грани нервного срыва. Всё же, уложив  Алёшу на капельницу, побежала к ЛОР – врачу, поликлиника была рядом  со стационаром. Врач осмотрел моё ухо, выслушал мои жалобы, ничего не нашёл. Вышла я от врача в коридор, смотрю – на стене рядом с кабинетом висит санбюллетень, выпущенный этим же специалистом. Прочитала о воспалении наружного уха. Указаны все мои симптомы, да уж… К врачу выяснять отношения не пошла, некогда. Купила в аптеке капли, всё быстро прошло.
             Следующим номером  моей программы была сыпь, облепившая меня от  шеи до поясницы, жутко зудевшая. Уложив Алёшу под капельницу, побежала к дерматологу. Вдруг, думаю, чесотку где подцепила? На сей раз специалист оказалась на высоте. Посмотрела на мою сыпь, сразу спросила, что у меня стряслось, какой стресс я перенесла. Я ей рассказала. Оказалось, это чисто на нервной почве. Рекомендовала она мне Глицин и что-то ещё, всё быстро прошло.
             А Алёша желтел и таял, таял… На него опять оглядывались на улице, уже почти все встречные люди. Лёша заметил это, спросил меня:
             - Я стал такой страшный? Чего на меня все оглядываются?
             Я объяснила, как можно спокойнее:
             - Просто цвет лица у тебя теперь как у типичного китайца, а само лицо ну совершенно не типичного китайца, курс лечения пройдёшь, посветлеешь.
             - А-а, ладно, - успокоился Алёша.
             В конце июня мы с Алёшей ходили в торговый центр,  купить  акварельные карандаши и бумагу. Лёша подошёл  к прилавку с часами, наручными, одни ему очень понравились, не слишком дорогие, но весьма неплохие.
             - Ма, подари мне эти часы.
             Разве же я могла теперь отказать сыну? Купили, Алёше в радость, а это ему полезно.
             - Спасибо за часы, мама!
             Я в панику – это не подарок! Мы просто купили тебе часы. (Ведь часы дарят к разлуке, и я изо всех сил настраивалась, что это вовсе не подарок – всё равно разлучили. Навсегда…).
             Как-то раз возле нашего дома Алёша увидел знакомого юношу, просиял своей чудесной улыбкой, подлетел своей летящей походкой, руку протянул:
             - Привет, как ты? В отпуск или уже отслужил?
             А тот Лёшу с трудом узнал, руку-то жмёт, на худышку мою жёлтую недоумённо смотрит:
             - Лёш, что с тобой?
             Лёша только отмахнулся:
             - Да я болею, это неважно, ты-то как? Всё ли у тебя хорошо?
             Господи, ну неужели Ты не видишь, не слышишь, что сын мой, слабый, больной, не о себе думает, не жалуется, о других беспокоится?!
             Дня через два Алёша проснулся, задумчивый, лежал на диване, молчал, думал. Я пришла его на завтрак звать, вижу, не в себе сынок.
             - Что случилось, Лёшенька?
             - Мам, а я себя самого во сне видел. Я сильный, здоровый, крепкий и страшный. Весь покрыт какой-то то ли шерстью чёрной короткой, то ли чёрными перьями…
             Я сразу поняла, кого Лёша видел, Тимура. Наши подсадки, квантовые существа, носят на себе признаки своего стародавнего животного происхождения, отсюда и шерсть, бывают и рога, и копыта.
             Тогда я рассказала Лёше, кто у него в подсадке, за кого он муки терпит, и что надо перетерпеть, искупить собой, невиновным, чужую вину, и тогда начнётся постепенное выздоровление. Я и сама в это свято верила, это была соломинка, за которую я держалась в ожидании чуда милости Божией, чтобы не утонуть в отчаянии.
             Мне и врачи, и экстрасенс говорили, ещё в прошлом году,  что Алёше хорошо бы жениться, пойдёт гормональная перестройка, может появиться шанс на выздоровление. К лету этого года я дошла до такого состояния, что сказала об этом Алёше, что ему очень важно жить половой жизнью. Сын мне ответил:
             - Не беспокойся, мама, с этим у меня всё в порядке.
             - Одно дело, сынок, встречаться с любимой девушкой время от времени, другое дело – постоянная половая жизнь, вот тогда пойдёт гормональная перестройка.  Лёш, а может, наймём какую-нибудь безбашенную девицу, пусть живёт у нас, прокормим, и если надо, денежки платить будем?
             Кааак он на меня посмотрел! С удивлением и недоумением, во мамка даёт!
             - Мама, мне для этого нужно любить! Или хотя бы быть влюблённым.
             Насколько же чище меня духовно был мой сынок, а я к тому времени была готова на всё! (О, старая женщина со взглядом волчицы…) Не остаётся никаких ценностей, когда дело доходит до жизни ребёнка… больше мы к этому разговору не возвращались. А я так жалела, что Алёше встречались очень порядочные девушки. Хоть бы одна из них собрала свой чемодан и пришла к нам: «Здравствуйте, я люблю вашего сына и буду у вас жить!». Может, у него продлилась бы жизнь, а у меня уже были бы внук или внучка....
             Опять если бы да кабы… Себя замучила сослагательным наклонением, да и сестрёнку, и Алёшу уже, наверное, достала…
             Однажды, когда мы вернулись после капельницы, я сидела на кухне, резала что-то для супа, слушала, о чём поёт моё сокровище:
             - Видишь, там, на горе, возвышается крест, под ним десяток солдат, повиси-ка на нём, а когда надоест, возвращайся назад…
             - Господи, - молча взываю к небу, - да уж давно надоело и ему, и мне на этом кресте висеть, пора возвращать сына из трагедии  к нормальной жизни, сколько же можно? Неужели  ещё не отработал «за того парня»?
             Алёша новую песню запел:
             - В направлении пенья летело моленье, а Господь на небе замечал, какие у певца глаза. Ведь глаза не скроют то, что в сердце ноет, и омоет слеза и героя, и певца, и младенца… пока звучит молитва…
             - Господи, - шепчу я, - ну как же Ты не замечаешь, какое доброе сердце у моей кровиночки? По всему миру омывает слеза и младенцев, и юнцов, и героев – ни одного с сухими глазами не оставит! Неужели ещё не наполнилось Море Детских Слёз, не наполнилось  Море Материнских Слёз? А ещё и Море Отцовских Слёз есть, с потоками слёз бабушек и дедушек по внукам, маленьким мученикам? Скоро все слёзы в Океан сольются, и разверзнутся хляби небесные, и будет новый Всемирный потоп? Так вот откуда набралось столько воды, чтобы утопить предыдущие цивилизации! Может, хватит, Господи, и так людям крепко достаётся в жизни, зачем же ещё детей и молодёжь губить?
             Алёша дальше поёт:
             - Не торопи свой смертный час, она сказала мне…но жизнь не звук, чтоб обрывать…
             Я воспряла – умничка мой, правильную песню поёшь, живи, живи – а он дальше:
             - Летним днём испить воды зашла случайно смерть…
             У меня – полный ступор! Так и случилось, только летней ночью…
             Тут на кухню пришёл Алёша, постоял, спросил, как в детстве:
             - Ма, можно к тебе на колени?
             - Не можно, а нужно, родной!
             Я бы вообще его из рук не выпускала, обнимала бы без передышки, только пугать его этим не хотела. Как-то, массируя ему ноги, поцеловала, не удержалась, его ногу, Лёша так сильно удивился, что ты, мол, мама, я уже взрослый! А вот сейчас сам пришёл, на колени попросился…
             Сел сынок мой на мои колени, обнял меня, а я его. Странно, когда он ребёнком или подростком сидел у меня на руках или на коленях, все мои выпуклости и впуклости  оказывались словно  специально утроены так, чтобы кровиночке моей было удобно.  И даже сейчас, когда рост у сына уже был 185 см, никакого дискомфорта ни он, ни я не испытывали. Вот какие мы, мамки, ребёнку нашему в любом возрасте удобно сидеть у нас на коленях..
            - Мам, я  люблю  тебя …
            - А я-то! А я-то!
             Уткнулась я в него, нет, не плачу, но на грани, шепчу Алёшеньке:
             - Отмаливай себя, сыночек, отмаливай, Бог милостив…
             - Ма, если ты не видишь, как я молюсь, это не означает, что я не молюсь…
             Вот, Господи, значит, и он всё это время к Тебе обращался, просил. Говорят, что материнская молитва со дна моря  достанет, поднимет – враньё. Говорят, что детскую молитву Господь быстрее слышит – видимо, и это враньё.  Чего только мы, люди, не придумаем, какие только сказки не сочиним, лишь бы легче было жить на Белом свете. Почти все сказки заканчиваются хорошо, а в жизни страшные сказки обычно заканчиваются плохо. Что тогда мне Ина про Тот свет говорила? Всё ложь, обман и иллюзия?  Чем же у нас-то лучше? Разве что на Том свете сказок уже не сочиняют, смысла нет.
             - Молись больше, Алёшенька, пожалей меня. Я без тебя – никто, я без тебя ничего не хочу и не могу, я без тебя не человек…
             (Только не умирай, только живи ещё, я без тебя одна вторая, такой вот прямой расчёт…)
             А ведь и в самом деле Алёша молился и в песнях. Как часто он пел:
             - Научиться бы мне молиться, и любить научиться мне бы. Или я, как Илья безногий, всё лежу и лежу на печи, и гляжу я на те дороги, по которым ходить мне нечем…научиться бы мне молиться!
             - Сочтены мои ночи, и дни, словно сны, коротки…Назови мне высокую цель, научи меня жить!
             Жаль, что и мой сын ответа от небес не получил. Не достучаться до небес…
             Алёша ещё часто пел:
             - И если вокруг одно лихо, и привычное нам слишком тонко, люби всех нас, Господи, тихо, люби всех нас, Господи, громко!
             И снова песня – молитва:
             - Солнечный свет часов снова считать начни, явью счастливых снов светлыми сделай дни…замыкая круг, не торопись упасть…круче сверни спираль, маятник тронь рукой…
             - Алёша, а помнишь, я ходила на похороны своей подруги, а она ещё за три года до этого умирала в больнице. Но у неё зять – священник, он её прямо в больнице исповедовал, соборовал, причастил. И она прожила намного дольше  прогноза врачей. Давай мы его позовём, ты ведь помнишь отца Серафима, который приходил освящать нашу квартиру после твоей первой операции?
             - Да, помню. А давай пригласим!
             Я созвонилась с отцом Серафимом, его приход был далеко, часа три езды от нашего города, но он быстро согласился, сказал, что всё равно на днях собирается в город, так что обязательно придёт.
             Приехал отец Серафим не один, с сыном – младшеклассником. Сынок его помогал отцу во время соборования, знал все молитвы, весь обряд. Алёша исповедовался, соборовался, причастился. Потом Алёша немного отдохнул, потому что, несмотря на разрешение священника сидеть во время соборования, спина его сильно устала. Я в это время напоила чаем отца Серафима и его сыночка. Сын священника увлекался военной техникой, и Алёша подарил ему  собственноручно собранную пластмассовую модель танка, то ли Т-34, то ли ИС, точно не помню.
             Отдохнув, Алёша взял гитару, долго играл и пел для наших гостей.
             Это был его последний концерт перед публикой… публика же была в восторге и аплодировала каждой песне. Отец Серафим сказал, что ему говорили о  том, что Алёша играет на гитаре и поёт, но думал,  что он как большинство бренчит на гитаре и напевает. Алёша же всё это делал замечательно. Сыну моему, да и мне, была приятна  эта похвала. Было всё это где-то в середине июля. Отец Серафим пообещал, что как только будет  оказия, приедет ещё раз и снова проведёт обряд соборования.
             Когда я провожала отца Серафима, на лестнице он сказал мне:
             - Молитесь, молитесь!
             - А я что, не молюсь разве? Столько лет на коленях молю Господа даровать хлеб жизни моему Алёшеньке! Что же мне вместо хлеба камень на ладони кладут? Могильный…
             Ничего не ответил мне отец Серафим, только вздохнул…А мне вспомнилось: и кто-то камень положил в его протянутую руку… Слёзы проглотила  (вкусны ли, милая, слёзы солёные?), вернулась к Алёше  во вроде бы нормальном состоянии.
             Мы с Алёшей до конца месяца ездили в больницу на капельницы, но ему всё тяжелее стало это делать. Тогда я договорилась с медсестрой из отделения, и последние капельницы ставили дома у нас. Алёшу стало тошнить свернувшейся кровью. Я не понимала тогда, что это – кровь, всё моё понимание резко ушло на убыль. Саша звонил, расспрашивал, какая тошнота, в виде ли кофейной гущи? Я отвечала – да. Он мне ничего не объяснял. У Алёши стал возникать икота, и каждое икание вызывало сильнейшую боль. Он даже вскрикивал. Хорошо, что пока это было не часто. Когда впервые это возникло, я услышала Алёшин вскрик, потом ещё и ещё. Побежала к нему:
             - Что с тобою, мой сынок?
             Алёша смотрит на меня чудными удивлёнными глазами:
             - Мама, я что, умираю?
             - Да ты что, - не моргнув глазом, вру я, - это кризис. Ты же знаешь, что кризисы всегда проходят тяжело, а потом начинается выздоровление. (Я сама в это верила, сама на это надеялась…Вру, и сама в своё враньё верю.)
             Алёша успокоился, мы приняли необходимые меры, уколы и т.д. Икота прошла, боль отступила, Алёша заснул, а проснувшись, взялся за гитару.
             А я считаю, что виноват  не тот, кто врёт, а тот. Кто отбил у человека желание говорить правду. Только всё равно на Том свете меня натычут мордой в моё враньё, и всё, что скажу я в своё оправдание, будет исковеркано чужим больным разумом и использовано против меня. Значит, мне за тебя, Алёшенька, за мою любовь и за моё враньё , чёрной свечкой гореть, чёрной свечкой гореть да молиться не сметь!
             С душами я уже полмесяца не разговаривала. С Абдуллой не желала, остальные врали не хуже меня. Как-то одна душа всё впаривала  мне, что всё будет хорошо. Я ей сказала:
             - Кончай врать.
             - Прости меня, прости меня, прости – читаю в ответ.
             - За что?
             - За то, что всё вру. Меня мой хозяин заставляет это делать, я его раба.
             - Запомни навсегда, что раба ты – Божия, а то, что ты чья-то рабыня, так видно, по грехам твоим. Но раба ты – Божия.
             И она ещё долго повторяла:
             - Я раба Божия, я раба Божия…
             В это время прискакал её хозяин, стал меня корить за то, что довела его подопечную  до слёз.
             - Да ладно, больше ни вы меня, ни я вас до слёз не доведу. Полагаюсь на милость Господню, с вами больше общаться не буду.
             - Пожалуйста, не бросай  нас, кто же за нас молиться будет?
             А надо сказать, я после каждого общения читала молитву о упокоении и прощении грехов той душе, с которой общалась, и сама просила прощения у Бога. Ответила:
             - Больше боитесь потерять дойную корову, кого же вы теперь вампирить  будете? Хотя таких несчастных  дур  по всему  свету -  десятки тысяч, найдёте, из кого энергию тянуть. Прощайте!
             Всё, больше я с ними не общалась.
             Алёша на улицу уже не выходил, лежал дома. Отправляя меня в магазин, писал записочки, что ему хочется, у меня память совсем сдавать стала, без записочек нельзя. Не смотря ни на что, аппетита Алёша не потерял. Однажды заказал мне, что купить, и добавил – и ещё то, что сама мне купить захочешь. Я купила продукты, по дороге зашла в промтоварный магазин. В детском отделе увидела пазлы, были там в основном детские: мультики, машинки, котята. А одна коробка мне понравилась – бегущие лошади.  Красивая картинка. Я и купила эти пазлы. Алёша так обрадовался, сказал, что на эту коробку  давно заглядывался, да не решался купить, ведь все деньги уходили на лекарства. И с таким удовольствием быстро собрал картинку!  Я её ПОТОМ на плёнку наклеила, и теперь она у меня на стене, в рамочке под стеклом. Собрана Алёшиными руками, памятка  для меня.
             Лёша, когда ему полегче становилось, в основном пайкой занимался, готовился к переезду, выпаивал  радиодетали, складывал в коробочки. Надо сказать, на свой последний день рождения Лёша получил две коробки пазлов от друзей, замок в Баварии и Храм Спаса на Крови в Питере. Замок он начал собирать, но потом оставил, тяжело было долго спину держать, сидя за столом, а нужного размера фанеры, чтобы собирать в постели, у нас не было.
А купленные мной пазлы с лошадьми были не слишком большого размера, вот он и собрал, с удовольствием. Сказал мне:
             -Мам, ты всегда знаешь, чего мне хочется!
             После двадцатого июля Геня сделал Алёше царский подарок. Привёз и подарил ему своё компьютер. Сколько радости он доставил Алёше этим подарком! Алёша с удовольствием сидел за компьютером, насколько позволяли боли в спине, потом усаживал меня, пытался научить меня им пользоваться. Говорил, лёжа на диване:
             - Мама, запоминай, как нужно включать и выключать компьютер,  как  смотреть диски с его проигрывателя.
             Мама сидела у компа, глядя на него, как баран на новые ворота, тыкала пальцем, куда велел сын, и ничего запомнить не могла, мысли были заняты совсем не тем. Каждый раз приходилось всё это проделывать под диктовку сына, сама ничего не помнила. Бедная отупевшая мамка, напрочь забывшая своё техническое образование…
             Всё лето я каждое утро тихонько подходила  к Алёшиной комнате, осторожно заглядывала в неё, всматривалась в лицо своего сына, вслушивалась в его дыхание. Дышит – значит, можно жить дальше…Мальчик, сдвинувший брови  в  безысходной  печали, меньше всех ты виновен, горше всех отвечаешь!
             Алёше всё труднее становилось подниматься с постели. Он садился, долго  устанавливал ноги, чтобы надёжнее было встать, потом только вставал и шёл, пошатываясь, в туалет. Я однажды подала ему руки, ладонями верх, чтобы помочь подняться. Он легонько шлёпнул меня по ладоням своими ладошками, смотрит на меня, улыбается.
             - Алёша, ты что?
             - Ну ты со мной хочешь в ладошки поиграть?
             - Нет, я хочу помочь тебе встать…
             - Мужчина  я  в конце концов, или кто? Сам встану!
             Встал, прошёл пару шагов, сменил гнев на милость:
             - Если хочешь, можешь идти сзади, подстраховывать.
             И пошёл сам, хватаясь то за коридорный шкаф, то за стенку. А я шла  позади, выставив вперёд руки, чтобы не дать ему упасть, если что. Если что…Господи, да где же милосердие Твоё?
             Алёша исхудал настолько, что серебряное кольцо с надписью «Господи, спаси и сохрани» на пальце больше не держалось. Чтобы его не потерять, Алёша прикрепил кольцо на цепочку рядом с крестиком. Теперь слова  «Спаси и сохрани»  были возле его сердца.
             Не могу даже представить, какие думы мучили моего Алёшу, какие мысли крутились в его голове… - я получил эту роль, мне выпал счастливый билет – часто пел мой сынок.
             Двадцать лет – какое хорошее время жизни, время надежд, время любви. Погибнуть в самый час расцвета? Для Вселенной двадцать лет мало! Ограбленное детство и молодость…
             Значит, кто-то имеет власть над его жизнью, над любовью к матери, над любовью матери к нему, над его судьбой? Кто же, кто?
               
                Август. Горе.

             Мне приходилось долго болтаться по больницам, по аптекам, и моя третья составляющая, с остатками здравого смысла, попросила сестрёнку пожить у нас, чтобы не оставлять Алёшу одного. Она согласилась. Старшую сестру оставили на попечении  Таты с мужем. А ещё моя здравомыслящая особь попросила сестрёнку купить новое белое бельё и носки для Алёши. Сестрёнка сжалась вся, но всё сделала. При покупке она всё твердила, что это на жизнь, на жизнь, а не на ……..
             Геня приезжал вечером почти каждый день. Алёша для него играл и пел. Голос стал сыночку изменять, срываться… Геня записал его на мобильник, правда, прибор этот барахлил, запись нечёткая и прерывистая. 3 августа записал, как Алёша  поёт «Актриса  Весна»  (позволь нам дожить до весны…), а 5 августа мой сын, мой Алёшенька, пел в последний раз в жизни. И пел он романс «Выхожу один я на дорогу»…что же мне так больно и так трудно… Алёша и раньше иногда пел этот романс, но никогда не пел его до конца, те куплеты, где про могилу, не пел. Их раньше допевала я, имея в виду себя, любимую, никак не сына. Я ведь держала в голове сон начала этого года, в котором умерла я, а Алёша – нет.
             Геня спросил Алёшу, не хочет ли он послушать Псалтырь? Лёша согласился.  Геня предложил ему назвать номер кафизмы, от первой до двадцатой, на его выбор. Сын выбрал наугад девятнадцатую  кафизму. Геня читал хорошо, от души… но что же я слышу? Иже порази первенцы египетския, блажен, кто разбиет младенцы твоя о камень?  А ещё – жертва вечерняя…Я ушла на кухню, чтобы не слышать, я из простецов, по мне что написано – то написано, притчи – это не для меня. Мне нужен простой, понятный текст, где чёрное – это чёрное, а белое – это белое. Софистика и казуистика – это не моё.
             Итак, 5 августа Геня читал предпоследнюю кафизму, 6 августа – последнюю кафизму, а 7 августа, вечером  –  жертва …
             Только в те дни я уже ничего не соображала.
             Выпила проклятая болезнь Алёшину силу, красоту, теперь и голос стал ему изменять. Красивые нотки и обертоны остались, но силы в голосе уже не было. Бедное, бедное моё чадушко, кровиночка моя талантливая, да бесталанная, талану, счастья, Бог и не дал…
             Как за сына матушка всё молила Бога, на колени падала,  целовала крест, а сыночку выпала короткая  дорога, хлопоты бубновые, пиковый интерес… А в конце дороги  той  –  плаха с топорами.
             Я видела, какие муки он терпит, мне было невыносимо его жаль…если только можно, Авве, Отче, чашу эту мимо пронеси…И я стала уговаривать Алёшу на наркотики. Он категорически  отказывался, не хотел на них подсаживаться. Я на колени встала, прошу со слезами. Долго Алёша думал, потом сказал мне:
             - Ладно, выписывай. Я придумал, как мне потом от них избавиться. Запрёшь меня в маленькой комнате, окошко в двери сделаешь, будешь мне воду да еду подавать.  И как бы я ни просил, не выпускай, пока дурь эта из меня не выйдет.
             Чудо ты моё, Лёшенька, умница моя! Прости меня, золотой мой сынок, прости…
             Всё 6 августа я проторчала в поликлинике, высидела очередь к терапевту. Попросила выписать Алёше наркотики. Что тут началось! Зачем вам? Почему? Вы же обходились Баралгином, чего ради вам наркотик? Не понимают, что ли, коли мать сама для сына наркотик просит, значит, дошла до ручки… Водили меня по начальству, то к одному, то к другому, везде ждать надо, наконец выписали Трамадол и Промедол. Ещё в спецаптеку пришлось тащиться на другой конец города. Там тоже мурыжили, расписывалась я на каких-то бумагах, рецептах.  Получила наконец. Предупредили, чтобы ампулы открывала осторожно, чтобы надпись не стёрлась, да чтобы ампулы не выкидывала, складывала, новую упаковку дадут  только при условии сдачи использованных ампул
             Алёше было худо в этот день. Икота, вскрики из-за боли, вызванной икотой. Сестрёнка хлопотала возле него вместо меня. Когда боли немного отступили, Лёша попросил её полежать рядом с ним. Положил голову ей на плечо, попросил рас казать о море. Он ведь мало что помнил о море, был там 16 лет назад. Сестрёнка рассказывала, она у нас поэтическая натура, слова нужные, хорошие находила, так образно описывала Алёше всю красоту юга и моря.  Алёша понемногу уснул. А ведь это я должна была лежать рядом, на моём плече должна была лежать его голова, а я моталась по поликлиникам и аптекам! Так я потеряла предпоследний  день жизни моей кровиночки, соколёнка  моего  ясноглазого…
             Наконец я вернулась. Алёша решил начать с Трамадола, просто обезболивающего.  А ещё у него была радость – пришла навестить его крёстная, у неё был маленький ребёнок и она первый раз смогла к нам выбраться. ПОТОМ она не раз говорила мне, что видно Бог привёл её в последний раз  увидеть живого крестника, словно дал им проститься друг с другом.
             Друзья Алёши постоянно звонили ему с юга. Часто звонила Нюша. Я к разговорам не прислушивалась, Лёша просто передавал мне приветы от друзей. Но по разговорам с Нюшей поняла, что она  всё время  рвётся его навестить. Лёша ей не разрешал. Понятно, почему. Когда девушка нравится, не хочется, чтобы она видела  тебя в больном состоянии.
             А мне как больно было видеть своего сына дистрофиком, словно с блокадного Ленинграда, или хефтлингом, словно из Бухенвальда… Я всё говорила Богу, вот такими же стали мой дед и мои молодые дядюшки перед своей мучительной голодной смертью. Им было 22 года, 15 и 13 лет. И моя мама тогда была похожа на тень, в 19 лет. Только их мама, моя бабушка, опухла от голода. А ещё были и погибшие на фронте, и умершие от ранений дед и дядья. Что, разве мало проехалась мучительная смерть по нашей семье, теперь выпивает жизнь из последнего в роду, продолжателя рода, того, кто должен передать память о роде следующим поколениям, кто должен род наш поминать, свечи ставить, обедни в церквах заказывать? Не дай, Господи, засохнуть последней веточке нашего рода! Не дай ледяным ветрам смерти оборвать последний листочек с древа  нашей фамилии! Неужели мало? Моя мама, слабая и голодная, стояла в охранении складов, дежурила на крышах во время налётов, тушила зажигательные бомбы. Мой отец храбро  и достойно сражался на фронтах Отечественной войны, не раз горел в танке, перенёс сильные контузии.  Если бывал  легко ранен, из боя не уходил. Неужели мало? Батя, мой батя, батяня, комбат, ты же никого и ничего никогда не боялся,  неужели  тебе не дали заступиться за любимого внука?  Дал бы раз тому проклятому Абдулле по шее, или в морду, он ведь из  той породы, которые только силу и уважают. А нас всё убеждают, что наши умершие за нас молятся. Может, и молятся, да только судьбу нашу изменить не в силах. Это нам, живым, дано их отмаливать, а им отмаливать нас – не дано…
             Перед сном я сделала Алёше укол Промедола с Димедролом. Он хорошо уснул, спал крепко, дышал легко. У него всегда было  лёгкое дыхание, кроме случаев с обострением аллергии. Я в эти дни читала акафист святой мученице Параскеве Пятнице, уже почти сорок дней. В планах были акафисты Алексию Московскому, Луке Крымскому, Ксении Петербургской и далее опять Пресвятой Богородице Пантанассе и Пантелеимону Целителю. А следующий наступавший день  оказался нашим Судным днём. В конце этого дня, в ночь, будут двое на одной постели – один из них возьмётся, а другой останется…Да я и не возражала бы, если бы тем, который возьмётся, оказалась я, а тем, который останется и проживёт ещё очень долго, оказался бы  мой  сын.
                Казнь.

             Утром 7 августа Алёша проснулся весёлый, позавтракал, заказал, что ему хотелось на обед. Попросил меня купить лёгкие гантели, доля начала, тяжёлые у нас уже были, кто-то подарил их Алёше.
             - Хватит Ваньку валять, - заявил мой сын, - в  двадцать лет в старика превратили! Начну потихоньку гантелями заниматься.
             (А я-то, дура, молилась -  дайте Лёшеньке до старости дожить! Вот и дожил?).
             Мы с сестрёнкой обрадовались – Лёшенька  себя  хорошо чувствует! Я даже отпустила её домой, с ночёвкой, потому что 8 числа у неё пенсия, нужно получить. Остались мы с ним вдвоём.
             Неожиданно где-то часа в три для остановились часы, купленные Алёшей. Свет не выключали, телевизор работал постоянно, не выключался, а новые часы остановились, обнулились, показывают  00-00. Я ещё не научилась ими пользоваться, попросила Алёшу поставить нужное время. Он посмотрел на  наручные часы, выставил правильное время, ворча, что я даже такой пустяк сама сделать не могу.
             Ну, остановились и остановились, что тут такого, Алёша же САМ их оживил, правильное время показывать заставил. Я то даже в  свой чулан не отправила.
             А  через час снова возникли боли. Баралгин не помог. Вот с этого времени я мало что помню. Помогли восстановить день мои записи, я ведь на каждый день расписывала по часам все лекарства, записывала температуру, давление и пульс, так что записи сохранились и ПОТОМ мне помогли восстановить,  пусть нечётко, Алёшин последний день.  Итак, в 17 часов – Трамадол, боли не ушли, рвота «кофейной гущей», много. Ведёрко я так и держала возле постели. Через час – Трамадол, Дицинон, потом Андипал. И так далее, всё тоже. Алёша пытался уснуть, не получалось. На весь подъезд гремела музыка, попса, тыц-тыц-тыц… Лёша попросил меня сходить, узнать, кто музыку гоняет, уговорить сделать потише.
             Я пошла, поползла на верхний этаж. Там из одной квартиры – оглушительный музон, из дверей других квартир кричат соседки, меломанов угомонить не могут. А у меня в голове  - хочешь, я убью соседей, что мешают спать? Звоню, открывают две девицы, с нахальным видом глядят на меня, мол, ещё одна припёрлась.  Я ругаться не была в состоянии, стала молить:
             - Девочки, миленькие, сделайте потише, моему сыну очень плохо, уснуть не может…
             Они моментально выключили свою музыку, что-то до них дошло.
             Около девяти часов вечера  я всё же вколола Алёше Промедол, надеялась, что сынок хотя бы поспит немного. А через час всё по новой – рвота, опять много, добавилась икота. Дицинон, Тазепам, Релиум… каждый удар диафрагмы при икоте вызывал у Лёши сильнейшую боль, он даже вскрикивал.  В десять часов вечера опять рвота, дала Дицинон, уколола Промедол, боялась, как бы не было передозировки. Мне никто не изволил объяснить, как часто можно тот препарат колоть, во вкладыше в коробке было написано – по мере необходимости.  А если необходимость почти постоянно? Оставляют нас наедине  с нашими несчастными детьми, соображайте, мамки, всё сами. А если у мамок  от ужаса уже давно соображалки  не работают, а?
             Повезло, позвонил Саша. Узнал про мучительную икоту, спросил, остался ли у нас Навобан? Да, остался, и в капсулах, и в ампулах. Одну капсулу Навобана Лёша проглотил, но через небольшое время его снова вырвало. Чёртов Промедол сна у Лёшеньки не вызвал, боль не снял, только лишил его языка. Говорить Алёша не мог, только стонал.
             Опять икота, стоны, наверное, хочет мне что-то сказать, да не может, только стон… Я вызвала скорую, ампулы  Навобана для внутривенного ведения, а я не научилась внутривенные уколы делать. Да если бы даже и умела, руки у меня тряслись уже с неделю, даже внутримышечные уколы делать было трудно. Колоть сына приходилось уже только в бедро, остальных мышц почти не осталось, такая хорошая была попка, и та пропала, одни кости…
             Я всё больше сходила с ума, а чтобы поступать разумно, требуется больше времени и больше сил, а этого не дали ни мне, ни ему. Тащили моего сына на эшафот, и как я ни умоляла, как ни орала, визжала, рыдала, вцепившись в сыночка руками, как ни упиралась в землю ногами, как ни хваталась зубами за всё, что встречалось на этом крестном пути – моих сил не хватило, безжалостные и немилосердные судьи и кровожадные палачи делали своё чёрное дело…
             Умирает моя птица певчая, но до последних секунд, Алёшенька, я не верила, что мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки. Ежели не спасут тебя, пусть хотя бы позволят уйти вместе с тобой!
             Приехала скорая, уже было почти 23 часа, сделали внутривенно Навобан, уехали.  Этот укол помог, мучительная икота прекратилась через несколько минут. Мне показалось, что Алёша уснул, он пока больше не стонал. Я пошла в свою комнату, молиться, начала читать акафист Параскеве Пятнице, минут через  пятнадцать – стон… Боюсь колоть Промедол, вколола Трамадол. Жду. Стонет, бедный мой сыночек, значит, уснуть не может. Я за спину к нему забралась, лежу, спину массирую, колыбельную пою….спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою…
             ( О мой сынок, ты спи, ты спи, а я не буду сегодня спать…).
             Массирую, глажу, пою…и лихорадочно соображаю, можно ли ещё Промедол  уколоть,  или  ещё  рано? Алёшенька стонет всё тише, думаю, скоро уснёт, пойду акафист дочитывать, а завтра проснётся – сяду на телефон, буду выяснять, как правильно и как часто можно наркотики колоть.
             Вдруг Алёша как-то по особенному выдохнул воздух, поник весь, затих… Неужто потеря сознания? Я вскочила, тонометр на его руку надела, стою рядом на коленях, давление измеряю, думаю, нужно кофеин уколоть, что ли… Тонометр уходит на ноль, я снова, снова, снова…ноль. Кричу:
             - Лёшенька, потерпи, я сейчас что-нибудь придумаю, вот только давление выясню, и помогу тебе!
             Никакой реакции… И тут до меня дошло:
    
                Всё…ВСЁ…..В С Ё…. В  С  Ё …………..
                За гранью.

             Вот и случилась казнь египетская – тьма спустилась на город и закрыла глаза моему первенцу… Как мы смеем надеяться на счастливый конец там, где его нет и не будет! Надежда – главное человеческое  заблуждение, королева горемык, она не спасает и не исцеляет…
             Я страшно проиграла этот бой, нет, битву, нет, всю войну, и с меня взяли невыносимую дань  - мою единственную радость, смысл моей жизни, мою кровиночку, моего сына…. Жертва вечерняя….
             Как я взвыла! Как я закричала! Как молила:
             - Лёшенька, вернись, вернись, не бросай меня одну, вернись или забери меня с собой! Господи, верни мне моего ребёнка, кровиночку мою ненаглядную!!!
             Вою, как волчица на луну, обложили меня, как волчицу с волчонком охотнички,  да сначала моего волчонка убили, меня на потом оставили… Я плохо помню, что я ещё орала, какие мольбы были  у меня, слёзы, слёзы, слёзы… И СЕЙЧАС  слёз потоки, откуда только берутся, неужто ещё не все выплакала  ?
             И вдруг меня выключили. Просто отключили напрочь две мои составляющие, оставили одну, тупо – деловую. Для меня будто ветром задуло костёр, дальше – тишина… Я встала с колен, взгляд мой упал на часы: 00-03. Тупо пошла к телефону, позвонила сестрёнке. Трубку взяла Тата. У меня губы еле шевелились, но я заставила себя сказать:
             - Тата, приезжайте с мамой, Алёша умирает…умер…
             И повесила трубку. Звонок. Звонил Саша, узнать, помог ли Навобан. Да. Помог. Как Алёша? Никак. Он умер. Повесила трубку. Звоню сама в скорую – засвидетельствовать. Ответили,  что завтра с утра я должна вызвать для этого участкового врача. Звоню в милицию. Приезжайте. У меня умер сын. Адрес. Спустилась по лестнице, открыла дверь на улицу, заложила пустой бутылкой от минералки. Вернулась к Алёше. Где-то в мозгу мелькнула мысль – в таком же тупом отчаянии в моих снах его первых  месяцев жизни я ходила вокруг дома, искала место, где похоронить сыночка. Больше в моём мозгу ничего не мелькало, только тупая безнадежность, тупая боль в душе и в сердце, безнадежность и беспросветность… Завесила чёрной тканью зеркала. Оглянулся ли ты на пороге?....
             Сняла  с  Алёшеньки  тельняшку, и тупо поняла, что не выполнила  я последних просьб моего сына, дура  безмозглая  и  беспамятная. Он в последние дни просил меня купить ему Ультракаин, я ведь каждый день по больницам да по аптекам бегала, да в голове было наркотики ему раздобыть, забывала. Приходила домой, Лёша первым делом спрашивал, купила ли Ультракаин?  Я растерянно отвечала, что забыла… Он только головой качал, не говорил мне больше ничего. А я никак понять не могла, зачем ему этот препарат, ведь дома Баралгина было навалом.
             И вот, сняв тельняшку, я увидела, для чего ему это было нужно. Вокруг опухоли были следы уколов. Алёша обкалывал себя сам, понимая, что я струшу колоть его в область опухоли, ведь он был такой измождённый, кожа да кости, руки бы у меня тряслись ещё больше, нежели когда колола его в бедро. Много позже, прокручивая все эти дни в своём воспалённом мозгу, я вспомнила, что Алёша  несколько раз перечитывал книгу И.Ефремова «Лезвие бритвы», а там был эпизод, когда молодой врач вёз крестьянина с опухолью на лице в районную больницу, тот сильно мучился, и врач обколол его опухоль Новокаином. К приезду в больницу от опухоли не осталось и следа, но крестьянин скончался от аллергии на Новокаин. Алёша же знал, что и у него аллергия на Новокаин, и поэтому просил Ультракаин, вдруг поможет. Вот и ещё одна моя вина перед сыном… Как убийственно мы любим…
             Я взяла ведро, налила воды, стала омывать моё дитятко. Омыла, стала надевать чистое новое белое бельё, носки. В доме стояла страшная тишина. Муся куда-то спряталась, всё было тихо и глухо. Гляжу на любимое лицо. Следы муки с лица уходили, а вот глаза его серые полностью не закрывались. Я их пыталась закрыть поцелуями – нет, не закрываются. Стала закрывать ладонями – не закрываются. Тупо встала, тупо нашла медные пятаки, тупо положила сыну на глаза, на родные глаза… В квартиру зашли сестрёнка с дочкой, вошли в комнату. Сестрёнка вскрикнула, заплакала, закричала мне: «Убери монеты!». В моей голове что-то проснулось, я увидела, какое это невыносимое зрелище – мой Алёша с пятаками на глазах. Дай вам Бог никогда не увидеть своих детей в таком положении! Сняла монеты, опять тупая.
             Приехала милиция. Я как раз только успела рубашку на Алёшу надеть, кручу в руках галстук, завязывать не умею. Лёша галстуки не любил, в тёплое время года носил футболки, в холодное – свитера. Милиция меня спрашивает. Я отвечаю. Кажется, я ещё выписку больничную показала. Не помню… Помню, спросили, когда умер. Не помню. Помню, что когда отвылась, на часах было 00-03. Так и записали. Милиционер галстук Алёше завязал, уехали. Пришла соседка по  площадке, уже в чёрном платке, привела двоих молодых мужчин – соседей. Они меня от Алёши отодвинули, костюм надели на него сами. А я надела на дорогие ноги туфли. Всё сохранилось ещё с выпускного бала. Вот и опять выпускной, только не на бал, на похороны, на Тот свет. Положили Лёшеньку на табуретки, застеленные фанерным листом, повздыхали, ушли. Спасибо, дорогие соседи!
             На фанерном листе лежало то, что ещё немного времени назад было надеждой, дыханием, болью и трепещущей жизнью. Этой ночью, когда он умер, мир обеднел  на десять миллионов прекрасных поступков, красивых мелодий, в мире стало намного меньше доброты, любви, радости и света. Утрата, утрата…
             Взяла Псалтырь, села рядом с сыном, открыла – читать не могу.  Пальцы в щепоть не складываются, рука не поднимается  крестное знамение на себя наложить, губы отказываются шевелиться…надо, надо, надо… Заставила себя, начала читать. Наверное, плохо это всё у меня получалось, не знаю. Слова «покой, Господи» вообще не выговариваются, только через силу.
             Я стала зомби. Что мне скажут – то и делаю…ты гляди – и спи, ты ходи – и спи, что воля, что неволя – всё равно, всё равно… Скажут – иди поспи – иду. Кто меня за Псалтырью сменял, не помню. Идти-то иду, а вот сплю или нет – не помню. Утром Тата поехала за справкой – свидетельством о смерти. Ей не дали, нужно было сначала сдать ампулы Промедола, и пустые, и  целые. Стали приходить соседи, потом появились мои подруги, они меня сменяли за чтением Псалтыри. Мне говорили – надо поесть – ела. Мне говорили – надо сделать укол – шла на укол. Вот вспомнила, что когда привезли гроб, вроде бы я сама укрепляла свечи на нём. Пришла дама с похоронного бюро, покрутила носом, сказала,  что хорошо бы свежей крапивы в гроб положить, да масла ароматические открыть. Я получила вводную, пошла её исполнять. Масла открыла, пихтовое, мятное. Бросила Алёшу, пошла во двор крапиву собирать. Раз велели, надо исполнять. Дура, лучше  бы подольше возле сына посидела, последний раз же…
             А глаза так полностью и не закрылись. Лёша лежал с полузакрытыми  глазами. Мне казалось, что он с такой укоризной на меня смотрит… Что же ты, мама, обещала меня защищать, и не защитила. А глаза тускнеют, свет исчезает  из его когда-то сверкавших серых окон его глаз, чудесные серые очи моего сыночка становятся оловянными… Больно смотреть в твои закрытые глаза и видеть в них наш осиротевший дом…утрата, утрата…
             О боги, боги, яду мне, яду… Умер не только мой сын, умерла часть меня самой, моей жизни, моей крови, моего тела, часть меня – моложе, прекраснее, лучше,  выношенная, вскормленная, с такой болью рождённая на свет двадцать лет назад. Он познал рождение, он познал боль и любовь. И познал смерть. Не слишком ли рано он познал последнее? Что осталось от него, от его жизни, от его красоты, от его таланта в этой покинутой оболочке? Куда он ушёл? Где он? Где ты, Алёшенька? Утрата! Утрата! И ничего не успела сделать для тебя твоя старая мамка, даже не выполнила последнего желания – увидеть море…
             А ведь неделю назад нашёлся покупатель на нашу квартиру, дали бы сыну месяца три без боли, без муки, я бы выполнила его мечту, отвезла бы сына на море.
             Я уже мало что соображала, читала Псалтырь, смотрела на Алёшу, кажется, я даже не плакала. Приходили и уходили люди, я отреагировала на приход его крёстных, они меня обнимали. Какая-то женщина всё спрашивала меня: « Вы меня узнаёте?». Нет. Кто-то мне объяснил, что это мама Лёшиного одноклассника. Не помню. Одна из женщин, в попытке облегчить моё состояние, говорила мне, что Бог забирает лучших молодыми, чтобы увеличить количество светлых Ангелов на Небе. Но у меня же был обыкновенный мальчишка, не был бы он светилом науки или там медицины, чего ради его отнимать? И вообще, шевельнулось в моей тупой голове, давайте все, как один, поможем Господу, увеличим количество светлых Ангелов на Небесах. Родил – помер, родил – помер, Бог дал, Бог взял. Плюнуть будет некуда, в ангела попадёшь…наполним небо добротой? Внутри у меня нарастал бунт, но меня всё ещё держали  в состоянии зомби.
             Ещё я заметила отца Серафима, он приехал ещё раз соборовать Алёшу, а вместо этого пришлось прощаться. Лёшиных ровесников было мало, каникулы, все в отъезде… Геня привёл священника, отца Мефодия. Началось отпевание. Священник был молодой, почему-то велел повернуть гроб, чтобы Алёша, как и мы все, смотрел на образа. Меня трясло, но я, кажется, не плакала. Рэма тоже трясло, какая-то девочка упала в обморок, её потом вывели на улицу. Оставшаяся неотключенной моя деловая составляющая отреагировала на разговор о том, что забыли в церкви землю. В моей комнате была земля с могил святых новомучениц, которых мы с Алёшей навестили  на обратном пути из Дивеева. И я полезла через народ, в другую комнату, в комод, принесла эту землю. Даже странно, что я ещё что-то соображала…
             Отпевание кончилось, Алёшеньку моего вынесли из дома, меня сестрёнка с Татой вели под руки. Я не плакала, меня только трясло. Приехал Саша, успел на вынос. Дальше – все знают, что бывает дальше. Прощание с Алёшей на улице, возле подъезда, дорога на кладбище, яма, вырытая  у могилы моего отца. Блииииин, я же должна была там лежать, дочь , а не внук! Ну почему у меня всё не как у людей? Всё неправильно, несправедливо, немилосердно, бессовестно, беспощадно!
             Стояла старая мамка-дура у гроба, молчала, тупо глядела в последний раз на любимое лицо…я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…Поцеловала его высокий лоб, накрыли Лёшеньку с головой покрывалом, стали гроб заколачивать…добавили мне в душу, сердце и остатки разума ещё и гвоздей, ножей ржавых кому-то показалось мало. Меня ноги плохо держали, поэтому  усадили меня на табурет рядом с могилой. Опустили гроб, велели мне первой кинуть землю на него. Раз велели – кинула. Какая же я сволочь,  первая  кинула! Когда понемногу ушло зомбосостояние, исказнила себя за это. Были бы мозги на месте, ни за что бы не кинула, в знак протеста, пусть  «пастухи» фиксируют протест, а не смиренное терпение!
          …Я не знаю, зачем, и кому это нужно, кто послал их на смерть  не дрожавшей рукой, только так беспощадно, бесполезно. Так зло и ненужно опустили их в вечный покой… И без войны им в двадцать лет могилы  роют.
             На поминках я сидела молча, на вопросы, обращённые ко мне, отвечала. Даже вроде сама что-то спрашивала. Съесть могла только первое, есть вообще не хотелось, но моя тупоздравомыслящая  составляющая  твердила – надо! Кафе было недалеко от дома, пришли домой, возле меня побыли мои подруги, сестрёнка, Таточка. После все ушли, осталась только сестрёнка. Она решила не оставлять меня одну, пока не продам квартиру и не перееду.
             Дома снова гнетущая тишина. Зашла в Алёшину комнату, тупо смотрю на пустой диван. Вот только тогда я сорвалась в крик и вой. Сестрёнка прибежала с кухни, давай меня обнимать, успокаивать, потом поняла, что лучше дать мне выплакаться, выкричаться. Нам, женщинам, проще, мы можем плакать, истерить, кричать, ругаться, скандалить, выплескивать из себя  обиду и беду. Мужчинам сложнее, они всё прячут  в глубину сердца, разума, поэтому  сходят с ума чаще, ежели они любили своё потерянное дитя.
          …Навалилась беда, как на огонь вода, сплющила рожу оконным стеклом, смотрит в дом… На следующий же день я собралась на кладбище. Сестрёнка со мной. Там мы встретились с Васей и Мариной. Они не успели прилететь на похороны. Сказали, что когда все наши на юге узнали о смерти Алёши, в лагере стоял плач, плакали все, и девочки, и мальчики.  Вася с Мариной  сразу уволились, кинулись за билетами. С юга уехать трудно, поэтому опоздали. Каждый день они приходили ко мне, помогали укладывать вещи, часть Алёшиных вещей увезли в детский дом, в том числе и его красивые новогодние костюмы, которые я берегла для внуков. Несостоявшихся внуков… Кое-что взяли себе на память. Вот эта нагрузка, укладывание вещей, упаковка их в коробки, перевязывание книг в стопки – всё это держало меня, не давало сильно срываться, да и я по-прежнему оставалась зомби…И с тех пор наяву я живу и не живу…
             Я всё делала автоматически. Умывалась, чистила зубы, даже накручивала на ночь чёлку на бигуди, забыла только про губную помаду. Про бигуди я забыла только через несколько месяцев. Сила привычки, имитация прошлой жизни…
             Я заглянула в церковный календарь, чтобы обвести чёрным цветом 7 и 8 августа. Читаю – 8 августа – день святой Параскевы, не той, что именуется в народе  Пятницей, что помогла Алёше вор время второй операции, акафист которой я читала более  тридцати  дней до казни. Но ведь эта, другая Параскева, была наречена в честь первой, так что то был день и Параскевы Пятницы. Я поняла, что она забрала Алёшу пораньше, чтобы он так долго не мучился, ведь многие онкобольные муки невыносимые принимают  месяцами. Вот всё, что она смогла ещё сделать для Алёши. А день похорон – день памяти великомученика Пантелеимона Целителя.
             Жить я больше не хотела. Не знаю, что бы я сотворила с собой в отчаянии, но меня выключили. Думаю, Алёша попросил, он ведь не выносил моих слёз. Я стала ждать каждый день, когда меня заберут на Тот свет. Ночью, наревевшись, я засыпала, утром открывала глаза на Белом свете. Ну вот, опять, зачем?  Уйти из жизни добровольно? Да хоть сию секунду, только ведь я точно знала, что в этом случае мне с Алёшей встретиться не дадут, даже не позволят встретить меня ни маме, ни папе. Если бы сразу за ним – может, и пожалели  бы, а теперь – нет, не пожалеют. Я злилась, терпела и существовала дальше. А хорошо придумано – поминки на 9 дней, потом на 40 дней. Нужно ходить по столовым, кафе, искать, где подешевле, заказывать меню, что-то закупать самим, обзванивать друзей и моих, и Алёшиных, в общем, суета сует и всяческая суета. А суета эта  и  держит  на плаву, ведь надо, надо, надо…Тебе не надо, а сыну твоему – надо. Значит, ходи, ищи, договаривайся, закупай, звони. А за всем этим – тоска, самоедство, всё перебирала свои прошлые грубые ошибки по отношению к Алёше. Каждый вечер читала Псалтырь, читала тупо, не вникая в суть, просто читала. Всё недоумевала, как же так? Не в понедельник же я его родила, почему же он такой несчастливый? В любви зачат, в любви рождён, в любви жил. Странное совпадение – во вторник я его родила, во вторник и умер. В 12-40 родился, в 23-40  началось умирание. Я почти каждый день ходила на кладбище, не могла иначе. На табличке на кресте дата смерти – по записи милиции, 8 августа. Страшно было смотреть на эту табличку. Рождён 05.05.1987 г., умер 08.08.2007 г.  Пятого пятого родился, восьмого восьмого умер…
             Во имя чего я осталась жить, Господи? Во имя надежды? У меня не стало надежды, только ожидание смерти моей, последнее, что мне осталось. И ожидание встречи с сыном…