Разумная материя часть II

ЧАСТЬ II. ПУТИ-ДОРОГИ
- I -
На редкость прохладным июньским утром, когда большинство людей еще спали, Владимир, одетый, выбритый и умытый, сидел на стуле и терпеливо выслушивал мамины наставления перед длительной командировкой.
— Сердечко-то как ёкает? — спросил дядя Миша, испытавший в прошлом подобное тревожное чувство.
— Не знаю, — ответил Владимир, — волнуюсь, скорее бы из дома выйти.
— Нам не пора? — поинтересовался появившийся в дверях Виктор.
— Да, время уже поджимает. Присядем на дорожку, — пригласила всех Татьяна.
После минутного молчания Владимир обнял мать и прошептал ей на ухо:
— Не провожай меня, мама, прошу, не провожай. Иначе я не выдержу и никуда не уеду.
— Иди с Богом, — услышал он ее ответ, — дети испокон веков покидают родительский дом. Иди.
— В Новый год я с тобой, — прошептал ей сын, единственное, что мог ей пообещать.
На улице, которая была свидетельницей его первых дружеских споров, он почувствовал облегчение и так необходимую каждому свободу.
— Завидую я тебе, — вернул его в действительность голос Виктора.
Что это он? — подумал Владимир и машинально ответил шуткой:
— Не скромничай Витя, год пройдет, ты и не заметишь, и  ты инженер-физик, рассматривающий, как там, в глубине электроны крутятся. Может, заметишь что-нибудь необычайное, тогда уж не забудь мне рассказать.
— Володя, куда вас из Ташкента повезут? — спросила Татьяна.
Что ей ответить? — подумал Володька, — Нельзя же ей сказать, что она уже несколько раз об этом спрашивала — обидится. Жалко, что не попросил ее остаться дома.
— Я позвоню или телеграммой сообщу адрес.
Площадь перед гостиницей «Москва» встретила выходящих из метро людей солнышком, выглянувшим из-за тучи. Заполненный стариной воздух, исходивший от стен Кремля, вносил в душу покой и вечность человеческого бытия. Владимир вспомнил, как когда-то он маршировал по этой брусчатке, радостно приветствуя стоящих на Мавзолее руководителей страны. Много воды утекло с тех пор, изменились и люди, и времена, да и жизнь потекла как-то по-другому. А теперь в его душе произошла перемена и жизнь позвала в дорогу.
— Воздух свежий, свободой пахнет! — проговорил Виктор.
Поэт родился, — подумал Владимир, перебирая в памяти, о чем еще он не переговорил с другом. Кажется, обо всем. Но было что-то, чего он никак не мог вспомнить. Наконец, поймав ускользающую все время мысль, он сказал:
— Я совсем забыл про телефонный звонок от Светланы.
После этих слов Виктор заулыбался, а в глазах появилось любопытство.
— Я позвоню, — ответил он другу, и тут же добавил, — А что, если она беременна, и хочет тебе об этом сказать?
— Она же умная, — тут же отреагировал Владимир.
— А если? — не унимался Виктор, беспокоясь за друга.
Владимир задумался и проговорил:
— Скажи тогда, что я рад, и по приезду обязательно встречусь, и мы обговорим дальнейшее, ну ты понимаешь, что.
Виктор тихо засмеялся, удовлетворенный ответом друга. Он понял, что Владимир даже не расстроен и принял бы все, что могло бы случиться без трагедии, а как естественное продолжение бесконечной жизни.
— Плащ не забудь, — напомнила ему Татьяна.
— Беру, — проговорил Владимир, сожалея, что их беседа была прервана.
— Похолодает — оденешь, потом еще спасибо скажешь, — продолжила Татьяна.
— Хватит, сестренка, поучать. Это и я могу. Ты обещаешь? — обратился он к сестре.
— О чем ты? — удивилась Татьяна.
— О матери, — буркнул он себе под нос. — Уговори тетю Лелю пожить с мамой. Может быть, легче ей будет на новом месте пережить известие о кончине мужа в ссылке.
Татьяна ничего не ответила, да и что говорить. Она и сама со вчерашнего вечера думала об этом. Вместо ответа она обняла и поцеловала брата. Ей до сих пор не верилось, что Владимира направляют работать в Среднюю Азию. О том, что у нее с Михаилом не будет детей, они узнали через шесть лет совместной жизни. Врач, обследовавший их, вынес им такой приговор: «Ранение у вас тяжелое, Михаил, радуйтесь, что живы остались». Тогда и возникла у них мысль насчет Владимира. Михаил сказал жене: «Володьку женить бы». Татьяна улыбнулась и ответила именно так, как он ожидал: «Я бы рада с детишками его заниматься». Не сговариваясь, они решили  помогать родственнику.
Оставшиеся до посадки в автобус минуты казались Владимиру бесконечными.  Спасение пришло в виде Виталия с родителями. Он, как и Владимир, отправлялся в дорогу с небольшим чемоданчиком и белым китайским плащом. Оглядев толпу и не заметив начальника, спросил:
— Сергей Дмитриевич еще не пришел?
— Идет, — сказал Владимир, увидав выходящего из метро начальника. В одной руке он держал старенький видавший виды портфель, а во второй плащ, один в один как у его подопечных. Его появление совпало с приглашением занять места. Однако это не помешало ему поздороваться и заговорить с провожающими. Его улыбка и бодрый голос непонятным образом подействовали на родственников. Их лица, до этого выражавшие беспокойство и тревогу, вдруг разгладились.
— Не забывай заниматься математикой, — проговорил Виктор.
— Обещаю, — сказал Владимир.
— Не отставайте от начальника, — долетели до Владимира слова сестры.
 В ожидании полета слабое гудение успокаивало ребят. Молоденькие стюардессы без лишней суеты помогали пассажирам пристегнуться ремнями.
И тут произошло нечто, чего Владимир не ожидал. Двигатели заработали на полную мощность и самолет набирая обороты медленно покатился по бетонному полю.
— Взлетаем? — спросил его Виталий, закрыв от страха глаза.
— Нет, пока по земле катимся, — ответил Владимир, который, пытаясь скрыть волнение, считал секунды до взлета.
Огромный, серебристого цвета самолет ТУ-104, выполнив еще один поворот, притормозил и остановился как вкопанный, чтобы стартовать в небо.
Вот с какого момента надо вести отсчет, — подумал Владимир, услышав мощный рев и почувствовал, как чудовищная сила потащила его вверх. Он смотрел на быстрый бег самолета, сравнивая его сначала с легковым автомобилем, потом — с гоночным, а потом и вовсе не смог найти подходящей аналогии. Опомнился он лишь тогда, когда сверху посмотрел на землю, которая с каждой секундой отдалялась от него все дальше и дальше. Солнышко, освещающее до этого противоположную сторону, смотрело теперь прямо в глаза. Все, что оставили люди на земле, напоминало теперь по размеру детские игрушки: дома — кубики, а дороги — тонкие ниточки. Рваные облака с огромной скоростью проплывали за окном. И вдруг все потемнело, задрожал корпус, и закачало. Огромная стальная махина, будто натолкнувшись на невидимую преграду, опустилась вниз. Приятная легкость растеклась по телу, напомнив Владимиру качели, которые сверстники раскачивали изо всех сил. Покачивания, вибрация и нырки вниз прекратились также неожиданно, как и начались, когда за окном пропали облака. Внизу лежала бело-серо-черная пелена, чем-то напоминающая одеяло, сотканное из множества лоскутков.
Погасло табло с запрещающими знаками, салон облегченно вздохнул и оживился. Отовсюду слышался громкий смех, курильщики с удовольствием уединились в хвосте, затягиваясь модными болгарскими сигаретами.
— Ну, как, не страшно? — поинтересовался у ребят Сергей Дмитриевич.
— Нет, — хором ответили ребята.
Сергей Дмитриевич многое бы отдал за то, чтобы узнать, на что сгодятся выбранные им юноши, как они поведут себя, оставшись одни среди гор на долгие месяцы. Поэтому он осторожно сказал:
— Посмотрю, какие вы храбрецы, посмотрю.
 Владимир уступил место у окна Виталию, посмотрел на дремавшего старшего и ушел в воспоминания.
Проводив Татьяну Николаевну, Виктор шел по улице Горького. Рассматривая красочные витрины закрытых в это раннее время магазинов, он обнаружил странное явление. Все, что не находило спроса, лежало и кричало «покупай!». А то, ради чего он впервые жизни пришел к открытию, хранилось на складах и по чьему-то указанию выбрасывалось в продажу лишь в рабочие часы трудящихся. У него возникал вопрос «почему?», который так часто задавали Сева и Владимир, не верившие в стопроцентную непогрешимость системы. Его страна, построившая первую атомную электростанцию, запустившая баллистическую ракету и взорвавшая водородную бомбу заставляет его стоять в очереди за какими-то импортными кедами. Да, они прочные, удобные и практичные. Но что из этого? Неужели наша промышленность не в силах такую простую вещь выпускать?
У «Елисеевского» — так в народе до сих пор называли магазин ловкого купца — он остановился около телефонной будки, чтобы позвонить Светлане. При воспоминании о Катерине что-то шевельнулось у него в груди и добавило грусти.
— Говорите! — услышал он голос и еле сдержался, чтобы не вспомнить прошлое. Ничего не утаивая, Виктор вкратце ей рассказал обо всем. Потом он объяснил, почему Володька не смог позвонить, но в ответ услышал:
— Где он?
Виктор улыбнулся в трубку и ответил, что Володька в самолете на пути в Ташкент.
— Это правда?
— Да, правда, — ответил он, чувствуя ее сожаление.
Потом он выслушал во всех подробностях о ее защите диплома, о работе, к которой ей предстояло приступить через два месяца и о несостоявшемся их с Володькой совместном отпуске.
Напоследок она попросила, чтобы Володя по приезде с ней связался. Положив трубку, Виктор облегченно вздохнул. Обратно он шел быстро и весело, улыбка не сходила с его лица, и встречные прохожие улыбались ему в ответ. «Мы излучаем радость, а взамен получаем добро — прав Владимир, я иду и заставляю идущих мне навстречу забыть все плохое. Волны радости наполняют меня, проникая всюду, и даже камни по-другому светятся». У магазина он увидел гудящую толпу, готовую ринуться вперед за товарами, оставляя в обмен лежащие в кармане бумажки. Он с сожалением смотрел на двери, едва сдерживающие напор людей, а в душе сам собой возник вопрос о будущем, рвущемся напролом к заветной цели.  Продолжая рассуждать, он, как человек, любящий родину, задумался — кто и почему выпускает некачественную продукцию?
Интуиция тут же подсказала: никто. Мы все хотим многое и получаем за это то, что заслужили. Шестеренки у нас в разные стороны крутятся, — будто донесся до него голос Севы.
Довольный и изрядно вспотевший Виктор выходил с покупками из магазина, уже не думая о тех, кто создал очереди. Для себя, отца и Ольги он купил кеды. Они всей семьей отправляются в деревню. Когда еще придется побывать там? — подумал Виктор. В коридоре его встретил сильный запах лекарств. Отец лежал на диване с открытыми глазами и стонал. Виктор увидал в них жалость и чудовищную тоску.
— Папа, тебе плохо? Что случилось?
Николай Афанасьевич поднял голову. Сын пришел и о чем-то его спрашивает, догадался он.
— Сколько я спал? — спросил он безразличным голосом.
Виктор, не получив, ответа спросил:
— Папа, что случилось утром?
После небольшой паузы отец сказал:
— Сынок, внутри у меня что-то оборвалось и загорелось. — С трудом сказав несколько слов, отец и замолчал. Лицо его побледнело, глаза остановились на потолке.
Состояние отца и раньше неожиданно резко ухудшалось. Такое напоминание о войне приходило почти в каждую семью. Перед тем, как начиналась болезнь, он видел перед глазами окопы и ярко оранжевый шар, поглощающий в себя все окружающее. Потом мелькали сады, годы учебы, женитьба, рождение сына, и тут шар оказывался сверху, добирался до тела, сжигая картинки прошлых лет.
— «Скорую» вызвать? — спросил Виктор, наклонившись к отцу.
— Не надо, я отказался. Ты, Витя, не волнуйся, пройдет. С матерью договорились дождаться вечера.
— Жаль, меня не было. Зачем ты отказался, зачем! — повторял сын.
Ничего не ответив, отец поинтересовался:
— Володьку проводил?
— Да, он уже летит.
— Завидую я вам, молодым, — в глазах отца появились слезы. — Я рад за вас, — проговорил он и замолчал.
Он был рад появившейся надежде. Будучи беспартийным, он уважал Никиту Сергеевича — нового вождя, расценивая его поступок с разоблачением культа как один из важнейших в стране за всю ее историю. И когда кругом раздавались голоса критики, он был к ним безразличен. Ошибки главного казались ему пустяками по сравнению с тем, что он мужественно сказал. Верил, что страна переболеет и семимильными шагами устремится к светлому будущему.
Ругая себя за то, что согласилась с мужем, Александра Львовна, бросив работу, примчалась домой. Она влетела в комнату. Увидев Николая Афанасьевича, она поняла, что его состояние ухудшилось, и растерянно произнесла:
— Да, сынок, с отцом совсем плохо, — ее слова захлебнулись в слезах.
Виктор с болью посмотрел на отца с матерью и твердо решил вызвать скорую. Никому тут не нужна жалость и беспомощные причитания у постели, чуждые его деятельной натуре.
— Я позвонил, — сообщил он матери, услышав в ответ голос отца, — Везите куда хотите!
Врач строгим голосом спросил: «Почему не вызвали  раньше?» Не получив ответа, он сделал укол и попросил собрать больного.
— Потерпи, голубчик, потерпи, — утешал врач Николая Афанасьевича теперь уже совершенно другим, ласковым голосом. — Скоро уколы подействуют, будет легче.
В больнице какая-то сила или дух, витавший в пространстве, вещал Александре Львовне о печальном конце. Несмотря на уговоры, она осталась дежурить у реанимационного отделения. Сына она попросила пойти домой, поспать, а потом привезти сестру из пионерского лагеря.
Во дворе Виктор жадно затянулся папиросой, посмотрел на звезды, и ему страстно захотелось узнать, для чего люди живут, страдают, а затем уходят навсегда, оставляя себе подобных проходить те же испытания. Правы его друзья, которые считают, что родится пружина, в которой закручена жизнь человека. И не богатство, ни слава ничем помочь не могут. Вспомнил о Севе, о том, что он делает сейчас в Риге, а потом подумал про Володьку — как он там, благополучно ли добрался? И ему чуть полегчало.

- II -
Виталий за весь перелет первый раз почувствовал беспокойство, когда увидал лежащую перед ним как на ладони голую землю без единого кустика и травинки. Он посмотрел на Владимира и, кажется, угадал его тревожные мысли. Сумеют ли они приспособиться к необычным условиям жизни в чужом краю?
Еще в Москве юношам сообщили, что в Ташкенте установилась на редкость жаркая погода, несвойственная июню. Но когда стюардесса объявила, что за бортом сорок градусов в тени, Владимир невольно взглянул на пассажиров и, не обнаружив на их лицах никакого волнения, тоже успокоился. И только когда его нога коснулась поверхности земли, он уже не по рассказам ощутил жгучие объятия среднеазиатского голубого, без единого облачка неба. И это первое соприкосновение было выше его самых немыслимых догадок. Шутя, он произнес:
— А здесь не холодно.
— И не жарко, — ответил ему Виталий в такой же шутливой форме.
Да, он молодец, — подумал про себя Владимир, радуясь тому, что жизнь подарила ему  неунывающего товарища.
Площадь шумела разноголосьем русских и незнакомых юношам узбекских слов. Зеленые газоны, покрытые густой травой, и деревья с раскидистыми кронами, смягчили желтую картинку, неожиданно испортившую им настроение. Владимир, увидав, как тонкой струйкой льется вода, превращая безжизненное в рай, понял ее драгоценность всюду, и особенно здесь, в засушливой местности. Под кронами деревьев прятались люди от обжигающих лучей, и оттуда же с дымкой распространялся запах жареного мяса, восточных специй и уксуса.
— С прибытием, Сережа, — сказал подошедший к ним мужчина, обнимая Сергея Дмитриевича. Он был высокого роста с копной черных густых волос, зачесанных назад.
— Знакомьтесь — мои коллеги, — представил Сергей Дмитриевич юношей своему тезке, отчество, которого было весьма редким — Аникиевич. Надетый на мужчине белый пиджак и такого же цвета брюки, да еще в придачу славянский тип лица, резко контрастировали с основной массой находящихся здесь людей.  Из того, что им довелось увидеть, они сделали вывод, что здесь Запад встретился с Востоком, не нарушив при этом национальный колорит. Им уже захотелось побродить по улицам, увидеть многообразие жизни интернационального города. Обобщающее слово «азиаты» они использовали не для того, чтобы кого-нибудь обидеть, а от незнания отличительных черт различных национальностей — узбеков, таджиков, киргизов.
Владимир улыбнулся и про себя подумал, — и я, лет так через пять, пожив здесь, буду похож на узбека. Значит, облик человека меняют не только годы, но еще среда, в которой он обитает, и язык, на котором он долго разговаривает.
Раздумье юношей прервали голоса старших по занимаемому положению и уж точно по возрасту.
— Договорились, — услышали они голос Аникиевича.
— Я надеюсь, все будет хорошо, — произнес Сергей Дмитриевич.
Повернувшись к юношам, он кратко сказал:
— Я улетаю  завтра, срочный вызов,  и передаю вас   Аникиевичу, его слово — закон.
У Виталия от новости вытянулось лицо. А Владимир, ничего не понимая, подумал, — как это он нас бросает? А мы даже не знаем точного адреса того места, куда надо явиться.
А, может, это и к лучшему? — подумал каждый по отдельности. И ничего больше не спросив, ребята стояли и смотрели, как оба начальника сели в газик и укатили.
— Чего горевать, — сказал Виталий, — машину с водителем нам оставили — довезет.
Молодого парнишку, их сверстника, подошедшего к ним, звали Вячеслав. А когда его спросили про отчество, он ответил: «Рано еще».
Машину он вел как заправский ас, не соблюдая никаких правил движения.
Оставив позади восточные улицы и знаменитый проспект, машина повернула резко вправо и остановилась.
— Приехали, — услышали юноши голос Вячеслава.
Владимир, как всегда, чего-то ожидая от неопределенности, набирался терпения и продумывал планы на каждый отрезок свободного времени. Вечером он решил с ручкой в руке просмотреть конспекты Виктора и поразмышлять о плотностях по совету друга. Но тут дверь отворилась, и появился Вячеслав.
— Пивка холодного не хотите? — с порога поинтересовался он.
Виталий растерянно заулыбался. Его глаза как бы спрашивали — не шутит ли его новый товарищ?
— Однако,  — ответил он, — я с удовольствием.
Дырявый навес был тем местом, где собирались жаждущие освежиться после трудового дня. На полу солнечные зайчики играли в какую-то непонятную игру с тенью, пробравшиеся сквозь дырявую крышу. Народу было немного, в основном славяне, расположившиеся кто где: на табуретках, стульях с железными ножками, самодельных скамьях. Единственный узбек у стойки улыбался, что-то бормотал и доброжелательно подавал пиво.
— Как ты догадался, что продавец узбек? — спросил Виталий у водителя.
— Так здесь же Узбекистан, и живут в основном они. Но есть и русские, и украинцы, и евреи — в общем, все нации, которые есть в России, — сказал Вячеслав.
— Надо же, а я думал, как в Казахстане. Там, где мы были с родителями, почти одни русские, а казахов я видел очень мало.
Местное пиво было темнее и гуще настоящего жигулевского. Оно удивительно сохраняло холод зарытых в песке бочек.
После второй кружки Виталий начал шутить, а выпив четвертую, разговорился:
— Не ожидал, честно, не ожидал. На краю света, и на тебе — Сокольники. Нет, намного лучше.
— Холодное — вот и вся прелесть, — сказал Владимир, не сильно любивший этот напиток.
В номере Виталий довольный, и кажется, ничего уже не желавший, лежал на кровати и тихо охал от огромного количества выпитой жидкости. На вопрос о самочувствии он ответил: «Чувствую себя нормально, только двигаться тяжело».
Владимир в ответ засмеялся:
— А ты думал, что у тебя живот как котел у паровоза — принимает до тех пор, пока сверху лишнее не польется.
— Нет, что ты Володя! Я понимаю, перебрал, даже ужинать не пойду.
Владимир опять усмехнулся:
— Я после третьей не пойду, а ты — семь. И куда только в тебя влезло?
Виталий ответил еле слышно:
— Вы молодцы с Вячеславом, а я дорвался, — потом он еще что-то пробормотал и затих.
Владимир посмотрел в окно. Там семимильными шагами тьма шагала на смену свету. Наступил полумрак, а на небе уже сияли первые звездочки. Жара спала, и потянуло приятной свежестью, напоминающую ему чем-то Подмосковье.
Созвездия, похожие на обитателей животного мира, холодно смотрели сверху на землю. Какие они были сотни тысяч лет назад, и какими предстанут через столько же? — задумался Владимир. — Люди откроют старинные, наши сегодняшние карты звездного мира и удивятся происшедшим переменам. Они к тому времени найдут смысл жизни и то, к чему движется этот круговорот мироздания. Для себя Владимир и без доказательств принял, что все, что его окружало, создано кем-то для зарождения разумной жизни. По началу простая, потом она усложнялась и в итоге пришла к тому, чем является сейчас. От тишины звенело в ушах. Глаза закрывались. И открывался фантастический мир неосязаемо живущей человеческой души. Утро, восход солнца и появляется маленький человек. Он ползет по траве, карабкается, встает и превращается во взрослого юношу. Теперь он идет быстро, почти бежит. Его голова седеет прямо на глазах, и он останавливается. На лице его читается грусть и неудовлетворенность тем, что он успел создать. Остается только надежда на то, что в оставшиеся ему дни он успеет поймать свою жар-птицу. Картина все время меняется. Мелькают крошечные миниатюры могущественных государств, существовавших в прошлом, откуда пришли к нам многие изобретения, давшие толчок развитию нынешней цивилизации. Но где они, создавшие первую обсерваторию, порох, цифры, которыми пользуются и поныне? Почему они не впереди, что случилось, какие испытания они не выдержали? И почему закончилось их продвижение? Такие вопросы хотел задать Владимир в пространство, но сон помешал ему.
Закрытое учреждение, в котором остановились юноши, имело огромную территорию на окраине города, а, может, и за его пределами. Железобетонный забор с протянутой поверху колючей проволокой, прятал от посторонних глаз все, что находилось внутри. Местные жители лишь гадали, сколько там зданий. Для них этот монстр, выросший буквально на глазах, оставался фантастическим, недоступным островом среди песка и их жалких лачуг.
Из увиденного на краю света, Владимир ничего нового не нашел. Суть одна, а материалы, из чего все здесь слеплено, различные. У нас бедность деревянная, почерневшая от старости и разваливающаяся, а здесь земляная, обожженная солнцем, такая же убогая и непривлекательная. И все это на фоне дворцов, как бы олицетворяющих талантливость народа. Неужели у человека хватает сил лишь на удовлетворение своих природных потребностей — поесть, попить и прикрыть незащищенное в отличие от животных тело. Есть же личности, живущие в различных по классовому устройству государствах, которые имеют все. Правильно ли это? — было для Владимира неразрешимым вопросом. Сравнение капитала и народного правления тоже ни к чему не привело, а лишь подтвердило знак равенства. Заключение было малоприятным — неустроенность мира интернациональна и не имеет границ, везде живут и хорошо, и плохо. Иерархическая лестница, от начала и до конца созданная человеком, оказалась чем-то похожим на безжалостный невидимый мир, существующий внутри него.
У Аникеевича занятого неотложными вещами нашлась минутка для молодежи:—  Вы свободны до утра, —  услышали юноши указания временного начальника.
Не успели юноши составить план с чего начать осмотр города, как Вячеслав предложил им экскурсию.
 — Где-то до обеда я занимаюсь по работе в центре, а вы гуляете, а потом на озеро и до вечера.
Юноши,  радуясь везению,  сразу же согласились.
 Больше двух часов юноши осматривали восточную архитектуру. Им понравилось все, особенно орнамент, выполненный из разных цветов. Смотришь — и глаз радуется, и будто жары нет.
— Разве увидишь эту красоту, не путешествуя? В старости и вспомнить будет нечего, — тихо и восторженно произнес Владимир.
— Ты, молодец. Путешествовать и правда прекрасно. Удивляет меня ученость здешних зодчих. Здание кажется простым и неказистым, а стоит века, и с каждым годом еще краше становится. Оно как бы не людьми, а природой создано.
— Слава богу, Виталий, скуку тебя покинула, а я-то думал, ты все об остановке тоскуешь. Захандрил и надолго.
Юноши, не спеша, походили к фонтану — месту, где они договорились встретиться с Вячеславом. Высоко взметаясь ввысь, струя воды, достигнув пика, падала вниз и разбивалась на миллионы капелек, освежая толпу зевак. По парапету и в самом бассейне с криками бегали местные ребятишки.
— Я заметил, Володя, нет тут суеты московской. Люди не спешат, не озабочены, и лица их радуются каждому проходящему мгновению.
— Точно ты определил. Смотри, они, как дети, рассматривают появившуюся радугу, — проговорил Владимир, ища глазами то место, где радуга заканчивалась.
— Я бы искупался, да неудобно. Дети кругом, а взрослых в фонтане нет.
— Я бы тоже, но времени нет, едем на озеро — проговорил никем незамеченный Вячеслав.
Перед сном товарищи дружно помогали друг другу хоть как-то облегчить страдания от ожогов. Как завтра работать, — думал вслух Владимир, рассматривая свои обгоревшие ноги, которые болели даже от соприкосновения со штанами.
— Пройдет, — успокаивал его Виталий, — я с родителями похуже обгорал, и ничего. Ты мне скажи, чем у тебя таким тяжелым чемодан набит?
— Книгами.
— Книгами? — удивился Виталий.
— А я на звезды люблю смотреть, как метеориты падают. Вдруг увижу или найду  малюсенький камушек.
Владимир задумался.
 — Большой, не дай Боже, упадет, возможен даже конец нашей цивилизации.
 Жаль, — вздохнул Виталий, — труд наш пропадет.
— Ты шутишь — заулыбался Владимир. — То, чего еще нет, не пропадает.
Он с удовольствием пересказал товарищу, что напридумывал Сева:
— Выходит, наше будущее от науки зависит.
— Да. И человеческая жизнь, возможно, продлится до определенного предела. У каждого человека есть своя пружина и свой завод. Когда он кончается, его сызнова подкрутят в будущем.
— Доживем ли мы до этого? — спросил Виталий. — А что это за пружина?
— Так это же жизнь. Неужели ты не понимаешь, Сева говорит: «Зачем ее ремонтировать, уж лучше новую поставить и завести».
Виталий провел рукой по голове:
— Все равно непонятно, почему с рождения завод этой твоей пружины такой малюсенький. Родители меня вырастили — и уже стариками себя считают.
— Так природа распорядилась, а человек когда-нибудь ее подправит.
Разговор юношей прервал голос из комнатного репродуктора:
— Через час будьте готовы в дорогу.
Буквально через минуту зашел Вячеслав. Похлопывая друг друга по плечу, троица договорилась зимой встретиться в столице.
Колонна из семи большегрузных машин и впереди идущего газика с начальством выехала за территорию базы. Счастливые юноши расположились на предпоследней и строили догадки об охране, сидящей с автоматами на последней. Солнце уже не припекало, оно вот-вот, как самолет при посадке, готовилась коснуться горизонта.
— После реабилитации живущих здесь переселенцев с Кавказа и Крыма начались нападения на автотранспорт, — рассказал Виталий то, о чем слышал от одного из людей с автобазы. — Говорят, будто они озлоблены несправедливостью. Я не поверил.
— И я не верю. Мне думается, просто груз ценный, охраняют на всякий случай, — согласился Владимир.
За ночь была лишь одна временная и недолгая остановка. С рассветом проехали незнакомый город. В памяти остался не он, а скала, нависшая над ним. Жара с каждым последующим километром влезала в кузов, и уже не помогал встречный ветерок, влетающий через дыры в брезенте. Постепенно пришло укачивающее безразличие ко всему происходящему. Юноши не заметили, и не почувствовали, как машина остановилась. И лишь когда они услышали команду: «Отдыхаем до вечера», — с неохотой покинули кузов.
— Далеко до селения? — спросил Виталий у проходящего молодого лейтенанта.
— Километров двадцать, — ответил ему военный бодрым голосом.
Солнце подошло к горизонту, когда колонна вышла в путь.
— У нас гости! — удивился Виталий появлению двух мужчин. Один из попутчиков спал, пристроившись у кабины, другой сидел у борта.
В дороге опять наступило спокойствие и безразличие к однообразному унынию, пока не появились идущие люди в странных накидках.
— Володя, смотри, старые женщины лицо тряпками закрывают.
— Вижу, чего кричишь? — Володька и раньше знал про этот обычай, но думал, он только для молодых и незамужних, а здесь старухи.
— В городах этого безобразия уже нет, а здесь комсомольцы плохо работают, — услышали они голос одного из попутчиков.
— Кому паранджа мешает? Пусть носят до тех пор, пока сами добровольно не снимут, — высказался Владимир.
Разговор, казалось бы, на этом и закончился. Наступила тишина. Но тут их попутчик повернулся к юношам и спросил:
— Далеко путь держите?
— Как и вы, в командировку, — ответил Владимир, и назвал город с номером, который не был нанесен на карту.
— Я ближе. А вам, молодцы, скажу. Не понимаете вы роли партии в искоренении пережитков прошлого. А жаль! Людям свободу дали, а они лицо закрывают.
— Не хотят они, чтобы на них смотрели, — засмеялся Владимир. — У нас тоже с верующими боролись. Церкви разрушали, да не вышло. Мы здесь в гостях, и обычаи уважать надо.
— Не знаю, как вы, а я у себя дома. А ты молод еще учить старших людей. И про Бога вы рановато заговорили. Не вышло с ним покончить, так выйдет, — зло проговорил попутчик.
Владимир долго хранил молчание, но потом тоже высказался:
— Старшие тоже ошибаются.
— Хорошо, прекрасно. Молодежь вздумала учить старших! Тогда объясните мне, в чем моя неправда, и про Бога расскажите подробнее. Уж не верующие ли вы? — волнуясь, произнес он.
— Как вам — подробно или кратко? — поинтересовался Владимир.
— Как хотите.
— Я верю, но по-своему. Не молюсь ежедневно, и в церковь хожу лишь на Пасху, когда могилы родных посещаю. Да и вы, чувствую, тоже бываете и свечку ставите, но боитесь об этом прямо сказать. А есть ли Бог или нет, честно не скажу. Только наука докажет, и скажет точно да или нет. Про гостей тоже отвечу. Наше правительство посылает людей в командировки в другие страны, отбирая их не только по специализации, но и по знанию языка. Как можно жить среди другого народа и с ним не общаться?
— Вы в какой школе учились? — переходя на крик, поинтересовался попутчик, разбудив своего товарища.
— В советской, — спокойно ответил Владимир, — и конституцию изучал. Каждый народ имеет право на добровольное отделение, это намного больше, чем то, о чем мы с вами спорим.
— Молокосос! Жалко мне твоих учителей и родителей! — не унимался попутчик.
 — Не кричите, — все также спокойно ответил Владимир, — и родных моих не трогайте. Мне не вас жалко, а тех, кто живет и работает с вами.
— Ты что, Петрович, разорался? Прекрати! — услышали юноши голос второго мужчины. Он посмотрел на ребят, на сослуживца и вновь спокойно заснул.
Тот, которого назвали Петровичем, весь оставшийся путь не оборачивался.
— Ну и самодур! — прошептал Виталий.
Короткая остановка избавила их от незнакомцев и их груза. В три ночи они приехали на место, где им предстояло прожить шесть месяцев.

- III -
Владимир проснулся из-за непонятно откуда доносившегося журчания. Он встал с кровати, подошел к окну и очень удивился, увидав уже виденную им раньше картину, созданную природой. Опять та же гора, чем-то похожая на вчерашнюю, возвышалась над городом. Было видно, как воды горной реки, круто поворачивая влево, разбиваются на миллиарды частичек, столкнувшись с упавшими со скалы валунами. Иллюзия московского дождичка к разочарованию Владимира жила недолго. Он взял из пачки Виталия папиросу и затянулся, вспоминая и практику, и Виктора с Севой. Комната у него перед глазами пошла гулять кругом.
— Тебе плохо? — услышал он голос Виталия.
Владимир с отвращением погасил папиросу, откашлялся и сказал:
— Опять не нашел ничего приятного.
У Виталия слова товарища вызвали улыбку:
— Я тоже поначалу плевался, да привык.
— Ну и продолжай в том же духе, — засмеялся Владимир. Ему было не до обсуждения, что хорошо, а что плохо. Начальство ожидало их сразу же после обеда, и он поторопил Виталия.
По схеме, оставленной Сергеем Дмитриевичем, юноши, не торопясь, глазея по сторонам, шли по единственной улочке, круто спускающейся вниз. Справа в горе из множества отверстий, созданных человеком, в сторону комбината катились по тросам вагонетки. Вся эта уменьшенная далью миниатюра напомнила Владимиру сказку, где по чудовищной стальной паутине монстру-пауку везут на съедение жертву.
В полевой военной форме без каких-либо знаков отличия, в кирзовых ботинках Сергей Дмитриевич выглядел намного моложе.
Поприветствовав юношей, он сразу же отправил их выполнить некоторые формальности. В первом отделе командировочных проинструктировали, что можно говорить, а что нельзя. Процедуры закончились подпиской о неразглашении тайны. При оформлении бумажек для получения спецодежды они познакомились с начальником геологоразведочной партии Олегом Олеговичем Тимашевым.  Он, как только узнал, кто они и чем будут заниматься, посмотрел в окно, задумался и начал ходить по кабинету. Чрезмерно полный, среднего роста он был похож на катящийся шар. Когда он волновался, то причесывал густые русые волосы, растущие по бокам, оставляя голой середину. Наконец, он произнес вслух:
— Беда мне с вами, где шофера взять? Утром вас чуть свет вези в поле, а вечером обратно.
— У меня права есть и у Виталия тоже, — сказал машинально Владимир.
— Откуда? — спросил Олег Олегович.
— В техникуме на грузовых учились, и права получили, — подтвердил слова товарища Виталий.
Тимашев посмотрел на юношей и, попросив их подождать. Вернулся он с готовым решением :
— Автотранспорт в вашем распоряжении. Маршрут: База – горы и никуда более до получения из Москвы ваших водительских удостоверений.
Не будучи суеверным, Владимир опять списал на случай свой приезд в этот ничем не примечательный городок на краю света. По набору их с Виталием определили в строительно-монтажное управление, но как это бывает, произошли перемены, меняющие в корне не только основную профессию, но и смысл жизни. Об этом только теперь узнал Владимир, выслушав задание начальника. Юноши попали в начало весеннего разлива, и их понесло по течению. Комбинат задыхался от отходов производства, о чем свидетельствовали машины, днем и ночью идущие в горы, пряча там отходы и возвращаясь порожняком. А самый верх еще не в полной мере осознал масштабность предполагаемых работ, и какая от этого будет выгода. И все потому, что не было детального плана местности. Вот и поручили в главке это перспективное мероприятие Сергею Дмитриевичу. В течение года обязали его выдать данные для составления предпроектного задания. Как раз в это геодезисты были нарасхват на плановых объектах, и начальник решил попробовать юношей. По окончанию разговора он задумался.
— Одного из вас по желанию могу оставить у себя. Месяцев через пять вы сами мне скажете, кому со мной уехать, а кому строить.
На следующий день юноши поднялись в пять, а через полчаса Виталий пока в сопровождении шофера выгонял газик из ангара.
— Смотрю на вас и удивляюсь, о чем скучаете? Прекрасное время, вы молоды. Вперед и вперед! А то засиделись без работы, — весело подбодрил ребят Сергей Дмитриевич.
Владимир промолчал,  Виталий, сосредоточенно держал  баранку. У комбината в воздухе чистом и прозрачном чувствовалось присутствие посланников руды, добываемой в штольнях в виде мельчайших частичек, проникших в пространство. Казалось, будто горы с помощью людей перебрались через реку и присутствуют здесь с намного меньшей плотностью.
Владимир почувствовал себя солдатом великой трудовой армии. Оставив позади детство, он решил добиться оптимального совмещения мечты и действительности. У развилки дорог они разминулись с потоком автотранспорта. Через пять километров остановились. Там перед их глазами всюду, куда ни глянь, местность была изрезана выросшими из земли холмами, поросшими травой и кустарником. Вдали виднелся синеватый лес. Холмы поднимались все выше и выше, превращались в пирамидальные белые вершины, подпирающие небеса. Там сверкали молнии, и шел дождик, наполняя водой горные речушки.
День и вечер юноши провели на ногах — столбили ориентиры, и записывали в блокнот характерные черты местности. Для трех предполагаемых вариантов трассы будущего пульпопровода юношам предстояло выполнить угломерную высотную и мензульные съемки. А в Москве по их измерениям решат, какой из вариантов выбрать.
Ужинали в компании начальника. Массируя плечо, он завел разговор о зарплате.
— Как вы думаете работать, сдельно или за оклад? — осторожно поинтересовался он.
— Как получится, — вяло ответил Виталий.
— Будем стараться, — ответил Владимир. И как всегда внутреннее противоречие заставило его спросить, — А если мы четыре-пять окладов заработаем?
Здесь Сергей Дмитриевич засмеялся:
— Больше двух вам не осилить и на этом я огромнейшее вам спасибо скажу. Командировочных, я думаю, вам хватит. Куда здесь тратить?
— Еще останется,— сказал Владимир, — Мы с мамой жили на зарплату еще меньшую.
Сергей Дмитриевич покачал головой:
— Так вы теперь богачи! Оклад, монтажные, за высоту, да еще премиальные по управлению. Куда деньгу девать? — Он хитро заулыбался, — Чулок набьете?
По прибытию в распоряжение юношей четверых солдат работа закипела. Заразившись энтузиазмом начальника, юноши без отдыха и перерывов шли вперед. К полудню перед обедом они с трудом передвигали ноги. Хотелось упасть на редкую траву и забыться до вечера. То ли действовала высота, незамеченная ими по приезду, то ли физическая подготовка подкачала. Владимир все это вместе взятое списывал на акклиматизацию и не выдавал признаков усталости солдатам, его сверстникам, уже прослужившим год в этой местности.
На четвертый день полевых работ Сергей Дмитриевич договорился облететь трассу на самолете. В воздухе юноши зачарованно рассматривали сверху землю, ощущая, как ее руки поддерживали их над холмами и мягко опускали. Ощущения были намного острее, чем они проявлялись на современном пассажирском лайнере. С высоты земля казалась ровной без потерянного одного измерения, которое вселяло в души людей и страх, и красоту одновременно. При приземлении начальник спросил у ребят о впечатления от будущей трассы.
— Грандиозно! — ответил Виталий, — Вид сверху потрясающий!
В последние дни перед отъездом начальник свирепствовал.
Его требовательность достигла апогея. Он добивался от юношей безукоризненной точности в измерении углов, высоты, солдат ругал за каждый недотяг мерной ленты, за наклон вешки. Грозился отправить их обратно и взять новых. Потерянные секунды или миллиметры вызвали в нем бурю негодования.
«Так вот он, какой — настоящий, беззаветно преданный делу человек», — подумал Владимир, не ожидавший такой разительной перемены в своем начальнике. Им с Виталием было непривычно и трудно вставать в пять и ложиться спать в одиннадцать, валясь от усталости. Но каждый убеждал себя, что так надо, что никто из них не струсит и не станет проситься обратно домой. Владимир, закаленный предыдущей работой на халтурах, поддерживал Виталия, как мог и словами, и делом.
— Еще недельку, Виталий, и ты освоишься. На танцы сходим к девчатам, — говорил он товарищу.
Шести дней хватило Сергею Дмитриевичу, чтобы приучить юношей, не привыкших к ежедневному труду, к четкости в работе. Он был требовательным как по отношению к себе, так и к подчиненным. Перед отъездом он вдруг заявил:
— Ну все, на сегодня хватит!
«Что это с ним?» — подумал Владимир, готовый вновь шагать и шагать, как человек, четко идущий к поставленной цели.
— Что-нибудь случилось? — Виталий тоже был в недоумении.
— Улетаю я сегодня. Хватит, помучил вас и довольно. Проводите меня?
И услышав дружное «с удовольствием», улыбнулся.
Проводили Сергея Дмитриевича за полночь. Дорога у него была далекая. На машине до местного аэропорта, потом до Ташкента, и уже оттуда до Москвы. Владимир захандрил от мысли, что все имеет начало и конец. Пройдут годы, на смену придут новые люди, дети первопроходцев, вспомнят о первых, а уж последующие поколения забудут тех, кто прокладывал первую трассу. Неужели жизнь так жестока? Уйдем мы, и ничего не оставим, кроме нагромождений для сиюминутных потребностей человеческих. И комбинат этот может не понадобиться новым поколениям. Посмотрят они и усмехнутся тому, что натворили их деды.
В воскресенье юноши устроили день отдыха с литературным уклоном. Как сообщить маме о себе, о жизни покрасивее, потрогательней? — задумался Володька.
«Дорогая мама…», — вывел он два слова и остановился. Написать про трудности или сказать, что все прекрасно? Текст письма занял целый лист. В нем было сказано и о Ташкенте, и о дороге по Средней Азии, и о новом городке. Он похвалился природой, окружающей его, и про воздух, которым здесь дышат. Про работу сказал кратко — тружусь с утра и до вечера, готовлюсь в институт. Окончание письма, как всегда, было одинаковым. Написал, целует всех, и что с нетерпением ждет встречи нового года в кругу семьи.
Когда он закончил писать, то лицо его посветлело, на душе полегчало. Он дал себе слово в следующий раз незамедлительно отвечать на мамины письма и не мучить ее долгим молчанием. Виталий, как сидел с ручкой, покусывая ее, так и продолжал сидеть все в том же положении с чистым листом бумаги.
— Я помогу тебе, как закончу второе письмо, — сказал Владимир товарищу.
— Спасибо, писатель, — услышал он в ответ голос Виталия.
Виктору Владимир решил сообщить подробно о своем первом сне и о втором, который был как бы продолжением первого. Приходящие к человечеству ночные видения Владимир расценивал как продолжение личных переживаний отдельного человека. Но было и другое мнение, отличное от первого. Волна прилетает от другого человека и, трансформируясь, несет с собой информацию в виде фантастических зарисовок.
Начало Владимир написал без приветствия. Так доходчивей можно будет показать другу, — подумал он, — искреннее к нему расположение.
«Виктор, я никак не мог выбрать время, но, наконец, утром собрался и сел за второе письмо. Первое было матери, и я его с твоим  отправлю домой. Мне здесь очень не хватает нашего бесконечного спора. Особенно, когда ты встаешь в позу непробиваемого оппонента. Представь, я от этого становлюсь и более злым, и трудоспособным. За что тебе отправляю огромнейшее спасибо. На меня в этом далеком краю действует неземная атмосфера — от нее я становлюсь и сентиментальнее, и красноречивее. О себе расскажу чуть-чуть, а главное, поведаю тебе о снах. Подобно отшельникам, мы с Виталием, моим коллегой и товарищем, ведем замкнутый образ жизни. Занимаемся лишь работой, наносим каждый бугорок, низину, горку на карту, продвигаясь ближе к небесам. Никогда не думал этим заниматься, а видишь, пришлось. Про зарплату сказать ничего не могу, но говорят, много. А пока мы вполне обходимся так называемыми монтажными. Едим дешевые фрукты и питаемся в очень дешевой, работающей круглосуточно, столовой. От усталости и пьянящего воздуха в первые дни еле передвигали ноги. Говорят, временно высота действует, но пройдет. Здесь жарче, чем в Москве, но прохладней, чем в Ташкенте, а вечерами и ночью почти как дома.
Скучаю по нашим предположениям. Удастся ли их когда-нибудь доказать и смело сказать — да или нет? Это лишь одному Богу известно. Я лично за «да», чтобы пропало это двоякое неизвестное, разделившее человечество на две части. Не дает мне покоя наш электрон. Он приснился мне ночью, и я начинаю свое описание. Вдруг передо мной выдвигается экран, и в нем я вижу . Чувство такое, будто я схожу с ума, и все это действо происходит в реальной жизни. Он говорит громко и теми же словами, которые частенько произносил Сева. Хотя, наверное, лучше сказать, мыслями. Он же у нас любит гуманитарщину. Где я живу, видно к Богу ближе, меньше загрязнений в виде волн всяких от радио— и теле— передатчиков. Вдруг он закружился, просверкал и заругал государственное человеческое устройство за расточительность и непоследовательность. Вся критика досталась адвокатам, судьям, прокурорам и, под наконец, юристам. К своему стыду, я и раньше, и теперь мало, что понимаю в компетенции государственных и партийных органов, а тем более в системе правосудия. Поэтому мне было не по себе пускаться с ним в спор. Представление о юридических институтах у меня детское. Знаю лишь, что наш первый вождь был адвокатом и кого-то даже защищал.
А он, прочитав мои мысли, говорит: «Хватит умничать, слушай. Система ваша «судья-адвокат» никуда не годится. Для идеального общества это еще ничего. Это то, в котором честность и порядочность превыше всего. Человек совершает гнуснейший поступок или попросту обман, из-за которого разоряются люди и проклинают, сами не зная, кого». И тут он пример приводит: «В мире капитала человек по поддельным документам, лжесвидетельствуя, завладел чужим многомиллионным состоянием. А в вашем, к примеру, обманул друга на стоимость автомобиля или украл со своего же предприятия. И на нечестно заработанные деньги, когда попадается, нанимает известнейших адвокатов. В итоге нечестность расползается по окружению этого, позволительно сказать, самого нечестного адвокатишки, который и туда отстегнул, и сюда, и себе в карман положил, да еще и славу за борца правосудия приобрел. Говорят, он все может. Лишь плати, и ты свободен». Неправда, силился сказать я, но язык мне не повиновался. Он же засмеялся, и продолжал: «И этот из нас же слепленный человек, если язык его так еще может называть, в рай мечтает попасть за заступничество. Ну а тот негодяй, даже если и попадет в места далеки за решетку, то не опечалится. За деньги ему там на месте и условия у него лучше других создадутся, и срок постараются уменьшить. Лозунг готов : воруй, обманывай, как можно больше, тогда тебе все простят. Но не дай бог какую-то мелочишку прикарманить. Я, — говорит, — преклоняю голову».
«Да у тебя ее нет», — засмеялся я. «Есть, — говорит он. — Всюду мы присутствуем, и в твоей голове, не забудь и не перебивай меня. Я преклоняю голову, — здесь я уже не смеялся и не перебивал, — перед теми адвокатами, кто по совести, а не за деньги в кармане защищает ответчика». «А их много?» — спросил я. «У вас достаточно, да и в мире капитала есть, но меньше. Действительность плохо на мораль влияет». «А вы говорите, все нехорошо! — сказал я. — У нас же получше, чем вы только что мне рассказали. Я от мужиков-картежников давно слышал, что знающий адвокат — сто процентов выигрышное дело».
«Дурак ты, — обозвал он меня, — и молчишь ты от своей же глупости, не борешься за справедливость. С каждым из вас беда может случиться. Убили человека, а тебя или другого, случайно проходящего по улице нечаянно по голове стукнули, и нож или пистолет в руку твою вложили. Следователи тут ни при чем — улики налицо. Да и судья, и прокурор от буквы закона не отступят. Здесь тебе даже лучший адвокат не поможет. И будешь ты доказывать, беситься, плакать от бессилия, но никто не поверит. Про то, что у вас безобразия до недавнего времени творились, мне и говорить как-то не по себе. Такого в аду представить трудно. За небольшой промежуток времени угробить столько невинных способны лишь монстры. Они не из нас созданы», — закричал он.
А я ему язвительно: «Из вас, из вас». «Ну, ладно, — говорит он, — но учти, это аномалия».
Тут я расхрабрился.
«Сколько еще этот кошмар длиться будет?» — спросил я у него.
Он замялся, ну прямо, как человек и отвечает: «Скоро уже, скоро вы мысли любого человека читать научитесь. Пороки, которые у вас общество сдерживало во все времена, теперь наяву предстанут. И уже соврать, обмануть никоим образом нельзя». «Тогда о чем ты печалишься и спать мне не даешь? Так вы еще более каверзнее первого порока взамен получите. Боимся мы, как бы открытие к вам не пришло раньше, чем идеалы общества изменятся. Например, главнейшая у вас будет цель, впрочем, как и у нас, быть ближе к центру».
Я ему сказал разочарованно: «Я-то думал, к Богу. Так и вы про конечную вами и человеком цель не знаете, а учите».
Посмотрел я и удивился. Их множество собралось в кружок, и они дружно о чем-то заспорили. «Откуда нам знать?» — говорит один из них.
«Убирайтесь с глаз долой», — сказал тогда я сердито.
Оставшийся один электрон тут изменился и уже не в приказном порядке попросил послушать меня про юристов. «Они, — говорит он, — нужны капиталу, где есть что делить и отнимать, и как технически обманывать государство в свою пользу. Там промах миллионы и миллиарды стоит. А у вас все народное. Если одно предприятие обманет другое, то никто не пострадает».
Я тут вспомнил и кричу: «У меня голова не дом советов и не машина, чтобы кучу еженедельно издаваемых законов помнить! Для этого человека отдельно учат. Зачем столько законов издавать?» «Чтобы человека специально этому учить», — сказал он и пропал.
Утром я проснулся и задумался. Одна категория ученых создает прибор, читающий мысли, а другая часть постарается придумать защиту чтобы мысли не припрятали. И как всегда пострадает человек, а выиграет государство или капитал. Витенька, опять я пришел к бесконечности понятия смысла жизни. А он, чувствуется, задуман грандиозно, где нет места нашим сегодняшним заботам».
Паузу между описанием второго странного сна Владимир закончил природой и описанием изумрудно чистого горного воздуха. Посетовал, что ничего пока сказать не может о городке и его жителях.
«В эту ночь пришел второй сон. Снится мне, будто взбесившиеся электроны кричали, ругались, перебивали друг друга, создавали суету, переходя с одной орбиты на другую. Вдруг один из них подлетает ко мне и говорит: «Извините за беспокойство, мы к Виктору полетели, ему очень-очень плохо». И все пропало. Я даже рассердиться не успел. Вот такие сны мне далеко от Москвы снятся. С нетерпением жду твоего комментария по моим ночным фантазиям. Крепко жму руку. Надеюсь, все будет хорошо и прекрасно».
Владимир запечатал письмо и посмотрел на товарища. Оказалось, что Виталий опередил его и теперь сидел и с интересом наблюдал за его творчеством.
В небольшом уютном городке, кроме работающих на комбинате и обслуживающего персонала, ни одного постороннего. Нет ни яслей, ни садов, ни школ, ни детского крика. У окраины ребята нашли водоем с бетонными стенами и дном. Попробовали воду, она оказалась холодной.
— Искупаться можно, но не сейчас, — заявил Виталий.
Послышалась музыка.
— Пойдем, посмотрим на танцы, — позвал Владимир.
Но Виталий категорически отказался.
— Мне не до танцев, я спать хочу, — признался он.
— А мне и подавно не хочется, — сказал Владимир, — я и на веранде никогда не был.
Виталий сразу же плюхнулся на кровать и забылся до утра. Владимир же наедине с рекой занялся осмысливать подсказку Виктора.

- IV -
Виктор, прежде чем появиться в палате, заходил к лечащему врачу за справкой о состоянии больного. Потом он помогал молоденькой медсестре  переворачивать отца на бок. В перерывах между процедурами они  беседовали о светлом будущем человечества. На  лице Николая Афанасьевича появлялось подобие улыбки, и он тихо засыпал.
Александра Львовна с Ольгой, сменив сына, или возвращалась поздно вечером, или звонила Виктору, и он приезжал за Ольгой. Или одна возвращалась домой, побыв в больнице часа два-три. Сын видел, как мама заискивает перед медсестрами, дарит им подарки, что-то кладет им в карман и говорит спасибо. Все то же повторялось и с врачами, и даже с профессором, приезжавшим на консультацию. Он не осуждал маму, и тем более лечащий персонал, который, как ему казалось, и без подношений прекрасно выполнял свою нелегкую работу. Теперь он на своей шкуре испытал то, о чем ему говорил и над чем смеялся Сева. Он не верил в одинаковое социальное положение каждого индивидуума. «Витя, Государство определяет, где кому быть и в больнице, и на кладбище. Это у нас положение,  а   у капиталистов деньги. Что лучше, я не знаю, а судить не берусь» — сказал тогда он. Виктор вспомнил его рассказ про сиделку, труд которой кому-то мог показаться не таким уж и тяжелым. Что и было принято на вооружение чиновничьим аппаратом с благословения верха. Да что говорить про низшие должности, когда и врачам, и учителям платили мизерно мало. Кто — Сева не сказал, кинул реплику на совещании, что нуждающиеся люди сами отблагодарят тех, кто их учит и лечит. Так что не беспокойтесь, с голоду они не помрут. Следующий пришедший на ум рассказ Севы, подействовал на Виктора еще более удручающе. Здесь уже шла борьба не за хлеб насущный, а за мысли, за душу человеческую. Опять же это произошло на совещании вверху. Оказывается, там за человека кучка таких же, как и он, решали, что ему позволено читать, а что нет. А когда один из этой компании задал вопрос: «А как же нам быть, если вдруг по работе возникнет интерес познакомиться с крамольным автором?» — ему ответили, нисколечко не смущаясь: «Для вас, пожалуйста, открыты двери закрытой библиотеки. Читайте, сколько хотите и что хотите для пользы нашего общего дела».
Неужели, — задумался Виктор, — они держат нас по уровню развития за крестьян, описываемых в романе «Война и мир» ничего не понимающими болванами?  Разговор князя Андрея и Пьера. Автор в начале показал князя, выступающего против обучения крестьян: «Ты хочешь вывести его из его животного состояния и дать ему нравственные потребности, а мне кажется, что единственно возможное счастье — есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет». Далее князь рассуждает о больницах и лечении крестьян. У него удар — он умирает. А ты пустишь ему кровь, вылечишь — он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойней и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много.
Виктору были неприятны эти воспоминания. Он про себя произнес — они что там, наверху, книги читают, не понимая смысла, или  страницы перелистывают? Ведь автор, прежде чем отправить князя Андрея в мир иной, не мог не дать его душе успокоиться. Автор в нескольких строках показал исправления князя, который и больницу построил, и школу для крестьян, и ввел послабление оброка. Мы же в большинстве своем из них, униженных и оскорбленных, и через полтора века испытываем на себе последствия страшного эгоизма столпов того общества.
Он по-прежнему терзался от сомнений, посеянных в него Севой. Он хотел сказать «нет», «неправда», но почему-то молча соглашался. На то были причины после того, как его мама та и не смогла перевести отца в четвертое управление, где врачи, может, были те же, но условия намного лучше. Ей не помогли ни деньги, ни связи.
В расстроенных чувствах, уставший от больничного пространства и от собственных умозаключений, он в этот день сидел у койки больного отца.
— Витя, — услышал он голос мамы, — иди отдохни. За Ольгой не приходи, я ее провожу.
Выйдя во двор, он никак не мог надышаться свежим июльским воздухом. Домашняя обстановка его угнетала, и он, сам того не заметив, подошел к карточному столу. Там заядлые игроки увлеченно бились в «петуха».
Поприветствовав мужиков и своего сверстника Леонида, Владимир выбрал местечко, откуда было видно, как игроки кидают карты на стол.
— Здорово, коль не шутишь, — произнес дядя Ваня, отец Петьки. На его лице от губы и до уха тянулся шрам, полученный на фронте. Из-за этого шрама было трудно понять, то ли он улыбается, то ли абсолютно серьезен, то ли раздражен.
— Что с батей? — обратился к Виктору Николай, брат дяди Вани.
— Состояние стабильно тяжелое, без перемен, — ответил Виктор, не задумываясь.
— Да, война штука тяжелая. А отголоски ее и по сей день нам о ней напоминают. Стареет наша гвардия, поодиночке уходит, — сказал  еврей Фима, куривший самокрутку с невероятно крепкой махоркой, и тут же радостно воскликнул. — Я выиграл!
— Витя, а где Володя? Вы, кажется, друзья?
 — Далеко он, в Средней Азии в командировке. Я  его на самолет проводил.
Дядя Ваня аж подпрыгнул на скамейке:
— Ну и дурак мой Петька, я ему говорил и говорю — учись, а он мне — Я и без институтов деньги заработаю.
— Ну, думаю, в армию его отправлю, там ума вложат, ан нет — какое-то сухожилие в ноге у него не в порядке. Теперича женить его думаю. Деньги есть, а головы нет. Загремит как Борис, — и он остановил взгляд на Леониде. — Не виноват парень, а ты иди, докажи.
Старший брат Бориса, Леонид, посмотрел по сторонам, будто где-то рядом обидчик его семьи сидит. Потом сказал угрюмо и со злостью:
— Встречу тварь Саньку, худо ему будет. Цел не останется.
— Не кипятись, Леня, суд разберется, кто виноват, — сочувственно проговорил Жора, плотный мужик с красным лицом и огромными кулачищами, работающий на металлическом заводе кузнецом.
А Фима по-матерному отругал Леонида — мало ли что случится с негодяем, а на тебя свалят за язык твой.
— Забудем все, погорячился я, — произнес Леня и замолчал.
Виктор еще два часа смотрел на игру и удивлялся тому, сколько радости выражает лицо выигрывающих. Ему был непонятен их способ проводить время, но он их не осуждал. Как перед отцом, так и перед другими фронтовиками он преклонял голову. Временами ему хотелось побить того, кто показывал пальцем на пьяного фронтовика, возвращающегося домой. Тебе бы не три, а хотя бы год, даже месяц просидеть в сырой землянке, тогда бы я посмотрел на тебя!
Дома он почитал Ольге ее любимую приключенческую книгу Жюля Верна, а когда сестра уснула, тоже задремал. Ночью его разбудил звонок. Он тихо, стараясь никого не беспокоить, взял трубку и услышал знакомый голос дежурной медсестры, которая просила его срочно приехать — маме плохо.
Все кончено, он больше никогда не увидит отца. И только его образ останется с ним, пока он существует в этом странном мире, где люди рождаются, непонятно для чего живут, за что борются и в конце концов тихо уходят неудовлетворенными. И я, и Ольга уйдем когда-нибудь в небытие, и кто вспомнит, что был когда-то такой Николай Афанасьевич, кроме нас, — расчувствовался Виктор.
Была ночь. Он взял пачку папирос, подошел к шкафу, налил стакан водки и залпом, не морщась, выпил. Он помнит, как у игорного стола кто-то подходил к нему, успокаивал, предлагал выпить. Он отказался, продолжая сидеть, обхватив голову руками. Несправедливо и жестоко был устроен мир, — теперь Виктор соглашался с Володей. Не может быть, чтобы Бог не помог, если бы был физически с нами, в нашем мире, — здесь он вторично согласился с гипотезой друга. «По вселенским меркам или галактическим Володька рядом со мной, но в то же время ничего не ведает о моем горе. Для него мой отец жив и будет здравствовать в его сознании до тех пор, пока не получит от меня весточку. Странно все. А если бы и я улетел далеко-далеко, то тогда бы и я был в неведении долгое время». Тут голова Виктора закружилась, его захлестнула горячая волна с множеством точек, мерцающих в глубине. Они все сразу заговорили шепотом, и Виктор уловил не гул, возникающий от множества звучащих одновременно голосов, а что-то, похожее на звучание одной музыкальной ноты.
Один из электронов отделился от общей массы и придвинулся к нему. Вглядевшись, он увидел, как тот превратился в маленького худенького человечка. «Так нам удобней будет вести беседу, — сказал он металлическим голосом, — Смотри и слушай мое кино, а потом обсуждением займемся. Мы только что убежали от Володьки и прилетели к тебе, Виктор Николаевич. Поговорим о нашей жизни и о вашей, человеческой». Перед взором Виктора открылась бездна, сравнимая с той, которую ощущает человек, смотрящий с крутой вершины, уходящей в никуда. Еще он увидал льющийся отовсюду мягкий бледно-голубой свет.
По имени и отчеству к нему еще никто не обращался и потому он был удивлен. К нему закралось сомнение в реальности происходящего. Нет, не хочу слышать, — протестовала его душа. Он не верил в происходящее, но язык не поворачивался отказаться от разговора с электроном.
Вдруг бездна пропала, как будто кто-то развернул перед ним холст с картиной, написанной искусным мастером. На холсте была изображена гора, которая висела в пространстве, а ее вершину скрывала белая пелена. Виктор удивился, что у предметов отсутствуют тени, и было не ясно, утро это, день или вечер. Гора была разбита на несколько террас, а внизу это пространство не имело горизонта. На первой террасе белоснежные дворцы касались своими башенками белой дымки. На лужайке ровно подстриженная зеленела густая травка. Улицы были безлюдны и чисты. До Виктора доносилось пение птиц и легкий аромат цветов. «Это ближайшая к ядру оболочка, и живут в ней самые-самые. Как, понравилось?».
— Да, — ответил Виктор.
Следующая терраса оказалась пошире, домов оказалось побольше, и были они победнее без шпилей и башенок. На улицах было подобие движения, в виде дуновения, имитирующего ходьбу человечков.
«Это рай для чиновников и прочих …», — здесь электрон замялся, но Виктор кивнул головой. Наконец, он увидел самую широкую террасу.
— Да это же заводы! — воскликнул он, рассматривая через стекло работающих там человечков.
«А теперь слушай, в чем различие, — проговорил худой человечек. — В вашем обществе человек, рвущийся к власти, приходит на самый верх, обросший связями, пользуясь могуществом государственного аппарата. А в нашем обществе продвижение к вершине иное. По пути наверх мы раздаем свою энергию, освещая пространство. У вас для человека трагедия — спуститься вниз, а у нас — почет и свобода, и приобретение энергии».
— Легко рассуждать, живя по вашим меркам вечно, — растерянно проговорил Виктор. — Попробуй у нас оступиться, не заметишь, как годы пролетят, а там старость и уход в небытие.
«Ты невыносим, как и твой друг. Мы тебе про государственное устройство рассказать хотели, чтоб и у вас так было, а ты нам про жизнь вашу сказки рассказываешь».
— А зачем мне устройство ваше? Я физику не собираюсь бросать и в политику подаваться. Приходите и рассказывайте тем, кому эта работа по душе, — сказал Виктор.
«Не понимаешь ты ничегошеньки, — ответил ему электрон. — Свобода и справедливость в вашем обществе восторжествуют. И у вас, как и у нас, чистота и порядок во всем будут присутствовать».
— Что-то вы мне не договариваете про Володьку. Не послал ли он вас к черту с идеями бредовыми вашими?
Электрон присоединился к общей куче, и оттуда Виктор услышал громкий гул. «Зачем мы бросили Владимира, мы с ним цель жизни обсуждали?» — с сожалением произнес его знакомый электрон.
Неожиданно Виктор решил спросить, откуда берется их неисчерпаемая энергия, заставляющая их вертеться, кружиться и качаться, словно маятники, но не успел.
Проснулся он с первыми лучами солнышка. Голова была ясная и отдохнувшая.

- V -
Письмо от друга Виктор получил через неделю после рокового дня. Сгорая от нетерпения поскорее развеять сомнения относительно своего странного сна, он мерил комнату шагами, просматривая строку за строкой.
— Вот это совпадение! — воскликнул он, не веря своим глазам.
Прочитанное привело его в состояние шока. На какое-то время в его голове все перепуталось. Его мысли пришли в замешательство. Он, без пяти минут физик, почему-то должен поверить сказкам бабушек из глухих деревень. Не в силах теоретически объяснить случившийся факт того, что он как будто заранее знал, о чем напишет ему Володька, находившийся за тысячу километров от него. Он погрузился в раздумья и размышления. «В ту ночь я был эмоционально расстроен. Горе терзало мою душу. Все это так. Но не могло же ко мне прийти явление, да еще связанное с предметом, который я усиленно изучаю уже четыре года?» Виктор легко получил ответ для себя: «Моя волна первой прилетела к другу. И он, приняв сигнал и будучи не в силах его расшифровать, увидел его во сне как нечто фантастическое. Далее оно перемешалось с его собственными мыслями, а потом, возможно, энергетически сильные убеждения друга относительно элементарных, что их пять и никак не больше, а остальные лишь производные от истины, он отправил обратно ко мне. Его часы показывали четыре. А мои — час. Да примерно это так и было: миг и его волна прилетела ко мне». Виктор, довольный собственными умозаключениями,  усмехнулся. В его рассуждениях не было ни мистики, ни сумасшествия. Ему, кажется, пришла реальность нашей неизученной сущности. Отвечать другу сегодня, на девятый день, он  и не думал. А побывать у Надежды Игнатьевны, и сказать, что у Володьки все хорошо, было минутным делом.
— Как он, не жалуется? — спросила Надежда, зная наперед, что ее сын обо всех трудностях напишет другу, а ей лишь о хорошем.
Виктор посмотрел на улыбающуюся женщину, соображая, с чего начать рассказ.
— Пишет он, живет как в раю. Работа нравится и занят он ею с утра до и вечера.
— Спасибо, Витенька. Спаси Боженька и прими душу покойного твоего батюшки, — проговорила она уже с печалью в голосе и на лице.
Дома он застал тетю Ларису с мужем Аркадием и сыном Петькой, которые приехали помянуть умершего родственника.
— Сашенька, тяжело, ох как тяжело! Чувствую и знаю, Коленька наш уже на небесах в раю.
— Ты же неверующая, партийная, Ларочка? — поинтересовалась мама Виктора.
— Это на работе, а здесь я другая. Ты не волнуйся за родителей нашего Коленьки. Квартиру мы получили и на зиму их возьмем. А захотят остаться, так мы согласны.
Жила Лариса Афанасьевна в подмосковном городке, куда они с мужем приехали из одной деревни. Аркадий, отслужив в армии, не остался на малой родине среди природы. Первое время жили они в общежитии, а потом пошло-поехало. Поговорив с кем надо, она быстренько сменила профессию работницы на заместительницу в фабкоме. Партбилет помог, и разнарядка пришла — молодым везде у нас дорога.
— Ох, жалко, жалко мне Коленьку! Голова была светлая, — вновь заголосила она, — пошел бы он по партийной линии, тогда лечился бы не в простой народной больнице, а в той, где секретари и министры лежат. Там и палаты на одного-двух, и чистота, и лекарства любые, профессура ежедневно консультирует.
— Ничего не вернешь уже, Лариса, ничего. Ничего, — сказала Александра Львовна. — Помолчим лучше до приезда сослуживцев и друзей Николая.
Но тетушку было не остановить:
— Я тебя Витенька хочу жизни поучить. В партию тебе надо. Им всегда дорога ко всем должностям открыта. И блага им в первую очередь, и путевки, и квартиры. Я с мужем, пятнадцати лет еще нет, как работаю на фабрике, а уже успели из комнаты в трехкомнатную переехать. А на курортах не счесть — сколько побывали, и все за копейки, почти бесплатно. Так вот, Витенька, не прозевай, пока учишься и молод.
Виктор посмотрел на тетку, усмехнулся и сказал:
— Слушаю я вас, тетя Лара, и пропадает у меня вера в светлое будущее. Чертовщина какая-то получается. Напринимает разных неучей  партия, допустит их к руководству, а они, дорвавшись наворотят столько всего, что другие потом десятки лет не разберутся. Выгонят их потом, а исправлять нам придется. По твоим словам, это не партия, а какая-то благотворительная организация.
От слов племянника у тетки Лары глаза на лоб полезли. Она даже вскрикнула:
 — Саша, ну в точности твой сынок на моего муженька-недотепу похож! Я его учу, говорю ему, как надо, а он разозлится и как крикнет: «Замолчи и участвуй, где тебе заблагорассудится. А мне не мешай!» Он, видите ли, просит меня не разговаривать с ним о работе и делах партийных. Придет и спать завалился или в домино допоздна режется.
Но тут открылась дверь, и пришло избавление от мучительного разговора с тетей Ларой. Аркадий привел друзей и сослуживцев Николая, встретив их в коридоре.
В субботу вечером Виктор сел за письмо: «Мистика, да и только, — написал он в первых строках. — У тебя и у меня волны бегают от одного к другому. Твои волны прибежали ко мне и в день похорон отца успокаивали меня и рассказывали о жизни электронов и о нашей жизни. Показали они оболочки, в которых размещался их народец. Много критиковали наше государственное устройство, но я запомнил лишь одно их изречение: «Государственную расточительность можно поправить — это не беда, а нашу сущность расточительную — невозможно». Я, по правде, ничего не понял. Увижу Севу, пусть он в этом разберется. Он у нас больше политик, нежели технарь.
Мне тяжело и горестно от бессилия и этой проклятой бесконечности, куда ушел мой отец. Иду домой, а в мыслях думаю, сейчас поздороваюсь, спрошу, как дела, когда поедем в деревню, но потом возвращаюсь в действительность. Жизнь моя в буквальном смысле сумрачна. Моя мама до сих пор не отошла от горя. На работе ей полегче, там она немного забывается. Ольгу отправили в пионерлагерь. Деревню она не любит. Спасибо матери, нашла мне репетиторство — теперь готовлю двух ребят в институт. Взялся я по серьезному и теперь, занят с утра и до вечера.
Каюсь, не успел спросить у электрона про их внутреннее устройство. С нетерпением жду когда ты приедешь. Хочу поговорить с тобой о душе. Интересно мне, почему отмечают девятый и сороковой день.
Был у твоей мамы, она, как и я, ждет, не дождется твоего возвращения.
Крепко обнимаю и жму твою мужественную руку».
Виктор закончил письмо и задумался. Он обо всем рассказал другу вкратце и теперь очень ждет его возвращения. Он знал, что когда Владимир вернется, то им не хватит суток, чтобы наговориться.
Конец августа подарил некоторым молодым людям радость — открыл дверь в храм науки. Среди этих счастливцев оказались и Илья с Валентином, сдавшие экзамен и выдержавшие жесткий конкурс. Виктор в дни экзаменов оставался как бы за кулисами — не суетился, ни с кем не договаривался, а лишь терпеливо ждал наступления момента истины, уж больно ему хотелось проверить, насколько эффективна его собственная методика преподавания. Но когда он узнал, что и Илья, и Валентин сдали экзамены, то успокоился и постарался забыть трудный месяц репетиторства. Теперь он готовился к работе и ожидал звонка Севы, с которым они договорились встретиться в деканате.
— Витенька, ты настоящий педагог, — с порога заявила ему мама.
— Неужели ты не понимаешь, они и без меня многое знали. Я им лишь чуточку помог, — смущенно произнес Виктор.
— А сейчас вот на, возьми, — проговорила она, вынимая два конверта, — тебе передали.
— Неудобно, мама, они же твои друзья. Зачем плату предлагают! — смутился Виктор, теребя конверты в руках.
— Да это же от чистого сердца! Мне сказали, что каждый труд денег стоит. Делай с конвертами, что хочешь, а обратно я их не понесу.
Уверенный в настойчивости мамы, Виктор выдвинул условие:
— Один вам с Ольгой, а другой я  возьму. И он протянул один конверт матери. Другой вскрыл. На чистом листе бумаги он прочел «спасибо» и вынул деньги.
У института он узнал от Севы новость. В далеком хозяйстве их ждут для уборки урожая и даже начало занятий сдвинули на неделю.
— Ну и прекрасно! — смеясь, ответил Виктор, — Хорошо, что мы еще нужны людям для уборки урожая.
Сева почти процитировал Владимира:
— В командировку скоро отправят нас, словно по расписанию — весной на посадку, осенью на уборку.
На предложение Севы прогуляться до Плешки, он сразу-же согласился. Он не сказал, с какой целью идет к торговому институту. Безразличие ко всему почти полностью овладело им. Пропустив мимо одну-вторую стайку девушек, выходящих из института, Виктор спросил:
— Ты встречаешь кого – то?
— Да, поговорить надо с родственницей, — смущаясь непонятно чего, ответил Сева. Он посмотрел на Виктора и закурил.
Виктора взгляд останавливался по очереди то на проезжающих машинах, то на пешеходах.
Взволнованный Сева расхаживал взад-вперед, повторяя:
— Опаздывают.
Виктор, посмотрев на двери, сказал:
— Я пошел, а ты жди дальше, — сказал он.
— Ну, еще чуть-чуть, — умоляюще попросил Сева и вскрикнул, — смотри, выходят.
Какая же его, — задумался Виктор. — Может, эта беленькая, худенькая? — и не ошибся. Она подбежала к ним, чмокнула Севу в щеку и сказала:
— Извините, задержались в канцелярии.
— Вас тоже куда-то отправляют? — поинтересовался Виктор.
Вторая девушка, та, что была чуточку потемнее, худенькой ручкой поправила упавшие на лоб волосы и бодрым голосом проговорила:
— Послезавтра в совхоз едем.
Неужто я ее где-то видел? — задумался Виктор. Девушка смотрела на него, улыбаясь. Вдруг она протянула ему руку:
— Людмила.
— Виктор, — краснея, проговорил он.
— А мы еще зимой знали, как вас звать. Сева еще и про друга вашего много рассказывал, — это говорила Марина. — Нас ваша цель тоже очень и очень заинтересовала. Нам тоже интересно, что же там есть за пределами вселенной.
«Ну и болтун, — смущаясь, думал Виктор. — Ладно, приедет Владимир, поговорим».
Сева отвел глаза и молчал, не перебивая свою подругу. Виктор, не понимая, что с ним происходит, не отрываясь, смотрел на улыбающееся лицо девушки. Ему казалось, что это прекрасный сон.
Людмила невольно переводила взгляд с Виктора на Марину, а потом на Севу. Что было бы потом — неизвестно, не предложи Сева прогуляться и отметить встречу, а заодно и проводы.
— Я не могу, занята, гуляйте без меня, — все также весело проговорила Людмила.
— Сева, Марина, мне тоже некогда, — произнес Виктор.
— Как хочешь, — не уговаривая друга, сказал Сева довольный, что выполнил задуманное им с Мариной знакомство.
Оставшись наедине с Людмилой, Виктор предложил проводить ее до дома. В нем проснулась жажда жизни, его сумбурные мысли не поспевали за его желаниями. Когда он услышал: «Далеко, лишь к утру придем», — то, не задумываясь, ответил: «Ну и прекрасно, рассвет в пути встретим».
— Лучше в другой раз, в сентябре, — услышал он ее голос.
Тогда, нащупав в кармане заработанные деньги, он предложил ей доехать на такси.
— Ну что вы, лучше на метро, — наконец, согласилась Людмила.
Выйдя из метро, они увидели толпу народа, штурмовавшую наземный транспорт. Виктор вновь предложил девушке прогуляться. Она, играя маленькой желтой сумочкой, спросила:
— Не устанете?
— Нет, что вы!
Любуясь ее светлым платьицем, он впервые почувствовал непреодолимую тягу быть рядом с этой девушкой, рассказывать ей о себе, о друзьях. На Севу он уже не обижался.

- VI -
Со дня отъезда и дня, когда Владимир отправил письма, прошло довольно много времени, но, увы, весточки из родного края не прилетали. Он постоянно думал о том, как там мама без него. Он терялся в догадках, не случилось ли что. Но что мешает им написать пару строк? Теперь он почувствовал, что значит ждать. Поэтому еще раз пообещал себе сразу отвечать на письма.
Получив весточку от Виктора, он тут- же вскрыл конверт и, прочитав про его горе, вскрикнул от неожиданности.
— Не может быть?
— Что случилось? — спросил Виталий.
— Пока мы с тобой летели, ехали, втягивались в работу, у моего друга умер отец. Я даже представить этого не могу.
— Завод в пружине слишком мал, — сочувственно произнес Виталий.
— Да, — согласился Владимир и замолчал.
Закончив чтение письма, Владимир сел писать ответ. Он выразил другу сочувствие и полное понимание его невосполнимой потери.
Далее он вошел во вкус и перешел на любимую тему:
— Теперь, я понимаю, почему все математики бьются над множествами. Ведь множество всех множеств и существует в каждый момент и не существует. Кажется, невинный вопрос, выросший в парадоксе Рассела-Цермело — существует ли правильное множество всех множеств, которые нам оставили ученые? А ответить на него принципиально невозможно. Так что спор о Ничто и в целом о мире когда-нибудь разрешится. Придет время, и мы осознаем и поймем и правильные множества, и аксиому выбора Цермело. За электроны тебе спасибо. Здесь я кое-что своего напридумывал. Элементы, имеющие большое количество электронов — монстры, они напоминают мне государство с сотнями миллионов, живущих в нем людей.
Так что и в жизни разумной, и в природе все одинаково. Все что создано повторяется и у нас.
Есть и агрессия, и стойкость, и то, что разваливается и то, что быстро восстанавливается, и никуда от этого бесконечного процесса человечество не уйдет.
На следующий день Владимир получил письмо от матери, на душе стало спокойно и он тут же сел писать ответ.
Заканчивался четвертый месяц командировки. Солнце по-прежнему нещадно обжигало, и не было никакой надежды на дождь, который шел где-то в горах. Ребята пытались осмыслить проделанную работу на бумаге. В небольшом кабинете, в котором юношам отвели место, помещались два стола, книжный шкаф с брошюрами и техническими книгами, и окно с белыми шторами, выходящее во двор. Владимир обрабатывал журналы угломерной съемки, а Виталий — высотные отметки. Оба были внимательны и сосредоточены.
Решение о том, кто останется с геодезией, а кто со строителями не давало Владимиру покоя все эти месяцы. Володе и сейчас нравилась эта тяжелая и почетная профессия, однако, заниматься измерением он считал занятием не только неинтересным, но и бесперспективным. Из размышлений его вывел Виталий:
— Что делать будешь, когда трассу закончим?
У Владимира от удивления вытянулось лицо:
— Честно, не знаю, все у тебя хотел спросить, но никак не мог собраться. Я же не думал и не мечтал, что буду геодезией заниматься, — Владимир не успел сказать Виталию, что останется строителем, как тот изложил ему свое твердое мнение.
— Я, если ты не возражаешь, с Сергеем Дмитриевичем пойду дальше по жизни. У меня мечта родилась — поступить в институт по специальности аэрофотосъемка и картография.
— Я не против, — поспешно сказал Владимир, радуясь, что они разошлись во вкусах. Ему вдруг стало легко, и он честно признался, что, несмотря ни на что, хотел отказаться.
— Послушай, друг, хорошо все-таки иногда потанцевать с девушкой.
—— С кем на танцы? — засмеялся Владимир. — Здесь же одни старухи. Ни одной девушки младше двадцати пяти нет. Все приехали деньгу зарабатывать, и ничего им больше не требуется.
— Да разве это плохо? — Приедут они домой и сослуживцы им позавидуют. У отца по работе многие по заграницам ездят, вещей разных привозят уйму.
Владимир заулыбался.
— Что, опять что-то не так? — спросил Виталий.
— Это я про чушь, которую нам вдалбливали, мол, все равны и деньги не нужны. Было бы все так, не лезли бы люди в штольни или на два-три года не покидали бы родину в погоне за рублем.
— И мы такие же, — сказал Виталий.
— Сознаюсь, и мы оказались в этой ситуации. Приедем и нам позавидуют. 
Через неделю вновь приступили к полевым работам, Владимир заметил, как Виталий, несмотря на усталость, куда-то пропадает по вечерам и возвращается поздно.
— Уж не любовь ли к тебе пришла? Завидую, — сказал он.
— Она мне нравится, мне с ней хорошо, — признался Виталий, — идем, разговариваем.
— А звать-то ее как? — поинтересовался Владимир.
— Вика.
Оказалось, Вика — племянница начальника. Окончила техникум, а теперь работает лаборанткой и завхозом. Живет в общежитии. Попала она сюда по распределению на два года.
Владимир искренне порадовался за товарища. В один из воскресных вечеров он пошел в одиночестве прогуливаться туда, откуда доносилась музыка. Его окликнули, он остановился, поднял глаза и увидал Виталия, который двигался ему навстречу с двумя девушками. Худенькую, ту, которая была помоложе, он узнал и кивнул ей. Вторая была постарше. Она жеманно протянула ему руку:
— Зоя.
Владимир не растерялся и ответил ей крепким рукопожатием. Он вспомнил юг, девушек и ему стало немного грустно. Надо же, именно сейчас мне приспичило прогуляться, — ругал он себя. Он уже знал, что будет дальше. Они придут к общежитию, а потом, кто-нибудь скажет, что можно еще погулять. И они опять пойдут бродить по дорожкам, придумывая очередную тему для разговора.
Все произошло почти так, только Виталий предложил выпить немного вина. Оказалось, что Вике исполнилось восемнадцать.
— Когда вернется дядя, отметим, — пообещала она.
В конце вечера Владимир вызвался проводить Зою.
— Но куда? — спросила она, — Мы с Викой здесь и проживаем. А погулять можно.
Дорогу они выбрали в противоположную сторону от доносившейся до их слуха музыки. Вокруг было темно и тихо.
— Вы почему-то целый вечер хмурый и не хотите разговаривать. Я вам мешаю? — поинтересовалась его спутница.
— Ну что вы? Мне наоборот, очень хорошо с вами. Я молчу от неудобства, мы же малознакомы, — выпалил Володька.
— Тогда я говорить буду. Вы так молоды, но я заметила, не по годам рассудительны.
— Вы когда-нибудь были влюблены? Хорошо это или плохо? — спросил Владимир.
— Смотря, как понимать, — ответила Зоя. Глазами она поискала что-то в небе и, видимо, ничего не обнаружив, проговорила, — Мне кажется, вас покинула девушка там, на родине, поэтому вы такой печальный.
«Чего она хочет? — задумался Владимир, — Чтобы я ей честно рассказал свое мнение о любви, и то, что она из себя представляет. Так, пожалуйста, слушайте», — чуть ли не вслух произнес он.
— По настоящему не влюблялся. Но насчет любви скажу вам мое личное мнение. Любовь — это необычное божественное волновое действие. Приходит миг и у тебя или у него обрывается вдруг нить выбора. Все происходящее ты оставляешь в прошлом. А что было бы в будущем, тебя не интересует. К тому, что произошло, уже нет возврата. Ниточка оборвалась и одна ее половина осталась на одном краю реки, а другая — с тобой навеки.
Зоя засмеялась от такого неожиданного представления о любви.
— С вами весело. Надо же, обрывается нить!
— Я могу сказать и по-другому. Безответная любовь порождает чувство собственности, когда один человек не представляет, что второй может быть не его половиной. У него в душе не укладывается миг потери. И это происходит оттого, что одна из половинок не любит другую и не хочет добровольно становится ею собственностью. Тогда может произойти трагедия. Мы об этом с другом беседовали, когда он влюбился безнадежно, а я его утешал. Не говорите только, что я вам наговорил кучу безнравственных предположений.
— Напротив, интересно даже. Я поняла. Вы такой красноречивый!
— Нет, нет, Зоя, вы не поняли. Я вовсе не пытался сразить вас чем-то фантастическим. Просто как я представляю любовь, так вам честно и высказал. Теперь я готов вас слушать, — проговорил он.
Наступает пора, когда человеку необходимо высказаться. И неважно, сколько времени он знает собеседника. Она говорила не торопясь. Для себя, для окружающего пространства и знала, что Владимир слушает ее. По специальности она химик. Работала на почтовом ящике в Казани. После развода уехала, куда глаза глядят, лишь бы подальше от дома.
— Но вы же вернетесь, — проговорил Владимир.
— Нет, не вернусь. Я уже договорилась, что буду жить и работать в другом городе. Начну все сначала, — она выговорилась, а у Владимира настроение окончательно испортилось. Вроде недолго они поговорили, а стали ближе друг другу. Теперь не надо было придумывать, с чего начать разговор. Весь обратный путь они молчали, углубившись в личные воспоминания. Владимир не раз пытался заговорить, но каждый раз, поглядывая на Зою, останавливался, удивляясь, неужели с такими разводятся.
Владимир слышал, как вернулся Виталий в необычно возбужденном состоянии.
— Ты, путешествуя по городу, много наговорил про себя, про меня Вике?
Виталий смутился:
— Немножко обо всем, ну и про тебя, про Москву. Идешь, ночной воздух, звезды, бледная луна. А ты, как хомяк, уже спать залег.
— Хомяк! — громко крикнул Владимир, показывая рукой на товарища, и засмеялся. — Теперь я знаю, кем ты был до встречи с этой девушкой. А о вселенной ничего ей не говорил?
— Нет, — сухо произнес Виталий.
— Хорошо, — проговорил Владимир, отвернулся к стене и сделал вид, что заснул.

- VII -
Ничем не примечательные события, случившиеся за последние две недели, не слишком хорошо повлияли на Владимира. Он заскучал на работе, а в короткие часы отдыха и вовсе не находил себе места. Оглядываясь на размеренное прошлое, он теперь сравнивал его с одним из начал, которые в жизни когда-то плавно и резко заканчиваются или рождаются вновь в другой форме взаимоотношений. Он радовался за Виктора, из чьих писем он понял, что друг его встретил какую-то сказочную девушку — мечту всех его последних лет. А что такого сверхъестественного произошло? — спрашивал он себя. Два товарища тянули повозку изо дня в день, не зная, что такое скука. И вдруг один из них влюбляется и бросает вызов их уединению. Я просто эгоист — решил Володя. Мыслями он возвращался во вчерашний день. Вика хороша собой, ей всего-то исполнилось восемнадцать лет. Неужели так просто и внезапно приходит миг любви? «Я тоже мог бы влюбиться, но время, видимо, еще не пришло», — решил он для себя. То, что он наговорил Зое на вчерашней прогулке, вызывало у него чувство стыда. Зачем это я? — ругал он себя. Об этом  говорят единожды  с друзьями, философствуя до бесконечности. А она что обо мне подумает? Вечер, который казался Владимиру раньше мигом, теперь никак не заканчивался.
Виталия, едва тот вошел, он спросил:
— Ну, как, влюбленный, нагулялся?
Виталий взглянул на Владимира:
— А я думал, ты спишь. Зоя ведь твоя в вечернюю работает.
Владимир покраснел, ухмыльнулся и рассмеялся:
— Вика — твоя, а при чем тут Зоя? Раз погуляли, и уже моя. В тебе все детские привычки живут. Как что, так сразу невеста.
— Я ведь по-деревенски, попросту, ты уж извини. Увидали парочку на завалинке, а разговоров на неделю. Ты мне не дал тебе новости выложить - мы решили пожениться. Но только прошу тебя, никому.
Владимир вскочил с кровати и крепко пожал товарищу руку:
— Поздравляю! Удивляюсь, как можно столько молчать? Я ведь теперь не усну. У меня теперь одна забота, где достать бутылку вина.
— У меня под кроватью, — признался Виталий, — но чуть позже. Сначала скажу, что о тебе девушки думают.
— Ну и что же? — покраснел Владимир.
— Зоя твои высказывания оценила лет так на тридцать — тридцать пять. Ты для нее загадка. Она никак не может понять, когда ты успел набраться ученой мудрости. А Вика добавила, что у меня товарищ рассудительный не по годам.
— Да я по опыту и ошибкам Виктора многому научился, — признался Владимир.
Он осторожно касался локтя Зои, как-бы ее поддерживая и оберегая от темноты.
Несущиеся отовсюду запахи пьянили, и в душу закрадывалась лениво обволакивающая мысль никуда отсюда не уезжать. Зачем спешить куда-то, суетиться, когда все вокруг так прекрасно? Но тогда прощайте любые стремления, борьба за открытия.
— Когда вы перестанете хмуриться и думать? — спросила Зоя. — Мне кажется, человек всегда стремится в будущее, но никогда не может его предсказать.
— Разве прошлое — это не продолжение настоящего и будущего? Зоя, вы же химик и физик в своей области? И Вам известно, сколько просуществует элемент, например, уран в будущем, а также время его превращения в свинец. Хорошо нам сегодня говорить, это известно. А раньше скажи, так тебя засмеют, да еще и алхимиком назовут.
— То, что вы говорите, Володя, правда. Но простите, это не судьба человека.
— Что касается судьбы, то вы, Зоя, может, и правы. Она как ниточка иголку ищет по свету для свершения в жизни того, что нам на роду написано.
— Мистика это, Володя.
— Трудно сказать — и да, и нет. Я думаю, Зоя, если бы о человеке все было известно до мелочей при рождении, то врач сразу же определил бы, сколько ему жить. Но тут возникает множество «если». Воздух, которым он дышит, должен отвечать каким-то требованиям, пища тоже. И даже встречу с любимым нам надо уложить в какое-то уравнение. Ну, а дальше учитывается влияние общества, катастрофы, бури на солнце и еще много того, что мы пока еще не знаем.
— Сейчас вдруг медведь выйдет из леса и испортит нам отдых, — засмеялась Зоя.
— Да. Или акула вдруг съест запрограммированного человека, — добавил Владимир, — так что это уже теория вероятностей. Все в жизни может произойти.
— И общество, в котором человек с детства вращается, влияет на его судьбу, — уже серьезно проговорила Зоя.
— Вы правы, но при условии, что человеку что-то нравится. Одного интересует наука, другого — техника, а третьего — гуманитарные науки. Но бывает, что его ничего не интересует кроме денег. Мы с друзьями заметили, что люди из высших слоев общества всячески пытаются пристроить своих сынков либо в гуманитарный, либо на международные отношения. Ты знаешь, какой-то непонятный престиж вокруг этой специальности возник. У нас во дворе кто в авиацию, кто в автомобильный институт пошел. А один каким-то чудом пробрался на политика учиться. И скажу я тебе, он не такой, как все. Голову задирает, здоровается через зубы. Ему вроде и не хочется приветствовать других, но необходимо по жизни, пока он рядышком обитает.
— Володя, — вдруг неожиданно переходя на «ты», проговорила Зоя, — политика чем-то напоминает бабочку-однодневку. Жизнь ее коротка и изменчива.
— Вчера друзья, а сегодня враги, я так понял? — Это я, Володя, запомнила, когда сдавала в институт истмат и диамат. Профессор нам пример приводил, как тонко надо чувствовать ситуацию момента.
— Ты права. Спорщиков среди гуманитариев хоть отбавляй и с каждым годом их все больше. Одни говорят, у нас уже социализм, а другие — еще нет. А я думаю, социализм начнется даже не знаю через сколько лет.
— А как там на Западе? — спросила Зоя.
— Не знаю, и потому ответить тебе не смогу. Мир живет и так, и не так, а где лучше, ответить тебе не смогу. Мама мне рассказывала, раньше жить было хорошо, в магазинах чего только не было. И зарплата сносная была. Я склоняюсь, что и мы, и они к чему-то единому, правильному когда-то придем.
Расстались по-дружески. На секунду задержав руку Зои, Владимир пожелал ей «спокойной ночи ».
День у Владимира прошел в конторе с расчетами, вечером в одиночестве, разложив книги, он мысленно уходил за пределы галактики.
Как вдруг раздался стук в дверь, он крикнул:
— Открыто, входите!
Появление девушки обрадовало его.  Зоя подала ему руку и спросила тихо:
— Не прогоните? Неохота одной туда и обратно шагать, — Она выглядела веселой и счастливой, а возможно и притворялась.
Впервые за многие месяцы она надела новенькое платье и надушилась непонятно откуда взявшимися  иностранными духами.
Владимир невольно взглянул на нее и вежливо пригласил: «Проходите».
— Вы знаете, чем ближе отъезд, тем невыносимее здешнее пребывание. Так что будьте как дома, скучать вдвоем веселей.
—  Пока я об этом не задумывалась. Летят дни, месяцы, а я их и не замечаю. А у вас здорово за окном река шумит, а у нас тихая улица. Я смотрю, вы астрономией занимаетесь. Это вам по работе необходимо?
— Да, — смущаясь, произнес Владимир.
— Так я вам мешать не буду. — Она села на стул и начала шептать английские слова.
Когда уже совсем стемнело и часы показывали одиннадцатый час, Владимир предложил прогуляться. Под конец дня, полного впечатлений, они наблюдали за падающими звездами.
Зоя вновь пришла вечером и засела за английский. А потом была вечерняя прогулка. Когда вокруг не было ни души, они брались за руки и бродили бесцельно, болтая обо всем. От нее Владимир узнал, что ей нравятся химия и биология.
— Но что поделаешь, — сказала она, — не переучиваться же.
— Я думаю, — сказал Владимир, — за этими двумя науками будущее. Научиться же человечество когда-нибудь не только в поле или животном мире добывать себе пропитание.
— Никто еще не разложил органику по полочкам, — засмеялась Зоя, — как вы любовь.
— Я думаю, Зоя, человечество успеет спасти само себя. В будущем все будет происходить намного быстрее.
— Я согласна, Володя, но меня не волнуют заумные открытия. Жизнь проста и, в то-же время, сложна. Я живу по принципу: «выполняй то, что тебе под силу».
Выговорившись, Зоя сказала:
— Пошли домой.
Утром Виталий спросил товарища:
— Зоя какая-то грустная вернулась. Уж не обидел ли ты ее?
— Нет, об этом даже думать грешно, Виталий. Она про жизнь родителей разговорилась, оттого и расстроилась.
Заметно похолодало — приближался декабрь. Зоя в кофточке, Владимир в пиджаке по-прежнему гуляли по вечерам, кроме тех вечеров, когда она вынуждена была работать. С каждым пройденным метром их сближение приближалось к неотвратимому финалу. Он с замиранием души чувствовал тепло ее тела и запах духов. Все это кружило ему голову. Наконец, приехал Сергей Дмитриевич. Он был доволен информацией, полученной от Олега Олеговича, и потому не спешил с отъездом.
— Ну, как скоро разлетимся, кто куда? —  сказал он. — Тебя, я еще думаю куда направить, а ты, Виталий, опять вернешься в Азию.
Пусть договор наш останется в силе. Ты, Володя, оставайся до победного, а Виталия я через несколько дней заберу в свой отдел. Работать он будет километрах в двухстах отсюда.
— А как же Вика? — поинтересовался Владимир вечером у товарища.
Виталий замялся:
— До марта, то есть до женитьбы, поживем отдельно. А потом соединимся. 
Ехали мы  сюда Володя и не знали, что нас здесь ждет.
— Ты об остановке мечтал, так что считай, ты еще и подарок получил.
Владимир рассчитывал улететь домой не позднее двадцатого. Главное было выполнено, и теперь ему оставалось лишь исправлять мелочи. Каждое утро он справлялся, нет ли сообщений от проектировщиков о корректировке трассы. В это время здесь наступал сезон дождей, и сейчас было на редкость душно и туманно. Казалось, все облака, скрывающиеся в лощинах и у далеких горных вершин, поползли сюда. В какой-то момент наэлектризованная атмосфера замерла в ожидании чего-то необычного, редко встречающегося в этих краях. Ближе к вечеру все мысли Владимира были с Зоей, и он уже не представлял, как он будет один без нее. А что будет с ней, когда он уедет?
— Гроза идет, — проговорила она, когда Владимир подошел к отрытому окну, из которого уже нельзя было разглядеть близлежайшие скалы и речку.
Зоя, чем-то взволнованная, прошлась по комнате, потом оказалась у Владимира за спиной, положила руки ему на плечи. Он повернулся, увидал ее большие печальные глаза и маленькую родинку на правой щеке. Ни о чем не думая, Владимир коснулся губами ее горячего лица. Так они и стояли в тишине, пока вдруг не сверкнула молния, и не раздался оглушительный треск. Зоя еще сильней прижалась к Владимиру, и он невольно обнял ее за талию.
— Мне страшно, может, закроем окно? — прошептала она. Ему показалось, что ее губы тянутся к нему.
На улице сверкала молния, гремел гром, лил дождь.
Дни для Владимира полетели со скоростью курьерского поезда. Зоя приходила и тут же заключала его в объятия. Теперь им уже было не до разговоров. Она постарше, потерявшая любовь, а он, так ее и не познавший, были целиком поглощены случайно выпавшим им счастьем, которое, к сожалению, скоро должно закончиться. Владимир просил у нее ее адрес, но в ответ видел ее сердитое лицо и слышал твердое «нет».
— У тебя, Володечка, вся жизнь впереди. А у меня своя жизнь в будущем. Ты еще молод. Ничегошеньки не понимаешь. Скоро забудешь меня и уже никогда не вспомнишь.
С таким же напутствием она проводила его. «Прости и забудь», — были ее последние слова.
По дороге в Джалабаду Владимир не смотрел на красоты покидаемого им края. В подавленном настроении и расстроенных чувствах он все еще ощущал ее прощальный поцелуй и запах духов.
Ночью следующего дня он прибыл в Ташкент, начало его первого путешествия. За два дня он так и не встретил Вячеслава, уехавшего в другой город. Так и не посмотрев Ташкент, он уже в самолете на Москву решил написать письмо со словами: «Приезжай. Я жду».

-VIII -
Прилетев в Москву, Владимир чуть не задохнулся, едва его нога коснулась земли. Глоток холодного воздуха, смешанный с парами керосина, нагло вторгся в его легкие, изгоняя оттуда последние воспоминания от аромата гор. И какое все-таки спасение заложено в организме каждого человека, который в считанные секунды вновь вернул юношу в знакомую ему с детства среду. Хорошо, что наша память не забывает ни плохое, ни хорошее, лишь на время отодвигая на задний план и то, и другое. При виде знакомого здания аэропорта Владимир повеселел, а, выходя из автобуса около Охотного ряда, и вовсе перестал чувствовать себя чужаком. Недолго думая, он сел в первое попавшееся такси и уже через какие-то пятнадцать минут шагал с подарками к знакомому подъезду.
— Сынок!
— Мама!
Они обнялись. Осмотрев сына с ног до головы, Надежда счастливо заплакала от нахлынувшей радости, понимая, что в ее жизни расставаний и встреч теперь будет очень много. Сына поразили произошедшие в матери изменения. То же лицо, та же улыбка, но взгляд полный тоски и седина говорили ему о ее страдания.
Владимир без звонка забежал к Виктору.
— Эй, глухой! — негромко сказал Владимир в открытую дверь.
— Ну и сюрприз! — воскликнул Виктор. — Да тебя на улице не узнать, пройдешь мимо и не обернешься. Смотри, как в плечах вымахал!
Друзья обнялись.
            Разглядывая друг друга, они открывали для себя что-то новое.
— Теперь ты, Володя, по-настоящему повзрослел, — сказал Виктор. — Ты молчишь. А ведь не так давно, я бы услышал бы от тебя массу предположений.
Владимир улыбнулся:
— Я подожду до встречи с Севой. Не хочется от тебя одного получать синяки. Уж лучше сразу от обоих — и не так больно, и не обидно.
Виктор засмеялся:
— Володя, я правильно определил, ты еще и дипломатом стал?
— Да, Витя.
— Ты лучше скажи, где твои? Мама, Ольга?
— По магазинам пошли, — ответил Виктор, выставляя на стол водку и соленья. — Давай отца помянем, а заодно и твой приезд отметим. Я как на похоронах выпил, так до сих пор ее в рот не брал. Тебя дожидался. С удовольствием твою гипотезу про душу готов услышать.
— Я ж ее тебе уже рассказывал, а ты даже слушать не захотел. Твои же слова — «чушь», «ерунда». Первое, что ты мне высказал, это сомнение — как она за такое короткое время такое огромное расстояние перелетает. Ничего не изменилось. Ни у меня, ни у Севы  на  вопрос о душе нет ответа.
— Было это, было, — признал Виктор. — Ты мне и про геенну огненную говорил, а я тебе ответил, что тебе должно быть стыдно бабушек слушать.
— Ладно, — сказал Владимир, — прошлое забудем. Давай твоего отца помянем, а потом ко мне. Сестра с Михаилом придут, и еще раз помянем. А про душу я тебе одну гипотезу изложу, про то, как я ее себе представляю. Три дня — это много или мало? И на что их людям оставил Бог? По преданиям душа еще три дня рядом с человеком и готовиться покинуть его бренное тело. Почему не через день, или час?  А потом понял — для спасения человека от безвременного ухода в мир иной, ибо он нужен здесь на земле. В будущем этими подаренными тремя днями воспользуются медики для спасения больного человека, ибо он еще нужен здесь, его время еще не пришло. Ну, а если время воистину пришло, то искорка божья улетает туда, откуда она когда-то прилетела.
— Подожди, — сказал Виктор и замолчал. — Что-то есть позитивное в твоем предположении, — наконец, произнес он и попросил продолжать.
— Дальше, — задумался Владимир, — все покрыто тьмой незнания. Ты представляешь, Виктор, кто-то в далеком прошлом, может, и не в нашем летоисчислении, расшифровал или принял послание свыше. А вот про скорость перемещения спросить забыл. Да и забыл ли? Тогда этого понятия вовсе не было или оно было, но в другом измерении и по нашим представляемым меркам ничтожно мало. А то, чего нет в уме, о том и спросить невозможно. Неоткуда мысли появиться.
— А что ж тогда геенна огненная и где она?
— Эта геенна разрушает ничтожно малую оболочку души. И что интересно, бабки в глухих деревнях, да и верующие говорят об этом плохому человеку. Из уст ли в уста это передается, или они сами ответ на этот вопрос нашли? Но вернемся к негативу. В нашей жизни полуживотной душа набирает столько разной отрицательной энергии, что, покинув человека, уже не в состоянии вернуться туда, откуда прилетела. А по дороге изменится ее орбита и попадет она в места, сравнимые по характеристикам с черными дырами. Там она растеряет все, заложенное в ней разумом и уйдет в вечное небытие, и разрушится. Ну как, тебе понятно с точки зрения физики, что такое ад для души?
— Не совсем, но сойдет, — ответил Виктор. — Выходит, потеряется она навсегда в твоем холодном Ничто.
— Потому и существуют и церкви, и храмы, и мечети, чтобы у человека было время одуматься и исправиться, пока не поздно. И соблюдать то, что разуму угодно. А что ему угодно, то не может набраться отрицательной энергии.
— Теперь я понимаю, — сказал Виктор. — Ты роль религии видишь в том, чтобы дать человеку отдых, дать ему время собраться с мыслями, одуматься и жить не по животным инстинктам. А теперь скажи, почему на девятый день умерших поминают.
— Душа улетела, очистилась от прилипшего в пути и во время ее земной жизни, предстала перед разумом и отдыхает. Что-то похожее на кино просматривает и на совершенных ею же ошибках учится. У души курс реабилитации происходит, как у выздоравливающего после тяжелой операции больного. Да, чуть не забыл. В эти сроки она уже начинает подготовку к следующему заданию. Помнишь, Сева рассказывал про живые пояса, земли, галактики? Душа, или назовем ее «божья искра», может и к нам на землю попасть, а может явиться и на другую планету, вращающуюся вокруг звезд. Сколько их, таких земель, в галактике нашей? Может сотня, а может и две. И на каждую отправляются люди. Или у них есть другое предназначение?
— Я Севе  расскажу, посмотрим, как он отреагирует на твою гипотезу.
— А я на твою избранницу побыстрее взглянуть хочу.
— В восемь увидимся. Считай, она тебя заочно пригласила.
Вошедшая Александра Львовна проговорила:
— Ой, ты ли это?
— Я, — ответил Володька, — пришел посмотреть, как Виктор поживает.
Ольга же, как и в детстве, очень серьезно произнесла.
— Здравствуйте, Владимир Николаевич, — и опустила голову.
Владимир вспомнил, что в прихожей оставил сумку с подарками и сувенирами. Вернувшись с сумкой, он протянул Ольге самодельную куклу в узбекском костюме с множеством косичек. Виктору — тюбетейку. А еще достал две большие грозди винограда без косточек.
— Больше не смог, да и бессмысленно было везти — пропадет.
— Какая красивая! — обрадовалась, застеснявшись, Ольга. — Спасибо, Владимир Николаевич.
Первый день у Владимира закончился далеко за полночь.

- IX –
          В метро Владимир задумался — куда люди лезут. Наверху им уже тесно, глубину осваивают. И что будет лет через шестьдесят? Может, у людей произойдет переоценка ценностей в отношении бытия? Ведь есть же в стране маленькие зеленые города, где люди добираются на работу пешком и живут в полном согласии с природой. Но тут же он сам разбил собственные мечты о представляемом благополучии. Разумный большой город — это движение вперед, где у человека развивается талант ученого, хозяйственника, государственного деятеля. Да и артистам, и спортсменам для вдохновения нужна большая аудитория. Здесь Владимир остановился, уносясь мысленно далеко-далеко — Зоя уже пришла с работы, отдыхает. Думает ли она обо мне, или уже забыла? Скажу-ка я маме о женитьбе.
Владимир представил, как мама занервничает. Он даже догадывался, что она скажет: «Не рановато ли сынок? Ты уверен, что это твоя любовь?»
Переполняемый воспоминаниями, он вошел в управление. В отделе он не обнаружил никаких перемен. Начальник, одетый в военную форму с колодками на груди, заменяющей ордена, молча подписал ему документы.  Перед тем, как распрощаться с юношей, Игнат Илларионович, так его звали, подошел к окну и позвал Владимира. Он показал на одиноко стоящее вытянутое трехэтажное здание серого цвета.
— Здесь ваша новая работа. А уж куда вас пошлют, не могу знать.
— Январь пока работаете у нас.
Перед обедом счастливый и довольный, получив деньги, он помчался к Нине.
— Ой, какой вымахал! — радостно вскрикнула сестра, рассматривая брата. — Ну, пройдись, покажись. — Потом обняла и поцеловала братика. Смущенный, он не сразу сообразил, зачем пришел. Но через несколько минут сказал:
— Я вам подарки привез.
— Какие? Зачем? — недоумевая, сказала Нина. Всем женщинам он купил тонкие теплые платки с узорами, а дяде Васе тюбетейку.
— Володя, ты молодец. Ты, пожалуйста, сам передай их вечером. Ждем всех. А тюбетейка хороша. Мой муж теперь Восточный паша.
— Мы с мамой обязательно придем. А сестра — не знаю. Она приболела, да и Михаил вечером неважно себя чувствовал.
За примерками Владимир не заметил, как пролетели два часа. Он накупил всего и на лето, и на зиму. Здравый смысл подсказал ему, что впрок брать незачем. А вдруг, подумал он, еще подрасту? Перед тем, как распрощаться с сестрой, он спросил о телевизоре для мамы.
И тут ее потянуло на нравоучения, — Володя, ты теперь на верном пути. Пойми меня правильно, я тебе только добра желаю. На работе веди себя со всеми без исключения вежливо и в спор ни с кем не вступай. И ни о какой политике ни с кем не рассуждай. А главное, как время придет, так в партию заявление готовь. Пиши обо всем возвышенном, будто живешь мечтою вступить в ее ряды.
К тете Любе они с мамой приехали вдвоем. У Татьяны поднялась температура.
Опять были восторги. Никак не реагируя, Владимир дождался окончания хвалебной речи. Осматривая обстановку, он заметил еще большую захламленность с детства нелюбимой им комнаты. И уже рассуждая по-взрослому, он задумался, для чего здесь всего так много. «Что ж вы пылью дышите!» — хотел сказать он, но сдержался, сохранив тем самым спокойствие тетки и мамы.
—  А у нас лучше, — заметил он матери на обратном пути.
— Я тоже не пойму, зачем им столько барахла, — ответила Надежда.
— Когда-нибудь, мама, и у нас будет такая же квартира, как у Севы. Кругом простор, книжки, и ничего лишнего.
— Чем богаче, тем страшнее, — заявила Надежда. — Ты денег много привез, и я теперь всего боюсь. Вдруг жулики влезут.
Владимир засмеялся:
— Вы их на книжку положите, и беспокойство пропадет. Я же их не украл, и бояться мне нечего.

- X-
На  встречу  с  сокурсником Владимир от Красной Пресни добирался на автобусе. Далее, распрощавшись с цивилизацией, он шел пешком вдоль грунтовой дороги проложенной через поле заросшее бурьяном. У одноэтажного вагончика он остановился. По его догадкам в этом помещении работал Николай.
У бывшего сокурсника беседа затянулась с полудня и до окончания рабочей смены.
— Бывает, за смену мы два кольца положим и радуемся, а иногда и две нормы легко выполняем, — сказал улыбающийся Николай.
— Главное, тебе работа нравится.
Николай почесал затылок:
— Так это же начало. За нами строители придут, возведут фундамент, потом здание построят. Москва не сразу строилась. Поработаю года два-три, а там видно будет.
Владимир улыбнулся и обрисовал Николаю его дальнейшее продвижение по службе:
— В партию вступишь, и, глядишь, лет так через десять начальником  тебя назначат, а, может, и выше — в трест в замы заберут.
— До этого далеко еще. Армия на носу, да еще и институт бы неплохо закончить. Раньше для того, чтобы стать начальником, техникума было достаточно, а теперь время другое. Опоздал — так всю жизнь в мастерах проходишь.
— Ты про Женьку слышал что-нибудь? — спросил Владимир. — Представь, кому ни позвоню — нет никого, только до твоей мамы и дозвонился.
— В армии он, в железнодорожных войсках служит. Я тебе адрес сейчас чиркну. А его невеста, Верочка, замуж уже успела выйти. У них это быстро.
— Ну и как он, горевал?
— Не знаю, Володя. Он уже был в армии. Я ему пишу, а он не отвечает, на весь мир осерчал. Да ничего, пройдет — забудется. Жизнь у нас раньше протекала прекрасно: учеба, халтура, весело было.
— А теперь, как месяц кончается, так начинаются мои страдания с нарядами.
— Неужели так трудно?
— А ты что, еще не знаком с ними?
— Нет. Слава богу, еще нет. Но чувствую, скоро уже и мне предстоит Сизифовым трудом каждый месяц заниматься.
— Я так и не понял, какой дурак такие расценки вывел? Ежемесячную липу пишем процентов на семьдесят. Все знают, но молчат. Казалось, выполни план — там и зарплата заложена. А что получается? Открываешь нормы, через два часа руки опускаются. Помню, входит начальник участка, прочитал мною написанное и говорит подумай еще. И обидно, что не сказал прямо — пиши «липу». Приходит день сдачи, и кто наряды сдал — доволен, будто, что-то необычное произошло. Мне, если честно, они снятся по ночам в конце месяца.
— Выходит, что вся страна «липу» пишет, а им в министерстве все нипочем. Я думаю, Николай, доберешься туда когда-нибудь, так уж будь добр, измени систему, пожалуйста.
— Напрасно ты, Володя, верха ругаешь, — проговорил Николай, с беспокойством оборачиваясь на дверь. — Ты такой нетерпеливый — мигом тебе все подавай. Ты лучше молчи, —  за умного сойдешь. Я ж тебе не про верха говорю, а так, что кто-то где-то в управлении набедокурил.
— Я это только тебе и сказал, — ничего не понимая, проговорил Владимир, у которого неожиданно испортилось настроение.
А Николай как ни в чем не бывало продолжал:
— Я не для себя, я для тебя, для твоего благополучия говорю. Пойми ситуацию: все знают и продолжают чушь писать. Это что-то такое, о чем пока рано вопрос поднимать. Ты думаешь, в партии нет умных людей? — Николай торжественно поднял голову и произнес, — Есть. Но, кажется, здесь замешана большая политика, поэтому надо пока сидеть и ждать.
— Я понял, Коля. Надо ждать у моря погоды, как в старину ожидали появление справедливого царя или доброго барина в деревне. Мне-то что, ты же мучаешься, продолжай и терпи, раз вся страна терпит. И я через месяц присоединюсь к вашей безмолвной армии дураков и также буду страдать, и молчать, и прикидываться дурачком.  А меня бригада будет уважать за то, что я им зарплату набрал, и говорить будут — вот это мастер, из ничего хлеб нам обеспечил.
Николай  засмеялся:
— Правильно понял и молчи. И не плюй против ветра. Обо мне, Володя, ты узнал, теперь про себя рассказывай, а я послушаю.
Владимир говорил целый час только правду и о своем отношении к работе, и о жизни в Азии, и о  девушке.
— Ташкент красивый?
— Я ж тебе говорил, что видел мало. Разве можно что-нибудь за полдня увидеть? Да ничего. Я так скажу — интересный город, необыкновенный, неповторимый, в нем новое гармонично вписывается в старое.
— Ты про горы расскажи и про девушку, — попросил Николай.
Через полчаса Николай спросил:
— Тебе Зоя даже адрес не оставила?
— Да, — честно признался Владимир. — Сказала, погуляли и хватит.
Николай, подсчитывая что-то в уме, задумался:
— Восемь лет — большая разница, поэтому она так и поступила. Ты не отчаивайся, она права.  А я привык быть с ней.
— Отвыкнешь. В разлуке время лечит.
— Старая песня, Николай. Я точно так же однажды своего друга утешал. Ты-то как, не влюбился?
Николай улыбнулся:
— В июне свадьба у нас, заранее приглашаю. Звать ее Тамарой, в этом году заканчивает техникум.
— А как же армия?
— До зимы не заберут, а я успею в институт на вечернее поступить и будь, что будет.
Темнота стремительно опускалась на город. На строительной площадке зажглись фонари.
Первая смена закончила работу, вторая только-что приступила.
Москва строилась.

- XI -
Новый год, как и обещал Володя, провел дома.
Надежда показала сыну на его место у елки, а рядом поставила тарелку, положила вилку и нож.
 Родные знали — это место для непредсказуемой тети Лели, которая может появиться в любую минуту. Бывало и так, что, слушая речь главы государства, встречали влетающую с мороза тетку с бутылкой шампанского.
К одиннадцати приехала Леля.
В три часа ночи пошли отдыхать Надежда и тетя Леля, за ними Татьяна с Михаилом.
Владимир посмотрел на часы. Стрелки показывали четвертый час. Четвертый час нового года. Время детское, — подумал Володька, решив прогуляться.
Навстречу ему дул сильный ветер, а с неба сыпал мелкий колючий снег, таявший на лице. Во дворах слышался смех. Где-то поблизости зазвучала музыка.
Станция метро встретила его тишиной и безлюдием.
Еще не устав от жаркой Азии и от воспоминаний о любимой женщине Владимир наслаждался снежинками, падающими на лицо. Постояв несколько минут, он принял решение написать письмо — и не завтра, а прямо сейчас. Возвращение домой было бодрым. На нескольких листах он дал волю своему красноречию, отразив в нем почти все: и собственную сущность, и желание увидеть ее, но главное, что любит, почему-то не сказал. В конце письма он просил Зою черкнуть ему пару строк и не забыл передать ей поцелуй. Довольный, он задремал.
Рано утром он добрался до вокзала, который обычно суетливый, сегодня удивлял пустотой. Лишь по одиноким пассажирам, встречающимся на перронах, можно было догадаться, что поезда все-таки идут и жизнь продолжается. На платформе, у дверей электрички, он встретил Виктора с девушкой.
— Я вас таким и представляла, — сказала Люда, пожимая Владимиру руку. Но как назло заработал репродуктор, и ей пришлось прокричать последние слова.
— Мой друг вам про меня, видно, много наговорил. Но он же не знал, какой я приеду. Мне многие говорят, что я изменился. Да и их самих очень трудно узнать. Они думают, что все время будут в одной поре.
Людмила, много раз слышавшая от ребят про Владимира. Она почему-то представляла себе его именно таким, каким она его и увидела. Он был чем-то похож и на Севу, и на Виктора. Может быть, именно это сходство их и сблизило. Ее что-то развеселило, и она спросила у Владимира, — Вам нравиться путешествовать?
— И да, и нет. Я уехал случайно. Все произошло будто по чьей-то воле.
— А мне казалось, что прекрасно увидеть незнакомые города, уголки нетронутой природы. И тогда вы иначе увидите все, здесь оставленное. А как замечательно слышать рассказ о том, что было там и что нового нашли вы здесь.
— Вы, Люда, любите Лермонтова?
— Да, а что?
— Вам нравится в человеке незавершенность. Таким был и сам поэт — задумчивый и грустный. Что он искал в стране далекой? Что кинул он в краю родном? Я не совсем точно прочел, но здесь он и про себя сказал, и про многих других.
Виктор, до этого молчаливый, заговорил:
— Люда, я что, не прав? Володька уехал одним, а приехал совсем другим.
— Неужели, Витя, детство закончилось? — взгрустнул Владимир.
— Да, Володя, к сожалению.
— Я соглашусь с тобой, Витенька, — вмешалась Люда. — Володя чуть-чуть отличается от того, что я он нем слышала. Он верно заметил, что потерял что-то в краю родном.
— Все мы что-то теряем и что-то находим, — поддержал ее Владимир, — и думаем, что что-то найдем в краю чужом, — закончил он, глядя на мелькавшее за окном Подмосковье.
За городом мороз усилился. Молодые люди не шли, а почти летели навстречу теплу и уюту.
— Кому-то сегодня скучно, — сказал на ходу Владимир, услышав доносившуюся из дома, стоящего в глубине сада, блатную песенку про поезд, который кого-то увозит, и про то, как он любит маму.
— Не до песен, Володя. Холодно-то как, — пропищала дрожащим голосом Людмила.
— Еще чуть-чуть, Людочка, — успокаивал ее Виктор, — вон там за пригорком дом Севы.
— Проходите, проходите. Не в сенях же здороваться, — сказал Сева, впуская в дом гостей, а заодно и холодный воздух.
Тепло, в камине потрескивают дрова, разгораясь ярким пламенем. Владимир блаженствовал, украдкой поглядывая то на Марину, то на Людмилу — бывает же такое, когда природа делает правильный выбор, который уже никогда не повторится. Девушки влюбленными глазами смотрели на своих ребят — тут и желать уже более не надо.
— Володя, ты почему такой хмурый? — поинтересовался Сева, — Стесняешься, наверно — мы же теперь не одни.
— Я ошеломлен. Надо же какие случайности случаются у нас по жизни! Может, потому и молчу. Я вот Люду не знал, а как встретил — сразу понял — она. Виктор о ней в письме всего четыре слова написал, но так сказочно, что мне сразу стало ясно. И никакого труда не составило определить, что это она.
— Он у меня хороший, — сказал Людмила, раскрасневшись.
«Ага, — усмехнулся про себя Владимир, — уже «у меня». Так уходят друзья, а я остаюсь один».
За столом Сева поздравил всех, пожелал всем удачи, счастья и здоровья. И вдруг неожиданно добавил:
— Интересно было бы услышать от тебя, Володя, рассуждения по поводу Вселенной.
— Мы с Виктором годы ждем твоего трактата о коммунизме, и ничего — не умерли от любопытства.
— Севочка, — прощебетала Марина, — ты нам сейчас расскажи.
— Нет, только не сегодня, да и не готов я пока. Да и вообще, говорить про мрачное — плохая примета. Давайте будем говорить только о прекрасном!
Сева встал и поставил пластинку. Мелодии, доносившаяся из динамика, была очень приятной. То, что звучало, очень напоминало пение птиц, шум волн, а потом все изменилось и ребятам показалось, что пошел мягкий снег, посветлело, взошло солнышко и все стихло.
— Володька опять загрустил! Девушки, это только вы виноваты! Потанцуйте, развеселите его, — попросил девушек Сева.
— Да не загрустил я. Я просто вам завидую. Надо же — приехал, а друзья почти женаты. И  сувенир я один привез, — сказал  Владимир, вынимая из кармана пальто тюбетейку.
— И у меня такая же, — похвалился Виктор.
— Мой падишах! —  сказала Марина, надевая на Севину голову тюбетейку.
Разговоры,  танцы  потребовали отдыха. Наступила немая тишина. Огонь догорал, то краснея, то чернея. За окном вдруг пошел снег и потеплело.
—  Завидую я вам, — тихо произнес Владимир, — ты и Сева скоро придете в лабораторию, и, чем черт не шутит, сделаете первые шаги к открытию.
— Друзья, — сказал Виктор, — мне кажется, что все в мире есть волна. Она имеет ту величину, которая позволила ей занять пространство. В нашем реальном пространстве она называется волной Де Бройля, а в Ничто, может, размер ее в разы меньше. А где-то и еще намного меньше. Но тогда и концентрация материи чудовищна.
— Да, Витя, хозяева  волны, как бы заполнили бездну, — сказал Сева.
Людмила не выдержала:
— Это называется, ребята поговорили в такой день . Я-то размечталась услышать про жизнь на других планетах, а они ушли в такую жуть, что у меня, Люда, мурашки на руках появились.
— А я что вам говорил, девчата? Разговор серьезный, не для слабонервных.

- XII –
Частенько по дороге на работу Владимир встречал Лизу, на которую в первые дни работы обратил внимание. Она, как и он, опаздывала, и последние метры до проходной они бежали, стараясь уложиться в контрольное время, чтобы успеть отбить талон.
У проектировщиков он проверял обработанный  с Виталием материал. Так изо дня в день усидчиво выполняя порученное задание, он не задумывался о личных планах, полагаясь на волю случая. Впереди, он чувствовал, была ясность лет на семь. Он это понял после того, как ему в отделе кадров сказали, что у него есть бронь и пока он работает, его не заберут служить.
В этом году он решил  поступать в институт, но  в какой, решение оставил  до лета.
После  занятий с математиком Михаилом Семеновичем,  Володя переоценил собственные знания в области высшей математики и анализа, а главное понял, что без фундаментальной подготовки  нет смысла делать  выводы  и  расчеты и двигаться вперед. Еще не ведая, что такое новая работа, он уже задумывался, прав ли он, отказываясь, от уже совершившегося.
Лизин рабочий стол был далеко от его стола, и в течение дня им никак не удавалось ни поговорить, ни встретиться. В обеденное время Владимир, уставший от непривычного сидения за столом, перекусывал в буфете, где почти никогда не было очереди, и бежал на воздух. На улице он успевал быстрым шагом пройти километра три и, довольный, вновь возвращался на работу. Когда опускались сумерки и зажигали фонари, он вместе со всеми покидал свое рабочее место. У выхода он встречался с Лизой. То ли это была инсценировка с ее стороны, то ли совпадение, но в тот момент, когда он показывал пропуск, она рядышком отмечала время выхода. Поинтересовавшись друг у друга, как прошел день, они проходили мимо служебного автобуса и, не обращая внимания на городские маршруты, проходящие мимо, шли пешком до метро. Там они прощались, пожимая друг другу руку. От метро они добирались врозь: она на троллейбусе, а он на метро.
Из Лизиного рассказа он понял, что она на три года старше его и ее мечта - поступить на дневное отделение архитектурного института.
— Не отчаиваетесь, в этом году поступите, — приободрял он ее.
— Поступлю, но на вечернее.
— Там что, легче? — поинтересовался Владимир.
— Нет, что вы? Программа та же, только конкурс намного меньше. Мне оба раза всего одного балла не хватило.
Владимир привык к совместным вечерним прогулкам и ежедневно, подходя к знакомому выходу, у него возникало двоякое чувство. Он вроде не хотел с ней прогуливаться, но в то же время беспокоился, будет ли она ждать его у проходной. Увидев же ее у проходной, он невольно улыбался.
На лице у Лизы он заметил такую же родинку, как и у Зои, только на другой щеке. Гуляя с девушкой, он вспоминал Зою, попеременно представляя себя то с одной из них, то с другой. Он пытался определить, чем они отличались. Ему казалось, что всем. Он не сомневался, что Зоя практичней в расчетах будущего и отдавал ей в этом предпочтение, молодость же Лизы ставил на второе место. Все это вместе взятое его так увлекало, что он чувствовал, как между ними возникает невидимая связь, но, несмотря на это, он с нетерпением ждал начала новой командировки.
          На очередной прогулке Лиза сказала:
— Живем мы в коммуналке с одним соседом. Ни ругаемся, но и не дружим, — завершила она рассказ.
— Один? — удивился Владимир. — У нас семнадцать квартир, а людей так и вообще не счесть. Я Вам как-нибудь покажу московский муравейник.
— Не представляю, — пожала плечами девушка.
— Увидите, может, еще и картину нарисуете. Ну, как бурлаки на Волге, практически, то же самое, только не так безысходно.
Лиза улыбнулась:
— А где взять талант?
В проектном отделе Владимир задумался о том, как все в этой жизни начинается, и решил не морочить девушке голову. Он знал, что эти их встречи ни к чему не приведут. Да и что это за любовь без искорки в душе решил он, вспоминая прошлое. — Прихожу чуть раньше на работу и ухожу за пять-десять минут до звонка. И никаких встреч и расставаний — решил он для себя.
Но все произошло не так, как предполагал Владимир. В тот же день его вызвали и вручили новое назначение. Он даже пожалел, что больше не увидит девушку.

- XIII -
Поезд прибыл на станцию ранним утром, далее автобус и десять минут пешком. Владимир остановился у здания, фасадом чем-то похожим на азиатский. Он угадал, это и было общежитие для приезжих. Его разместили в двухместном номере с коллегой по работе, с которым ему  предстояло познакомиться. На строительной площадке он подошел к вагончикам, которые назывались по-военному «кунгами». На одном из пяти стоящих в ряд вагонов он прочел «Прорабская». Владимир попробовал открыть дверь, но та оказалась запертой. Его окликнули:
— Вы кого ищете?
— Прораба Сурмилова
— А вы Сованков? — поинтересовался высокий юноша.
— Да, я мастер участка.— И тут же, протягивая руку, предложил перейти на «ты».
— Непривычно как-то выкать, — согласился Владимир.
— Тогда называй меня Олегом, только при рабочих лучше добавлять Григорьевич. Фамилия моя Рыжиков.
— А я Владимир Николаевич, — Владимир облегченно вздохнул, что наконец-то добрался и нашел то, что искал.
Олег посмотрел по сторонам, потом махнул рукой, и предложил пройти в контору.
Усевшись за стол напротив Владимира, Олег предложил дружить:
— Дело-то общее. Что я не успею сделать за смену, тебе подгонять. Или ты пропустил что-то, или брак бывает, тогда уж совместными усилиями исправляем.
— А что, бывает? — поинтересовался Владимир, вспоминая, как они с Виталием не раз переснимали местность.
— Редко, но бывает.
— А где начальство? — спросил Владимир.
— Гости высокие из Москвы понаехали, вот они с ними целыми днями пропадают.
— А что мне делать? — спросил Владимир.
— Ты уже на работе. День вместе и вечер прихватим. Ну, а дальше, ты вечер, я — утро. Но все-таки плохо, что начальства нет, некому тебе накладную на спецодежду подписать. У нас порядок, каждому обязательно выдают каску и сапоги кирзовые и резиновые. Весна наступает, и уже не пройдешь в ботиночках.
Так и не дождавшись прораба, Олег повел Владимира к котловану.
— Тебе, как новенькому, лучшую бригаду отдали, — сказал Олег. — Бригадир Виктор Иванович из простого рабочего выбился.  Он мужик что надо. Работает, дай бог каждому, на лету все схватывает. Подчиненным и минутки побездельничать не позволит, и тебя замучает в случае задержки со снабжением или из-за проектировщиков.
— Он что, стахановец? — спросил Владимир.
Олег заулыбался:
— Будешь и стахановцем и кем угодно, когда пять детишек заимеешь. Он не без недостатков, — засмеялся Олег, — я шучу. — Самый главный его недостаток — не выпивает он совсем. Только если на праздник рюмку пригубит, даже до дна не выпьет — отставит. Но сам всегда веселый, смеется. И второй недостаток есть — в субботу пораньше смываться, но бригада, сколько я знаю, его еще ни разу не подводила.
Владимир, слушая нравоучения старших по возрасту и по занимаемому положению, про себя репетировал, как ему без фамильярности и в то же время без зазнайства разговаривать с рабочими. И потому он весь день и часть вечера  следил за тем, как это получается у Олега.
За ужином с бутылкой водки Олег разговорился. Оказалось, что он не так уж долго работал. Те шесть месяцев, которые Владимир провел в горах, Олег после окончания института работал на строительстве мастером. Владимир обрадовался, что его коллеге так мало времени понадобилось для освоения профессии.
— А я, Олег, думал, ты уже года два работаешь.
Начальство, как и предполагал Олег, было все в полном сборе в прорабской. Разговор, видимо, шел о чем-то важном. Заместитель начальника управления и главный инженер слушали начальника участка, кивая головой. А тот, кому она была обращена, и от кого в первую очередь зависел план, красный и явно не ожидавший нелицеприятных высказываний насчет своей работы, слушал своего друга. В углу у окна сидела женщина, и, не обращая внимания на ругань начальства, сосредоточено писала. Она и на вошедших не подняла глаз. А обвинения в срыве плана были направлены на прораба Сурмилова — непосредственного начальника Владимира. Вся его вина была в том, что он сосредоточил рабочих на производственных корпусах по указанию начальства и запустил все то, что финансировалось за счет нецентрализованных капвложений. Он понимал, что спорить и доказывать правоту, и обещать, завтра же снять людей с производства, недопустимо и бесполезно. И потому он стоически ожидал конца разноса. Он знал, что не пройдет и двух дней, как ему за счет других объектов увеличат людей и пришлют технику. Поэтому сейчас он был спокоен. За двадцать лет службы он вынес для себя главное — молча принимать критику начальства и никогда не пререкаться. Вечером он встретится с начальником строительства, и тот скажет: «Ну как понял, за что я тебя ругал?» Он скажет: «Да, но уж очень ты разошелся». А потом они выпьют водки для снятия нервного стресса и разойдутся друзьями-товарищами.
Начальство, так и не обратив внимания на юношей, вдруг заторопилось, оставив прораба подумать об ускорении темпов строительства. Сурмилов посмотрел на новенького мастера, и будто бы ничего не произошло, сухо проговорил: «Ну хватит — работа ждет».
Сурмилов определил, чем Владимир будет заниматься эту неполную неделю. Перед уходом он подошел к Вере Ивановне, и написал, кого пригласить после обеденного перерыва на летучку.
— Всех мастеров, и с жилья тоже?
— Да, всех. И ты, Олег, поприсутствуй, — сказал он и вышел.
— Стульев не хватит, — произнесла Вера Ивановна, ни к кому не обращаясь.
Олег в ответ поморщился и тоже как будто в пространство ответил:
— На скамьях посидим.
Владимир к концу месяца держал в руке эти проклятые расценки, и уже почти выучил их наизусть, как таблицу умножения. Кто-то назло их придумал, чтобы мучить людей. Он вспомнил слова Николая и отложил наряды для сравнения с уже закрытыми в прошлом месяце.
Ожидая товарища, Володька думал, что же это все-таки такое. А перед глазами у него мелькали предприятия, на которых люди зарабатывали половину того, что они получали.
— Ну, как, закончил теоретическую часть? — вывел его из раздумья Олег.
— Жду тебя. Посмотри и покритикуй.
Олег тщательно, строку за строкой сверял написанное с объемом выполненных работ. Наконец произнес:
— Молодец, теперь тебе выдумывать-то самую малость осталось.
Затем он подошел к шкафу и вынул оттуда сохранившиеся копии старых нарядов и передал их Владимиру:
— Сам смотри и решай, где и что добавить.
— Если я правильно понимаю, я должен сам разобраться, где технично добавить липу, — проговорил Владимир.
— Да, — ответил Олег, ничуть не смутившись, — побольше грунта возьми, откачку воды, переноску материалов. Главное — уложись в фонд зарплаты, выделяемой нам с управления. Нам спустили пятнадцать процентов, ты от этого и отталкивайся. Ну, дай чуть-чуть экономию в одну десятую процента.
— Олег, а если ничего не писать, а просто одной строкой подвести «итого» и все?
— Отлично было бы, — согласился коллега, улыбаясь.
На следующий день Евгений Артемович подписал все наряды от мастеров и отдал их Вере Ивановне со словами:
— Посмотри, пожалуйста, если нет ничего такого слишком уж заметного, то отвози.
И это все? — подумал Владимир. — Как просто, без переживаний и волнений. Выходя из прорабской, он сказал:
— Вера Ивановна такая злючка, все бормочет что-то себе под нос, пойди пойми ее.
Вместо ответа Олег махнул рукой, и лишь у котлована сказал:
— Дура она. Этого никому не пожелаешь. Неприятности у нее, трагедия из-за любви. У нее свадьба должна быть в субботу, а жених у нее здешний, из другого управления, оказывается, рассчитался и уехал. А куда, никто не знает. А она — старая дева, истерику устроила. Мне ее жалко. Обманутые всегда правы. Ее понять можно. А он не дурак, а негодяй. Есть женщины, которые и так согласны, а ему покуражиться захотелось, мол, девственницу обманул. Сам он с виду тихий, неприметный и не скажешь, что такая гнида.
— Видно, что в человеке плохое от прошлого к нам перешло, кто-то исправляется и набирается нравственности, а другой катится до трагедии, и уж тогда стоит перед выбором. — Володька не сказал Олегу, что у каждого божья душа, и у всех она одинакова, а борьба ее за идеалы, у кого-то успешна, а у кого-то животное начало верх берет.
Олег понял Владимира, хотя и по-своему:
— Ты прав, — сказал он, — тела у нас неправильные, а душа правильная, и в этом я с тобой согласен.
В подавленном настроении Владимир возвращался домой. «Да что это за отдых, возмущался он, один день и вновь в понедельник возвращаться на работу». Решение ему казалось верное.  Гулять не четыре раза в месяц, а один, от силы два.

- XIV -
Вечером Володя вернулся из командировки домой. На ужин он съел бутерброд и выпил стакан чая, и уснул глубоким сном. Рано утром, как говорится, с первыми петухами он услышал  родной голос, и, открыв глаза, увидел мать, гладившую его волосы. Он посмотрел по сторонам, поежился и только сейчас осознал, что видел сон — плод его воображения.
 — Что снилось? — спросила его мать.
— Не знаю, чертовщина какая-то, — ответил он и улыбнулся, всем видом показывая, что все хорошо и что он здоров.
Но мать не обманешь. Она чувствовала, что что-то тяготит сына, а что, она могла лишь догадываться. Сердце подсказывало ей, что будь жив муж, было бы другое начало жизни у ее сына.
— Это все оттого, что не отдыхаешь ты совсем, не бережешь себя. Обидно мне. Я вчера тебя ждала, ужин приготовила. Ну, думаю, вместе за столом посидим, а ты, мне ни словечка не сказав, заснул. Новости: одна, вторая — так и остались тебя до утра дожидаться.
— Завтракать-то будешь? — уже смягчившись, сказала она.
Прежде чем сказать с удовольствием «буду», Владимир извинился и честно признался матери, что устал за эту неделю и только потом спросил про новости.
— Письмецо тебе пришло оттуда, где ты был.
— Да, — как можно спокойнее произнес Владимир, стараясь не покраснеть.
— Оттуда-оттуда. Я по адресу догадалась.
Владимир повертел конверт и хотел отложить его, не распечатывая. Но Надежда, ласково посмотрев на сына, проговорила:
— У меня на кухне дела, а ты прочти — не мучай себя.
Оставшись один, Владимир вскрыл конверт и, прочитав первые строки, помрачнел. На смену возбуждению пришло тихое спокойствие, граничащее с безразличием. Теперь он понял, что его иллюзорные мечты на этом заканчивались. Писала Вика, приглашая его на свадьбу, которую они с Виталием решили отпраздновать в Москве. Он порадовался за друга. А дальше Вика сообщала, что Зоя просила его не писать ей. У нее появился мужчина намного старше ее, и они счастливы. На этом месте Володя прекратил чтение письма. Он взял со шкафа большую старую пепельницу давно лежавшую наверху, которой уже давно никто не пользовался. Потом он разорвал письмо на мелкие кусочки и сжег.
С головой окунувшись в работу, а остальное время живя будущим, он не ощущал и даже не знал настоящего. Может, оттого он был не очень-то сентиментальным от подарков, которые изредка преподносила ему жизнь.
— Что-то горит, — проговорила вошедшая в комнату мама.
— Нет, мама. Я не чувствую, это со двора пахнет, — соврал он.
Первая новость плохая — догадалась мать.
— Какая-то Светлана тебе звонила. Мне голос показался знакомым. Уж не та ли, которая тебя перед твоим отъездом спрашивала?
— Да, та, — улыбнулся сын.
Услышав в трубке голос, Володя понял, что это она — Светлана, о которой за долгие месяцы он ни разу не вспомнил. Забыл, бывает и такое, когда память вычеркивает и хорошее, у которого нет будущего.
Владимир поздоровался и замолчал, думая, с чего начать разговор. Но его опередили прямым, не терпящим отлагательств, вопросом:
— Как тебе понравится мое предложение уехать в пятницу в Питер до понедельника?
— Что-то случилось? Я нужен?
— Нет, ничего серьезного. Просто мне надо там побывать, и тебя увидеть хочу. Я тебя приглашаю, за билеты не беспокойся.
Владимир, не раздумывая, согласился.
— Но, Света, — прокричал он в трубку, — я до вторника прошу подождать. Мне надо с работы отпроситься.
—  Жду звонка, — коротко ответила девушка и положила трубку.
Она не сказала ему, что в октябре того года вышла замуж и теперь дожидается вызова за рубеж на два года. Надобность в поездке возникла у нее из-за морского магазина, где отовариваются моряки. И это было ее главной целью. Но заодно можно было встретиться с подругой, которую она с лета не видела, а также проститься с Володей. Почему с ним — на то у нее была своя причина. Она еще не решила, говорить ему о тайне, которая касалась их обоих, или нет. Что бы люди не скрывали, все равно это становится когда-нибудь известным. Но до этого момента истины иногда проходят годы. Так и у Светланы шла внутренняя борьба, когда поделиться с ним: сегодня, завтра или никогда.
В институте у нее закрутилась любовь с парнем с последнего курса. Эту самую любовь она не могла забыть долго, но не из-за собственных страданий, а из-за того, что он диктовал как ей жить дальше. На его предложение уехать с ним в Башкирию, она отвечала. — Нет, я не согласна, я не жена декабриста, — заявила она ему.
Зная, чем заканчиваются романы, Светлана была осторожней. А если и заводила интрижки, то короткие, быстро заканчивающиеся. Ее будущий муж, который теперь уже был настоящим, был на пятнадцать лет старше ее. Она об этом не печалилась, потому что такая же разница в возрасте была у ее родителей. Мимолетную связь с Володей она не воспринимала всерьез. Ей нравилось с ним встречаться, когда ей этого хотелось, получая от него мимолетную животную радость.
В понедельник Владимир без труда договорился с Олегом и прорабом. Единственное что ему пришлось сделать, так это написать заявление по семейным обстоятельствам, да и то для проформы, на всякий случай. Потом его разорвут и бросят в корзину.
Приехав в Москву, он пробыл два часа дома. За это время он успел собраться,  и сказал маме, что уезжает в срочную командировку. У него еще были в запасе несколько минут для Виктора.
Друг готовил диплом. У него голова была забита учебой, а у Владимира предстоящей встречей. Немного подумав, Владимир сообщил Виктору о Светлане.
— Ну и ну! — вскочил Виктор на ноги, — Не зря все это. И летом она звонила, и теперь вот. Может, у вас и сладится что.
Владимир пожал плечами — что говорить, когда он тоже находился в неведении.
Сверкающий, вымытый до блеска поезд дожидался на перроне пассажиров, чтобы за семь с небольшим часов перенести людей совсем в другую местность, где рассвет наступает намного позднее, чем здесь, а летом день почти выживает ночь. Владимир, ожидая встречи с прошлым, был удивлен перемене, произошедшей в Светлане. Ее взгляд, излучающий нежность и теплоту, смотрел ему прямо в глаза. Она, никого не стесняясь, прижалась к нему и застыла в продолжительном поцелуе.
По ее лицу Владимир заметил страдания девушки. Причину он не мог понять, но что-то подсказывало ему, что что-то произошло.
— Я в догадках теряюсь. Ведь чувствую, что что-то вы хотели, но не договорили, — произнес Владимир, усаживаясь напротив.
Он с удовольствием разглядывал ее лицо, ставшее неожиданно печальным, и ждал, что она ему ответит. Но Светлану рассердило обращение юноши, с которым она была знакома почти два года:
— Почему же опять «вы», мы же договорились на «ты»? А помнишь, было давно…, — она замолчала. Повисла тишина, нарушаемая лишь шумом вокзала.
Потом Светлана все-таки высказала наболевшее:
— Я очень обо всем жалею.
Владимир так и не понял, о чем она жалеет, потому что ничего конкретного не услышал:
— Я не понимаю тебя.
— Я уезжаю, может, через неделю, а может, и через месяц. Это наша последняя встреча.
Владимир, понимая, что она что-то не договаривает, спросил, на сколько она уезжает.
— На год, на два, навсегда. Далеко-далеко. Даже если бы ты захотел приехать, все равно не сможешь.
Понятно, догадался Владимир, за границу.
С первым толчком поезда в вагоне зажегся свет. Владимир, не зная тайны девушки и того, что она замужем, не испытывал угрызений совести. Он смотрел на ее одновременно печальное и радостное лицо и думал, что пока она принадлежит ему. В тепле вагона под стук колес ему было хорошо. Ему захотелось показать, что он больше не тот мальчик, которого она знала раньше.
— А судьба-то, Володя, тоже говорят, меняется со сменой часовых поясов.
Он протянул руку и коснулся ее щеки:
— Ты права, но ведь не навсегда же ты меняешь свое житие-бытие. Ты же вернешься.
Она сильно прижала Володину руку к своей щеке. Так их застала проводница, которая собирала деньги за постель.
— Чаю будете? — спросила она.
— Нет, уже поздно.
— Вам не подсаживать никого? — уже с хитрецой в голосе поинтересовалась она.
— Да, если возможно, — храбро и весело проговорил Владимир.
— Вот хитрая баба, — засмеялся он, когда проводница ушла, — какие соседи, когда вагон полупустой?
— Они все такие, — Светлана улыбалась. Она понимала за одиночество надо платить.
Про жизнь настоящую и будущую  они не сказали ни словечка, и даже намека не было о том, что же дальше. Они сидели молча, рассматривая мелькающие за окном станции. Когда проехали Крюково, Светлана встала и пошла готовиться ко сну. Владимир, дождавшись ее, вышел, мучительно раздумывая, что что-то не так.
Питер встретил молодых людей сырым холодным ветром. Небо, закрытое сплошными серыми облаками, поливало землю мелкой изморосью.
Ирина крепко пожала Владимиру руку, не зная, кем он приходится Светлане. С подругой они тепло поприветствовали друг друга под торжественную музыку оркестра,  встречающего этот поезд.
Дом, где им предстояло провести два дня, снаружи был неприглядным. Когда же они вошли внутрь, то были поражены старинной отделкой и железной кованой лестницей, ведущей на второй этаж. Старая женщина кивнула им и прижалась к стенке, пропуская. «Ирра, это ты?» — протянув букву «р», поинтересовалась она и, услышав утвердительный ответ, отправилась на кухню.
Позже Владимир узнал, что из-за проблем с горлом ей трудно говорить. Каждое слово требовало неимоверного напряжения мышц горла.
— Жалко ее очень, она у меня чудная бабушка. Раньше лучше себя чувствовала. А сейчас видит она плохо. Вы, если что-то спросить хотите, то пишите — не стесняйтесь. Она только на вид строгая. Ну, не буду вам мешать, — закончила свой монолог Ирина.
— Чем мы здесь заниматься будем? — спросил Владимир, вешая модное пальто подруги.
— У меня весь день расписан. Мы с Ириной после полудня отправимся в магазин, туда пускают только по специальным бумажкам. А у тебя, Володя, до вечера свободное время. Смотри, не заблудись в городе.
— Разве можно в прямолинейных улицах заблудиться? — удивился Владимир.
Он запомнил, что путь от вокзала пролегал прямо по Невскому, а потом они свернули налево. Город, который он с детства мечтал увидеть, не понравился ему своей каменной приземистостью и холодностью. Это первое впечатление возникло у него под воздействием бессонной ночи и непогоды. Потом пришли другие впечатления — Володька восхищался старинными дворцами, а Зимний вообще привел его восторг. А все-таки здорово, на Запад похоже.
Дома на полу у кровати лежали разбросанные вещи — обновки, приобретенные Светланой.
— Много я накупила?
— Много, куда тебе столько? — улыбнулся Владимир.
— Так этого мало. Каждый день новое для человека необходимо. А на осень и зиму я заграницей куплю. Тебе тоже есть подарок. — Она показала на кровать — там лежали две куртки. — Примерь, пожалуйста, если не подойдет, то я завтра поменяю.
Первая на молнии, с меховой отстежкой была Владимиру как раз. А вторая, летняя, оказалась немного великовата.
— Хорошо, в самый раз, — проговорила довольная Светлана, осматривая Владимира со всех сторон.
— Я не возьму, — уверенно проговорил Владимир, убирая куртки в сумку. — Не возьму.
— Так я их оставлю, — обиженно произнесла она.
Владимир даже покраснел от обиды. Он что, дошел до того, что девушки его наряжают?
— Ты пойми, Света, я не могу взять. И за что, скажи, пожалуйста?
— А что, разве просто так не бывает? Разве обязательно нужно за что-то? Я и Ирине пальто подарила. Пусть носит — меня вспоминает. Будут у нее лишние деньги, как у меня сегодня, тогда и она мне подарок сделает. Я тебе от души на прощание дарю, а сколько это стоит — не знаю. Эти деньги у нас называют и боны, и чеки различных серий, они не похожи на наши и не сравнимы с ними. Прошу, возьми на память, — попросила она еще раз.
Владимир задумался. У него в кармане лежала зарплата и командировочные.
— Хорошо, — сказал он, — завтра мы зайдем в магазин на Невском, и я тебе тоже куплю подарок.
— Я согласна, согласна! — радостно захлопала она в ладоши.
Вечер они провели в гостях у Ирининой мамы с отчимом, которые жили недалеко от бабушки. Они пили вино, закусывая колбасками, зажаренными на сковородке, и пили чай с лимонным пирогом домашнего изготовления. Домой вернулись уже за полночь.
Владимир никак не мог понять, что же изменилось в Светлане: она повзрослела, у нее появилась снисходительность к его ласкам, как у матери к маленькому ребенку.
— Что произошло? — спросил Владимир, заметив гнев на лице девушки. Он встал, чтобы ее поцеловать.
— Подожди, — остановила его она. Она бы не решалась открыть Владимиру тайну, не услышь она ночью, как он называл ее «Зоенька». Ей стало обидно. Промучившись всю ночь, она наконец-то дождалась Володиного пробуждения:
— Уже скоро год, как я потеряла нашего с тобой ребенка.
Что она говорит, правда ли это? — пронеслось у Володи в голове. Его глаза выражали бесконечную тоску, обиду и нежность. Эта дружная тройка чувств захлестнула его в данный момент. Зачем, я же не отказался бы, мысленно проговорил он. Но зачем она все это сказала, уж не надеется ли она, что я буду ее утешать. И тут он почувствовал, как она далека от него, как и всегда. Но, увидав ее мокрые ресницы, он спросил:
— Почему же ты мне раньше не сказала, а лишь сегодня поставила меня перед фактом? Ведь изменить уже ничего нельзя. Как я был для тебя игрушкой, так и остался. Хорошо, что поезд сегодня. Слава богу, что мы больше не увидимся.
Светлана вздрогнула. Ей вдруг стало холодно в тепле дома:
— Прости меня, я испугалась, но не из-за тебя, а за свое будущее. Случись это в моем замужестве, я бы оставила ребенка, и ты никогда бы об этом не узнал. А тебе я звонила, но ты уже улетел. Теперь обо всем жалею. Еще раз прости за правду. Да и не сказала бы никогда, не услышь я сегодня ночью, как ты называешь меня чужим именем.
— Я, оказывается, еще и виноват, — Что тебе стоило позвонить мне перед отлетом? Ты что, замужем?
Ответа он не дождался.
Спор на тему «кто виноват» был бесполезным и не нужным. Владимир обнял девушку и как можно нежнее проговорил:
— Прости меня, я тоже виноват.
Дождя не было, но небо все равно было затянуто облаками. День ребята провели как чужие люди. Они заходили в кафе, гуляли. Зашли в магазин, где Владимир купил ей кольцо с красным камушком. Ей оно пришлось впору.
— Я буду помнить о тебе, — печально сказала Светлана.
Обратный путь был ему в тягость. За всю дорогу они произнесли не более трех слов. Перед тем, как сесть в такси, она выговорила «прощай». Не заезжая домой, Владимир поспешил на поезд, который увезет его подальше от всего прошлого.
— Ну, как, уладил свои семейные обстоятельства? — поинтересовался Олег.
— Да, раз и навсегда, — ответил Владимир мрачно.
Апрель выдался теплым. Повсюду бежали ручьи, лишь в канавах и низинах все еще лежал снег. В заботах Владимир постепенно забыл о встрече со Светланой. Он не испытывал ни ненависти, ни осуждения. Что ни делается, то к лучшему, рассуждал он, вдыхая весну полной грудью.
Среди недели он попросил Веру Ивановну проверить единичные расценки для калькуляции. Зная причину ее постоянного недовольства, Владимир каждый раз смущался, как будто в этом была и его вина. Обычно он старался побыстрее закончить свою писанину, чтобы не видеть ее вечно недовольную физиономию.
В этот раз произошло то, чего он и ожидал. Она что-то невнятно произнесла себе под нос.
— Мне подпись ваша необходима. Пожалуйста, проверьте поскорей, — сказал Владимир еще раз.
А она, даже не посмотрев на юношу, продолжала молча писать.
«А причем тут я и другие? — возмутился Владимир. Ему бы наплевать, мало ли, что у людей случается, всем не поможешь. Но дело-то не должно страдать».
— Если Вы не хотите или больны, то так и скажите.
— А почему вы так решили?
— У меня, к сожалению, есть уши, и я слышал о причине вашей неприветливости.
— Нехорошо это, — ответила она, и Владимир улыбнулся ее владимирскому говору.
Он решил, что утешить человека надо примерами из жизни, когда бывает и хуже.
— Я, хотя и молод, но меня тоже бросали. И знаете, неприятно, обидно, но ничего не поделаешь.
— Вы что, вздумали посмеяться? — грубо оборвала она его.
— Нисколечко, у меня товарищ, — придумал он, — чуть младше вас. Но представьте, первая девушка, которую он любил, уехала и даже адрес не оставила. Вторая, то ли испугалась, то ли не пожелала продолжать отношения. И лишь с последней они расстались с обоюдным сожалением. И вы знаете, и я, и он забыли обо всем и не грустим. И как видите, я не плачу.
Однажды, через три месяца Владимир услышал смех Веры Ивановны.
— Я все подготовлю вам к вечеру, — сказала она ласково.
Вот тебе и жизнь! О своем разговоре с Верой Ивановной Владимир никому не рассказывал. Когда он появился в конторе, Вера Ивановна встретила его улыбкой и спросила:
— Вам ничего не надо подсчитать?
А однажды она, когда он был с Олегом, спросила:
— Чайку не желаете?
— С удовольствием, — удивился Олег. — Что это с ней? Приветливой стала и печаль куда-то подевалась. Уж не влюбилась ли она вновь?
— Откуда мне знать? — ответил Владимир, пожимая плечами.
Как он понял, его мысленная волна, имеющая заряд оптимизма, помогла изгнать негатив от больной печалью женщины. А говорят, мысль нематериальна. Чушь какая-то. Посмотрит человек на другого со злостью, и тому нехорошо. А засмеется и дружелюбно о чем-то спросит — тому тоже сразу весело.

- XV-
С улыбкой на лице и с дипломом в кармане Сева пришел в деканат. Сейчас он получит назначение и вперед к открытиям, не говоря уже о диссертации. В дверях он столкнулся с сияющим Виктором.
— Приняли? — поинтересовался он, тревожно ожидая, что скажет друг о своем назначении.
— Да, — радостно воскликнул Виктор, у которого словно гора с плеч свалилась перед свадьбой, — А тебя, Сева, просили зайти к проректору.
— Когда? — спросил Сева с плохим предчувствием.
— Просили передать, как появишься. Ты иди, не беспокойся, а я тебя подожду.
Сейчас же он с безразличием смотрел на некогда родные стены института, в котором он провел пять лет. В данный момент у него было ощущение, как будто кто-то очень сильно ударил его по голове и сказал — хватит праздности! Другой бы на его месте радовался, получая свободный диплом. Иди куда хочешь, а он, мечтающий об открытиях, страдал. Ну, куда он пойдет, да и где, кроме как в «почтовых ящиках», есть закрытие лаборатории? Все кончилось. С этими мрачными мыслями вышел Сева от проректора. Там, за дверью, мамин знакомый Анатолий Ильич был немногословен. Он обратился к Севе по имени отчеству.
— Всеволод Андреевич, мало, что приятного вы от меня услышите. Вам отказали в приеме.
— Как же мне быть дальше? — проговорил ошеломленный Сева.
— Не надо отчаиваться, — старался утешить его проректор и рассказал ему о преимуществах свободного распределения, — Мало ли других достойных учреждений, где вас примут с большим удовольствием? Я Вам чуть попозже подскажу институт, куда требуется наш воспитанник. Да и школы есть.
— Спасибо, Анатолий Ильич, я подумаю, — сказал Сева и выбежал из кабинета.
Виктор, увидев изменившееся лицо Севы, спросил:
— Получил направление?
— Отказали. Извини, мне лучше побыть одному.
Это из-за меня, подумал Виктор, и я должен сию же минуту исправить эту несправедливость. У него и тема диплома была посерьезней, и раскрыта была полностью. Тогда почему защиту его диплома оценили на «хорошо», а мою на «отлично», задумался Виктор.
— Что же, будем исправлять ошибки, — проговорил он вслух. Он направился к ректору с твердым намерением отказаться от работы в лаборатории в пользу Севы. От волнения он уронил заявление, молча поднял его и положил на стол.
— Благородно поступаете, — сказал Анатолий Ильич, бегло читая заявление Виктора. — Вам не стыдно, Виктор Николаевич, вошли и даже не поздоровались!
— Извините, — смутился Виктор.
— В том, что ваш друг получил отказ, нет ни вашей вины, ни вины института. Это все оттуда, — он поднял палец вверх. — Поймите меня, коллега, ни я, ни кто другой помочь не в силах. Прошу вас, возьмите заявление и ступайте утешать своего друга. Постарайтесь уговорить его не отчаиваться. Мало ли что бывает в жизни.
— Не я виноват, не было никакого соревнования между нами, тогда кто же тогда? — недоумевал Виктор. — Извините, я не знал правды, — проговорил юноша, убирая заявление в карман.
Интересно, знает ли мама причину, думал Сева. По анкете не прохожу, тогда есть неясность в биографии, но чьей? Моя чиста: не сидел, в милицию меня не забирали, никогда ничего не нарушал. Институт и комсомол дали мне отличную характеристику. В чем же тогда дело? Что не так?
— Да на тебе лица нет, уж, не с Мариной ли ты поругался? — сказала Клавдия Андреевна.
— Что ты мама, я ее люблю. Случилось, но другое. Мне почему-то отказали в приеме на работу. Наш проректор говорит, чтобы я не отчаивался, что работы везде полно. А мне что делать где-то кроме «ящика»? Ты же сама знаешь, только там настоящая физика.
Клавдия Андреевна схватилась за грудь.
— Мама тебе плохо? — забеспокоился Сева, — Может, лекарство принести?
— Не надо, Севочка. Сейчас все пройдет. Дождалась я отголосков прошлого. А я-то думала, свобода пришла, вздохнут спокойно люди, да, видно, ошиблась. Есть еще негодяи. Сейчас, Сева, я успокоюсь, и обо всем тебе расскажу. Думала повременить, но видно, придется тебе услышать горькую правду. В одном ты не прав, сын, где бы ты ни работал при трудолюбии и таланте везде открытия возможны, даже за столом письменном при соответствующем мышлении и знаниях.
— Ты успокойся, мама, я знаю, ты права. Работать и работать — девиз нашего поколения. — Он еще не понял, от чего так разволновалась мать, и потому ругал себя. — Зачем я все рассказал ей, ну не приняли — им же хуже, в другом месте найду себе работу без всяких проверок.
Мать подошла к открытой форточке, глубоко вдохнула жаркого летнего воздуха и приняла решение. Зачем ждать, сын должен знать все.
— Помню тебя, Севочка, маленького толстенького, играющего с отцом и маму твою, старше меня на три года. Я к твоим родителям приехала повидаться и уехала очень радостная за вас. Я училась в другом городе, там же, будучи студенткой четвертого курса, вышла замуж за Петра Семеновича. Он как раз заканчивал аспирантуру, ему пророчили большое будущее. Но спустя два года я получила письмо от сестры. Вот тогда-то и екнуло мое сердечко. Посмотрела я на штемпель, и удивилась, зачем она прислала заказное письмо. Раскрыла я его и читаю. Аннушка писала, что ее Андрюшу забрали ночью, и она даже не знает, куда. Я тут же собралась в дорогу, приезжаю, стучусь в дверь. На стук вышел сосед: «Ты что, не видишь, гражданочка, опечатана дверь. Ты бы лучше уходила поскорей подобру-поздорову». Я забегала по детским учреждениям, чтобы тебя найти. Мне посоветовали не спрашивать про взрослых. Уборщица из твоего детского сада шепнула мне: «Не ищите, гражданочка, он пристроен. А где, никто не знает». Пробегала я полмесяца. И на работе у отца твоего была, и у сестры своей. Никто ничего не говорил. Приехала домой, думаю, были у меня близкие родственники и нет их. Нас с мужем не тронули, я думаю это потому, что фамилии у нас разные. Через год я случайно узнала, что им по десять лет без права переписки дали как врагам народа. Ох и тяжело мне было! Ходила я как в тумане. Не знала я, как им помочь.
— Мама, ты же сказала, что мои родители погибли на войне! Значит, ты обманывала меня!
— Это правда, сынок, они погибли на войне за нас. Они герои и мученики, ибо ни за что смерть приняли. Как я могла тебе сказать, что они враги народа, если у них через двадцать лет прощения просить стали? Я ждала, готовилась к этому дню, но так и не дождалась оправдательной бумажки. У нас все получается не по-людски — они наказывали, они же и реабилитируют. — Клавдия Андреевна замолчала, ей трудно было говорить.
То, что услышал Сева, никак не укладывалось у него в голове. Его родители умерли, не защищая родину, а оттого, что их расстреляли или в лагере от истощения. И вот теперь мама ждет от их же палачей оправдательной бумажки, чтобы утешить меня. Так это и есть гуманное справедливое общество, где кучка избранных, незнамо кем выбранная, вершит благие дела! Ради чего все это? Ради светлого будущего? Или для устрашения обманутых? У нас же миллионы ушли в небытие не по своей воле и погибли они не на войне, не в катастрофах. Их просто наказали, чтобы у тех, кто продолжал жить, не было сомнения в неотвратимости наказания будто бы для общего блага. И кому нужны эти идеалы, если даже за мысль, отличную от общепринятых норм можно поплатиться самым дорогим? Наше благополучие стоит на костях, веселится и не знает, что фундамент зыбкий. И наступит время, когда все разлетится в пух и прах. Мама права, что не сказала мне в детстве правду. Что бы тогда со мной было, и кем бы я стал?
— Прости мама, ты права! Прости меня за грубость!
— Ты уже взрослый, трудно тебе и не забудется это никогда. Но прошу тебя, не становись лгуном и обманщиком. Я не доживу до того, когда правда восторжествует, а ты должен.
— Мама, прошу тебя, расскажи мне все.
— Я до войны поступила в аспирантуру, где Петя защитил диссертацию. А потом он ушел на фронт, откуда его в конце сорок третьего отозвали. Тогда-то я и узнала, что родителей твоих уже нет в живых. Петя работал в ведомстве, которым руководил первый помощник — правая рука главного палача. Мы с мужем мало виделись. Прилетит — побегает по наркоматам, и тут же улетает. На хорошем счету был, ценили его очень. Он и нашел случайно тебя. Мы год наводили справки, просили разрешения на усыновление. Узнай кто в те времена, что я твоя родная тетка по матери, могли и не разрешить. А через год Петр умер. Так мы и жили с тобой все эти годы.
От этой горькой правды Севе было не по себе. Его сжатые губы и желваки говорили о решительных изменениях, происходящих в нем. За один миг он повзрослел.
— А где они похоронены?
— Никто не знает.
— Найдем, мама, обязательно найдем. И похороним их здесь. Я теперь в «ящиках» ни за какие деньги работать не соглашусь. Страну люблю, людей, но не их бредовые идеи. Я придумаю статью, в которой разоблачу всю эту чепуху, родившуюся в умах недоумков.
Клавдия Андреевна, далекая от политики ввиду огромной загруженности, испугалась за сына. Мало ли, каких дров он может наломать! Она уже давно разуверилась в изменениях. Но больше всего ее возмутило, что Сева назвал людей недоумками.
— Нельзя так людей называть.
— Что же тут некрасивого? Тебе мама интеллигентность мешает. Называл же вождь своих соратников проститутками, и ничего, ему и сейчас хлопают. А если ты думаешь, что я с трибуны выступать намерен, то напрасно. Говорить пока некому — старшие ослеплены, а молодое поколение слишком зелено. Старшему поколению светлое будущее подавай. Я понимаю, что пока общество верит в сказку, его лучше не трогать. Новые идеи для будущего нужны, чтобы никогда прошлое не повторилось, а, может, и без них обойдутся. От каждого по возможностям и каждому по потребностям — вот, что сегодня всех устраивает. В коровнике тоже сытно и тепло. Я у Маркса и Энгельса читал про светлое будущее, а вот, каким оно будет, не нашел. Маркс правильно изложил суть о прибавочной стоимости. Она и в капитале, и в народном правлении одинакова. Главное — кто и как ею распорядится. У них идет борьба, куда направить и как можно больше отобрать у капитала. У нас же нет борьбы. Кучка ею распоряжается. Там критика — у нас нет. Кого критиковать, если они из народа. Кто будет впереди, я теперь не знаю, — голова у Севы раскалывалась, он зажал ее руками, а мама пыталась его утешить.
К вечеру приехали Виктор с Людмилой. Друга он встретил словами, рвущимися из души:
— Я даже рад, что узнал правду. Мне и сейчас не по себе. Я жил, веселился, а они, страдальцы, лежат где – то, безвинно убитые, с клеймом врага народа. Не беспокойся, на маму я обиды не держу. Она права, что ничего мне не рассказала об этом ужасе. Но и сегодня я бы вряд ли узнал об этом, в лучшем случае, когда бумажка бы оправдательная пришла. Вот как бывает, Витя, одна загадка повлекла за собой другую, еще более страшную. Как мама и сказала, прошлое омрачило мое настоящее и будущее.
— Тогда же чего ты отчаиваешься. Получишь ты эту бумажку и докажешь, что твои родители не враги народа, и тогда тебя точно примут!
— Виктор, ты мой друг, — строго сказал Сева, — ты, видно, не в своем уме. Ты что, не понимаешь случившегося до конца? Выходит, что я невиновен и родители мои невиновны. А они, во всем виноватые, будут решать мою судьбу! Противно мне это все и гадко. Да не за какие блага я теперь не соглашусь! Завтра все Марине расскажу, и пусть решает, выходить за меня или нет.
— Сева! Тебе не стыдно? Звони, не откладывай. Мне стыдно, что ты про Марину так думаешь.
— А что ждать до завтра, вот возьму и позвоню! Пусть на такси приезжает. Только давай не будем пока ни о чем Володьке рассказывать. Уж больно он горяч и чувствителен. И на работе у него сплошь секреты. Не дай Бог он там наговорит чего, а я себя виноватым чувствовать буду. И ты, Виктор, молчи. Теперь ты у нас единственный поставщик свежих научных сведений. Секреты нам с Владимиром не нужны, мы же не враги народа. А вот фундаментальное спрятать нельзя. Разве можно было утаить от народа открытие Ньютона или Эйнштейна?
Сказав все это, Сева начал ходить по комнате.
— Да, Витя, неправ я, плохо думаю о Марине. Как приедет, я тот же час прощения у нее попрошу и предложу поехать со мной в свадебное путешествие в глушь российскую, в деревню, где родился мой отец. У мамы моей нет деревни, или есть, но она не помнит, где она. И дома у них нет, немцы его разбомбили, а власти на его месте сквер разбили. Родственников тоже нет. Нет и все, — Сева развел руками, — ни по материнской линии, ни по отцовой. Деревня же отцова еще жива. Вот я и хочу посмотреть, где он родился и откуда в город ушел.
Ничего не понимая, Марина влетела в квартиру и увидав Клавдию Андреевну и Людмилу, запуталась окончательно. Будущая свекровь обняла невестку и тихо прошептала ей на ухо:
— Иди к Севе, он тебе все расскажет.
Виктор, увидев Марину, кивнул ей головой и удалился.
— Севочка! Что с тобой? Что-то случилось?
Сколько мягкости и сочувствия в ее голосе, — думал Сева, усаживая Марину на диван. Дурак, я, дурак! — ругал он себя.
— Ты должна меня выслушать.
— Не приняли, ну, и что, — отреагировала Марина на начало рассказа. Но когда она дослушала его рассказ до конца, то закричала, — Это неправда, Севочка! Ерунда, я не верю и никогда не поверю! Люблю тебя и никому не поверю, чтобы ни говорили. Пойдем, скажем ребятам, пусть знают, какая гадость живет среди нас.
— Они уже обо всем знают. Успокойся, — поцеловал он ее. — А теперь пойдем, отметим наше второе рождение. Я теперь свободный, как птица. Если ты согласна, давай поедем к отцу в деревню, пусть это будет наше свадебное путешествие.
— Да хоть на край света! Я согласна, у меня каникулы, а ты безработный.
— Неправильно, Марина. Я не безработный, я свободный пока. А там глядишь, у меня что-нибудь стоящее появится. Мир не без добрых людей.

- XVI -
Вечером в понедельник у Владимира произошел разговор с начальством. Увидав на столе его заявление, Евгений Артемович с хитрецой в голосе спросил, показывая рукой в сторону столицы:
— Сколько там у тебя друзей не женившихся?
— Один остался,  Николай в марте женился, Виталий, с которым я был в командировке, в апреле. Виктор, как вы знаете, недавно. И пока вроде ни у кого больше не намечается.
— А у тебя самого намечается? — засмеялся начальник.
— Что вы, Евгений Артемович, да я об этом и не думаю!
Тут в их разговор вмешалась Вера Ивановна:
— Не женится он скоро, не бойтесь, — смеясь, проговорила она.
Начальник удивленно посмотрел на женщину. Что это с ней, заговорила — с чего бы это? Потом взял ручку и настрочил на заявлении разрешение. Спрятав бумагу на всякий случай в стол, он встал и перед тем, как выйти, произнес:
— Что ты понимаешь, Верочка? Сегодня мужчина скажет «нет», а завтра прибежит и…, — но его слов уже было не разобрать из-за закрывающейся двери.
Все получилось, как и хотел Сева. Свадьба получилась романтичной, загадочной, с некоторой грустинкой. Было такое ощущение, что молодые женились вдали от родного дома в чужом краю.
То, что Сева счастлив, заметили все. Он беспрекословно вставал, когда гости жаловались на то, что закуска и вино горькие, и взглядом благодарил друзей.
Сразу же после ухода гостей Сева заторопился. Он только теперь осознал, как ему необходимо побыть наедине с Мариной вдали от уюта квартиры, от столицы и от всего привычного, что окружало его многие годы.
— Мама, тебе полегчало? — поинтересовался Сева.
— Да, хорошо, что я отказалась от поездки, какая я путешественница!
— Мама, ты чуть что, звони моим друзьям.
Утром, когда окрестности  окутаны туманом, молодожены сошли с курьерского поезда. Станция была ничем не примечательна, на пути таких десятки.
Погружение в другой мир будто в небытие началось, когда они увидели железную колею, поросшую скудной травой и с двух сторон зажатую лесом, от которого так и валил теплый воздух. Здоровенная краснощекая баба заметила сошедших с поезда ребят. Ее разбирало любопытство, откуда они и кто такие. Услышав название деревни, куда ребята держали путь, она скривилась, будто человек, только что съевший горсть свежей клюквы.
— А-а. Известна мне она, старенькая, заброшенная. Ее уж скоро и не будет. Вона просека видна и переезд через дорогу. Идите туда и стойте. Кто-нибудь возьмет.
К удивлению Севы, женщина повернулась кругом, и прежде чем он успел поблагодарить ее, широким шагом пошла прочь.
— Куда? — протяжно спросил мужик с неестественно красным носом и с бородавкой на щеке. Услышав название деревеньки, он затянул, — Э-э-э, — протяжно, — в сторону три километра, не возьму.
— Товарищ, — не выдержал Сева, — вы нас довезите по прямой, а в сторону мы сами дойдем. Расплатимся с вами, чем хотите, деньгами или бутылкой.
— Денатуратом, что ли?
— Каким таким денатуратом, — еле выговорил Сева. — У нас «Столичная», прямо из Москвы.
Было видно, как у мужчины отвисла челюсть.
— Ребята, садитесь! — крикнул он и выскочил из кабины, открывая дверь и помогая им положить вещи в кузов. — А девушка может в кабине, место одно есть.
— Нет, я лучше в кузове.
Мужчина все еще говорил, продолжая оправдываться, почему не довезет их до деревни:
— Там дорога ушла вниз, застрянешь — пиши пропало. Жди трактора до утра.
— Да вы не беспокойтесь, уж три-то километра мы пешком пройдем, — сказал Сева.
В кузове чего только ни было: и бидоны из-под молока, и металлические части трактора, и сено, и даже деревянные штакетники.
— Я обратно всегда возвращаюсь в пять, — сказал он, показывая ребятам пятерню, — с удовольствием возьму вас обратно и без бутылки.
 До деревни они шли по просеке, которая находилась в тени. Молодые и не заметили, как оказались на большой поляне, заросшей травой. Всюду росли старые корявые яблоньки, за которыми уже давно не было ухода.— Это что, домик лесника? — спросила Марина.
— Нет, не похоже. Смотри, вон еще один стоит. А другой в стороне разваленный.
Рядом скрипнула дверь, и на пороге показалась сгорбленная бабушка в самосвязанном свитере. Ветер трепал ее седые редкие волосы. Ей только клюки не хватало. Казалось, что она сейчас проговорит металлическим голосом: «Ага, пожаловали, будет у меня завтрак!»
— Со свиданьицем, — прошепелявила она беззубым ртом, — откудова, кто такие? И сразу – же прозвучало короткое приглашение, — заходите.
Узнав имена ребят, она сама назвалась Аленой. А когда Сева сказал, что они приехали на родину отца, Андрея Юрьевича, бабушка призадумалась.
Русская печь стояла чуть ли не посередине дома. Было душно и пахло чем-то прокисшим. Сева, встав на цыпочки, почти коснулся головой потолка. Светелка, хоть и казалась просторной, была на самом деле приземистой и тесноватой. Два окна были заколочены, а из одного, обращенного на юг, слабый свет доходил лишь до середины стола. Четыре скамьи, две длинные и две короткие, говорили о том, что когда-то здесь жила большая семья. Перегородки заменяли тканевые ширмы, серого цвета. Вместо кровати стояли широкие полати.
— Вспомнила! — вдруг радостно сверкнув глазами бабушка. — Юрия Ивановича сынок самый младшой. До армии его знала. Статный, широкоплечий. А как ушел, так больше здесь и не появился. А куды приезжать-то было? Бабка Маруся вечером вам обо всем напомнит. А зачем вы сюда приехали-то? — вновь спросила она, не понимая, зачем эти молодые люди забрались в такую глушь.
— К вам что, никто не приезжает? — спросил Сева.
— Давно никого не видели. Вот только весной перепись была, а к зиме пообещали в какой-то интернат пристроить. Да чего здесь смотреть, миленькие мои, темнеет здесь рано, с лампадочкой сидим. У меня располагайтесь, закройтесь ширмой и почивайте.
— Не хочу здесь, лучше во дворе, — прошептала Марина мужу.
Сева сжал ее руку:
— Бабушка Аня, а изба пустая есть?
— Ну а как же, есть у Верки. Она к Марусе переселилась. Вдвоем им веселее. Только когда дождик, всюду капает.
Пока Сева с Мариной ставили под каждой дыркой старую ржавую банку, и таскали сено на топчаны, баба Аня собрала у себя всех оставшихся старух и стариков. Разместились за столом во дворе. Кто принес лука, солений, чеснока, грибов. Маруся с Верой принесли бутыль мутного самогона, а бабка Аня зарезала курочку, несмотря на уговоры Севы. Эта старуха отдавала самое последнее от всей  русской души:
— Да на что она мне. Яиц несет мало, а вскорости и вовсе под нож все равно попадет. Да и мяса мы не едим, жевать нечем.
Марине стало не по себе от здешней убогости и немощности. Она встала и вышла проплакаться, чтобы старики не заметили ее жалости.
— Неужели у них нет детей, внуков или родственников?
— Детей уже точно нет. Внуки черствые, выросли и думают, что старость их стороной обойдет. А уж кого у них нет и не было, так это власти, которая бы защитила сирых.
Сева отдал бабкам всю свою тушенку, да еще и открывалку в придачу им подарил:
— Берите, она мягкая, а мы обойдемся.
Двое старичков за столом вели себя как нахохлившиеся петухи. Движение их рук были быстры, а глаза горели неестественным блеском. После третьей рюмки водки Иван захмелел и затянул песню, жутко искажая знакомую мелодию, другой же, Петр, подпевал ему, выкрикивая отдельные слова.
— Замолчь, Ваня, не срамись перед столичными! — попросила его бабка Маруся.
— Ты что, Маруся! Я замолчь?! — взбунтовался старик.
— Ты, Ванюша, ты. Успокойся, не то домой отправим.
— Меня-я? — протянул он и заплакал.
Наливая водку, Сева опрокинул рюмку на стол. Не успел Сева сообразить, что произошло, как Петр резким движением ладони собрал со стола разлитую жидкость.
— Дядя, Петя, зачем? Я еще налью!
Но было поздно, старичок, причмокивая, уже слизывал с руки последние капли.
— Домой, домой пошли! — подняла их бабка Маруся с помощью Веры, и они на пару повели старичков.
Когда она вернулась, то посмотрела на Севу и сказала:
— Знавала я твоего деда, Юрия Ивановича. Соседями мы были, наши дома напротив стояли. И отца твоего, и дядьков всех знавала. Трое их было, окромя твоего отца Андрея. Старший, Семен, погиб на Дальнем Востоке, Иван — на войне, а Константина с женой сослали. Приехали двое: один в кожанке с наганом, другой с винтовкой, предъявили им бумажку и увезли. А отец твой, как ушел в армию, так мы его больше и не видали.
Сева покраснел от услышанного. Что же такое получается? Отца с матерью забрали как врагов, а теперь выходит, что и его дядя Константин тоже бунтарь против советской власти. А я один хороший — институт закончил, живу в достатке и не думаю о том, что кругом творится. Теперь-то он про отца и мать все узнает, до всего докопается, и восстановит справедливость. Интересно, что же такого наговорил его дядя? И против чего он шел?
— За какие такие грехи его из деревни забрали? — спросил он.
— Время было такое, когда не объясняли, за что. Соберут нас, бывало, в избе кулака, а какой он кулак — детей у него куча, три коровы и лошадь одна. Его первым с семьей увезли. Тот, который в кожанке, вопрос нам задал: «Кто в Бога верует, руку поднимите». Все верили, а руку боялись поднять. У кого рука тянулась, тому сосед говорил: «Тебе что, детей не жалко?» «А сочувствующие Богу есть?» — и опять тишина. Ну, думали, раскулачили троих, про бога выяснили, и нас более никто не тронет. Но ошиблись мы все. Через год понаехало народу и давай нас всех в колхоз запихивать. Правда, одну корову оставляли на прокорм. Отобрали, значит, коров, согнали в одно место. А заместо крыши там небо видать. Вечером они к нам бегут. Лезут в ворота, а на глазах слезы. И мы плачем и отгоняем их. В зиму они все на мясо пошли, кормить было нечем. Первыми молодежь побежала. Кто куда по России рассыпались. А отец твой еще раньше уехал, сразу после армии.  Дядька Константин вернулся с заработков с города и патефон с пластинками привез. Чудно было и весело. Покрутишь ручку, поставишь иглу на пластинку, а через трубу металлическую звук идет. Мы танцы даже в читальне устраивали, в той, что была избой кулака. Мало того, что Константина с женой забрали, так его родителей, твоих деда с бабкой, из дома выселили в избу-развалюху. Он вцепился в скамью, упирается, не оторвешь. Так его вместе со скамьей и вынесли, а дом заколотили и опечатали. Сыновей рядом нет, они одни-одинешеньки горевали. Так он прожил с месяц и помер. А жена его еще три месяца проскрипела, и как раз под Новый год убралась за ним.
— Бабушка, а остальные куда подевались?
— Тридцать семей здесь проживали. Зимой лесозаготовкой занимались. Летом кто сеял, кто молоком, кто яйцами торговали, а когда колхоз организовали, то деревеньку нашу в неперспективные перевели. И побежал тогда народ валом кто куда.
Пришла пора укладываться спать. Чтобы не потревожить сон уставшей жены, Сева тихо покинул дом. На темном небе мелкие звездочки водили хоровод вокруг более ярких и крупных. Ночная картина неба чем-то напомнила Севе землю с тысячами городов, деревень и поселков.
Душа Севы никак не могла успокоиться от несправедливости. Что мы сделали с народом и что делаем? Ну ладно, поубивал второй вождь соратников и хватит. Подобное в древности часто происходило. Разве мог кто  волею  случая наверх  взлетев  критику  соратников  по  борьбе  терпеть.
А земли-то у нас много-премного, и вся она нетронутая! А леса — взглядом не окинешь! И чего только царям не хватало: земли, что ли, людей, или умов, потерянных на необъятных просторах? Вместо того, чтобы осваивать приобретенное, им всегда большего хотелось, пока не началось внутреннее кровоизлияние от обжорства. И теперь продолжается старое на новый лад. Спрятали сущность в идею, будто бы истинную для всех народов земли, и маемся, отдавая за нее задарма то, чего сами немного имеем, чтобы они, народы, взяли ее на вооружение. Говоря другими словами, покупаем их.
— Фу, как мерзко! Да меня за одни мысли расстрелять можно! А что делать, держать их в себе и молчать? — Сева представил, что мысли его пошли в народ, и этот самый народ, ради которого ты стараешься, высказывается, кричит и обвиняет тебя в  предательстве и сходится на том, что ты сумасшедший. Тогда, может, и прав Владимир, ударившийся в точные науки и осмеявший и философию, и экономику как двоякие истины.
Тут Сева заметил на небе четверть бледной луны. Его обволокло лесной прохладой, на время остудившей его горячую голову.
— Прелесть-то какая! — сказал он вслух,
Проснувшись поздно, когда солнышко приближалось к закату, Сева вышел во двор и позвал Марину. Услышав доносившийся с опушки ее голос, он подошел к ней и увидел у нее в руках корзину, доверху наполненную белыми грибами.
Марина поцеловала мужа:
— Помогай собирать для бабушек.
— Подожди, — остановил он ее. — Я хочу тебе сказать, — он замолчал.
— Ну, говори! — нетерпеливо попросила она его.
— Поедем сегодня же, сейчас же домой!
— Ты что, Севочка? — вскрикнула Марина, — Неудобно же сразу так убегать. Нас же бабушки беглецами прозовут, а они такие милые, беззащитные!
Марина впервые после свадьбы высказала мужу свое несогласие. Сева же, накануне узнавший правду о родственниках, был не просто растерян, он был раздавлен свалившимся на него прошлым. Он думал об этом всю ночь, и к утру у него возник план побега. Но несогласие жены очень обрадовало его. Лицо его выражало растерянность, он присел рядом с женой и нежно обнял ее, губами прижавшись к ее уху, и прошептал:
— Я люблю тебя!

- XVII -
Сурмилов, будучи в веселом расположении духа, потянул немного время, и только когда увидел в глазах Владимира растерянность, протянул ему командировочное удостоверение с напутствием:
— Смотри, будь повнимательней и ничего не пропусти. Объект-то нам передают.
Владимир слушал и одновременно читал командировку. Закончив читать, он покраснел от того, как неожиданно исполнилось его желание уехать далеко и надолго.
Сборы во вторую дальнюю командировку оказались для Владимира чем-то обыденным, тем, к чему он давно привык. Все выглядело так, будто он не улетал за несколько тысяч километров, а решил недельку провести за городом. Он поцеловал маму и через несколько часов уже был в знакомом Ташкенте. Его спутники — люди общительные и любознательные, — в самолете не теряли времени даром. Их интересовали обстановка в горах и местный климат. Из разговора Владимир понял, что ему предстоит работать на местности с Семеном Семеновичем, а второго проектировщика — Михаила Борисовича, — ждет нелегкое согласование трассы, проходящей по территории завода. В тот же день поздно вечером вся троица устроилась уже в знакомой Володьке гостинице. В этот раз было достаточно свободных номеров, но проектировщики, посоветовавшись, решили разместиться в двухместном номере. А Владимиру достался одноместный номер, опять же с видом на речку. Он погасил свет, открыл окно и, вдыхая воздух гор, не похожий ни на какой другой, смотрел в темноту без прежней романтики и эйфории. Так мы все устроены без исключения — поначалу восторгаемся увиденным, а потом привыкаем. В нас сверху заложено познавать, покорять неизведанное, лежащее за горами, как будто там, не текут такие же реки, и не лежат широкие долины. А как же в раю — что будет с человеком, который обретет там покой, нарушая тем самым мировой смысл бытия — не останавливаться на достигнутом?
По пути к Тимашеву Владимир задумался изменился он или нет со дня их последней встречи на свадьбе у Виталия с Викой. Когда он вошел, Тимошев доказывал что-то кому-то по телефону.
— Ты откуда?
— К вам, Олег Олегович. Все дороги ведут к вам. Вчера с проектировщиками прилетели, они сейчас на заводе с начальством совещаются, а я, как всегда, с просьбой.
— Вот не ждал! Да нет, ожидал приезда гостей из Москвы, но чтобы ты — никак не думал! — проговорил Тимошев, крепко обнимая Владимира. — Я все дам, и машину, и солдат. Сколько надо?
— Двоих.
— Пустяки. Завтра забирай. Ты лучше скажи, как мы на свадьбе погуляли!
— Отлично! — улыбнулся Владимир.
— Ты помнишь, как мы с тобой у Кремля шли?
— Помню, — засмеялся Владимир, — Вы все узнать хотели, в какие ворота Никита въезжает. Хорошо, что мы вовремя ушли.
— Вспомнил. Ты еще мне сказал, что он в отпуске.
— Да, еще вы хотели попробовать, холоднее ли вода в Москве-реке, чем у вас.
— А я помню, сказал, что вода холоднее в горах.
Тимошев заулыбался:
— Бываем и мы дураками, — и его лицо приняло обычное рабочее выражение.
Вновь раздался звонок. Женский голос из окна позвал его к телефону.
Сожалея о том, что не может больше продолжать разговор, Тимошев развел руками.
В субботу Владимир проводил проектировщиков, пожелал им счастливого пути, а сам остался. Ему предстояло провести здесь еще дней десять, снимая изменения по трассе.
По приезде в Москву ему еще удалось застать лето. Было зелено и тепло, но в душу уже закрадывались аккорды чего-то навсегда уходящего в виде опавших с деревьев листьев. Заходящее солнце бросало в его комнату тени от одиноко стоящих деревьев во дворе фабрики. С глубоким вздохом он потянулся за книгой, чтобы хоть как-то скоротать время до сна. Поговорить ему было не с кем, кроме мамы, которая была занята изготовлением бумажных цветов.
Он отложил учебник и посмотрел в окно. С ним что-то происходило, что-то непонятно, и он не мог понять, что.
— Ты чего, сынок, заскучал? — спросила его мама.
Не зная, как ответить, он пожаловался на скуку:
— И обязательно она приходит, когда я здесь, когда и друзья, казалось, рядом и любимый город!
— Ты один, Володя, потому и скучаешь. Девушку свою ни разу домой не привел. Не познакомил, не показал.
Владимир заулыбался:
— А вот возьму и приглашу, — но, вспомнив, что приглашать-то ему некого, замолчал и снова уткнулся в учебник.
Как и прежде, неделю он проведет в проектном отделе и вернется в монтажное управление.
 На проходной его кто-то окликнул, повернувшись, он увидел Лизу.
— Я так рада тебя видеть! — радостно воскликнула она, — Ты такой загорелый! Где ты был, где отдыхал?
В течение нескольких секунд Владимир испытывал неловкость оттого, что за все это время даже ни разу не вспомнил о ней и даже сегодня, будучи рядом, не зашел и не поинтересовался, как она живет. Его поразила перемена, произошедшая в девушке. Ему понравилась ее новая прическа с вьющимися локонами и ее одухотворенное и радостное лицо, не то, что зимой, когда она была огорчена неудачным поступлением в институт.
— Лиза, — он постарался произнести ее имя как можно ласковее, — ты разве не знаешь, что я вместе с вашими проектировщиками был в командировке в Средней Азии?
— Нет, я экзамены сдавала. Можешь поздравить меня со счастливым зачислением на вечернее.
Владимир хотел было ее поцеловать, как обычно делал при встрече с Мариной или Людмилой. Он даже покраснел от этого непроизвольного желания и просто пожал девушке руку.
— А у тебя как дела? — поинтересовалась она.
— Командировка институту помешала, — соврал он. Не хотелось ему говорить про свое скверное настроение и про то, что он до сих пор путается в выборе. Хорошо, что сослался на работу, подумал он. Не надо говорить, что нет желания, потому что тот человек, который не желает, тот не живет — вспомнил он слова Виктора.
— Надо же, как некстати, — пожалела его Лиза и тут же добавила. — В следующем году ты обязательно сдашь.
— Да уж, точно, — согласился с ней Владимир.
Дорога была известна — до метро они шли пешком. Теперь было легче начинать новое старое знакомство не с первых шагов, которые они прошли зимой. Они разговаривали как старые добрые друзья, не лукавя друг перед другом.
Проводив Лизу до автобуса, Владимир посмотрел на часы и, с сожалением, произнес:
 — Завтра я уезжаю в местную командировку.
 — Далеко? Так быстро? — посыпались вопросы от Лизы, но тут – же она почувствовала его губы на щеке. Но, кроме робкого прикосновения, не последовало ни объятий, ни долгих прощальных поцелуев.
В его голове крутилась мысль, что, наконец-то, он не одинок, и возможно, скоро они с Лизой будут связаны определенными обязательствами. Он вспомнил слова Виктора: «Женишься, тогда и узнаешь, что это такое». Ему захотелось всегда быть рядом с Лизой, держать ее в объятьях, заботиться о ней, но в то же время одолевали сомнения. Не встреть она его, то тогда, наверное, в его жизни появилась бы какая-нибудь другая девушка. Так, может, и у нее было бы. Что такого я в ней нашел? — задумался Владимир, — Вот Олег живет и не терзается никакими сомнениями

- XVIII -
Конец октября — это уже не начало осени, а время, когда приходит пора прощаться с теплом до весны. Сегодня, несмотря на холодный моросящий дождик и холодный ветер с севера, не прекращающийся с начала недели Владимир был в прекрасном настроении. По договоренности с Олегом у него впереди была масса свободного времени: с субботы по вторник.
В голове его зрело расписание: в четверг вечером он встретится с Виктором, в пятницу, он надеялся, случай сведет его с Лизой.
В  вагоне  все, что было связано с работой, ушло на задний план, и он, поудобней устроившись, задремал. В пригороде Москвы поезд остановился на красный сигнал семафора. Владимир посмотрел в окно. За окном, несмотря на ранний час, внушительная толпа молодежи провожала молоденького паренька в армию. Владимир понимал, почему в этом возрасте легче учиться защищать Родину. Юношам еще не знакомо чувство того, что в любой день они могут покинуть этот улыбающийся им мир.
Дома он позвонил Виктору. Услышав от него приятную новость, он сразу же согласился встретится и поехать к Григорию.
Григорий встретил друзей с иностранной вежливостью:
— Раздевайтесь, господа.
Лида, его жена, с дочкой Полиной, которая родилась на шестой месяц его службы, переехала к родителям. А завтра ее ждал новый переезд, потому что Григорий подготовил им новое жилье после долгого отсутствия.
Григорий любил все делать сам, не прибегая к чьей-либо помощи. Вот и сейчас на упрек Виктора: «Ты что, не мог нас позвать?» — ответил с улыбкой:
— Я чувствовал, что один справлюсь. Вы лучше садитесь за стол. Мы сегодня чисто мужской компанией проведем время, поговорим, посмотрим на изменения, произошедшие в нас.
Григорий изменился. Густые широкие усы он поменял на тонкие усики, темные узкие брюки и темно-коричневый вельветовый пиджак придавали ему элегантность и не стесняли его движений. Виктор, который любил красиво и модно одеваться, поинтересовался:
— Все там куплено?
— Да, там, — ответил Григорий, жестом показывая туда, где уже давно село солнце.
Виктор вдруг с сожалением сказал:
— У нас тоже когда-нибудь научатся шить. Тогда, когда спутниками завалим страну.
— Да-да, Витя, — поддержал его Григорий, — жди. Вот только не известно, сколько ждать придется. Лет сто, а, может, двести. — На пальце у него ребята заметили печатку с изображением какого-то знака. Его руки, мускулистые, натренированные игрой на музыкальных инструментах, чувствовалось, давно уже не держали ни винтовку, ни швабру.
Этот Григорий отличался от прежнего не только усами и одеждой. Где-то внутри него таилось то, ради чего живет человек. Хорошо, что еще осталось дружеское отношение к друзьям. А остальное должно было показать время. Григорий еще раз удивил друзей, вытащив из чемодана красивый металлический портсигар и еще что-то длинное узкое, завернутое в разноцветную бумагу.
— Это тебе на память, — обратился он к Виктору, протягивая ему портсигар, — а это вам с Володькой: два тебе, два — ему, — протянул он друзьям галстуки.
— Ты что, с ума сошел? — воскликнул Виктор, но, поблагодарив, взял подарок со словами, — Надо же, богач у нас объявился!
Владимир засмеялся:
— Виктор, ты помнишь, как говорил, что отслужившим помогать надо. А выходит — наоборот.
— Подождите, господа, — вмешался Григорий, — а это тебе, Владимир, — сказал он, протягивая Владимиру приемник. Тебе в командировках пригодится. Там волны с тринадцати метров. Будешь слушать и нас с Виктором вспоминать.
— Не возьму. Ты что, и впрямь разбогател?
Григорий только улыбался:
— Я тебе от всей души дарю, бери! Если бы ты знал, как дешево он там стоит, то и мысли бы у тебя не было о том, что я богач. Бери, не то разговаривать не буду.
— Ну, хорошо, — согласился Владимир, — я в долгу не останусь. Ты лучше расскажи нам, как там живут, и как люди там деньги зарабатывают?
Григорий шаг за шагом поведал друзьям тайну круговорота вещей. Все оказалось как нельзя просто. Везли все то, что на родине было очень дешевым, а там за границей очень дорогим. А когда ехали оттуда, то все в точности повторялось. А в наших магазинах таких вещей еще никогда не продавали.
— Почему же нельзя купить? — перебил его Виктор. — Встал утром и бегом в магазин к открытию, может, что и достанется.
— А если нет, и от магазина человек далековато живет, да и работа ему не позволяет? А там народу нет и всего полным-полно. Бери — что хочешь. Да, и еще забыл, и еще улыбку от продавца получишь и спасибо за то, что зашли и купили. А далее этот товар поступает к нам втридорога.
— Так ведь это самая настоящая спекуляция! — в один голос проговорили Владимир и Виктор.
— Вот и я сначала так думал, а поэтому ничего с собой не взял, и соответственно — ничего не приобрел. Сослуживцы надо мной посмеялись. Но потом я стал такой же, как и все. И как видите, не отстал. Кто рангом повыше — тот посолидней везет: мебель, товары, хрусталь. А те, кто рангом поменьше — у того и ассортимент помельче. Как говорится, человек всегда в поиске, выбирая, что там подешевле, а здесь подороже.
— Но ведь есть же такие, кто ничего и не везет? — спросил Виктор.
— Конечно, есть. Это такие, которые и там, и здесь всеми благами пользуются в разных, закрытых для простых людей магазинах.
— Какой же тогда у нас социализм? — воскликнул Владимир. — Прав Сева, что в светлом будущем окончательно и бесповоротно разочаровался. Менять все надобно к чертовой матери.
— Тебе здесь быстренько сменят твое житие-бытие на Сибирь бескрайнюю, — проговорил Григорий. — Там, где я был, еще до меня захотели перемен. Тогда-то им и показали, кто на страже нашего порядка стоит.
— Значит, и служба в армии тоже лотерея: кому-то и в дождь, и в мороз со снегом служить приходится, а кому — в тепле срока дожидаться, — прервал его Владимир.
— Ты уж давай, Володя, продолжай работать и поступай учиться, и не ропщи. Зарплата у тебя приличная, и магазин рядом ваш не для посторонних.
— Вот так, Григорий, и живем. Один у нас вольнодумец Сева, а теперь у него еще и сочувствующий появился.
— Кругом учителя! — не выдержал Владимир. — Я и без вас понимаю, что в жизни все дело случая.
— Да. А еще упорства, трудолюбия и таланта, — добавил Виктор.
— Какой патриотизм может возникнуть у простых людей? — не успокаивался Владимир, услышав рассказ Григория о постепенном разложении общественного сознания. Вода же тоже каплей за каплей камень точит, образуя в нем углубление, которое со временем растет. Разрушение длится веками — не то, что у людей, которые в течение жизни одного поколения умудряются несколько раз поменять окружение. Каждый начинает путь с честности и порядочности. И пока человек не осознал, что им неправильно руководят, то до поры сохраняется жидкое равновесие. Получая зарплату — мизерную часть от заработанной им прибавочной стоимости, он не ропщет, не зная правды. Вот чего наше руководство боится, — заключил Владимир, — при капитализме все, что у нас называется спекуляцией, приветствуется. Богатей, если можешь, ничего зазорного в этом нет.
Владимир даже рассмеялся от мысли, которая только что его осенила, о том, что спекуляция здесь наказуема, а там приветствуется.
— Ты чего? — изумился Григорий.
— Знаете, о чем я подумал? Наши начальники сами хотят жить по заграничному, а остальных заставляют верить в несбыточное будущее. Потому они и создали закрытые магазины. Кроме государственных денег, выпустили еще и фантики для себя, и боятся, что ложь может быть обнаружена.
— Вот-вот, — проговорил Виктор, — наконец-то он все понял. Жаль, что Севы нет с нами. Я и ему бы сказал — следующее поколение еще больше материальных благ захочет. Дальше — больше. Тогда конец общему благополучию.
— Ребята, вы что, совсем от политики ошалели? — воскликнул Григорий. — Да пошли они все куда подальше! У меня на сегодня другая забота — где взять деньги на покупку инструмента. Играть начну, а через полгодика долг отдам с процентами.
— Сколько? — поинтересовался Владимир. Услышав сумму, он вновь спросил, — Не поздно будет, если к следующей субботе?
— Нет. А ты что, на деньгах сидишь?
— Да он у нас разбогател, я у него тоже занял на свадьбу.
Григорий похлопал Владимира по спине по-дружески, — Я рад за тебя. Но не торопись, может, все еще образуется. Я должен встретиться с одним музыкантом, тогда я либо у него возьму, либо у тебя.
Проводив Григория, друзья возвращались домой.

- XIX –
           Попрощавшись с проектировщиками, Владимир шел к проходной в раздумье, увидит ли он девушку или нет. У вертушки, где работники отбивали часы, он встретил Лизу. Он поздоровался и предложил прогуляться.
            На  площади, где они расставались, Лиза тихо произнесла:
            — Я завтра свободна от занятий.
            — А я от всего смешком, — ответил Владимир.
            Договорились встретится в полдень, когда стрелки на висячих часах на миг сольются. На следующий день Владимир при выходе из метро услышал голос девушки:
            — Я здесь, я жду тебя, Володя.
            Сегодня, он заметил, Лиза была другой, какой-то загадочной, таившей в себе тайну.
Заговорила Лиза первой:
— Поехали ко мне.
Пока Владимир соображал, что ему ответить, она прошептала ему на ухо:
— Родители отдыхают на море.
Владимир поначалу онемел. Ему не удалось достать билеты, и теперь он радовался, что вышло именно так.
— Как-то неудобно.
— Это еще почему? — улыбнулась она.
Всю дорогу, пока ехали на автобусе, они не произнесли ни слова. Она положила голову ему на плечо, а он сильно прижимал ее к себе. Лиза была готова к тому, что должно произойти неизбежное, после чего обычно загадываются желания и появляется общая жизненная цель.
Ее жилищем была небольшая продолговатая комнатка с одним окном, разделенная на две половины шторой. За шторой, как пояснила Лиза, находилась спальня родителей. Владимира поразило огромное количество картин на стенах. В основном это были натюрморты и пейзажи, при этом не было ни одного портрета.
— Нельзя, чтобы в доме висели портреты, — пояснила Лиза, уловив удивленный взгляд Владимира, — они же все смотрят, хотят что-то сказать.
Она уселась на большой диван с подушками и взяла в руки увесистую черную папку, внутри которой лежали зарисовки, выполненные Лизой карандашом. Чего там только ни было: и головы людей, и дома необыкновенных форм, и летящие геометрические фигуры. Потом Лиза устроила своеобразный показ своих зарисовок: она расставила их так, чтобы можно было максимально оценить ее труд.
— Это ты? — поинтересовался Владимир, узнав овал ее лица.
— Похоже? — спросила она, и, смутившись, спрятала рисунок.
В народе говорят: чего хочет женщина, того хочет Бог. И в этот же вечер между ними произошло то, к чему они оба были готовы. Лиза не сопротивлялась, наоборот — слегка отталкивая его, лишь разжигала в нем страсть. Когда же все свершилось, она крепко прижалась к нему и скоро уснула, доверчиво прильнув к его плечу.
С помощью друзей Владимир находил места, где они с Лизой могли хоть иногда оставаться наедине.  При встрече они не задавали друг другу лишних вопросов, а стремительно бежали туда, где бы им никто не мешал.
Владимир говорил ей, что ему уж недолго осталось скитаться. На вопрос «сколько», он отвечал: «Пять-шесть годков».
Она замолкала, о чем-то думала, а потом радостно восклицала: «К тому времени я как раз закончу институт!»
— А мне после тебя еще год учиться, — отвечал Владимир, не сомневаясь на счет своего поступления.
 Прошла зима, заканчивалась весна, а у ребят ничего не менялось. Разлуку они воспринимали, как нечто неизбежное, нечто дополнительное к их встречам.
В один из вечеров в съемной комнате Владимир, помогая Лизе делать домашнее задание по физике и математике, в порыве охватившего его благородства или желая успокоить собственную совесть, сделал ей предложение. Он сказал, что при желании они могут отметить скромную свадьбу в узком кругу.
— Володенька, я люблю тебя, — проговорила Лиза и зажала ему рот ладошкой. — Нам сейчас никак нельзя, потом, — прошептала она.
— Но почему? — спросил Владимир, недоумевая. Он вдруг вспомнил, как однажды Лиза рассказала ему о мальчике, с которым они учились в старших классах. В то время они были влюблены. А после выпускного вечера он уехал в другой город сдавать экзамены в военное училище, да там и остался. С тех пор они больше не виделись. От отчаяния она поехала к родственникам в Юрмалу. Там она познакомилась с матросом из Мурманска. Вместе они купались в холодной балтийской воде. Матрос, привыкший к холодной северной воде, нырял, не переставая, а она старалась не отстать от него. Потом он клялся ей в верности и дружбе, и умолял ее уехать с ним в холодные края. Она отказалась. Ее не устраивала жизнь, состоящая из встреч и расставаний. Убежала она из Юрмалы тайно, не оповестив своего друга.  После отдыха  она провалила экзамены в институт. К неудаче в учебе  добавилась тяжелая болезнь и осложнения. Слова врача: «У вас, возможно, не будет детей», она поначалу восприняла несерьезно. И только через год поняла, что это страшный приговор для женщины. Врачи ее успокаивали, что через какое-то время, возможно, появится надежда на положительный результат.
На работу она пошла лишь в начале лета, где и познакомилась с Владимиром.
«Может, у нее есть какие-то обязательства?» — подумал он.
— Ты не думай, у меня никого нет, — будто читая его мысли, произнесла Лиза.
Владимир задумался о том, что изменится после их брака. Да ничего: они по-прежнему будут встречаться и расставаться, только все это будет законно. Взвесив все, он ответил:
— Хорошо, Лиза, давай подождем.
Однажды Владимир, проводив Лизу, возвратился домой. Надежда не могла не замечать задумчивость сына. Ей казалось, что он менялся в худшую сторону. Куда подевалась его целеустремленность, где его друзья? Уж не влюбился ли он? Мучаясь догадками, она сказала ему:
— Совсем загулялся ты, сынок. Посмотри, на кого ты стал похож.
— Что ты, мама? Я здоров, и прекрасно себя чувствую.
— Да не о здоровье я говорю, а о жизни твоей бестолковой. Приедешь, покажешься на минутку, и полетел дальше. Врать начал. Ты хоть и самостоятельный, да только толку от этого мало. Придешь с гулянья и сразу спать. Книги тебе стали неинтересны — вот до чего дошло! Если девушку завел, так и скажи, не заставляй меня лишний раз беспокоиться. А еще лучше, приводи ее в дом.
— Ты права мама. Есть у меня девушка, ее Лизой зовут.
— А где же вы ночами пропадаете?
— Вместе.
— У вас что, до постели дошло? Не стыдно тебе, сынок, до свадьбы-то!
Владимир молчал. Ему было нечего сказать в свое оправдание. Не упрашивать же ему Лизу выйти замуж.
Время бежало, а изменения в их отношениях не происходило: провели ночь и разбежались. Она забыла о своем любимом искусстве, а он забросил физику с математикой.

- XX -
На вопрос Севы, куда пропал Владимир и почему не дает о себе знать, Виктор ответил:
— Весь в делах и заботах. Мы вместе с тобой видели его последний раз в марте.
— А я с вами посоветоваться хотел. Нам бумагу торжественно выдали о реабилитации моих родителей. Совесть их, что ли заела? А я бы эту морду красную так и убил бы и заявил бы, как раньше, что эта морда — враг народа. Меня бы тогда оправдали, решив, что я в порыве гнева ничего не соображал. А прошло лет так двадцать, и я вдруг заявляю — простите, ошибка, мол, вышла. Аналогия потрясающая! Да, Виктор?
— Тебя опять понесло? — спокойно проговорил друг.
— Извини, Витя, но я еще и Володькино мнение хотел бы услышать.
— Скоро услышишь. Он экзамены сдаст, тогда встретимся и поговорим.
— Вот и чудно! А я решил собраться и поехать в то место, где моих родителей мучили и где они к Богу ушли.
— Сева, ты хоть подумал? У тебя Марина скоро родит, а ты ехать собрался!
— Нет, Виктор. Даже не отговаривай! До тех пор, пока я не увижу братскую могилу, в которой они похоронены и не возьму горсть земли оттуда, я не успокоюсь.
— Как же ты думаешь определить, где твои лежат?
— А я и узнавать не буду. Земля, воздух, все пространство их атомами и электронами заполнено. Их дух пронизывает все. Я наберу колбочку и зарою ее на кладбище, где Маринины родственники покоятся. И будут мои родители ближе ко мне. Я уже договорился, Марина согласна, и ее родители тоже. Поверь мне, я это сделаю без всякого разрешения и согласования с церковью. Не знаю, что она ответила бы мне, да и знать не хочу. Внутри меня эта правда без разрешения сидит.
Виктор вздохнул. Сказать ему было нечего, да и отговаривать друга было бесполезно.
— Езжай, Сева, — сказал он, — но не произноси там свои мысли вслух. Промолчи лучше. А приедешь к нам, тогда говори, сколько влезет.
— Не буду с тобой спорить. Но тогда знай, Виктор, что ты толкаешь меня к лицемерию. Ты читал «Господа Головлевы»?
— Да. Вот там как раз обо всем этом написано. Ты хотел мне сказать, что сиюминутно, то есть постоянно ты своим молчанием надеваешь на себя узду.
— Да! — воскликнул Сева. — Наконец-то, ты со мной согласился. Я тебе по книге цитирую. Правда, Салтыков-Щедрин писал тогда, когда капитал, едва зародившись, стремился к первенству на Западе. Но с той поры мало что изменилось. Прошлое в другой общественной формации возвратилось, изменившись в высотах общественных эмпиреев. И не на себя они эту узду надели, на людей, которые кишат на дне общественного котла. То есть на тебя и на меня, а в целом — на весь народ. Они удерживают нас лицемерием от разнузданности суждений, да еще страх иногда используют. А в своем узком кругу иногда позволяют разговаривать начистоту. Понимаю, они боятся позволить всем свободно предъявлять свои требования и доказывать их законность. Они понимают, что возникнут новые общественные наслоения, которые будут стремиться к вытеснению старых, отживших свой срок. А ты, Витя, заставляешь меня принимать мерзкое за приятное. Но я тебе и за это благодарен. Ты же ради меня стараешься, и ради Марины, и ради нашего ребенка.
— Выговорился? — улыбнулся Виктор.
— Да, —  произнес Сева, — кстати, ты мне что-то еще сказать хотел.
— Нет, ничего. Когда приедешь, тогда поговорим все трое.
Поездка в бывшие  лагеря  для  заключенных  заняла  у  Севы  неделю.  По  возвращении  он  позвонил  друзьям.  Да  и  кому,  кроме  близких людей,  он  мог  высказать  свою  боль  или  у  кого,  кроме  них,  попросить  о   помощи.  В  этот вечер Сева был артистичен как никогда. Он вкратце рассказал Владимиру о чем шел разговор в предыдущую встречу с Виктором. Владимир добавил что всем, без исключения, внушают волю власти.
— Но не нам, — усмехнулся Сева.
— Мы выросли сами по себе, как крапива у забора. Бывает, и мы лицемерим, но при этом знаем, что у лицемерия нет будущего. Лично я буду дожидаться команды от Виктора, когда он скажет, что маховик потерял инерцию. Но на сегодняшний день мне непонятна человеческая суть. Дали человеку глоток свободы. Она еще слаба, только родилась, даже ходить пока не умеет. А мы, не дав ей окрепнуть, критикуем того, кто ее дал. Нужно, чтобы какое-то время пройти, чтобы люди, прошедшие лагеря, показали живущим здесь, что творилось там в застенках. Я вам еще раз скажу, народ пока не готов к кардинальным переменам. Вы заперлись в своих тихих лабораториях, и кажется вам, что все вашими идеями живут. А люди даже не знают в полной мере, что такое лицемерие.
Сева посмотрел на Владимира, пожал ему руку и сказал, обращаясь к Виктору:
— Виктор, с сегодняшнего дня я буду беседовать с тобой о политике только в присутствии Владимира. Ты чувствуешь, как он меня понял?
— И меня, мне кажется, больше понял. Да, совсем забыл. Оказывается, ты, Сева, вовсе не из-за родителей не попал в лабораторию.
— А из-за чего же тогда?
— Язык твой — враг твой. Ты везде говоришь то, что вздумается. Вот и договорился. Я не зря тебе всегда предупреждал, что лучше промолчать. Кто-то заявление настрочил о нашем поведении в органы. Никто в институте не знает, кто этим занимался. Вот твоим вольнодумием и заинтересовались, и решили пока не пускать.
— Надо же, — покраснел Сева, — и такие есть?
— Везде есть, — как мне сказали по секрету.
— Откуда только такие негодяи появляются! — возмутился Сева.
— Они-то себя как раз патриотами считают, и дорога наверх им потом открыта. Не то, что тебе.
— Как же после этого людьми по-дружески беседовать?
Виктор засмеялся:
— Я тебя научу. В компании говори лишь одобряющие политику партии слова, и самого главного не забывай хвалить. Сразу заметишь, кому это не интересно. Он даже отойдет от компании — писать-то ему не о чем.
— Да, Володя, тяжело мне придется еще одну профессию получать. Надо актерские курсы пройти, чтобы не рассмеяться ненароком. Но это все чушь! Скорей бы люди поняли, что было в совсем недалеком прошлом. Я все-таки собрался и отправился в дорогу. Весь путь занял у меня без малого двое суток. Приехал в обыкновенный поселок, где люди лес зимой рубят, сетку стальную изготовляют. Некоторые из них на торфоразработках работают. Пыль кругом и редкие деревца. Когда я приехал, уже холодно было. Люди там прекрасные, душевные. Когда они узнали о причине моего визита, то сразу меня приняли. Денег не взяли, обиделись даже. Я им весь свой запас спирта отдать решил  — не взяли. А один мужик, Егор, так на меня посмотрел, что я тоже разошелся. Но потом мы помирились. Он и повез меня в бывший лагерь. Предо мной предстала жуткая картина. Хорошо еще, что я один туда отправился, без Марины. Все кругом мрачное, серое: одни разрушенные бараки повсюду, да еще столбы с колючей проволокой. Когда мы подошли к месту захоронения, Егор встал на колени, шапку снял, начал креститься и плакать. Плачет, а сам на меня смотрит, как я землю с разных мест в колбу собираю. Когда я колбу наполнил, то тоже встал на колени, и тоже стал молиться и слезы лить. А кругом жуть неземная, будто все пространство скорбит об убиенных. Не замечая времени, я простоял так часа полтора. Потом мы в поселок приехали, меня всего трясет. Я выпил полстакана чистого спирта, ничем не закусывая, и попросил отвезти меня на станцию. А дальше — поезд, пересадка, снова поезд и вот я в Москве. Дома мама заранее заказала крест и табличку с именами моих родителей. На кладбище положил я землю с прахом моих родителей в землю. Теперь и побыть у них могу.
Проговорив все это, Сева залился слезами.
Никто из ребят его не успокаивал. Пусть выплачется, решили они про себя.
— Как экзамены? — спросил Сева, когда немного успокоился.
— Спасибо, все сдал на отлично, кроме сочинения. Общая оценка за него — четверка, — ответил Владимир.
— Нельзя, Володя, без института, ты же и сам это прекрасно понимаешь.
После полугодового молчания друзья вновь оказались в родной стихии. Владимир то вел спор с Виктором, то обращался к Севе за поддержкой, пока не наступил поздний вечер. Пришла пора прощаться.

- XXI-
Увидев в списке поступивших свою фамилию, Владимир растерялся. Он не знал, радоваться ему или нет. Причины для раздумья у него были. Последние дни перед выбором давались ему тяжело. Но первый шаг он все-таки сделал. Мечту о том, чтобы когда-нибудь попасть в научную лабораторию, он оставил.
Для себя же он лелеял крошечную надежду, когда-нибудь доказать на листе бумаги одну из тайн, которые скрывает материя. Ну а если нет, то в этом случае он ничего не потеряет. Владимир утешался тем, что его труд, как и труд многих других, помогает настоящим гениям делать их открытия.
По случаю его поступления в институт родственники, каждый по-своему, его поздравили.
Михаил,  понимая  чего  требует  душа  Владимира,  был  немногословен:
—  Счастья  тебе  желаю  и  озарения, которое путь откроет для познания истины.
Нина, как всегда, утвердительно заявила:
— Ты, Володя, не упускай своего счастья,  хватит  тебе  без  партии  по  жизни шагать, поступай скорее и откроются тебе все двери.
При встрече с Лизой Владимир узнал, что он молодец.
На  предложение Владимира  сходить  в  кино  или  театр,  или  посидеть  в  ресторанчике,  она  плаксиво  промолвила:
— Нет,  Володя,  ты  только  пойми  меня,  работа и институт измучили,  я  устала.
В ее взгляде было столько мольбы, что Владимир согласился остаться. Он снова поддался ее просьбе и уступил, хотя заранее знал, что потом его одолеет хандра и раскаяние о бездарно потерянном времени. Когда на голубое небо спускался золотистый вечер. День уходил, а его душе не хватало чего-то такого, о чем влюбленные разговаривают и делятся впечатлениями. И еще он замечал, что его недомогание проходит, когда они расставались. Не мог Владимир забыть и слова матери о том, что все, что шито белыми нитками не серьезно и не прочно.
  При очередной встрече, она сообщила ему о  переходе  на  новую  работу.
 Она похвалилась, что и у нее теперь будут командировки, но не такие длинные, как у него, а максимум на неделю. И еще она рассказала, что ей доверят проектирование.
— Володя, — вдруг жалобно проговорила она, — ну что я на старом месте? Помогаю всем понемножку. Неинтересно мне заниматься прямоугольными коробками.
Но чем больше Лиза рассказывала о своей работе, тем серьезней становился Владимир. До сих пор у него теплилась надежда уговорить Лизу поездить с ним по стране в качестве законной жены. А сегодня ему радоваться было нечему.
— А я надеялся, что в Азию или в Сибирь мы полетим вместе. И годы учебы пролетят незаметно.
Лиза же по-прежнему находилась в радостном возбуждении:
— Я так счастлива, Володя! А ты, кажется, не рад. Но пойми, это же мое призвание. Ну, улыбнись, прошу тебя!
— Чему радоваться, Лиза? Тому, что вижу тебя раз в месяц, а то и раз в два месяца? — спокойно проговорил Владимир. На третий год странствий его тянуло к перемене мест. Он начинал скучать, когда приходилось задерживаться в Москве, и поэтому, чтобы не портить этот вечер, он улыбнулся и предложил пойти в ресторан.
— Ты действительно перестал сердиться? — спросила она.
— Да, — тихо произнес Владимир. — Да и какое я имею на это право, — и тут же за нее добавил, — да не какого! Я могу выбирать, что хочу. А почему ты нет.
В Лизиных глазах засверкали искорки счастья. Она взяла его под руку и проговорила:
— Пойдем, куда пожелаешь.
«Чушь все это, — подумал про себя Владимир, — зачем уговаривать. Тысячи людей живут так же, как и я, и ничего. Каждый счастлив по-своему».
Известие от Сурмилова о новой командировке в Азию стало для Владимира неожиданным. Ну, хотя бы еще месяца два — думал он. Физику и математику он уже сдал за первое полугодие. Остальные предметы рассчитывал сдать до января. За неделю ему предстояло решить много вопросов. Нужно было договориться в деканате о том, чтобы ему предоставили домашние задания на полгода вперед. А еще нужно было попрощаться с Лизой, с сестрой, Михаилом, друзьями, а главное с мамой, которая опять будет лить слезы, как будто провожая его на край света.
Он обратился к декану. Наличие у него на руках командировки решило проблему сразу же. Решив этот вопрос, Володька помчался к Лизе.
Когда он сказал ей об отъезде, то она замерла на мгновение. Она чувствовала, что в силу специфики работы, Владимиру не придется сидеть на одном месте. Но она никак не ожидала, что это произойдет так внезапно, и что он уедет так надолго.
— Шесть месяцев? — печально проговорила она, — а  я  радостную  весть  тебе  хотела  сказать. 
Владимир  не  ожидал  ничего  сверхъестественного,  спросил:
—  И  какую?  Комнату,  оставили  мне  родители.
Новость от  Лизы,  не  вызвала  у  Владимира  ни  радости,  ни  огорчения.  И  даже,  когда  она  передала  ему  ключи  со  словами:  «Приедешь,  а  я  в  командировке,  так  ты располагайся.»   Он  молча  взял  их  и  зацепил  к  общей  связке.  Встретится  они  договорились,  когда  Володя  будет  садится  в  автобус. 
На завтра Владимиру предстояло улетать. И кто знает, что измениться за время его отсутствия. Его вновь ждет новое место, и другая жизнь, не похожая на его прежнюю. Вечером в кругу родных, ему было не по себе без Лизы. Вроде она есть, а вроде и нет, и сколько еще они будут прятаться. Эта мысль терзала его, и он с нетерпением ждал утра.
До Охотного ряда он добирался один, без провожатых. Ему было обидно, что все у него как-то не по-людски. В этом он винил только лишь себя. Надо было настоять в самый первый раз, сказать, — нет, я не согласен. Теперь же прошлое не вернешь. Когда же он вышел из метро и увидел Лизу, то уже без волнения подошел к ней и поздоровался. Он постарался быть предельно вежливым, и теперь ждал, когда же все это закончиться. Их молчание нарушила Лиза:
— Ты улетаешь, а я остаюсь. Так будет всегда, Володя? — печально произнесла она.
Владимиру показалось, что в ее словах помимо сожаления, было еще и разочарование, и что-то еще. Она как бы спрашивала, когда же он подумает о смене работы.
Ее вопрос чуть не рассмешил Владимира. Получалось, что его длительные командировки — полностью его вина, и как будто она только вчера узнала, где он работает.
— Такова судьба. Не я один улетаю. Так было и так будет всегда.
На несколько минут повисло молчание, которое на этот раз прервал Владимир, — Ну все, мне пора, — проговорил он, крепко ее обнимая.
— Я тебя люблю, — прижимаясь к нему, прошептала она ему на ухо.
— Я тоже. До свидания, — сказал Владимир, и быстрым шагом направился к автобусу.
— Это что, твоя девушка? — поинтересовался Олег.
— Да, — ответил Владимир, оставаясь ко всему равнодушным.
Он в памяти прокручивал свою жизнь, и не находил в ней ничего прекрасного, кроме учебы и дружбы с Виктором и Севой. Накануне они встретились у Марины, и Владимир поздравил Севу с дочкой Ириной. Радуясь за друзей, он не терял надежды, что и ему когда-нибудь повезет.
Олег с Владимиром увидели Сурмилова в тот же день. Он что-то доказывал Аникееву, который ничуть не изменился со дня их последней встречи. Он взглянул на ребят и не узнал Владимира, которого когда-то провожал с караваном автомашин.
Ребята обратили внимание на то, что, получив должность начальника строительства, Сурмилов изменился. У него даже прорезался хорошо поставленный командный голос.
— Долетели без происшествий? — поинтересовался он, и, не дожидаясь ответа, продолжал. — Вижу, все в порядке. Выглядите хорошо.
И тут же дал им указания, кто и чем будет заниматься в ближайшие дни. Олега он временно назначил снабженцем, пока из Москвы не прилетит другой. А Владимиру сказал: «Ты мне нужен на стройке». Разговор, начатый на территории, продолжился у Сурмилова в номере люкс. Он по порядку изложил им грандиозность предстоящей работы. Кроме пульпопровода им еще предстояло возвести несколько промышленных корпусов, сравнимых по площади со старым комбинатом.
— Ну, как, не оробели? — спросил он, посмотрев на юношей веселыми глазами.
— А ты в армию собрался! — обратился он к Владимиру и засмеялся. — Тебе у нас и армия, и солдаты, и лейтенанты, которыми придется командовать. Не сдрейфишь?
— Нет, — вяло ответил Владимир, — я уже покомандовал.
Вдруг на лице Сурмилова, обветренном  под азиатским солнцем, появилась загадочная улыбка.
— Не будем дожидаться утра, — проговорил он и вынул из кожаной сумки бумагу. — Читай, — проговорил, потягивая ее Олегу.
Владимира с Олегом почти два года связывала совместная работа, товарищеская взаимовыручка, которая была крепче той, замешанной на словесной чепухе.
— Спасибо, не ожидал, — проговорил Олег, прочитав бумагу, в которой говорилось о его назначении прорабом.
Владимир же, услышав свою фамилию, смутился, — Как, и меня назначили? — у него запершило в горле, и он замолчал.
— Справитесь? — уже по дружески спросил Сурмилов.
— Мы же у вас учились, что-то переняли, — сказал Владимир.
— Да? Ну и что же?
— Одно, но, наверное, главное качество.
— И какое же?
— Молчать и не перечить начальству, даже если ты прав на сто процентов.
Сурмилова это очень позабавило:
— Ну, и шутники вы!
Шел третий месяц командировки.
За время работы Владимир не вспоминал прошлое, не задумывался о будущем. На данном этапе у него была лишь одна цель — пуск объекта в эксплуатацию. Он был занят заботами о штатных рабочих, о солдатах, о целом ряде мелких проблем. В конечном счете, все это должно закончиться прощанием с Азией.   В  отношениях  с  Лизой  он  решил,  что  первый  не  предложит  ей  связать  их близкие  отношения  узами  брака.  Ему  был  неприятен  и  первый  отказ,  и  уж  тем  более,  если  произойдет  второй,  и  она  скажет: «Давай подождем,  когда  ты  институт  закончишь,  работу  поменяешь».   Проблемы математики и физики больше не интересовали его, у него в голове был один единственный вопрос — для чего все-таки создан человек. По рассуждениям Виктора, всех создала разумная материя с какой-то определенной целью. Владимир же верил, что наша Вселенная и все, что в ней существует, создано усилиями Бога. Но вопрос оставался тот же — для чего? Иногда он завидовал Олегу, тому, как он совершенно беззаботно, с вином, песнями и девушками проводит их редкие длинные выходные. А на следующий день, как ни в чем, ни бывало, он выходит на работу.
В апреле Владимиру принесли срочную телеграмму, в которой мама сообщала ему о смерти Михаила и просила не беспокоиться. Но Владимир тут же пошел разыскивать Сурмилова.
«Я успею», — твердил себе Владимир в самолете. В этом году Михаилу, его другу и учителю, исполнился бы пятьдесят один год. Мало отпущено человеку на то, чтобы выучиться и чтобы что-то оставить последующим поколениям. А как быть с теми, кто ушел защищать родину и не вернулся? Кто сгинул безвинно в тех страшных местах, куда недавно ездил Сева? Кто ответит за них, за всех мальчиков и девочек, не исполнивших свое назначение, данное природой? Владимир, не находя ответа, в мрачном настроении открыл дверь. Дом встретил его мертвой тишиной и полумраком. Татьяна вся в черном встала со стула и прижалась к брату. Ее движения были неестественно вялыми, как будто из нее разом ушла вся жизнь.
— Володька, — выдохнула она и разрыдалась.
Вошла мама, тоже одетая во все черное, и, не сказав ни слова, обняла детей. Казалось, что этот вечер, наполненный печалью, никогда не закончится.
Похоронив Михаила, Владимир сделал для себя вывод о странном сходстве человеческого бытия с изменениями, происходящими в неживой природе. Он представил огромный шар, напомнивший ему солнце, общий фон которого светится и приносит радость. А на нем, если присмотреться, тут и там видны темные пятна, которые неожиданно появляются, и также неожиданно пропадают, безостановочно продолжая свой бесконечный темный круговорот. Такую же невероятно похожую картину представлял из себя, и радостный фон человечества, без которого жизнь была бы неинтересна и скучна. Но на нем всегда возникают пятна, а если их очень и очень много, то наступает пора испытаний: война или бедствие. Так уж устроен наш мир, что на смену радости приходит печаль, а богатству — бедность. Такое же действие происходит и в глубинах нашего красивейшего ночного неба, но мы, не замечая этого, каждый раз радуемся, заметив падающую звезду.
Владимир задержался в столице еще на пять дней, выполняя поручения Сурмилова. С Лизой он так и не встретился, и не рассказал ей о своем горе. Он звонил ей на работу и спрашивал, не приехала ли она. Но ему каждый раз отвечали, что ее нет, но скоро приедет из командировки.
Татьяна переехала жить к маме. Володьке же она предложила:
— Если хочешь, живи у меня, а я не могу. Все там мне напоминает о Михаиле.
«Теперь и у меня есть комната, — усмехнулся про себя Владимир, — но что это решает?».

- XXII -
В начале июня того же года Владимир вновь вернулся в Москву. На этот раз заслуженно, в свой первый в жизни отпуск, которым до этого он ни разу не пользовался. Однако Сурмилов разбил на две части заслуженный отдых со словами: «Половину тебе на экзамены и зачеты, а вторую осенью отгуляешь».
 Не вспоминая Лизу в командировке, по приезду домой вновь вспомнил о ней. Это было как наваждение, мысли о девушке настолько завладели его разумом, что он не мог думать ни о чем другом.
При выходе из пассажирской зоны аэропорта Владимир тут-же позвонил Лизе на работу. Услышал короткое сообщение, что она в командировке и появится через неделю-другую. Про себя он прошептал:  «Опять я один и никто мне не помешает сдать экзамены и зачеты».
За три дня до окончания отпуска, на Лизиной работе ему ответили опять коротко: «Ее нет, звоните завтра».
— Улетать и немедленно,  — сказал вслух Владимир, — да и чего мне здесь делать: экзамены сдал, зачеты тоже — еще один курс позади. От тоски ко всему, что его окружало, спас звонок от Виктора. Сказана была всего одна фраза: «Мы с Севой ждем тебя, приезжай».
Дверь ему открыла Марина. Она была в хорошем настроении и внешне выглядела прекрасно.
— Смотрите, вот наша Ирина, — сказала Марина, держа в руках крошечную девочку, которая крутила головкой в разные стороны, без страха рассматривая незнакомых людей.
Идиллия семейной жизни, решил про себя Владимир, который даже и не мечтал о подобном в ближайшее время. Он показал Ирине красочную пластмассовую музыкальную игрушку. Он покрутил ее перед глазами девочки, и она, как только услышала знакомую музыку, тут же вцепилась в нее.
— Смотри, Марина, маленькая, а уже понимает, что это ее игрушка.
— Ты когда нам свою девушку покажешь? — поинтересовалась у Владимира Людмила.
— Ой, — чуть не рассмеялся Владимир, — не знаю.
— Понятно, — ответила Людмила и подмигнула Виктору, — тогда мы тебя сосватаем.
— Не сейчас, но все равно сосватаем, — поддержал жену Виктор.
Компания, как обычно, разделилась на мужскую и женскую.
— Ну что у вас здесь нового? Рассказывайте! — обратился к ребятам Владимир. — Опять анекдоты про вождя сочиняете?
— Дураки смеются над ним, а я, что бы ни говорили плохое про Никиту, всегда останусь на его стороне и поддержу его в том, что он сделал. У каждого человека есть своя непокоренная вершина, а Никита ее одолел, уже будучи зрелым политиком. А полностью изменить страну, сделать ее богатой и процветающей — это уже дело нового поколения, которое будет знать о страданиях своих дедов и отцов из книг.
Увидев улыбку на лице Виктора, Сева спросил:
— Я что-то не так сказал?
— Нет, все правильно, только я дивлюсь твоим новым мыслям, твоей степенности и неторопливости, ну прямо как я, — сказал Виктор и засмеялся.
— А как же, Сева, твоего любимого Никиту совместить с событиями в Венгрии? — вдруг спросил Владимир.
— Никак, — зло ответил Сева. — Внимательно слушай Виктора, он же сказал нам про маховик и его инерцию, вот и жди, когда она пропадет.
Спор почему-то прекратился. Говорили о поэзии, новых произведениях, о том, что идет в театре.
Владимир спросил у Виктора:
— Ты скажи, с кем меня знакомить собираешься?
— Подожди, мал еще! — отшутился Виктор.
Не дождавшись возвращения Лизы, Володя на третий день улетел до октября. Так он и не получил ясного ответа – быть им вместе или не быть. Осенью он догуливает отпуск в Москве и в Крыму один, без Лизы.
Сообщение Лизиных коллег по работе об её отпуске привело Владимира в шоковое состояние. Его вопрос: «Ну почему она не сообщила мне об отпуске?» —  так и повис в воздухе до следующей встречи.
В апреле уже следующего года с румянцем на лице, подтянутый как степной волк Владимир прилетел по институтским делам. На работе у Лизы ему сообщили, что она ушла. Чувства его поостыли, и лишь слабое напоминание теплилось в его душе, и то от первых встреч.
Про себя Владимир решил откровенно поговорить с Лизой. Он не решился открыть ее дверь своим ключом, и дожидался ее на улице. От нечего делать он мерил шагами путь от автобусной остановки до Лизиного дома и обратно. Стрелки часов уже показывали девять, а Лизы все не было.
«Дождусь и решу все сегодня», — твердил он. Около одиннадцати к ее подъезду неслышно подъехала белая «Волга». Владимир услышал как открылись двери и голоса – мужской и женский.
— Я согласен с тобой, но рекомендую изменить перспективу, — говорил незнакомый мужской голос.
— Надо подумать, — ответила девушка.
В слабом свете фонаря стоя у подъезда, Владимир узнал Лизу.
Он застыл и кажется потерял дар речи. Знакомая сцена привела его в шоковое состояние. Рядом с ним, Лиза и бородатый незнакомец слились в долгом поцелуе. Он кашлянул и подошел к ним. Мужчина, провожающий Лизу, явно нервничал. Он растерянно огладывался по сторонам, пытаясь надеть очки. Лиза же отвернулась и, казалось, что-то изучала в темноте двора.
Владимир первым нарушил тишину.
— Вы чего испугались? — обратился он к мужчине, — я не муж, и не любовник, я её родственник.
— Ты скажи своему, что я ключи забыл передать и в гости тебя пригласить. Вот Анечка моя родит, так я тебе сразу-же сообщу. Отцепив ключи от связки, Владимир отдал их в руки девушки со словами: « Спасибо ». Лиза, от растерянности, произнесла:
— До свидания.
— Это она мне говорит, — сказал Владимир.
 По дороге он оправдывал бородатого спутника Лизы — он-то в чем виноват? Да и она не виновата, нет у меня к ней никаких претензий. Хотя с другой стороны, что ей, так тяжело было черкнуть ему пару слов — мол, давай расстанемся друзьями и верни мне ключи?
Как легко и непринужденно началась их связь, так она и закончилась. Да разве могло быть иначе, если у них даже не было никогда разговоров о будущем?
— Ни в чем мне не везет, — в сердцах проговорил Владимир, — ни в выборе института, ни в отношениях с женщинами.
Ему вдруг стало стыдно возвращаться домой. Совершенно случайно он остановился на том месте, откуда автобусы отправлялись в близлежащие города.
— Когда приедет на место? — поинтересовался он у пожилой кондукторши, даже не спрашивая, в какой город его привезут.
— В шесть, — ответил кондуктор.
А уже в семь он ехал обратно, разглядывая при свете то, что не заметил в темноте.
— Сынок, что с тобой? На тебе лица нет! — поинтересовалась Надежда, когда он наконец-то добрался до дома.
— Я разошелся с Лизой навсегда. Теперь буду только учебой заниматься, к третьему курсу готовиться.
— Я так и знала. Расчеты в любви ни к чему хорошему не приведут.
— Не надо, мама. Я спать хочу.
Не все окутано печалью на этом свете. Бывает, что и все человечество, отдавшись единому порыву, позабыв неприязнь друг к другу выходит, ликуя, на улицы порадоваться победе человека.
Сева кричал во все горло: «Юра! Юра! Ура!» И многочисленная толпа, стоящая на тротуарах, подхватывала его приветствия.
— Ты только посмотри, Володя, а говорят, он не со страной. Смотри, как радуется и правительство приветствует.
Друзья были неразделимы с толпой, слившись с ней в единое целое.
— Ура, Юра! — отовсюду доносились голоса, приветствуя первого героя космоса и новую эру человечества. Это знаменательное эпохальное событие праздновала не только наша страна, но и весь мир. Здравомыслящие люди планеты давно понимали, что пройдут годы и сбудется их мечта посмотреть на нашу необъятную землю из космоса.

- XXIII -
В конце декабря 1962 года большая часть стройуправления покинула теплую гостеприимную Азию. Если выражаться точнее, даже не Азию, а индустриальный островок земли, где временно жили и работали люди, приехавшие со всего Союза. Впереди, на годы, их ждала Сибирь.
Олег Григорьевич, как его теперь все величали, был принят в партию. Но что удивительно, для Владимира и тех, с кем он работал, он оставался по-прежнему простым добрым человеком. Казалось, что вступление в ряды передовых борцов за справедливость на него никоим образом не повлияло. Не менялся он и был одинаковым и на работе, и на отдыхе. Скорее всего, — отложилось в душе Владимира, — для Олега это всего лишь производственная необходимость для продвижения по службе.
Владимир поздравил Олега сразу с двумя событиями в его жизни: с вступлением в ряды партии и с назначением на пост начальника участка, сравнимого по объему выполняемых работ с некоторыми строительными организациями.
— А как же твоя пенсия в пятьдесят пять? — поинтересовался Владимир и засмеялся.
— Забудь, Володя, наши прежние мечты. Все, о чем мы думаем, коренным образом поправляет жизнь. И ты подумай о вступлении.
— Рановато, — ответил Владимир. Хотя иногда он начинал сомневаться в своей правоте. Вполне возможно, что его вступление является для верха принципиальной оценкой того человека, которому они доверили руководить. Сурмилов по-прежнему оставался главным начальником. Под конец карьеры судьба подбросила его до заоблачных высот. После сибирского проекта ему была обещана персональная пенсия и, если он пожелает, то и должность заместителя в главном управлении.
По приезде перед вновь прибывшими предстало голое пространство, которое осталось после вырубки леса. Куда ни посмотришь, всюду лежал белый снег, искрящийся на солнце, а вдали в дымке сиял лес, отдаленно напоминающий людям, приехавшим с юга, картину далеких гор. Кто здесь был до них, строители не знали, но догадывались, что это были заключенные.
Холодных воздух обжигал щеки, щекотал ноздри, образуя на лице иней. Опять, — подумал Владимир, — у тех, кто руководит страной, возникла идея построить еще один комплекс для защиты родины. Видимо, когда противоборствующие страны не могут договориться, то они всячески стараются обогнать своего соседа. Только не дай бог оказаться в том же самом положении, в котором Советский Союз оказался летом 1941 года.
В один из вечеров, дождавшись окончания очередного совещания, Владимир обратился к Сурмилову:
— Евгений Артемович, я уже год пропустил. Мне что, совсем институт бросить?
Мы все в своем большинстве добрые и отзывчивые, но когда на кого-то ложится бремя ответственности за все, что происходит вокруг, то человек поневоле меняется. Его меняют обстоятельства. Хорошо, если человек не превращается в бездушного черствого руководителя. Сурмилов забыл, что сам когда-то настаивал на его поступлении в институт.
— И угораздило же тебя, Владимир Николаевич, учиться. Надо было раньше об этом думать!
— Я отпущу Владимира, — теперь уже Сурмилов обращался к Олегу, — но знать не хочу, как ты выпутаешься. С тебя лично за выполнение плана спрос будет.
— Я понимаю, будет трудно Бондарю, но я лично помогу. Уверяю Вас, он справится.
Владимир дождался последней закорючки начальника на своем заявлении и услышал на прощание его недовольную реплику:
— Смотри, Володя, у меня даже перо сломалось из-за твоего отпуска.
Положив в стол заявление, Олег предложил Владимиру отправится в отпуск немедленно, на что отпускник тут- же среагировал :
— Завтра уезжаю, не возражаешь?
Тут уж рассмеялся Олег:
— Погоди! Три дня даю тебе на сдачу дела Бондарю и катись на все четыре стороны.
Слава богу, третий курс в кармане, — радовался Владимир, возвращаясь в столицу.
— Я рад, рад, друзья! — воскликнул Владимир, когда они с друзьями собрались, как прежде, у Севы.
— Москва хорошеет, не узнать. Соскучился я по ней, — признался Владимир Виктору.
— Жизнь меняется, Володя, но не в лучшую сторону. Ты в магазины давно заходил? Там пустотой пахнет. Не дай бог, карточки введут.
— Вы что, шутите? — изумился Владимир. — У нас там все в порядке, а у вас, то есть у нас, здесь, не может такого чуда произойти. Мы же по всем показателям Америку догоняем. Ерунда, не верю!
— Не веришь, твое дело, но я тебе это серьезно говорю, — Виктор замолчал.
Владимир прошелся по комнате, и вновь спросил:
— У тебя когда, Сева, защита? У Виктора в следующем году.
— И у меня тоже, я его догнал, — ответил Сева.
— Молодцы! А мне нечем похвастаться. Я перехожу только на четвертый курс.
— Поздравляю, — протянул руку Виктор.
— Спасибо. Ты мне лучше скажи, кто у тебя в гостях намедни был.
— У нас с Людмилой никого, а у Ольги была ее подруга Надя.
— Друзья, она меня прямо в смущение ввела. Вхожу я к Ольге, чтобы поздороваться и кедровую шишку с орехами ей передать, а незнакомка смотрит на меня, разглядывает, прямо глаз не отводит. А глаза у нее — загляденье!
— А ты прямо так и застеснялся! Не поверю, — засмеялся Сева.
— Честно вам скажу, я пересилил себя и тоже посмотрел ей прямо в глаза. Кажется, что я ее давным-давно знаю, но вот только вспомнить не могу. Лицо такое родное, но вот где встречал, не пойму, — пожал Владимир плечами.
— От Ольги я узнал по секрету, что эта девчонка влюбилась в тебя с первого взгляда.
— Я не помню, когда я ее видел.
— Витя, не забивай Володьке голову, ему улетать через неделю, а ты к нему с какой-то Надей пристаешь. Прилетит, тогда и познакомишь.
— Ну и пошли вы, у вас жизнь интересно проходит за разговорами о политике, о картинах, о поэзии. А у нас — о работе. Мороз зимой за сорок, летом мошкара. Не по пути мне с вами, — театрально произнес Владимир и засмеялся. — Шучу, друзья. А теперь я вас на рыбку сибирскую приглашаю. Думаю, что женщины ее уже разделали.
Разговор закончился так же внезапно, как и начался. Все были заняты своим делом. Виктор с Севой думали о диссертации, Владимир же — о работе и о учебе.

- XXIV -
Письма, которые Владимир получал от друзей, были редки, и с некоторых пор помещались на одной страничке. Там были и пожелания скорейшего окончания скитаний, и новости. Так Виктор сообщал, что ученые рассчитали количество кварков, и пришли к выводу, что их шесть. Но есть ли больше, пока не известно. Владимир же в свою очередь поинтересовался, наблюдались ли кварки в свободном виде, на что получил отрицательный ответ. Виктор даже сообщил, что он сам философствует с применением математики и физики о силах, на которых держится мир микрокосмоса.
В последнем письме Владимир признался, что жизнь на колесах начинает ему надоедать, что он перестает видеть цель, ради которой они выстраивают этих монстров, что скоро он все забросит, и будет начинать и заканчивать работу как все нормальные люди. Виктору он сообщился, что занимается полнейшей абстракцией, пытаясь узнать, за счет каких сил держится наш мир, и что его интерес распространяется на процессы, происходящие при рождении вселенной, в какие доли секунды ничтожная масса, вобрав в себя энергию тяготения, увеличилась до известной всем настоящей величины.
Только вчера он отправил письмо Севе, в котором признался, что для него это последняя стройка, что теперь он думает о столице или о ее пригороде. В письме он сожалел, что эта стройка закончится не раньше, чем года через три в полном объеме — с домами, домом культуры и даже стадионом.
К концу весны с согласия Олега и Бондаря он вновь летел в Москву в свой предпоследний учебный отпуск. В свободные часы перед экзаменами у него перед глазами появлялся образ Нади. «Надо же, она в меня влюблена, — вспоминал он слова Виктора, — а я даже об этом не догадывался». Но тут же к нему приходили сомнения: «Но я же старше ее на целых шесть лет, а она юна и неопытна. Начиталась романов, и думает, что в жизни все точно также. А я — бродяга, живу пару недель в столице, а все остальное время в глуши с зимними морозами и стаями мошкары летом». Себе же он признавался, что после того, как они встретились глазами, он не перестает думать о ней.
— Я тоже влюблен в нее, — проговорил он вслух. Ему стоило больших усилий, чтобы не позвонить Виктору и не рассказать о своем желании встретиться с Надей. Он пересилил себя и сел за учебники.
За две недели пребывания в Москве он не встретился ни с кем из друзей. Он жил в Татьяниной комнатке с добродушным старичком-соседом, а по вечерам обязательно бывал у мамы с сестрой. Татьяна всегда была ласкова и приветлива с ним.
Сегодня, когда разговор зашел о переселении дома, Татьяна молчала. Лишь однажды она сказала, — Мне, мама, безразлично, что будет, я с тобой.
— Таня, так же нельзя, ты еще молода! Послушай Володю, он правильно думает.
— Хорошо, говори, Володя.
— Чего говорить? Я впервые вижу и слышу, как капризничает сестра.
— Ну, говори же скорей! — попросила Татьяна, и в ее голосе уже слышалась заинтересованность.
— Мама неправильно выразилась. Это не я так думаю, это законодательством предусмотрено не для блага человека.
— Володя, перестань! — тут же одернула его мать. — Скажи сестре без всяких твоих предположений.
— Тогда скажу, мама, что для блага человека тебя и сестру могут вселить в однокомнатную квартиру и сказать, что этого вам достаточно, что, мол, метраж позволяет. И ничего вы не сделаете, да вам и объяснять никто ничего не будет. А нам с мамой дадут двухкомнатную, так как мы разных полов. Пусть небольшая квартира, но зато две комнаты. Ну, а за район надо бороться. Лучше бы мы сами выбирали, даже если и за деньги. Я же понимаю, что государство задарма нам ничего не дает, а значит, все не доплачивают. Вот поэтому и говорят, что дают бесплатно. Например, захотел я жить ближе к центру, тогда и плачу больше, а на окраине меньше, или совсем бесплатно.
— Я Бога благодарю, Володя, что ты со своими мыслями живешь в другое время. А так даже трудно представить, куда бы тебя упрятали. Зачем, скажи, нам с Татьяной твои, пусть даже и верные, предположения? Пойми, сынок, ты лично ничего не изменишь.
— Ну, во-первых, там, где я работаю, дальше уже не зашлют, — со смехом сказал Владимир.
 — Татьяна, я не могу его больше слушать! Попроси его замолчать. Я даже не знаю, как его назвать. То, что он не безбожник, это точно. Но кто он точно, слов подобрать не могу.
— Мама, он нигилист, человек, который не принадлежит обществу, в котором живет. Это у Тургенева был герой, забыла, кто.
— Спасибо, сестренка, — поблагодарил ее Владимир. — Я буду краток. Все, о чем я вам только что сказал, делается для того, чтобы вы с мамой жили в двухкомнатной квартире и недалеко от меня. А когда это произойдет, то я готов с тобой поменяться, как ты пожелаешь. Все вам ясно?
— Ой, спасибо, вразумил старшую сестру! — поблагодарила его Татьяна. Она встала, подошла к брату и поцеловала его...
Два зачета по диамату и истмату Владимир к своему удивлению сдал успешно, потратив на подготовку всего два дня. В ответах он чуть было не высказался крамольно, но, к счастью, преподаватель оказался мировым человеком. Он вступал в спор исключительно для выяснения позиции студента, а еще для того, чтобы узнать, откуда тот получал знания. Но когда слышал, что студент ссылается на математику и физику, то лишь с удивлением посматривал на Владимира. «Об этом я обязательно расскажу Севе и Виктору», — думал Владимир в то время, как его окликнули.
— Зазнался, не узнаешь!
Владимир оглянулся и оторопел, узнав Петьку, с которым когда-то ходил в школу и бегал купаться в Сокольники. Теперь же перед ним стоял взрослый мужчина с брюшком.
— Петька! Неужели это ты? А говоришь, рабочий класс, — пошутил Владимир, показывая на выпирающий живот. — Это уже признак буржуазии.
— Да, признаю, теряю форму! Не то что ты. Ты выглядишь так, словно с курорта только что приехал!
Владимир рассмеялся:
— Да, с сибирского. Там небо чистое, по целым дням на нем ни облачка. Солнце сияет. Не то, что в Москве — небо постоянно затянуто облаками, по целому месяцу синевы в небе не увидишь. Помнишь в детстве — лето теплое, а зима холодная?
— Да, согласен. Там наверху что-то испортилось. У нас теперь все меняется. А мне за тот случай до сих пор не по себе. Ты уж извини, дураки были в молодости. Мне трудно о ком-то что-то сказать. Кто служит, а кто работает и пьет.
Твой сосед по парте Иван где-то в театре играет.
— Рад я за него, а ты про, брата своего меньшего, расскажи. Он что, уже и отслужить успел?
— Все успел. И женился, и знаешь на ком?
— Откуда мне знать? Я-же в столице редко бываю.
— Аней её зовут. Из Алма-Аты она.
За разговором бывшие соседи вошли во двор. За карточным столом, как и прежде, сильно поредевшее военное поколение играло в домино и в карты.
— Жаль, — вздохнул Владимир, — что жизнь не у всех хорошо складывается. Многие не понимают, что свое первенство в обществе надо доказывать своими успехами в учебе, работе.
Дома Владимир сказал маме:
— А что, если я возьму и женюсь на приезжей девушке?
Надежда улыбнулась:
— Когда люди куда-то приезжают и остаются там навсегда, они едут за специальностью, в институт поступать или бегут от войны. А про девушек провинциальных скажу, что хорошие они, румяные, не то, что наши бледнолицые.
— Учту, мама, — пообещал Владимир, но продолжать разговор не стал, зная заранее, что в любом случае он окажется виноватым.
Когда Владимир приехал в Подмосковье к Виктору, все уже были в сборе. Помимо родных и друзей, Владимир  встретился здесь с Константином и его женой Ниной. Она пополнела и выглядела немного старше своих лет.
Теперь Владимир понял, что детские увлечения и игра во влюбленных просто пустяки, безболезненно проходящие со временем.
— А говорили, ты растолстел, — проговорил Владимир, пожимая Константину руку.
— Куда нам до тебя. Мы с Виктором почти в подземелье работаем, а ты на воздухе. Тебе ни жара, ни холод не страшны. Посмотри на себя — загорелый, подтянутый.
— Бывает и то, и другое, — проговорил Владимир, подходя к Ольге в белом летнем платье. Точно такое же, но бледно-розового цвета было и на Наде, поэтому никто не заметил смущения на ее лице, когда Владимир попросил Ольгу познакомить их.
— Меня зовут Владимир, — представился он, гладя в глаза девушки.
— Я знаю. Я даже знаю, что Ольга в детстве называла вас Владимир Николаевич.
Девушка, пытаясь уклониться от пытливого взгляда юноши, медленно повернулась в сторону беседки. Владимир же впервые ощутил стеснение, увидав в глазах девушки одновременно и блеск, и восторженность, и скуку. Услышав от Ольги, что они с Надей перешли на второй курс, Владимир в свою очередь поделился с ними своими успехами.
— А я на шестой, — с радостью сообщил он, — после которого останется только диплом.
Приличия были соблюдены, да и что еще надо для знакомых людей, часто встречающихся? Он извинился, и повернулся к друзьям.
Будучи пятнадцатилетней девочкой, Надя впервые встретилась с Владимиром в гостях у Ольги. Этого никто не заметил. Владимир даже не обратил внимания на то, с каким детским обожанием смотрела на него девушка. Он ни о чем не догадывался, а она после этой встречи только и думала, что о нем.
На этот раз их встреча опять произошла не так, как хотелось бы Наде. Она тихо прошептала Ольге:
— Я чувствую, что совершенно не нравлюсь ему.
— Да ты что, Надя! Виктор мне по секрету рассказал, что при упоминании о тебе Владимир смущается, и что будто бы жалеет, что старше тебя.
— Правда? — обрадовалась Надя. — Так ведь ненамного, всего-то на шесть лет.
К концу дня молодежь собралась на веранде, на той самой, которую в самом начале ее строительства раскритиковал Владимир.
— Ты молодец, Володя! — похвалил его Сева.
— Да, друзья! Не ожидал я, что проскочу за два дня с хвостами по диамату и истмату.
— Да не притворяйся ты, я о диамате от тебя с детства слышу, — подтрунил над другом Виктор.
— Виктор, ты одного не понимаешь. Одно дело рассказать так, как это написано в учебнике, а другое — как ты это сам понимаешь. Беру я билет и читаю первый вопрос, а там об отношении мышления к бытию, духа к природе, сознания к материи.
— Ну и как же ты ответил? — поинтересовался Сева.
— Я сказал, что материя разумна и представляет собой одно неразрывное целое, существующее в прошлом и устремленное в бесконечное будущее. А нам, людям, прошедшим эволюционный путь, от самой материи дана возможность использовать разум независимо для решения определенных задач, опять же поставленных перед нами разумной материей. Она использует нас как инструмент для достижения мировых целей. Вы не догадываетесь, друзья, минут пять он смотрел на меня, не вымолвив ни словечка. Потом спросил, где, по моему мнению, находится Бог. А я ему говорю, что о Боге спорить бессмысленно. Я и с друзьями по этому вопросу разошелся во вменениях. Одни утверждают, что есть он, другие — что его нет. Но материя и в прошлом, и в будущем, я уверен, существует вместе с ним. В философии его называют дух или разум. Выходит, спорить о первичности духа и разума нельзя, ибо и прошлое бесконечно с минусом. Преподаватель тогда спросил, кто создал нас. Я ему ответил, что не знаю, так как по этому вопросу существуют две гипотезы. Первая утверждает, что случайно разумная материя, а вторая — Бог целенаправленно. И опять один и тот же вопрос, кто бы нас ни создал, для чего. На этот вопрос я ему не стал отвечать, а просто молчал и ждал, что будет дальше. Он же, улыбаясь, задал мне еще один вопрос — познаваем мир или нет. Я ответил, что все, что создано внутри мира, возможно, и познаваемо, если человечество успеет от рождения и до конца процесса. А мир, где и материя, и пространство бесконечны, непознаваем, ибо мир безграничен в своих размерах и видоизменениях. А то, что беспредельно велико, то непознаваемо. И опять вопрос — вы где работаете? Прорабом, говорю, на одной из строек в Сибири. «Удовлетворительно вас устраивает?» — спросил он. «Считаю эту отметку вполне заслуженной, — ответил я, — ибо никто не знает этого на отлично». И тут же я увидал, как он в зачетке расписывается. «Завтра приходите, — услышал я, — я вам вторую тройку за истмат поставлю».
— Ты его наповал сразил, — засмеялся Константин. — Конечно же, он недоумевал, что какой-то студент из Сибири так рассуждать может.
— А разве я что-то против истины согрешил? Мне кажется, нет. А ты, Сева, нас целую пятилетку за нос водишь с рассказом о коммунизме, и заодно уж прошу, и про снятие Никиты что-нибудь новенькое расскажи.
— Что говорить. Ведь не расстреляли его, как раньше было, как врага народа, а попросили уйти на пенсию. А народу сказали — устал, мол, человек. И никто даже не подумал, что в снятии с поста есть и его великая заслуга. Он, даже уходя на заслуженный отпуск, одержал победу. Но до замечательной даты они поработали на славу. И пустота в магазинах, и всеобщее недовольство его руководством — их заслуга. Подготовленный народ безмолвствовал, в душе надеясь на изменения, а теперь им легко, так как с уходом Никиты ушло в небытие и построение коммунизма. Про Никиту хватит — как он пришел в политику по-простому, по-деревенски, так и завершил в ней свой путь. Он понял, повидав мир, что живем мы неправильно, а вот как должны, для него так и осталось загадкой. Лично я не верю в коммунистическое общество в котором происходит обезличивание человеческого труда. Даже когда всего будет вдоволь, все равно останется нечто, похожее на наши денежные знаки, ведь в природе не все электрончики приближаются к центру, то есть к ядру, есть те, которые на задворках бегают. И всем хорошо и прекрасно, где бы они не были. Функция, стремящаяся к чему-то, достигает цели и умирает. Но с человеком все намного сложнее. Скажите, друзья, вы хотите жить в таком обществе, где ничего делать не надо — живи, плодись и размножайся? Я не стану ждать от вас ответа, так как уверен, что вы мне ответите. Из всего человечества, я думаю, найдется процентов семь очень и очень пассионарных, которые в первые годы всеобщего благоденствия будут с удовольствием работать и следить за тем, чтобы нигде не случился сбой. Райская жизнь будет продолжаться сколько-то лет. Но когда-то наступит предел, который есть в живой и неживой природе. И тогда пассионариям — людям, идущим вперед, надоест ухаживать за теми, которые постепенно превращаются в быдло, которому нужно только есть и пить. Называйте это, как хотите, заговором или революцией, но они в один прекрасный день покинут землю и улетят за мечтой, чтобы узнать, для чего создан человек. И даже больше, для них это будет эксперимент, который покажет, смогут ли оставшиеся сохранить созданный рай или все разрушится до первобытного состояния. Функция, достигнув максимума, по нисходящей вновь возвращается к нулю. До какого, интересно, века тогда опустится развитие человека, до девятнадцатого или до двенадцатого? А может, случится самое страшное — ядерная война за роботов и заводы.
— Печально, Сева, что ты сравнил человека с прайдом львов, — сказал невозмутимо Владимир.
— Но я верю, что такого сообщества никогда не будет, ибо, чем глубже будет познание о материи, тем быстрее мы расшифруем, что от нас требует она или Бог. И тогда нам откроется тайна нашего бытия. Человечество будет жить по мировой философии. Еще раз повторюсь — по мере изменения человечества в лучшую сторону ему будут открываться тайны мироздания. Имей я много денег, то потратил бы их на опыт с прайдом львов, то есть устроил бы для них настоящий животный коммунизм. Кто не знает, что такое прайд, скажу, что состоит он из двадцати и более особей. Лежат они, отдыхают в тени деревьев, потом встают, охотятся. Это похоже на нашу прогулку в магазин. Наедаются вдоволь, и снова лежат, отдыхают, возобновляя потраченные на охоту силы. А я нарушаю их рутину тем, что каждый день привожу им на съедение тушу буйвола. Семейство съедает ее, не прилагая особого труда, и валится отдыхать. Маленькие львята растут, не приобретая охотничьих навыков, а взрослые теряют их с каждым месяцем. Проходит год, два. Не могу сказать, сколько, но думаю, опыт продлится около трех лет. В один прекрасный день доставка бесплатного обеда закончится. Ответьте мне, что произойдет со львами?
— Ослабеют и их сожрут гиены, — мрачно ответил Виктор.
— А мне жалко львов, — сказала Надя.
Ольга, будучи в комсомоле не последним человеком, высказалась:
— Не львов мне жалко, а Севу нашего. Надо же — взял и превратил наше светлое будущее, к которому стремится вся страна, в драму с трагическим концом! Разве плохо помогать людям? — Последнюю фразу она произнесла в полной тишине и смутилась от собственной смелости.
Виктор от удивления даже лоб потер от удивления. Кажется, она другая выросла и в мыслях, и в рассуждениях.
— Помогать, безусловно, надо, — за всех ответил Константин, — и детям, и старикам, и инвалидам. Надо помогать, Оля. Надо помогать делать тяжелую работу, передавая ее роботам. Но, помогая, нельзя вбивать людям в головы чушь о том, что каждом по потребностям, а от каждого по способностям. Никогда способности человека не угонятся за его потребностями, ибо в его голове рождаются фантазии, почище тех, которые оставил нам Пушкин в сказке о золотой рыбке. Не надо жалеть здорового человека, а надо дать ему возможность раскрыть свои способности. Ты меня удивила, сестренка. Ты говоришь, что Сева неправ. Да, он не математически развил теорию светлого будущего, а сказочно, по-народному — что утопично, то и в фантазиях разбивается. Я уверен, что когда у человечества все будет, то и тогда не исчезнет борьба за будущее, и люди, живущие в светлом, будут стремиться еще к чему-то лучшему, невидимому за горизонтом.
— Оля, ты чего приуныла? Не нравится? — спросил Сева.
— Нет, Сева, не нравится, — ответила покрасневшая Ольга. — У нас в институте жизнь другая, веселая с походами и песнями. И дальше, я думаю, еще лучше будет. Правда, Надя?
Надежда ничего не ответила и лишь кивнула.
К спорщикам подошла Людмила. Она частично слышала разговор, но мало что из него поняла. Но одно она поняла четко — Ольга и ее подруга не согласны с тем, что было сказано.
— Оля, — она тут встала на защиту девушек, — ты на них не обижайся. Нам с Мариной уже однажды довелось услышать, что все то, что нас окружает, а также мы сами когда-нибудь превратимся в ничтожнейшую по размерам волну. Но, как я поняла, их сказка осуществится, может быть, в бесконечном будущем. Поэтому нас с Мариной эта новость не очень-то и огорчила. Мы сейчас разберем фантазеров и не дадим им больше философствовать. Она посмотрела на Виктора и засмеялась.
— Он со мной, а ты забирай Севу, — обратилась она к Марине, — Нина, не отпускай от себя Константина, а вы, Оля с Надей, присмотрите за Владимиром.
Тепло сморило всех. Владимир продолжал бросать взгляды на Надю и удивлялся, почему он не замечал ее раньше.
— Вы скоро улетаете?
— Встретил бы я вас раньше, то улетел бы через десять дней, а так через четыре. Улечу утром, а уже вечером буду в тайге.
— Вы так всем говорите? — поинтересовалась Надя.
— Нет, до этого никому, — твердо заявил Владимир.
С наступлением вечера жара спала. Ольга собралась идти на пруд, но увидев Надю, которая собиралась домой, спросила:
— Ты что, не останешься?
— Нет, у нас с мамой с утра дела.
— Ты не беспокойся, я провожу, — засуетился Владимир.
— Да ты, брат, влюбился? — хлопнул его по плечу Виктор
— Да.
В полупустой электричке Надя сидела напротив Владимира и загадочно улыбалась. Она то смотрела в окно, то поглядывала на своего спутника. Ее девичьи грезы наконец-то обрели реальность, а тот, о ком она мечтала, сейчас сидел рядом. Единственное, что не давало ей покоя, это мысль о близости, которую ей до сих пор не довелось испытать. Об этом она знала лишь по книгам и фильмам. Первой, прервав молчание, она сказала:
— Вы такой загадочный. Интересно было слушать ваш рассказ о львах, мне жалко их.
— Мне тоже. Но вы не волнуйтесь, вряд ли их ожидает подобный конец. Они ведь живут по законам природы, — сказал Владимир неожиданно севшим голосом. — Вы знаете, Надя, я от вас глаз оторвать не могу. Вы словно с небес спустились.
— Вы не придумываете? — Надя слегка покраснела, но при этом продолжала смотреть на Владимира немигающим взглядом. Ее сердце учащенно билось, потому что никто до этого так с ней не разговаривал
У дома она протянула Владимиру руку и проговорила:
— Встретимся завтра, сегодня уже поздно.
В ее глазах Владимир прочел желание не расставаться, но не посмел ее задерживать:
— До свидания.
Шагая к дому, он чувствовал, как к нему возвращается спокойствие. Мысленно он уже обнимал и целовал Надю.
Когда утром он появился у мамы, то первым делом сказал:
— Мама, я влюбился, ее зовут Надя.
— Ой, сыночек, хотелось бы верить!
Где только не побывали за четыре дня Владимир с Надеждой: и в кино, и в театре, и даже за город выбрались. Время пролетело незаметно.
— Я тебя люблю, люблю, Наденька, — произнес Владимир на прощание.
Она не отстранилась, легко коснулась губами его губ:
— Я вам напишу Володя.
Когда на Новый год Владимир приехал в Москву на несколько дней, он и она отдались во власть томившего обоих желания. А потом туда и обратно летели письма на нескольких листах.

- XXV -
Освободившись  от института, Владимир, еще не осознавший, что свободен, летел к дому любимой девушки. Прошедшие пять лет, ему не давали покоя вовсе не занятия, а препятствия, которые приходилось преодолевать каждый раз, чтобы получить учебный отпуск. А потом, но это были уже мелочи, по направлению, полученному в деканате, преподаватель определял его знания. Все позади, — пела его душа.
Остановившись у телефона, он сообщил матери о том, что защитился.
— Сынок, ты к нам скоро? — услышал он родной, со слезой голос.
Владимир пообещал забежать вечером.
Позади остались сомнения по поводу выбора и сожаление о том, что так долго тянул с поступлением. Полоса невезения в его личной жизни, кажется, миновала, и то, что произошло с ним за последние два года, иначе, как чудом, он не называл. И пусть мама говорит, что любовь между мужчиной и женщиной проходит, и что главное — уважение, которое они проносят через всю жизнь. Он согласен с ней — главное, что ему повезло, и он постарается пронести это чувство через всю жизнь.
Владимир, с плеч которого свалился груз, давивший на него многие годы, позабыв обо всем на свете, вдруг предложил любимой завтра же отправиться на юг. Он восторженно излагал ей маршрут, планируя сделать первую остановку у дяди Саши. Оставшиеся же дни он решил провести у Черного моря.
— Что случилось? — спросил Владимир, заметив, как погрустнели глаза девушки.
— Володя, а что я скажу маме, и что ты скажешь своей?
Ее слова вернули его в действительность. Он вспомнил, что их бракосочетание состоится через три недели.
Почувствовав, что Надя не обиделась, он успокоился, но все же про себя подумал, что лучше все это ускорить.
— Ты права, — согласился он, — отдыхать будем в Подмосковье.
Но тут его осенило:
— Надя, завтра я увижусь с Олегом Григорьевичем, он в Москве. Может, он письмецо напишет, что так, мол, и так, срочная командировка. Хорошо бы у него получилось, тогда и он у нас на свадьбе погуляет.
Однако, как говорили, человек предполагает, а жизнь, полная неожиданностей, изменяет его решения. Олег занялся просьбой Владимира через неделю, после возвращения в Москву. Так что, несмотря на ускорение свадьбы, у молодоженов изменился маршрут, вид транспорта и время отъезда в свадебное путешествие.
В аэропорту Олег был немногословен:
 — Завидую и счастья желаю, — а потом и наставление высказал, улыбаясь, — На смену смотри не опаздывай.
Молодожены к вечеру этого же дня устроились на частной квартире в Хосте, у старого приятеля дяди Саши.
Утро у молодых начиналось с пробежки к морю, потом прогулка к Самшитовой роще и снова море.
Александр Павлович прилетел на один день в Хосту повидаться  с другом и поздравить молодоженов. А уже утром Владимир и Надежда проводили его на поезд.
В последний день пребывания молодожены отдыхали в районе Самшитовой рощи. Надежда  к этому времени и отдохнула, и акклиматизировалась. Жара ей теперь была не страшна, а от насыщенного ароматом воздуха хотелось петь и веселиться. У подножия горы она спросила у мужа:
— Ты, Володька, думаешь, я испугаюсь залезть наверх?
Опытный в восхождениях Владимир за себя не переживал. Он был уверен — они дойдут до вершины, но он боялся за жену:
— А может, не пойдем? — еще раз постарался отговорить он Надежду.
 — Нет, я дойду, пойдем.
Владимир согласился.
—  Идем, но там, наверху, ты и сандалии выбросишь, и платье в клочья порвешь. Увидев, что его жена качает головой, он взял ее за руку и повел по извилистой тропинке наверх.
С высоты была видна извилистая лента берега, а дальше голубая гладь моря.
Хорошо, что склон, который они преодолевали, пока не освещался солнцем. На полпути тропинка пропала. Кругом рос колючий кустарник и небольшие деревца, чудом росшие на крутом склоне.
Владимир тянул Надю за собой, заставляя ее цепляться за ветки деревьев и опираться на стволы. Прошло два часа. На лице и руках Надежды появились ссадины и царапины, но она лишь тяжело дышала и молчала, и, выполняя указания мужа, продолжала двигаться вперед. У одной из естественных террас она попросила отдохнуть.
— Красиво-то как! Какие мы молодцы! Смотри, город как на ладони!
— Хватит! Вперед! — скомандовал Владимир, который хотел добраться до вершины прежде, чем палящее солнце вступит в полную силу.
— Еще один привал, — попросила Надежда.
— Не время отдыхать, — произнес он нежно, и, не говоря ни слова, взял Надежду на руки и пошел, преодолевая последние метры. Так он шел, пока не поставил жену на каменистую землю.
Владимир не догадывался, что в хрупком и худеньком теле его жены кроется столько энергии и мужества.
— Какая ты бесстрашная, — похвалил он ее, а она же в ответ призналась, что делать первые шаги было очень страшно, особенно когда из-под ног выкатывались камни и с шумом застревали в густой растительности.
В самолете Надежда передала Владимиру  пухлый пакет:
— Это нам передал дядя Саша и просил меня тебе ничего не говорить, а вскрыть его только в самолете, —  сказала Надежда, протягивая мужу конверт.
— Что там? — поинтересовался Владимир. Вскрыв конверт, он очень удивился, в нем были деньги и записка «Вам подарок на свадьбу».
— Денег то много, — сказал Владимир и засмеялся.
— Надо же, что дядя Саша придумал. Знал ведь, что я не возьму, так он тебе передал. Что делать-то будем?
— Не знаю.
— Вернуть — обидится. На подарок написано. Вот тебе, Надя, задача. Ты взяла, ты и придумывай, что купить нам в подарок.
Впервые Владимир улетал из Москвы с сожалением. Душой и телом он желал остаться. Но что поделать, его ждал Игнат Бондарь, которого он обязан был заменить.

- XXVI -
Владимир с женой вели переписку постоянно. Не успел он приступить к работе, а уже в тот же день вечером получил полное печали и любви письмо. Он тут же сел писать ответ, надеясь, что скоро получил следующее письмо. Так продолжалось до середины декабря. Где-то в двадцатых числах он получил очередное послание, вскрыл конверт и пробежал глазами по строкам.
— Она беременна, я стану отцом! — воскликнул Владимир и побежал делиться радостью с Олегом.
Как ни тяжело было в конце квартала, да еще к тому же в конце года, Владимир уговорил Олега отпустить его в Москву на четыре дня.
По прилету Владимир узнал, что ребенок должен родиться в апреле.
— Надя, я, видимо, не смогу прилететь.
— Володечка, не беспокойся, все будет хорошо, — успокоила она мужа.
Новый год справляли у Володиной мамы. Надежда-старшая без умолку поучала сына с невесткой.
— Наденька, ты никуда не спеши. Ни о чем плохом не думай. А как ребеночка назовете?
— Имя уже выбрали, но пока не скажем, — ответила Надя.
— Правильно, — одобрила Татьяна.
В час ночи пришли Виктор с Людмилой и Ольга, и все началось сначала: советы, наставления.
На следующий день поздно вечером Владимир улетел обратно...
— Девочка, молодец! — похвалил Владимира Сурмилов. — Примета есть, значит, войны не будет. Как думаете назвать?
— Мариной.
— Я вам последнюю новость сообщу — заканчиваем стройку и закругляемся. Наши следующие объекты будут в Москве и Московской области. Так что вам повезло, ребята, страну повидали.
На этот раз то, о чем думал Владимир, сбывалось. Его планы совпали с планами верхов создать мощную военную индустрию в центре страны.
Новый 1968 год принес массу приятных хлопот для Владимира. Они с мамой получили квартиру, о которой так давно мечтали, в районе Преображенки, и тут же поменялись с сестрой. Виктор с Людмилой и двумя детьми переехали в район Сокола.
Когда на работе он советовался с друзьями об обмене с доплатой, то все его отговаривали:
— Ты что, Володя, все задарма получают, а ты что, рыжий? Напиши заявление на работу, мол, имеем на троих комнатку, прошу улучшений.
Владимир согласился. Не хватало ни сил, ни времени проводить выходные у Банного переулка, где собиралась гудящая толпа по поводу обмена.
За одиннадцать лет командировок Владимир яснее других видел изменения, произошедшие в людях. На их лицах не было ни страха, ни идолопоклонства, ни боязни за свою жизнь. Анекдоты и шутки, отпускаемые тогда в адрес руководителей страны, ложились в хорошо подготовленную почву и давали всходы, а враз развязавшиеся языки продолжали молоть, не переставая. Теперь он видел перед собой не тех спокойных и уравновешенных работяг, смиренно бравшихся за любую работу. В разговорах он слышал, как люди хотели как можно меньше работать и как можно больше получать. Ну, чем ни предвестники коммунизма? Цель больше получать уже отражалась и на магазинах, где невозможно было протолкнуться, а количество товара не соответствовало выпущенным вместо денег «фантикам».
Они с Виктором по-прежнему приходили к Севе, где было и просторно, и уютно, а главное тепло. Надя, теперь уже Надежда Михайловна, пришлась ко двору и очень плавно вписалась в компанию жен. При встречах они делились на две группы, где велись прямо противоположные разговоры.
— У нас девочка часто капризничает, — жаловалась Марина.
— А ты построже с ней, — советовала Людмила. — Виктор мягкий, все разрешает, но когда твердо говорит нет, нельзя, то сын все понимает.
— А наша Мариночка еще маленькая, — рассмеялась Надя, — любит на отце кататься.
На мужской половине, задавая импульс разговору, Сева перечислил страны недовольные навязанном им строе.
— Плоды созрели, — с горечью в голосе произнес Сева. — Первая взбунтовалась Венгрия, за ней Чехословакия;  кто следующий господа?
— А ты нам поподробнее расскажи о политике, ты же у нас в разных кругах вращаешься, — попросил Виктор.
— Рассказывать то нечего.
— Люди не захотели коммунизма, а им больше ничего другого не предлагают. Зачем мы взяли на себя роль судьи, не понимаю? Прав был Володька, когда говорил — возьми обязательство о вечном нейтралитете и не разрешай на своей территории размещать чужие войска.
— А у нас народ, как всегда, безмолвствует, дружно одобряя политику государства? — сказал Владимир.
— Храбрость одиночек не поможет, — вступил в разговор Виктор, — потому что их ничтожно мало. А оставшаяся часть населения, устав от страха, верит в светлое будущее. По отдельным личностям видно, как они, добившись его, живут в нем. А другая часть занята улучшением своего настоящего и бежит в гору за теми, кто его уже улучшил.
Выросли многие без отцов, без мужской опоры. С детства многие вверх без помощи продвигались и о семье думали, и о маме заботились, потому у нас и сегодня на первом плане встает настоящее благополучие, а уж потом политика.
— Сева, ты мне ответь, на Красной площади кто протест вводу войск  в Чехословакию выразил?  Среди протестующих одни гуманитарии.

— Надо понять, когда все слои общества выскажут недовольство, тогда можно смело заглядывать в будущее. А, точнее, наша инертность канет в небытие, когда политикой начнут заниматься  наши дети и внуки.
— У меня есть работа, и я ее бросать не намерен, не нужны мне ваши революции. И вам советую отбросить стеснительность и лезть наверх через работу, через партию. Хорошо бы кто-то из вас туда забрался, тогда бы он смог чего-то изменить, — проговорив все это, Виктор замолчал.
После его слов некоторое время царило молчание — друзья недоумевали, шутит он или всерьез.
— Ты что, в партию собрался? — поинтересовался Сева.
— Да, — решительно ответил Виктор.
— Теперь твой долг нас воспитывать, — ехидно заметил Владимир.
— Да идите вы знаете, куда? Вас не воспитаешь, но я с вами, — отшутился Виктор.
Осенью 1969 года Владимира срочно вызвали в Главное управление. Олег работал чуть пониже рангом, а Сурмилов, получив персоналку, в тот же день ушел на пенсию, не приняв ни одного заманчивого предложения.
Володя впервые попал в главк, а потому с любопытством смотрел на высоченные потолки, огромные двустворчатые дубовые двери и на ковровые дорожки.
Начальник кадров, вызвавший его, задавал ему вопросы по анкете.
— У вас написано, что вы владеете немного немецким.
На все вопросы Владимир отвечал прямо и откровенно.
Начальник встал, походил по комнате и вдруг сказал.
— В холле напишите новую анкету и сдадите ее.
У Олега Владимир узнал подробности. Тех, кого вызывали, хотят отправить в командировку за границу.
— Я же беспартийный! — возразил Владимир.
— Ну, и что, разнарядка пришла даже на беспартийных.
— А как же мой участок? Я там уже три месяца начальствую.
— Не будь маленьким, Володя, соглашайся. Я замену завтра же найду.
— Опять командировка, — с грустью произнес Владимир.
— Ты что, с ума сошел? Да люди подсиживают друг друга, лишь поехать! А ты опять о чем-то сожалеешь! Я слышал, в Африку посылают, но куда точно, не известно.
Надежда, окончившая институт полгода назад, поступила на работу в отдел, где трудилась Ольга. Услышав от мужа новость, она постаралась не показывать свою печаль и недовольство.
— Я рада, Володя, и горжусь тобой.
— А ты поехала бы со мной?
— Да, Володя, я бы не раздумывала, — воскликнула жена...
Как Олег предполагал, Владимира посылали на год в одну из африканских стран.
Прощаясь перед зоной контроля, Надя произнесла:
— Володя, я беременна.
Владимир замер, — Почему же ты меня дома не предупредила?
— Проходи скорей, а то не отпущу, — подтолкнула Надежда и отвернулась, не желая показывать мужу свои слезы.— Я хочу, чтобы ты настоящих львов увидал. Со мной родители, не беспокойся.
— До встречи! — прокричал Владимир друзьям и скрылся в зале.
Он не знал, радоваться ему или нет. Он думал, чтобы он сделал, расскажи ему жена о своей беременности раньше. Его терзали противоречивые чувства. Он с тоской думал о своей будущей встрече с женой. Туман с изморосью провожали его далеко и надолго. В голову почему-то лезли строчки из Лермонтова: «Прощай, немытая Россия». Усмехнувшись, он махнул рукой и поднялся по трапу в самолет. Уж скорей бы он взлетел — появилось бы солнце и пришло успокоение.

- XXVII -
Всеволоду Андреевичу не спалось. Через открытое окно он разглядывал в темноте яркие звездочки, не замечая и не ощущая утренней прохлады. И он не сомневался, что по этому громаднейшему пространству летят еще множества светил, имеющих живые планеты, где восторжествовал разум.
 — И точно, есть — прошептал он, — а иначе и быть не может, чтобы из громадного множества не нашлось несколько планет, на которых материя не проявила бы заложенную в ее недрах программу создать живые организмы, а потом существа, подобные человеку. А значит, — улыбнулся Сева, — и веру, и любовь, и надежду; и хорошее, и плохое; и религии и государства, чтобы человеческое сообщество в будущем жило по незыблемым мировым законам.
В этот момент он представил людей, живущих на других планетах, вращающихся вокруг незнакомых ему светил. А какие у них мысли в направлении развития вычислительной техники, как они заставляют электроны решать разного рода задачи? Ведь у них и у нас основные физические константы одинаковы. Те же электроны, атомы и свет, бегущий с огромной скоростью, и та же таблица Менделеева. Но, наверное, есть и различия. У них, может быть, другое тяготение, отличное от земного, и другая воздушная среда и так далее, — улыбнулся он.
— Сева, — услышал он голос жены, — пошли спать. Спать! — сонным голосом приказывала Марина.
Он подошел и нежно погладил ее волосы.
— О, да еще целых три часа до подъема, может, чайку попьем?
Марина понимала волнение мужа и знала о том, что очередное ночное чаепитие может продлиться ни один час.
— Нет, Севочка, пошли спать!
Ему не оставалось ничего, кроме как согласиться с женой.
В это теплое безветренное утро с чистым голубым небом Сева проснулся в прекрасном настроении, надеясь, что этот знаменательный для него день, будет удачным. Все складывалось, как нельзя лучше. Сын с дочкой отдыхали на даче вместе с Клавдией Андреевной. Марина, накормив его завтраком, убежала со словами:
— Не забудь сообщить о результатах научного совета. И не забудь, вечером у нас гости — Виктор и Константин с женами!
Сева, не спеша, одевался, представляя, как он говорит речь.
До обсуждения предложения двадцатого отдела, в котором он занимал пост заместителя начальника, пролетело уже пять лет. А идею они с коллегами вынашивали и того дольше. Толчок всему положили полупроводники, вытеснившие громоздкие, потребляющие много электроэнергии электронные лампы.
Решив не толкаться в троллейбусе, он отправился до института пешком. Шагая по знакомым улицам, он смотрел на бабушек, сидящих на скамейках, а в голове его крутились шахматные или библиотечные программы, которые позволят людям пользоваться учебниками на дому.
Когда Сева прибыл в отдел, все сотрудники были уже в сборе. Его нервозное состояние тут же передалось и им. На его приветствие никто не ответил. Каждый вдруг нашел себе какое-то занятие. Кто-то занялся уборкой стола, а остальные смотрели на шефа, ожидая, что он скажет. Через несколько минут в отдел зашел начальник, Кувшинов Эдуард Семенович, поэтому разговор по душам у Севы с коллективом не состоялся. В этом не было вины начальника — просто он, прежде веселый и общительный, со временем стал спокойней и молчаливей. Он был лет на десять старше Севы. Образование он получил в атмосфере страха и всеобщего поклонения вождю. Начиная с комсомола, его улыбка становилась все менее заметной, а со временем он и вовсе перестал улыбаться. Он умел говорить на собрании, но старался быть немногословным, укладываясь с докладом в несколько минут. Со своим замом Севой он почему-то был предельно откровенен, и даже шепотом критиковал очередного выступающего оратора.
— Ты только послушай, Всеволод, как все будет. Пять минут восхваление, а о деле проговорит минуту. И потом окончание, которое, кстати, тоже растянет минут на пять. Вот посмотришь. В конце он сам себя покритикует, а закончится все это всеобщей здравицей, — при этом он улыбался, выслушивая выступающих одного за другим и ожидая, когда же все это закончится.
Улыбка появлялась на его лице еще и тогда, когда при обсуждении в коллективе очередной проблемы он или его коллеги находили интересное решение.
Кувшинов, не останавливаясь, прошел в свой кабинет, отгороженный от отдела стеклянной перегородкой.
— Всеволод Андреевич, пройдите, — позвал он зама.
Почувствовав настроение своего заместителя, Кувшинов хотел подбодрить его и сказать ему, что фортуна изменчива и что всякое бывает. Его трудно было обмануть, особенно когда менялось отношение руководства к подчиненному. Будучи членом партии, он за короткое время дорос до начальника отдела. И не просто какого-то заурядного, а занимающегося проблемами, которые ранее считались чуть ли не еретическими  никому не нужными, или попросту вредными, уводящими людей от действительности.
Начальство не вмешивалось в его работу, а, может, не понимало ее сути, и лишь ставило задачи, оставаясь безучастной к тому, как они решаются. А когда на экранах мониторов высвечивалась победа, они довольные хлопали в ладоши.
Когда в отдел пришел Сева, то он почувствовал в своем новом заме истинное желание помочь и науке, и людям. Поэтому не мешал ему, принимая, в конечном счете, всю критику на себя.
Обычно перед начальством он отшучивался, — Не доглядел, дело-то новое. Поэтому и ему, и его отделу прощались редкие промахи.
— Ну, Сева, — неформально обратился он к заму, — держись и не вступай в полемику. Чтобы с трибуны ни говорилось, молчи и все. Мне показалось, что вы что-то недопоняли. Так что держись. Да, а кто еще из наших пойдет?
— Аркадий, Петр Горохов и Лёва.
— Сам не забудь и им скажи,  молчание золото. 
На сцене, как полагается, стоял длиннющий стол, накрытый красной скатертью, графин с водой и трибуна из темно-коричневого дерева.
Открыл расширенное техническое совещание секретарь парткома, Елизаров Сергей Денисович. Опустив прославление партии и правительства, он в общих чертах рассказал об успехах страны и их института, и передал слово заместителю директора по научной работе Осокову Ивану Илларионовичу. По его лицу и интонации было очень трудно понять, за что он ратует, а что не приемлет, но соглашается под давлением. Прежде чем очередь дошла до Севы, выступило еще двое. И опять то же начало, середина и хвалебное окончание.
Когда Сева оказался на трибуне, зал на мгновение замер, и наступила тишина, которая случается в природе перед бурей. Многие из сидящих в президиуме и зале знали по слухам, о чем пойдет речь. Часть зала была готова принять предложение двадцатого отдела, как обыденное и ничем не примечательное событие в жизни института. Будет сверху спущена «указулька», и мы, как всегда, справимся, — рассуждали они. Другие считали первопроходцев выскочками, не понимая, куда отдел лезет. Ему что, премиальных мало?
Сева, как положено, уложился в десять минут. Не забыл в начале речи скупо поблагодарить руководство страны, без этого нельзя было выступать, так внушали ему и Кувшинов, и зам секретаря Петров Евгений Исаевич. Помнится, он появился в отделе после принятия решения о ходатайстве в верхах принять решение включить в план разработку идеи.
— Ты, Всеволод Андреевич, не будь аполитичным, — посоветовал он тогда Севе дружески. — Надо — так надо. Тебе страна дала и работу, и оборудование, поэтому ты должен, даже обязан с еще большей целеустремленностью выполнять поставленные задачи и благодарить кого надо за все предоставленные тебе блага.
Закончив речь, Сева услышал дружные хлопки зала. Но в президиуме кто-то вяло похлопал в ладоши, а кто-то и вовсе сидел и о чем-то размышлял. Он не придал этому факту значения, сел и сразу же приступил к обдумыванию плана работы коллектива. Во-первых, им нужно составить смету затрат на изготовление экспериментального образца компактной вычислительной машины.
— Что он говорит? Да кто он такой? — возмутился Сева, услышав своего первого оппонента.
Он повернулся к начальнику и спросил:
— Вы его знаете?
— Нет.
А выступающий продолжал выплескивать на двадцатый отдел и лично на Севу поток обвинений.
— Они не понимают текущего момента! Все их фантазии вредны и уводят коллектив не только от сегодняшней проблемы, которой живет страна и институт, но и уводит нас, товарищи, от реального завтрашнего дня и даже будущего!
«Уж не светлого ли?» — хотелось крикнуть Севе, но он смолчал и лишь покраснел от обиды.
Но тут оратор закончил свою обвинительную речь. Дружные хлопки раздались из зала и президиума.
Сева, не выдержав, крикнул:
— А мне-то зачем тогда хлопали?
— Вы что-то хотите сказать? — услышал он голос из президиума.
— Нет, — холодно ответил он.
Все происходящее напоминало ему спектакль, в котором нет зрителей, а лишь одни актеры. Лица людей, даже тех, которые несколько минут назад с одобрением принимали его доклад, скрывала маска, под которой скрывались беспринципность, безответственность и беспечность.
Речь двух следующих докладчиков практически не отличалась от речи первого, и видно было, что эти слова были выучены заранее.
Сева воспринимал все происходящее молча, уже не реагируя на бурные аплодисменты. Он теперь воочию увидел, как меняются люди, причем не со временем, а прямо на глазах, превращаясь из нормальных людей в животных, которые слушаются одного опытного пастуха. Глядя на них, Сева мечтал, как когда-нибудь он отправит всех этих безмозглых баранов в сборочные цеха готовить оснастку или сколачивать ящики.
Сева видел и тех, которые с сожалением смотрели на представление и молчали, и ему вдруг стало обидно и за них, и за себя. Он не знал, что прежде чем вынести на обсуждение предложение отдела, о нем сообщили в вышестоящие инстанции. А оттуда каким-то образом узнали о нем на одной из ступенек, приближенной к правительству и ЦК. Тогда-то и родились критические замечания в адрес института.
— Вы с ума там все сошли! Мы вас так загрузим работой, что вам, умникам даже в туалет некогда будет сходить! Нашли игрушку, в шахматы играть учиться дома в отрыве от коллектива! Машина и программы нам нужны для самолетов, лодок, электростанций, так и изготовляйте их и не валяйте дурака!
Тогда зам по науке покаялся:
— Виноваты мы. Их обещание сверх плана заниматься ввело нас в заблуждение.
— А материал, оснастка, монитор тоже сверх плана? Я сказал, хватит ерундой заниматься и точка!
Разнос отдела продолжался. Решили на расширенном парткоме бюро обсудить работу двадцатого отдела и принять соответствующие меры. На этом и закончилось производственно-техническое совещание.
Жизнь научила Севу многому, поэтому он не стал выказывать свое неудовольствие, да и вступать в полемику с руководством он не пожелал. Во-первых, он боялся, что его лишат возможности заниматься свободным творчеством в одной из лабораторий института, а во-вторых, шестое чувство подсказывало ему, что все происходящее во время доклада исходило сверху.
В отделе царило уныние. Начальник сразу же прошел к себе и закрылся в кабинете, не желая ни с кем разговаривать. Сева же остался среди коллег, взяв на себя роль утешителя.
— Нашего изделия там, — Аркадий показал пальцем на небо, — испугались. — темноволосый, высокого роста он, театрально жестикулируя, был похож на одно из героев Шекспира, чем вызвал улыбку у Севы.
— Да, — согласился Лев Маркович, худощавый молодой человек, и пригладил волосы. — Информация полилась бы тогда рекой, и Би-би-си незачем слушать.
— Дураки! — отозвался Петр Горохов. Он уже год как окончил институт с красным дипломом и теперь мечтал о скорой защите диссертации. — Не мы, так на Западе первым создадут то, что мы задумали. И тогда весь мир по их программам работать начнет. Поэтому так обидно!
— А хорошо бы всему нашему отделу за бугром поработать, — проговорил Лев Маркович, — денег бы заработали и славу родине принесли.
— Вы что, коллеги, с ума посходили? Считайте, что я вас не слышал, — с опаской произнес Сева. — Я вам как старший советую — дерзайте в нерабочее время. Я верю, что нас позовут.
— Поздно уже будет, рынок-то они к тому времени завоюют, — вздохнул Аркадий.
— Вы уже и про рынок все понимаете, — засмеялся Сева. — А мне плевать на него, мы живем, чтобы что-нибудь стоящее создать, а не оставить после себя кубышку с деньгами. Еще вас прошу, а точнее, требую ни о каком западном рынке при мне не разговаривать. А еще лучше, вообще его не упоминать. Все меня поняли, коллеги?
— Спасибо, поняли. Мы с вами, — услышал Сева нестройный хор голосов.
Сославшись на головную боль, Сева отпросился у начальника. Ему было необходимо побыть в одиночестве. Он отправился бродить по Москве.
По приходу домой, он задал жене вопрос:
— Угадай, победа или поражение?
— Да, что угадывать, Севочка? На твоем лице все написано, — проговорила Марина, обнимая мужа. — Я тебя очень хорошо знаю, и знаю, что ты молодец и стойко переносишь удары судьбы.
— Ты не понимаешь, Марина, а я понимаю, почему в институте идею приняли, а как пошли по главкам согласовывать, так загубили ее. Тогда я и сказал себе, нечего печалиться и горевать, забыть надо. С верхов любое дело начинать надо.
— А у нас, — защебетала Марина, — ну прямо концерт ежедневный. Заказы к нам со всеми согласованиями попадают и возвращаются наполовину урезанными. Шум и гам недовольных неделями в ушах стоят. А что тут поделаешь? Валюты недостаточно для полного удовлетворения.
— Вот от этого, Марина, мне не больно, а смешно. Я не понимаю, что мы с нашими деньгами и экономикой из себя представляем.
— Виктор с Людой звонят, — облегченно вздохнула Марина.
— Ну как? — спросил Виктор.
— Конфуз, Витенька, иди утешай Севу, а я с Людой поболтаю, — сказала Марина.
— Да, друзья, поражение, — проговорил Сева, выходя из кухни с подносом, на котором стояли рюмки с водкой и фужеры с красным вином.
— А где Константин с Ниной? — поинтересовался Сева.
— Не придут они, Нина заболела, — ответил Виктор.
— Витя, ответь мне, — сказал Сева, поставив пустую рюмку на тумбочку, — почему поначалу у нас всё принимают на ура, а как только сверху доносится окрик, то все в кусты? Ведь идея не сумасшедшая, не абсурдная, неужели директор с замами не могут доказать, что это будущее. Без портативных вычислительных машин нам не обойтись. Ну, объяснили бы, что вся жизнь — программа. У животного мира она едина. И только мы, люди – человечки лучшие ее пользователи.
 — Сева, но у человека есть еще и цель в жизни.
— Не прав ты, Витя, нет цели истинно верной, а есть псевдоцель, потому она и не согласуется с программой.
— Согласен, я неправ, но и для твоего предложения еще не пришла пора. Зачем им на гражданке создавать ваши микро-«вычислилки»? Зачем, ответь?
— Да ты пойми, на эксперимент всего-то миллион требуется. И не в валюте, а в наших, как говорит Володька, фантиках.
— А дальше что? Ну, изготовишь ты портативную машинку, положат ее под сукно и закроют тему. И скажи мне, зачем  начинать борьбу за производство? У нас телевизоры, приемники из отходов от военки собирают, телефоны не у всех есть, а ты куда влез?
— Витенька, ты, как всегда, прав. Пройдет так годков двадцать, и мы с тобой эти так называемые «вычислилки» за границей покупать начнем.
— Я согласен, — проговорил Виктор.
Женщины говорили о проблемах у себя на работе, о том, как им тяжело приходится распределять импортное оборудование:
— Посудомоечные машины пришли, так начальство уже неделю решает, кому выделить.
Виктор не выдержал:
— Люда, Марина, а почему бы вам все то, что вы приобретаете на Западе, не заказывать на наших предприятиях?
— А потому, Витя, что мы этого делать не умеем, — заулыбалась Марина.
Разговор о тряпках разделил молодежь на две половины. Виктор с Севой остались в гостиной, а женщины ушли в комнату Клавдии Андреевны.
На второй день после совещания Сева увидел красочно оформленную стенгазету.
— Что это нарисовано? — и тут же понял, что это касается его отдела.
Заглавие гласило: «Фантазеры-бездельники».
Прочитав заглавие, Сева рассмеялся. Пробежал глазами всю заметку, но не нашел ничего интересного. Ему было трудно понять, о чем вообще шла речь.
— Не обиделись? — услышал он чье-то обращение.
— А Вы кто?
— Лямкин Иван Кузьмич, вспоминаете? Я позавчера первым вас критиковал.
— Нет, не сержусь. А за что мне на непонимающих сердиться?
— Вы знаете, — оправдывался Лямкин, — нам сказали, что чем мы убедительней выступим, показывая вам на ошибки, тем меньше сверху в адрес института будет нареканий. А от них, как вы понимаете, зависят и премиальные, и наградные. Поэтому мы договорились, что уж лучше в своем кругу по— мужски выскажемся и закроем тему.
Сева видел, что Лямкину было не по себе. Он выглядел далеко за сорок, с лысиной, которую Сева сначала не заметил. Только тут до него дошло, кто такой Лямкин и он с притворной вежливостью сказал:
— Так это вы? Что вы, я совсем не обиделся, почувствовав ваше желание помочь. И вы знаете, то, что требует страна, то и надо выпускать.
— Вы правильно критику поняли, — немного успокоился Лямкин, — прошу вас, заходите к нам в экспериментальный цех. А что потребуется, так мы сверх плана изготовим. Свои же люди.
— Спасибо, учту, — поблагодарил Сева, — и вы к нам без стеснения. И выкиньте все это из головы.
«Люди меняются в зависимости от обстоятельств, — подумал Сева — И я был бы другим, оставшись жить в доме для беспризорных. А что случится с нами, если вдруг у нас наступит время капитала? Интересно будет посмотреть, кем станет этот человек. Все-таки он порядочный — не побоялся же он подойти ко мне».

- XXVIII -
Попрощавшись с коллегами, Владимир прошел в таможенную зону. Пройдет еще час, он пройдет паспортный контроль и все,  к чему он успел привыкнуть, скоро станет лишь воспоминанием. Его вновь опьянит родная природа и смешанные леса из берез и елей.
В самолете, Владимир поудобней устроился в кресле  и задремал. Обычная процедура выхода пассажиров на внутренних авиалиниях не шла ни в какое сравнение с международными. Час он пробивался к выходу, пока не очутился в объятиях жены. Родина встретила его теплым дождем с грозой и молнией, о которых он уже забыл вдали от дома. Обнимая жену, он заметил сестру, которая в стороне дожидалась своей очереди.
По дороге домой жена, потерявшая от волнения голос, без умолку рассказывала ему шепотом последние новости о Викторе, о Севе, находящемся в командировке, при этом она не переставала повторять:
— Никуда я больше тебя, Володенька, одного не отпущу!
Владимир же, не стесняясь ни шофера, ни сестры, целовал жену и твердил:
— Больше без тебя никуда, Наденька.
Дома дочь тут же забралась к отцу на колени. Она трогала его щетину и качала головой:
— Какой ты колючий, папочка! Я тебя сейчас за ширму проведу, только тихонько, — прикладывая пальчик к губам, прошептала она. — Там наш Витенька спит, ты его не буди, он еще маленький, плакать начнет.
Владимир, затаив дыхание, склонился над кроваткой и поцеловал сына. Его вдруг охватило такое счастье, что перестал соображать.
Увидав собирающихся уходить сестру с тещей, он спросил:
— А вы куда?
Сестра показала ему на часы:
— Ночь уже, Володя. Встретимся утром.
Несмотря на поздний час, дочь не отходила от Владимира.
— Папа, а ты на слонах катался?
— Нет, не пришлось.
— Ну, ты их хотя бы гладил?
— Да, они такие большие.
— А на верблюдах катался?
— Катался, Мариночка. Усаживался между горбами и бегом по пустыне.
Первой не выдержала Надежда:
— Тебе спать не пора?
— Пора, — неохотно проговорила дочь. Прежде чем лечь, она пообещала отцу. — Я тебя разбужу, папочка!
Бесконечные сутки наконец-то закончились.
— Как хорошо дома! — воскликнул Владимир, оставшись наедине с женой.

- XXIX -
Рано утром отдохнувший Владимир пошел отчитываться за почти полугодовое отсутствие. С Олегом Григорьевичем они договорились встретиться в обеденный перерыв.
В конторе его встретил аврал, свойственный концу квартала и концу полугодия.
Новый начальник Владимира, Титомир Александр Николаевич, ярчайший представитель старой гвардии, встретил представителя молодого поколения по-отечески тепло.
Заявление Владимира об отпуске его обрадовало, все-таки речь не шла об увольнении, что обычно делали люди по возвращении из-за границы, заранее имея договоренность о переходе. Однако поговорить по душам с человеком, руководителем солидного предприятия, в расписание никто не запланировал. Он с сожалением  посмотрел на часы и дружелюбно сказал:
— Отгуляешь, Володя, тогда и заходи, а сейчас некогда. Извини, в райком, а потом в управление вызывают.
Владимир боялся обидеть этого человека, который годился ему в отцы. А потому, прощаясь, он постарался не показать ему своей растерянности, потому что окончательного решения он пока не принял. У Владимира вновь возникли сомнения в целесообразности его труда. И не только его, а миллионов соотечественников, трудившихся по обе стороны границы, которые с надеждой начинали и с горечью заканчивали свое безнадежное дело. Ибо он знал, что усовершенствование орудий разрушения сводит на нет все возведенное одной, а потом и другой стороной. Бессмыслица до бесконечности и все ради того, чтобы защитить себя от таких же людей. Для чего человечество создает себе лишние трудности? Уж не идет ли мир по стопам наших отцов и дедов, которые сначала все разрушали, а потом заново создавали все то, что мы сейчас имеем? «Неверно я думаю, — заключил Владимир, — все зло, которое творится на земле, исходит из-за навязывания идей, родившихся в одном сообществе и будто бы верных для остального мира». Но тут он вспомнил об Адаме и Еве и добавил к своим мыслям еще одно немаловажное заключение о том, что часть человечества стремится к первозданному раю за счет другой части. Но об этом Владимир решил поговорить с друзьями.
Духота опускалась на город. Гроза к вечеру начнется, подумал Владимир, радуясь тому, что удастся еще раз увидеть буйство природы, которое в зависимости от сознания людей отражается на их характерных особенностях, даже придает лицам особые черты. А с ними и язык, соответствующий человеческому облику и его характерным особенностям. Не может нормальный человек плясать от удовольствия при жаре, от которой может свариться яйцо, или при холоде минус тридцать нежиться на улице. Ежедневно человек что-то усваивает и что-то забывает — так и Владимир, скучающий вдали по родине, теперь удивлялся, как он переносил спокойное жаркое однообразие. Он одним махом одолел лестницу. На вопрос секретарши: «Вам назначено?» — он утвердительно кивнул головой и добавил: «Я по очень важному делу».
— Заждался, — услышал он с порога голос Олега.
Друзья приветствовали друг друга пожатием рук и похлопыванием по плечу.
— Я вовремя, не опоздал, — сказал Владимир, показывая на настенные часы. — Ровно в два, как и договорились. Ой, да я совсем забыл, начальство любит, когда его дожидаются!
— Всё оно любит, — проворчал Олег, доставая из шкафчика бутылку коньяка и пару бокалов.
— Точно, — улыбнулся Владимир, — там водку пьют, а не коньяк. Это тебе, — протянул он Олегу небольшую коробку, в которой оказался портативный приемник.
— Что это такое?
— Да так, другу на память. Именно другу, а не начальнику, — прокомментировал Владимир. — Только попробуй отказаться, выброшу. Я из-за этого на таможне целую лекцию выслушал. Меня спрашивают, почему все три одинаковые, а я им отвечаю — для друзей. Не верите, так они лично к вам сюда их забрать приедут.
— У другого бы не взял, — улыбнулся Олег, — а вот у тебя — с удовольствием. Что, и радио всякое можно послушать? — поинтересовался Олег, разглядывая подарок.
— Да. А иначе зачем мне его тебе дарить? Еще и кассету можно поставить.
К секретарше, возникшей на пороге кабинета, Олег объяснил, — Ириночка, я ухожу обедать, а потом у меня дела. Думаю, к пяти освобожусь.
В небольшом ресторанчике, недалеко от управления, Олега встретили как старого знакомого. Услужливый распорядитель посмотрел и сразу определил, что мужчины пришли поговорить. Он усадил их за столик, отгороженный от общего зала. Уют, полумрак, тишина, а за окном по столичной магистрали мчались машины.
— Что пить-то будем? — спросил Олег, поправляя модный галстук и снимая ворсинку со своего элегантного костюма.
— Столичную, — не задумываясь, ответил Владимир
— Водку, — сказал Олег официантке.
— Олег Григорьевич, вам холодную, как всегда?
— Да, и еще осетрины. А насчет всего остального мы еще не решили.
— А она ничего, симпатичная. И тебя по имени-отчеству величает, — заулыбался Владимир.
— Да что ты, Володя! Я теперь не любитель женщин, это все в прошлом. Теперь я семьянин. Дочку у меня Лилей зовут.
— Да я знаю по письмам, что ж, поздравляю. Кукла за мной.
Друзья не чувствовали неудобства в общении, несмотря на изменившееся положение одного из них.
Вспоминая их прежнюю совместную работу, Олег с горечью рассказывал, как постепенно мельчает их предприятие.
— Бегут люди, Володя, и какие спецы! Помнишь Владимира Ивановича, который женщин любил? Так вот, уволился он, и еще двоих уговорил уйти вместе с ним. В процентном соотношении человеческий ресурс на четверть поредел. А план с меня спрашивают. Но я научился со всей строгостью на всех наседать. И твоего начальника замучил. Занимай через годик его место — помогу.
— А он куда? — поинтересовался Владимир.
— На пенсию. Он сам этого ждет, не дождется. Да что это я предлагаю, ты же не в партии. Тебе же некогда вступить! Что это за упрямство в тебе сидит, не понимаю! Люди стараются любыми путями в кандидаты попасть, а ты ответь мне по-честному, ты что, брезгуешь? И меня, поди, осуждаешь.
Владимир вертел в руках рюмку, думая, что он не для спора приехал, а для того, чтобы увидеть старого друга.
— Нет, Олег, не осуждаю я тебя, а наоборот, приветствую. — Как мне дядя Миша покойный рассказывал, у него на фронте друг был, Николай. Так этот Николай не верил в Бога, все сомневался, мучился и завидовал тем солдатам, которые, несмотря ни на что, верили. Всюду есть хорошие люди, и какое я имею право судить о таком количестве партийных? Честно скажу, в партию я не верю, и не хочу участвовать в этом эксперименте. У нас диспут с друзьями однажды произошел, мы тогда пришли к выводу, что капитализм сам по себе сформировался. Никто его специально не создавал. А наше общество насильно создано. Так что, нам трудней будет, чем капиталистическому обществу к настоящему социализму прийти. Все должно быть естественно без принуждения и без ускорения прихода светлого будущего и прихода всеобщего равенства. В природе нет равновесия. Оно постоянно нарушается и вновь восстанавливается, чтобы опять разрушится. Потому и наша с тобой жизнь продолжается. Что мне делать, обмануть себя, других, притаиться из-за жирного куска и лгать с трибуны? Или лучше спокойно работать, как большинство наших сограждан и приносить себе и окружающим пользу?
— Я догадывался раньше, но твое откровение удивило меня. Спасибо тебе за честность. По-твоему, я теперь безгрешен в выборе, потому что получается, что я принял на веру идею партии. А как не верить миллионам, отдавшим жизнь на войне, и тем, которые сегодня честно работают? У меня к тебе одна просьба, ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. И все— таки, когда сомневаться перестанешь, я тебе первым рекомендацию дам.
— Это самое прекрасное, что я когда-либо слышал от тебя. Ты уж извини меня, Олег, за откровенность. Я и сам с детства не пойму свое отношение к социализму.
За годы совместной работы Владимир научился понимать Олега, как никто другой, и был уверен в его откровенности.
— Я понимаю, Олег, твои опасения. Я до обеда был в управлении, ничего там не изменилось: та же неразбериха в конце месяца, аврал — одним словом, все вверх дном. Оттуда я вышел в растерянности, не зная, что мне делать: найти тихую гавань, где можно работать играючи, или продолжать работать на прежнем месте, несмотря на трудности. Тебя ругают — а ты молчишь, считая себя виноватым. А потом выпиваешь стакан, второй и забылся до следующего разбора.
— Даже и не думай уходить! — воскликнул Олег. — Ты в своем уме? Квартиру покупать надумал. У тебя сколько метров на человека приходится?
— Вся беда как раз в этом и заключается, в метрах этих несчастных. А если я хочу отдельную комнату иметь? Разве это плохо, если я деньги честно заработал? Управление получит мои заработанные, и на них еще построит. Так должно быть, а не иначе. Мы с женой на четырнадцати метрах прописаны, а еще двое детей. Пока живем в тещиной однокомнатной квартире, а она в моей. Этого достаточно, господин начальник?
Олег, продолжая улыбаться, предложил Владимиру выпить еще и успокоиться.
— Я и не волнуюсь. Я что думаю, то и говорю.
— Так и я тебе скажу, никому нет дела до того, где ты живешь! Основное, по чему судят, так это прописка, а еще то, сколько у тебя проживает человек на твоих квадратных метрах. А с твоими данными я обещаю тебе трехкомнатную. Тогда беги куда хочешь. А может, когда вернусь из командировки, вместе убежим.
— Спасибо. У меня человеческая натура верх взяла: все задарма, а я что, рыжий? Подожду в рай временно возвращаться.
— Какой рай? — засмеялся Олег.
— Чревоугодный, — отшутился Владимир, заметив направляющуюся к их столу официантку.
— Ну, как осетрина?  Весь мир нам завидует.
— Так я же в России, Олег, мне экзотики хочется. А там я скучал по волжской рыбке.
— А что у тебя там за рай, просвети, пожалуйста.
— Нет. Сначала физикам расскажу, а уж потом и тебе.
— Я понимаю, почему в твоей голове разные гипотезы рождаются.
— Почему? — удивился Владимир.
— Да потому, что тебе в настоящем жить не интересно. Вот ты и придумываешь и философствуешь о будущем для своего успокоения, отгородился от мира сего, тебе легко и непробиваемо. Я помню времена, когда мы с тобой падали от усталости. Приходили и валились спать. И никаких мыслей и фантазий у тебя не возникало. И знаешь, что из этого следует?
— Что? — спросил Владимир.
— Работать тебе надо в две смены, а на сон отводить не более пяти часов. Тогда тебе все было бы мило.
— Не понимаешь ты, Олег, ничего. Но я тебе скажу, от чего мысли помогают. Живем мы, как во сне Веры Павловны по Чернышевскому. Помнишь его «Что делать?».  Его героиня взяла на себя роль нашего нынешнего государства, и решает, кому из работниц дать новое жилье или улучшить старое, а кому и вовсе повременить. У нее одно коллективное предприятие, на котором можно и разобраться. Но спрашивается, зачем — ведь и так ясно, кто больше зарабатывает, тот и работает лучше. Вот и вопрос, зачем недоплачивать, чтобы потом рождать чиновников, распределители и стремление в людях урвать первым кусок получше. Человек обязан заработать жилье и гордиться этим. И жить ему надо там, где есть работа и друзья. Это и будет первой ступенью его свободы. А государство должно бесплатно выделять жилье — это его обязанность — инвалидам, многодетным семьям, и военным, без всяких там оговорок.
— Ты, я чувствую, спросишь: «Откуда средства на все взять?».  А я скажу: «Зачем всем без исключения странам  помогать, за полстоимости объекты сооружать?».
— Я сам не могу понять этот феномен. Мы же не эксплуатировали их столетиями, так почему должны отвечать за чужое колониальное прошлое? Смеются там над нашими благодеяниями.
Олег понимал, что Владимир полез уже в большую политику. И не выдержал.
— Ты уже и против решений партии выступаешь! Я вот намного больше тебя знаю, но молчу. Раз все так, значит так надо. Страна наша в этом третьем мире, представь, даже валюты не зарабатывает. Они с нами сырьем да разными мелочами рассчитываются. А валюту мы нефтью, металлом и лесом себе добываем, но я верю, что это временно, хотя крайне необходимо нашему государству сегодня.
— Тогда ответь мне, Олег, откуда эта благотворительность за счет тебя, меня и всех нас? Мне Сева письмецо написал, жалуется, что ему миллион рублей на разработку выделить не смогли, а тут миллиарды летят. А если что и изменится, то я тоже обрадуюсь безмерно.
Олег тяжело вздохнул:
— Неужели и я с такими мыслями вернусь из-за границы?
— Ой, извини, Олег! Я даже не спросил, куда тебя посылают.
— В Монголию обещают на три года с женой. Я согласился «Волгу» вот заполучил, а «москвич» продам. Жалко, отцу, как фронтовику, без очереди дали. Но что поделаешь, зачем две машины?
— Как же ты сумел «волгу»? Она же только по большому блату выдается.
— Номенклатурная должность, потому и дали. Ты не волнуйся. Говорят, скоро Россию автомобилями завалят. Итальянские выпускать начинаем.
Вдруг Олег заулыбался:
— Слушай, купи мой «москвич». Я на нем даже полгода не проездил. На рынке продавать не могу — что люди подумают? Скажут спекулянт. Правда, там еще полстоимости сверху дают. А тебе за номинал без сожаления отдам. И душе моей будет спокойно.
Владимир потянулся к графину. Но тот оказался пуст.
— Еще по сто?
— Ты еще спрашиваешь! Давай выпьем за машину и за твои философские фантазии. Я тебя хочу попросить, познакомь меня со своими друзьями, с Севой и Виктором, но только после моего возвращения. Не знаю, вольюсь ли я в вашу компанию. Но то, что мне будет интересно, я не сомневаюсь.
Владимир понял, что дружба, закаленная совместной работой, не простой звук. Она или начинается и никогда не пропадает, или никогда не зарождается. Он попросил счет и, несмотря на возражения Олега, расплатился.
— Сегодня моя очередь, а ты заплатишь, когда будем пить за твое возвращение.
Улица встретила друзей проливным дождем.
— Так ты все понимаешь? — спросил Владимир на прощание.
— Возможно, но не до конца. Не знаю, прав ли ты, — ответил Олег.
— Это пустяки. Чего твое высказывание стоит: «Экономика не терпит застоя, как и природа».
Эту фразу Олег сказал ему, выходя из ресторана, когда тот увидел сверкающую молнию и услышал оглушительным гром.

- XXX -
Едва открыв глаза, Владимир минут двадцать занимался гимнастикой, по совету одного из жителей Сибири, которого звали Артем.
 — Холодно, ветер пронизывающий, на дворе минус пятьдесят, — говорил он, — а ты  должен, обязан тело тренировать, чтобы хвори не было.
Посожалев об отсутствии в городе Виктора и Севы, Владимир решил побывать сначала у Григория, а к вечеру посетить Николая.
Владимир уважал Григория за честность, несмотря на различие во взглядах относительно оценки моральных устоев общества. Он даже иногда считал, что друг прав, но во многом не соглашался, говоря об этом открыто.
— Не я один нарушитель, посмотри, Володя, что наверху творится! — оправдывался Григорий.
У него царил беспорядок. На столе стояли пустые бутылки от шампанского, по фужерам ползали мухи. Пиджак, брюки, рубашка лежали в куче на спинке кровати. На полу валялись бумажки, пластинки, магнитофонная лента. Сам Григорий сидел на кровати, обхватив голову руками. Он смотрел на Владимир ничего не выражающими глазами. Покрасневшее лицо и пустые глаза говорили о том, как плохо их обладателю.
Вздыхая, Григорий произнес:
— Не ожидали господина, проходи.
— Приближаемся? — покрутил Владимир пальцем у виска. — И давно ты этим страдаешь? — он продолжал интересоваться, пожимая протянутую Григорием руку.
— Да узнал я тебя, Володя, — все тем же охрипшим голосом произнес Григорий. — Третий день уж пью, но на работу хожу и играю нормально. Даже кайф от этого получаю. Но если честно, по утрам очень мерзко и язык еле шевелится. А все вокруг качается до тех пор, пока шампанское не приму. Ты открой бутылку, а я пока фужеры помою.
Вернувшись с кухни, Григорий скомандовал:
— Наливай за встречу! — он залпом осушил свой фужер.
— Григорий, тебе что жизнь настолько опротивела, что ты ее вином заливаешь? А как твои: жена, дочка?
— А что Лида? Она ждет, когда я закончу. Она ко мне даже не приходит, пока не завяжу. Вот сейчас допью бутылку и все. Хватит! А хочешь знать, из-за чего все это?
— Интересно и даже очень.
— Это все от несправедливости. Я никак не ожидал, что друзья могут быть так несправедливы. У нас в оркестре все было хорошо и вдруг мы узнаем, что певица, в которую мы всю душу вложили и, можно сказать, из помойки за уши вытянули, убежала. Ух..., — Григорий выругался и стукнул палкой по барабану. — Ты пойми, Володя, я больше от бессилия злюсь. Заставить вернуться мы ее никак не можем, права такого не имеем. Все держится у нас на человеческой порядочности. А кому нужна эта порядочность, когда кругом обман и алчность. На Диком Западе, прежде чем уходить, она бы призадумалась, во сколько ей эта ее прыгучесть обойдется.
Григорий засмеялся.
— На словах наша реальность хороша, — продолжал он, — будущее прекрасно, а на деле — все обман и ложь. Темнеющие с каждым годом будни мы выдаем за светлые горизонты, — он замолчал.
— Так ты брось музыку, — посоветовал Владимир, — и на производство. Что, боязно?
—  Да, боязно. Не хочу ежедневно быть отверженным: работать и знать, что за то же самое время могу спокойно две-три зарплаты получать, а не одну.
— Да я и сам знаю, что я работяга-неудачник, и горе-музыкант. Затянула меня халтура и башли в конвертах помимо зарплаты.
— Я вижу, что ты сожалеешь. А ты не получай эти башли и живи честно, — предложил Владимир.
— А как, Володя? Когда у меня официальная зарплата по Москве семьдесят рублей в месяц, а жена с премиальными за двести имеет. Так что даже не старайся переубедить меня.
Владимир задумался над тем, как ответить другу так, чтобы он понял. Он еще надеялся на лучшее продолжение жизни, особенно после возвращения на родину.
— Тебе, Григорий, кажется, что ты обо всем знаешь. Да, там получают намного больше нашего. Но они и платят за все намного больше: и за квартиры, и за больницы, а проезд, та даже не представляешь, какой дорогой. Но я с тобой согласен: сколько человек заработал, столько и должен получить, и платить за все, за что мне необходимо платить.
— Вот это верно! — воскликнул Григорий.
— Верно-то верно, вот только попробуй сегодня людей переубедить. Они уже привыкли, и вряд ли сразу на новшества согласятся.
— А я согласен, — впервые улыбнулся Григорий. — Государство у нас глупое, и само себе яму роет своей безграмотностью.
— Да, — согласился Владимир, — нахохлились люди и завидуют тому, как много за бугром получают. Они мечтают столько же получать и к тому же иметь все бесплатно. Я тебе еще один пример приведу. Многие рисуют, но только картины одиночек ценятся. Сам посредственный художник ругается и всем говорит: вот бы мне туда, я бы там зажил. Попади он туда без таланта и что тогда?
— В хиппи бы записался.
— Уж это точно. Деньги просто так с небес не падают. Пошел бы он тогда маляром на жизнь зарабатывать, или получал бы от государства пособие. У них социальная справедливость тоже на высоте, и они, как мне кажется, к так называемому социализму первыми придут.
Владимир вынул коробку, извлек из нее браслет и отдал его.
— Как здорово! Давно мечтал такой приобрести, — восхитился Григорий и назвал примерную стоимость браслета.
— Неверно, — усмехнулся Владимир. — А я-то думал, ты обо всем имеешь понятие. В «Березке» или в наших магазинах, может, и стоит он столько, а на самом деле — в два раза дешевле.
— Надеюсь, ты их много привез?
— Ты неисправим! — засмеялся Владимир. — Не желаю, чтобы меня эта зараза затянула, чтобы я перестал что-либо создавать и мыслить, а начал жить в страхе. Я совсем недавно прилетел, а уже стал свидетелем продажи из-под полы. Ты только представь, без всякого страха торгуют.
Григорий махнул рукой:
— Это дешевка, мелюзга. Вон у «Березки» сколько кидал кружится. Не вздумай им чеки продать. Худшее, на что ты можешь нарваться — на подставу из органов. Они под шпану работают, совести у них совсем нет!
— А ты, Григорий не боишься? Дело-то тонкое. Здесь и политика, и спекуляция, все что угодно тебе пришьют. И оправдываться бесполезно. Твои-же слова?
— Нет, не боюсь, — поморщился он. — Во-первых, я около «Березок» не пасусь. Мы с другими чинами работаем, из госуправления. Туда трудно подступиться. Люди из-за границы везут столько, что в коммерческих магазинах им неудобно светиться. А мы лишь бедным помогаем, да и себя в накладе не оставляем. Спекуляция — это факт приобретения дефицитного товара в нормальном магазине оптом, а потом его продажа с рук по завышенной стоимости. А наш товар не магазинный и потому его цена не установлена.
— Вот ты мне и раскрыл глаза. Теперь я знаю, что если что-то приобрету в «Березке» для продажи, то это и есть спекуляция, так как цена известна. Но я не собираюсь этим способом наживаться. Мне пока «фантиков» моих на жизнь хватает. А насчет чеков нас предупредили, что они валютные и не подлежат перепродаже. Ты ответь мне вот на какой вопрос, все те, кто у «Березок» работают, они безработные или нет?
— Что ты, все устроены. Кто-то в котельной работает, кто-то сторожем. Сутки работают, трое свободны.
— А ты случайно не знаешь, скольких из них уже поймали?
— Да пусть ловят. Их места тут же другие занимают. Свободной ниши никогда не остается. И это, как ты говоришь, безобразие будет продолжаться до тех пор, пока государство не поймет сущность человечества — почему одним можно покупать там, куда других не пускают. На наших же деньгах пишут «обеспечено золотом». Выходит и здесь обман?
— Ты меня не считаешь спекулянтом? — вдруг серьезно спросил Григорий.
— Теперь нет, — засмеялся Владимир. — Ты помогаешь богатым стать еще богаче, а людям, не испытывающим недостатка в деньгах, не мучиться, а получить то, что им нравится.
— Выходит, что я делаю нужное дело?
Друзья рассмеялись.
— Допьем? — спросил Григорий, разливая по бокалам остатки шампанского. — Слово даю не идти больше на поводу у своего настроения.
Распрощавшись с Григорием в центре, Владимир позвонил Николаю.
— Он на аварии, звоните завтра, — ответили ему.
Владимир повернулся и зашагал в сторону дома.
— Уж не заболел ли ты? —  спросила жена.
— Расстроил меня Григорий. Другим он стал, не похож он ни на кого из наших друзей. То, что он ни во что не верит, так это пустяки. Многие не верят, но живут, хоть и тяжело, но по законам, по устоявшейся морали. А он поставил на первое место не борьбу, а случайность, получаемую от подачек. Поговорили мы и разошлись, но каждый остался при своем. Притворяться мы не стали, поэтому каждый оказался по-своему прав. Только время нас рассудит.

- XXXI -
Опасения Владимира в отношении различных формальностей, связанных с покупкой машины и прохождением техосмотра, не оправдались. Еще не пришло время обеда, а он уже шагал с новыми корочками к своему личному авто.
Николай встретил его рукопожатием и кучей вопросов. Владимиру в очередной раз пришлось рассказать о том, как он жил там, за границей.
— Да, — задумчиво проговорил Николай, шагая по своему кабинету. — А я, признаюсь, устал. Не работа мне в тягость — замучили текучка и план. Кто повыше, научились требовать, да еще как — любой ценой. Не выполняешь план — пожалуйте в райком, да и свое начальство тебя за это по головке не погладит, пусть даже у тебя есть на то вполне объективные причины. А не дай Бог, ты что-нибудь действительно нарушил, за тебя сразу же органы возьмутся. Крутимся мы между двух огней, а в целом — задубели и приспособились. Но ты не думай, Володя, что все уж так плохо. Я квартиру получил, машина персональная под боком. Когда меня ругают, иногда молчу, а иногда приходится и сдачи давать.
— Николай, смотрю я на людей и не пойму, что у них на уме. Тяжело работать начальником, многие жалуются. А предложи им занять пост пони же, так я уверен на все сто процентов, а то и больше, что этот человек посмотрит на меня и подумает, в уме ли я. Людям кажется, что чем выше чело век занимает пост, тем труднее ему. А он смотрит свысока и приятно ему, что все его уважают. А ты как считаешь, я прав?
— Прав, — коротко и быстро ответил Николай. — Я согласился и принял правила поведения верхов. И сегодня скажи мне — возвращайся в прорабы, мол, там полегче, — я не соглашусь, — Николай даже поежился. — А то, что люди жалуются, так ты не принимай их всерьез. Им или душу облегчить хочется, или пенсия близка, вот он месяцы и считает. Чем ниже человек по должности, тем больше у него ответственности. Она у него первичная, конкретная, он отвечает материально и уголовно, а вот у меня она уже вторичная, я за все отвечаю морально. Убили у прораба на стройке человека краном, так его и посадят. А главному инженеру лишь строгий выговор объявят, премии лишат, и меня с ним заодно. Чем больше на человека наваливается по возрастающей: трест, главк, город и так далее, тем меньше внимания он обращает на мелочи. Я тебе объясню, почему так. Продвижение по служебной лестнице закаливает человека. Плохой я товарищ! — неожиданно переменил тему разговора Николай. — Я тебе даже выпить не предложил за встречу.
— Я бы с удовольствием, но не могу, — поблагодарил Владимир.
— Ты что, заболел там у себя в Африке?
— Нет, что ты? — поспешил заверить друга Владимир, протягивая ему только что полученные документы на автомобиль. —Ты мне лучше скажи, где Евгений, что с ним? — вспоминая о прошлом спросил Владимир.
— Где-где? Развелся он и подался на Байкал жизнь исправлять. Ему уже за тридцать, а он все мечтает о каких-то идеальных отношениях между мужчинами и женщинами. Откуда это у него, каких он книжек в детстве начитался? Ему и сейчас звезды с луной подавай. Не за глаза будет сказано, но надо сначала женщину научиться любить и уважать, а не пустую болтовню разводить. Поначалу мы все стараемся лучше быть, но со временем все встает на свои места. Чего ему не хватало? Квартиру получил, ребенок подрастает!
— Даже не знаю, что сказать тебе по этому поводу, — развел руками Владимир. — У него уже была любовь с Верочкой под звездами.
— У вагона я ему напутствие сказал, возвращайся, мол, Евгений мужиком. А он как отреагировал? Посмотрел на меня растерянно и лишь пожал мне руку. Лицо серьезное такое. А по большому счету, скажу тебе, Володя, никто не может разобраться в чужих семейных отношениях. Никто никогда не решит: кто прав, кто виноват.
— Нам остается лишь дождаться его возвращения. А ты помнишь, как наши сокурсники у Юльки слово друг другу давали не пропадать, а сами разбежались, кто куда.
— Мы живем по принципу «всех не навестишь, со всеми не повстречаешься». Пустые слова, пустые обещания.
— Истинно, Коля. Нашу жизнь прокрутили как кино и на полочку положили, чтобы потом прокрутить его еще раз в стиле «ретро». И у всех нас, у людей, время от времени возникает в мозгу чей-то образ и тогда человек начинает тосковать.
Возвратившись от товарища, Владимир вспоминал его слова о том, что нельзя всех посетить и со всеми повстречаться.
Войдя в квартиру, он обнял жену. Она пыталась что-то говорить ему, но он не слышал слов и лишь вдыхал ее запах. Нежность заполняла всю его душу. Даже теперь в мыслях он не мог представить, как он раньше жил без любви.
Несколькими минутами позже Надежда рассказывала мужу новости.
— Виктор и Сева дома и ждут нас завтра.
— Едем! — радостно воскликнул Владимир. — Я и сам ужасно соскучился. А как дети? Кто завтра с ними посидит?
— Детей у нас забрали, — посмеиваясь, проговорила Надежда. — Марина с тетей Таней разлучиться не может, а Витюша с бабушкой. Я спрашиваю, Надежда Игнатьевна, вы не устали, а она серьезно так говорит, с чего ты взяла, идите, гуляйте, пока молоды.



- XXXII –
            —  Идея, общность взглядов, случай — сближают людей, — сказал на одной из встреч  Сева.  И сегодня он с удовольствием был готов выслушать каждого гостя.
Владимир, после долгого отсутствия, смотрел на друзей глазами уже много чего повидавшего человека. Сейчас в разговоре с друзьями, он пользовался информацией, которую он получал от них в письмах.
Однако, разговориться ему помог Виктор:
— Ты что-то похудел, осунулся.
— Он просто мало кушал и откладывал на автомобиль, — подначил Сева.
Владимир засмеялся:
— Ничего умнее ты, Сева, придумать не мог? Человек просто загорел до черноты, вот и кажется вам, что он худой.
— Что вы, — на полном серьезе заговорил Константин, который не заметил шутливого тона друзей, — он там раза в три больше получал, потому и позволил дорогую покупку.
Поулыбавшись, Владимир вынул из сумки сувениры и, протягивая каждому, сказал:
— Благодаря экономии приобрел, а иначе никак невозможно.
— Ну и ну, Володя, как же ты выдержал? — посочувствовал Константин, наивно полагая, что Владимир говорит на полном серьезе. Но когда он понял, что ребята его разыгрывают, то только махнул рукой, — Да ну вас, шутники. Спасибо, разыграли.
— Что-то наши женщины на нас внимания вообще не обращают. О чем это они так увлеченно беседуют? — вдруг прервал шуточную перепалку друзей Сева.
— Я думаю, нам пора к ним присоединиться, — подхватил Севу Виктор.
У Людмилы с Виктором Владимиру нравилось все: и обстановка, и то, как Люда мариновала шашлык, а особенно он любил ее разносолы, которые она делала острыми для мужчин, и нежными для женщин.
— Виктор, я что-то Ольги не вижу, она что, как всегда, опаздывает? — поинтересовался он у друга.
— Да болеет она. У нее ангина с осложнениями.
— Жаль, тогда передай ей вот это, — Владимир протянул Виктору сувенир для Ольги.
В беседке, обвитой каприфолью и хмелем, Виктор, усевшись с краю, спросил Владимира:
— Как тебе Григорий?
Пожав плечами, Владимир ответил:
— Мне кажется, он потерял все: веру, цель в жизни. У него одно на уме — деньги. Мы долго спорили, но каждый остался при своем. И, как мне кажется, вряд ли, кто способен его словом переубедить.
Виктор махнул рукой:
— Ты прав, я в более резкой форме высказался. Я ему говорю, ты в спекулянта превратился. А он улыбается и говорит, ты на себя посмотри, во все заграничное одет. Да на тебе ничего советского нет. А ведь он прав, я как-то на это внимания не обращал. Спрашиваю у жены, а она в ответ — костюм финский, рубашка пакистанская, ботинки австрийские.
Он смеется и на галстук показывает — а вот это наш, сразу видно. Эта тема изменила весь разговор. Молодец, Григорий, мы лет так через пятнадцать портативные вычислительные машины из-за бугра привозить начнем. Миллион на разработку пожалели, жаловался Сева, а Владимир говорит, миллиарды на ветер бросаем.
— Да что вы спорите, друзья? — вмешался Константин. — Не будь мы так богаты нефтью, рудами и лесом, наш великий эксперимент давно бы рухнул. Вон Виктор молчит — уж он-то знает, сколько у нас средств попросту тратится, да и у тебя не меньше, Сева. И вы думаете, мы одиноки? Я полагаю, Америка не меньше нас на ветер выкидывает.
— Согласен, — кивнул Сева. — Но у них-то доллар, как мировая валюта, дает прибавку казне. А нашим, я слышал, предлагали рубль к валюте приобщить, только мы, как всегда, отказались.
— Испугались, наверное, — предположил Владимир.
— Нет и еще раз нет, — не согласился Константин. — Здесь не испуг, а идейная политика, которая у нас выше экономики. Несвободными людьми легче править. У нас у каждого кажущееся благополучие выражается в одежде, кухонных принадлежностях. Мы довольны и хвалимся друг перед другом: ах, какой у него холодильник, как он одет! Вы посмотрите, во что наши женщины одеты по утрам, как будто они не на работу идут, а на показ мод. Идея великая уже заканчивается, она есть в газетах, в кинофильмах, но не в повседневной жизни. Я заметил, что мы превращаемся в обывателей низшего сорта, у которых одно лишь благополучие на уме.
Сева встал и начал ходить по веранде,
— Прав Константин, и ты Виктор — великие начала уходят, а на смену им приходят пошлость и обман. Я Владимиру завидую, он попутешествовал по стране, даже за границей побывал, нам что-то новое привез. Я в поисках ответа для чего человек живет, по его стопам пошел, — он показал рукой на Владимира. — Я вплотную занялся волнами. Я представил, что известная нам малюсенькая волна, как и световая, имеет множество диапазонов. Вот теперь и ищу, какой из них воздействует на человеческий организм, заставляя его реагировать.
— Фантастическое и бесперспективное направление ты выбрал, Сева, — сказал Виктор, — и мы, подражая Володьке, тоже в дебри забрались.
— Вы идете к цели семимильными шагами, а я отстал от вас, и говорить мне нечего, — сказал Владимир. Вы уж извините меня за отступление. Я представлю на миг, что вы, Костя и Витя, одолели проблему, и думаете, что кто-то об этом узнает. Я вам скажу, что будет. Ваш труд засекретят и возьмут с вас подписку. Скажут вам спасибо, дадут ордена и запрячут вас с семьей в закрытый город. А потом скажут, живите здесь как в раю и наслаждайтесь работой.
Виктор рассмеялся и спросил:
— А ты, Владимир, думаешь в Америке не так?
— Точно так же, а, может, еще секретней. Но есть различие — у нас рай в Сибири с запахом тайги и трескучими морозами, а у них — в Филадельфии, у океана.
Как раз к началу Володькиного повествования подошли женщины.
— Ну что же, — засмеялся Владимир. — Адам и Ева грешили или нет?
— А кто бы мог ответить на этот вопрос, не произойди тогда в раю изменений? — произнесла Марина.
Владимир посмотрел на нее:
— Ты, Марина, почти у цели. Не будь того мига, то и нас бы не было. А начну я с предыстории. Для чего все-таки человек живет?
— Для детей.
— Я согласен. Дети — наше продолжение и помощь в старости. И наши дети будут жить для этого же. Все опять упирается в дурную бесконечность без ответов и с одним всем так хорошо знакомым вопросом. Для чего тогда стремление к богатству, как была, так и остался навязчивый вопрос без ответа. Что толкает человека жить богаче? Накопил он миллиард, а ему второй подавай. И уже думает, что он владыка всего. И редко кто останавливается, продолжая свой грешный путь. То же самое происходит и в политике, и хорошо, что мир устроен так, что у него есть начало и конец. И то, о чем я вам только что сказал, приходит к человеку не в процессе его воспитания, а заложено, и даже, думаю, запрограммировано. Этим самым мы в корне отличаемся от растительного и животного мира, которые созданы только лишь для воспроизводства, а также для того, чтобы накормить кого-то и уйти. Я предполагаю, что все для нас создано, пока мы в колыбели и на низшей стадии развития и не умеем из ничего создавать все.
— Нет, умеем даже из греха создавать. Множество мужчин и женщин, став на миг одним целым, создают то, что называется продолжением жизни. Как вы видите, я убрал змея, искусившего женщину яблоком, чтобы, не трогая миф, заявить о том, что искушение заложено в человеке свыше, только вот не скажу, кем. Надеюсь, вы догадались, по какой причине.
— Володя, ты не возражаешь, — прервал друга Костя, — если я закончу за тебя?
— Нет, не возражаю, — махнул рукой Владимир.
— Дети от Адама и Евы, не думая о грехе, оставили после себя еще одно поколение. А по прошествии икс лет рай уж не был прежним. Все, что бегало, плавало, летало и росло, перестало быть достаточным для тех людей, которые появились в живом поясе. Территория стала мала, и человеку, чтобы вернуться к прошлому блаженству пришлось научиться трудиться в поте лица. — Константин закашлялся, и ему на помощь пришел Владимир:
— Прошло игрек лет, за которые люди разбрелись по земле и разбились на племена. Забыли люди, кто они такие и откуда, и кто были их прародители. На графике, можно изобразить, какие нужны климатические условия и скольких человек земля прокормит чистым физическим трудом. И потому выводы неутешительны.
— Позволь мне продолжить, — вмешался Сева. — При праздности очень малое количество людей земля прокормит даже в живом поясе. И заметьте, ни войны, ни болезни не уменьшили численности населения. Когда же люди научились вместо рабов электроны эксплуатировать, то не знаю, в какой пропорции их рост усилился. Что нам освоение термояда даст, даже представить трудно! Я тебя понял, Владимир, человечество в погоне за раем, увеличиваясь, стремится к освоению материи. А там недалеко и до познания вечной истины.
— Правильно, Сева. Но ты не показал, кто этому процессу мешает, — прервал друга Владимир. — В погоне за раем и только для себя или некоторого сообщества сильное государство развязывает войны, порабощая своих же родственников. Колонии — это тоже увеличение в собственной стране достатка. В тех странах, где стремление в общей массе приблизиться к первозданному было общей целью, пользуясь научными открытиями, вырвались вперед. А где жила лишь кучка в достатке, там и отставание налицо. Пока одни созерцали мир, другие вперед прорывались. Я не говорю про отдельных личностей. И богатые живут в нищете, и в богатстве нищие. Но сущность человеческая во многом зависит от животного начала. У одних стремление, а у других одно лишь на уме — поесть и отдохнуть, полнейший застой. Одних подгонять не надо, а другим палка требуется. Одни трудом зарабатывают, а другие живут разбоем и обманом.
— Да, парадокс, — согласился Константин. — Живут люди за счет других и еще возмущаются, зачем, мол, они бастуют, революции устраивают. Говорят, что мы все братья и сестры и для своих же изощренными методами создают невыносимые условия жизни.
— Но ты же не нашу революцию имел в виду? — поинтересовался Владимир.
— Нет, что ты? — отмахнулся Константин.
Виктор, хранивший до этого молчание, вдруг заговорил:
— У нас с Людой трехкомнатная квартира и двое детей. Не могу сказать, что мы живем как в раю, но вполне сносно. А я теперь, наслушавшись вас, представляю — женится мой сын, дочка замуж выйдет, внуки пойдут, а тогда наше жилье превратится в общежитие. Вот так, Людочка, мы с тобой грехом своим изгнали себя из рая. Хорошо, что Владимир нам глаза открыл — мол, работайте больше и тогда сохраните свое временное благополучие.
— Чего же тебе, Витя, непонятно? Все зависит от нас, — встрял в разговор Сева.
— За работу, товарищи, — произнес он известный лозунг первого вождя.
На следующий день Владимир с Надей  поехали решать вопрос с отпуском.

-ХXXIII -
Деревня разделялась на две части широкой дорогой, каждый дом был огорожен невысоким забором, а у калиток стояли лавки.
Услышав, во сколько им обойдется снять на лето дом, Владимир обошел сооружение вокруг, постучал по бревенчатым стенам, а потом вместе с Надеждой они вошли внутрь.
— Здорово, чисто, бревна звенят. Мы с женой согласны.
Владимир не задумывался над тем, что заставило прежних жильцов покинуть их малую родину. Мысли о будущем теперь не были такими мрачными, как прежде. Фраза о том, что человек имеет то, что заслужил, больше не вызывала у него негодование. Но, тем не менее, сомнения имели место быть. Он не понимал свой народ, позволивший закрепостить себя когда-то. А главное, не понимал, как этот народ мог веками терпеть угнетателей. Но у него было и оправдание, ведь в большинстве случаев сражение выигрывается не на поле боя, а в тиши кабинетов. Тогда где же было все годы, так называемое светское общество, к которому он причислял всех, кто руководил? Почему они смирились и с завуалированным рабством, и с монархией, ведь в будущем они за это же и поплатились, испытав горечь поражения. От народных масс, которыми руководили никому дотоле неизвестные командиры. Да и против кого ему было выступать: против народа — так это не патриотично и безнравственно. Уж ежели с такими, как Солженицын расправились, тогда что будет с другими? Владимир читал некоторые произведения Солженицына и не нашел в них ничего крамольного. В его книгах была только правда, которую передавал человек, испытавший ужасы того времени на себе. Почему его не признавали наверху?
Осмотрев огород, оканчивающийся обрывом, луг, спускающийся к реке, за которой стеной темнел лес, он воскликнул:
— Здорово-то как! Отовсюду такой аромат, не то, что в городе!
Спустившись вместе с Надеждой по тропинке, они остановились у самодельной запруды. На сваях, торчавших из воды, торчали укрепленные скобами доски, по которым можно было перейти на другую сторону в лес. Там, где речка спускалась вниз, вода, образуя дугу, напомнила Владимиру настоящий горный водопад. Слева водяная гладь, как в зеркале, отражала небо с облаками. Изредка ее гладкая поверхность покрывалась рябью от плескавшихся в воде рыбешек и насекомых. Никогда в этих местах земля не пустовала — летом здесь росла густая трава, а зимой ее укрывало толстенное снежное одеяло.
В этой деревне родилась его теща, а некоторые даже помнили Надю, когда та была совсем маленькой.
На второй день Владимир с женой, с детьми и с Надеждой Игнатьевной переехали. Вечером они с Наденькой отправились погулять, оставив детей на бабушку.
Темные облака закрывали луну, и тогда у реки становилось совсем темно и немного страшно. Надежда прижималась к мужу и шептала:
— Я боюсь, а вдруг из леса волки появятся.
— Не бойся, — успокаивал ее Владимир, — я и не знал, что ты такая трусиха.
Поднявшись вверх по реке, они обнаружили старый сарай, от которого открывался замечательный вид на луг, подернутый дымкой.
Через дырявую крышу сарая они смотрели на звезды.
— Как они далеки от нас! — прошептала Надежда.
— Да уж, я бы даже со светом не полетел туда. Представляешь, туда два года и обратно. Это получается четыре года в разлуке с тобой. Знаешь, почему наша наука в лице Виктора не принимает Бога?
— Почему?
— От непонимания. Они не могут понять, как, находясь так далеко от нас, он общается с нами. Послал он сегодня информацию, и пока она доберется до земли, здесь уже ничего не будет.
Взволнованная Надежда придвинулась поближе к мужу, ей казалось, что ее сердце бьется так сильно, что его слышит вся деревня. На ощупь она нашла глаза мужа, нос, губы.
Рано утром, когда туман еще не рассеялся, Владимир и дочка сидели с удочкой у реки. Владимиру данное занятие не представляло никакого азарта. Он дремал и ему показалось, что у него возникло желание превратится в бесконечно маленького человечка.  Он погрузился в блаженные мечты, не замечая ничего вокруг. Это состояние было сродни сну. Неизвестно откуда появившаяся волшебная сила помогла ему уменьшиться в размерах. В пространстве, — рассказывала она, есть подпространство, которое следует нам незамедлительно проскакивать. Привела пример из авиации про флатер, возникающий у самолетов на определенной скорости. Первую аномальную область Владимир преодолел в сопровождении этой невидимой силы вполне благополучно, оставив позади крохотные микроорганизмы. Было видно, как они крутятся, вертятся в одном направлении, подчиняясь неизвестному природному закону. Страшные и безжалостные, они сохраняли целое, в котором они живут. В них нет ни души, ни жалости, а уж тем более морали. И не дай бог, попасть в их окружение. Постепенно Владимир уменьшался в размерах. На границе образования молекул они остановились. Взору открывалась красочная панорама в миниатюре: атомы различных элементов, соединенные силами природы висели в воздухе, образуя некое подобие геометрических фигур. «Кристаллическая решетка, молекулы, рождение видимого света — это известно», — прошептал Владимир. «Спешите, молодой человек, а жаль», — донеслось до него откуда-то. Надо бы спросить про электрический заряд, про молнию, подумал Владимир, но было уже поздно. Какой-то миг, и они оказались в абсолютной пустоте. Неожиданно Владимир почувствовал резкий толчок, и понял, что скорость уменьшения была слишком высокой. Мы проскочили второе аномальное подпространство и остановились в пределах одного порядка от ядра. Смотри и запоминай, — прогремел все тот же голос.
— А где же орбита электронов? — спросил Владимир.
«Осталась позади, молодой человек».
Всюду, куда Владимир смотрел, в глаза бросались ядра стабильных элементов. Вдруг один из них засветился яркими лучами. Владимир догадался, то на него упала частица с огромной энергией и он, сопротивляясь, погасил ее и испустил квант энергии. Владимир обнаружил также ядра нестабильных элементов, которых было ничтожно мало. Они были разбросаны по всему земному шару. Где-то они образовывали целые залежи, а здесь их малое количество не приносило никакого вреда людям.
Испуская тонкие струйки света, лучи напоминали Владимиру светлячков, свет которых озаряет паутину, и она была похожа на серебряные нити.
Владимир поинтересовался, далеко ли им до размеренности электронов и волн де Бройля.
«Очень, особенно по сравнению с тем, что мы одолели», — на этот раз голос прозвучал тихо.
Представление, подаренное неведомой силой, было выше всяких там людских предположений. У Владимира в голове неожиданно появилась подсказка для Виктора.
— Ингибитор! — воскликнул он при редких вспышках стабильных и нестабильных элементов.
Да, природа в силу пока неизвестных причин почти как при смене координат создает ложное подобие равновесия. Сгорая от любопытства, что скрывается там, в бездне, Владимир спросил:
— Из-за чего задержка? Я готов продолжать уменьшение!
И вдруг все понеслось в обратном направлении.
— Папка, помогай, — удочка у дочери подскочила. В ведре у Марины плескалась еще одна рыбешка.
— Володя, Марина, куда вы запропастились? Я уже было за вами собралась.
— Посмотри, Надя, — Владимир приподнял ведро с рыбой. — Ничего не случилось, просто наша Марина учится быть усидчивой и терпеливой, ей это в жизни очень пригодится. А я попросту заснул.
Оставшись наедине с женой, Владимир пересказал ей сон.
— Ты представляешь, Надя, куда меня Виктор увел?
Мечта мужа вызывала у Надежды опасения. Она вдруг проговорила жалобным голосом:
— Володя, прошу тебя. Забудь ты про физику хотя бы на время отпуска. Я боюсь за вас с ребятами.
— Ну, что ты, — засмеялся Владимир. — Были мы с ребятами того, то открытие еще вчера бы совершилось.

- XXXIV –
На работу Владимир шел без особого энтузиазма, ему не давали покоя тревожные предчувствия. Его очень волновало, как сложатся его отношения с начальством и подчиненными.
 Титомир, не скрывая досады, прямо спросил Владимира, не собирается ли он вновь махнуть за границу.  Подобный вопрос очень удивил Владимира.
— Вообще-то не знаю, — сказал он, не отводя взгляда от внимательных глаз Титомира.
— Дело в том, что разговоры идут, — признался Титомир.
От подобного заявления у Владимира вытянулось лицо. Он крутил в руках ручку, придумывая, как объяснить начальнику свое нежелание уезжать в длительные командировки.
— Владимир Николаевич, мы с тобой взрослые люди. Я людей насквозь вижу. Многие говорят одно, а на самом деле, только и ждут, когда их отправят в путь-дорогу.
— Не могу говорить за других, но я откажусь, — резко произнес Владимир.
— Ты мне сказки не рассказывай, от своего счастья еще никто не отказывался.
— На всю жизнь загадывать не буду, а вот лет так пять поработаю с удовольствием.
Владимир не стал объяснять начальнику, почему он откажется, и не стал пояснять, что если ему предложат поехать с женой, то он примет предложение.
— Ну, что ж, посмотрим, — уже мягче проговорил Титомир.
Редкие встречи с Олегом всегда проходили на нейтральной территории. Обычно они встречались в кафе, где делились последними новостями, при этом каждый не боялся высказать свое мнение.
Владимир не хотел, чтобы знали, что у него есть связи в управлении.
— Не хочу, чтобы думали, будто у меня есть «волосатая» рука наверху. Да и тебе это ни к чему.
Олег смеялся, — Ну ты и педант! А я и не знал, что ты такой.
Сегодня они опять встретились. На улице шел первый снег с дождем.
— Могу тебя обрадовать, — проговорил Олег, — к осени, ну, в крайнем случае, к зиме получишь квартиру. А уж район и дом ты выберешь сам.
— Спасибо, — обрадовался Владимир. — Я думаю, за улучшение надо платить.
— Вот так, Володя, жизнь и проходит.
— Суетимся, бегаем, должности зарабатываем, подобие рая у себя создать пытаемся, — добавил Владимир. — Время бежит неумолимо. Скучаю иногда по Сибири, Азии. Хорошо там было, забот никаких. Скажу тебе по секрету, это золотое время для меня было. А ты, смотрю, тоже остепенился, не ершишься, как прежде.
— Для кого, а главное, для чего? Никого не интересуют причины наших трудностей — главное выполнить план любой ценой.
Владимир для себя решил подлаживаться под обстановку, под текущий момент, но при этом не наступать себе на горло. Зачем кричать и портить людям настроение?
— Так ты и в партию готов вступить? — осторожно поинтересовался Олег.
— Нет, что ты! — запротестовал Владимир. — По-моему, там собрались те, кто безразличен ко всему.
— Не то ты понял, Володя, потому и не прав. Партия взяла курс на новую экономическую политику. Посмотришь, скоро изменения начнутся.
— Тебе видней, а я вот ничего не ощущаю. В газетах пишут лишь общие фразы и ничего конкретного. А я надеюсь, что жизнь в новом русле побежит, когда я вернусь из командировки.
В марте, когда по ночам свирепствовали морозы с обильными метелями, Владимир узнал о кончине Виталия. «Не может этого быть!» — твердил он. Но после встречи с Сергеем Дмитриевичем он осознал, как несправедлива судьба. С их последней встречи прошло лет тринадцать. Бывший коллега, первый наставник Владимира предстал перед ним постаревшим и седым как лунь, опирающимся на палочку.
— Нелепая случайность, — проговорил он. — И где только Виталий мог заболеть, представить не могу! Ты-то как? Я слышал, за границей уже успел побывать.
— Трудимся. А-то думал, почему Виталий не дает о себе знать, меня-то проще найти. А как Вика? Дети у него остались?
— Девочка уже взрослая, — вздохнул Сергей Дмитриевич. — Она учится в Воронеже, где и проживает постоянно у дядьки — помнишь его?
— Олег Олегович, как же! Мы с ним на свадьбе гуляли.
— Он, Володя, теперь еле по комнате ходит. Нас с ним вмиг одолела окаянная немощь.
Сергею Дмитриевичу тогда в Азии было около шестидесяти, а теперь, значит, восьмой десяток пошел. Он вдруг спросил напрямую:
— Ты нашел то, что искал в жизни, или в твоей душе по-прежнему нет покоя? Скажи честно, ты ведь чем-то не удовлетворен.
— Нет, не нашел я то, что искал, — признался Владимир. — Работаю я честно, но по инерции. Одно меня спасает — жена, дети и друзья, с которыми я по сей день встречаюсь. Мы друг у друга всегда чему-то учимся.
— Что ж, радуйся и этому, Володя.
Владимир предложил Сергею Дмитриевичу повести его до дома. На прощание бывший наставник посоветовал Владимиру не думать о старости.
— Она сама придет, ты даже оглянуться не успеешь, — в его глазах заблестели слезы.
Мужчины попрощались крепким рукопожатием, каждый со своими думами.
Надежде он сказал, что Виталий не умер, а погиб на боевом посту.
— Это тот, с которым ты начинал работать в Азии?
— Да, — печально кивнул головой Владимир. — Такими мы и останемся, нам предстоит еще долго страдать и разочаровываться, прежде чем мы познаем истину.
В конце октября Владимир проводил Олега. Он с тоской наблюдал, как серебристый лайнер набрал высоту и скрылся в небе.
Через год в управлении пришло время перемен. Первым сменился главный, а не начальник, как предполагали все. На его проводах за очередной рюмкой водки то ли шуткой, то всерьез Титомир предложил Владимиру занять освободившееся место с приставкой временный. Владимир даже покраснел от неожиданности и, выдержав паузу, ответил, что подумает.
Следующий день внес сумятицу в жизнь Владимира, он не знал, как поступить. Перебирая все за и против до самого вечера он так и не решил для себя четко, нужно ему это или нет. Он согласился лишь тогда, когда вечером начальник вызвал его к себе. Ему много раз предлагали место на тех предприятиях, где он работал, но он каждый раз отказывался. В душе Владимир успокаивал себя, он надеялся скоро пришлют нового человека и он сразу-же освободит ему место.
Неделю Владимир сдавал и принимал дела, а с понедельника перед ним уже стояли новые задачи, совершенно отличные от тех, которые были у него на участке.
Теперь время не тянулось, а пробегало за совещаниями. Всех интересовало лишь одно: когда объект будет введен в эксплуатацию. Владимир шуткой отвечал «завтра».
Так изо дня в день жизнь Владимира текла в соответствии с производственными планами. Работа завладела им целиком и полностью. Он даже не успел заметить, как наступил 1975 год. Зима заканчивалась, сосульки на крышах старых зданий почти касались земли, а за городом было полно снега.

- XXXV -
Предпраздничная эйфория всегда вызывала у Владимира чувство опустошения — было непонятно, куда мы катимся. Он любил свой город, но терпеть не мог, когда она превращалась в человеческий муравейник, не знающий покоя двадцать четыре часа в сутки. Днем в метро переполненные поезда несли куда-то людей, лица которых отражали их недовольство неустроенностью быта. Вокзалы едва справлялись с потоками приезжающих. Позавидовать можно было только тем, кто на время убегал из этого хаоса.
Если москвичи старались достать дефицит, то гости столицы рыскали по магазинам в поисках хлеба насущного. Эта погоня с каждым годом принимала все более ужасающие формы. И все это происходило в преддверии прихода новой человеческой эры. Владимир слышал, как громогласно рассуждали люди: «Что мы дураки, чтобы верить? Какой еще коммунизм?» С иронией произносили они это слово, которое для кого-то было чуть ли не святым.
Контора, где работал Владимир, продолжала жить только ей одной известной жизнью, с присущими ей радостями и печалями. Первых до сего времени было больше. И сегодня к выполнению годового и квартального плана местком добавил и еще житейское удовлетворение. Профсоюз добился обеспечения всех работников без исключения талонами на продукты. Особенно это вызывало чувство благодарности у многодетных женщин. Сияющая Нина Андреевна при всех поблагодарила председателя месткома Вячеслава Михайловича.
— Теперь нам, дорогой вы наш, и на будни продуктов хватит!
Чем- то недовольный сегодняшним утром, Титомир пригласил всех к себе в кабинет. Встав с трудом со стула, он с мрачным видом начал мерить шагами кабинет.
«Что это с ним?» — подумал Владимир, не представляя, что могло случиться в часы, прошедшие с момента его отъезда в главное управление.
— А что нас ждет в будущем, задумывались? — неожиданно прогремел Александр Николаевич.
— Новые объекты так и сыплются. Мы проект плана на следующий год подготовили, — тут же отреагировал Ерофеев.
— Когда вперед залезать перестанете, когда? — вновь гневно прокричал Александр Николаевич.
В наступившей тишине каждый обдумывал слова начальника. Эта тема затрагивала и их управление, и соседнее, и, кажется, большинство разбросанных по стране.
Спросив у секретаря парткома про график дежурств и дату торжественного собрания и не получив ответа, он распустил народ.
— Владимир Николаевич, — обратился он к главному, — я в управление уехал.
Интересно, зачем? — удивился про себя Владимир. — Ведь он только что приехал оттуда.
— Вас ждать? — произнес вслух Владимир, все еще надеясь выяснить причину плохого настроения начальника.
— Нет, а впрочем, не знаю, — ответил Александр Николаевич.
Маясь от неизвестности у себя в кабинете, Владимир несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
Его размышления прервала вошедшая секретарша.
А я думала, вас нет. Вы так тихо сидите. Начальник срочно попросил найти вас. Вот я и звоню по всем объектам, а сюда заглянула чисто случайно.
— Как он, Раиса Алексеевна? — поинтересовался Владимир.
— Хмурый, прямо сам не свой.
— Чаю нам с лимоном, да покрепче, — попросил Александр Николаевич через «матюгальник», как все называли аппарат громкой связи начальника. — И еще, будут спрашивать — мы заняты.
— Для всех заняты?
— Да! — резко проговорил Александр Николаевич и посмотрел на Владимира. При этом его лицо приняло виноватое выражение.
— Ухожу я, Владимир Николаевич. Поставим на этом точку. Я долго собирался, да вот все никак не мог. Но мне уже и намекнули, и, даже в открытую предложили. Поэтому я в раз собрался, только вот твою кандидатуру отстоять не смог. Мне там по-дружески объяснили, что не пройдешь ты райком, даже пробовать не решились. Даже отругали меня за твою беспартийность, да так зло! Нельзя, говорят, его главным ставить, и давай нас с секретарем ругать. А что мне было делать, если не молчать. Так что жди нового начальника.
— Рано вы уходите. Без лести говорю вам, пятилетку бы вы еще смело могли проработать. Посмотрите на Политбюро, там постарше вас, так они целым государством управляют. Вы же видите, как их под руки к машине подводят. А вы в машину прыг, на объектах в каждую щель забираетесь.
— Куда ты меня завел! — усмехнулся начальник. — До верха еще добраться надо. Да и люди там избранные, единицы. У них основное достоинство — умная голова, не то, что у нас.
— Ага, — рассмеялся Владимир, — выходит, что мы все не тем местом думаем.
— Не тем, Володя, не тем. У них в голове мысли миллионов умников. Потому и рождается новое. Представь, мысль у большей части народа в голове крутится, а они пропустили ее через себя и в народ обратно пустили. А народ выполняет то, что в его голове.
Начальник махнул рукой:
— Сиди ты, Володя, в главных, а на большее не замахивайся. Твои высказывания такие же противоречивые, как и ты сам. Чего ты хочешь от жизни, о чем думаешь — неизвестно. Я сначала себя ругал и даже секретаря парткома за то, что мы не поставили тебя перед выбором: или партия, или возвращайся на участок. А мы все свои силы направили на то, чтобы избавить тебя от «врио». А теперь вот думаю, хорошо, что так получилось. Работаешь ты хорошо, можно даже сказать отлично. Так и продолжай и не лезь в государственные дела. Это мой тебе добрый совет.
— Спасибо, — насупившись, проговорил Владимир.
— Кому твое «спасибо» надобно, Володя? Мне жаль, что завтра придет человек со стороны, который, как я сумел разузнать, стройку лишь по чертежам и бумажкам представляет. Поработает он годков пять, а затем с помощью зятя уйдет на повышение. Управление наше для него лишь трамплин, и ты, вряд ли, с ним сработаешься. Говорят, он слишком высокого мнения о себе самом.
— А я спокоен. Главное, я перед вами честен и благодарю за помощь в получении квартиры и автомобиля. Собрался я уйти раньше, но не смог. Боялся подвести вас, а  теперь и я свободен от своего-же придуманного обязательства.
Честность Владимира и тот факт, что он не держится за свое место, успокоили Александра Николаевича.
— А я-то думал, ты расстроишься, — проговорил начальник. Глаза у него были словно неживые, словно он уходил не только с работы, но прощался с целым миром.
— Не уходите  насовсем. Отгуляете отпуск и возвращайтесь, не важно, на какую должность. Так уже устроен человек с рождения — ему надо быть в движении до самого конца, работать и работать. Надо, чтобы тело ежедневно получало нагрузку, и чтобы голова работала. Тогда и только тогда человек живет счастливо.
— Это что, твои предположения? — заулыбался начальник.
— Нет, что вы. Это стремление двигаться вперед дается нам природой при рождении. И не дай бог остановиться — сразу же конец наступит. Помните Никиту Сергеевича? Не отправь они его тогда на пенсию, до сих пор бы жил.
— Опять тебя, Володя, не туда повело.
— Хорошо, Александр Николаевич. Я вам другой пример приведу. Знал я Сергей Дмитриевича, посчастливилось мне с ним полгода проработать. Еще есть начальник партии, с которым мы подружились. Ушли они оба на пенсию и очень быстро в стариков превратились: то в одном месте болит, то в другом. Сам факт, что из начальников они превратились в подчиненных, не дает им покоя. Я верю, что наступит такое время, когда для пенсионеров будет существовать специальная рабочая программа для их же блага.
— Ну уж, утешил ты меня. Я подумаю, а к осени, возможно, возвращусь. Выпить с тобой хотел, но как-то нездоровится мне. Домой лучше пойду.
— Может, врача вызвать? — забеспокоился Владимир.
— Не надо, я отлежусь. Это не физическая боль.
После Великого праздника 9-ое мая, в управление пришел новый начальник.
 — Алексей Борисович, — представился вновь прибывший и кратко поведал, где он до этого работал. Его речь состояла из обтекаемых фраз и туманных пожеланий найти в дальнейшем общий язык с коллективом. Несмотря на невысокий рост и хрупкое телосложение, в его интонациях подчиненные заметили властные нотки и поняли, что их ждет в скором будущем. Владимир тоже заметил, что этого человека оторвали от уютного кабинета. Но было рано судить о его характере и поэтому все разошлись по своим местам, надеясь, что перемены не будут радикальными.
Новый начальник развил бурную деятельность. Он с первых же дней взял обязательство сократить сроки строительства. Сначала он попросил главного совместно с производственным отделом подготовить соображения на этот счет.
Первые упреки в свой адрес Владимир начал выслушивать, как только пошел вразрез с планами нового начальника. На совещаниях из уст Александра Борисовича звучали обидные фразы о некомпетентности некоторых начальников. Владимир принимал их на свой счет. Были и другие высказывания — «распустились у нас руководители, не понимают они остроты момента, не соблюдают субординацию».
«С луны он что ли свалился? — подумал про себя Владимир, — Разве нельзя прямо сказать, а не общими фразами? У нас и газет хватает, которые говорят загадками. Мы же не дети, мы без нравоучений выполняем то, что сверху исходит, для этого нас и поставили».
Когда в конце совещания Владимир услышал «останьтесь», он облегченно вздохнул. Он был готов к серьезному разговору. Когда-то в его кабинет то и дело забегали начальники посоветоваться, он подписывал документы, спрашивал, чем помочь. Словом, он был нужен коллективу и жил с ним. А теперь его окружала пустота. Его прежние подчиненные заходили в соседнюю дверь и выскакивали из нее раскрасневшиеся и растерянные. А Владимир руководил лишь техникой безопасности и улаживанием вопросов с проектантами.
— Вы, я смотрю, самоустранились от дел, не зайдете, не посоветуетесь. Даже не докладываете, куда путь держите.
Владимир сохранял спокойствие: ну вот, стена рухнула, какова же будет траектория ее падения: накроет ли эта стена его, или же наоборот — погребет нового начальника? А, может, они оба останутся невредимыми.
— Ваше замечание несправедливо. Хотя моя вина тоже есть: не настоял я с первых дней на серьезном разговоре, а две мои слабые попытки Вы проигнорировали.
— Где вы бываете, что делаете? — последовал еще один глупый вопрос.
— Я с утра успеваю побывать в главке, и кучу документов подписать. А вас или вообще в кабинете нет, или вы там сидите и ни черта не делаете! Люди с утра не на работу идут, а у кабинета вашего околачиваются, подписи ждут. Мне, как я выяснил, подписывать запрещено. Вот я и жду от вас второй приказ о снятии с меня ответственности за выполнение плана.
— Не нравится, уходите, никто вас не задерживает. Поговорим и разойдемся!
Владимир всего ожидал от человека, который был младше его на девять лет. Но это уже было явное хамство. Он усмехнулся и твердо произнес,
— Вот вы и уходите, и чем скорее, тем лучше для вас. Кто вы такой? С виду вроде нормальный человек, но откуда в вас столько презрения к людям? Ваша власть, как и моя, призрачна. Ну не выполним мы план, нас сначала накажут. А повторится это еще раз — то выгонят с треском. Прощай тогда управление, и никто вас добрым словом не вспомнит. А заявление я напишу не когда вам этого захочется, а когда сам соберусь уходить. Так что можете ехать в управление и жаловаться, можете даже вопрос поставить либо вы, либо я. А не поедете вы, я сам съезжу. Я молчать не буду. Даю вам неделю! — почти в приказном порядке произнес Владимир.
Но все же Владимир решил дождаться приговора главка. «Или уйду завтра же, или задержусь еще на год», — решил он для себя.
—  К вам Алексей Борисович, — услышал Владимир.
— Я решил, что мы можем договориться полюбовно. Забудем все, — проговорил новый начальник, протягивая Владимиру руку.
Главк его не одобрил, понял Владимир, а значит, и идея о примирении исходит сверху.
Он пожал протянутую начальником руку, и выслушал предложение о разграничении их обязанностей. Теперь они делились точно также как и со старым начальством. Это не было ни победой, ни поражением. Как на войне они были разделены нейтральной полосой.
Ничем не примечательную жизнь Владимира скрасил звонок Олега.
— Наши монголы вернулись, — сообщил он жене дома. — Вроде только вчера уехали, а прошло три с лишним года.
— Да, время летит, — согласилась с мужем Надежда.
Найти зарезервированный столик им помог администратор.
— Вы от Григория? — услужливо спросил он.
— А в чем дело? — поинтересовался Владимир.
— Да я так, для проверки спросил. Это ваш, — указал он на помещение, отгороженное от зала шторой.
— А здесь здорово! — произнес Олег, — Мы не будем мешать общему веселью, а они нам.
— Володя, а тебе разве не предлагали еще раз съездить?
— Нет. Даже никто и не вспомнил.
— Не беда, — проговорил Олег, — как бы ни было хорошо в гостях, а домой тянет. Я, Володя, кучу деловых знакомств и предложений по работе с собой привез. Вот сейчас отпуск отгуляю и подумаю, куда податься.
— А ты что, в замы не собираешься возвращаться? — обратился он к Олегу.
— Нет. Только на производстве растет человек, а оттуда растет дальше.
— А в замминистра пошел бы? — полюбопытствовал Владимир.
— В первые — да, а вот во вторые и третьи — нет. Лучше в управлении быть начальником, чем в главке замом.
— Это потому, Олег, что каждая должность чем-то ограничена. Министр всем командует. А вот кто же самого первого ограничивает?
— Да всех ограничивают и первого в том числе.
— Ты хочешь сказать, что первого конституция ограничивает?
— Да. Он ей подчинен и кругу своему, без помощи которого он не смог бы наверх забраться.
— Не знаю, Олег, понравится тебе или нет, но я скажу. Мне кажется, наверх стремятся те люди, которые не нашли себя в науке, искусстве, производстве.
— Ошибаешься ты, Володя. Там умники в почете. В твоей любимой физике всему глава сила, которая создала мир таким, какой он есть и которой подчинено все в природе. А в человеческой жизни она заменена знанием и опытом, которые неразделимы. Ошибка верха влечет за собой хаос и полнейшую неразбериху.
— Я как понимаю верх с математической точки зрения. По-моему, верх — это множество всех множеств.
— Дебри это, Володя. Я дальше не пойду. Ты мне лучше скажи, у тебя с работой что, нелады? Я не успел приехать, а мне уже известно о твоем конфликте с новым начальником.
— Был конфликт, но мы его разрешили, главк нас примирил. Я уходить собрался к Бондарю, поэтому не волнуюсь.
Олег удивился:
— А где он трудится?
— На гражданских объектах. А меня главным звал.
— Ну что, сплетничаете? — пододвинувшись к Олегу, спросила Катерина.
— Что ты, какие у нас могут быть у нас секреты. Мы о работе поговорили. Владимир обещал познакомить меня с Виктором и Севой.
— Ну, тогда ты пропал, Олег! — засмеялась Надежда. — Срочно берись за физику с философией. А то они тебя заговорят.
Они не заметили, как к ним подошел официант, расставив без суеты холодные закуски. Он посмотрел на Олега и на шампанское, спрашивая взглядом, с чего начинать. Уловив кивок головы Олега, он направил пробку в потолок. Олег встал, поднял бокал. Лицо его светилось радостью.

- XXXVI-
           Сообщение от Бондаря вызвало у Владимира растерянность. «Так быстро» — воскликнул он. И сразу же ему стало жаль прошлого, с которым неожиданно пришла пора расставания. Но и будущее он не представлял в радужных тонах.
           С мысли его сбил кадровик. С порога он пригласил Владимира зайти к начальнику.
— Я так понял, что вам достаточно двух недель на передачу всех дел? — поинтересовался Алексей Борисович у Владимира.
— Хватит, — ответил Владимир.
За день до ухода, начальник приехал в очень возбужденном состоянии.
— Главного срочно позовите ко мне, — крикнул он на ходу.
Слава богу, поговорим на прощание по-человечески, — подумал Владимир, заходя в кабинет к начальнику.
Алексей Борисович сел напротив Владимира:
— Я ведь тоже когда-нибудь уйду, а вы мое местечко займете. Уж я-то об этом похлопочу.
Владимир догадался, что его отругали в главке — скорее всего, за то, что посмел вторгнуться в компетенцию вышестоящих органов.
Не успел он ответить, как начальник вновь заговорил:
— Приказ об увольнении аннулируем, а в трудовой книжке внесем запись — ошибка, мол, вышла.
— Порвать, исправить, аннулировать, все-то у вас просто! — ответил Владимир, чувствуя победу, которая не так-то уж и была ему нужна. Он думал о другом, о наших хваленых идеалах, когда общественное превыше личного.
— В отпуск не согласитесь пойти? — обратился начальник к Владимиру, так и не дождавшись от него вразумительного ответа на свой вопрос.
Владимиру стало скучно отказывать человеку с партбилетом, который являлся для него лишь инструментом для достижения верха.
— Вы не имеете никакого отношения к моему увольнению. Когда вы поработаете на одном месте с десяток лет, то поймете, что дальше дорога для вас закрыта. Вот тогда вы решитесь поменять работу.
— Так вы не из-за меня? — облегченно выдохнул начальник. — Я Вас понимаю, вы устали.
— Да я хотел уйти раньше, но меня сдача объекта задержала. Как-то неудобно бросать на полдороги. И скажу вам для облегчения — будь у меня партбилет на руках, не повысили бы вас.
— Теперь уж я не пойму, почему вы не попробовали вступить?
— Не знаю, — Владимир не хотел развивать эту тему.
Считая разговор оконченным, Владимир, неожиданно для себя, предложил начальнику пропустить рюмку-другую в день рождения начальника производственного отдела. А вдруг человек исправится, всякое бывает в жизни.
— Я с удовольствием, только вот неудобно как-то с подчиненными.
— Ну что вы? — рассмеялся Владимир. — Они такое же начальство, как и вы. Тем более мы же в нерабочее время.
Собирая бумаги в своем кабинете, он задумался. Кто начинал с ним, тех уж нет. Остался он один, пора и ему встряхнуться и попробовать жить на новом месте.
На другой день Владимир договорился об отпуске. Бондарю как старинному товарищу он сказал:
— Лучше уж отгулять, пока не пришел. И голова не болит, и производство не страдает.
Рано утром Владимир забрал продукты в деревне и в обед с женой выехал обратно. Дети приняли их отъезд, как и предполагалось. Витя даже всплакнул, но согласился подождать. Марина не обиделась, и даже не надулась, лишь попросила навестить ее в лагере по возвращению.
В это время Владимир не любил дороги из-за потока грузовых машин. Ехали они молча, пока не свернули на кольцевую.
— Володя, ты меня обязательно на работу завези.
— Зачем? Ты что, не получила отпускные?
— Получила, Володя, — заулыбалась Надежда. — Просто у нас сегодня итальянские сапожки разыгрывают.
— Так у тебя же уже есть: и на каждый день, и на праздники.
— А эти про запас, Володя. Поди попробуй в магазине их купить. А скоро и Мариночке они впору будут.
— Так быстро? — удивился Владимир.
— Да, Володя, не успеем мы оглянуться, как придет пора.
— Ну, в чем проблема. Пойдем и купим их в «Березке».
— Что ты, Володя? Чеков так мало осталось, давай-ка побережем их.
— А еще лучше спрячем на черный день, — усмехнулся Владимир. — Только когда он наступит, не за сапогами люди побегут, а за хлебом.
— Ты, Надежда, скажи, пожалуйста, сколько у вас в отделе сотрудников?
Надежда задумалась:
— Думаю, около ста.
— У нас объект с нуля возводят намного меньшим количеством.
— А тебе сколько надо?
— Максимум двадцать, и достаточно. Плати людям, сделай их настоящими хозяевами предприятия.
— А куда остальных?
— Я думаю, сорока будет достаточно, — Владимир рассмеялся. — О чем мы спорим, я бы и половиной был доволен. А потом, почему я должен думать о том, куда пристроить оставшихся? Я об этом даже думать не желаю. Кто разбалансировал производство, тот и должен за это отвечать. Война и у нас, и на западе народ грабит. Возьми сапоги — это же наше изобретение, а мы их из солнечной Италии везем. Кожаные пиджаки — из Болгарии, Монголии. Во что мы превращаемся? — с горечью проговорил Владимир.
— Ты говори, что хочешь, Володя, а я своей работой горжусь. Наши изделия в космосе летают, — гордо улыбаясь, заявила Надежда.
— Я тоже горд изделиями, Наденька, и об этом Ольге скажи, если пожелаешь. Но и про экономику не забудь ей напомнить. Вниз она быстрее с каждым годом катится. Лет так двадцать наша страна посопротивляется развалу, а уж потом, я даже вообразить не могу, что будет, — проговорил Владимир, останавливая машину напротив проходной.
Впереди его ждала неизвестность. Позади он оставил школу и техникум, и строительное управление, где на первом этаже он получил знания, а на втором его научили их применять.