На пустыре

НА ПУСТЫРЕ

На все четыре стороны простирается тоскливый пустырь. Днем он изнемогает от жаркого солнца. Ночью его колышут землетрясения, обдувают душные ветра и поливают маслянистые дожди.

На пустыре валяется всякий хлам: картонные коробки, ржавые жестянки из-под консервов, бутылки из пластика, искореженные металлические башни. Из-за этого пустырь напоминает свалку. Пестрый хлам, из которого торчат зубья металлических башен, тянется до самого горизонта. Что находится дальше, никому не известно и не интересно.

Среди пустырного хлама сидит старик. Он укутан в лохмотья. На голове его шляпа с полями, на носу очки без стекол (они нужны для солидности). Лицо старика, торчащее между шляпой и лохматым воротником, покрыто толстым слоем грязи. Рук не видно - они спрятаны в лохмотья. Но когда старик выпрастывает их и с хрустом разминает пальцы, то оказывается, что они тоже грязные. Потому что воды на пустыре мало, а значит, мыться нечем.

Старик пострижен и причесан, но волосы его полнятся вшами, которые постоянно ползают и кусают голову аж до самого мозга. Видимо, именно из-за них у старика в голове то тут, то там постоянно возникают всякие мысли. Хотя точно сказать нельзя, ибо этот вопрос наукой еще недостаточно изучен.

Старик мало отличается от других обитателей пустыря, за исключением одной немаловажной особенности: он историк. Все зовут его историком, потому что старик умеет долго и скучно болтать. Вот и сейчас он начинает чувствовать прилив словоохотливости. Он ерзает на седалище, бросает многозначительные взгляды на двух чумазых детей, сосредоточенно роющихся в куче мусора, и откашливается.

- Да... - говорит он. - Да... Надо уметь осознавать исторические ошибки!

Старик говорит эту фразу резко и уверенно, поэтому один из детей бросает на него быстрый взгляд. Историк ощущает зуд в животе. Это зуд невысказанной речи. Она рвется наружу. Историк выпускает ее. Он долго и отрешенно разъясняет чумазым детям сложные концепции государственного устройства, изложенные известным в своих кругах интеллигентом (его личным знакомым), потом переключается на неразрешимые вопросы общего метода изготовления ковчегов, потом плавно переходит к проблеме освежевания кенгуру и в итоге ловко возвращается к государственному устройству.

- Вы просто не знаете, как было, а пора бы знать, - продолжает историк не менее уверенно, чем в начале речи, но уже гораздо более повествовательно. - Видите остатки этой башни? Знаменитый Интеллигенскер работал в ней, в отделе познавательных работ, но за свои идеи был переведен в отдел канавокопательных работ. А теперь его высказывания знают все. Например, это он первый спросил: "А что это вы тут понастроили, вашу м-ь?" И именно он первый поднял свой голос возмущения: "Дайте мне свободу! Дайте мне возможность с-ь прилюдно, и тогда я действительно смогу проявиться!"

Историк вытаскивает из своих лохмотьев свежий том учебника истории и показывает его детским спинам:

- Надо читать книги! Теперь все правильно пишут.
 
Дети не оборачиваются.
 
"Какой же я умный по сравнению с ними", - думает историк. Ощущение собственной важности приятно греет его. "Как впечатлены эти дети моими познаниями", - блаженствует историк. Он долго наблюдает за костлявыми детскими спинами и делает открытие, что его не слушали. Благой зуд красноречия помаленьку иссыхает. Историка охватывает состояние жидкой меланхолии. Он отгоняет ее, убеждая себя в неисправимой глупости этих детей. Ведь что, кроме глупости, мешает им осознать значение высказанного и высказавшегося?

Между тем один из детей находит кожуру от банана и принимается ее поедать. Второй, обнаружив это, набрасывается на первого, но отлетает, получив пинка. Так завязывается драка, которая заканчивается только после полного уничтожения кожуры.

Историк еще барахтается в своей меланхолии, когда вдали раздается лязг. Дети срываются с места и уносятся в направлении лязга. Историк нехотя встает и плетется за ними следом, пока не выходит на большую поляну, заполненную толпой. Историк изучает происходящее. Лязг исходит из самой середины толпы. Там, на куче мусора стоят трое пацанчиков и вращают связками консервных банок. Вращают они не бессистемно, а строго определенным образом: делают полный круг слева, потом начинают описывать круг справа, но на самой вершине резко опускают банки вниз, от чего те разражаются особенно громким лязгом. Все это делается в быстром темпе, и любому ясно, что так лязгать может не каждый - надо учиться.
Толпа прыгает. Она состоит в основном из детей. Историк долго и с интересом за ними наблюдает и даже хочет улыбчиво погрозить им пальцем.

- А интересно, почему лязгают именно таким образом? - вслух думает историк.

- Такой рок, - сердито отвечает проходящая мимо женщина и состраивает гримасу, которая означает: "больше не лезь ко мне со своими вопросами".

"Какая краля! - думает историк уже про себя. - Ноль, а самомнения через край! Да, а почему именно такой рок?" Он думает еще и еще, и вдруг ему в голову приходит страшная, крамольная мысль, что все-таки сейчас некоторых действительно преследует злой рок. Историк срочно отгоняет эту мысль. Он решает посвятить остаток дня более глубокому изучению современных книг по истории, чтобы укрепить свой пошатнувшийся ум. Для этого он отправляется в библиотеку. 

Библиотека расположена в искореженной металлической башне. Историк набирает тематическую литературу: новые научные книги о том, "как было плохо", наполненные соплями и желчью, и новые научные книги о том, "как стало хорошо", наполненные слюнями, и даже наиновейшие научные книги о том, "как будет хорошо, если не станет плохо", которые совсем уж дурно пахнут. Историк садится на ржавый стул в углу и с наслаждением изучает. Он смакует научные книги так, словно ему вдруг попалась банка с консервами, и он принес ее в укромное место, рассмотрел, аккуратно открыл, понюхал, лизнул, еще раз понюхал, а потом начал есть и ел долго, очень долго.

Перед историком стоит ржавый стол, на котором лежат книги. По ним осторожно ползает таракан. Слева рваная дыра в металлической стене башни открывает вид на пустырь. Через нее в нос историка поступает запах свалки.

Читающий так углублен в бумагу, что не замечает, как в комнате появляются кактусы с дубинками и пилами. (Примечание автора: кактус - неприятный в общении человек). Кактусы указывают историку подвинуться, да поскорее. Историк недоволен таким поворотом событий, но перемещается туда, куда указали. Главный кактус планирует работу остальных. Он стоит у дыры в стене и решает, где, кому и как пилить. Преодолев многие трудности, его очень ценные указания достигают места назначения между ушами прочих кактусов. Начинается скрежет пил по металлу. Отпиленные куски складываются в кучу посреди комнаты. Это ценность, это сырье, благодаря которому кактусы построят себе настоящие vip-дома вместо обычных картонных коробок.

"Какое право они имеют меня теснить? - начинает тихо негодовать историк. - Меня сам губирнатор... (Примечание автора: губИрнатор - высокопоставленное кресло, с которого какой-нибудь кактус может давать указания очень многим обитателям пустыря). Кхе... Меня сам губирнатор приглашал выступить в телевизионной передаче, транслировавшейся на весь пустырь! Я - известный человек, я - интеллигент!"

Историк долго перечисляет про себя свои регалии, но не решается возмутиться вслух. Он и так много чем возмущается вслух. Поэтому он сдает книги и уходит домой.

По дороге он видит ларек, в котором сидит Продавец. Историк вынужден купить у него край буханки. Историк тихо презирает Продавца. Продавец - это главное лицо в государстве. Те кактусы, что пилили башню, отнесут куски металла Продавцу, и только благодаря ему получат новые дома. Историк это знает, но в тайне не хочет признавать Продавца главным лицом в государстве. В тайне историк считает, что главное лицо в государстве - это историк... Тише! Никто не должен произносить такое вслух. Но каждый разумный обитатель сам должен это понять.

Подойдя к своей картонной коробке, историк обнаруживает, что коробка сотрясается от радостной возни и шума. "Это в подвале! - весело думает он. - Дети играют". Он заглядывает в подвал коробки. Дети замечают его, прячут за спины приготовленные шприцы и молча смотрят. На этот раз историк хитро грозит детям пальцем, а потом забирается на третий этаж коробки, туда, где проживает. Там он сворачивается в теплом углу и засыпает. Ему снится, что он теперь маленькая собачка, которая роется в куче интересного мусора и у которой нет никаких проблем.

Среди ночи опять начинается землетрясение, сильный ветер и дождь. Они будят историка, и он съеживается в своем углу от лютого страха. Дрожит земля, дрожит коробка, дрожат новые научные книги, как будто сама планета пытается смыть или сбросить с себя мелких паразитов, превративших ее в пустырь. Но иногда историку чудится, что планета хочет избавиться именно от него. Тогда он забивается поглубже в угол и пишет, пишет о том, как было плохо, и как стало хорошо. Он старается, чтобы его писанина была как можно более убедительной для него. Историк чует, что если он не сможет опять убедить себя, то планета найдет его и смоет своим маслянистым дождем.

P.S. Сказ про маленькую собачку.

Жила-была сопливая и слюнявая карманная собачка, и была она очень некрасивая. Она любила вещи, и когда ее глодало чувство собственности, она пускала слюни. Она любила себя, и когда ее терзало чувство жалости к себе, она пускала сопли. Она раздобыла себе где-то бархатную подушку и лежала на ней, расчесанная и завитая. А еще она раскрывала свою некрасивую пасть и истерично лаяла, когда слышала правду. Потому что больше всего на свете эта карманная собачка боялась правды.

2010г.